Россия в начале XVII в. "Смута"

Внезапно вспыхнув, восстание так же внезапно улеглось после полудня того же дня. На улицах появились бояре, старавшиеся навести порядок³⁶. Восстание в Москве стало важной вехой в политическом развитии Русского государства. Царевич Федор Годунов и царица Мария были низложены и взяты под стражу. Первая выборная земская династия рухнула под напором народных выступлений, охвативших южную окраину, а затем перебросившихся в столицу.

Всего семь лет минуло с того времени, как «всенародное множество» -- столичный народ помог Борису Годунову утвердиться на троне. Что изменилось с тех пор? Вступая на престол, Борис обещал, что будет править по справедливости, покончит с нищетой, будет искать «всем -- всего народа людям -- полезная», чтобы все его подданные имели «изобилование, житие немятежное и неповредимый покой у всех ровно»³⁷. Годунов был едва ли не первым царем, обещавшим благоденствие всему народу. Но голод развеял в прах иллюзии, порожденные его обещаниями. Проекты искоренения нищеты оказались неисполнимыми. В стране не было крупных запасов хлеба, и правительство, истощив казну, отказалось от попыток спасти голодающих. Случилось так, что при Годуновых население испытало бедствия, затмившие все их прежние несчастья. Вслед за тяжким экономическим потрясением страна испытала ужасы гражданской войны, в ходе которой земская династия окончательно лишилась поддержки народа.

Следует заметить, что годуновская администрация все же не стала предметом ненависти в глазах «всенародного множества». По этой причине восстание 1605 г. в Москве оказалось самым бескровным из всех московских восстаний XVII в.

ГЛАВА 20. ВОЛЬНОЕ КАЗАЧЕСТВО В ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ

Вольные казаки сыграли значительную роль в событиях, положивших начало гражданской войне в России. По мнению С. Ф. Платонова, именно действия казаков обеспечили Лжедмитрию успех на Юге. После вторжения самозванца, записал автор «Иного сказания», одно его войско вело наступление на Чернигов, а другое пошло по Крымской дороге на Царев-Борисов и Белгород. С. Ф. Платонов принял на веру данные «Иного сказания» и высказал предположение, что второе войско Лжедмитрия, двигавшееся по Крымской дороге, состояло из казаков: донцы шли через Путивль и Рыльск, а запорожцы -- через Белгород на Рыльск, Курск и Кромы. «Города, стоявшие на этих путях, оказались в районе казачьего движения и были увлечены его потоком очень рано», -- отметил С. Ф. Платонов. Он положил в основу своего построения данные «Иного сказания», поскольку считал, что автор этого памятника «был современником рассказанных им событий и писал вскоре после того, как они совершились»¹.

Е. Н. Кушева опровергла такую оценку, доказав, что «Иное сказание» было составлено в 20-х годах XVII в.² Воспоминания, записанные по памяти через 15-20 лет после того, как события совершились, уступают в достоверности ранним источникам, из которых следует, что войско самозванца вело наступление не на двух, а на одном направлении.

И. М. Скляр описал события начального периода гражданской войны, следуя схеме С. Ф. Платонова. По мнению И. М. Скляра, первыми к Лжедмитрию примкнули запорожцы и донские казаки с их атаманом Корелой, двинувшиеся в недавно освоенные районы «дикого поля»; видимо, уже в пути к ним присоединились вольные казаки, жившие в бассейне рек Сейма, Оскола, Северского Донца, т. е. в районе Белгорода, Оскола и Царева-Борисова. И. М. Скляр отметил, что все эти выступления вольных казаков носили характер социального протеста³.

В новейшей литературе факт активного участия казаков в «Смуте» послужил основой для более широких обобщений. Проанализировав события Крестьянской войны начала XVII в., В. Д. Назаров сделал вывод, что «объективно роль активного начала в открытой классовой борьбе, роль ее «идеолога» и в известной мере организатора взяло на себя казачество». Трудно утверждать, что именно казачество выдвинуло первого самозванца на Руси, пишет В. Д. Назаров, однако именно активные выступления запорожских и донских казаков «наряду с развитием открытой классовой борьбы в южных районах Русского государства сыграли решающую роль в его победе»⁴.

Вопрос об участии запорожцев в походе Лжедмитрия I нуждается в более детальном исследовании. Характерной чертой украинского казачества была его социальная разнородность. Беглые крепостные крестьяне постоянно пополняли ряды «голоты» -- неимущих казаков. Среди старшин можно было встретить шляхтичей, владевших селами. Неоднородность состава сказывалась на ориентации различных прослоек. Некоторые группы (в особенности часть богатых казаков) через «реестр» были тесно связаны с королевской властью. Запорожская вольница поддерживала давние связи с Москвой. После того как Речь Посполитая навязала Украине церковную унию, симпатии православных казаков к России усилились.

В конце XVI в. связи между Москвой и Запорожской Сечью расширились. В 1591 г. русская столица отразила нападение крымского хана. В следующем году московские власти направили послов в Запорожскую Сечь и на Дон, чтобы заручиться поддержкой вольных казаков в борьбе с крымцами. Охваченная брожением Запорожская Сечь приняла царских послов с распростертыми объятиями. Гетман К. Косинский и казаки возлагали немалые надежды на помощь, предложенную Москвой. Все это вызвало тревогу у королевских властей. Расправившись с Косинским, Александр Вишневецкий объявил повсюду, что убитый гетман присягнул московскому великому князю со всем войском запорожским и отдал под его власть территорию Запорожской Сечи на сто миль у границы, за что царь прислал ему сукна и деньги и теперь называет себя «царем запорожским, черкасским и низовским»⁵.

Россия была ослаблена поражением в Ливонской войне. Ей пришлось отбивать нападения крымцев и шведов. В таких условиях русское правительство и не помышляло о том, чтобы вступить в борьбу с Речью Посполитой за Украину. Сведения А. Вишневецкого по поводу новых царских титулов были вымыслом. Но его письмо интересно в другом отношении. Начав борьбу за национальное освобождение, украинский народ все чаще связывал свои надежды с помощью со стороны братского русского народа. Идея воссоединения носилась в воздухе.

Россия и Украина подвергались постоянным крымским набегам. В борьбе с кочевниками Москва была естественным союзником Запорожской Сечи. В 1600 г. Борис Годунов принимал в Москве послов от запорожских казаков, а в 1602 г. запорожское войско ходило походом на Крым. Хан жаловался, что казаки нападают на его владения по четыре раза ежегодно⁶.

