Никомахова этика

Кто недостаточно ищет удовольствий, противоположен распущенному, кто находится посредине, благоразумен. Соответственно распущен тот, кто избегает телесных страданий не потому, что уступает [сильному влечению к удовольствию], а по сознательному выбору. Из тех, в ком сознательного выбора нет, одного ведёт удовольствие, а другого - то, что он избегает страдания от влечения, значит, между ними есть разница.

Любому, пожалуй, тот покажется худшим, кто совершает какой - нибудь постыдный поступок, не испытывая влечения или испытывая его слабо, а не тот, кто испытывает сильное влечение, так же как, если человек бьёт, не будучи в гневе, [он представляется худшим], нежели тот, кто бьёт в гневе. Что бы он делал, право, будь он охвачен страстью?! Именно поэтому распущенный хуже невоздержного.

Из названных [выше складов души] последний представляет собою скорее вид изнеженности, а [обладатель другого] - распущенный. Воздержный противоположен невоздержному, а изнеженному - выдержанный, ибо выдержка (фп кбсфесейн) заключается в том, чтобы противостоять, а воздержность - в том, чтобы сдерживаться (фп бнфекзейн), а между тем «противостоять» и «сдерживаться» - разные вещи, так же как «не уступать» и «побеждать»; вот почему воздержность - это что - то такое, что больше заслуживает избрания, чем выдержанность.

Если человеку недостаёт [сил противиться] тому, чему большинство противится и с чем справляются, он изнежен и избалован, ибо избалованность - это тоже разновидность изнеженности. Такой человек волочит плащ, чтобы не пострадать от усилия его подтянуть, и изображает недужного, и хотя похож на жалкого, не думает, что жалок.

С воздержностью и невоздержностью дело обстоит сходным образом. В самом деле, не удивительно, если человек уступит сильным и чрезмерным удовольствиям или страданиям, напротив, он вызывает сочувствие, если противится им так, как укушенный змеёй Филоктет у Феодекта, или как Керкион в «Алопе» Каркина, или как те, что, пытаясь сдержать смех, разражаются взрывом хохота, как случилось с Ксенофантом. Удивляет, причём не вызывает сочувствия, если человек уступает и не может противиться таким вещам, которым большинство способно противостоять, причём это не обусловлено ни его природой, передающейся по наследству, ни болезнью, как, например, наследственная изнеженность царей скифов, ни, [наконец], такими [причинами], по каким женский пол уступает мужскому.

Ребячливый (рбйдйпдет) тоже считается распущенным, но в действительности он изнеженный. Ведь ребячьи забавы, [развлечения] (зе рбйдйб) - это расслабление, коль скоро это отдых, а ребячливый относится к тем, кто преступает меру [в отдыхе].

С одной стороны, невоздержность - это опрометчивость, а с другой - бессилие. В самом деле, одни, принявши решение, из - за страсти [бессильны] его придерживаться, а других страсть увлекает за собою, потому что они не приняли [никаких] решений. Между тем некоторые благодаря предчувствию и предвидению и приведя себя и свой рассудок (лпгйумпт) в бодрую готовность - подобно тому как, пощекотавши себя, не чувствуют щекотки - не поддаются ни страсти от удовольствия, ни страсти от страдания. Опрометчивой невоздержностью прежде всего [страдают] резкие и возбудимые (мелбгкзплйкпй): Одни второпях, другие в неистовстве не дожидаются [указаний] суждения, потому что воображение легко увлекает их за собою.

IX. Распущенный, как было сказано, не способен к раскаянию, потому что он придерживается своего собственного выбора, но всякий невоздержный способен к раскаянию. Поэтому в действительности дело обстоит не так, как [показалось] при постановке вопроса, но один, [распущенный], неисцелим, а другой, [невоздержный], исцелим. В самом деле, испорченность [нрава] похожа на такие болезни, как, скажем, водянка или чахотка, а невоздержность - на эпилептические припадки: Первая представляет собою непрерывнодействующую, а вторая - приступообразную подлость. Да и в целом невоздержность относится к иному роду, нежели порочность, ибо порочность скрыта [от порочного], а невоздержность [от невоздержного] не скрыта.

Среди самих невоздержных исступлённые (екуфбфйкпй) лучше, чем те, кто, обладая суждением, не придерживается его, ведь последние уступают менее [сильной] страсти и в отличие от первых [действуют] не без предварительного решения. Действительно, [такой] невоздержный похож на того, кто пьянеет быстро и от малого количества вина, то есть от меньшего, чем большинство людей.

Итак, очевидно, что невоздержность - это не порочность (хотя в каком - то смысле, вероятно, [всё же порочность]). Действительно, первая действует вопреки, а вторая - согласно сознательному выбору. Тем не менее сходство есть, по крайней мере в поступках; как сказал Демодок о милетянах: «…милетяне, право, не глупы, но поступают во всём жалким подобно глупцам», так и невоздержные, не будучи неправосудными, поступают всё же неправосудно.

Поскольку один, [а именно невоздержный], таков, что не по убеждению ищет телесных удовольствий и чрезмерно и вопреки верному суждению, а другой, [то есть распущенный], - по убеждению, потому что он такой человек, которому свойственно их искать, постольку первого легко переубедить, а второго нет.

Дело в том, что добродетель блюдёт принцип, а испорченность [нрава] уничтожает, для поступков же принцип - целевая причина, подобно тому как предположения [являются целевыми причинами] в математике. Конечно, как в ней рассуждение не обучает началам, так и в случае с поступками, зато добродетель, от природы ли она или от привычки, [научает] составлять правильное мнение о начале [как принципе]. Таким образом, [обладатель этой добродетели] - благоразумный, а противоположный ему - распущенный.

Может существовать такой человек, от страсти исступленный вопреки верному суждению, который одержим страстью настолько, чтобы не поступать согласно верному суждению, но не настолько, чтобы быть убеждённым в том, что кое - какие удовольствия надо беззастенчиво преследовать. Этот человек и является невоздержным как лучший, чем распущенный, и не безусловно дурной, потому что самое лучшее, а именно принцип, в нём сохраняется. Другой, противоположный этому, придерживается [верного суждения] и не приходит в исступление, во всяком случае от страсти. Отсюда, наконец, ясно, что этот последний склад [души] добропорядочный, а первый - дурной.

