Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

Мы все делаем это. Днём или ночью. На это у нас уходит примерно треть всей жизни. Примерно так начинается каждая первая работа, которую можно найти по ключевым словам «социология», «сон», «бодрствование» (и моя работа не станет исключением).

Хотя текстов, в которых устойчиво встречается выражение «социология сна», стало особенно много с 60-х годов прошлого века, но чередование сна и бодрствования как тема исследования социальных и социально-политических дисциплин возникала и раньше. Исторически первым, по всей видимости, за рассмотрение этого вопроса берется педагогика. Вот как в «Материнской школе» (1632 г.) Ян Коменский рассуждает о том, как правильно приучать детей ко сну: «8. Первое место должны занимать умеренность и воздержание, так как это основа здоровья и жизни и мать всех остальных добродетелей. К этому дети привыкнут, если им … позволят столько спать, сколько требует природа. Ведь остальные животные, следующие указаниям одной только природы, более воздержанны, чем мы. Таким образом, дети должны … спать только в то время, когда их побуждает к этому природа, именно, когда очевидно, что у них есть … потребность сна. … укладывать спать помимо их желания было бы безумным» и «20. Будет также полезным соблюдать упорядоченный образ жизни, а именно: несколько раз в день нужно ребёнку ложиться спать и снова вставать… так как это весьма полезно для здоровья и является основой порядка в будущем. Хотя это кому-нибудь может показаться смешным, однако действительно детей можно приучить к довольно приличному и приятному порядку; это доказывают примеры».

Из подобного импульса выросло несколько исследовательских традиций, связанных, среди прочего, с изучением «оптимального порядка сна»: во-первых, рассмотрение оптимального порядка с точки зрения воспитания (дальнейшее развитие педагогической мысли; интересные находки можно найти в «Педагогической поэме» (1931) Антона Макаренко, усмирявшего разошедшихся беспризорников требованием немедленно ложиться спать); во-вторых, рассмотрение оптимального порядка с точки зрения здоровья (особенно распространившееся с конца 19-го века, когда происходит постепенная и настойчивая «медикализация сна» [19]); близко к этому рассмотрению подходит изучение порядка сна с точки зрения «социальной гигиены» (например, в советской социологии 1930-х; видным представителем подхода был С. Томилин); наконец, рассмотрение порядка сна из перспективы социологии управления и организации труда (важнейшая для советской социологии тема; одна из самых главных работ здесь - «Время и труд» (1964) Г. Пруденского). Эти богатые результатами исследовательские подходы в рамках настоящей магистерской работы не используются, т.к. я не ставлю перед собой цель определить оптимальный порядок сна у студентов.

Рассмотрение проблемы сна и бодрствования в совершенно других концептуальных рамках предлагается в психоаналитически ориентированных подходах. Речь идёт не об анализе сновидений: работа Фрейда «Толкование сновидений» первой приходит на ум, но гораздо более важной в контексте моего краткого обзора теоретических подходов является работа «Очерки по психологии сексуальности» (1905). В статье «О нарцизме» Фрейд пишет: «Как болезнь, так и состояние сна связано с нарцистическим возвратом либидо к самому себе или, точнее говоря, к единственному желанию спать». Другими словами, желание спать - это прежде всего желание спать; такое утверждение - не тавтология, а очень сильный тезис о специфике феномена сна: возвращение к чистому желанию и проч. Тем не менее, идеи указанного исследовательского подхода так же не используются в настоящей работе, т.к. я не ставлю перед собой цель определить причины, по которым люди хотят спать. социальный сон бодрствование

Строго социологический взгляд на проблему сна и бодрствования при желании можно найти уже у Эмиля Дюркгейма, при этом его взгляд может поначалу показаться противоречащим тому, чем занимаюсь я в своей магистерской работе, но это не совсем так. Разбираясь с содержанием понятия «социальный факт», Дюркгейм утверждает , что указанное понятие обычно понимается неточно - как все события, которые представляют собой общий социальный интерес. Но ведь тогда любое событие в обществе может рассматриваться как социальный факт, а это неправильно: «Каждый индивид пьет, спит, ест, рассуждает, и общество очень заинтересовано в том, чтобы все эти функции отправлялись регулярно. Если бы все эти факты были социальными, то у социологии не было бы своего собственного предмета и ее область слилась бы с областью биологии и психологии». Далее Дюркгейм определяет социальные факты как типы чувствования, мышления или поведения, которые, во-первых, находятся вне индивида, и, во-вторых, наделены принудительной силой и навязываются индивиду независимо от его желания. В конце рассуждения Дюркгейм приводит такой пример: «…Стоит только обратить внимание на то, как воспитывается ребенок. Если рассматривать факты такими, каковы они есть и всегда были, то нам бросится в глаза, что все воспитание заключается в постоянном усилии приучить ребенка видеть, чувствовать и действовать так, как он не привык бы самостоятельно. С самых первых дней его жизни мы принуждаем его есть, пить и спать в определенные часы, мы принуждаем его к чистоте, к спокойствию и к послушанию; позднее мы принуждаем его считаться с другими, уважать обычаи, приличия, мы принуждаем его к работе и т. д.».

Другими словами, рассматривая сон и бодрствование просто как периодически повторяющийся и общественно важный механизм, мы не занимаемся социологией (с точки зрения Дюркгейма; сегодня есть, как мы увидим ниже, и другие взгляды на этот вопрос). Но если обратить внимание на то, как происходят переходы между сном и бодрствованием, как устроены порядки их чередования (как для индивидов, так и для групп), как им обучаются, то мы обнаружим множество социальных фактов, подлежащих социологическому исследованию.

Перефразируя один из ключевых текстов о социологическом исследовании сна [7, p.46], можно сказать, что «тезис настоящей работы состоит в том, что человеческий сон - это важное социальное событие». В самом деле, «сон обычно понимают как время покоя и безмятежности, то время, когда тело и разум расслаблены и восстанавливаются после дневной активности, то время, когда практически ничего не происходит. Эти предположения частично ошибочны, поскольку сон является в действительности активным процессом» [24, р. 7]. Этот «активный процесс» можно понять как непрекращающийся поиск баланса между динамическим напряжением разных социальных структур: между трудом и отдыхом, между физическим и социальным пространством, между распорядком индивида и распорядком группы.