Когда самозванец в 1604 г. предложил запорожцам организовать вторжение в Россию вместе с крымскими татарами, Сечь отклонила его домогательства. Призывы царя выступить против «басурман» -- турок и татар оказались более действенными. Отрепьев не скупился на обещания, но у него не было денег. Царь Борис прислал в Запорожье Ивана Солонину с оружием и денежным жалованьем. Получив помощь от Годунова, старшина Семен Скалозуб летом 1604 г. собрал до 3700 казаков и отправился против турок. Борис Годунов, вскоре же получивший полный отчет об этой экспедиции, писал в конце 1604 г., что запорожцы сожгли два турецких городка и доходили до Царьграда, освободив много русского полона из неволи⁷.

В первом столкновении с Годуновым самозванец потерпел неудачу. Ему не удалось втянуть запорожское войско в войну с Россией. Тогда-то он и стал искать помощь у католических кругов Речи Посполитой.

Мнишек приступил к сбору армии летом 1604 г., когда запорожское войско находилось в походе. Отсюда следует, что силы вторжения не включали в себя запорожских вольных казаков. Кем же были те 2 тыс. украинских казаков, которые откликнулись на призыв «царевича» и Мнишка? Не были ли это в основном реестровые казаки, числившиеся на королевской службе? Можно привести некоторые факты в пользу такого предположения. Исполняя королевскую службу, гетман С. Кишка с отрядом в 2 тыс. казаков воевал со шведами в Ливонии в 1601 --1602 гг. После гибели С. Кишки (по слухам, его убили сами казаки) гетманом ненадолго стал Иван Куцко (Куцкович). Куцко не мог справиться с казаками и вскоре сложил с себя полномочия. Тот же самый Куцко, бывший реестровый гетман, стал одним из казацких предводителей в армии Мнишка в момент ее вторжения в пределы России⁸. Казна плохо оплачивала «реестр», тем не менее, верхи «реестра» были тесно связаны с королевским правительством. Мнишек сформировал войско при прямой поддержке короля.

Кроме реестровых казаков в походе Лжедмитрия приняли участие многочисленные добровольцы из числа православного украинского населения. Иезуиты, сопровождавшие самозванца в походе, писали из Чернигова 22 октября (1 ноября) 1604 г.: «...к нам на пути присоединилось много казаков, так что их уже считается около трех тысяч (вместе с собранными ранее 2000. -- Р. С.), и это только из тех сел и городов, через которые мы проходили»⁹. По самому примерному подсчету, к армии самозванца присоединилось около 1000 украинцев, объявивших себя казаками.

В том же письме иезуиты писали, что «царевич» ждет прибытия 1 тыс. казаков, именуемых запорожцами. Однако через два дня они сделали приписку к письму с сообщением о прибытии 4 тыс. запорожцев¹⁰. Приписка требует критической проверки. Не представляет сомнения, что информацию насчет «точной» численности казаков иезуиты получали от Юрия Мнишка и самозванца, склонных к мистификации. После перехода границы Мнишек пытался любыми средствами убедить своих высоких покровителей в Кракове и Риме, что его военное положение превосходно. С этой целью он сознательно распространял сведения о прибытии к нему крупных подкреплений с Украины и Дона. Но эти сведения были, по-видимому, полностью недостоверны.

Подлинный дневник похода, составленный неизвестным-лицом из окружения Мнишка и представляющий строго фактические поденные записи, позволяет заключить, что запорожское войско, которое ждали с начала ноября 1604 г., прибыло в лагерь самозванца с большим запозданием. 22 декабря 1604 г. автор дневника сделал следующую запись: «Января 1 (по новому стилю. -- Р. С.): там же (под Новгородом Северским. -- Р. С.) войска запорожского пришло 4000». Воспоминания участников похода подтверждают приведенную дневниковую запись. По словам С. Борши, в конце декабря под Новгород Северский прибыло 12 тыс. запорожцев. Аналогичные данные привел в своих записках Г. Паэрле¹¹. Названные авторы, однако, втрое преувеличили численность запорожского войска. Свидетельства очевидцев не дают оснований для предположения о том, что запорожцы шли Крымской дорогой от Белгорода на Рыльск и Кромы и что восстания в южных крепостях были связаны с их передвижениями.

Итак, Лжедмитрию удалось склонить вольных запорожцев на свою сторону лишь после того, как он прочно утвердился в Северской Украине и ряд русских городов признал его царем. Запорожское войско пробыло в лагере самозванца всего лишь в течение месяца. После неудачной битвы под Севском в январе 1605 г. запорожцы в массе своей покинули пределы России. К моменту наступления на Москву под знаменами Лжедмитрия находилось только 500 украинских казаков¹².

Едва ли случаен тот факт, что самая крупная вспышка крестьянского восстания (в Комарицкой волости и смежных районах) произошла в то время, когда вольные казаки (запорожцы и пр.) стали ведущей силой в лагере самозванца. Значение этого кратковременного эпизода, однако, не следует преувеличивать.

Донское войско сыграло, по-видимому, более важную роль в событиях «Смуты». Главным донским атаманом был Иван Степанович Смага Чертенский. В 1603 г. он написал письмо Лжедмитрию, обещая ему помощь от имени всего казачьего войска. Смага был человеком весьма осторожным. Он считался с настроениями рядовых казаков и в то же время последовательно придерживался московской ориентации. Чертенский не выполнил обещания оказать немедленную помощь претенденту на трон и оставался в Раздорах на Дону, пока Лжедмитрий вел неравную борьбу с царскими войсками. Смерть Бориса, сдача войска под Кромами и восстание в Москве принесли самозванцу победу, и лишь после этого Чертенский со своим войском явился на поклон к нему в Тулу¹³. Главный донской атаман не принимал никакого реального участия в военной кампании самозванца.

Видную роль в лагере Лжедмитрия играли два донских атамана -- Корела и Постник Лунев. Оба прибыли в Москву вместе с Отрепьевым, оба пожертвовали значительные суммы монастырям «на помин души». Лунев пользовался широкой известностью на Дону и занимал там более высокое положение, чем Корела. В челобитной войска Донского на имя царя Михаила Романова упоминалось, как при царе Федоре выходили с Дона «отоман Посник Лунев, многие отоманы, козаки царю Федору Ивановичу под Ругодевым и под Ыванямгородом служили, а через год Посник жа Лунев да опять с ним многие отоманы, козаки з бояры» ходили к Выборгу¹⁴.

