История и современные условия музейного развития

Размещено на http://www.allbest.ru/

История и современные условия музейного развития

ЧАСТЬ I

1.1 Предшествующий опыт развития музея

Самара относится к числу тех немногих городов, где первые публичные музеи возникают по инициативе передовой общественности, признавшей необходимость широкого распространения науки и культуры в народные массы. Самарский публичный музей по времени основания (1886 г.) оказался в ряду первых музеев Поволжья. Так, в Нижнем Новгороде и Саратове музеи основаны в 1887 г., в Астрахани - 1890 г., Казани - 1895 г., в Пензе - 1905 г., в Волгограде - 1914 г., Симбирске - 1918 г.

Поводом для постановки вопроса об организации музея в г.Самаре послужил 25-летний юбилей царствования Александра II. «Лучшим памятником царю-освободителю, - считал автор проекта П.В. Алабин, - должно быть учреждение, которое образуется для нравственного и умственного развития... Публичный музей, ... правильно устроенный и вполне доступный публике, признается одним из лучших способов проведения полезных и необходимых сведений в народные массы». Таким образом, с первых лет своего существования Самарский музей рассматривался как первоисточник знаний и как средство их широкого распространения среди музейных посетителей.

Важно заметить, что уже в первой, алабинской концепции музея, кроме «наглядного ознакомления» с Самарским краем, ставилась задача развивать эстетический вкус посетителей, причем не только выставленными произведениями искусства, но и «образцами и моделями действующих и изобретаемых орудий и машин, служащих для облегчения труда». Иными словами, музей представлялся его создателям как хранилище и ретранслятор не только знаний, но и образцов культуры, или, говоря современным языком, - духовных ценностей. В качестве носителей этих ценностей допускалось использование как подлинных музейных предметов, так и заменяющих их моделей.

Основным направлением деятельности музея на этапе его становления было формирование коллекций. С 1889 по 1914 гг. музей ежегодно публиковал свои отчеты, в которых указывалось, сколько в фондах музейных предметов, и в какие коллекции они поступили. Однако ориентация на задачи комплектования не означала самоизоляции музея от общества. Скорее наоборот, на этом этапе музей развивался как полностью открытая для внешнего взаимодействия система. В публикациях ставились задачи привлечь к комплектованию коллекций общественность, сделать ее представителей «внештатными сотрудниками музея". Имена тех, кто оказывал музею ту или иную помощь, отмечались в ежегодных отчетах. В листовке музея говорилось, что лица, желающие стать сотрудниками музея, должны обращаться к членам комитета по заведованию музеем.

На начальном этапе развития музея комплектование его фондов происходило на систематической основе. Однако уже в 1914 г. был сделан шаг от типологического комплектования к тематическому, ориентированному на сферу интересов широкой публики, а не только специалистов. В частности, проводилось комплектование по текущим событиям, например, по теме «Россия в мировой войне».

Руководство музеем вплоть до октября 1919 г. осуществлял состоявший из 27 человек Комитет по заведованию Самарским городским музеем и Александровской публичной библиотекой.

Все эти факты характеризуют Самарский музей как учреждение с явно выраженной ориентацией на тесный контакт с его социальным окружением. Музей отличало стремление привлечь к своей деятельности как можно больше союзников и партнеров.

В этих чертах Самарского музея, заложенных его основателями, можно усматривать предпосылки эволюции современного краеведческого музея. Это значит, что о современных демократических и коммуникационных тенденциях в развитии Самарского областного историко-краеведческого музея можно говорить как об инновационном процессе с достаточной долей условности. Возможно, установка на открытость музея к широкому социальному взаимодействию - это скорее самарская традиция, чем нововведение. Правда, приходится признать, что эта традиция формировалась непросто и сохранялась на разных этапах музейной истории не лучшим образом.

На первом этапе своей истории музей не стал в полной мере общедоступным. Не имея достаточного помещения для показа своих коллекций, даже сознательно ограничивая масштабы их формирования с учетом мизерных материальных дотаций от Самарской городской думы, Самарский публичный музей долгие годы оставался «вещью в себе», не обретая той степени общественного звучания, на которую рассчитывал П.В. Алабин. Посещаемость музея с 1900 по 1916 г. колебалась от 2800 до 5300 человек в год. 80% посетителей составляли учащиеся гимназий, реальных училищ, учительских семинарий и т.п. Это говорит о том, что фактически музей был учебным, а не публичным, каким он мыслился его создателями.

Может быть, по этой причине большевики и эсэровское правительство Комуча очень лояльно отнеслись к музею. В частности, после октября 1917 г. в музей поступило 6 тыс. музейных предметов из национализированных домов и имений. Правительство Комуча после захвата Самары в июле 1918 г. передало в музей архивы советских учреждений.

В ноябре 1919 г. управление музеем перешло в руки «Музейной тройки» - так называли Комиссию по делам Охраны памятников искусства и старины. В состав Комиссии входили всего три человека. Под их руководством музей был закрыт для посетителей, приведен в полный беспорядок, подвергся хищениям, были уничтожены все имевшиеся описи. К 1921 г. в музее не осталось ни одного сотрудника и он оказался на грани ликвидации. На помощь пришла самарская общественность. В начале 1921 г. общее собрание Самарского Общества археологии, истории, этнографии и естествознания при Самарском госуниверситете обратилось в СамГубОНО с просьбой передать музей в его ведение. В марте 1921 г. Обществу было предложено образовать коллектив, привести музей в порядок и заведовать им.

Музей возрождается, но уже в новом качестве. Разрабатывается новое «Положение о Самарском губернском музее», которое фиксирует изменение его прежней концепции. Поскольку Положение разрабатывалось учеными, членами Общества археологии, истории, этнографии и естествознания, то музей определялся как «научное учреждение, имеющее целью сосредоточить в себе все, что относится до археологии, искусства, художественной промышленности, истории, этнографии, естествознания вообще и Самарского края в частности».