В своей магистерской работе я исследую поиски такого баланса социальных режимов сна и бодрствования среди представителей специфической группы - студентов. Выбор темы, очевидно, в значительной степени мотивирован личным интересом - я сам студент и постоянно сталкиваюсь с проблемой нахождения баланса между социальными требованиями и требованиями собственного усталого организма, - но только личным интересом не ограничивается. Я бы хотел начать пояснение более общего (не такого частного) значения и актуальности своей работы с важного примера, который может показаться немного далеким от современности и, вообще говоря, действительно является таковым, но позволит мне навести фокус в первую очередь именно на современность. Этот пример я нашёл в книге Лео Мулена «Повседневная жизнь средневековых монахов Западной Европы (X-XV вв.)»: «следуя книге отца Кузена, рассмотрим распорядок, типичный для клюнийского ордена в период равноденствия, то есть на первую половину апреля -- начало пасхального времени, а также распорядок дня на вторую половину сентября».

Кроме того, Мулен уточняет, что в разные времена года средняя продолжительность сна монахов варьировала от 6 часов 20 минут в период летнего солнцестояния и Пасхи до 9 часов в конце сентября, а среднегодовая продолжительность сна составляла 7 часов 10 минут. Мы видим, что баланс сна и бодрствования монахов сильно отличается от современных практик. Монахи вынуждены находить равновесие между ритуальным служением, определяемым религиозной доктриной, повседневным трудом, определяемым календарными сезонами и сельскохозяйственными циклами, жизнью в замкнутой общине и индивидуальными потребностями - и, в результате, отправляются спать с наступлением темноты, в ночное время дважды просыпаются для молитв, окончательно просыпаются с восходом солнца, отдыхают около часа в полдень. Современные практики сна в «обществе 24/7» подробно рассматриваются в пункте 1.2.3. первой главы. Здесь же достаточно сказать только, что сегодня мы вынуждены искать баланс сна и бодрствования в однообразном времени пятидневной рабочей недели: между буднями и выходными, между удовольствием (и одним из возможных развлечений) и тратой слишком дорогого ресурса - времени, и так далее.

В конце своего рассказа о режиме дна средневекового монаха Мулен заключает: «Такой образ жизни, совершенно очевидно, не всем по вкусу. Гио де Провен сетует по поводу режима монахов Клюни (хотя Клюни был не самым строгим орденом): Заставляли там меня, без вранья,/ Чтоб, когда я спать хотел,/ Я бы бдел,/ А когда я есть хотел,/ Чтобы зверский пост терпел.» Действительно, нахождение баланса сна и бодрствования между всеми возможными динамическим напряжениями представляет собой нетривиальную проблему, решения которой являются по необходимости социальными решениями.

Вопрос, на который я хочу ответить в своей магистерской работе таков: как возможно согласование часто противоречивых социальных режимов сна и бодрствования, в которых находят себя студенты?

Чтобы ответить на этот вопрос, мне понадобится решить следующие задачи:

1) Определить, каким образом студенты находят баланс между специальными социальными требованиями (необходимость посещать занятия, читать специальную литературу, писать научные работы в срок, сдавать экзамены), общими социальными требованиями (повседневные требования труда и поддержания социальных связей) и неизбежной усталостью.

2) Определить, каким образом студенты находят баланс между индивидуальным расписанием сна и бодрствования студента и расписаниями его окружения? Эта задача разбивается на два взаимно-дополнительных вопроса: вопрос о физическом и социальном времени и о физическом и социальном пространстве.

3) Охарактеризовать дискурсивное оформление результатов поиска студентами баланса между социальными режимами сна и бодрствования.

В решении указанных задач и в ответе на поставленный выше исследовательский вопрос я обращаюсь преимущественно к современным концепциям исследования сна и бодрствования, которые ведут своё происхождение из перспективы социологии тела: сон накрепко связан с таким телесными феноменами как секс и смерть. (Эта связь легко обнаруживается и в массовом сознании: достаточно вспомнить многозначность слова спать или метафору «вечного сна»). Как поэтически выражается один из самых продуктивных современных социологов, занимающихся темами сна, Саймон Уильямс: «сон это предельное состояние; сон парит между произвольным и непроизвольным, целенаправленным и бесцельным, сознательным и бессознательным, бодрствованием и смертью, отличаясь от последней лишь своей большей или меньшей обратимостью» [30, p. 314]. Уильямс же выделяет две повестки в социологическом изучении сна [32]. Первую из них он называет консервативной, или конвенциональной; в её рамках практики, связанные со сном, понимаются как составная часть социальной реальности и практик бодрствования, т.е. сон здесь рассматривается лишь как ещё одна социологическая тема в ряду прочих. Вторую из повесток Уильямс называет критической, или радикальной; здесь речь идёт о проблематизации противопоставления сна и бодрствования, и это позволяет говорить о подлинной социологии сна.

Впрочем, на какой бы повестке ни остановился исследователь, ему или ей скорее всего придется исходить из нескольких предпосылок [21]:

1. Сон следует рассматривать как действие, о котором договариваются;

2. Социологическое исследование сна требует двойного фокусирования на феноменологическом (т.е. на опыте) и дискурсивном (т.е. на репрезентации), на телесном и на культурном, на институциональном (т.е. макро-) и на индивидуальном (т.е. микро-) аспектах сна.

3. В любой аналитическом подходе следует принять, что поворот к чистому социальному конструкционизму отрицал бы физиологические элементы, лежащие в основании сна, что было бы заблуждением.

