Мастерство актера и режиссера

Часть вторая. МАСТЕРСТВО АКТЕРА

Глава четвертая. ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ ВОСПИТАНИЯ АКТЕРА

Общие положения

Перед всякой театральной школой по отношению к каждому ученику стоят две основные задачи: формирование творческой личности ученика и раскрытие этой личности. Первая задача включает идейно-политическое, эстетическое и дисциплинарно-этическое воспитание будущего актера (формирование мировоззрения, художественного вкуса и морального облика). Раскрытие творческой индивидуальности достигается преимущественно путем профессионального воспитания будущего актера. Однако в советских театральных школах уже давно отошла в прошлое такая учебная практика, при которой профессиональное воспитание будущего актера отрывалось от задачи идейно-политического и морального формирования его личности. Лучшие преподаватели актерского мастерства стремятся помочь своим ученикам объединить в своей творческой практике все знания и умения, приобретенные ими за годы обучения в стенах театральной школы. В сущности говоря, экзамен по актерскому мастерству одновременно является в известной степени также экзаменом и по всем другим дисциплинам учебного плана, ибо, создавая художественный образ, ученик раскрывает все свое содержание, все богатство своей творческой натуры. Значение теоретического образования в театральных школах очень часто не осознается в достаточной степени самими учащимися. В этом бывают виноваты в первую очередь преподаватели актерского мастерства. Они не всегда умеют показать на практике значение теоретических знаний для актера. Но и преподаватели теоретических дисциплин нередко не умеют показать и раскрыть связь данной теоретической дисциплины с практикой художественного творчества. В театральной жизни довольно часто бывает, что роль как будто бы вполне отвечает сценическим данным актера, однако исполнение не поднимается выше среднего уровня. В чем же дело? Оказывается, актер не в состоянии подняться на ту идейную высоту, которой требуют данная пьеса и данный образ. Для того чтобы воплотить творческий замысел, достаточно быть от природы одаренным и профессионально грамотным актером. Но прежде чем воплотить замысел, нужно его создать, а для этой цели одного сценического дарования недостаточно, нужно быть в той или иной степени еще и мыслителем. При правильном процессе обучения молодого актера преподаватели политических и философских дисциплин, с одной стороны, и преподаватели актерского мастерства -- с другой, идя навстречу друг другу, в конце концов сходятся на общей территории творческой деятельности своих учеников. Именно сценическая работа будущих актеров должна свидетельствовать об органическом усвоении ими марксистско-ленинского мировоззрения, об их способности верно разбираться в самых сложных вопросах общественной жизни, человеческой психологии и своего искусства. В нашей стране родился новый тип актера -- советского гражданина, патриота, государственного деятеля. Поэтому задача формирования личности каждого воспитанника театральной школы особенно важна. Она может быть разрешена только в сочетании теоретической учебы студента с его активным участием в общественной жизни своей школы, в жизни всего советского общества.

Воспитание художественного вкуса

Одной из важнейших задач театральной школы является воспитание в учащихся высокого и требовательного художественного вкуса. Художественный вкус человека опирается на определенную систему эстетических взглядов, на определенные идейно-художественные принципы. Однако сами по себе эстетические взгляды еще не есть художественный вкус. Иногда этот вкус оказывается даже в противоречии с эстетическими взглядами человека. Это бывает в тех случаях, когда формирование художественного вкуса отстает от формирования эстетических взглядов человека. Среди критиков встречаются и такие, которые умеют изложить теоретические основы марксистско-ленинской эстетики, сформулировать принципы социалистического реализма и в то же время грубо ошибаются при оценке конкретных явлений искусства. Эстетические взгляды этих критиков еще не проникли в их плоть и кровь, не сделались их органическим достоянием. Известны случаи, когда художественно слабая или идейно порочная пьеса встречала весьма положительную оценку после первой читки в том или ином театральном коллективе, а потом, в процессе работы актеры сами недоумевали, как им могло понравиться столь сомнительное произведение, и требовали прекращения работы над этой пьесой. Известны также и другие случаи, когда пьеса, первоначально встретившая весьма холодный прием, впоследствии становилась предметом горячей любви коллектива, и поставленный спектакль оказывался большой творческой победой театра. Первое впечатление бывает обманчивым. А ведь оно-то как раз и является непосредственным выражением художественного вкуса. Для того чтобы оно не обманывало нас, необходимо, чтобы наш художественный вкус был приведен в соответствие с нашими художественными взглядами, а для этого нужно тренировать, воспитывать его. Для воспитания высокого художественного вкуса в руках театрального педагога находятся такие средства, как похвала и порицание. Оба эти средства являются инструментами очень тонкими и острыми, поэтому пользоваться ими нужно умеючи и очень осторожно. Незаслуженная похвала или несправедливое порицание может нанести ученику большой вред. Высшей похвалы заслуживает правдивость, которая является основным свойством реалистического искусства. Поэтому, какие бы другие достоинства ни находил педагог в работе своего ученика, он не должен его хвалить, если в этой работе отсутствует живая правда подлинной жизни. Иногда на уроках актерского мастерства можно слышать страшное по своим губительным последствиям замечание преподавателя: «То, что вы показали, не соответствует правде жизни, но в техническом отношении вы играли превосходно». Ученик обычно воспринимает эту оценку примерно так: «Хотя преподаватель и говорит, что я погрешил против правды, но ему все-таки понравилось, как я играл», -- и сделает ошибочный вывод: «Главное в искусстве -- талант, уменье и техника, а остальное -- чепуха!» Если нет правды, не надо искать никаких других достоинств. Нет правды -- значит, плохо, плохо без всяких оговорок! Но бывает, что преподаватель удовлетворяется самым простым внешним правдоподобием, примитивным сходством сценического поведения ученика с жизненным поведением человека. В результате ученик получает положительную оценку, по существу, за искажение действительности. Однажды на экзамене в одной театральной школе на первом курсе был показан этюд такого содержания: два студента, чтобы избавиться от трудного экзамена, к которому они не подготовились, решили симулировать болезнь и вызвали из районной амбулатории врача; одному из них обман удался, и врач выдал ему справку о болезни, а другой потерпел неудачу, но не растерялся и незаметно выкрал из портфеля врача бланк с печатью и сам смастерил себе нужную справку. Кончился этюд ликованием приятелей по поводу одержанной «победы». Нет надобности доказывать ошибочный характер этого этюда, разыгранного не в сатирическом, а в добродушно-шутливом тоне. Педагог вынес этюд на экзамен на том основании, что студенты, по его мнению, очень правдиво, то есть искренне, свободно и увлеченно, на хорошем сценическом общении разыграли этюд. Этот пример ярко характеризует тот порок в педагогической работе, который можно назвать самодовлеющим техницизмом. По существу, это не что иное, как разновидность формализма в его применении к театральной педагогике. Чтобы не попасть на этот порочный путь, следует взять себе за правило давать оценку технике исполнения лишь после того, как установлены факт раскрытия сущности отражаемого явления, верная идейная направленность работы. Если же в этом допущены ошибки, то о технике совсем не следует говорить. При таком подходе преподавателя к своим оценкам ученик привыкнет отводить технике служебную роль, а на первое место всегда будет ставить содержание. Самодовлеющий техницизм связан с равнодушием к сущности изображаемого, с безыдейностью, с нежеланием или неумением давать верную оценку тем явлениям жизни, которые показываются на сцене. Порицая всякое формалистическое трюкачество, гурманство и снобизм, педагог должен воспитывать в своих учениках любовь к простоте и ясности формы. Задачи, стоящие перед социалистическим искусством, требуют виртуозной техники и высокого мастерства. Поэтому, разбирая содержание той или иной ученической работы, необходимо вместе с тем делать самый придирчивый технологический анализ с подробным выяснением причин, породивших тот или иной недостаток в области техники, формы, мастерства. Полноценно выполнить обязанности по воспитанию художественного вкуса учащихся театральный педагог сможет только в том случае, если он непрестанно будет работать над развитием собственного художественного вкуса, а это возможно лишь при условии непрерывного повышения уровня своих общественно-политических, философских и эстетических знаний. Только тот, кто непрестанно учится, имеет право учить и воспитывать других.