Целевая ориентация музея, по сравнению с первоначальной, меняется: из научно-просветительного (по проекту П.В. Алабина) он превращается в музей исследовательский, академический. Это отражается в его новом названии - «Самарский губернский научный музей», а также в направлениях комплектования. Коллекции начинают пополняться всеми категориями предметов, относящимися к данной отрасли науки. Выход сферы собирательской деятельности музея за пределы Самарского края был обусловлен составом его аудитории, предъявлявшей к коллекциям иные требования, чем это было при П.В. Алабине. Непосредственность реакции музея на запросы приоритетной категории посетителей - закономерное явление. Однако заслуживает внимания тот факт, что в новом Положении о музее все же было указано намерение сделать собранные коллекции общедоступными - путем «демонстрации, публичных лекций, бесед, выставок».

На этом этапе музей управлялся Коллегией научных работников. В нее были избраны 15 человек - специалистов и заведующих отделами - из 27 сотрудников музея. Коллегия обладала широкими правами: 1) избирать Президиум, состоящий из директора музея (председателя Коллегии), его заместителя и ученого секретаря сроком на три года и казначея; 2) пополнять коллекции; 3) научно обрабатывать и описывать собранный материал; 4) публиковать свои работы в «Бюллетенях музея»; 5) избирать заведующих, специалистов и сотрудников; 6) утверждать в должности технический персонал; 7) участвовать в организации научных предприятий. Здесь мы видим весьма демократичную модель управления музеем, похожую на ту, что была в первые годы его существования. Разница состояла в том, что развитие музея теперь полностью контролировалось научной общественностью Самары. Влияние других категорий потенциальных пользователей музея было минимальным.

В связи с этим важно отметить разработку в 1924 г. К.П. Головкиным нового проекта Самарского губернского музея. К сожалению, эта работа, развивающая традиции, заложенные П.В. Алабиным в «Проекте Самарского публичного музея», не была опубликована. К.П. Головкин определяет культурно-образовательное значение музея как института, обеспечивающего передачу знаний и духовных ценностей между поколениями жителей края. Он пишет: «...необходимо для страны, для счастья, здоровья и правильного развития подрастающего поколения, чтоб оно росло в уважении к делам своих праотцов, чтоб оно знакомилось, изучало и дорожило произведениями русского искусства, проявлениями духа и мощи родного края...».

Музей определялся К.П. Головкиным как организм, который должен развиваться в пространстве и во времени, который должен принять окружающую среду (пространство вокруг здания музея) и собирать все, что может удовлетворить духовный голод и любознательность. Он не должен быть узко специальным и сухо научным. Он собирает все, что представляет интерес как в настоящее время, так и в будущем, собирает предметы «своего края, родины и земного шара».

Очень современно звучит еще одно положение из проекта К.П. Головкина: «Общая задача музеев сводится к пониманию нас самих. Предмет изучения - край в целом с различным точек зрения, ... одинаково - современная и доступная культура прошлых народов».

Проект К.П. Головкина, явно опережающий свое время, так же как и проект П.В. Алабина, к сожалению, не мог быть в полной мере реализован. Однако сегодня их труды, несомненно, приобретают все большее влияние на мировоззрение работников самарских музеев.

Интересно, что, несмотря на отсутствие в течение долгого времени очевидных успехов в сфере музейной рефлексии, самарскому музею своими практическими делами удавалось поддерживать в профессиональных кругах реноме одного из лучших региональных музеев России.

Концепция Самарского музея как исследовательского, академического просуществовала до 1925 г., когда он стал называться «Самарский государственный областной музей» и перешел в категорию государственных краеведческих музеев. Однако некоторое время музей продолжал работать по прежней модели - вероятно, до 1929 г., когда прекратило свою деятельность Самарское Общество археологии, истории, этнографии и естествознания.

Придание музею краеведческого профиля было закреплено в новом Положении о музее. Этот документ уже не был основан на каких-либо оригинальных проектных разработках, он почти полностью повторял Типовое положение, утвержденное Главнаукой в июле 1927 г.

Согласно этому Положению, Самарский государственный областной музей являлся «научно-исследовательским и научно-просветительным учреждением, ставящим себе основной задачей изучение природы, экономики и культуры в пределах местного края». Особое внимание обращалось на принцип единообразия музейных коллекций. Предполагалась передача в другие музеи непрофильных материалов, как не соответствовавших задачам данного музея. Определялась структура управления музеем. Количество отделов не регламентировалось, но определялись принципы их образования: в зависимости от характера коллекций, научных и просветительных задач. С точки зрения тенденций эволюции штатной структуры современных музеев, интересно отметить, что, согласно Положению о музее, в конце 1920-х гг. заведующие отделами одновременно выступали хранителями одноименных коллекций.

Однако и это Положение не было в полной мере реализовано. Загнанный в прокрустово ложе типовых положений и структур, музей начал терять свою социальную опору. Даже Краевое бюро краеведения, как об этом свидетельствуют его документы и материалы пленумов, целиком поглощенное выполнением директивы Совнаркома РСФСР от 30 марта 1931 г. о «создании краеведческих ячеек и организации работы по изучению производительных сил и богатств края, изысканию дополнительных местных ресурсов в интересах социалистического строительства», постепенно утратило интерес к областному музею. Последний почти не сотрудничал с краеведческими организациями и, как следствие, все больше и больше изолировался от общественной жизни. Не случайно в материалах Пленума Краевого Музейного Совета, проходившего в Самаре в 1930 г., подчеркивалось, что музеи «слабо приспосабливаются в своей деятельности к задачам соц.строительства и к полному участию в таковом». Любопытно звучат сами формулировки этих задач. В частности, отмечена необходимость повышения роли музеев «в деле поднятия урожайности и реконструкции сельского хозяйства», «в укреплении обороноспособности страны». Выполнять подобные установки бывшему Самарскому научному музею оказалось не по силам. В 1933 г. он был «переброшен» в бывший дом купца Сурошникова.