Постник Лунев, видимо, пользовался на Дону не меньшим влиянием, чем Смага Чертенский. Едва ли случаен тот факт, что по прибытии в Москву он сделал денежное пожертвование в Соловецкий монастырь от имени всего войска Донского. Соловецкий игумен Антоний, ездивший в Москву в 1605 г., сам принял вклад из его рук. Согласно записи Антония, «Посник Лунев дал отто всего Донского войска заветных денег пол-пяты рубли». Самозванец щедро наградил Лунева за службу, о чем свидетельствует личный вклад атамана. Согласно записи в приходных книгах Соловецкого монастыря, «донской атаман Посник Лунев дал вкладу 20 золотых, и те золотые продали и взяли на них 12 рублев»¹⁵.

Корела оказал самозванцу еще большие услуги, чем Лунев. Современники знали лишь прозвище этого атамана, но не знали его подлинного имени. Только в «Ином сказании» фигурирует атаман Григорий Корела¹⁶. Но насколько осведомлен был автор этой летописи, трудно сказать. Предпочтение следует отдать приказным документам, в которых среди других старых донских атаманов назван Андрей Корела. В 1593 г. он приезжал с Дона с вестями в Москву и получил за службу 8 руб. денег и камку¹⁷. Вместе с Другими казаками самозванца Андрей Корела, попав в Москву, сделал денежный вклад в Кирилло-Белозерский монастырь: «...казак Ондрей Тихонов сын Корела дал 3 золотых да 2 гривны денег»¹⁸. Монастырские приходные книги являются единственным документом, в котором имя известного казацкого предводителя названо полностью.

Какой была численность донских казаков, поддержавших Лжедмитрия? Самые ранние сведения на этот счет носят достоверный характер. Захватив атамана Корелу и других посланцев войска Донского в 1604 г., Я. Острожский на основании их показаний заключил, что «царевич» может рассчитывать на поддержку примерно 2 тыс. донцов и других злодеев. Однако донцы не смогли присоединиться к армии Мнишка ко времени вторжения в Россию. Чтобы ободрить своих приверженцев, Мнишек сознательно распространял ложные слухи о численности выступивших на его стороне казаков. В письме от 29 августа (8 сентября) 1604 г. он писал, что уже нанял 10 тыс. донцов и они скоро прибудут к нему на помощь¹⁹. Из письма Мнишка названная цифра попала на страницы исторических сочинений. Однако надо иметь в виду, что данные Я. Острожского были значительно ближе к истине, чем данные Ю. Мнишка. Помимо всего прочего общая численность войска Донского в начале XVII в. не превышала 2000--4000 человек²⁰.

Раньше других в лагерь самозванца прибыл Корела, не принадлежавший к числу главных атаманов войска Донского. Когда это произошло, в точности неизвестно. Скорее всего, Корела присоединился к армии Мнишка в Чернигове. В начале ноября 1604 г. иезуиты сообщали из Чернигова, что туда в один день с запорожцами прибыло 9 тыс. донцов. Источником их информации был Ю. Мнишек. Главный воевода самозванца лишь повторил версию, выдвинутую им еще в Польше и призванную дезинформировать общественное мнение.

Первые отряды донцов, прибывшие в Северскую Украину с Корелой, были, по-видимому, немногочисленными. Известно, что Корела оборонял Кромы, имея под командованием примерно 400-- 500 донских казаков. Со временем самозванец прислал ему в помощь еще 500 казаков²¹. Но среди этих последних преобладали, видимо, служилые казаки из Путивля. Об этом свидетельствует следующая Разрядная запись: «Пришол в Кромы из Путивля от Ростриги Юшко Беззубцов с путимцы на помощь кромским сидельцам»²². Ю. Беззубцев был сотником у путивльских казаков, служивших «с самопалами».

После посылки Беззубцева в Кромы в Путивле почти не осталось войск. В этот критический момент на помощь к самозванцу прибыли новые подкрепления с Дона. По словам Г. Паэрле, в Путивле к «царевичу» прибыло войско в 4 тыс. донских казаков. Как видно, Г. Паэрле преувеличил численность подкреплений минимум в 4 раза. По свидетельству участника похода Я. Вислоуха, в путивльском лагере насчитывалась всего 1 тыс. казаков. Один из главных помощников Лжедмитрия, капитан Я. Запорский, сообщал, что он двинулся из Путивля к Кромам, имея под своим начальством 800 донцов²³. Таким образом, на долю донских казаков приходилась подавляющая часть из той тысячи («москвы 1000 казаков»), о которой упомянул Я. Вислоух. Подкрепления с Дона привел, скорее всего, атаман Постник Лунев.

Итак, к весне 1605 г. в лагере Лжедмитрия собралась примерно половина войска Донского. Нет никакого сомнения в том, что с военной точки зрения донские казаки сыграли выдающуюся, а может быть, и решающую роль в кампании Лжедмитрия. Обороняя Кромы, Корела несколько месяцев сковывал главные силы царской армии. В решающие майские дни 1605 г. казаки Корелы ворвались в царский лагерь у стен Кром и своими решительными действиями помогли кучке заговорщиков одержать верх над верными Годуновым воеводами. 1 июня 1605 г. отряд донских казаков атамана Корелы вступил в Москву и возглавил народное восстание, завершившееся свержением Федора Годунова.

Приведенные факты подтверждают, что вольные казаки с Дона были главной боевой, а отчасти и организационной силой широкого повстанческого движения на первом этапе гражданской войны. Мнение, согласно которому казаки взяли на себя функцию «идеологов» открытой классовой борьбы, нуждается в более строгих доказательствах.

В 1606 г. царское правительство выступило с официальными разъяснениями за рубежом, из которых следовало, что авантюру Лжедмитрия I поддержали одни донские казаки, тогда как волжские и прочие казаки не приняли участия в его походе²⁴. Эта информация была не вполне точной.

В середине марта 1605 г. самозванец отправил гонцов на Волгу, Терек и Яик с призывом к восстанию. Казаки получили приказ идти на соединение с «Дмитрием» под Ливны. Призывы Лжедмитрия пали на подготовленную почву. Не позднее конца мая -- первых чисел июня 1605 г. астраханский воевода М. Сабуров известил терского воеводу, что не сможет выполнить его просьбу о подкреплениях, ибо «у них в Асторохани от воров от казаков стала смута великая и для того им людей послать немочно, покаместо устроютца с казаки». Описав восстание 1 июня в Москве, Исаак Масса отметил, что к тому времени лишь Астрахань не признавала власти Лжедмитрия «и ее еще держали в осаде казаки, которых послал туда зимой Димитрий... но они не могли ее взять»²⁵.

