Становление и развитие социологии России

1. Российская социологическая традиция 60-х годов и современность: Материалы симпозиума / Под ред. В.А. Ядова М.: Наука, 1994.

2. Социология и власть: Документы 1953--1968 / Под. ред. П.Н. Москвичева М.: Academia, 1997. Сборник 1.

3. Филиппов А.Ф.О понятии "теоретическая социология" // Социологический журнал. 1997, № 1/2.

4. Чесноков Д.И. Исторический материализм и современная буржуазная социология: Послесловие // Беккер Г., Басков А. Современная социологическая теория в ее преемственности и изменении / Пер. с англ. В.Карзинкина и Ю.Семенова под ред. Д.И.Чеснокова. М.: Иностранная литература, 1961.

5. Штомпка П. Социология социальных изменений / Пер. с англ. А.С. Дмитриева под ред. В.А.Ядова. М.: Аспект-пресс, 1996. С. 9.

6. Ядов В.А. Два рассуждения о теоретических предпочтениях // Социологический журнал. 1995, № 2; Руткевич М.Н. О диалектике и эклектике в теоретической социологии; Ядов В.А. Ответ уважаемому оппоненту // Социологический журнал. 1996, № 1-2.

7. Albrow M. Introduction // Globalization, Knowledge and Society / Ed. by M.Albrow and E.King. London: Sage Publications, 1990.

8. Coenen-HutherJ. Sociology between Universalism and Diversity: some Remarks on the Alexander-Munch debate // Swiss Journal of Sociology. Vol. 22, 1966. P. 502-503.

9. Gouldner A. The Coming Crisis of Western Sociology. London: Heinemann, 1972.

Раздел первый. Становление и развитие дисциплины

В современной историографии общественной мысли утверждается взгляд на российскую социологию как науку, противостоявшую официальной марксистской идеологии и политическому режиму. Это справедливо в той степени, в какой противостоят наука и идеология. В данном случае речь идет о том, что социология была чужеродным элементом в корпусе советского марксизма. Самым радикальным выражением такого подхода является свидетельство, что социология в СССР была до определенного времени запрещенной, "репрессированной" наукой, примерно такой же, как генетика и кибернетика, и даже само слово "социология" нельзя было произносить громко. Эта точка зрения имеет теоретическое обоснование -- постулат о невозможности существования науки об обществе в несвободном обществе: поскольку марксизм-ленинизм несовместим с идеей научного социального познания, тоталитарная власть должна ничего не знать о реальной общественной ситуации [64, с. 97, 100].

Соответствующим образом выстраивается и историческая периодизация взлетов и падений социологической науки в России. Предполагается, что развитая социологическая традиция, существовавшая до октябрьского переворота 1917 г., была прервана большевистской властью. Уничтожение научной социологии условно датируется 1922 г., когда были высланы за границу выдающиеся российские ученые, в том числе П.А.Сорокин, Н.А.Бердяев, С.Л.Франк, П.Б.Струве и др. В 1920-е гг. социологическая работа еще продолжалась, но затем социология была объявлена буржуазной лженаукой, не только не совместимой с марксизмом, но враждебной ему [20, с. 53]. Отсюда следует вывод, что до конца 1950-х гг. социология фактически прекратила существование. Ее ренессанс начался в период либеральных хрущевских преобразований и закончился в 1972 г. "разгромом" Института конкретных социальных исследований АН СССР. После этого начался новый период -- "век серости" [69]. Такова историографическая схема, доминирующая в обсуждении судеб российской социологии. "Хорошая" социология противостояла "плохой" идеологии -- как любое черно-белое изображение истории идей, эта схема вытекает из предубеждений. Вероятно, главное из них -- неприятие советского марксизма, который в течение долгого времени препятствовал свободомыслию в России Даже если это так, отсюда не следует, что социология в силу своего научного характера являла альтернативу официальной доктрине вообще и историческому материализму в частности. Кроме того, нет убедительных оснований отказывать историческому материализму -- теории, обладающей исключительно мощным эвристическим потенциалом, -- в праве занимать место в числе ведущих социологических доктрин XIX--XX столетий.