В 1935 г. по решению музейного отдела Наркомпроса РСФСР в музее была создана комиссия, которая произвела проверку и учет музейных ценностей. Одним из результатов инвентаризации коллекций находившегося в кризисе краеведческого музея стало создание на базе его художественного отдела самостоятельного художественного музея с выделением соответствующих фондов. Решение об этом было принято постановлением Куйбышевского крайисполкома в октябре 1935 г. и подтверждено 5 сентября 1936 г. секретным постановлением краевого комитета ВКП(б).

Согласно этому решению, в качестве компенсации в состав краеведческого музея был передан Антирелигиозный музей. Ставилась также задача превратить музей в показательный. В 1937 г. по решению Крайкома РКП(б) и Облисполкома к 20-й годовщине Октябрьской Революции в Краевом музее был организован отдел социалистического строительства, ставший основным и ведущим на долгие годы. Выполняя директивы вышестоящих органов управления музеями и рекомендации музейных конференций, Куйбышевский музей включился в решение «задач краеведческой работы, связанных с соцстроительством». Были проведены археологические экспедиции в зоне затопления Куйбышевского водохранилища, организованы исследования природных ресурсов. Началась паспортизация памятников истории и культуры края. Для координации этой работы создан Музейно-краеведческий совет - праобраз Ученого совета.

К 1938 г. были открыты экспозиции всех основных отделов музея. Усилия в этом направлении сопровождались серией реорганизационных мероприятий. Он то соединялся с Антирелигиозным музеем, то вновь от него отделялся. В годы Великой Отечественной войны музею было приказано занять бывший польский католический костел. В 1951 г. он был слит с Областным музеем Революции и получил новое название "Областной музей краеведения". При этом музей неоднократно переезжал с места на место. Вследствие многочисленных реорганизаций, переездов и необходимых в этих случаях инвентаризаций до 1958 г. музей не обновлял своих экспозиций.

Первая новая, построенная на краеведческом материале экспозиция, открывшаяся для посетителей в 1958 г., была посвящена дореволюционной истории края.

Необходимо подчеркнуть, что ведущую роль в развитии музея в этот период играли не профессионалы музейного дела, а вышестоящие органы власти. В своей деятельности музей руководствовался постановлениями партии и правительства и инструкциями Министерства культуры. В связи с этим понятно, почему почти весь послевоенный период основным направлением деятельности музея были «коммунистическое воспитание трудящихся и мобилизация их на решение великих задач, поставленных партией и правительством». При всех издержках подобного руководства необходимо отметить, что накопленный на данном этапе опыт взаимодействия музея с государственными структурами является в какой-то степени небесполезным. Государство еще, видимо, очень долго будет оставаться одним из главных инвесторов в развитие музейных учреждений. Правильно строить с ним свои отношения, с пользой для общества решая свои профессиональные задачи - этому искусству современным музейным работникам иногда стоило бы поучиться у своих предшественников.

Результатом государственной музейной политики стало открытие в 1974 г. экспозиции отдела советского общества. При всей стандартности заданной тематической структуры, благодаря высокому профессионализму и творческому подходу авторов, экспозиция оказалась весьма удачной. По сравнению с себе подобными в других регионах страны, она была сильна тем, что показывала историю края как историю жизни конкретных людей, принадлежавших к различным поколениям. Персонифицированный подход к экспозиционному отражению исторического процесса, использованный авторами экспозиции 1974 г., оказался достойным продолжением идей П.В. Алабина и К.П. Головкина о роли музея в «нравственном и умственном развитии посетителя».

Ко времени открытия отдела истории советского общества в музее была подготовлена и новая экспозиция отдела природы (1966 г.). Она также отличалась достаточно высоким уровнем мастерства экспозиционеров.

В 1989 г. в доме по улице Красноармейской,15, в бывшем купеческом особняке была открыта новая экспозиция отдела дореволюционной истории. Она завершила этап формирования образа Куйбышевского краеведческого музея как одного из крупнейших региональных музеев России, являющегося, согласно приказу Минкультуры РСФСР №61 от 29.01.1982 г., одним из 24 зональных научно-методических центров музейной работы.

В этом качестве музей вел активную работу с филиалами, а также общественными, ведомственными, школьными музеями области: разрабатывал и рецензировал ТЭПы, давал консультации. Число музеев, которым оказывалась научно-методическая помощь, составляла в 1982 г. - 50; 1984 г. - 70; 1987 г. - 79. Всего было паспортизировано (на 1986 г.) 34 школьных музея города и 52 школьных музея области.

Для руководителей общественных музеев ежегодно проводились семинары, совещания, смотры. Итогом работы с общественными музеями стало расширение музейной сети области, повышение статуса ряда общественных музеев до звания «народный». Один из них, народный музей г. Новокуйбышевска, в 1979 г. влился в государственную музейную сеть, став филиалом Куйбышевского областного краеведческого музея.

Период 1960-80-х гг., действительно, был весьма плодотворным в деятельности музея и не только потому, что были открыты новые экспозиции, но и в связи с тем, что количество инструкций и положений, которыми должен был руководствоваться музей, постепенно переросло в «качество» - они перестали восприниматься буквально и уже не так сдерживали творческую инициативу, как раньше. Начали выходить «Краеведческие записки» (с 1963 по 1986 гг. опубликовано шесть выпусков). В них нашли отражение результаты научно-исследовательской работы сотрудников музея. Наряду со стандартными темами выставок, появились выставки, связанные с изучением фондовых коллекций. К работе привлекались частные коллекционеры, что вело к расширению круга «друзей музея», о чем когда-то мечтал П.В. Алабин.