Зимой 1605 г. самозванец не имел сил для посылки их к Астрахани. Город был осажден восставшими вольными казаками с Волги. Их поддержали восставшие казаки с Терека, свидетельством чему могут служить расспросные речи «царевича Петра»²⁶, одного из вождей Крестьянской войны.

Илейка Муромец, принявший имя Петра, появился на Тереке в 1604 г. Летом этого года он участвовал в неудачном походе воеводы Бутурлина в Тарки, нанявшись в слуги к стрелецкому пятидесятнику. После похода, завершившегося гибелью почти всего войска, Илейка оказался в бедственном положении и по возвращении в Терский городок дал на себя кабалу дворянину, «приказался во двор Григорью Елагину». Зазимовав у Елагина, холоп сбежал под Астрахань, где, по его словам, «их взяли казаки донские и волжские». Илейка давал показания судьям царя Василия Шуйского в ожидании казни. Желая смягчить свою вину, он умалчивал об одних фактах и искажал другие. Так, он заявил, что присоединился к войску князя И. Хворостинина, посланного в Астрахань Борисом Годуновым. На самом деле это войско послал Лжедмитрий. Илейка умолчал о том, что делали под Астраханью донские и волжские казаки вместе с подошедшими терскими казаками. Как раз в это время восставшие вольные казаки осаждали Астрахань, но были отбиты от ее стен. Рассказывая свою жизнь, Илейка назвал десяток имен хозяев и нанимателей, которым он служил, указал на время и место службы, но весьма немногословно описал свои «занятия» летом 1605 г. Как видно, после отступления казаков Илейка «из-под юртов (из станиц? -- Р. С.) от Козаков ушел в Асторохань, а в Асторохани побыл с 4 недели, а из Асторохани вышел к козаком же».

Из хронологии рассказа Илейки совершенно выпадает время, проведенное им в Москве якобы с 25 декабря 1604 по 29 июня 1605 г. Илейка упомянул о вступлении в войско Хворостинина, но тот прибыл в Астрахань сравнительно поздно, в конце августа 1605 г.²⁷ Как бы то ни было, достоверно известно, что часть повстанческих казачьих отрядов с Волги успела присоединиться к Лжедмитрию до его вступления в Москву. Как записал один современник, «в лето 7113 (1605 г. -- Р. С.) июня в 20 день, в четверг, пришел во град Москву на свои праотече престол прирожденный государь наш», а с ним «много множества литовского войска и казаки волгские и донские...»²⁸. Возможно, автор приведенной записи и был очевидцем вступления армии Лжедмитрия в Москву, но он имел самые превратные представления о составе этой армии. Самозванца сопровождала кучка «литвы», а отнюдь не «много множества». Среди казаков донские, а не волжские казаки занимали первое место.

На востоке прибежищем вольных казаков оставалась река Яик. О появлении «Дмитрия» яицкие казаки узнали еще осенью 1604 г. Посланцы «вора» должны были прибыть на Яик не позднее апреля -- мая 1605 г. Однако на восточной окраине казаки действовали совершенно так же, как и на юго-западе -- в Запорожье. Вместо того чтобы немедленно отправиться на помощь «царевичу», яицкие казаки собрали круг и решили идти в поход на «басурман» в пределы Средней Азии.

Среди яицких казаков сохранилось предание о том, что атаман Нечай собрал отряд в 500 казаков и захватил с ними богатый город в Хивинском ханстве, но затем отряд был перебит хивинцами. Среднеазиатские исторические сочинения позволяют уточнить обстоятельства похода. По данным Абдул-Гази, весной 1605 г. яицкие казаки захватили несколько среднеазиатских купцов, от которых получили необходимые им сведения о местонахождении хивинского хана и его войска. В начале июня тысяча казаков с Яика захватила Ургенч, но затем была истреблена спешно вернувшимся из Хивы войском²⁹.

На Украине самозванец обращался за помощью одновременно к запорожцам и крымским татарам, в Поволжье -- к яицким казакам и ногайским князьям и мурзам. Он не учитывал состояния войны и раздора между «басурманами» и казацкой вольницей. В этом была лишь одна из причин неудачи Лжедмитрия, когда он обратился за поддержкой на Яик.

Приведенные факты дают более точное представление о подлинной роли вольного казачества в событиях гражданской войны.

ГЛАВА 21. БОЯРЕ И САМОЗВАНЕЦ

В день восстания Москва оказалась в руках народа, который не знал, что делать с властью, а потому и утратил ее очень скоро. Поскольку москвичи взялись за оружие во имя доброго царя Дмитрия, власть подхватили люди, которые стали вершить дела его именем.

После смерти Бориса Годунова его вдова царица Мария Годунова-Скуратова вернула в Москву своего двоюродного брата Богдана Бельского. По словам очевидцев, Бельский в качестве опального сразу оказался «в большой чести у простого народа, и ему, поскольку он больше всех других преследовал Годуновых (в момент восстания. -- Р. С.), поручили управление в Кремле от имени Дмитрия»¹.

Прошло 20 лет с тех пор, как народ сверг Бельского, видя в нем ненавистного опричного правителя. Теперь любимец Грозного вернулся в Кремль и заявил о своем праве на власть в качестве бывшего опекуна Дмитрия. Бельский позаботился о том, чтобы затворить ворота и выставить караулы по всему Кремлю. Распоряжения оказались нелишними. Посреди ночи в городе ударили в набат, и толпа вновь собралась у ворот Кремля. Распространился слух, будто сторонники Годуновых приготовили 400 лошадей, чтобы увезти из столицы царскую семью. Убедившись в том, что никто не собирается похищать низложенного царя, толпа разошлась².

Автор русского Хронографа считал, что Боярская дума принесла присягу Лжедмитрию в день восстания: «...бояре и всяких чинов люди крест ему целовали, иные волею и иные неволею, бояся смертного убойства»³.

В действительности дело обстояло значительно сложнее. В день переворота противники династии исподтишка направляли ярость народа на Годуновых, их родню и приверженцев. Уже на другой день утром было ясно: с земской выборной династией покончено раз и навсегда. Наступило короткое междуцарствие.

Прошло два дня, прежде чем Боярская дума приняла решение направить своих представителей к «царевичу». Никто из старших и наиболее влиятельных бояр не согласился ехать на поклон к нему. Со времени избрания Бориса Годунова Боярская дума во второй раз должна была согласиться на передачу трона неугодному и, более того, неприемлемому для нее кандидату. Как и в 1598 г., вопрос о престолонаследии был перенесен из дворца на площадь. Но в 1605 г. передача власти из рук в руки была осложнена кровопролитной гражданской войной.