Советская версия марксизма лишь кажется непроницаемой и монолитной. Действительно, может возникнуть впечатление, что научная мысль здесь застыла в оцепенении. Однако даже в самые мрачные времена в общественных науках не прекращалось то, что в рассказах об ученых называют "творческим горением". (Чего стоит, например, творческая судьба З.Я. Белецкого -- одной из самых неординарных, но забытых фигур в марксизме сталинского периода, автора экзотической леворадикальной версии социологии знания [7].) За идеологическими штампами, переполнявшими публикации по общественным наукам, довольно трудно угадать проблеск мысли. Здесь приходится читать между строк. Поэтому лучше писать историю социологических идей как историю людей. Тогда можно увидеть, что марксистская общественная мысль соединяет в себе унаследованную от диалектики величайшую изощренность в построении риторических и мыслительных фигур, глубоко закодированный лексикон, обвивающий жесткие несущие конструкции официальной доктрины, уникальное умение распознавать невидимые движения идейной атмосферы, пренебречь которыми мог бы позволить себе только дилетант. Догматизм и ортодоксия создавали своеобычный стиль теоретизирования, внутри которого, как и внутри любого канона, хватало места и для свободомыслия, и для школьного прилежания, и для плюрализма мнений.

Непредубежденный историк отметит в совокупном обществоведческом тексте советского марксизма влияние различных философских идей (в том числе идеалистических), многообразие школ, направлений, группировок и, конечно, "катакомбную" науку, не отраженную в журналах и монографиях, но создававшую нормы профессиональной коммуникации и производства знания. Это было присуще диалектическому и историческому материализму, логике, этике, эстетике, истории философии. Социология не составляет исключения в этом ряду. Равным образом для объективного исторического исследования неприемлемо разграничение "хороших" социологов и "плохих" идеологов, хотя изучение групповой борьбы и позиционных конфликтов в научном сообществе имеет принципиально важное значение для объяснения многих идейно-теоретических контроверз. Во всяком случае, нельзя заранее исключать существование "плохих" социологов и "хороших" идеологов.

Положение социологии в советском обществе было уникальным. Социология была органической частью проекта, на основе которого создавалось само общество. История идей не знает иного эксперимента такого рода. Смыслообразующий центр этой идейной химеры явлен стремлением к конструированию искусственной, призрачной реальности. "Идея" не знает покоя, постоянно стремясь к какой-то "практике" и одновременно отвращаясь от нее. Слово и дело не могут жить друг без друга, но и ужиться не могут. А наука и учение становятся здесь избавлением от безысходности даже тогда, когда упражняется в них мастер категориального бельканто.

Как бы то ни было, требуется сделать все возможное, чтобы будущие поколения могли аргументирование, без предубеждений оценивать семидесятилетний период господства советского марксизма и не смотреть на него как на время тотального мрака и лжи, которое надо поскорее вычеркнуть из исторической памяти. Если не осуществить рациональную историческую реконструкцию изнутри, люди, которым довелось жить и работать в это время, будут казаться либо бессовестными приспособленцами, либо угнетенными умниками с фигой в кармане. Гордый взор иноплеменный не заметит здесь ничего заслуживающего серьезного внимания. Типичное свидетельство об этом периоде оставил столь проницательный наблюдатель, как Льюис Фойер, побывавший в Советском Союзе в 1963 г.: единственные светлые пятна в обстановке непрекращающегося кошмара представляли собой свободомыслящие грузинские обществоведы и неофициальный философский кружок студентов МГУ, существовавший по недосмотру КГБ [60, с. 47].