Я вижу необходимость дополнительно развернуть последнюю из предпосылок. На самом первом, на самом поверхностном уровне, сон представляет собой практически чистое присутствие , не связанное со значениями и практиками. Присутствие сна - это просто лежащее в конкретном пространстве конкретное тело, для которого к тому же не существует времени (время возникает только с пробуждением). А для присутствия, следуя логике Гумбрехта, характерна ситуативная структура внезапности и расставания; применительно ко сну - это внезапность погружения в сон и расставание со сном в пробуждении. Может быть, поэтому сон и остается такой неуловимой и ускользающей социологической темой. Именно из-за того, что сон - это присутствие, разговаривать с людьми об их опыте сна непросто, и это накладывает определённые ограничения на возможности интервью (которое используется в моём эмпирическом исследовании в качестве метода сбора данных).

В первой главе своей работы я начинаю с критического обзора литературы по теме, затем продолжаю теоретическим анализом из социологической перспективы специфики сна и связанных с ним практик. Эта часть главы состоит из трёх разделов и кратких выводов. В первом разделе рассматриваются концепты, имеющие отношение к «природе сна», и демонстрируется его значительная социо-культурная пластичность; во втором - обсуждаются механизмы и формы институционализации сна; в последнем - показывается, что социальное событие сна по необходимости представляет собой воплощённый результат некоторого контекстуального согласования.

Во второй главе обоснован и описан дизайн эмпирического исследования, в третьей главе представлены и обсуждаются его результаты.

ГЛАВА 1. Социологические теории сна и бодрствования

1.1 Критический обзор литературы

В последние годы появилось несколько работ, авторы которых попытались согласовать отдельные идеи других исследователей, занимавшихся близкими к социологии сна темами, свести в общую схему полученные ранее исследовательские результаты и даже выявить логику развития изучения практик, связанных со сном, из социологической перспективы. В первую очередь, среди такого рода систематизирующих работ следует назвать статью Роберта Мидоуса 2005 года «Согласованная ночь: концептуальная рамка воплощенности для социологического исследования сна» [19] и статью «Социологическое значение сна: прогресс, проблемы и перспективы» [31], написанную Саймоном Уильямсом в 2008 году. Предлагаемые этими исследователями теоретические интеграции схожи главным образом своей уверенностью в том, что сон и окружающие его практики являются серьёзной социологической проблемой, но ощутимо не совпадают по составу корпусов базовых текстов и, следовательно, исследовательским темам. Расхождения объясняются тем, что Мидоус и Уильямс представляют собой различные направления социологической мысли. Я хочу рассмотреть подробнее диагнозы текущей ситуации в «социологии сна», поставленные каждым из авторов, и затем сравнить их, после чего предложу свою критику и уточнения.

Роберт Мидоус из Университета Суррея подходит к проблематике практик, связанных со сном, со стороны социологии тела и гендерных исследований. Весь объём имеющейся на данный момент литературы о социологических аспектах сна он подразделяет на пять крупных теоретических областей [19, p. 241]:

1. Обоснование возможности социологии сна;

2. Права и обязанности человека, находящегося в состоянии сна;

3. Коммодификация сна;

4. Медикализация сна;

5. Гендерные размерности опыта сна.

В первую область попадают все относительно ранние теоретические работы, в которых постулируется сама возможность социологического исследования сна и рассматриваются те характеристики сна и связанных с ним практик, которые открыто демонстрируют свою укоренённость в социальном (например, уязвимость сна индивидов и необходимость обеспечения его защиты на уровне групп или впечатляющее разнообразие режимов сна и бодрствования среди различных культур или социальных групп и т.д.). Должен отметить, что Мидоус приводит здесь в качестве примера подобной первопроходческой работы статью «Бессознательное и общество: Социология сна» Брайана Тэйлора 1993 года [28] и не упоминает двух гораздо более ранних и не менее важных статей Вильхельма Обера и Харрисона Уайта, написанных ещё в конце пятидесятых годов прошлого века [7 и 8]; Тэйлор, впрочем, тоже на эти статьи не ссылается.

Во вторую теоретическую область попадают работы, выполненные в русле социологической традиции функционализма; ключевые авторы здесь - Барри Шварц [23] и Саймон Уильямс [см., напр., 30]. Основная идея в этих текстах состоит в том, что сон встроен в социальный порядок, или, иначе говоря, институционализирован. Из этого следует, что можно понимать спящих людей как исполняющих социальную роль спящего, с правами и обязанности, предписанными этой роли, и правильным или неправильным исполнением роли. Кроме того, для приверженцев этого подхода важными являются идеи Эрвинга Гоффмана (относящиеся как к представлению себя другим в повседневной жизни, так и к специфике тотальных институций типа психиатрических больниц и тюрем).

В третью область попадают работы, связанные с исследованием специфики практик сна и особенностей коллективных представлений о сне в обществе потребления. Мидоус ссылается здесь на несколько коллективных статей, написанных Робертом Уильямсом совместно с Шерон Боден, Пэм Лоу и Деборой Стейбург, например: «Социальное конструирование сна и работы в британских печатных СМИ» или «Пробуждение к сонливости: Модафинил, медиа и фармацевтикализация ежедневной/ еженощной жизни». Все это работы эмпирического толка, которые имеют дело с анализом дискурсов о сне в современном капитализме.

В четвёртую область попадают работы, имеющие отношение к анализу характерного для современности феномена медикализации сна, или, другими словами, превращения сна в медицинскую проблему. Кроме Саймона Уильямса («Сон и здоровье») Мидоус упоминает ещё двух авторов - Дженни Хислоп и Сару Арбер («Понимая управление сном у женщин»).

Наконец, в пятую теоретическую область попадают те работы, авторы которых заинтересованы в анализе гендерного измерения практик, связанных со сном (например, неравномерное распределение сна между молодыми родителями и подобные вопросы). Важнейшими авторами здесь Мидоус называет упоминавшихся в предыдущем абзаце Хислоп и Арбер; работы самого Мидоуса так же попадают в эту область. (Замечу в скобках, что Мидоус, Хислоп и Арбер представляют один университет).

У меня есть несколько претензий к систематизации литературы, предложенной Робертом Мидоусом.

