Групповой эгоизм в российском обществе: социологический анализ

Размещено на http://www.allbest.ru/

На правах рукописи

22.00.04 - Социальные структуры, социальные институты и процессы

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени

доктора социологических наук

Групповой эгоизм в российском обществе: социологический анализ

Нечушкин Александр Юрьевич

Ростов-на-Дону - 2007

Диссертация выполнена в ФГОУ ВПО «Южный федеральный университет», в Институте по переподготовке и повышению квалификации преподавателей гуманитарных и социальных наук на кафедре социологии, политологии и права

Научный консультант: доктор социологических наук, профессор Попов Александр Васильевич

Официальные оппоненты Член-корреспондент РАН, доктор философских наук, профессор Горшков Михаил Константинович

доктор философских наук, профессор Кравченко Сергей Александрович

доктор социологических наук, профессор Самыгин Сергей Иванович

Ведущая организация: Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова

Защита состоится «20» июня 2007 года в 13.00 часов на заседании диссертационного совета Д.212.208.01 по философским и социальным наукам в ФГОУ ВПО «Южный федеральный университет» (344006, г. Ростов-на-Дону, ул. Пушкинская, 160, ИППК ЮФУ, ауд. 34).

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке ФГОУ ВПО «Южный федеральный университет» (344006, г. Ростов-на-Дону, ул. Пушкинская, 148).

Автореферат разослан « » 2007 г.

Ученый секретарь диссертационного совета М.Б. Маринов

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. В настоящее время российская социологическая мысль отмечает высокую степень дезинтеграции общества, рассогласованность в социальном взаимодействии социальных групп и слоев, недоверие к государственным и социальным институтам, сегментированность социально-статусных позиций, поведенческих кодов, социальных и нравственных норм.

Институциональные и структурные изменения в условиях социальной иммобильности и короткого периода времени относят к социальным трансформациям. Подчеркивается их спонтанный, имеющий неоднозначные социальные последствия и порождающий социальные риски характер. Действительно, социальные изменения содержат отклонения от намеченных целей, могут принимать состояние самосбывающегося пророчества. Ведь социальное развитие определяется «субъективной» картиной общества, социальными потребностями большинства населения. Если люди готовятся к наиболее худшему социальному сценарию, он может стать вполне реальным хотя бы по социальным последствиям. Групповой эгоизм, поведенческие стратегии, направленные на поддержание или достижение социальных целей путем обособления, подавления других социальных групп, переложения социальной ответственности и использования социальных институтов для воспроизводства социальных и культурных различий, являются «социальным фактом» в российском обществе.

Групповой эгоизм, представленные способы адаптации и интеграции в социально дезинтегрированном обществе, несомненно, имеют прагматический эффект для индивидов, привыкших жить и действовать в условиях социальной аномии и социальной анархии. Но групповой эгоизм блокирует усилия по социальной консолидации общества, созданию эффективного государства и продвижению по пути социальной модернизации.

Поворот к институционализации социального порядка, повышению роли государства в экономической, социальной сфере, который характеризует последнее пятилетие российской жизни, осуществляется в условиях сопротивления со стороны различных групп, действующих по правилам группового эгоизма. Внедрение правовых норм, рациональное функционирование социальных институтов и стремление ограничить или нейтрализовать искажение социальных практик вызывают негативную реакцию, связанную с потерями социальной преференции, издержками социальной ответственности и законопослушания. Возникает парадоксальная ситуация, когда большинство россиян выступают за наведение порядка, восстановление законности и ответственности, но в отношении собственных социально-статусных позиций, объема прав и обязанностей хотели бы сохранить «волю», возможность жить и действовать в соответствии со сложившимися конвенциональными установками. Люди пытаются возложить ответственность на государство и крупный бизнес, не пытаясь осмыслить и принять какие-то действия по обретению «правовой лояльности и навыков жить по нормам». В обществе отсутствуют референтные группы, которые могли быть ориентированы на принятие социального консенсуса, продемонстрировать образ жизни, совпадающий с универсальными правилами социальной жизни, социальным долгом.

Конечно, можно говорить о посттравматическом синдроме, слабости государства и маргинальности правовых норм, о непреодолимости социокультурного шока и индивидуализации жизненных стратегий как стимулах группового эгоизма. Тем не менее, миллионы россиян, привыкших к консенсусу «социального невмешательства», социального исключения, ориентированы на сохранение длинной социальной дистанции от общества и государства, испытывают гражданское недоопределение и не готовы к интеграции и консолидации на базе социальных ценностей порядка и справедливости. Групповой эгоизм удобен тем, что переводит социальный протест в социальную девиацию, рассредоточивает социальную энергию на социальном микроуровне, но без его преодоления или хотя бы нейтрализации трудно добиться изменений в повышении эффективности государства, формировании цивилизованного рынка и обеспечении социальной стабильности и безопасности. Групповой эгоизм, связанный с «уверенностью в собственных силах», предполагает только негативную идентификацию и мобилизацию, является «питательной почвой» для эгоцентристских, ксенофобских, локалистских предрассудков и стереотипов. Можно сказать, что групповой эгоизм воспроизводит «дисфункциональную стабильность», диссонансные социальные взаимодействия и досоциальные формы социального обеспечения, что содержит риски социальной деградации и стагнации, доминирования долговременных неформальных практик.

Вышесказанное определяет выбор данной темы, так как по теоретико-методологическим и социально-практическим основаниям важно выявить характер группового эгоизма как самопрезентации и поведения социальных групп, в сфере экономики, социальной интеграции, отношения к государству. Осознание масштабов, форм и неэффективности группового эгоизма является свидетельством гражданской зрелости общества, его способности к рефлексивному мониторингу.