Борису Годунову помогли шествия «всенародного множества» на Новодевичьем поле. Лжедмитрия подняли к власти восстания на южных границах и в столице. Годунов не смог добиться присяги от бояр после наречения на царство в Новодевичьем монастыре. Отрепьев пересилил бояр и заставил их явиться к нему в лагерь. Английские известия довольно точно очертили круг лиц, добившихся от думы признания самозванца. Соответствующее решение, по словам англичан, было принято внезапно, «благодаря тому что члену Боярской думы Богдану Бельскому с некоторыми другими частным образом стало известно об отъезде Дмитрия из лагеря»⁴. Как видно, именно Бельский поддерживал тайные связи с боярами, перешедшими на сторону Лжедмитрия. У Бельского было не много приверженцев в годуновской думе. Тем не менее, ему удалось запугать членов думы известием о наступлении Лжедмитрия на Москву.

Наученный бегством из-под Севска, Отрепьев старался держаться подальше от своих полков, продвигавшихся к Москве. Лишь получив известие о перевороте в столице, Отрепьев 5 июня 1605 г. перешел в Тулу⁵. Там его встречали духовенство с крестами, воеводы, дворяне и народ. Прежде Лжедмитрию преподносили хлеб-соль. В Туле его поздравляли как признанного на Москве царя и, по обычаю, преподносили драгоценные подарки.

Самозванец поручил командование авангардом П. Ф. Басманову и Я. Запорскому. По словам последнего, в их полках кроме поляков было 30 тыс. «москвы» и донских казаков. По свидетельству Разрядов, самозванец «как пришел на Тулу и с Тулы послал в Серпухов воевод по полкам: в большом полку боярин и воевода Петр Федорович Басманов, в передовом полку князь Василий Григорьевич Долгорукий Чертенок, в сторожевом полку воевода князь Алексей Григорьевич Долгорукой же Чертенок»⁶. Приведенный Разряд не оставляет сомнений в том, что в подчинении П. Ф. Басманова находилось немного воинских людей. За несколько лет до войны с самозванцем главный помощник Басманова В. Г. Долгорукий служил вместе с Гаврилой Пушкиным в крохотной сибирской крепости Пелыме⁷. Его брат А. Г. Долгорукий вообще не имел воеводского чина.

Разрядные данные подтверждают известие современников о том, что Лжедмитрий, будучи в Туле, «распустил по домам много войска»⁸. Поражение на переправах под Серпуховом убедило Отрепьева, что сдавшиеся под Кромами войска деморализованы и не способны вести боевые действия в обстановке гражданской войны.

Лжедмитрий потребовал, чтобы Ф. И. Мстиславский и прочие бояре немедленно ехали к нему в лагерь. Дума постановила послать в Тулу князя И. М. Воротынского, бывшего 20 лет не у дел, и таких второстепенных бояр и окольничих, как князь Трубецкой, князь А. А. Телятевский, Н П. Шереметев, а также думного дьяка А. Власьева и представителей других чинов -- дворян, приказных и гостей⁹.

3 июня делегация Москвы выехала в Серпухов. Вместе с представителями столичных «чинов» туда отправились все Сабуровы и Вельяминовы, чтобы вымолить себе прощение Лжедмитрия. П. Ф. Басманов, распоряжавшийся в Серпухове именем своего государя, не пропустил родню Годуновых в Тулу. Несмотря на то что Сабуровы и Вельяминовы целовали крест Лжедмитрию, их «недруг» Басманов велел взять их под стражу, «потому что, -- поясняют Разряды, -- Петру Басманову у Растриги время было». Басманов заслужил милость у самозванца тем же способом, что и у Годунова. Он повсюду искал изменников и беспощадно карал их. По его навету Сабуровы и Вельяминовы в количестве 37 человек были ограблены донага и брошены в тюрьму. Этот факт, отмеченный Разрядными росписями, находит подтверждение в челобитных грамотах Вельяминовых, поданных правительству после «Смуты». «И нас, -- писали Вельяминовы, -- Рострига, пограбя, сослал на Низ, а поместья наши роздал в роздачю»¹⁰.

Между тем П. Ф. Басманов был отозван из Серпухова в Тулу. Там ему представился случай расправиться с другим своим недругом -- А. А. Телятевским¹¹.

Отрепьев был взбешен тем, что главные бояре отказались подчиниться его приказу и прислали в Тулу второстепенных лиц.

На поклон к Лжедмитрию в начале июня приехал с Дона атаман вольных казаков Смага Чертенский. Чтобы унизить посланцев Боярской думы, самозванец допустил к руке донцов раньше, чем бояр. Проходя мимо бояр, казаки ругали и позорили их. «Царь» обратился к Чертенскому с милостивым словом, а допущенных следом Воротынского с товарищами «наказываше и лаяше, яко же прямый царский сын»¹².

Боярина А. А. Телятевского фактически выдали казакам на расправу. Казаки били его смертным боем, а затем едва живого отвели в тюрьму¹³. Сцена, разыгравшаяся в Туле, была последним отголоском того периода самозванщины, когда поддержка восставшего народа и донцов имела для «вора» решающее значение.

Из Тулы Лжедмитрий выступил в Серпухов. Дворовыми воеводами при нем числились князь И. В. Голицын и М. Г. Салтыков; ближними людьми -- боярин князь В. М. Мосальский и окольничий князь Г. Б. Долгорукий; главными боярами в полках -- князь В. В. Голицын, его родня князь И. Г. Куракин, Ф. И. Шереметев, князья Б. П. Татев и Б. М. Лыков¹⁴. Навстречу Лжедмитрию в Серпухов выехали князь Ф. И. Мстиславский, князь Д. И. Шуйский, стольники, стряпчие, дворяне, дьяки и столичные купцы -- гости¹⁵.

Московские верхи сделали все, чтобы облегчить соглашение с путивльским «вором», которого они в течение семи месяцев безуспешно пытались уничтожить. Бояре велели извлечь на свет божий огромные шатры, в которых Борис потчевал дворян в дни серпуховского похода накануне своей коронации. Шатры имели вид крепости с башнями и были весьма вместительными. Изнутри стены главного шатра были расшиты золотом. В Серпухов заблаговременно прибыли служители Сытенного и Кормового дворца, многочисленные повара и прислуга с запасами. Бояре и московские чины дали пир Лжедмитрию. По словам очевидцев, на пиру присутствовали разом 500 человек¹⁶.