X. Является ли, таким образом, воздержным тот, кто придерживается какого бы то ни было суждения и какого бы то ни было сознательного выбора, или же тот, кто придерживается правильного выбора?

А также является ли невоздержным только тот, кто не придерживается какого бы то ни было сознательного выбора и какого бы то ни было суждения, или только тот, кто не придерживается неложного суждения и правильного выбора? Таков поставленный ранее вопрос. Но может быть, только привходящим образом человек придерживается любого выбора, а по сути (кбфз збхфп) один придерживается, другой не придерживается только истинного суждения и правильного выбора? Ведь если что - то определённое избирают или преследуют ради чего - то определённого, то, по сути, преследуют и избирают «то, [ради чего]», а первое - привходящим образом. Понятие: «По сути» означает для нас: «Безусловно» (збрлпт). Итак, получается: хотя в каком - то смысле человек придерживается мнения любого рода, так же как и отступает от него, но в безусловном смысле [один придерживается, а другой отступает] от истинного мнения.

Есть люди, которые крепко держатся своих взглядов, их зовут упрямыми (йукзхспгнпмпнет), то есть это такие, кого трудно убедить (дхурейуфпй) и нелегко заставить изменить убеждения (пхк ехмефбрейуфпй). У них есть какое - то сходство с воздержным, так же как у мота со щедрым и у смельчака с отважным, но во многом они различны. Ведь воздержным будет не переменившийся под влиянием страсти и влечения, хотя при известных обстоятельствах и он поддаётся убеждению. А те, другие, не убеждаются рассуждением, поскольку всё - таки восприимчивы к влечениям и большинство ведомо удовольствиями.

Упрямы самоуверенные (йдйпгнпмпнет), неучи и неотёсанные, причём самоуверенные упрямы из - за удовольствия и страдания; действительно, они радуются победе, когда не дадут себя переубедить, и страдают, когда их [мнения] отводятся, наподобие поставленного на голосование. Этим они больше похожи на невоздержных, чем на воздержных.

Есть и такие, кто не придерживается [своих собственных] мнений, но не из - за невоздержности; таков, например, в Софокловом «Филоктете» Неоптолем: Пусть он из - за удовольствия не стал держаться [своего], но это удовольствие прекрасно, ибо для Неоптолема прекрасно было говорить правду, а Одиссей убедил его обманывать. Действительно, не всякий, кто совершает известный поступок ради удовольствия, является распущенным, дурным или невоздержным, но только тот, кто делает это ради некоторого постыдного [удовольствия].

XI. Поскольку бывают и такие люди, которым свойственно наслаждаться телесными [благами] меньше, чем следует, причём не придерживаясь [верного] суждения, то находящийся посредине между таким человеком и невоздержным - воздержный, ибо если невоздержный не придерживается [верного] суждения из - за некоего превышения (фп мбллпн фй) [меры в удовольствиях], то второй - из - за определённого занижения (фп зеффпн фй), что же касается воздержного, то он придерживается [верного] суждения и не изменяет [ему] ни по одной, ни по другой причине.

Если же воздержность в самом деле есть нечто добропорядочное, то обе её противоположности должны быть дурными складами [души], как оно и видно, но от того, что одна из противоположностей заметна только у немногих людей и в редких случаях, кажется, будто благоразумие противостоит только распущенности, так же как воздержность - только невоздержности.

Поскольку во многих случаях названия даются в силу сходства, то и тут получилось, что по сходству благоразумному приписывают воздержность; действительно, как воздержный, так и благоразумный способен не делать ничего вопреки суждению ради телесных удовольствий, но первый имеет дурные влечения, а второй нет, и он способен не испытывать удовольствия, если оно противоречит суждению, а первый [в этом случае] способен их испытывать, но не поддаваться.

Подобны друг другу и невоздержный с распущенным, хотя они и разны, ибо телесных удовольствий ищут оба, но при этом один думает, что так и надо, а другой так не думает.

Невозможно одному и тому же человеку быть одновременно рассудительным и невоздержным, ибо, как было показано, быть рассудительным - значит быть добропорядочным по нраву. Кроме того, быть рассудительным - это не только «знать», но и быть способным поступать [в соответствии со знанием]. Между тем невоздержный так поступать не способен.

Ничто не мешает, однако, чтобы изобретательный был невоздержным, именно поэтому создаётся впечатление, будто люди рассудительные, [а в действительности только изобретательные], одновременно невоздержные. Это связано с тем, что изобретательность отличается от рассудительности таким образом, как было сказано в предыдущих рассуждениях, то есть эти вещи близки в том, что касается суждения (кбфб фпн лпгпн), и различны в том, что касается сознательного выбора (кбфб фен рспбйсеуйн).

Невоздержный не похож также на знающего и применяющего знание, а похож он на спящего или пьяного. И хотя он [поступает] по своей воле (ибо в каком - то смысле он знает, что и ради чего он делает), он не подлец, ведь сознательно он избирает доброе, так что он полуподлец. И неправосудным он не является, так как не злоумышляет, ведь один невоздержный не способен придерживаться того, что решил, а другой из - за своей возбудимости вообще не способен к принятию решений. И в самом деле, невоздержный похож на государство, где голосуют за всё, за что следует, и где есть добропорядочные законы, но ничто из этого не применяется [на деле], как посмеялся Анаксандрид: «И воля государства закон не беспокоит». Что же касается подлеца, то он похож на государство, которое применяет законы, но подлые.

Невоздержность и воздержность возможны в том, что превышает меру применительно к складу большинства людей, ибо воздержный держится больше, а невоздержный меньше, чем способно подавляющее большинство.

Среди разного рода невоздержностей та, от которой невоздержны возбудимые, исцеляется легче, нежели та, что у людей, принимающих решение, но его не придерживающихся, и легче исцелить приучившихся к невоздержности, нежели невоздержных по природе, потому что привычку проще переменить, чем природу. В самом деле, даже привычку трудно переменять именно в той мере, в какой она походит на природу, как говорит Эвен:

Друг мой, скажу я, что станет занятье природою в людях,

Если за долгое время оно совершенства достигнет.

Итак, сказано, что такое воздержность, что - невоздержность, что такое выдержанность и что - изнеженность, и как эти склады относятся друг к другу.