Для выставочной работы были выделены специальные площади в двух зданиях музея. Музей активно налаживал связи с жителями города и области, создавая передвижные выставки с использованием музейных предметов, разрабатывая мероприятия для различных категорий посетителей музея: для студентов - семинарские занятия, для школьников - устные журналы, уроки мужества, театрализованные представления, музейный всеобуч, для воинов - день допризывника, день молодого воина, лекторий «Край, в котором ты Родине служишь».

О развитии системы общественных связей музея на данном этапе свидетельствуют полученные им награды: В 1975 г. коллектив был награжден Дипломом Министерства культуры СССР, ЦК профсоюза работников культуры и ЦК профсоюза рабочих и служащих сельского хозяйства и заготовок за активное участие в культурно-шефской работе на селе, а несколько сотрудников - знаком «Отличник культурного шефства над селом». В 1976 г. 5 научных сотрудников по постановлению Президиума ЦК профсоюза работников культуры были награждены значком «За культурное шефство над Вооруженными Силами СССР».

В это время музей наладил сотрудничество с туристическими организациями. Это также свидетельствовало о значительном расширении спектра его социальных взаимодействий, в том числе межрегиональных - вопреки существовавшим режимным ограничениям развития внешних контактов Куйбышева как центра оборонной промышленности.

Анализ последнего десятилетия истории Самарского краеведческого музея показывает, что, несмотря на многие трудности, связанные, с одной стороны, с идеологическим прессингом и, с другой стороны, с недостаточным финансированием, тем не менее он развивался поступательным образом, постепенно приближаясь к тому образу, в котором представляли его будущее П.В. Алабин и К.П. Головкин.

Стабильный период развития закончился в 1991 г., когда встал вопрос о будущем музея в связи с передачей зданий музея религиозным общинам. После событий августа 1991 г. краеведческий музей выступил с предложением передать ему основное здание Ленинского мемориала. Предложение было поддержано главой администрации области, депутатами Областного совета народных депутатов, общественностью. Судьба музея оказалась предметом обсуждения всего населения города. Однако на здание филиала Центрального музея В.И. Ленина, оснащенное оборудованием и техникой, имеющее разнообразные по своему назначению площади, претендовал не только краеведческий музей. На заседании комиссии по культуре Областного совета депутатов обсуждались три варианта концепции использования здания:

1. Концепция историко-краеведческого музея.

2. Концепция историко-культурного центра - на базе бывшего филиала ЦМЛ - как музея политической истории с включением в него отдела современной истории краеведческого музея.

3. Концепция Международного бизнес-центра, предложенная коммерческими структурами, арендовавшими часть площади здания.

После долгого обсуждения этого вопроса на комиссии по культуре, на заседаниях совета народных депутатов было принято решение рекомендовать Главе областной администрации передать здание под краеведческий музей. Выполнение принятого постановления затянулось на два года. Лишь после решения вопроса о федеральной собственности было издано Распоряжение К.А. Титова об объединении двух музеев и создании историко-краеведческого музея имени П.В. Алабина с передачей ему музейных зданий на правах оперативного управления. В состав музея вошли филиалы: 1) Дом-музей В.И. Ленина (ул.Ленинская, 135). 2) Дом-музей М.В. Фрунзе (ул. Фрунзе, д.114). 3) Музей истории г.Новокуйбышевска; 4) Дом-музей В.И. Ленина в с.Алакаевка Кинельского района.

Однако данное объединение не только открыло новые возможности, но и породило новые проблемы. Произошло чисто механическое слияние двух коллективов, имевших различный опыт и различные взгляды на будущее музея. Музей превратился в конгломерат специализированных отделов. Оказались временно разбалансированы не только внутренние, но и внешние связи учреждения.

Выход из противоречивого положения мог состоять в объединении творческих сил нового по своему составу музея в движении к общим целям. Это движение возможно на основе взаимоприемлемых принципов организации музейной деятельности, отвечающих, с одной стороны, общим для всей Самары музейным традициям, с другой стороны, - соответствующих общим тенденциям эволюции современного музейного дела, и, с третьей стороны, - учитывающих специфику конкретных проблем, которые стоят сегодня перед музеем в целом и перед его посетителями. Так возникла и была осознана необходимость разработки документа, содержание которого могло бы сыграть объединяющую роль и послужить надежным ориентиром в дальнейшем развитии музея. Подобный документ во времена П.В. Алабина был бы назван проектом, в наше время речь может идти о новой концепции развития музея.

Слияние двух ранее самостоятельных коллективов при учреждении Самарского областного историко-краеведческого музея - это факт чрезвычайно значительный для оценки перспектив его развития. Как уже было отмечено, в силу известных социально-психологических причин, связанных с расхождением взглядов представителей различных музейных «школ» на многие вопросы дальнейшего развития музея, собственно и была выдвинута идея разработки новой музейной концепции. Вряд ли можно надеяться, что завершение работы над этим документом окончательно подведет черту под имеющимися разногласиями, прекратит все прежние дискуссии и наведет мосты тесного сотрудничества. Различия точек зрения, подходов, принципов и методов работы еще долго (может быть, и всегда) будут сохраняться в Самарском музее, как, впрочем, и в любом другом. Без этого, без дискуссий и споров, без борьбы мнений, столкновений традиций и нововведений движение и развитие невозможны.

Иначе говоря, проблема создания нормальной рабочей атмосферы в музее состоит прежде всего в отсутствии: а) нормальных рабочих механизмов проявления различных точек зрения, б) обустроенных каналов обмена идеями, в) эффективных процедур принятия коллегиальных решений. Фактически здесь идет речь о внутримузейном коммуникационном кризисе, преодоление которого становится одной из задач ближайшего этапа развития музея. И не следует думать, что такого рода кризис - исключительная характеристика СОИКМ. Этой болезнью сегодня болеют практически все музеи, и не только они - может быть, и все наше общество в целом.

При всей универсальности проблемы корни ее и конкретные формы проявления, а значит, и формы разрешения в каждом случае могут быть индивидуальными, поэтому представляется важным попытаться проанализировать конкретные кризисные ситуации на нескольких примерах.