Дисциплинарно-этическое воспитание

Нормы актерской этики и дисциплины вытекают, с одной стороны, из того факта, что актер по своей профессии является деятелем идеологического фронта и, следовательно, участником напряженной идеологической борьбы и, с другой стороны, из тех особенностей театрального искусства, которые составляют его специфику. Как деятель идеологического фронта актер должен чувствовать свою ответственность перед Советским государством, перед партией, перед всем советским народом. «Непримиримости к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов» должна питать собой творчество советского актера. Как работник театрального искусства он должен чувствовать свою ответственность перед зрителем, перед театральным коллективом, перед автором пьесы, перед партнером и, наконец, перед самим собой. Специфические особенности театрального искусства, и в частности его синтетическая природа, его ансамблевость, коллективность, превращают организацию творческого процесса в этом искусстве в задачу необыкновенной сложности. «Высокое сознание общественного долга; нетерпимость к нарушениям общественных интересов», а также «коллективизм и товарищеская взаимопомощь: каждый за всех, все за одного» -- эти важнейшие принципы коммунистической морали должны служить основой театральной этики советского актера. Все выдающиеся деятели театра, такие, как К.С. Станиславский, В.И. Немирович-Данченко, Л.А. Сулержицкий, Е.Б. Вахтангов, придавали огромнейшее значение делу этического воспитания артиста -- актера и режиссера. Больше того, этическое воспитание они считали не довеском, не дополнением, хотя бы и очень важным, к профессиональному воспитанию, -- они рассматривали его как необходимую часть профессионального воспитания. И не удивительно! В создании произведения театрального искусства -- спектакля -- участвует множество людей, и плод их совместного творчества, как мы уже установили, только тогда является полноценным, когда сложная система составляющих его образов приведена в состояние художественного единства. Но можно ли достигнуть этого единства, необходимой цельности и гармонии всех частей, если каждый из участников работы не поставит над собой как высший этический закон общую цель, общий замысел, единую для всех сверхзадачу? А это требует от каждого весьма существенных жертв, творческой дисциплины, известного самоограничения. Опыт показывает, что на такое самоограничение способны лишь те, кто, по выражению Станиславского, «любит искусство в себе больше, чем себя в искусстве». Только большая идея и благородная, возвышенная цель могут устранить, вытеснить все, что разъедает коллектив: честолюбивые устремления, борьбу самолюбий, зависть, вражду, апатию, закулисные дрязги, мелкие интересы. «Гений и злодейство -- две вещи несовместные», -- сказал А.С. Пушкин. Но, мне кажется, это верно и применительно к более скромным масштабам одаренности и морального несовершенства. Вахтангов говорил: «Нельзя быть дрянным человеком и большим актером». А Станиславский писал: «Вы хотите, чтобы пошляк и каботин бросал человечеству со сцены возвышающие, облагораживающие людей чувства и мысли? Вы хотите за кулисами жить маленькой жизнью мещанина, а выйдя на сцену, сразу сравняться... с Шекспиром?!». Один из крупнейших деятелей советского театра -- Алексей Попов -- считал, что душевные качества положительного героя нашего времени, как он выражался, «не играбельны». Это значит, что их нельзя сыграть, их надо иметь. Известно, что основой актерского искусства служит эмоциональная память актера. Для создания внутренней жизни образа у актера нет никакого иного материала, кроме того, который содержится в его собственном интеллектуальном и эмоциональном опыте. Поэтому, если актер на собственном опыте не познал, что такое радость коллективного труда, высокое чувство товарищества, выдержка и стойкость в борьбе, готовность подчинять свои личные интересы интересам коллектива, и если сам он не является носителем таких качеств, как принципиальность, правдивость, прямота, чувство долга, моральная ответственность за себя и за коллектив, то ему неоткуда взять эти качества и тогда, когда он находится на сцене. Одними внешними приемами их не изобразишь: чуткий зритель даже в самом искусном изображении непременно подметит фальшь, лицемерие, кокетство, фразерство, позу, то есть качества, в корне враждебные самой сущности передового советского человека, которого просто невозможно представить себе лишенным искренности, простоты и естественности... Впрочем, и отрицательный образ нельзя сыграть хорошо, если в сознании актера не утвердился некий морально-этический идеал, которому он стремится подчинить и свое творчество, и свое жизненное поведение. Только с этим идеалом в душе актер может ярко дать на сцене и его антитезу -- сатирическое изображение зла и порока. Тогда и у зрителя созданный актером образ вызовет представление о том прекрасном и высоком, что питало собой сатирическую мысль и темперамент артиста. Если нет в душе актера такого идеала, то откуда же он возьмет тот гнев, то негодование или, по выражению Гоголя, ту «злость», без которой не может быть настоящей сатиры? Недаром лучшие сатирические образы созданы актерами, обладавшими самыми высокими качествами ума и сердца. Это, разумеется, не следует понимать в том смысле, что все большие актеры абсолютно лишены каких бы то ни было человеческих недостатков. Если бы дурные человеческие побуждения не были знакомы этим артистам по личному опыту и следы этих побуждений не хранились бы в их эмоциональной памяти, то они вряд ли могли бы с достаточной убедительностью воспроизводить их на сцене. Для сценического воплощения человеческих пороков исполнитель отрицательных ролей, так же как и создатель положительных образов, вынужден обращаться к своей эмоциональной памяти, чтобы оттуда, из ее сокровенных тайников, извлекать отпечатки нужных ему переживаний, всякого рода дурных побуждений и порочных страстей. Нет человека, который мог бы похвастаться тем, что какое-нибудь из дурных чувств ему совершенно незнакомо. Хорошим человеком мы считаем не того, кто не испытал ни одного дурного побуждения, -- таких людей в природе не существует,-- а того, кто способен в зародыше подавлять в себе такого рода побуждения. Вряд ли даже самый хороший человек может утверждать, что он совсем не знает, что такое зависть/корысть, злорадство, жестокость, тщеславие, жадность, трусость, -- да мало ли их, всякого рода человеческих пороков! К.