XII. Понять удовольствие и страдание - задача для философствующего о государственных делах, кто словно зодчий воздвигает [высшую] цель, взирая на которую мы определяем каждую вещь как зло или как благо в безотносительном смысле. Кроме того, внимательно рассмотреть это - одна из необходимых [задач].

Ранее мы поставили нравственную добродетель в связь с удовольствием и страданием, а о счастье почти все говорят, что оно сопряжено с удовольствием. И недаром мбкбсйпт (блаженный) прозвание получил от кзбхсп (радуюсь, наслаждаюсь).

Итак, одним кажется, что никакое удовольствие не является благом ни само по себе, ни случайным образом, так как благо и удовольствие - вещи не тождественные. Другие считают, что некоторые удовольствия благие, но что большинство - дурные. Есть ещё и третье из [мнений]: Даже если все удовольствия представляют собою благо, всё - таки невозможно, чтобы высшее благо было удовольствием.

Итак, [мнение], что удовольствие в целом не есть благо, основано на том, что всякое удовольствие - это чувственно воспринимаемое становление, [восполняющее] естество (генеуйт ейт рзхуйн бйуфзефе), а между тем никакое становление не бывает родственно целям, как, скажем, никакое строительство дома не родственно [готовому] дому. Кроме того, благоразумный избегает удовольствий, и ещё: Рассудительный ищет свободы от страдания, а не того, что доставляет удовольствие, и ещё к этому: Удовольствия - это препятствия для рассудительности (фп рзспнейн), причём препятствие тем большее, чем больше сами удовольствия, как, например, удовольствие от любовных утех, ведь, предаваясь им, никто, пожалуй, не способен что - нибудь понять умом. Кроме того, не существует никакого искусства удовольствия, в то время как всякое благо - дело искусства. И, наконец, удовольствий ищут дети и звери.

[Мнение], что не все удовольствия добропорядочные, основано на том, что бывают удовольствия постыдные и порицаемые и к тому же вредоносные, так как среди удовольствий бывают и нездоровые.

[Мнение], что высшее благо не является удовольствием, [основано на том], что удовольствие не цель, а сам [процесс] становления. Таковы, стало быть, почти все [мнения], высказываемые [по этому поводу].

XIII. Как выясняется из нижеследующих [рассуждений], из этих мнений ещё не следует, что удовольствие не есть ни благо, ни высшее благо.

Прежде всего, коль скоро о «благе» говорят в двух смыслах (в одном случае в безотносительном, а в других относительно кого - то (фйнй)), то соответственно [в двух смыслах говорят] и о естествах людей, и о [душевных] складах, а, значит, и об изменениях, и о [процессах] становления, причём из тех, что считаются дурными, одни в безотносительном смысле дурны, а для кого - то нет, но, напротив, в этом смысле достойны избрания; некоторые же не заслуживают избрания с точки зрения какого - то человека, но только в определённое время и на короткий срок, постоянно же нет. К тому же некоторые из них не являются удовольствиями, а [только] кажутся ими, а именно те удовольствия, что сопряжены со страданием и имеют целью исцеление, как в случае с недужными.

Далее, поскольку к благу относятся, с одной стороны, деятельность, а с другой - склад, [или состояние], то [процессы] восстановления естественного состояния привходящим образом доставляют удовольствие, но при этом деятельность в связи с влечениями - это [деятельность] тех частей склада и естества, которые ущербом не затронуты, потому что удовольствия существуют и помимо страдания и влечения, [когда] естество не испытывает нужды, как, например, удовольствия умозрения. Это подтверждается тем, что люди наслаждаются не одними и теми же вещами, когда естество восполняет [ущерб] и когда оно в [обычном] состоянии, напротив, когда оно в [обычном] состоянии, наслаждаются тем, что доставляет удовольствие безусловно, а когда восполняют [ущерб] - то вещами, даже противоположными [безусловно приятному], ибо наслаждаются кислым и горьким, а ничто из этого и по природе, и безусловно удовольствия не доставляет. Значит, и удовольствия не [одни и те же в этих случаях], потому что удовольствия отстоят друг от друга так же, как то, что их доставляет.

Далее, нет необходимости, чтобы существовало что - то другое, лучшее, нежели удовольствие, в таком же смысле, в каком цель, по утверждению некоторых, лучше становления. Дело в том, что удовольствия не являются [процессами] становления, и не все они сопровождаются становлением, напротив, они являются деятельностями в смысле осуществлённости и целью и сопутствуют не становлению, а пользованию [тем, что есть], и не для всех удовольствий цель - это нечто отличное [от них самих], а только для тех, что бывают у движущихся к восполнению естества. Вот почему неправильно говорить, будто удовольствие это воспринимаемый чувствами [процесс] становления. Скорее, следует определить удовольствие как деятельность сообразного естеству [душевного] склада и вместо «чувственно воспринимаемой» назвать эту деятельность «беспрепятственной». Впрочем, некоторые считают, что удовольствие - это становление, так как [удовольствие] есть благо в собственном смысле слова (кхсйпт бгбфзпн), они ведь полагают, что деятельность представляет собою становление, но [на самом деле] это разные вещи.

Сказать, что удовольствия дурны, потому что некоторые нездоровые вещи доставляют удовольствие, это то же самое, что сказать, будто здоровье дурно, потому что некоторые вещи, полезные для здоровья, дурны для наживания денег. С такой точки зрения и то и другое, [то есть удовольствие и здоровье], дурно, но дурно всё - таки не благодаря тому, [что это удовольствие или здоровье], ведь и умозрение иной раз вредит здоровью. Ни рассудительности и никакому [другому] складу [души] не служит препятствием удовольствие, происходящее от них самих; [препятствует только удовольствие] извне, ведь удовольствие от умозрения и учения заставляет больше заниматься умозрением и учением.

Отсюда, конечно, следует, что ни одно удовольствие не является делом искусства, ведь ни в каком ином деятельном проявлении искусности тоже быть не может, но [искусность существует только] в уменье, хотя искусство приготовлять умащения или жарить пищу и кажется искусством удовольствия.