Пиры и приемы были не более чем декорацией, скрывавшей от дрсторовдшх глаз переговоры между самозванцем и боярами. Переговоры завершились соглашением. По некоторым сведениям, была составлена запись, скрепленная 12 «послами» Лжедмитрия (6 московитами и 6 поляками) и советом всех бояр. Достоверность польского источника, сообщающего подробности об этом соглашении, не слишком велика¹⁷.

Прибытие в Тулу главного дьяка А. Власьева и других приказных людей привело к тому, что управление текущими государственными делами начало переходить в руки самозванца. Получив от А. Власьева полную информацию о последних дипломатических переговорах, Лжедмитрий распорядился задержать английских послов, готовившихся покинуть Россию. Агент Московской компании Джон Мерик был вызван самозванцем в Серпухов. «Царь» предложил возобновить союз, некогда заключенный его мнимым отцом с королевой Елизаветой. Грамота была подписана в Туле 8 июня 1605 г.¹⁸

Находясь в Туле, Лжедмитрий известил страну о своем восшествии на престол. Рассчитывая на неосведомленность дальних городов, Отрепьев утверждал, будто его «узнали» как прирожденного государя патриарх московский Иов, весь освященный собор, дума и прочие чины¹⁹. 11 июня 1605 г. Лжедмитрий был еще в Туле, но на своей грамоте пометил: «Писана на Москве». Вместе с окружной грамотой самозванец разослал по городам текст присяги. Она представляла собой сокращенный вариант присяги, составленной при воцарении Бориса Годунова и Федора Борисовича. Самозванец повторил прием, к которому прибегли Борис Годунов, а затем его сын. Добиваясь трона, Борис велел сразу после смерти Федора Ивановича принести присягу на имя вдовы царицы Ирины и на свое имя²⁰. Федор Борисович поставил на первое место имя вдовы царицы Марии Годуновой, когда потребовал присяги от думы и народа.

Ни в Самборе, ни в Путивле самозванец не ссылался на возможное свидетельство матери, заточенной в глухом северном монастыре. После переворота в Москве он решил использовать авторитет вдовы Грозного, чтобы навязать свою власть стране. Присяга на имя вдовы Грозного была еще одной попыткой самозванца мистифицировать страну.

После смерти Федора Ивановича Борис Годунов пытался править страной от имени вдовы царицы. Пострижение царицы Ирины положило конец ее карьере как правительницы. Равным образом не могла царствовать и старица Марфа Нагая, вдова царя Ивана. Отрепьев знал о вражде старицы Марфы к Годуновым и не без основания рассчитывал на ее помощь. Готовясь к неизбежной встрече с мнимой матерью, самозванец приблизил первого же ее родственника, попавшего к нему в руки. В Туле он пожаловал чин постельничего дворянину Семену Ивановичу Шапкину потому, «что он Нагим племя»²¹.

Дьяки самозванца исключили из текста присяги запреты добывать ведунов на государя, портить его «на следу всяким ведовским мечтанием», насылать лихо «ведовством по ветру» и пр. Подданные кратко обещали не «испортить» царя и не давать ему «зелье и ко-ренье лихое». Вместо пункта о Симеоне Бекбулатовиче и «воре», назвавшемся Дмитрием Углицким, в тексте присяги появился пункт о «Федьке Годунове». Подданные обещали не подыскивать царство под государями «и с изменники их, с Федкою Борисовым сыном Годуновым и с его матерью и с их родством, и с советники не ссылаться письмом никакими мерами»²².

Членам низложенной царской семьи удалось спастись в день восстания. Но вскоре их убежище было открыто, и тогда Боярская дума распорядилась заключить их под домашний арест. «Царицу же и царевича и царевну, -- записал летописц, -- поимаша и сведоша их на старой двор царя Бориса и даша их за приставы»²³.

Московская знать, презиравшая худородного Бориса, пожелала посмертно лишить его царских почестей. Свежая могила Годунова в Архангельском соборе была раскопана, труп умершего удален из церкви. Очевидец событий Яков Маржарет засвидетельствовал, что все это сделано было «по просьбе вельмож»²⁴. По словам «хранителя» царских гробов в Архангельском соборе, произошло это 5 июня 1605 г.²⁵ Очевидец события епископ Архангельского собора Арсений отметил, что тело Бориса вынули из гроба «ради поругания». Автор «Нового летописца» говорит о том же намеком: «...яко же и мертвенное тело поругано бысть». И лишь поздний «Морозовский летописец» сообщает подробности: «Царя Бориса извергоша из храма архистратига Михаила и повелеша извлещи на сонмище с великим поруганием: и камение на нь метали, и ногами пхати тело его, поверженное и на земле лежащее»²⁶.

Руководители думы надеялись заслужить милость самозванца. Фактически же их действия развязали руки Отрепьеву.

По словам Конрада Буссова, в Серпухове «царь Дмитрий» объявил, что он не приедет в Москву, «прежде чем не будут уничтожены те, кто его предал, все до единого, и раз уж большинство из них уничтожено, то пусть уберут с дороги также и молодого Федора Борисовича с матерью, только тогда он приедет и будет им милостивым государем»²⁷.

Известие Буссова находит неожиданное подтверждение в английском сочинении 1605 г. Автор сочинения весьма неловко скомпоновал черновые записки, полученные им от членов английского посольства. Поэтому сведения о письме самозванца оказались некстати включенными в рассказ о прибытии в Москву Г. Пушкина. По словам англичан, в письме «царя Дмитрия» значилось, что он отправил к москвичам «лиц знатного происхождения, как-то: князя Федора Ивановича Мсгиславского и князя Дмитрия Ивановича Шуйского, и поручил им лишить его врагов занимаемых ими мест и заключить в неволю Годуновых и иных, пока он не объявит дальнейшей своей воли, с тем чтобы истребить этих чудовищ кровопийц и изменников...»²⁸.

Ф. И. Мстиславский и Д. И. Шуйский были как раз теми боярами, которые ездили в Серпухов. Английский автор попытался смягчить смысл приказа «Дмитрия», которого он всячески восхвалял. Однако рассказ Буссова показывает, что в письме из Серпухова самозванец требовал казни низложенного царя и прочих Годуновых. (Требовать их «заключения в неволю» не имело смысла, потому что все они уже находились под стражей.)

Взявшись выполнить поручение Лжедмитрия, руководители думы фактически санкционировали расправу над царской семьей.

Первыми эмиссарами самозванца в Москве были Гаврила Пушкин и атаман Корела. Но у Пушкина не было думного чина, а Корела не располагал достаточными силами, чтобы принудить к подчинению высший орган государства -- думу.