Степень научной разработанности темы. Исследования группового эгоизма имеют устойчивую социально-психологическую традиционность, связанную с работами Г. Ле Бона, Дж. Смелзера, Г. Тарда. Социологическая мысль, признавая социологический дискурс групповой деятельности и группового мышления, отмечает феномен эгоизма, отталкиваясь от сложности описания эгоизма в принятых научной мыслью концепциях.

Тем не менее, классики социологической мысли - М. Вебер, Э. Дюркгейм, Л.Ф. Уорд, исходили из проблем мотивации поведения привычными социальными ориентациями, желаемыми и потребляемыми. Групповой эгоизм, как поведение, ориентирован на удовлетворение социального потребления путем социальной дисфункции, социальной аномии, нарушения принципов органической солидарности. В классической версии групповой эгоизм представляется нарушением социальных норм, социальной патологией, вызванной различными возмущающими факторами (низкий уровень социальной консолидации, войны, классовая борьба, реформирование общественного сознания). Групповой эгоизм признается следствием несбалансированности социальных и групповых интересов, утраты влияния интегративных ценностей и легитимации противоречащих социальным нормам и правилам средств и способов достижения индивидуальных и групповых целей. Классическая социология анализирует групповой эгоизм в контексте определенных общественных отношений. По Э. Дюркгейму, эгоизм воспроизводится в функциональной зависимости социальных связей и состояния коллективного сознания. М. Вебер рассматривает групповой эгоизм как возмещение рационального поведения, возможность при недостатке рациональных средств и навыков социальной реакции достигать коллективных целей досоциальной солидарностью.

Таким образом, классическая социология оценивает групповой эгоизм как «социальную патологию», которая нормальна в определенных воспроизводящих ее социальных отношениях. Подобный подход развивается в теории функциональной альтернативы Р. Мертона, согласно которой групповой эгоизм ориентирован и поддерживает выполнение социальных функций социальными институтами, служит способом консолидации социальной группы и ее социальной идентичности. По Р. Мертону, групповой эгоизм является альтернативой функциональному давлению в условиях, когда доминируют дисфункции социальных институтов. По его классификации групповой эгоизм можно отнести к ритуализму и ретреатизму, так как формальное искажение правил или уход от них связаны с возможностями в рамках этих правил добиваться реализации групповых ценностей.

Концепции макроуровня освещают групповой эгоизм в системе социальных отношений, предполагая выражение на уровне социальной интеграции, разработанной в исследованиях П. Бергера, П. Блумера, Г. Кули, Т. Лукмана, Дж. Мида. Институционализация перемещает акцент на взаимодействие индивидов и интерпретацию понимания, осуществляемого в процессе такого взаимодействия. Групповой эгоизм является проявлением слабости человека, перемещением индивидуализации в стандартное групповое поведение, позиционированием императивного «Я» над рефлексией, достижением взаимного согласия на уровне группы с целью «навязывания» групповых интересов как универсальных, имеющих общесоциальное значение. Обозначенная собственная (групповая) значимость рассматривается как определенное отношение с другими людьми и внедряется в качестве конструируемого символа. Эта позиция развивается в работах П. Бергера и Т. Лукмана. Групповой эгоизм восходит к объективным условиям существования, интерпретации социальных рисков, согласно которой индивид наиболее успешно реализует свои цели, действуя в группе, имеет длительную социальную деятельность по отношению к другим группам, воспринимает их как «чужих» и поддерживает превосходство по отношению к ним. Упорядочивание реальной повседневной жизни достигается через конструирование общества, в котором группа воспринимается центром «порядка», оппозицией влиянию «чужих».

В исследованиях П. Бурдье, Э. Гидденса, Д. Макклеланда, П. Штомпки намечаются пути исследования группового эгоизма на основе деятельностного подхода. П. Бурдье в концепции диспозиций указывает на применение норм группового эгоизма, как социально унаследованных или принятых установок, соответствующих правилам «игры». Им подчеркивается присоединение групп к существующему порядку, правилам господствующих групп с целью использования социальной компетенции, официальных процедур для легитимации собственных групповых интересов. Групповой эгоизм относится к символическому измерению социального порядка. Позиции форм группового доминирования являются «естественными», несмотря на то, что реализуются в форме символического исключения: группа может выполнять функции эксперта в той или иной социопрофессиональной сфере, осуществляя легитимацию социальной иерархии.

Подход П. Бурдье характеризуется отречением от субстанционализма, отклонением группового эгоизма как совместной практики, достаточно действенной и связанной с делегированием интересов, чтобы говорить о возможности группового перемещения из одной сферы в другую посредством диспозиций. Эгоизм может осмысливаться как ресурс достижения, связанный с восполнением политических, экономических и символических ресурсов для деятельности в легитимном пространстве.

Теория структурации Э. Гидденса примечательна тем, что анализирует групповой эгоизм в рамках практик акторов, использования «практических схем» в условиях недостижимости или ослабления рефлексивного знания. Групповой эгоизм уравнивает шансы экспертных и деятельностных групп населения, ограничивая возможности включения дискурсивного сознания, которое делало бы деятельность социальных групп контролируемой и ограничивало в той же степени потенциал социальной мобильности. Групповой эгоизм порочен в том смысле, что упрощает возможность выразить практически то, что группы не в состоянии сделать дискурсивным образом.