[Возражения], будто благоразумный избегает удовольствий, а рассудительный ищет жизни, свободной от страданий, и что дети и звери ищут удовольствий, - все эти [возражения] опровергаются одним и тем же [рассуждением]. Уже ведь было сказано, в каком смысле всевозможные удовольствия безусловно благие, и в каком смысле они не благие. Выходит, что последних ищут звери и дети, а рассудительный - свободы от страданий из - за этих вещей, а именно, ищут удовольствий, сопряжённых с влечением и страданием, тем самым телесных (ибо они именно таковы), причём ищут излишеств в них, из - за которых распущенный и является распущенным. По этим же причинам благоразумный избегает этих удовольствий, хотя удовольствия, свойственные благоразумному, тоже существуют.

XIV. Все, однако, согласны, что страдание - зло и что его избегают; оно является злом либо в безотносительном смысле, либо как препятствие для чего - то. То, что противоположно вещам, которых избегают и которые являются злом именно в тех отношениях, из - за которых этих вещей избегают и из - за которых эти вещи - зло, является благом. Следовательно, удовольствие с необходимостью есть некое благо. А тем способом, какой применял Спевсипп, [вопрос] не решается. По его мнению, [удовольствие противостоит страданию и отсутствию страдания] так же, как большее противостоит меньшему и равному, ведь сказать, что удовольствие это и есть разновидность зла, он всё - таки не мог.

Ничто не мешает, чтобы высшее благо было разновидностью удовольствия, пусть даже некоторые удовольствия дурны, подобно тому как [ничто не мешает, чтобы высшее благо] было разновидностью научного знания (ерйуфеме фйт), хотя некоторые науки и дурны. Может быть, даже необходимо (раз уж для каждого [душевного] склада существуют беспрепятственные деятельные проявления), чтобы [независимо от того], будет ли счастьем деятельное проявление всех складов или (разумеется, при условии беспрепятственного [проявления]) какого - то определённого, именно [деятельное проявление склада души] было [чем - то] наиболее предпочтительным, а это и есть удовольствие.

Следовательно, высшее благо будет разновидностью удовольствия, хотя большинство удовольствий дурны, и, если угодно, в безотносительном смысле. Поэтому все думают, что счастливая жизнь - это жизнь, доставляющая удовольствие, и вполне разумно включают в [понятие] счастья удовольствие, ибо ни одно деятельное проявление не бывает полным, если ему чинятся препятствия, а счастье относится к вещам, достигшим полноты. Вот почему счастливому нужны ещё и телесные блага, и внешние, и случаи (фхкзе), чтобы ему не было тут препятствий.

Те, что твердят, будто под пыткой или перенося великие несчастья (дхуфхкзбй) человек счастлив, если он добродетелен, вольно или невольно говорят вздор. А от того, что для счастья нужен ещё и случай, некоторым, наоборот, кажется, что удача (ехфхкзйб) и счастье (ехдбймпнйб) - одно и то же, но это не так, потому что удача, если она чрезмерна, служит препятствием для счастья, и, вероятно, тогда мы уже не имеем права назвать это «удачей», ибо [понятие: «Удача»] ограничено тем, что служит счастью.

Да и то, что все - и звери, и люди, ищут удовольствий, в какой - то мере подтверждает, что высшее благо - это в каком - то смысле удовольствие.

И никогда не исчезнет бесследно молва, что в народе

Многие…

Но поскольку не одно и то же и является и кажется наилучшим естеством и складом [души], то и удовольствие все ищут не одно и то же, хотя все ищут удовольствие. А может быть, люди ищут и не то удовольствие, которое думают, [что ищут], и не то, что могли бы назвать, но [в основе] одно и то же. Ведь от природы все заключают в себе что - то божественное. Телесные же удовольствия захватили имя «удовольствия» из - за того, во - первых, что люди очень часто к ним «причаливают», и, во - вторых, все к ним причастны; таким образом, из - за того, что хорошо знакомы только эти удовольствия, думают, что только они и существуют.

Понятно и то, что если удовольствие, то есть [беспрепятственное] деятельное проявление [склада души], не есть благо, то счастливый не сможет получать удовольствия от жизни, ибо зачем понадобится ему удовольствие, раз оно не является благом, а [счастливо] можно жить и страдая? Действительно, страдание не будет ни злом, ни благом, коль скоро не является благом удовольствие. А тогда зачем избегать страдания? Так что получится, что жизнь добропорядочного человека доставляет ему удовольствий не больше, [чем жизнь обычных людей], раз не доставляют их [больше обычного] деятельные проявления его [душевного склада].

Если считать, что по крайней мере некоторые удовольствия весьма заслуживают избрания, скажем, нравственно прекрасные, а не телесные и не те, к каким [имеет склонность] распущенный, то нужно внимательно рассмотреть [вопрос] о телесных удовольствиях.

Почему, в самом деле, плохи удовольствия, которые противоположны страданиям? Ведь злу противоположно благо. Необходимые удовольствия являются благими в том смысле, что благо уже то, что не есть зло, или они благие до определённого предела, ибо когда состояния, [то есть склады], и движения [души] таковы, что невозможен избыток в сторону лучшего, избыток удовольствия также невозможен, а [когда состояния и движения души таковы], что избыток возможен, избыток удовольствия тоже возможен. А возможен избыток в телесных благах, и дурной человек является таким потому, что ищет избытка, а не необходимых удовольствий, ведь все каким - то образом наслаждаются и кушаньями, и вином, и любовными утехами, но не [всегда] так, как следует. А со страданием всё наоборот, ибо дурной человек избегает не чрезмерного, но вообще страдания, ведь только для ищущего чрезмерных удовольствий страданием будет уже отсутствие (енбнфйб) чрезмерности.

XV. Поскольку надо не только установить истину, но также и причину заблуждения (это ведь способствует уверенности, а именно: Когда хорошо обосновано, отчего истиной кажется, что истиной не является, такое заставляет верить истине), постольку нужно определить, почему телесные удовольствия кажутся более достойными избрания.

Прежде всего, конечно, потому, что вытесняют страдание: И при чрезмерных страданиях люди ищут чрезмерного удовольствия и вообще телесного удовольствия, полагая, что оно исцеляет. [Удовольствия] оказываются сильнодействующими [лекарствами], недаром за ними охотятся: Рядом со [своей] противоположностью [удовольствие особенно] заметно. Действительно, удовольствие, как уже было сказано, считается [делом] не добропорядочным по двум [причинам]: Одни удовольствия представляют собою действия дурного естества (или от рождения, как у зверей, или от привычки, как у дурных людей), другие - это лекарства для нуждающегося (естества), между тем иметь [совершенное естество] лучше, чем приобретать. Эти [удовольствия - лекарства] возникают только при обретении совершенного [состояния], а значит, они хороши (урпхдбйбй) лишь привходящим образом.