1. Проекты и коммуникационный кризис. Он выразился в том, что в музее появились некие "проектирующие" ядра, группы, возглавляемые активистами (пять-шесть человек), ранее других освоившими методы организации музейных проектов и за счет этого получившие в свое распоряжение привлеченные к реализации проектов ресурсы (денежные, материальные, информационные и др.). Это дало возможность доплачивать "нанимаемым" ими другим работникам музея.

Возникли конфликты типа: «у меня полно работы по проекту, почему я должен отвлекаться на что-то еще?».

Причина конфликта - в неравномерности освоения различными представителями коллектива (независимо от места прежней работы) новых технологий организации музейной деятельности. Как показывает анализ зарубежного опыта, имеющий в нашей стране пока еще ограниченное распространение, метод управления проектами в условиях многоканального финансирования должен занять доминирующее положение в структуре организации музейной работы. Единственный способ предотвращения конфликтных ситуаций отмеченного типа - это организация для всего коллектива учебы по музейному менеджменту и координация проектов внутри музея.

2. «Бунт методистов». Так можно назвать отказ методистов музея от роли «переводчиков», т.е. от помощи научным сотрудникам в подготовке к общению с различной аудиторией, желание стать «чистыми» музейными педагогами.

Причины конфликта понятны: искусственная герметичность отделов, отсутствие каналов обмена информацией, хотя бы на уровне чтения текстов, подготовленных коллегами. Недостаток непосредственного общения на профессиональные темы мог бы быть компенсирован организацией общих музееведческих семинаров, каждый из которых мог бы начинаться с уточнения понятий и терминов.

3. Дефицит коллегиальности. Во время объединения музеев выяснилось, что ни в филиале ЦМЛ, ни в музее краеведения коллегиальность при оценке качества научной работы не была развита. В музее краеведения одно время директор, исходя из определенной им задачи сделать из музея краеведения "настоящее" научное учреждение, вовсе перестал созывать научно-методический совет, решив "заменить" его Ученым советом.

В филиале Центрального музея Ленина во время существования КПСС подлинную коллегиальность в работе сдерживало влияние партноменклатуры, инерция которого сохранялась и после падения КПСС. Не способствовало становлению коллегиальности сокращение научных отделов, вызванное переходом филиала на "самоокупаемость", неясность перспектив работы музея, отказ от намечавшейся модернизации стационарной экспозиции.

Сразу и коренным образом решить проблему коллегиальности во вновь образовавшемся музее, если традиции соответствующих процедур были утрачены в обеих составляющих объединения, непросто. Но процесс постепенно набирает силу, и конфликтная ситуации не имеет тенденции к углублению. В 1995 г. «максимум» коллегиальности был достигнут в работе научно-методического совета, взявшего на себя функции обсуждения «обзоров» научной работы отделов. В 1996 г. «зону ответственности» научно-методического совета удалось довести до обязательности обсуждения замысла, концепции, тематической структуры экспозиций. Однако готовности к оценке качества, конструктивной критике уже созданных экспозиций научно-методический совет пока еще не достиг.

Возможный путь к обретению культуры профессиональной критики и культуры совместного принятия решений лежит в сфере организации конкурсной системы. Тогда оказывается необходимой более ответственная аргументация критических суждений, хотя бы на уровне сопоставления подобных друг другу работ.

Коммуникационный кризис в экспозиции. Основным средством связывания различных частей экспозиции музея, которая сегодня представляет собой сложное переплетение остатков «ленинской» экспозиции и новых, весьма разнохарактерных временных выставок, могла бы стать разработка обзорной экскурсии. Было предложение делать обзорную экскурсию о крае по всем залам, не взирая на то, «стыкуются» ли темы, или нет.

Однако НМС абсолютным большинством голосов высказался за иной вариант обзорной экскурсии: по сути продолжение мотива "музей и его коллекции" по всем залам. Это говорит о том, что на данном этапе большинство сотрудников музея оказывается готово лишь к описательной модели интерпретации музейных коллекций и пока еще не может свободно обращаться с экспонатами как со знаками музейного языка, имеющими обширные поля значений. Работникам музея предстоит приложить усилия для того, чтобы в полной мере освоить свой основной профессиональный язык - язык музейных предметов. Когда это произойдет, проблема интерпретации самых неожиданных сочетаний музейных выставок не будет казаться такой сложной проблемой. Что произойдет раньше - овладение в совершенстве правилами музейной грамматики и сюжетосложения всеми сотрудниками музея или построение новой стационарной экспозиции музея, сказать пока трудно, но очевидно, что оба пути решения выявленной коммуникационной проблемы возможны.

Столкнувшись со столь сложной и неоднозначной природой коммуникационного кризиса, сложившегося в коллективе Самарского музея, авторы данной разработки тем не менее пришли к выводу, что этот кризис не имеет фатального характера, поддается исследованию, результаты которого уже сами по себе, будучи обнародованными, способствуют снятию напряжения.

В музееведческой литературе не раз рассматривалась проблема традиций и инноваций с точки зрения анализа содержания этих понятий. Какие-то формы, методы работы музеев при этом определяются как традиционные, какие-то признаются новыми. Нам захотелось обратить внимание на другой аспект проблемы, попытаться выяснить некие устойчивые черты, отличающие целые группы музейных работников - живых носителей традиций и живых носителей инноваций.

Эта тема возникла сама собой в ходе размышлений о творческом потенциале коллектива Самарского областного историко-краеведческого музея.