П. Штомпка предлагает синтетический подход к проблеме группового эгоизма. Он позиционирует мысль о предопределенности группового эгоизма при травматических социальных изменениях. Согласно исследовательской схемы П. Штомпки, групповой эгоизм, с одной стороны, наследует опыт двойственности человека в социальном обществе, с другой - связан со стремлением преодолеть посттравматический синдром. Групповой эгоизм представляет стратегию, основанную на интерпретации ситуации, как требующей выхода на практику. Отрицание логики и групповой ответственности за прошлое и ориентация на социально-стратегические достижения без применения и поддержания стандартов и норм рыночной культуры характеризуют поведение социально активных агентов. Групповой эгоизм воплощает ретроактивизм и социальную исключительность, предохраняет от чрезмерных социальных ожиданий и отдает предпочтение формам социальной взаимопомощи или «сделки», при которой участники настроены на получение взаимной выгоды. П. Штомпка признает правила группового эгоизма, указывая на вполне возможный отказ от индивидуализма и адаптации до тех пор, пока не появятся система ценностей и новые групповые идентичности, связанные с легитимацией достиженческой культуры.

Российская социологическая мысль исследует групповой эгоизм в различных аспектах социальной жизни. Ю.Г. Волков, Т.И. Заславская, И.П. Попова, В.В. Радаев, М.А. Шабанова рассматривают групповой эгоизм в контексте институционализации неформальных практик, расхождения формально-правовых норм и поведенческих стратегий, направленных на создание механизмов неправового взаимодействия. Групповой эгоизм осмысливается как «переориентация свободы» в обществе с неэффективными правилами, рыночными институтами и «сословностью» социальных интересов.

В исследованиях Л.Д. Гудкова, Б.В. Дубина, Е.А. Здравомысловой, А.Г. Левинсона применяется модель тоталитаризма, анализа группового эгоизма, как сословной, навязанной идентичности, неразвитости навыков социальной самостоятельности и идентификационного выбора в условиях неэффективности государственных институтов. Группа выполняет роль «институционализированного сектора», гаранта социальной уверенности, безопасности и поддержания связей с обществом.

Работы Л.А. Беляевой, З.Т. Голенковой, Т.И. Заславской, Л.А. Семеновой, М.Ф. Черныша посвящены интерпретации группового эгоизма, как состояния социальной дезинтеграции российского общества, невозможности и неготовности к применению форм социально-мобильного взаимодействия, обеспечивающего воспроизводство социальных коммуникаций, соблюдение базисных социальных ценностей и поддержание паритета интересов, направленного на доступ к социальным благам различных социальных групп. Гипертрофированные формы социального неравенства, по мнению данных авторов, закрепляют групповой эгоизм, так как негативная зависимость между результатом труда и вознаграждением ведет к тому, что группы находятся в конкурентных отношениях с целью давления, продвижения и использования социальных и властных ресурсов в «свою пользу».

Исследования Е.С. Балабановой, М.К. Горшкова, С.А. Кравченко, Т.М. Макеевой, А.Л. Темницкого, Н.Е. Тихоновой, показывают групповой эгоизм, как следствие «ускоренной модернизации», как формы достиженчества, связанной с актуализацией личных и групповых ресурсов, переопределением иерархии социальных ценностей и предпочтений, наследственностью традиционных форм идентичности. Предполагается, что групповой эгоизм имеет тенденцию к «нивелированию», конкурируя с достижением социально-группового консенсуса. Одновременно выявлены его роль в расширении возможностей социальной карьеры и влияние на социальную активность по достижению целей группового «комфорта» и «уверенности».

Таким образом, в современной социологической мысли сложились три основных подхода к истолкованию проблем группового эгоизма:

а) структурный, рассматривающий групповой эгоизм как условие воспроизводства общественных отношений, связанных с социальным и профессиональным обособлением и демонстрацией групповых и социальных интересов;

б) диспозиционный, анализирующий групповой эгоизм, как символический ресурс, воспроизводимый в процессе определения и переопределения групповых позиций согласования интересов;

в) деятельностный, направленный на исследование группового эгоизма, как способа реализации определенных практических схем и установок в условиях неравного доступа к социальным ресурсам, низкого социального доверия в обществе.

Указанные подходы обладают объяснительным и аналитическим потенциалом, но имеется определенная проблема в изучении группового эгоизма, как совокупности поведенческих стратегий, направленных на легитимацию неформальных практик и использование социальных институтов с целью сохранения «достигнутого положения» или получения достаточных социальных привилегий, а также закрепления «особого» положения и сокращения или удлинения социальной дистанции с другими социальными группами.

Именно эти обстоятельства делают актуальной разработку проблемы группового эгоизма в российском обществе, как имеющего важные для развития социологической мысли теоретико-методологические и теоретико-концептуальные последствия, так и социально-практические выводы для реализации эффективного социального управления и сбалансированной социальной политики.

Гипотеза исследования. Групповой эгоизм в российском обществе реализуется через поведенческие стратегии различных групп населения, обозначенных по способам переориентации к определенным неформальным практикам, связанным с использованием институциональных норм или отклонением от них на основе имеющихся внутригрупповых и межгрупповых инноваций с целью закрепления достигнутого социального статуса или получения преимуществ в распределении социальных благ. Групповой эгоизм ориентирован на сохранение дисфункциональности социальных институтов, «замещение» социального доверия и воспроизводство социальных и культурных различий для негативной консолидации. Хотя групповой эгоизм имеет определенное позитивное значение в условиях разрушения государства, монополизации экономики и социальной дезинтеграции, он порождает социальные риски «девиантности», ухода от социальной и правовой ответственности, сегментации социальных ролей. эгоизм социальный рыночный культура

Цель диссертационного исследования состоит в изучении, выявлении структурных, функциональных, деятельностных оснований группового эгоизма, его производства и воспроизводства в социальном взаимодействии, а также влиянии на институциональные и структурные преобразования в обществе и становлении новой рыночной культуры.