Во-первых, он упускает из внимания как отдельные заметные работы, так и целые исследовательские направления, имеющие прямое отношение к обсуждаемому вопросу. Так, кроме незамеченных Обера и Уайта, о которых речь уже велась, следует назвать Петера Крафтла и Джона Хортона, предложивших [17] интересную и перспективную идею социальной географии сна, или Тома Крука с его замечательной работой о практиках сна в Викторианской Англии [13]. Но что ещё хуже, Мидоус совсем не обращается к огромному пласту исследований бюджетов времени, а ведь в рамках этого подхода обнаруживается довольно много релевантных работ [см., к примеру, 9, 15, 22]. Другое значимое направление исследований практик, связанных со сном, которое не попадает в систематизацию Мидоуса - этнография и антропология сна в различных культурах [10, 11, 26, 27].

Во-вторых, предлагаемое Мидоусом разделение на две отдельные области исследований «коммодификации» сна и «медикализации» сна, выглядит крайне спорным: и та, и другая тема имеет отношение к анализу дискурсов о сне в популярной, массовой культуре современного общества. Неудивительно поэтому, что круги авторов, занимающихся этими темами, так сильно пересекаются.

Наконец, и это самое сильное возражение, в классификации Мидоуса нет единого основания. Вот почему она ощутимо напоминает знаменитую классификацию животных из китайской энциклопедии Борхеса. Мидоус смешивает воедино несколько принципов для классификации: место работы в совокупном корпусе текстов, социологическую перспективу и объект социологического анализа.

Систематизация литературы по социологии сна, предлагаемая Саймоном Уильямсом, профессором социологии из Университета Уорика, представляется более удачной; он выделяет семь ключевых тем социологического исследования сна [31, p. 640 и далее]:

1. Тело и общество;

2. Роли и распорядки;

3. История и культура;

4. Работа и занятость;

5. Гендер и биография;

6. Здоровье и болезнь;

7. Политика и этика.

Ссылаясь на Альфреда Шютца, Томаса Лукмана и Мориса Мерло-Понти, Уильямс показывает, что существует серьёзное напряжение между телесностью сна и социальной структурой, в которой сон воплощается (это напряжение приведёт нас чуть позже к важной оппозиции натуральный сон/ социальный сон). Исследования практик сна на этом основании проводил сам Уильямс, а кроме себя он называет ещё Роберта Мидоуса.

Вторая тема, выделенная Уильямсом - «роли и распорядки» - полностью соответствует предложенной Мидоусом области «права и обязанности спящего человека». Однако в этом случае в корпус релевантных текстов попадает, среди прочих, «первопроходческая» статья Тэйлора.

Под заголовком «История и культура» Уильямс предлагает рассматривать то, как практики сна изменяются исторически и культурно (этого раздела очень не хватает систематизации Мидоуса). Во-первых, он ссылается на «процесс цивилизации» Норберта Элиаса (практики сна становятся всё более приватными), а во-вторых - на кросс-культурные работы Стейджер и Бранта (об особенностях практик сна в Индии, Китае, Японии и т.д.).

Содержание четвёртой темы, выделенной Уильямсом, неожиданно вызывает определённое смущение: речь идёт здесь о практиках сна в «обществе 24 на 7» (имеется в виду современная модель тайминга: семь суток по двадцать четыре часа). Основными авторами здесь Уильямс называет Чарльза Лидбитера с книгами «Мечтать не вредно: сон в обществе 24 на 7» (2004) и «Время спать» (2003, в соавторстве с Джеймсом Уисдоном). Авторы рассматривают, в частности, возникающую в некоторых британских компаниях практику оборудования специальных мест, где работники могут некоторое время подремать, чтобы восстановить свои силы и продолжить работу. Под заголовком «Работа и занятость» всё-таки естественнее было бы ожидать исследования бюджетов времени.

Пятая тема, выделенная Уильямсом - «гендер и биография» - снова примерно соответствует одной из предложенных Мидоусом областей («гендерные размерности опыта сна»). При этом совпадают ключевые авторы и работы - Арбер и Хислоп, а также Мидоус.

В рубрику «Здоровье и болезнь» Уильямса попадает заметно больше текстов, по сравнению с областью «Медикализация сна» Мидоуса, т.к. Уильямс оставляет свободное пространство для исследований медицинских практик сна и практик «здорового сна» наравне с коллективными представлениями об этих феноменах, тогда как у Мидоуса места достаточно лишь для дискурсов о сне. Среди ключевых авторов по теме Уильямс называет самого себя, Стива Кролль-Смита из Университета Северной Каролины, а также Хислоп и Арбер.

Наконец, под темой «Политика и этика», понимаемой достаточно широко, Уильямс имеет в виду работы, изучающие то, каким образом сон институционализирован в современном обществе, и что можно ожидать в ближайшем будущем. Здесь снова возникает Лидбитер (с идеей «общества 24 на 7»), но кроме него Уильямс упоминает Кролль-Смита, а также ссылается на идеи Мишеля Фуко о развитии «дисциплинарного общества».

Классификация, предложенная Уильямсом, проводится по единому основанию - теме исследования, и поэтому вызывает гораздо меньше возражений, по сравнению с классификацией Мидоуса. Тем не менее, и она не лишена определённых недостатков, самый главный из которых - пересечение тем: так, различить «работу и занятость» и «политику и этику» в интерпретации Уильямса непросто, если вообще возможно. (Не только потому, что Лидбитер с одной и той же работой попадает в две разные рубрики, но и потому, что идеи Фуко более органично вошли бы в рубрику «История и культура», наравне с идеями Элиаса). С другой стороны, если переопределить «работу и занятость» с точки зрения анализа бюджетов времени, классификация Уильямса приблизится к совершенству.

Внимательный анализ двух классификаций обнаруживает, что в настоящее время есть две сплочённые группы исследователей, занимающихся социологическим анализом феномена сна. Одна из них включает в себя Мидоуса, Арбер и Хислоп: они представляют Университет Суррея и особенно интересуются гендерным измерением сна и дискурсами о сне в массовой культуре. Другая - состоит из Уильямса, Стейджер и Бранта, представляющих Университет Уорика; эта группа исследователей фокусирует свой научный интерес в большей степени на институционализации практик сна в разнообразных контекстах. Представители обеих групп прекрасно осведомлены друг о друге и об исследованиях, которыми они все занимаются.