Вначале была сделана попытка выполнить задачу выяснения особенностей этого потенциала с помощью одной из известных методик социально-психологического анализа состава научных коллективов. Следуя ей, в группах выделяют работников разного типа: комбинаторов, эрудитов и организаторов. Различные сочетания работников, относящихся к тому или иному типу, как известно, во многом определяет степень эффективности работы группы или отдела. Однако в ходе опроса экспертов и анализа документов было выявлено, что многие сотрудники музея не могут быть с очевидностью отнесены к какому-либо типу научного работника, и их особенности в этом отношении как бы "не развернуты". Стало ясно, что более важными для социализации людей в музейном коллективе являются какие-то другие характеристики, гораздо более важные.

Второе предположение, также не нашедшее подтверждения в практической работе, заключалось в том, что из-за довольно бурно проходившего в свое время (в 1993 г.) объединения Самарского областного краеведческого музея и Самарского филиала Центрального музея В.И. Ленина конфликты в объединенном музее должны происходить по линии, разделяющей бывших «ленинцев» и «краеведов». Жизнь показала, что это не так.

Для исследования пришлось проанализировать такие письменные источники, как протоколы заседаний научно-методического совета музея, записи выступлений членов фондово-закупочной комиссии, тексты докладных и служебных записок, планы и отчеты отделов. Для интерпретации фактов пришлось воспользоваться теоретическими представлениями из области социальной психологии и теории менеджмента.

В частности, удалось выделить три устойчивые группы музейных работников, отличающихся тем, что большинство авторов исследований в области менеджмента определяют как стиль работника. Условно мы назвали эти три стиля «храм» (религиозный), «завод» (технологический) и «тусовка» (игровой). Отсюда называть представителей каждого стиля мы далее будем так: жрецы, технологи и тусовщики.

Наиболее важной чертой, различающей их, следует назвать сам подход к работе в музее. Для жрецов работа в музее есть служение. Это реализация представлений о призвании, жизненном пути, судьбе. Обычно работники такого типа демонстрируют самоотречение, пафос, положительно относятся к возможности пожизненной работы в музее.

Технологи, наоборот, как правило имеют отрицательное отношение к пожизненной работе в музее, сущность их взаимоотношений с музеем - своего рода контракт (кстати, не обязательно в денежной форме). Но обязательна постановка вопроса о взаимных обязательствах музея и работника. Обычно такой работник информирован о рабочих местах вне музея и время от времени задает себе вопрос о том, не уйти ли из музея.

Для тусовщиков в принципе вся жизнь - игра, поэтому работу в музее они не воспринимают как работу, тем более что никакой границы между музеем и массовой культурой, шоу-бизнесом они не видят. Тусовщик занят сразу во многих местах, и в то же время нигде, он легко, незаметно для себя, играючи, пересекает границу между музеем и окружающей жизнью.

Интересно, что разница стилей - это не всегда разница поколений, но бесспорно, что основное ядро жрецов работает в музее уже 10-15 лет, технологи - 5-7 лет, а тусовщики - 2-3 года. Быстрый темп социальных преобразований в нашей стране привел к тому, что в большинстве крупных музеев России, видимо, все эти три стиля сосуществуют вместе, в одном и том же музее.

Во время дискуссий представители каждой группы аргументируют свою позицию по-разному: для жрецов важнее всего обычай, авторитет, чаще всего декларируется следование моральным принципам. Звучат такие понятия как «дух музея», «музейное» и «немузейное».

Технологи обычно в спорах употребляют такие выражения, как «логично», «полезно», «эффективно». Их язык- это язык производственный, с обилием терминов, обозначающих технические тонкости.

Тусовка отстаивает первенство творческой интуиции (характерное выражение "по приколу" означает именно это понятие). Язык тусовки - это язык метафоры, иронии, стеб. Причем воздействию иронии могут быть подвергнуты все явления музейной жизни без исключения, ведь для тусовщиков и вправду «нет ничего святого».

Говорящие, без преувеличения, на разных языках, эти три группы и для оценки текущей работы музея имеют абсолютно разные критерии. Жрецы считают, что был некий «золотой век» в прошлом, в истории музея, откуда можно черпать готовые нормы, способы работы. Технологи исходят из критерия эффективности по формуле «средства - результаты», сравнивая работу нашего музея с другими музеями. Тусовщики сравнение с другими музеями не проводят, примером для музея обычно служат столпы шоу-бизнеса, радио, ТВ, рекламы, причем в соответствии с критерием новизны как таковой.

Очень интересны различия позиций в отношении к такому важному слагаемому научной работы, и в музее в частности, как гипотеза. Жрецы избегают оперировать гипотезами, для них существует только проверенное профильными науками знание, музей выступает уже вслед за учеными. Технологи признают возможность построения музеем самостоятельных предположений, гипотез, но всегда настаивают на четком разграничении сферы факта и сферы вымысла. Для тусовщиков же любое знание покоится на зыбкой почве, в игровой сфере граница между доказуемым и недоказуемым размывается.

Так, например, когда рядом тусовщиков предлагался в 1994 г. вариант товарного знака (портрет Алабина в овальной рамке), и в качестве аргумента они приводили аналог - товарный знак чая «Липтон» с изображением основателя фирмы, со стороны жрецов прозвучал тезис о том, что такое изображение неприемлемо, так как оно «должно быть научным». Плодотворной дискуссии в тот момент, к сожалению, не произошло.

В отношении создания экспозиций жрецы являются очевидными сторонниками «наиболее стационарных» вариантов. При этом они уверены, что невыразительное экспозиционное решение всегда можно вытянуть за счет мастерства экскурсовода-интерпретатора. Технологи больше склонны работать «выставочно», с помощью стандартного или легко изменяемого оборудования. Однако часто у них возникает положение, при котором отдельные блоки, комплексы экспонатов хорошо интерпретируемы, но не читается целое, весь зал, вся тема.

Тусовщики наиболее эффективно работают в «жанре» шоу, рекламы, театра. Но результат их работы непредсказуем, особенно в отношении сроков осуществления.

Каждый из стилей хорош по-своему. Особенностью Самарского музея, в котором три стиля сосуществуют так же, как и в других музеях России, является, пожалуй, некое «равновесие сил» между жрецами, технологами и тусовщиками. Ни один из этих стилей не имеет преобладания над другими.