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих исследовательских задач:

анализ стратегии группового эгоизма как социальных отношений, определенных дисфункциональностью социальных институтов и диспропорциональным или переходным состоянием социальной структуры;

выявление социальных и культурных диспозиций, ориентированных на стратегию «социального дистанцирования»;

характеристика специфики эгоизма в условиях российских социальных трансформаций, его роли в замещении «патернализма» и нейтрализации ценностного плюрализма;

описание социальной дифференциации общества как структурных возможностей группового эгоизма;

исследование влияния группового эгоизма на социальную мобильность в российском обществе;

анализ группового эгоизма как функциональной альтернативы в условиях дисфункциональности социальных институтов;

исследование значения группового эгоизма в становлении социальной идентичности россиян;

изучение взаимовлияния группового эгоизма и ценностных ориентаций россиян;

анализ группового эгоизма как барьера на пути становления рыночной достиженческой культуры;

выявление замещающего характера группового эгоизма в условиях дефицита социального доверия;

исследование путей и способов преодоления группового эгоизма в построении социально эффективного общества и государства.

Объектом исследования является межгрупповое взаимодействие, направленное на воспроизводство или изменение социально-статусных позиций.

Предметом исследования выступает групповой эгоизм, как поведенческие стратегии социальных групп и слоев, ориентированных на успешность как принцип референтности с использованием эксклюзивной групповой идентичности и поддержание дистанции по отношению к другим социальным группам.

Теоретико-методологическую основу исследования составляют концептуальные разработки классической социологии, рассматривающие групповой эгоизм как стратегии, направленные на производство и воспроизводство социальных и культурных различий с целью сохранения или повышения социальных или социально-статусных позиций: теория социальной аномии Э. Дюркгейма, модель целерационального поведения М. Вебера, открытых и латентных функций Р. Мертона и диспозиций П. Бурдье. Автор диссертации использует исследовательские процедуры отечественных ученых - М.А. Шабановой, Л.А. Беляевой, З.Т. Голенковой для анализа стратегий социальных групп и слоев в условиях социальной дезинтеграции и расхождения между формально-правовыми нормами и неформальными практиками.

Эмпирическая база работы представлена, во-первых, материалами социологических исследований, проведенных различными подразделениями ИС РАН, ИСПИ РАН, ИКСИ РАН в 2001 - 2006 гг.; во-вторых, социологическими центрами городов Новосибирска, Екатеринбурга, Санкт-Петербурга, Ростова-на-Дону; в-третьих, данными социальной статистики Госкомстата РФ, Минтруда и социального развития, Минобразования РФ.

В работе использовались также материалы социологических исследований по ЮФО, проводимых с участием автора ЦСРИиП ИППК РГУ и ИСПИ РАН в 2003 - 2006 гг., в том числе по гранту Всемирного банка «Оценка качества и доступности социальных услуг органов государственной власти, местного самоуправления и бюджетных учреждений в субъектах Южного федерального округа» (2006 г.) и «Проблемы обеспечения жильем молодых семей в Ростовской области» (2005 г.)

Научная новизна исследования состоит в выявлении стратегий группового эгоизма и обусловленного им влияния на структурные и институциональные изменения, а также на идентификационные модели и ценностные ориентации россиян. Она может быть выражена следующим образом:

дана социологическая характеристика группового эгоизма как производства и воспроизводства форм социального взаимодействия, направленного на приоритеты групповых интересов над общественными и неравный доступ к социальным ресурсам;

описан групповой эгоизм в контексте актуализации социальных диспозиций группового превосходства и групповой эксклюзии;

охарактеризована специфика группового эгоизма в российском обществе, связанная с разрушением государствоцентрической матрицы социальных отношений и неразвитостью навыков социальной самоорганизации;

рассмотрено воспроизводство группового эгоизма в условиях узких структурных возможностей, изменения социально-статусных позиций к социально-имущественной дифференциации;

охарактеризовано влияние и закрепление группового эгоизма в социальной мобильности российского общества;

раскрыто значение группового эгоизма как функциональной альтернативы дисфункциональному состоянию социальных институтов;

отмечено влияние группового эгоизма на выбор идентификационной модели «социального недоопределения» и присоединения к успешно адаптированным группам;

проанализирована роль группового эгоизма в деиерархизации ценностей и переходе к прагматическим установкам;

определено влияние группового эгоизма на культурный диссонанс, совмещение традиционных и рыночных ценностей для позитивного группового самочувствия;

рассмотрены замещающие функции группового эгоизма в условиях дефицита социального доверия, актуализма, обоснования и реализации краткосрочных групповых целей;

предложены пути преодоления группового эгоизма, связанные с формированием каналов согласования общественных и групповых интересов и легитимацией социального порядка.

На защиту выносятся следующие положения:

Групповой эгоизм с одной стороны воспроизводится в асимметричной системе социального взаимодействия «господствующих» и «аутсайдерских социальных групп» при неравенстве доступа к экономическим, властным и символическим ресурсам, а с другой стороны это имманентное качество любой группы. Групповой эгоизм сегментируется в «коллективных представлениях» о социальном неравенстве, как коллективном групповом стремлении, и неуверенности и нежелании группы в достижении личных и групповых целей легитимными способами.

В диспозиционной парадигме групповой эгоизм интерпретируется как актуализация социальных и культурных диспозиций, связанных с делением на «свои» и «чужие группы», а также логикой присоединения к доминирующим группам с целью получения или сохранения собственных групповых выгод. Поведенческие стратегии реализуются с целью «группового превосходства» путем усиления групповых ресурсов игрой «не по правилам» и удлинения социальной дистанции с другими социальными группами и слоями.

Групповой эгоизм в российском обществе является следствием социоструктурного и институционального изломов, перехода группового взаимодействия в состояние «неинституциональной автономности» и неструктурированности групповых интересов. В социологическом измерении

групповой эгоизм является способом презентации и реализации интересов на основе присвоения институциональных ресурсов и представления частных интересов как общесоциальных. Векторность группового эгоизма определяется доступностью группы к социальным ресурсам, развитостью социальных практик присвоения и степенью инструментализации жизненных ценностей. Поэтому наиболее адекватным представляется конструкт «трансформационного» поведения, включающий социально-дифференцирующие и социально-идентификационные индикаторы направленные на продуцирование различий, социальных фильтров и барьеров во взаимодействии с другими социальными группами.