С. Станиславский справедливо отметил, что «в области отрицательных чувств и воспоминаний наши запасы в эмоциональной памяти велики». И при этом нам хорошо известно, что пережитое в жизни хотя бы только в зародыше талант актера может развить на сцене до размеров всепоглощающей страсти. Но добиться подлинных успехов на этом пути актер может только на основе самых высоких нравственных целей. Поэтому, приходя в театр, он должен приносить с собой все самое лучшее, что живет в его душе, и оставлять за порогом все, что может помешать творчеству, то есть все мелкое, дурное, ничтожное, все, что лежит за пределами высокой настроенности человеческого духа. И можно надеяться, что в результате многократно повторяемых усилий в этом направлении, своего рода духовной тренировки, все лучшее, что есть в душе артиста, будет постепенно укрепляться, а отрицательное отмирать. Из всех театральных педагогов, с которыми мне довелось встречаться, самым талантливым, самым удивительным воспитателем был Евгений Богратионович Вахтангов. В душе его учеников не было такого интимного уголка, который оставался бы незатронутым его духовным влиянием. Под его воздействием перерабатывался весь склад человеческой личности каждого: менялись взгляды учеников, их отношения с другими людьми, их мысли и чувства, манеры и привычки, менялся их человеческий характер. Вахтангов считал, что нет и не может быть в актере ничего такого, о чем можно было бы сказать: это не имеет отношения к театру. К театру в актере имеет отношение решительно все. Поэтому он учил своих учеников «всему». Секрет вахтанговской педагогики заключается в том, что, подвергая своему могучему воздействию каждого ученика в отдельности, он в то же время создавал коллектив. Он умел объединять людей, создавать такую атмосферу в коллективе, в которой всем дышалось легко и свободно и в которой каждое дарование расцветало и раскрывалось во всю силу своих природных возможностей. Самое драгоценное из того, что Вахтангову удавалось воспитать в своих учениках, -- это внимание к людям и прежде всего, разумеется, друг к другу. Бережный подход к человеческой душе, такт и чуткость во взаимоотношениях друг с другом были основой той атмосферы, которую создавал Вахтангов. Вахтангов не выносил ничего грубого, мелкого, непристойного, мещанского, вульгарного. Он не мог видеть у себя в студии этих развязных, накрашенных девиц с папиросой в зубах и челкой на лбу, которые заполняли собой театральные школы того времени. К сожалению, этот отвратительный, вульгарный стиль в последнее время иногда наблюдается в театральных вузах, и хочется к нынешней театральной молодежи переадресовать слова Вахтангова: «Воспитывайте в себе высокий художественный вкус! Он должен проявляться во всем, начиная с манеры поведения, кончая костюмом и прической». Опыт показывает, что если идет по улице человек и за полкилометра видно, что это актер или актриса, то имеются все основания предположить, что это плохой актер или плохая актриса. У выдающихся актеров стиль их бытового поведения, за самым редким исключением, характеризуется абсолютной естественностью, изящной простотой и скромностью. В этой связи вспоминается мне рассказ (чей именно, не помню) о первых петербургских гастролях Художественного театра в 1901 году. Из этого рассказа особенно мне запомнилось то презрительное недоумение, с которым поначалу отнесся к приехавшей из Москвы труппе обслуживающий персонал Императорского Александрийского театра. «Что же это за актеры? -- спрашивали служащие театра, недоуменно пожимая плечами, -- Приходят в театр со своими чемоданчиками, пешочком, одеты совсем просто, словно какие-нибудь курсистки или учителя, -- нет никакого вида!» Но так говорили только до первого спектакля, положившего начало необыкновенному триумфу московской труппы. Очень скоро выяснилось, что необычайная простота стиля в бытовом поведении московских артистов тесно связана с такой же простотой и естественностью их необыкновенной игры. Один из ораторов на банкете, устроенном петербургской общественностью в честь московских гостей, говорил: «К нам приехал театр, но, к нашему полному изумлению, в нем нет ни одного актера и ни одной актрисы... Здесь нет актерской поступи, театральных жестов, ложного пафоса, воздевания рук, актерского темперамента с потугами. Какие же это актеры!.. А актрисы? Я не слышу их шуршащих юбок, закулисных сплетен и интриг... Где у них крашеные щеки, подведенные глаза и брови? В труппе нет ни актеров, ни актрис. Есть только люди, глубоко чувствующие...» Правда, у нынешних советских актеров и актрис не в обычае заявлять о своей принадлежности к высокому актерскому сословию при помощи зычного голоса, ложного пафоса и воздевания рук. К сожалению, некоторые из них теперь разработали приемы «в стиле модерн» гораздо более «тонкие»: небрежная манера разговаривать сквозь зубы, развинченная походка, высокомерный взгляд и, конечно же, простота, но не простая простота, а особенная, не естественная, а сделанная, нарочито подчеркнутая, так сказать, театрализованная простота, -- она великолепно сочетается с самовлюбленностью и кокетством. Это -- о молодых актерах. А актрисы!.. Как больно, как обидно бывает встретить молодую советскую актрису, чье лицо, костюм и весь внешний облик представляют из себя нечто среднее между видом панельной девицы парижского бульвара и наружностью голливудской кинозвезды! Если даже природа наделила такую актрису незаурядным дарованием, она едва ли сможет реализовать и половину своего таланта до тех пор, пока не перевоспитает свой вкус. Вопрос о стиле бытового поведения советского артиста приобретает все большее и большее значение. В связи с этим полезно вспомнить правила, которые Е.Б. Вахтангов называл «требованиями студийного такта». Сюда относилось: вежливость в обращении, скромность в отношении личной жизни (как своей собственной, так и своих товарищей), умение не мешать, а помогать товарищам в общей работе своим вниманием и добрым расположением, никакого хвастовства (как своими успехами, так и успехами своего коллектива в целом) среди посторонних людей, отсутствие легкомыслия, такт и осторожность в критике творческой работы товарищей (в соответствии с советом К.С. Станиславского: прежде чем говорить о недостатках, поищи достоинства). Особые требования предъявлял Вахтангов к лицам, наделенным административными функциями. Тех, кто любит ответственное положение ради удовольствия держать других людей в подчинении, Вахтангов рекомендовал лучше совсем не ставить в это положение, даже в том случае, если данный товарищ наделен незаурядными административными талантами. Недавно во время одной из моих бесед с режиссерами театральной самодеятельности меня спросили: как следует теперь относиться к понятию «студийности», служившему когда-то этической основой воспитания актера? Может ли оно пригодиться и в наши дни для создания необходимой моральной атмосферы в самодеятельных коллективах? -- Безусловно! -- ответил я. И не только в самодеятельных коллективах, но и в театральных учебных заведениях! И не только в учебных заведениях, но и в профессиональных театрах! Соскоблить со старой «студийности» некоторый налет сентиментальности не представляет решительно никакой трудности. Зерно же у студийности, безусловно, было здоровым и полезным. Ведь основные нормы студийности, по существу, почти полностью совпадают с требованиями «Морального кодекса строителя коммунизма»: «Каждый за всех, все за одного», «Человек человеку -- друг, товарищ и брат». «Честность, правдивость, нравственная чистота, простота и скромность...» -- ведь именно в духе этих принципов и воспитывались молодые коллективы под руководством таких учителей, как Станиславский, Сулержицкий, Вахтангов... Правда, «Моральный кодекс» не ограничивается приведенными выше требованиями. Там есть и другие, не менее важные, принципы. Они сообщают несколько иное звучание и тем моральным правилам, которые мы только что привели. Однако это не основание, чтобы старую студийность выбросить за борт, как ненужную ветошь. Правильнее использовать все ценное и нужное в ней, чтобы на