Однако остаётся значительное число отдельных, разрозненных работ о социальных аспектах практик, связанных со сном. Эти работы не всегда целиком принадлежат дисциплине социологии и потому могут оставаться незамеченными, хотя содержат в себе значительный эвристический потенциал именно для социологической теории [см., напр., 6, 17, 25 представляющие соответственно дисциплины экономики, социальной географии и истории].

1.2 Границы и пластичность сна

1.2.1 Природный и социальный сон

Как уже отмечалось выше, влиятельнейшей традицией социологического исследования сна стала социология тела. Именно отсюда происходит одна из базовых бинарных оппозиций, применяемых в анализе рассматриваемого феномена: биологическое/ социальное.

Очевидно, что такое различение есть прямое следствие телесности сна: в первую очередь, состояние сна - это одно из возможных состояний человеческого тела. Поэтому «сон, как и тело, является одновременно и социальным и природным феноменом» [19, pp. 241-242]. С одной стороны, человеческое тело и сон неизбежно находятся в известных биологических границах, но, с другой стороны, социальный контекст, в который погружено тело и в котором тело чередует состояния бодрствования и сна, серьёзно ограничивает диапазон возможных биологических, природных проявлений и реакций. Так, Мидоус утверждает [19, p. 241], что сон как действие (т.е. социальные практики, связанные со сном, социальная сторона сна) оказывает влияние на сон как процесс (т.е. на физиологические события, совершающиеся во время сна, на биологическую сторону сна) и наоборот. Далеко за примерами ходить не надо: представим спящего на лавочке в парке (социальное влияет на физиологическое) или перетягиваемое одним из партнёров во сне на себя одеяло (физиологическое влияет на социальное).

Однако дихотомия природного и социального аспектов сна имеет отношение не только к телесности, но подкрепляется другим важным различением - связанным со временем. Действительно, состояние сна характеризуется не только телесностью, но и временной длительностью. При этом длительность сна с физиологической точки зрения и длительность сна с социологической точки зрения обычно различаются. Так, поход в туалет или реакция на звуковые сигналы от мобильного телефона, ненадолго прерывающие сон как физиологический процесс, обычно не считаются бодрствованием.

Расхождения между двумя видами длительности сна сказываются, когда индивида просят оценить количество необходимого или доступного ей или ему сна: обычно люди склонны преувеличивать величину первого и преуменьшать размер второго [12, p. 119]. Кроме того, утверждается, что восприятие времени во сне и времени сна ощутимо отличается от восприятия времени в состоянии бодрствования [7, p. 51]. (Замечу в скобках, что эта проблема требует особенно тщательного обсуждения в исследованиях бюджетов времени с помощью дневникового метода, вызывая серьёзные вопросы о его надежности.)

Таким образом, природный и социальный сон пересекаются, но никогда не совпадают полностью [31, p. 643], и в этом зазоре между двумя феноменами лежит мой исследовательский интерес.

1.2.2 Биологические границы сна

Отправным пунктом любого социологического исследования сна и связанных с ним социальных практик служит тезис о том, что сон - это физиологическое состояние и биологическая потребность «в одном ряду с сексом, воспроизводством, болезнью, питанием, взрослением, физической болью и так далее» [7, p. 46]. Внимательное рассмотрение и анализ специфических характеристик этого состояния и этой потребности позволяют обнаружить те точки, в которых биологические импульсы теряют свою стимулирующую способность, уступая место действию социальных сил.

С точки зрения эволюционной биологии, физиологическое состояние бодрствования представляет более серьёзную проблему, чем физиологическое состояние сна: «нормальное состояние низших форм животной жизни или человеческих младенцев - сон; пробуждение случается лишь тогда, когда возникает какая-либо специфическая физиологическая потребность, удовлетворить которую возможно только с помощью сознательно управляемой деятельности» [цит. по: 8, p. 4]. Идея о том, что сон является базовым биологическим состоянием (в том числе и) человека, противоречит повседневной интуиции и может показаться вызывающей в отношении социологии, в которой обычно рассматриваются осознанно действующие индивиды. Это противоречие, однако, возможно только на поверхностности, ведь биологическая норма связано с социальностью очень опосредованно. Кроме того, у взрослых представителей Homo Sapiens развивается, в качестве важного эволюционного преимущества, способность к бодрствованию по выбору (за эту способность отвечает участок головного мозга в кортикальной области).

Таким образом, в отличие от животных, у которых можно наблюдать сон и бодрствование (и их чередование) только по необходимости, у взрослого человека добавляется ещё два специфических состояния - бодрствование по выбору и сон по выбору. Возможность управлять в определённых пределах пробуждением и засыпанием позволяет говорить о пластичности человеческого сна (и бодрствования) [8; 16].

Пластичность человеческого сна на физиологическом уровне выражается ещё в нескольких фактах [8; 16]:

o Не обнаружено физиологических механизмов, которые бы привязывали чередование сна и бодрствования к астрономическим циклам, например, к смене дня и ночи: наступление темноты не вызывает сон, также как и рассвет не приводит с необходимостью к пробуждению.

o Легко наблюдаемый регулярный циклический аспект чередования сна и бодрствования не является унаследованным.

o Точно оценить «минимальное» количество необходимого сна, равно как и физиологическую ценность дополнительного сна (сверх минимально необходимого количества) крайне сложно: это слишком зависит от паттерна сна (сложно судить, даже если рассматривается регулярный сон одним блоком). В общих чертах можно говорить лишь о том, что это количество составляет приблизительно 7±2 часа, и что в детстве люди в среднем спят дольше, а в старости - меньше.