Добавим, что телесных удовольствий, как сильнодействующих, ищут те, кто не способен наслаждаться иными: Эти люди, конечно, сами создают себе своего рода жажду, но когда такие [удовольствия] безвредны, они не ставятся в вину, а когда вредоносны - это дурно. И ведь у этих людей нет ничего иного, чем бы они наслаждались, а для большинства отсутствие [удовольствия и страдания равносильно] страданию: Это заложено в [самом] естестве. Действительно, живое существо постоянно напрягается, как заявляют природоведы, повторяя, что видеть и слышать равносильно страданию, только мы, согласно их утверждению, с этим уже свыклись.

Соответственно в молодости благодаря росту чувствуют себя как опьянённые вином, и молодость доставляет удовольствие. А возбудимые от естества всегда нуждаются в лечении, ведь из - за [особого] состава [естества] тело у них постоянно пребывает уязвлённым и они всегда охвачены сильным стремлением. Удовольствие же изгоняет страдание, противоположно ли оно как раз данному страданию, или это первое подавшееся удовольствие, будь оно только [достаточно] сильным. Вот почему становятся распущенными и дурными. А в удовольствиях, которые не сопряжены со страданием, не бывает избытка, ибо все они относятся к естественным удовольствиям и не обусловлены случайными обстоятельствами. Под удовольствиями по случайности я имею в виду те, что исцеляют. Действительно, исцеление, кажется, потому доставляет удовольствие, что оно происходит, когда в нас часть, оставшаяся здоровой, производит известные действия, а естественное удовольствие - это то, что заставляет действовать так, как свойственно данному естеству.

Одно и то же не доставляет удовольствия постоянно, ибо естество наше не просто (ме збрле), а присутствует в нас и нечто другое. В силу этого мы бренны (рзфзбсфпй). Так что, когда одна из [частей в нас] делает что - либо, для другого [нашего] естества это противоестественно, а когда достигается равновесие, кажется, будто действие не доставляет ни страдания, ни удовольствия. Если естество просто, наивысшее удовольствие всегда доставит одно и то же действие. Поэтому бог всегда наслаждается одним и простым удовольствием, ведь не только для изменчивого возможна деятельность, но и для неизменности, а удовольствие в спокойствии возможно скорее, чем в движении. Однако «перемена всего слаще» (как говорит поэт), в силу известной «подлости» [естества], ведь подобно тому как подлый человек склонен к перемене, так и естество, нуждающееся в перемене, - [подлое], ибо оно и не простое, и не доброе.

Итак, сказано о воздержности и невоздержности, об удовольствии и страдании: Что они собою представляют по отдельности, и в каком смысле часть из них относится к благу, [или добродетели], а часть - ко злу, [или пороку]; ещё нам осталось сказать о дружественности [и дружбе].

Книга восьмая (П)

I. Вслед за этим, видимо, идёт разбор дружественности (рзйлйб), ведь это разновидность добродетели, или, [во всяком случае, нечто] причастное добродетели (меф бсефет), а, кроме того, это самое необходимое для жизни.

Действительно, никто не выберет жизнь без друзей (рзйлпй), даже в обмен на все прочие блага. В самом деле, даже у богачей и у тех, кто имеет должности начальников и власть государя, чрезвычайно велика потребность в друзьях.

Какая же польза от такого благосостояния (ехефесйб), если отнята возможность благодетельствовать (ехесгеуйб), а благодеяние оказывают преимущественно друзьям, и это особенно похвально? А как сберечь и сохранять [своё благосостояние] без друзей, ибо, чем оно больше, тем и ненадёжней? Да и в бедности и в прочих несчастьях только друзья кажутся прибежищем. Друзья нужны молодым, чтобы избегать ошибок, и старикам, чтобы ухаживали за ними и при недостатках от немощи помогали им поступать [хорошо], а в расцвете лет они нужны для прекрасных поступков «двум совокупно идущим», ибо вместе люди способнее и к пониманию, и к действию.

По - видимому, в родителе дружественность к порождённому заложена от природы, так же как в порождённом - к родителю, причём не только у людей, но и у птиц, и у большинства животных, и у существ одного происхождения - друг к другу, а особенно у людей, недаром мы хвалим человеколюбивых (рзйлбнфзспрпй). Как близок и дружествен (зпт пйкейпн кбй рзйлпн) человеку всякий человек, можно увидеть во время скитаний. Дружественность, по - видимому, скрепляет и государства, и законодатели усердней заботятся о дружественности, чем о правосудности, ибо единомыслие - это, кажется, нечто подобное дружественности, к единомыслию же и стремятся больше всего законодатели и от разногласий (уфбуйт), как от вражды, охраняют [государство]. И когда [граждане] дружественны, они не нуждаются в правосудности, в то время как, будучи правосудными, они всё же нуждаются ещё и в дружественности, из правосудных же [отношений] наиболее правосудное считается дружеским (рзйлйкпн).

[Дружба - это] не только нечто необходимое, но и нечто нравственно прекрасное, мы ведь воздаём хвалу дружелюбным, а иметь много друзей почитается чем - то прекрасным. К тому же [некоторые] считают, что добродетельные мужи и дружественные - это одно и то же.

II. О дружбе немало бывает споров . Одни полагают её каким - то сходством и похожих людей - друзьями, и отсюда поговорки: «Рыбак рыбака…» и: «Ворон к ворону…» и тому подобные. Другие утверждают противоположное: «Все гончары» - [соперники друг другу]. Для этого же самого подыскивают [объяснения] более высокого порядка и более естественнонаучные, так, Еврипид говорит: «Земля иссохшая вожделеет к дождю, и величественное небо, полное дождя, вожделеет пасть на землю», и Гераклит: «Супротивное сходится», и: «Из различий прекраснейшая гармония», и: «Всё рождается от раздора»; этому [мнению] среди прочих противостоит и Эмпедоклово, а именно: «Подобное стремится к подобному».