Социальная дифференциация в российском обществе основывается на доминировании социально-имущественного расслоения, замещении образовательного и профессионального статусов «досоциальными» отношениями, что создает ситуацию конкуренции за социально-групповые привилегии «избыточности» социальных обязательств и оптимизации групповых стратегий путем перевода «ресурсов общества» в индивидуальную собственность, перемещения групповых усилий на производство и воспроизводство социальных различий с целью формирования социальных сегментов.

Доминирование в российском обществе нисходящей социальной мобильности над восходящей обеспечивается социальными фильтрами со стороны высокостатусных социальных групп, которые для сохранения «преимуществ» практикуют социальную консолидацию по отношению к базисным группам населения; негативизм базисных групп к использованию социально-инновационного потенциала определяется позицией социального клиентелизма и социального исключения. Таким образом, групповой эгоизм, как ориентация на «внутригрупповую мобильность» и создание «стартовых условий» для «своей группы», усиливает социальную дезинтеграцию общества.

Групповой эгоизм выступает функциональной альтернативой деятельности официальных социальных институтов, так как их функционирование определяется инерционностью и расхождением с существующими неформальными практиками. Поэтому групповой эгоизм является каналом «приспособления» социальных институтов к потребностям определенных социальных групп, использующих институциональные ресурсы посредством «привлечения» или давления на другие социальные группы и государство. Функциональная альтернатива характеризуется «мутацией» социальных институтов, переводом их деятельности в режим «благоприятствования» группам-монополистам.

Идентификационный выбор в российском обществе определяется предпочтением символических идентичностей, гражданским недоопределением и гипертрофированностью формулы «быть как все» в социальном взаимодействии. Выбор по формуле группового эгоизма предполагает присоединение к позитивной референтной группе на условиях приверженности групповым нормам и ценностям в ущерб общенациональной и гражданской идентичностям. При диффузности общенациональной идентичности, групповой эгоизм обеспечивает осознание принадлежности к «своей группе», создавая пространство безопасности путем дистанцирования и изоляции от других групп и обращения к обществу как ресурсной базе без отождествления с определенными общенациональными или символическими общностями, предполагающими подчиненность образов «группы» коллективному «Мы».

Групповой эгоизм представляется формой перехода от общества, где декларировались тотальный коллективизм, безусловное подчинение целям государства или коллектива к обществу, где превалируют «интересы групп». В условиях существования «двойной морали» и «травмированного сознания», привычки действовать по формуле «официального комформизма» и «жить для себя» в «досоциальных» структурах, групповой эгоизм является «естественной» формой презентации и демонстрации интересов путем «досоциального» и «внесоциального» воздействия на общество. Групповой эгоизм является выражением «плюрализма ценностей» при их деиерархизации и господстве прагматизма, использующего ценности как маркер разделения на «чужих» и «своих».

В российском обществе господствует культурный диссонанс, так как ни одна из социальных групп не представляла образец рыночной культуры в советском обществе, и освоение достиженческих принципов и норм происходит через групповое давление, обособление от других групп. В групповом эгоизме, несмотря на декларированное одобрение традиционных ценностей, прослеживается ориентированность на достижение, что имеет позитивное значение для расставания с социальным патернализмом, но одновременно воспроизводится «социальный» актуализм, негативное отношение к цивилизованным способам достижения взаимных социальных обязательств.

Социальное доверие дефицитно в российском обществе по трем причинам. Во-первых, ни одна из социальных или государственных структур не может стабильно претендовать на роль референтной, скорее идентификация происходит по социально-ностальгической или негативной мотивации. Во-вторых, уверенность в себе, которую испытывает большинство россиян, так же как и низкая вероятность повлиять на события» воспроизводят стремление к ограничению доверия «близким кругом» или «своей группой». В-третьих, социальное доверие ассоциируется с негативным опытом прошлого, и социальный цинизм является условием «более или менее успешной адаптации». Поэтому групповой эгоизм воспроизводит «доверие» к государству, как «нейтральному» к групповым интересам и «ответственному» за социальные обязательства, при этом блокируя установление даже минимальных формально-правовых границ социального доверия.

Преодоление группового эгоизма представлено совокупным эффектом изменений структурного, институционального, социально-ценностного характера. Развитие сетей социального взаимодействия связано с горизонтальным социальным контролем и достижением баланса групповых и общесоциальных интересов. Независимые социальные институты, как каналы согласования интересов, не могут возникнуть из внесоциального принуждения. Наиболее вероятно использование авторитета государства и потенциала корпоративных структур, которые, несмотря на риск элитных интересов, ориентированы на модернизацию социальных отношений и реализацию возможностей социальной мобильности. Перспективен перевод групповых ценностей на индивидуальные, связанный с воспроизводством и применением правовых норм, уровнем активности, так как привыкание к правовым нормам означает делегитимацию неформальных практик и модификацию групп «негативной солидарности» в гражданские ассоциации.

Теоретическая значимость работы. Во-первых, разработка концептуальных основ группового эгоизма в российском обществе представляет вклад в развитие теории социальной транзиции. Во-вторых, автором обоснованы методологические критерии исследования группового эгоизма, что имеет значение для теоретической реконструкции сдвигов в общественном сознании и поведении россиян.

Практическая значимость исследования состоит в возможности использования содержащихся в нем положений и выводов для разработки концепции государственной политики в социальной сфере, повышения качества управления социальными процессами и реализации определенных политико-правовых и социально-институциональных изменений с целью достижения баланса государственных, общенациональных, групповых интересов в различных сферах социальной жизни, при разработке программ социологического исследования по проблемам группового эгоизма.