этой основе создать новую студийность, полностью отвечающую потребностям нашего времени. Театральная среда -- отличная почва, на которой одновременно произрастают и прекрасные цветы и отвратительные сорняки. Эта почва питает своими соками и людей высокого нравственного подвига, беззаветно преданных театру, готовых ради него на величайшие жертвы, и пустых, самодовольных самовлюбленных тунеядцев, кокетов и кокеток, эксплуатирующих искусство и свои природные данные. Основная же актерская масса -- это, вопреки обывательскому представлению, самые настоящие труженики, чей образ жизни с нравственной точки зрения не может вызывать никаких нареканий. Подавляющее большинство советских актеров стойко и мужественно несет свой труд с сознанием своего гражданского и профессионального долга. Необходимо, чтобы каждый советский артист воспитывал в себе гражданское мужество -- способность смело и решительно бороться за все новое и подлинно ценное в искусстве, открыто выступать против всего отживающего, быть непримиримым «к несправедливости, нечестности, карьеризму, стяжательству». Чувство гражданской ответственности перед государством и народом должно вызывать в сознании артиста потребность жить и творить «вместе с народом» (Вахтангов) и в соответствии с этим -- «непримиримость к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов»; под воздействием этих чувств и потребностей каждый советский артист должен найти сверхзадачу своего творчества. Чувство ответственности перед своим коллективом помогает артисту преодолеть в себе мещанскую ограниченность интересов, индивидуализм и себялюбие, вызывает потребность содействовать своим творчеством и своим поведением укреплению сплоченности и единства коллектива, развитию в нем духа товарищества, дружбы и взаимопомощи («один за всех и все за одного»). Чувство ответственности перед искусством и самим собой побуждает артиста заботиться о самом себе как о тончайшем инструменте своего искусства, содержать свое тело и свою душу в безукоризненном порядке, оберегая от всего, что способно их разрушать, разлагать, портить. Среди лиц и общественных организаций в театральном коллективе, которые обязаны заботиться о моральном воспитании его членов, особо следует. выделить режиссера. К сожалению, далеко не все представители этой профессии сознают, какая ответственность ложится на них в этом отношении. Не многие из них понимают, что если этика входит в состав того, что составляет профессионально-творческий облик актера, то этическое воспитание актерского коллектива входит в состав профессиональных обязанностей режиссера. Если режиссер в этом отношении беспомощен или бездарен, то это означает, что он не только плохой воспитатель, но это свидетельствует также и о том, что он неполноценный режиссер. Ибо по-настоящему хороший спектакль может вырасти только в условиях хорошей морально-творческой атмосферы. Значит, чтобы создать хороший спектакль, то есть выполнить свою прямую режиссерскую функцию, режиссер обязан заботиться о создании хорошей атмосферы в коллективе ничуть не меньше, чем, скажем, о хорошем качестве мизансцен или декораций. В коллективе, где морально-творческая атмосфера находится на должной высоте, работа над спектаклями протекает быстрее и дает лучшие плоды. Вот почему не следует жалеть ни времени, ни энергии на то, чтобы создать такую атмосферу: и то и другое окупится потом с лихвою. Да оно и понятно. Какое может быть творчество, если в коллективе господствуют интриги, сплетни, зависть, подхалимство, угодничество, цинизм, равнодушие к общему делу? А ведь есть и такие режиссеры, которые не только не борются с этими болезнями, но и способствуют их развитию. Это, прежде всего, те, которые любят командовать, невнимательны к людям и чувствуют особое пристрастие к низкопоклонству со стороны окружающих. Они не понимают, что рубят сук, на котором сидят. Каким бы великолепным ни было их профессиональное мастерство, оно не может компенсировать отсутствие в их работе этического начала. Как правило, таким режиссерам редко удается создать что-либо по-настоящему значительное, оставить после себя глубокий след в искусстве. Одним из существенных препятствий на пути этического воспитания нашей артистической молодежи является преждевременная слава. Особенно, если она добыта недорогим путем. Фотокорреспондент, появившийся в стенах театрального вуза или самодеятельного коллектива, чтобы зафиксировать на фотопленке «самую талантливую воспитанницу», не подозревает, какое злое дело он собирается совершить. Он не знает, что появление сияющего очаровательной улыбкой личика этой воспитанницы на обложке популярного журнала способно на несколько лет затормозить развитие ее таланта, и поэтому бывает очень удивлен, когда ректор вуза или руководитель коллектива не слишком деликатно выпроваживает непрошеного гостя. Зазнайство и самовлюбленность -- самые страшные враги актерского творчества. Редко творческое удовлетворение служит у актеров источником их дальнейшего движения вперед. Чаще таким источником является стремление к идеалу, а следовательно, неудовлетворенность артиста, его творческое беспокойство и борьба за преодоление своих недостатков. Хвалить актера, конечно, можно. Иногда даже необходимо. Но делать это следует осторожно и с умом. Особое чувство ответственности должно быть воспитано в актере перед автором пьесы, в которой он участвует. Профессиональная этика требует от актера уважительного отношения к труду драматурга, чье произведение служит основой его собственного творчества. Недаром, говорят, великая русская актриса Мария Николаевна Ермолова запрещала у себя дома говорить дурно о пьесе, в которой у нее была роль. Неуважительное отношение к автору и его пьесе нередко проявляется в небрежном отношении к тексту роли: в искажениях и «отсебятинах». В своих замечаниях об одном ученическом спектакле в своей студии Е.Б. Вахтангов писал по поводу небрежного обращения с текстом в инсценированном рассказе А.П. Чехова «Егерь»: «Ларгин (исполнитель роли егеря.-- Б.3.) обращается с текстом небрежно. Например: надо «прощай, соха», а он --«соха, прощай». Надо «нешто забыла», а он -- «забыла нешто». Надо «лучше его стреляю», а не «стреляю лучше». Надо: «надо и рассуждение иметь» -- где «и»? и т.д.». Вот какой точности в тексте требовал Вахтангов от своих учеников. Это требование является частью другого, более широкого требования К.С. Станиславского: не роль приспосабливать к себе, а себя к роли. Памятуя о том, что подлинная жизнь на сцене рождается лишь в процессе творческого взаимодействия между актерами, необходимо в молодом актере воспитывать чувство ответственности перед партнером. Это чувство ответственности побуждает актера идти навстречу творческой инициативе партнера, подхватывать и развивать эту инициативу. Но помимо заботы о своем партнере у актера есть еще обязанности и по отношению к самому себе. Музыкант, не может не заботиться о качестве и состоянии своего инструмента. Для актера его инструментом является он сам. Вот почему он должен заботиться о своем нормальном духовном и физическом состоянии. Вопросы этики, вопросы трудовой дисциплины в советском театре неотделимы от вопросов творчества, вопросов мастерства. Это является одним из важнейших принципов, лежащих в основе воспитания актера.