Итак, мы оставим в стороне те затруднительные вопросы, которые относятся к природоведению (это ведь не подходит для настоящего исследования), а всё то, что касается человека и затрагивает нравы и страсти, это мы внимательно исследуем, например: У всех ли бывает дружба, или испорченным невозможно быть друзьями, а также один ли существует вид дружбы или больше. Те, кто думают, что один, по той причине, что дружба допускает большую и меньшую степень, уверились в этом без достаточного основания, ибо большую и меньшую степень имеет и различное по виду. Об этом и прежде было сказано.

Когда мы будем знать, что вызывает дружескую приязнь (рзйлефпн), вероятно, прояснятся и эти [вопросы]. Ведь считается, что не всё вызывает дружбу (рзйлейуфзбй), но только её собственный предмет (фп рзйлефпн), а это благо, или то, что доставляет удовольствие, или полезное (бгбфзпн е зедх е кзсеуймпн). Правда, может показаться, что полезно то, благодаря чему возникает известное благо или удовольствие, так что предметами дружеской приязни окажутся лишь благо вообще (фбгбфзпн) и удовольствие - в качестве целей. А в таком случае, к чему питают дружбу (рзйлпхуй): К благу вообще или к благу для самих себя (фп збхфпйт бгбфзпн)? Ведь иногда эти вещи не согласуются. Соответственно и с удовольствием. Принято считать, что всякий питает дружбу к благу для самого себя, и, хотя благо есть предмет дружеской приязни в безотносительном смысле, для каждого [благом является] благо для него, а дружбу каждый питает не к сущему для него благом, но к кажущемуся.

Разницы тут никакой нет: Предметом дружеской приязни будет то, что кажется [приятным].

Есть три [основания], по которым питают дружескую приязнь, но о дружеском чувстве (рзйлеуйт) к неодушевлённым предметам не говорят как о «дружбе», потому что здесь невозможно ни ответное дружеское чувство, ни желание блага для другого (наверное, смешно желать блага вину, но если и [говорить о таком пожелании], то это желание быть ему в сохранности, чтобы иметь его самому), между тем говорят: Другу надо желать благ вообще ради него самого. Желающих вообще благ именно таким образом называют расположенными (ехнпй), если то же самое желание не возникает и у другой стороны, потому что при взаимном расположении (ехнпйб) возникает дружба. Может быть, уточнить: «При не тайном [расположении]»? Многие ведь бывают расположены к тем, кого не видели, полагая, что те добрые люди или полезные [для других], и то же самое может испытать один из таких людей к данному человеку. Тогда эти люди кажутся расположенными друг к другу, но как назвать их друзьями, если для них тайна, как к ним самим относятся? Следовательно, [чтобы быть друзьями], нужно иметь расположение друг к другу и желать друг другу благ вообще, причём так, чтобы это не оставалось в тайне, и по какому - то одному из названных выше [оснований].

III. Эти [основания для возникновения дружбы] отличны друг от друга по роду, а значит, отличаются и дружеские чувства и сами дружбы.

Существуют, стало быть, три вида дружбы - по числу предметов дружеской приязни; в каждом случае имеется ответное дружеское чувство (бнфйрзйлеуйт), не тайное, а люди, питающие друг к другу дружбу, желают друг другу благ вообще постольку, поскольку питают дружбу. Поэтому, кто питают друг к другу дружбу за полезность, питают её не к самим по себе друзьям, а постольку, поскольку получают друг от друга известное благо. Так и те, кто питают дружбу за удовольствие, например, они восхищаются остроумными не как таковыми, а потому, что они доставляют друзьям удовольствие.

Итак, кто питает дружбу за полезность, те любят за блага для них самих, и кто за удовольствие - за удовольствие, доставляемое им самим, и не за то, что собой представляет человек, к которому питают дружбу, а за то, что он полезный или доставляет удовольствие. Таким образом, это дружба постольку поскольку, ибо не тем, что он именно таков, каков есть, вызывает дружбу к себе тот, к кому её питают, но в одном случае тем, что он доставляет какое - нибудь благо, и в другом - из - за удовольствия.

Конечно, такие дружбы легко расторгаются, так как стороны не постоянны [в расположении друг к другу]. Действительно, когда они больше не находят друг в друге ни удовольствия, ни пользы, они перестают и питать дружбу.

Между тем полезность не является постоянной, но всякий раз состоит в другом. Таким образом, по уничтожении былой основы дружбы расторгается и дружба как существующая с оглядкой на [удовольствие и пользу].

Считается, что такая дружба бывает в основном между стариками (люди такого возраста ищут, конечно, не удовольствий, а помощи), а среди людей во цвете лет и среди молодёжи - у тех, кто ищет выгоды. Такие друзья, кстати сказать, вовсе не обязательно ведут жизнь сообща, ведь иногда они даже доставляют друг другу неудовольствие, и, разумеется, они не нуждаются в соответствующем общении, кроме тех случаев, когда оказывают поддержку, ведь эти друзья доставляют удовольствие [ровно] настолько, сколько имеют надежд на [получение] блага [друг от друга]. К этим дружбам относят и [отношения] гостеприимства.

А между юношами дружба, как принято считать, существует ради удовольствия, ибо юноши живут, повинуясь страсти (кбфб рбфзпт), и прежде всего ищут удовольствий для себя и в настоящий миг. С изменением возраста и удовольствия делаются иными. Вот почему юноши вдруг и становятся друзьями, и перестают ими быть, ведь дружбы изменяются вместе с тем, что доставляет удовольствие, а у такого удовольствия перемена не заставит себя ждать. Кроме того, юноши влюбчивы (еспфйкпй), а ведь любовная дружба в основном подвластна страсти и [движима] удовольствием. Недаром [юноши легко начинают] питать дружбу и скоро прекращают, переменяясь часто за один день. Но они желают проводить дни вместе и жить сообща, ибо так они получают то, что для них и соответствует дружбе.