Апробация работы. Основные положения и выводы диссертационного исследования докладывались и обсуждались на III Российском философском конгрессе «Рационализм и культура на пороге третьего тысячелетия» (Ростов-на-Дону, 2002), II Всероссийском социологическом конгрессе «Российское общество и социология в XXI веке: социологические вызовы и альтернативы» (Москва, 2003), всероссийских конференциях «Вертикаль власти: проблемы оптимизации воздействия федерального, регионального и местного уровней власти в современной России» (Ростов-на-Дону, 2001), «Становление нового социального порядка в России» (Краснодар, 2001), «Пути формирования гражданского общества в полиэтничном Южнороссийском регионе» (Ростов-на-Дону, 2001), «Цивилизация и человек: проблемы развития» (Ростов-на-Дону, 2001), «Социальный порядок и толерантность» (Краснодар, 2002), «Федеративные отношения на Юге России» (Ростов-на-Дону, 2003), на международной конференции «Роль идеологии в трансформационных процессах в России: общенациональный и региональный аспекты» (Ростов-на-Дону, 2006), на III Всероссийском социологическом конгрессе «Глобализация и социальные изменения в современной России» (Москва, 2006), на региональных конференциях и научно-практических семинарах кафедры социологии, политологии и права Института по переподготовке и повышению квалификации преподавателей гуманитарных и социальных наук при Ростовском государственном университете (1999-2006 гг.)

По теме диссертационного исследования разработан и читается спецкурс на отделении «Регионоведение» Южного федерального университета.

Всего автор имеет 37 публикаций, в том числе непосредственно по теме диссертационного исследования 18 научных работ, общим объемом 31,85 п.л.

Структура диссертации. Работа состоит из введения, четырех глав, включающих одиннадцать параграфов, заключения и списка научной литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении дается обоснование актуальности темы диссертации, раскрывается степень ее научной разработанности, ставится цель исследования и определяются его задачи, формулируются научная новизна и положения, выносимые на защиту.

Глава 1 «Теоретико-методологические подходы исследования группового эгоизма» посвящена выбору теоретико-методологического конструкта исследования на основе анализа существующих подходов к проблеме группового эгоизма в российском обществе, экспликации понятия «групповой эгоизм» в системе социологического знания, а также обоснованию применения к исследованию проблематики группового эгоизма социологического инструментария.

В параграфе 1.1 «Групповой эгоизм в воспроизводстве социальных отношений» автор подвергает анализу значение группового эгоизма в воспроизводстве социальных отношений, выявление его влияния на иерархию социальных отношений в российском обществе.

Подчеркивается, что в работах классиков социологии О. Конта, Э. Дюркгейма, Г. Тарда прослеживается стремление ускорить социальный прогресс при помощи объективного социального знания и социального проектирования. XIX в., на фоне которого возникли социологические науки, был знаком триумфа науки и веры в возможность преодоления эгоистических предрассудков цивилизованным мировоззрением. Такие традиции не только давали сильные «козыри» гражданским ассоциациям, но и ставили их в затруднительное положение, поскольку социология, претендуя на социальное знание, рассматривала групповой эгоизм не как нечто субъективное, воплощенное в ментальности человека, а производное от социальной структуры, социальных отношений.

В исследовании Э. Дюркгейма групповой эгоизм определяется «нормальным» в социально дифференцированном обществе, обществе с ярко выраженными социальными и культурными различиями, и задача состоит в согласовании его крайностей и приведении в состояние «умеренности», готовности к социальному самосознанию для достижения социальной стабильности. Общество сталкивается с фактами группового эгоизма в двух формах:

традиционных правил и норм поведения, оформленных в виде правовых и моральных норм;

включение в социальные и территориальные группы форм общественной консолидации.

Уже из того, что «группа думает, чувствует, действует, совершенно понятно, что это сделают ее члены, если бы они были разобщены» Дюркгейм Э. Метод сознания. Киев, 1998. С. 91., следует, что групповой эгоизм не является продолжением эгоизма входящих в группу индивидов, что он имеет социальный смысл.

Автор считает, что для Э. Дюркгейма групповой эгоизм относится к коллективным представлениям о месте группы в обществе и ее успехах. Достигнутая определенность отмечается в возникновении элитных правил, выраженных в стремлении группового превосходства и дистанции по отношению к «чужим». Дюркгейм признает, что человек, чтобы присоединиться к группе, не может относиться одинаково ко всем без предубеждения: собственная группа для того, чтобы индивид ощущал себя ее членом, дает осознание определенных социальных и социально-психологических принципов, так же как и доверие к членам своей группы должно быть выше, чем к другим, или, по крайней мере, основываться на том, что они «не хуже других». Групповой эгоизм предполагает, что другие группы также устремлены на применение группового превосходства, и ни одна группа не может выражать «общесоциальную волю» и быть инклюзивной, принятой и открытой для всех членов общества.

Групповой эгоизм проявляется по Дюркгейму:

стремлением к «переносу» значений коллективности, доверенности на автономные групповые представления и, следовательно, «избирательности» группового воззрения;

подавлением инициативы и ограничением способностей членов группы с целью ее жесткой безоговорочной консолидации;

интерпретацией и ограничением социальных и моральных приемов и норм по отношению к «чужим»;

использованием преимуществ разделения труда, включенного в групповые усилия;

кодом внутригрупповых отношений и неизбежностью принуждения по отношению к другим группам.

В работах М. Вебера групповой эгоизм классифицируется по схеме социального поведения. На наш взгляд, Вебер отрицает его отношение к традиционному поведению. Если исходным полагать поведение индивида или группы индивидов, то групповой эгоизм является социальным поведением, так как индивиды руководствуются определенным смыслом. В групповом эгоизме содержится два признака социального поведения: а) субъективная мотивация группы; б) ориентация на других.