Сценическое воспитание актера. Система К.С. Станиславского

В основу профессионального (сценического) воспитания современного советского актера положена, как известно, система К.С. Станиславского. Корнями своими творчество и школа К.С. Станиславского уходят в плодоносную почву лучших традиций русского классического искусства и русской эстетики с их освободительными и патриотическими идеями, с их великими реалистическими принципами. Навсегда отошло в прошлое то время, когда театральные педагоги работали ощупью, вслепую, воспитывая своих учеников на основе случайных советов и обветшалых традиций. Родилась система, возник метод. Стихийность в работе, слепая власть случая, блуждание впотьмах -- все это отошло в прошлое. Последовательность и организация, стройность и единство становятся свойствами современной системы сценического воспитания. Гениальные открытия К.С. Станиславского, обнаружившего ряд важнейших законов актерского искусства, коренящихся в самой природе человека и специфике сценического творчества, будучи величайшим вкладом в театральную культуру нашей страны и всего человечества, произвели переворот в театральном искусстве и театральной педагогике. Получив в результате многолетней ожесточенной борьбы с формализмом окончательное и бесповоротное признание в нашей стране, система К.С. Станиславского стала основой развития советского театра. Она является наилучшим средством практического воплощения принципов социалистического реализма в театральном искусстве. Однако системой К.С. Станиславского надо уметь пользоваться. Начетническое, догматическое ее применение может принести вместо пользы непоправимый вред. Советский период развития системы характеризуется постепенным ее освобождением от остатка различных влияний буржуазной эстетики, от всякого рода временных и случайных увлечений великого художника. К каждому из положений системы следует относиться не догматически и начетнически, а творчески. Главным принципом системы Станиславского является основной принцип всякого реалистического искусства -- жизненная правда. Это основа основ всей системы. Требованием жизненной правды проникнуто в системе Станиславского решительно все. Педагогу театральной школы необходимо научиться отличать сценическую правду от лжи и подчинять требованию правды все творчество своих учеников. Чтобы застраховаться от ошибок, необходимо выработать в себе привычку постоянно сопоставлять выполнение любого творческого задания (даже самого элементарного упражнения) с правдой самой жизни. Дух системы К.С. Станиславского требует не прощать ни самому себе, ни своим ученикам ничего приблизительного, нарочито условного, ложнотеатрального, как бы это «условное» и «театральное» ни казалось эффектным и интересным. Это и есть путь к истинной театральности -- живой, естественной, органической. Однако, если на сцене не следует допускать ничего, что противоречило бы жизненной правде, это вовсе не означает, что на сцену можно тащить из жизни все, что только на глаза попадет. Необходим отбор. Но что является критерием отбора? Как отличить подлинную правду искусства от того, что Л.М. Леонидов презрительно называл «правденкой»? Вот тут-то и приходит нам на помощь второй важнейший принцип школы К.С. Станиславского -- его учение о сверхзадаче, Что такое сверхзадача? Утверждают, что это то же самое, что идея. Это неверно. Если бы это было так, зачем Станиславскому понадобилось бы изобретать новый термин? Сверхзадача есть то, ради чего художник хочет внедрить свою идею в сознание людей, то, к чему, художник стремится в конце концов, она -- самое заветное, самое дороге, самое существенное его желание, она идейная активность художника, его целеустремленность, его страстность в борьбе за утверждение бесконечно дорогих для него идеалов и истин. Допустим, идея какой-нибудь пьесы заключается в утверждении неизбежности победы нового на том или ином участке коммунистического строительства. Но эта прекрасная идея еще не сверхзадача. А вот стремление автора участвовать своим творчеством в борьбе за новое, его страстная мечта о коммунизме как о цели, приближение которой составляет смысл его творчества и его жизни на земле, -- вот это действительно сверхзадача. Таким образом, учение К.С. Станиславского о сверхзадаче -- это не только требование от актера идейности творчества, но это, кроме того, еще и требование его идейной активности, которая лежит в основе общественно-преобразующего значения искусства. Из сказанного можно заключить, до какой степени неправильно сводить систему Станиславского к сумме технических приемов, оторванных от содержания искусства. Помня о сверхзадаче, пользуясь ею, как компасом, художник не ошибается ни при отборе материала, ни при выборе технических приемов и выразительных средств. Но что же Станиславской считал выразительным материалом в актерском искусстве? На этот вопрос отвечает третий основной принцип Станиславского -- «принцип активности и действия, говорящий о том, что нельзя играть образы и страсти, а надо действовать в образах и страстях роли». Этот принцип является тем винтом, на котором вертится вся практическая часть системы (метод работы над ролью). Кто не понял этого принципа, не понял и всю систему. Изучая систему, нетрудно установить, что все методические и технологические указания К.С. Станиславского бьют в одну точку, имеют одну-единственную цель -- разбудить естественную человеческую природу актера для органического творчества в соответствии со сверхзадачей актера. Ценность любого технического приема рассматривается К.