IV. Совершенная же дружба бывает между людьми добродетельными и по добродетели друг другу подобными, ибо они одинаково желают друг для друга собственно блага постольку, поскольку добродетельны, а добродетельны они сами по себе. А те, кто желают друзьям блага ради них, друзья по преимуществу. Действительно, они относятся так друг к другу благодаря самим себе и не в силу посторонних обстоятельств, потому и дружба их остаётся постоянной, покуда они добродетельны, добродетель же - это нечто постоянное. И каждый из друзей добродетелен как безотносительно, так и в отношении к своему другу, ибо добродетельные как безотносительно добродетельны, так и друг для друга помощники. В соответствии с этим они доставляют удовольствие, ибо добродетельные доставляют его и безотносительно, и друг другу, ведь каждому в удовольствие поступки, внутренне ему присущие (пйкейбй) и подобные этим, а у добродетельных и поступки одинаковые или похожие. Вполне понятно, что такая дружба постоянна, ведь в ней всё, что должно быть у друзей, соединяется вместе. Действительно, всякая дружба существует или ради блага, или ради удовольствия, [причём и то и другое] - или в безотносительном смысле, или для того, кто питает дружбу, то есть благодаря известному сходству. А в совершенной дружбе имеется всё, о чём было сказано, благодаря самим по себе [друзьям], ведь в ней друзья подобны друг другу и остальное - благо и удовольствие в безотносительном смысле - присутствует в ней. Это главным образом и вызывает дружбу, так что «дружат» прежде всего такие люди, и дружба у них наилучшая.

Похоже, что такие дружбы редки, потому что и людей таких немного. А кроме того, нужны ещё время и близкое знакомство (ухнефзейб), ибо, как говорит пословица, нельзя узнать друг друга, прежде чем съешь вместе [с другом] тот знаменитый «[пуд] соли», и потому людям не признать друг друга и не быть друзьями, прежде чем каждый предстанет перед другим как достойный дружбы и доверия. А те, кто в отношениях между собою вдруг начинают вести себя дружески (фб рзйлйкб рпйпхнфет), желают быть друзьями, но не являются ими, разве что они [взаимно] достойны дружеской приязни и знают об этом; действительно, хотя желание дружбы возникает быстро, дружба - нет.

V. Итак, эта дружба совершенная как с точки зрения продолжительности, так и с остальных точек зрения. И во всех отношениях каждый получает от другого [нечто] тождественное или сходное, как то и должно быть между друзьями. Дружба ради удовольствия имеет сходство с этой дружбой, ведь и добродетельные доставляют друг другу удовольствие. Так обстоит дело и с дружбой ради пользы, ибо добродетельные тоже полезны друг для друга. И даже между такими [друзьями ради пользы или удовольствия] дружеские привязанности (рзйлйбй) особенно постоянны, когда они получают друг от друга одинаковое, например, удовольствие, и не просто [удовольствие], а ещё и от того же самого так, как бывает у остроумных, а не как у влюблённого и возлюбленного. Действительно, эти последние получают удовольствие не от одного и того же, но один, видя другого, а другой от ухаживаний влюблённого. Когда же подходит к концу пора [юности], иногда к концу подходит и [такая] дружба, ведь первый не получает удовольствия от созерцания второго, а второй не получает ухаживаний от первого. Многие, однако, постоянны в дружбе, если благодаря близкому знакомству, как люди сходных нравов, они полюбили нравы [друг друга].

Те, кто в любовных делах обмениваются не удовольствием, а пользой, и худшие друзья, и менее постоянные, а те, кто друзьями бывают из соображений пользы, расторгают [дружбу] одновременно с [упразднением] надобности, ибо они были друзьями не друг другу, а выгоде. Поэтому друзьями из соображений удовольствия и из соображений пользы могут быть и дурные [люди], и добрые [могут быть друзьями] дурным, и человек, который ни то ни сё, - другом кому угодно; ясно, однако, что только добродетельные [бывают друзьями] друг ради друга, ведь порочные люди не наслаждаются друг другом, если им нет друг от друга какой - нибудь выгоды. И только против дружбы добродетельных бессильна клевета, потому что нелегко поверить кому бы то ни было [в дурное] о человеке, о котором за долгое время сам составил мнение: Между ними доверие и невозможность обидеть (бдйкейн) и всё прочее, что только требуется в дружбе в истинном смысле слова. А при других [отношениях] легко может возникнуть всякое.

Итак, поскольку друзьями называют и тех, кто дружит из соображений пользы, как, например, государства (ибо принято считать, что военные союзы возникают между государствами по надобности), и тех, кто любит друг друга за удовольствие, как, например, дети, то, видно, и нам следует называть таких людей друзьями, учитывая, что видов дружбы несколько. Но прежде всего и в собственном смысле слова (рспфпт мен кбй кхсйпт) дружбою является дружба добродетельных постольку, поскольку они добродетельны, а остальные следует называть дружбами по сходству с этой, так что другие - друзья в той мере, в какой неким благом является и то, что подобно [истинному благу] в [истинной] дружбе, ведь и удовольствие - благо для тех, кто любит удовольствие. Эти [виды] дружбы не обязательно предполагают друг друга, да и не одни и те же люди становятся друзьями ради пользы и друзьями ради удовольствия, ибо второстепенные свойства не обязательно сочетаются между собою.

VI. Коль скоро дружба поделена на эти виды, дурные люди будут друзьями из соображений удовольствия или пользы, ибо в отношении к этим вещам они похожи, а добродетельные будут друзьями один ради другого, ибо [они дружат] как добродетельные [сами по себе]. Следовательно, они «друзья» в безотносительном смысле, а те другие в силу второстепенных обстоятельств и по сходству с первыми.

Так же как в случае с добродетелями одни определяются как добродетельные по складу, а другие - по деятельным проявлениям, так и [в случае] с дружбой. Действительно, одни друзья, живя сообща, наслаждаются друг другом и приносят друг другу собственно блага, другие, когда спят или отделены пространством, хотя и не проявляют [дружбы] в действии (ухк енесгпхуй), но по своему складу [и состоянию] таковы, что способны проявлять себя дружески (енесгейн рзйлйкпт), ибо расстояния расторгают не вообще дружбу, а её деятельное проявление. Однако если отсутствие друга продолжительно, оно, кажется, заставляет забыть даже дружбу; потому и говорится: «Многие дружбы расторгла нехватка беседы».

По - видимому, ни старики, ни скучные люди не годятся для дружбы, ибо с ними возможны лишь скудные удовольствия, а ведь никто не способен проводить дни с тем, кто не доставляет удовольствия; действительно, природа, очевидно, прежде всего избегает того, что доставляет страдание, стремится же к тому, что доставляет удовольствие.