Вот как об этом пишет физиолог Натаниэль Клейтман, особенно глубоко занимавшийся обсуждаемой темой: «Несомненно, в физиологической природе сна нет никакого унаследованного циклического аспекта. Детей воспитывают так, чтобы они придерживались паттернов человеческого сна, принятых в их обществах, и постепенно дети вырабатывают физиологический ритм, подходящий к этим паттернам. Когда паттерн изменяется, например, во время прохождения воинской службы или на работе со сменным графиком, физиологический ритм соответственно сдвигается, с некоторым временным лагом в несколько недель или месяцев. Паттерны человеческого сна, таким образом, не могут быть объяснены только лишь на основе физиологии» [цит. по: 8, p. 5]. Другими словами, многие элементы сна, которые обычно рассматриваются как «естественные», являются, скорее, выученной социальной практикой и подлежат, следовательно, тщательному социальному анализу.

Важно отметить, что сон и бодрствование не являются строго различимыми и взаимно исключающими друг друга состояниями [16, pp. 357-358]. Широко распространённое противоположное мнение основано на ошибочном смешении бодрствования с сознанием, а сна - с отсутствием сознания. Именно на этом заблуждении играет Мерло-Понти, когда пишет: «Когда я сплю - я никогда не сплю полностью» [Цит. по: 30, p. 319].

Действительно, можно говорить о том, что сознание в конкретный момент времени либо есть, либо нет: достаточно обратиться к двум критериям - 1) критическая (т.е. не стереотипная) реакция на стимулы и 2) наличие памяти. Тогда в состоянии бодрствования могут обнаруживаться признаки отсутствия сознания, так же как в состоянии сна могут находиться признаки присутствия сознания. Если первая часть утверждения в примерах не нуждается, то для иллюстрирования второй предлагаю вспомнить людей, которые спят в общественном транспорте и которым удаётся, тем не менее, не пропустить нужную остановку. Если позаимствовать аналогию у Клейтмана [16, p. 358]: сон и бодрствование как разные физиологические формы состояния человеческого сознания соотносятся между собой примерно так же, как разные физические формы состояния H₂O - вода и лёд. Другими словами, состояния сна и бодрствования характеризуются плавностью, градиентностью континуального сознания.

Таким образом, пластичность, относительная управляемость и (логически следующая из них) вариативность практик сна коренятся в особенностях физиологического состояния сна.

1.2.3 Разнообразие сна

Когда Саймон Уильямс утверждает, что сон характеризуется «высокой степенью социо-культурной пластичности» [30, p. 314], он не преувеличивает. Действительно, если обратиться к культурам, отличным от европейской (в широком смысле), то многообразие бытующих там практик, связанных со сном, производит сильное впечатление. Примеры некоторых из таких практик можно найти в работах Л. Бранта об изменениях режима сна и бодрствования в свободных экономических зонах современного Китая [10] или о паттернах сна в Индии [11], а так же в описании Б. Стейджер японского феномена «инэмури», который можно наблюдать и в наши дни [26].

Одним из важнейших результатов этих относительно этнографических работ стала проблематизация привычного и кажущегося естественным («коренящимся в физиологии») современном европейском паттерне сна: регулярный сон, происходящий одним непрерывным периодом в ночное время. Строго говоря, этот вариант лишь один из возможных и получил распространение сравнительно (в историческом масштабе) недавно. Так, Брант [10] предлагает следующую классификацию паттернов сна:

Первый вариант, как уже было сказано, характерен для современного европейского общества. Двухфазный сон - из названия понятно, что в этом случае в течение суток человек спит двумя блоками времени, чаще всёго разного размера, - наблюдается, например, в культурах, знакомых с феноменом сиесты или послеполуденного отдыха. Обычно это страны с жарким климатом; впрочем, паттерны двухфазного сна можно наблюдать и в умеренных широтах: достаточно вспомнить, например, «тихий час» в детских садах, пионерлагерях и больницах в Советском Союзе и в пост-советских государствах. Многофазный сон представляет собой чередование нескольких периодов сна и бодрствования в течение суток. В качестве примера этого паттерна обычно приводят уже упоминавшийся феномен «инэмури». Инэмури - это краткие периоды сна в дневное время в публичных местах: работники корпораций или чиновники или студенты жертвуют своим сном ночью, чтобы лучше работать, и поэтому им позволительно вздремнуть днём, если выдалась свободная минута или ситуация, в которой они находятся, не требует их актуального внимания. Другими словами, немного поспать на лекции или на совещании - это социально одобряемая практика в Японии [26]. Однако можно найти и не настолько экзотические примеры многофазного сна - этот паттерн наблюдается в современных европейских обществах среди бездомных и бродяг [5, p. 14].

Таким образом, эссенциалистская идея «природного сна» поставлена под вопрос как минимум в двух аспектах: 1) люди могут систематически спать не только ночью, но и днём, и 2) люди могут систематически спать несколько раз в течение суток. Кроме того, в приведенных примерах возникает ещё одна важная тема, которая будет подробнее проанализирована в разделе 1.3.3., но её необходимо затронуть также и в этом месте - различение сна в публичных и в приватных местах. Так, многофазный сон, по сравнению с однофазным, с большей вероятностью происходит в дневное время и в общественном пространстве. Наконец, последняя тема, которая касается специфики различных паттернов сна, заслуживает обсуждения прямо сейчас. Речь идёт об исторических изменениях паттернов сна. В ещё недавно бывших традиционными обществах Индии и Китае за экономическим развитием следует постепенное исчезновение практики послеполуденного сна [см. 10; 11]: двухфазный сон сменяется с одной стороны однофазным (в случае квалифицированных рабочих и служащих), а с другой - многофазным (в случае неквалифицированных мигрантов из деревень в города).

В этой связи можно выдвинуть предположение, что однофазный сон является следствием становления и развития индустриального капитализма. Такое предположение подкрепляется свидетельствами о паттернах двухфазного сна в домодерной, докапиталистической Европе [31, p. 644]. Следовательно, особенно интересным становится вопрос об эволюции паттернов сна в Европе. Исторические изменения практик, связанных со сном, в европейских обществах анализировались из нескольких теоретических перспектив [см. 5; 8; 13; 18; 25; 28; 30; 31].