С. Станиславским именно с этой точки зрения. Ничего искусственного, ничего механического в творчестве актера не должно быть, все должно подчиняться в нем требованию органичности -- таков четвертый основной принцип К.С. Станиславского. Конечным этапом творческого процесса в актерском искусстве, с точки зрения К.С. Станиславского, является создание сценического образа через органическое творческое перевоплощение актера в этот образ. Принцип перевоплощения является решающим принципом системы. Где нет художественных образов, там нет и искусства. Но искусство актера -- вторичное, исполнительское; актер в своем творчестве опирается на другое искусство -- на искусство драматурга -- и исходит из него. А в произведении драматурга образы уже даны; правда, только в словесном материале пьесы, в литературной форме, но они тем не менее существуют, иначе пьеса не была бы произведением искусства. Поэтому, если соответствующим образом одетый и загримированный актер хотя бы только грамотно читает свою роль, в представлении зрителя все же возникает некий художественный образ. Создателем такого образа ни в какой степени не является актер, его творцом как был, так и остается только драматург. Значение этого принципа подробно охарактеризовано в предыдущих главах, поэтому здесь его рассмотрение мы опускаем. Однако зритель непосредственно воспринимает не драматурга, а актера и приписывает ему то художественное впечатление, которое он получает от данной роли. Если же актер обладает при некоторым личным обаянием, привлекательными внешними данными, красивым голосом и общей нервной возбудимостью, которая в глазах малоискушенного и нетребовательного зрителя сходит за эмоциональность и актерский темперамент, обман можно считать обеспеченным: не создавая никаких образов, актер приобретает право называться художником и причем сам совершенно искренне верит, что его деятельность является настоящим искусством. Против этого лжеискусства выступал К.С. Станиславский. Есть актеры и особенно актрисы, -- говорит К.С. Станиславский, -- которым не нужны ни характерность, ни перевоплощение, потому что эти лица подгоняют всякую роль под себя, полагаются исключительно на обаяние своей человеческой сущности. Только на нем они строят свой успех. Без него они бессильны, как Самсон без волос». Актерское обаяние -- это обоюдоострое оружие, актер должен уметь им пользоваться. «Мы знаем немало случаев, -- продолжает К.С. Станиславский, -- когда природное сценическое обаяние являлось причиной гибели актера, вся забота и техника которого сводились в конце концов исключительно к самолюбованию». Мы видим, с каким враждебным отношением говорит Станиславский об актерском самопоказывании. Не себя в образе должен любить актер, учит К.С. Станиславский, а образ в себе. Не для того он должен выходить на сцену, чтобы иллюстрировать самого себя, а для того, чтобы раскрывать перед зрителем создаваемый им образ. Огромное значение придавал К.С. Станиславский внешней характерности и искусству перевоплощения актера. Он писал: Характерность при перевоплощении -- великая вещь. А так как каждый артист должен создавать на сцене образ, а не показывать себя самого зрителю, то перевоплощение и характерность становятся необходимыми всем нам. Другими словами, все без исключения артисты -- творцы образов -- должны перевоплощаться и быть характерными. Нехарактерных ролей не существует». Принцип перевоплощения -- один из краеугольных камней системы К.С. Станиславского, которая включает в себя ряд приемов сценического творчества. Один из них состоит в том, актер ставит самого себя в предлагаемые обстоятельства и идет в работе над ролью от себя. Однако это превосходное правило получает иногда столь ошибочное истолкование и практическое применение, что в результате получается нечто прямо противоположное тому, что хотел К.С. Станиславский. Система требует создания образа, через перевоплощение и характерность, а порою получается именно то самое бесконечное «самопоказывание», против которого так энергично протестовал великий реформатор театра. В последнее время в театре получил распространение порочный принцип распределения ролей и вытекающий из него примитивный метод работы над ролью. Принцип этот возник в кинематографии. Известен он под названием «типажного подхода» и заключается в том, что на каждую данную роль назначается не тот актер, который может наилучшим образом сыграть эту роль, то есть, пользуясь материалом роли, родить, создать, сотворить художественный сценический образ, а тот, кто сам -- такой, какой он есть в реальной жизни, без всякого перевоплощения, -- по своим внутренним и внешним (а иногда только внешним) качествам в наибольшей степени совпадает с представлением режиссера о данном персонаже. Режиссер в этом случае рассчитывает не столько на искусство актера, сколько на его человеческие природные данные. Представился, например, режиссеру тот или иной персонаж в виде молодого человека со светлыми волосами, вздернутым носом, наивным выражением лица и походкой вразвалку. Вот он и присматривает на эту роль такого актера, который подходил бы по всем этим статьям, и радуется, если найдет курносого блондина с наивной физиономией и утиной походкой, В отношении актерской техники от такого исполнителя требуется сравнительно очень немного: живи на сцене «по Станиславскому» согласно формуле: «я в предлагаемых обстоятельствах» -- и получится то, что нужно. В хороших театральных школах этой техникой учащиеся овладевают уже на втором курсе. Так что для такого «типажного искусства» можно было бы готовить актеров в течение одного-двух лет: научился