Другое дело контакты. Технологи могут находить контакт с другими стилями, наибольшее отталкивание происходит между храмом и тусовкой. Даже методические занятия для этих групп должны, видимо, проходить по-разному: в жанре лекции (аналог проповеди) для храма, в виде круглого стола для технологов и в форме игры для тусовки.

Сложность ситуации, возникающей при контакте музея с конкретными представителями его аудитории состоит в том, что, если этот контакт происходит не на систематической, а на разовой основе, у посетителя или потенциального партнера может сложиться весьма одностороннее впечатление о музее в зависимости от того, с представителем какого стиля (религиозного, технологического или игрового) произойдет первая встреча.

Приведенная интерпретация проблемы сознательно метафоризирована и сдобрена легкой иронией. Может быть, именно такой открытый, откровенный и дружественный характер выяснения отношений окажется более продуктивным, чем тот, что культивировался в музее ранее. С нашей точки зрения, именно в этом кроется главный резерв повышения творческого потенциала коллектива, в целом отличающегося высоким уровнем образования и профессионализма (см. прим).

Попытка построения непротиворечивой модели культурно-исторического развития Самарского края, столь необходимой для формирования образа главного регионального музея и создания его экспозиции, сопряжена с серьезными трудностями. При достаточной обеспеченности источниками "самарская история" не укладывается ни в привычные общероссийские, ни в разработанные для других крупных регионов схемы. Черты, присущие истории центральной России, истории Поволжья и Приуралья, истории кочевого и «оседлого» мира, соединяясь, образуют здесь довольно пеструю и противоречивую картину.

Многокомпонентность и мозаичность, конфликтность и непредсказуемость, пожалуй, как раз и являются отличительной особенностью местной истории, богатой взлетами и падениями, резкими поворотами и неожиданно открывающимися перспективами.

Благодаря современной интегрированности в культурно-экономическую жизнь европейской России, Самарский край воспринимается как ее историческая, исконная часть. Однако, на самом деле, он принадлежит к разряду колонизированных, причем довольно поздно, территорий, и, несмотря на географическое положение, в культурно-историческом плане относится к Азии не в меньшей степени, чем к Европе, то есть является евразийским в полном смысле этого слова.

Вместе с тем, на протяжении почти всей истории региона он оставался периферией как Запада, так и Востока, как степного кочевого мира, так и земледельческих государственных образований лесной полосы и лесостепи. Казалось бы, контактная зона соприкосновения различных хозяйственно-культурных типов должна была оказаться необычайно культурно продуктивной, однако ожидаемого синтеза не происходило. Напротив, на широте Самары иссякала энергия кочевников и остывал переселенческий пыл землепашцев. Оседание кочевников происходило несколько севернее, и край, начиная с раннего железного века, служил или местом «встречи цивилизаций», или оставался нейтральной полосой, открытой во всех направлениях. Граница леса и степи была достаточно прозрачной, однако интенсивный культурный обмен не приводил к кардинальным изменениям, и легко проникавшие в обе стороны культурные импульсы усваивались очень поверхностно, в меру собственных потребностей.

Несмотря на достаточную заселенность края в отдельные периоды, он вплоть до ХIX в. не сложился в самостоятельное историко-культурное единство. Большинство событий, происходивших в регионе, было скорее ответом на запросы «внешнего мира», чем следствием внутреннего развития. Край не выступал в роли субъекта исторических процессов, а был местом приложения формировавшихся вне его сил.

Поэтому история Самарского края на всем протяжении предельно контекстуальна. Факты и события местной истории могут быть правильно прочитаны и истолкованы только в определенном, порой очень широком историческом контексте. Для древнейшей истории - это археологические культуры и культурно-исторические общности, для средневековой - государственные образования смежных территорий и племенные союзы степи, для новой и новейшей - внутрироссийские социально-экономические и политические процессы.

Постоянная смена внешних влияний, политических и культурных ориентаций, доминирующих этносов и этнических групп приводит к тому, что история Самарского края приобретает прерывный характер. Она как бы распадается на отдельные, нередко очень яркие, эпизоды, завершившиеся с прекращением действия вызвавших их к жизни факторов.

Единственной связующей основой и реальным наследием, переходящим от одной эпохи к другой, оказывается сама территория, ее геополитические и природные особенности, связанные, в частности, с приуроченностью к различного рода природным границам, рубежам, контактным зонам. Ярко выраженная зависимость от природных факторов, по-видимому, является одной из весьма существенных черт местной истории.

По территории региона проходят меридианально направленные границы водосборов Волги, Дона, Урала - речных бассейнов, лежащих в пределах крупных геоландшафтных структур - Русской равнины и горной гряды Урала. В широтном направлении область пересекает граница двух природных зон: лесостепной и степной. По территории области проходит граница двух климатических зон: умеренного увлажнения - лесостепная зона, занимающая северные районы до широты г. Самары и по реке Самаре, и недостаточного увлажнения - степная, южная.

Удаленность региона от Атлантического океана определяет его климат, формирующийся под влиянием суши и характеризующийся как континентальный климат умеренных широт. Особенностью его в крае является засушливость и большая изменчивость от года к году, особенно по количеству осадков. Непредсказуемые климатические условия не могли в полной мере устроить ни древнего землепашца, ни древнего скотовода. Первый предпочитал зону с более мягким, влажным климатом; второго отпугивали неожиданные многоснежные зимы, когда весь корм для скота оказывался под глубокой толщей снега, а ранняя летняя засуха не давала возможности откормить животных к зиме. Пожалуй, наиболее комфортно могли чувствовать себя на территории края охотники, собиратели, рыболовы.

Действительно, без учета природной специфики региона не может быть понято большинство явлений от палеолита до современности. Возможно, только в нашем столетии природные факторы уступают первенство факторам политическим.