Консолидация индивидуальности реализует схему группового эгоизма, так как выбирает в точке отсчета «собственную выгоду или пользу», что вписывается в рациональность, но имеет противоположную традицию, как обязательству жить «интересами общества». Согласно Веберу, традиционное поведение ориентируется на трансцендентальные схемы, в то время как групповой эгоизм поддерживается префекционными целями и не содержит легитимных форм. В групповом эгоизме доминируют эгалитарные установки, т. е. все индивиды действуют эгоистически и их претензии равны. Поэтому конфликты в обществе воспроизводятся возможностью осуществления потенциала группового эгоизма. Побеждает та группа, которая престижна, выигрывает путем максимального соблюдения формальных инструкций, защищающих групповые интересы. Если обратиться к веберовскому анализу бюрократии, то нельзя не признать, что групповой эгоизм этого социально-профессионального слоя выражается в «стимуляции доминирования», интеграции, так как благодаря такому поведенческому коду бюрократия наибольшим способом удовлетворяет свои групповые потребности и переводит влияние на другие социальные группы.

Выявлено, что под условиями группового эгоизма Т. Парсонс понимает:

взаимообмен между системами, когда ослабление социетальных и культурных идентичностей приводит к их иррационализации, замещению;

неадекватность поведенческих кодов и символической интеграции, что порождает поиск институциональных форм стабильности;

нарушения в социальных системах, дисбаланс между социальными ценностями, нормами, ролями и ожиданиями.

Коллектив, которому присущи целедостиженческие функции, может занимать позицию группового эгоизма, если ценности и нормы кажутся «неудобными» или «абстрактными» для достижения конкретных целей. Тогда члены коллектива, сохраняя определенный статус, стремятся к наращиванию или сохранению адаптивного потенциала отклонением от норм, не вызывающих эффекта целедостижения. Парсонс полагает, что в современном обществе групповой эгоизм связан с неадекватностью социальных ценностей и норм в условиях по выполнению целедостиженческой функции коллектива. Если коллектив не способен «определять себя» в позиции своих членов, они обращаются к другой референтной группе или вырабатывают позицию адаптации, направленной на внедрение собственных групповых норм и отклонение существующих правил группового взаимодействия. Коллектив так и не находится под абсолютным социальным контролем, так как существует множество сфер, которые не подпадают под действие социальных и профессиональных норм.

Итак, классическая социологическая мысль определяет групповой эгоизм, как отклонение от социальной интеграции, социальной идентификации, указывает на реальное девиантное давление принципов, которые содержат групповой эгоизм. Его «естественность» выводится из состояния общественных отношений, отрицания цели успеха в легитимной институциональной форме. Ориентация общества на эгоистическую деятельность, бессилие публичного права и отношение к обществу как «гаранту социальных благ» воспроизводит групповой эгоизм как общественные отношения и тип социального поведения. В классическом подходе к групповому эгоизму прослеживается стремление изгнать, табуировать в общественных отношениях групповой эгоизм, связав преодоление с более справедливым, социально гармоничным обществом, функциональностью социальных институтов и расширением структурных возможностей. Очевидно, что групповой эгоизм привлекает внимание и его существованием, как выбором, установкой в деятельности и поведении людей, в которых структурные ограничения не являются определяющими.

В параграфе 1.2 «Субъектность группового эгоизма» содержится обоснование положения субъектности группового эгоизма как диспозиций акторов социальных отношений в процессе социального взаимодействия.

Выявлено, что групповой эгоизм в работах П. Бурдье, Э. Гидденса, У. Бека не может быть описан объектно, как результат воздействия социальных структур на поведение индивидов. Недовольный социологическим объективизмом П. Бурдье указывает на пагубное заблуждение выдавать «логичные вещи за логику вещей» Бурдье П. Начала. М., 1994. С. 96.. Не менее бесполезным оказывается и социальный бихевиоризм, сводящий групповой эгоизм к игре высших инстинктов, выбору в условиях непорядка и беспорядка.

В неклассической парадигме групповой эгоизм, являясь реализацией определенных социальных и культурных диспозиций, воспроизводится в интерпретации социальных структур, конструировании упорядоченных реальностей, обоснованно предпочитает существование, идентичность и безопасность групп. Групповой эгоизм выполняет роль «страховки» в неординарной ситуации, когда группа, как и ее члены, не обладает интеллектуальными и временными ресурсами, чтобы «распознать» ситуацию. Интересы группы являются «якорем» в новой незнакомой действительности. Группа, которой приходится осваивать новое поле деятельности или взаимодействовать с представителями групп, которые более успешны в данных видах деятельности, использует свой эгоизм как в целях группового самоутверждения, так и коллективной самозащиты. Чтобы ни говорилось о сотрудничестве групп, реальностью является то, что поле - это поле борьбы, соотношения между доминируемыми и доминирующими. Критикуя субстанционализм в понимании групп, Бурдье отталкивается от представления группового эгоизма, упрощающего групповое сознание, позволяющего в условиях неопределенности, неясности позиций поддерживать конкуренцию. Очевидно, что Бурдье рассматривает групповой эгоизм с обеих точек зрения, а именно - как следствие усвоенного социального опыта, опоры на прошлое;

поиск будущего, определение перспектив достижения определенных групповых целей.

Автор считает, что в исследуемом теоретико-методологическом конструкте групповой эгоизм относится к реальности «второго порядка», символической матрицы поведения, которая связана с социальной технологией, теми позициями, которые занимают агенты в распределении социальных ресурсов. Являясь актуализацией социальных диспозиций, действием в рамках определенной социальной траектории, поведенческие стратегии основываются на выборе правил, адаптивных концепций социальной ситуации. Можно предположить, что групповой эгоизм соответствует:

способности агентов конструировать социальный мир через упорядоченность «Я-образа»;

типам социальных практик, направленных на поддержание социальной дистанции;

диспозиции «самополагания», которая осмысливает и воспринимает мир с позиции удовлетворения «Я».