Один из возможных подходов обнаруживается в работах Норберта Элиаса и его анализа процесса цивилизации [5, pp. 7-9; 31, p. 643]. История европейского общества по Элиасу представляет собой постепенное развитие более сложных культурных форм социального взаимодействия: кровная месть сменяется дуэлью, рыцарские турниры - футбольными матчами, в какой-то момент европейцы перестают есть руками и начинают вилками и ножами и так далее. Связанные со сном практики, так же как и прочие «природные», или «животные», телесные функции человека, прошли через процесс цивилизации, что выразилось в перемещении сна из общественных пространств в частные, приватные пространства вроде отдельных специальных спальных комнат. Спальня медленно, но верно становится закрытым и непроницаемым для посторонних, по-настоящему интимным местом; развивается своеобразный «этикет» спальни, достигающий пика своей разработанности и строгой детализации в викторианскую эпоху [13]. Элиас назвал такие изменения индивидуализацией сна.

Другой продуктивный подход к рассмотрению эволюции паттернов сна в Европе можно найти в идеях Мишеля Фуко о становлении дисциплинарного общества [5, pp. 9-10; 30, p.317]. Под дисциплинарным понимается такое общество, в структуре которого фундаментальное место занимают практики «эффективного» управления людьми («гавернментальности» или «режимов власти» - в терминах Фуко). Подобное управление осуществляется посредством упорядочения и контроля, при этом внешнее наблюдение и внешние формы контроля постепенно заменяются внутренними: «самонаблюдением, самоконтролем, самосовершенствованием» [31, p. 649]. Выдающиеся образцы «дисциплинирования» сна предоставляет функционирование таких занявших особое место в Новое время институтов как тюрьмы, больницы, школьные учреждения и проч., с их жёстко структурированным распорядком дня, строгим временем отбоя и подъёма, специально оборудованными и постоянно доступными полному обзору спальными местами и т.д.

Важно отметить, что дисциплинирование сна происходит параллельно его индивидуализации - и оба процесса взаимно поддерживают один другой, сходятся в базовом структурном отношении наблюдатель/ наблюдаемый. Брайан Тэйлор отмечает [28, p. 466], что процессы индивидуализации и дисциплинирования так же отчётливо различимы в ходе биографии современного человека: сон младенца или маленького ребёнка постоянно находится под наблюдением взрослых, однако с взрослением ребёнка, её или его сон становится более отделённым и отдалённым от родительского внимания, т.е. приватным. Паттерны сна воспитанного ребёнка уже не вызывают у родителей беспокойства в двух отношениях: как с точки зрения озабоченности нормальным состоянием ребёнка, так и с точки зрения подверженности других практик родительских практик разрушительным для них интервенциям неупорядоченных феноменов детского сна.

Ещё одним плодотворным подходом (так же ведущим своё происхождение от теоретических работ Фуко) к изучению культурной эволюции паттернов сна является анализ дискурсов о сне [5; 25; 31]. В результате исследований, выполненных в рамках этой традиции, были глубоко и многосторонне описаны процессы «медикализации» сна. В конце XIX-начале XX веков сон становится сложной проблемой с точки зрения медицины - проблемой «здорового сна». Эта проблема поначалу была связана с вопросом, как сделать так, чтобы маленькие дети «хорошо спали», а затем - что делать с «нездоровым сном» у взрослых [25]. В это же время происходит легитимация усталости вследствие «плохого сна» в качестве сильного оправдания индивидуальных ошибок на рабочем месте. Очевидно, что процесс «медикализации» сна коррелирует с «дисциплинированием» сна, но так же служит опорой «индивидуализации», т.е. эти три процесса неразрывно сплетены между собой.

Что касается культурных форм сна в (пост-)современном постиндустриальном обществе, то они, во-первых, в целом не отличаются кардинально от выработанных в Новое время, а во-вторых, продолжают эволюционировать в нескольких направлениях, магистральные из которых - паттерны сна а) в обществе 24/7 и б) в обществе потребления [5; 14; 30; 31]. Под обществом 24/7 (термин Чарльза Лидбитера [31, p. 649]) понимается привычный в современном мире распорядок повседневной жизни - 24 часа, 7 суток, пятидневная рабочая неделя, восьмичасовой рабочий день, культ пятницы и «моральная ответственность не клевать носом на работе». Паттерны сна структурно встроены в этот контекст: просыпаться в будние дни рано утром примерно в одно и то же время; засыпать в будни желательно не слишком поздно; засыпать и просыпаться в выходные дни заметно позже, чем в будни; спать в выходные дни намного больше, чем в будни и т.д. В последнее время, по мнению Бригитты Стейджер и Стива Кролль-Смита, намечаются тенденции к изменению такого режима сна [27]: в некоторых фирмах оборудуются специальные спальные места, чтобы сотрудники могли отдохнуть какое-то время от своей работы (своеобразное проникновение паттернов многофазного сна в публичном пространстве). Концепт «общества потребления», который во многом совпадает по своему объёму с концептом «общества 24/7», предназначен подчеркнуть одну принципиально важную черту современной жизни - связь всех социальных практик с процессом потребления и распространением консьюмеристских моделей образа жизни. В этом отношении состояние сна встроено в структуры проведения досуга: получение удовольствие от сна (например, «отоспаться» во время отпуска), демонстративное потребление сна (например, паттерн сна в будние дни не отличается от паттерна сна в выходные) и так далее.

На этом рассмотрение социо-культурной пластичности паттернов сна можно завершить и перейти в следующих разделах к теоретическому анализу социальных практик, связанных со сном.