Названный выше комплекс отличительных черт исторического развития Самарского региона формировался постепенно и прослеживается лишь при глубокой временной перспективе. Вместе с тем устойчивость и повторяемость ряда особенностей в самых различных культурно-исторических ситуациях, несмотря на смену этносов и эпох, заставляет считать их объективно присущими истории края.

Уже при анализе палеолитических материалов отмечаются черты, роднящие их как с западноевропейскими, так и с восточными памятниками. Позднее, в мезолите, территория Самарского края становится контактной зоной, по крайней мере, двух традиций: северной и прикаспийской. Импульсы, приходящие с различных территорий, поочередно сменяют друг друга, и в раннем неолите тесные связи с Прикаспием и Приаральем заставляют говорить о возможной миграции южных племен в лесостепное Поволжье, приведшей в VI тыс. до н.э. к прогрессивным изменениям в местной культуре.

В развитом неолите Самарский край становится пограничьем крупных культурных общностей: северной (камской) и южной (волго-камской). В ряде памятников гребенчатая камская керамика сосуществует с накольчатой.

С наступлением энеолитической эпохи южная часть края оказывается вовлеченной в орбиту прогрессивных изменений, и здесь формируется самарская культура, в которой начинается переход к производящим формам хозяйства.

Начиная с эпохи бронзы, территория Самарского края заселяется племенами, входящими в состав крупных культурно-исторических общностей, охватывавших огромные пространства лесостепной и степной полосы: ямной, абашевской, срубной - это были, главным образом, кочевые скотоводы, или скотоводы и земледельцы, для которых территория края была одним из многих, порой и периферийным районом обитания.

В калейдоскопе культур эпохи бронзы выделяются полтавкинская культура подвижных скотоводов, соседствовавшая в нач. II тыс. до н.э. с оседлым земледельческим населением, оставившим памятники лбищенско-вольского типа. Сосуществование на смежных территориях носителей различных хозяйственно-культурных типов становится отныне достаточно типичным для края. Особого внимания заслуживают и памятники потаповского типа, имеющие близкие аналогии в Урало-Казахстанском регионе и призванные сыграть важную роль в истории индо-иранцев.

Связи региона во всех направлениях необычайно расширились в середине-второй половине II тыс. до н.э., когда в Нижнем и Среднем Поволжье сформировалась срубная культурно-историческая общность. Возобновились, возможно опосредованные, западные влияния, и установились необычайно тесные контакты с восточными соседями (алакульская культура). Фиксируется и непосредственное продвижение из Зауралья андроновских племен и их смешение с местным населением (памятники сусканского типа).

Если упомянуть о появлении на севере Самарского Поволжья приказанских памятников, то можно утверждать, что уже в эпоху поздней бронзы оформляется структура заселения края выходцами из степей, лесостепного Зауралья и Волго-Камья, сохраняющаяся с теми или иными модификациями в последующие эпохи.

С наступлением железного века и переходом к полукочевому скотоводству в степях Евразии обособленность племен - носителей различных форм ведения хозяйства, усиливается, хотя контакты между ними не прекращаются. В VII в. до н.э. территория края входит в область формирования савроматской культуры, самаро-уральский вариант которой связан с племенами исседонов, массагетов и дахов. Однако для савроматского мира Самарское Заволжье оставалось дальней северо-восточной окраиной.

Появление в Поволжье на рубеже V-IV в. до н.э. прохоровской культуры знаменовало собой начало сарматского времени. Возобладавшие в степях Евразии сарматы удержались в крае вплоть до конца IV в., когда они были разгромлены гуннами. Так уже с савроматской эпохи южная часть Среднего Поволжья на два тысячелетия попала в область кочевого мира.

Совершенно иной жизнью жила в это время северная часть края, попавшая в орбиту финно-угорских племен белогорского варианта ананьинской культуры.

В IV в. до н.э. на территорию Самарской Луки проникают из бассейна Оки носители городецкой культуры, испытавшие на поздних этапах своей истории заметное западное влияние постзарубинецких племен. Их продвижение как бы предвосхитило переселение сюда поволжских финнов в XVII-XVIII вв.

Еще заметнее западное влияние в памятниках лбищенского типа и сменившей их именьковской культуры IV-VII вв., непосредственно вобравшей в себя пришельцев из Поднепровья. Эта мощная земледельческая культура распространяется на юг до устья р.Самары, и конец ее, возможно, связан с проникновением в Среднее Поволжье новой волны кочевых болгарских племен, древнейшие могильники которых выявлены на Самарской Луке.

Переход к эпохе средневековья ознаменовался возникновением в Среднем Поволжье первого государственного образования - Волжской Болгарии. На ее южных границах с кочевым миром возникает ряд крупных городов, в том числе Муромский городок, ставший одной из первых жертв монгольских завоевателей.

Татаро-монгольское нашествие, представлявшее собой небывалый натиск степи и повлекшее за собой страшное разорение многих государств, не разрушило сложившихся в Поволжье отношений Севера и Юга. Волжский путь быстро восстановился, через самарские степи прошли прежние и новые караванные пути, единство евразийского и степного мира получило пусть непрочное, но государственное оформление.

В рамках Золотой Орды впервые стали возможными тот экономический эклектизм и многоукладность хозяйства, которые так долго сохранялись в Российской империи. Более того, созданные завоевателями на пустом месте города были в значительной степени прообразами позднейших колониальных центров, возникших под влиянием политических, а не экономических факторов, и служивших целям закрепления господства над территориями.

С присоединением Поволжья к Московскому государству течение местной истории резко изменилось. При всей своей специфике и Казанское ханство, и Большая Ногайская орда вполне вписывались в традиционную отработанную столетиями структуру отношений населения Поволжья. Московское государство было, напротив, инородным элементом, оно иначе подходило к присоединяемым землям и проводило выраженную политику их государственной колонизации.