Завершив переговоры с Ф. И. Мстиславским, Лжедмитрий отправил в столицу особую боярскую комиссию. Формально ее возглавлял князь В. В. Голицын, обладавший необходимым чином. Фактически же главными доверенными лицами самозванца в московской комиссии стали члены путивльской «воровской» думы В. М. Мосальский и дьяк Б. Сутупов. Вместе с комиссией в Москву был направлен П. Ф. Басманов.

В «Сказании о Гришке Отрепьеве» упоминается о том, что посланцы Отрепьева явились в Москву «со многими людьми служивыми и с казаками». «Летопись о многих мятежах и о разорении Московского государства» уточняет, что Лжедмитрий вскоре «с ра-тию посла Петра Басманова». В «Новом летописце» тот же текст читается иначе: «вор» отрядил в Москву «на злое свое умышление» Голицына и двух других лиц, «а с ратию посла Петра Басманова»²⁹.

По «Новому летописцу», миссия Басманова заключалась в том, чтобы навести страх на столицу и искоренить там измену. Такое свидетельство как нельзя лучше согласуется со всем, что известно о личности и делах Басманова. Тем не менее, текст «Нового летописца» не может быть принят как достоверный. Проведя текстологическое сопоставление «Летописи о многих мятежах...» и «Нового летописца» (оба источника восходят к общему протографу), В. Д. Назаров убедительно доказал, что известие «Нового летописца» о посылке Басманова в Москву является неисправным и заключает в себе очевидную описку³⁰.

Голицын и Басманов привезли в Москву обращение Лжедмитрия к освященному собору, Боярской думе и «всему народу великой Москвы». Послание касалось судеб низложенной царской семьи и, по словам очевидцев, «было исполнено яда»³¹.

Прибыв в Москву, боярская комиссия тотчас выполнила приказ самозванца. Экзекуцией непосредственно руководили дворяне М. Молчанов и А. Шерефединов из бывших опричников. Они явились на старое подворье Бориса Годунова в сопровождении отряда стрельцов, захватили царицу и ее детей и развели «по храминам порознь». Царица Мария Годунова-Скуратова обмерла от страха и не оказала палачам никакого сопротивления. Федор Годунов отчаянно сопротивлялся -- стрельцы долго не могли с ним справиться³².

После казни боярин В. В. Голицын велел созвать перед домом народ и, выйдя на крыльцо, объявил «миру», что «царица и царевич со страстей испиша зелья и помроша, царевна же едва оживе»³³. Новые власти сделали все, чтобы утвердить официальную версию смерти царя Федора и его матери. Но столичное население не поверило им. Когда два простых гроба с убитыми были выставлены на общее обозрение, народ нескончаемой толпой двинулся на подворье Годуновых. Как записал шведский агент Петр Петрей, он видел собственными глазами вместе со многими тысячами людей следы от веревок, которыми были задушены царица Мария и царь Федор Годуновы³⁴.

Следуя версии о самоубийстве, бояре запретили традиционный погребальный обряд. Труп вдовы царицы Марии Годуновой отвезли в женский Варсунофьев монастырь на Сретенке и там зарыли вне стен церкви, внутри монастырской ограды. В одну яму с ней были брошены тела Бориса и Федора Годуновых³⁵.

Распоряжавшийся в Кремле Б. Я. Бельский не принимал непосредственного участия в расправе над царицей Марией, которая была ему двоюродной сестрой. Басманов тоже оставался в стороне. Но именно эти лица довершили разгром Годуновых, их родни и приверженцев в Москве.

Имущество Годуновых, Сабуровых и Вельяминовых было отобрано в казну. Бояр Годуновых отправили в ссылку в Сибирь и в Нижнее Поволжье. Исключение было сделано лишь для недавнего правителя С. М. Годунова. Его отправили в Переяславль Залесский с князем Ю. Приимковым-Ростовским. Пристав имел приказ умертвить его в тюрьме. По некоторым сведениям, С. М. Годунова уморили голодом. По свидетельству Разрядных книг, в тюрьме был умерщвлен и старший из Годуновых -- Степан Васильевич, который ранее в чине дворецкого возглавлял Дворцовый приказ³⁶.

15 -- 16 июня 1605 г. в Серпухове был получен приказ везти арестованных Сабуровых и Вельяминовых в Казанский и Астраханский край. Спустя четыре дня из Москвы повезли жен и детей опальных. Семьи должны были присоединиться к своим родным в местах ссылки³⁷.

Самозванец не мог занять трон, не добившись покорности от Боярской думы и церковного руководства. Между тем патриарх Иов не желал идти ни на какие соглашения со сторонниками Лжедмитрия. Неразборчивый в средствах, Отрепьев пытался вести двойную игру: провинцию он желал убедить в том, что Иов уже «узнал» в нем прирожденного государя³⁸, а в столице готовил почву для расправы с непокорным патриархом.

Одна из провинциальных летописей сохранила тексты двух грамот «вора» к церковникам. По словам автора летописи, одну из этих грамот, адресованную патриарху, привез в Москву князь В. В. Голицын. Содержание послания наводит на мысль, что оно не могло быть написано в тульский период, к которому относится посылка В. В. Голицына в Москву. Во-первых, в грамоте нет и намека на происшедший в Москве переворот. О восшествии на трон самозванец упоминает как о неопределенном будущем. Во-вторых, Лжедмитрий именовал Иова «первым всеа Русии изменником», нелепым советником («совещателем»), искоренителем «царского ко-рени» и пр. и вместе с ним, не выбирая слов, бранил весь московский освященный собор. Патриарх, писал он, желал «нас ли-шити проклятием своим и ложным собором нашего праотеческого царьского престола, еще на нас... богоненавистным своим собором вооружился еси проклятию вдати нас...»³⁹.

Приведенное послание Отрепьева скорее всего явилось ответом на прежние грамоты Иова и постановления освященного собора, обличавшие «вора». Оно было составлено, вероятно, до московского восстания и привезено в столицу с запозданием.