1.3 Институционализация сна

1.3.1 Ремиссия, выпадение из социального мира и восстановление сил

Пытаясь объяснить, почему социологи начинают исследовать сон относительно недавно, Саймон Уильямс утверждает, что «всё-таки сон - это пробел или не-событие, более или менее радикальная форма выпадания из общества» [31, p. 640]. Состояние сна действительно можно рассматривать как «универсальное, повторяющееся отсутствие взаимодействия» [7, p.46] или как «переход из «напряжения» сознания к пространственно-временному выпаданию из интерсубъективной реальности» [31, p. 640]. Метафора сна как смерти традиционна, даже архетипична, в европейской культуре, да и не только в ней: «О, Сон, брат Смерти», - писал ещё Гесиод [цит. по: 7, p. 47]. Однако какими бы привлекательными не казались подобные идеи на поверхности, внимательное обдумывание вопроса не позволяет согласиться с ними. Сон - социальное событие, строго вписанное в социальный порядок: не просто «облегчение, освобождение или ослабление» [31, p. 639], но регулярное выпадение из социального мира (т.е. освобождение от повседневных забот и обязанностей этого мира) и восстановление сил (без которого исполнение социальных ролей индивида попросту невозможно [14]). Чтобы ухватить оба аспекта сна в одном термине я, вслед за Обером, Уайтом, Риффом и Шварцем, буду использовать термин «ремиссия» .

Филип Рифф показал необходимость для всякой группы 1) упорядочить моральные обязательства, которые индивиды возлагают на себя и 2) упорядочить формы ремиссии, с помощью которых индивиды освобождают себя, в известных пределах, от строго следования символическому порядку [цит. по: 23, p. 485]. Другими словами, функции ремиссий состоят в том, чтобы снять с индивида на некоторое время давление социальных норм и позволить индивиду на это время такие реакции, проявления которых были бы недопустимы в контексте действующих норм. Барри Шварц различает два основных режима ремиссий [23, pp. 485-486]: а) «ремни» ремиссии (т.е. известный диапазон допустимых отклонений во время исполнения какой-либо деятельности, например, напевать в процессе работы или слушать кого-то и одновременно вязать) и б) периодические ремиссии (например, каникулы, выходные, вечеринки, запои, кофе-паузы, посещение туалета, сон). Надо признать, что сон является одним из важнейших форм периодической ремиссии. Вслед за Шварцем, я бы хотел процитировать здесь Толкотта Парсонса: «Всякое социальное действие неизбежно включает в себя напряженность и необходимость наложения всякого рода взысканий и фрустрации. Этот факт лежит в основе возникновения разнообразия ритмических циклов усилия и передышки, дисциплины и разрешённого отдыха и т.п. Сон, безусловно, является одним из наиболее фундаментальных феноменов, снимающих эту напряжённость, который, хотя и имеет биологические основания, находится, тем не менее, под глубоким влиянием взаимодействий социо-культурного уровня» [цит. по: 23, p. 486].

Таким образом, социологическое значение сна состоит в том, что это - «самая радикальная форма институционализированного периодического ухода» [23, p. 487] от требований и напряжений социальной жизни.

1.3.2 Уязвимость сна и необходимость его институционализации

По своей природе, состояние сна - лежащий с закрытыми глазами, максимально расслабленный индивид - характеризуется высокой степенью «беззащитности и открытости» [8, p. 9]. Шварц замечает, что состояние сна уязвимо в нескольких аспектах: а) спящий не контролирует окружающее пространство и, следовательно, подвергается угрозе внешнего нападения; б) состояние сна уязвимо так же в психическом смысле: из-за опасности высвобождения индивидуального бессознательного. Если в первом случае спящий индивид полагается на службы охраны правопорядка или крепкие замки в своём доме, то во втором - спящего защищают сны, механизм которых, по Фрейду, представляет собой процесс цензурирования бессознательного [23, pp. 494-495].

Уильямс указывает на ещё одну, упущенную в анализе Шварца, точку уязвимости сна: поскольку индивид не контролирует собственное тело - а спящие тела могут «плохо» себя вести, достаточно представить себе храп, лунатизм, бруксизм (скрежет зубами во сне), синдром беспокойных ног, ночное недержание мочи [30, p. 317], - постольку индивид рискует навредить самому себе и окружающим, например, испортить с ними отношения. В ответ на эту угрозу возникают определённые практики, которые Уильямс называет «социальным этикетом сна» и о которых речь ведётся немного ниже.

Хорошее впечатление об уязвимости сна даёт предложенная Обером и Уайтом классификация страхов, связанных со сном [7, p. 52]: страх смерти/ боязнь не проснуться, страх отделения от повседневности или страх одиночества, страх беспомощности и пассивности, страх неприемлемых внутренних импульсов, страх бессонницы.

Важный вопрос, требующий тщательного изучения, состоит в том, как общество «защищает» сон («если сон сам по себе такой неустойчивый и подверженный непосредственным внешним влияниям, как группы обеспечивают сон своих членов?» [23, p. 494]). Ответить на этот вопрос можно проанализировав то, как сон институционализирован в качестве роли в социальной системе.

То, где, когда, как, с кем спит человек, вплетено в самую социальную ткань (так же как и бодрствование) и социально управляется и институционализируется многими способами [31, p. 642]. В первую очередь, упорядочению подлежат временные и пространственные паттерны сна; паттерны сна сопрягаются с важными элементами идентичности человека: возрастом, гендером, социальным классом, местом жительства и структурой домохозяйства [5; 8; 23; 28]. При этом, «тот аспект сна, который соотносится с расположением и таймингом, помогает определить идентичность индивида, символизируя её или его позицию в социальном мире. Другими словами, индивид оставляет общество в тех рамках, которые определяют его или её отношение к обществу» [23, p. 497].

Вопрос тайминга, упорядочения сна и бодрствования во времени, имеет решающее значение для институционализации сна. Стоит привести ещё один из тезисов Парсонса: «Одна из первоочередных функций институционализации - это упорядочение различных деятельностей и отношений так, чтобы они составили достаточно скоординированную систему, которая поддаётся управлению актором и в которой минимизированы конфликты на социальном уровне» [цит. по: 23, p. 487]. В случае сна обычное решение состоит в том, что люди, чтобы не страдать от бессонницы или не просыпаться слишком рано из-за активности других людей, спят примерно в одно и то же время, с незначительными вариациями. Однако синхронизация сна - нетривиальная задача, тайминги часто несовершенны, расписания пересекаются и накладываются одно на другое [5; 8].