владеть вниманием, общаться с партнером и органично действовать в предлагаемых обстоятельствах от своего собственного лица -- и готово, получайте диплом! Но так никто не поступает: обычно молодого человека учат еще два или три года. А вот когда он оканчивает наконец театральный вуз и поступает в театр, то его иногда начинают назначать на роли по типажному принципу и никаких требований к нему в плане подлинного актерского искусства, то есть в плане создания сценического образа и творческого перевоплощения, не предъявляют. На первых порах такую игру можно рассматривать даже как в какой-то мере полезное для молодого актера сценическое упражнение. Плохо, если дело не ограничивается первыми ролями, а на этой же основе строится работа и дальше. Естественно, что молодой актер привыкает к самопоказыванию, дисквалифицируется и перестает предъявлять к себе сколько-нибудь серьезные требования как к полноценному художнику. Когда же с возрастом он утрачивает прелесть своих внешних данных, наступает катастрофа: ему нечего делать на сцене. Актер должен всегда обладать подсознательным ощущением границы между собой и образом. Истинный смысл знаменитой формулы Станиславского -- ставить самого себя в предлагаемые обстоятельства роли и идти в работе над ролью «от себя» -- может быть раскрыт лишь в свете глубокого понимания диалектической природы актерского искусства, в основе которого лежит единство противоположностей актера-образа и актера-творца. Нет, в сущности говоря, никакой несообразности в двух на первый взгляд несовместимых требованиях Станиславского, а именно: чтобы актер оставался на сцене самим собой и чтобы он в то же время перевоплощался в образ. Это противоречие диалектическое. Стать другим, оставаясь самим собой, -- вот формула, которая выражает диалектику творческого перевоплощения актера в полном соответствии с учением К.С, Станиславского. Реализация только одной части этой формулы еще не создает подлинного искусства. Если актер становится другим, но при этом перестает быть самим собой, получается представление, наигрыш, внешнее изображение, -- органического перевоплощения не происходит. Если же актер только остается самим собой и не становится другим, искусство актера сводится к тому самопоказыванию, против которого так протестовал Станиславский. Нужно совместить оба требования: и стать другим и остаться самим собой. Но возможно ли это? Несомненно возможно. Разве это не происходит с каждым из нас в реальной жизни? Если вам сейчас сорок лет, сравните себя с тем, каким вы были, когда вам было двадцать лет. Разве вы не стали другим? Конечно, стали. Во-первых, вы изменились физически: в вашем организме не осталось ни одной клеточки, которая существовала в нем двадцать лет тому назад; во-вторых, изменилась и ваша психика: содержание вашего сознания стало другим, под воздействием жизненного опыта изменился также и ваш человеческий характер. Но так как этот процесс органического перерождения протекал постепенно и очень медленно, вы его не замечали, и вам казалось, что вы все тот же. Впрочем, у вас были все основания неизменно на протяжении всех этих двадцати лет говорить о себе «я», ибо все изменения происходили именно с вами, и вы, изменяясь, оставались тем не менее самим собой. Нечто подобное происходит и с актером в процессе его творческого перевоплощения в образ, с той, конечно, разницей, что для творческого перевоплощения актера достаточно нескольких недель. Нужно только, чтобы на протяжении всей работы над ролью актер чувствовал внутреннее право говорить о себе в качестве действующего лица пьесы не в третьем лице -- «он», -- а в первом лице -- «я». Актер должен постоянно сохранять на сцене то внутреннее самочувствие, которое Станиславский определял формулой: «Я есмь». Нельзя ни на минуту терять на сцене самого себя и отрывать создаваемый образ от своей собственной органической природы, ибо материалом для создания образа и служит как раз живая человеческая личность самого актера. Человеческую личность актера можно сравнить с почвой, в которую посеяно зерно. Попробуйте оторвать растение от почвы -- оно завянет. Так же завянет и роль, если оторвать ее от личности актера, от его человеческого «я». Правда, можно из бумаги сделать искусственную розу. Ее можно сделать так искусно, что трудно будет отличить ее от натуральной, но она будет лишена аромата и того трепета жизни, который только и составляет подлинное очарование настоящего цветка. Так же и с ролью. Можно сделать сценический образ механически, искусственно, средствами театра представления, но как бы мастерски ни был сделан такой образ, в нем не будет дыхания подлинной жизни, аромата истинного творчества. Вот почему Станиславский настаивает на том, чтобы актер в процессе работы над ролью, накопляя в себе внутренние и внешние качества образа, становясь постепенно другим и, наконец, полностью перевоплощаясь в образ, постоянно проверял себя с той точки зрения, остается ли он при этом самим собой или нет. Процесс перевоплощения протекает органически и не превращается в наигрыш или внешнее изображение только тогда, когда актер, находясь на сцене, может каждую секунду сказать о самом себе: это я. Из своих действий, чувств, мыслей, из своего тела и голоса должен создать актер заданный ему образ. Таков истинный смысл формулы К.С. Станиславского «идти от себя», практическое претворение которой ведет к органическому перевоплощению в образ. Итак, мы насчитали пять основных принципов системы К.С. Станиславского, на которые должно опираться профессиональное (сценическое) воспитание советского актера:

1. Принцип жизненной правды;

2. Принцип идейной активности искусства, нашедший свое выражение в учении о сверхзадаче;

3. Принцип, утверждающий действие в качестве возбудителя сценических переживаний и основного материала в актерском искусстве;

4. Принцип органичности творчества актера;

5. Принцип творческого перевоплощения актер в образ.

Заканчивая характеристику системы К.С. Станиславском следует отметить универсальный, вневременной и всеобщий ее характер. Актер хорошо играет только в тех случаях, когда его игра подчиняется естественным, органическим законам актерского творчества, коренящимся в самой природе человека. Игра больших, талантливых актеров всегда стихийно подчинялась и подчиняется этим законам. Это происходило и тогда, когда не существовало не только системы Станиславского, но и самого Константина Сергеевича. Так как система не что иное, как практическое учение о природных органических законах творчества, то отсюда и вытекает, что когда бы актер ни играл -- хотя бы двести лет тому назад, -- если он играл хорошо, то есть убедительно, искренне, заразительно, он непременно играл «по системе Станиславского», независимо от того, сознавал он это или не сознавал, действовал преднамеренно или же стихийно подчинялся голосу своего таланта, требованиям самой матери-природы. Станиславский не выдумывал законов актерского искусства, он их открывал. В этом его великая историческая заслуга. Система является тем прекрасным, неувядающим наследием его творческой деятельности, которое активно участвует как в создании сегодняшнего дня советского театра, так и в формировании его будущего. Систему Станиславского отнюдь не следует отождествлять с исторически обусловленным творческим направлением Художественного театра. Система не предрешает ни стиля, ни жанра создаваемых на ее основе спектаклей. Хотя пьесы Шиллера или Шекспира не следует ставить в приемах выразительности, найденных Станиславским для пьес Чехова или Горького, однако пользоваться при постановке шиллеровских или шекспировских трагедий объективными законами актерского творчества, открытыми гением Станиславского, не только можно, но и должно. Система -- это тот единственно надежный фундамент, на котором только и можно построить прочное здание современного спектакля. Как в архитектуре фундамент не предопределяет стиля воздвигаемой на нем постройки, так и система Станиславского не предрешает стиля создаваемых на ее основе спектаклей. Она только обеспечивает естественность и органичность рождения этого стиля, облегчает творческий процесс, разжигает его, стимулирует, помогает выявлению того, что хочет сказать режиссер, того, что хотят сказать актеры, не навязывая им заранее никаких внешних форм, -- наоборот, предоставляя или даже больше того -- обеспечивая им полнейшую творческую свободу. Пусть будет любое содержание, любая форма, любой жанр, любой стиль, лишь бы все это не выходило за пределы многообразия, допускаемого основным принципом реалистического искусства: требованием художественной правды, раскрывающей сущность отображаемой действительности. Многообразие же форм подлинного реализма поистине неисчерпаемо. Это великолепно доказал своей творческой практикой выдающийся ученик Станиславского -- Е.Б. Вахтангов. Поставленные им спектакли -- глубоко реалистические в своей основе -- резко отличались по своим формам и по своему стилю от спектаклей Художественного театра. А между тем все они строго соответствовали требованиям школы Станиславского, исходили из его системы, на нее опирались и получили полное признание со стороны самого Константина Сергеевича. Разумеется, и теперь на различных сценах нашей страны -- в столицах и на периферии -- создается немалое количество прекрасных спектаклей, имеющих по своему стилю очень мало общего со спектаклями МХАТа, но таких, где актеры работают и играют на основе строгого соблюдения требований школы Станиславского, то есть искренне переживая свои роли, творчески перевоплощаясь, создавая на сцене подлинную «жизнь человеческого духа роли». Следовать традиционным формам Художественного театра, ставить спектакли и играть их «под МХАТ» -- это совсем не значит следовать учению Станиславского. Наоборот! Всякое внешнее подражание, шаблон, трафарет, штамп в корне враждебны Станиславскому и его системе, цель которой научить вызывать к жизни органический, естественный процесс самостоятельного и свободного творчества. Разнообразие творческих исканий, ярких индивидуальностей, неожиданных творческих решений не только не противоречит системе, но, напротив того, является ее задачей, служит ее целью. «Хуже всего, когда в искусстве все спокойно, все налажено, определено, узаконено, не требует споров, борьбы, поражений, а следовательно, и побед, -- писал Станиславский незадолго до своей смерти. -- Искусство и артисты, которые не идут вперед, тем самым пятятся назад».