Свое второе послание Лжедмитрий адресовал рязанскому архиепископу Игнатию. Едва П. Ляпунов и прочие мятежники вернулись в Рязань из лагеря под Кромами, Игнатий немедленно примкнул к победившей стороне. Он первым из иерархов признал «царя Дмитрия» и поспешил на поклон к нему в Тулу. В письме Лжедмитрий благодарил его за службу: «...твоими молитвами и благословеньем Рязань и Кошира и все иные города нашему величеству добили челом...»⁴⁰

Патриарх Иов сохранял верность Годуновым до последнего момента и потому должен был разделить их участь. В прощальной грамоте 1607 г. Иов живо описал свои злоключения в день переворота 1 июня. «...Множество народа царствующего града Москвы, -- писал он, -- внидоша во святую соборную и апостольскую церковь (Успенский собор. -- Р. С.) с оружием и дреколием во время святого и божественного пения... и внидоша во святый олтарь и меня, Иова патриарха, из олтаря взяша и во церкви и по площади таская, позориша многими позоры...»⁴¹

С красочными подробностями описывает расправу «История о первом патриархе». Когда Иова притащили на Лобное место, повествует автор «Истории», «мнози» в толпе «плакаху и рыдаху», тогда как другие ругали и били пленника; те, кто хотел убить Иова, стали одолевать тех, кто плакал, но тут на площадь прибежали «воры», побывавшие на патриаршем дворе; они кричали: «Богат, богат, богат Иов патриарх, идем и разграбим имения его!»

Толпа бросилась грабить патриаршие палаты, и жизнь Иова была спасена⁴².

Достоверность приведенного рассказа невелика, поскольку первая биография («Житие») Иова была составлена в весьма позднее время (после 1652 г.) и в ней, как справедливо отметил С. Ф. Платонов, невозможно обнаружить непосредственных впечатлений очевидца и современника «Смуты»⁴³.

Можно предположить, что сторонники Лжедмитрия, захватив патриарха в Успенском соборе, в дальнейшем постарались изолировать его, для чего заключили под домашний арест, как и семью низложенного Федора Годунова. Получив весть о перевороте в Москве, Лжедмитрий решил окончательно избавиться от Иова, предварительно использовав авторитет его имени. 5(15) июня 1605 г. иезуит А. Лавицкий, близкий к особе самозванца, писал в письме следующее: «Теперь новость: московский патриарх признает светлейшего Дмитрия наследственным государем и молит о прощении себе, но москвитяне так на него распалились, что упрямому старцу ничего, кроме смерти, не оставалось...»⁴⁴

Известие насчет признания «Дмитрия» патриархом Иовом было ложью, обычной в устах Отрепьева. Эта ложь предназначалась прежде всего для зарубежных корреспондентов самозванца, а также для уездных городов России ⁴⁵. Пустив в ход версию, будто москвичи едва не убили Иова, самозванец желал подготовить умы к расправе с главой церкви. Он действовал, не заботясь о формальностях. Судьба патриарха решилась, когда Лжедмитрий был в 10 милях от столицы ⁴⁶.

Самозванец поручил дело Иова той самой боярской комиссии, которая должна была произвести казнь Федора Годунова. Церемония низложения Иова как две капли воды походила на церемонию низложения митрополита Филиппа Колычева царем Иваном и его опричниками. Боярин П. Ф. Басманов препроводил Иова в Успенский собор и там проклял его перед всем народом, назвав Иудой и виновником «предательства» Бориса по отношению к «прирожденному государю Дмитрию». Вслед за тем стражники содрали с патриарха святительское платье и «положили» на него «черное платье». Престарелый Иов долго плакал, прежде чем позволил снять с себя панагию⁴⁷. Местом заточения Иова был избран Успенский монастырь в Старице, где некогда он начал свою карьеру в качестве игумена опричной обители.

Казнь низложенного царя Федора Годунова и изгнание из Москвы главы церкви расчистили самозванцу путь в столицу. По дороге из Тулы в Москву путивльский «вор» окончательно преобразился в великого государя. В Серпухове его ждали царские экипажи и 200 лошадей с Конюшенного двора. На пути к Коломенскому бояре привезли Отрепьеву «весь царский чин»: кое-какие регалии и пышные одеяния, сшитые по мерке в кремлевских мастерских⁴⁸.

В окрестностях Москвы Лжедмитрий пробыл три дня. Он постарался сделать все, чтобы обеспечить себе безопасность в столице и выработать окончательное соглашение с думой.

В московском манифесте Лжедмитрий обязался пожаловать бояр и окольничих их «прежними отчинами»⁴⁹. Это обязательство составило основу соглашения между самозванцем и думой. Другие пункты соглашения касались состава думы. Самозванцу пришлось удовлетвориться изгнанием Годуновых. Зато он получил возможность пополнить думу своими ближними людьми.

Гражданская война принесла с собой чрезвычайные потрясения. Возникла особая атмосфера, способствовавшая распространению всевозможных слухов.

Невзирая на двукратные похороны Бориса, страну захлестнули слухи о его чудесном спасении. Толковали, будто Годунов жив, а вместо него в могилу положили его двойника. На улицах люди под клятвою утверждали, будто своими глазами видели старого царя в подвале на подворье у Годуновых; будто Годунов бежал то ли в Англию, то ли в Швецию, то ли к татарам⁵⁰.

Толки о спасении Бориса достигли Тулы. Самозванцу они едва ли внушали тревогу. Подлинную опасность для него представляли иные слухи.

Обличения по адресу зловредного расстриги, утратившие влияние на умы в форме правительственных обращений, неожиданно возродились после падения Годуновых. За время пребывания в Кремлевском Чудове монастыре Отрепьев успел обратить на себя внимание не только своими редкими способностями, но и своей запоминающейся внешностью. Масса отметил в своих записках, что уже при вступлении в Кремль «царевич» приметил изумленные взгляды некоторых кремлевских монахов и, «может быть, хорошо их зная, на другой день велел их тайно умертвить и бросить в реку». Слухи о тайных казнях духовных особ распространялись не только в Москве, но и за рубежом. В инструкции, составленной шведской королевской канцелярией 5(15) февраля 1606 г., значилось: «Как утверждают взаправду, в начале своего царствования Дмитрий велел казнить и лишить жизни нескольких православных монахов»⁵¹.

Слухи о казни монахов, опознавших в царе беглого дьякона, не подтверждаются русскими источниками. Один из самых осведомленных авторов, монах Авраамий Палицын, не преминул бы упомянуть об убийстве иноков, если бы их казнь имела место. Согласно свидетельству «Повести 1626 г.», Лжедмитрий после низложения патриарха Иова «мнихов многих» из Чудова монастыря «в расточение посылает, понеже знаем ими бываше...». Чудов монастырь был личным монастырем патриарха, и гонениям подверглись чудовские монахи, известные своей особой близостью к Иову. Московские летописцы утверждали, будто уже в Путивле многие люди догадывались, с кем имеют дело. Когда же «вор» вступил в Москву, некоторые из москвичей «ево узнали, что он не царьский сын, а прямой вор Гришка Отрепьев рострига...»⁵².