Те, кто признают друг друга, но не живут сообща, скорее, походят на расположенных, чем на друзей. В самом деле, ничто так не свойственно друзьям, как проводить жизнь сообща (к поддержке - то стремятся и нуждающиеся, однако даже блаженные стремятся проводить свои дни вместе [с кем - то], ибо они менее всего должны быть одинокими). Но проводить время друг с другом невозможно, если не доставлять друг другу удовольствия и не получать наслаждение от одинаковых вещей; именно эти [условия] и присутствуют, как кажется, в товарищеской дружбе.

VII. Стало быть, как уже было сказано многократно, дружба - это прежде всего дружба добродетельных, потому что предметом дружеской приязни и предпочтения (рзйлефпн кбй збйсефпн) считается безотносительное благо или удовольствие и соответственно для каждого [благо и удовольствие] для него самого, между тем для добродетельного добродетельный [человек - предмет и дружбы, и предпочтения] как на одном, так и на другом основании: [Как безотносительно, так и для него].

Дружеское чувство походит на страсть, а дружественность - на определённый склад, ибо дружеское чувство с таким же успехом может быть обращено на неодушевлённые предметы, но взаимно дружбу питают при сознательном выборе, а сознательный выбор обусловлен [душевным] складом.

Кроме того, добродетельные желают собственно блага тем, к кому питают дружбу, ради самих этих людей, причём не по страсти, но по складу [души]. И, питая дружбу к другу, питают её к благу для самих себя, ибо, если добродетельный становится другом, он становится благом для того, кому друг. Поэтому и тот и другой питают дружбу к благу для самого себя и воздают друг другу равное в пожеланиях и в удовольствиях, ибо, как говорится, «дружность (рзйлпфет) - это уравнённость» (йупфет), а это дано в первую очередь дружбе добродетельных.

Между людьми скучными и старыми тем менее бывает дружественность, чем более они вздорны и чем менее они наслаждаются взаимным общением, а ведь именно [наслаждение общением], кажется, главный признак дружбы (мблйуфб рзйлйкб) и создаёт её в первую очередь. Недаром юноши быстро становятся друзьями, а старики - нет: Не становятся друзьями тем, от кого не получают наслаждения. То же самое справедливо и для скучных. Однако такие люди могут испытывать друг к другу расположение, ибо желают друг другу собственно блага и в нужде идут друг другу навстречу, но едва ли они друзья, потому что не проводят дни совместно и не получают друг от друга наслаждения. А именно это считается главными признаками дружбы.

Быть другом для многих при совершенной дружбе невозможно, так же как быть влюблённым во многих одновременно, ([влюблённость] похожа на чрезмерную [дружбу] и является чем - то таким, что по [своей] природе обращено на одного). Многим одновременно трудно быть подходящими для одного и того же человека, и, вероятно, [трудно, чтобы многие] были добродетельными. Нужно ведь приобрести опыт и сблизиться, что трудно в высшей степени, [если друзей много]. А нравиться многим, принося им пользу или удовольствие, можно, ибо таких - [ищущих выгод и удовольствий] - много, а оказание услуг не [требует] долгого срока.

Из этих [видов] дружбы больше походит на [собственно] дружбу та, что ради удовольствия, когда обо [стороны] получают одно и то же и получают наслаждение друг от друга или от одинаковых вещей; таковы дружбы юношей: Здесь широта (фп елехфзесйпн) присутствует в большей степени. А дружба ради пользы [свойственнее] торговцам.

Даже блаженные, не нуждаясь ни в чём полезном, нуждаются в удовольствиях, поэтому они желают проводить жизнь с кем - то сообща, а что до страдания, то небольшой срок они его терпят, но никому не выдержать причиняющее страдание непрерывно, будь это само благо, - вот почему блаженные ищут друзей, доставляющих удовольствие. Вероятно, нужно, чтобы эти друзья были также и добродетельными, причём для самих блаженных. Дело в том, что только в этом случае у них будет всё, что должно быть между друзьями.

Люди, наделённые могуществом, используют друзей, как мы это видим, с разбором: Одни друзья приносят им пользу, а другие доставляют удовольствие, но едва ли одни и те же - и то и другое, ибо могущественных не заботит, чтобы доставляющие удовольствие были наделены добродетелью, а полезные были бы [полезны] для прекрасных [деяний], напротив, стремясь к удовольствиям, они [ищут] остроумных, а для выполнения приказаний - изобретательных, но одни и те же люди редко бывают и теми и другими [одновременно]. Сказано уже, что и удовольствие, и пользу вместе доставляет добропорядочный человек, но такой человек не делается другом превосходящему его [по положению], если только последний не превосходит его также добродетелью; в противном случае он не будет в положении равенства, то есть как превзойдённый пропорционально [заслугам превосходящего]. Но такие [властители], что обладают превосходством ещё и в добродетели, обычно бывают редки.

VIII. Описанные выше [разновидности] дружбы [основаны] на уравнённости. Действительно, обе стороны или получают и желают друг для друга одного и того же, или обмениваются разным, допустим, удовольствием и помощью; сказано уже, что эти виды дружбы хуже и менее постоянны. Как кажется, [эти разновидности] и являются, и не являются дружбами в силу соответственно и сходства и несходства с одним и тем же; действительно, по сходству с дружбой по добродетели они являются дружбами ([ведь в одной разновидности] заключено удовольствие, в другой - польза, а в той [дружбе по добродетели] присутствует и то и другое), но поскольку [дружба по добродетели] неподвластна клевете и постоянна, а эти [виды дружбы] скоропреходящи, да и во многом другом от неё отличны, то из - за несходства [с дружбой по добродетели] кажется, что это - не дружбы.

Есть и другой род дружбы, основанный на превосходстве [одной стороны], как, скажем, [дружеские отношения] отца к сыну и вообще старшего к младшему, мужа к жене и всякого начальника к подчинённому. Эти [отношения] тоже отличаются друг от друга, ибо неодинаково [чувство] родителей к детям и начальников к подчинённым, так же как [различно отношение] отца к сыну и сына к отцу или мужа к жене и жены к мужу. И добродетель, и назначение каждого из них различны, различно и то, из - за чего питают дружбу. А это значит, что различаются и чувства дружбы, и [сами] дружбы, ведь, разумеется, ни один из них не получает от другого того же, [что даёт сам], и не следует искать этого [в таких отношениях]; когда же дети уделяют родителям, что должно уделять породившим их, а родители (сыновьям) - что должно детям, то дружба между ними будет постоянной и доброй.