Как считает Э. Гидденс, «деятельность - это неуправляемый процесс, своего рода поток, в котором рефлексивный мониторинг или сознательное отслеживание деятельности своих действий и действий окружающих составляет основу контроля» Гидденс Э. Устроение общества. М., 2003. С. 49.. Согласно данному определению, групповой эгоизм можно представить действием, акторами которого выступает группа индивидов с предполагаемой абсолютизацией группового «Я». Однако Э. Гидденс не ограничивается общим указанием и видит в групповом эгоизме непреднамеренный результат снижения преднамеренных действий индивидов, нацеленных на личное благополучие. Поэтому подходить к группе с обвинениями в групповом эгоизме некорректно, индивиды заботятся о себе, не желая жить с чужими, не разделяя интересы на «достижения» и «благополучие», что не является основанием подозревать их в эгоизме, но в целом мы можем получить групповую дискриминацию или групповую девиацию. Последствия группового эгоизма можно назвать уместными, если они недалеко по времени удаляют от события: эгоизм молодежи отличается от эгоизма бизнеса возможностью представить «цепь событий», и такой эгоизм носит в большей степени демонстративный характер, не вызывая сбоев в обществе. Вступление группы в различные пространственные и временные примирения показывает субъективные интересы представителей эгоизма и тогда сложно предположить, что влияет на рост эгоистических претензий - стремление к наживе предпринимателей, личные, либеральные экономические стандарты или «логичность» экономических нарушений. Э. Гидденс согласен с П. Бурдье в определении символической матрицы эгоизма, которая становится определенным поведенческим и идентификационным выбором.

По версии З. Баумана, «биографизация» жизни и индивидуализация жизненных стратегий снимают традиционные границы эгоизма и альтруизма «кооперации»: общество выражает недоверие, так как перестает быть гарантом социальной безопасности, продуцирует риски, и эгоизм коллектива связан с применением структурных задач в поведенческих установках индивида. Системная иерархия, которая является результатом взаимодействия на социальном макроуровне, вторгается в жизнь индивида, оставляя ему альтернативу «обособления». Отсутствие границ легитимного поведения представляется следствием отказа от оценочных претензий, конкуренции групп, связанных с претензией на общественное лидерство. В современном обществе желаемым выглядит микропорядок, уход от социального хаоса в заданный «представлением о себе» мир, устроенный таким образом, чтобы расширить свободу собственного жизненного маневра и предложить нормы поведения, внешних отношений, возможность уверенности в себе путем прогрессивного регулирования.

Польский исследователь П. Штомпка выдвинул концепцию культурной травмы, согласно которой насаждаемые быстрые изменения вызывают болезненные воздействия. С переходом к постсоциальному обществу рушатся привычные социально ценностные основания, поведенческие коды, формы символического общения. Изменения настолько внезапны и неожиданны, что индивиды не успевают адаптироваться, испытывают шок от перемен. Если в позиции З. Баумана индивиды находятся в состоянии неопределенности, потому что коллективные действия утратили эффективность, то индивиды, по мысли Штомпки, осознают и добиваются успеха хотя бы на социальном микроуровне, культурная травма парализует деятельность индивида таким образом, что он вынужден действовать реактивно, реабилитировать досоциальные отношения и смыслы. С Бауманом Штомпку объединяет признание травматической позиции. Правда, по сравнению с Бауманом, Штомпка категоричен в оценке перемен, которые затронули не только биографический уровень. Внимание Штомпки привлекают коллективные травмы, дезориентация и деструкция коллективного общения и группового поведения, вплоть до утраты идентичности или их деградации, упрощения, сведенные к массовым стандартным социальным реакциям.

По мнению П. Штомпки, групповые стратегии выражаются преимущественно в практических акциях, которые могут принять и форму группового эгоизма, если:

а) традиции массовых практик не укреплены в обществе;

б) существует вера в справедливость власти и возможность группового давления на нее;

в) доминируют чувства ценностного гедонизма, безразличия к положению других социальных групп;

г) действует формула поведения «как-нибудь все устроится, обойдется».

Параграф 1.3 «Специфика группового эгоизма в российском обществе: рамки теоретико-методологической эксплицитности» посвящен выбору эффективной методологии исследования группового эгоизма в российском обществе. Логика структурно-деятельностного подхода выражается в интерпретации группового эгоизма как канала выражения групповых интересов в условиях дисфункциональности социальных институтов и дефицита социального доверия.

Можно предположить, что групповой эгоизм как раз и делает возможным отрицательное отношение к привязке природных богатств: респонденты не доверяют ни одной группе, которая могла бы воспользоваться природными ресурсами для достижения общественного блага. Высокая степень доверия к государству является следствием недоверия к другим гражданам. В позициях россиян государство ассоциируется с его формирующей ассоциацией, которая хотя и может являться «неэффективным собственником» и пользователем природных ресурсов, но, по крайней мере, не создает ситуацию превосходящего группового доминирования, открытой демонстрации группы над другими, не допущенными к природным ресурсам. Поэтому теория модернизации вызывает больше вопросов, чем позитивных утверждений, если мы не будем исходить из «презумпции» традиционности в российском обществе. На наш взгляд, российское общество достигло такого состояния группового эгоизма, которое ориентировано на сферу потребления, а не производства, т. е. является воспитанием по своим основаниям, что более полно демонстрирует преодоление опыта ускоренной модернизации, ассоциируемой с материальными лишениями и нормированием социальных благ по должностному статусу.