Наша задача -- показать непрерывность российской социологической традиции, никогда не замыкавшейся в рамки академической доктрины. Унаследованная от немецкого интеллектуализма приверженность категориям диалектики, дух отчаянного марксистского философствования, тесная связь с идеологией и массовой пропагандой придавали идее-монстру неповторимое внутреннее очарование. Эта идея может не нравиться, но вычеркивать ее из истории не следует. Кроме идей, исключительное значение для понимания российской и советской социологии имеет история профессионального сообщества и научных учреждений, составляющих важный элемент системы "институционального плюрализма", включающей неформальное распределение власти, взаимодействие и борьбу интересов [62, р. 22--24], которая оказала серьезное влияние на реформирование политического режима.

§ 2. Рационализация нигилизма

Отличительная черта российской социологии - ее исключительное влияние на общественную и политическую жизнь. История не знает другого такого подчинения человеческого сообщества теоретической схеме. Что же касается тематической программы и основных теоретических ориентации, то российская социология в полной мере наследует западную традицию просветительского милленаризма, соединяя ее с мистической верой в исключительность "русского пути".

Эталон социологического интеллектуального этоса явлен в марксистской доктрине, получившей значительное распространение в ее либеральной и революционаристской версиях среди русской интеллигенции в конце XIX - начале XX в. К этому времени Россия уже имела более чем столетнюю традицию секулярной общественной мысли [62] Более ранний период представлен в работе А.С Лаппо-Данилевского [32] Либеральное направление русской общественной мысли в XIX - начале XX в рассмотрено А Н.Медушевским [38]

. В царствование Екатерины II был задуман и осуществлен грандиозный социальный эксперимент в духе Фенелона и Руссо по воспитанию "новой породы людей" в закрытых учебных заведениях. Разработка проектов социального переустройства России продолжалась и в царствование Павла I и Александра I.

Возникновение "научного направления" в российской общественной мысли можно приблизительно датировать шестидесятыми годами XIX столетия. Тогда появились первые публикации по вопросам социологии, где развивалась преимущественно позитивистская программа. Открытие органического единства мира и натуралистический постулат о закономерном развитии общества произвели сильное впечатление на русскую демократическую интеллигенцию. Сотни социологических статей увидели свет на страницах общественно-политической периодики Наиболее полный указатель дореволюционной социологической литературы состав-1ен И А Голосенко [16] Сведения о персоналиях содержатся в биографическом справочнике [8].

. Принятие социологической точки зрения, как правило, означало выражение интеллектуального протеста против архаичных социальных институтов. Можно сказать, что российская социология институционализировалась примерно тогда, когда И.С.Тургенев встретил в поезде молодого врача, который поразил его воображение как новый социальный тип "нигилиста". Так родился образ Базарова. Российская социология стала своеобразной рационализацией нигилизма, изначально посвятив себя критике несовершенного устройства общества и поиску социального идеала. Возвышение "социологического бога" произошло на фоне десакрализации общественной жизни и государства, публицистического активизма и появления "критически мыслящих личностей".

Возможно, рецепция позитивистских идей затронула лишь поверхностный пласт русской духовной жизни, в которой всегда был укоренен поиск предельных оснований истины, добра и справедливости. Идеология русской религиозно-мистической избранности была представлена в сочинениях славянофилов. В 1869 г. вышла знаменитая книга Н.Я.Данилевского "Россия и Европа", где была развернута идея пространственной и временной локализации культурно-исторических типов. Через пятьдесят лет эта идея получит новое рождение в шпенглеровском "Закате Европы". Мощную альтернативу позитивистскому идеалу социологии создавала религиозно-философская мысль (Ф.Ф. Голуби иски и, В.Н.Кудрявцев-Платонов). В.С.Соловьев предпринял оригинальную попытку реинтерпретировать контовское понятие "Grand Etre" в соборном ключе. Гегелевская школа в теории государства и права была представлена сочинениями "либерального консерватора" Б.Н.Чичерина. Позднее заметное место в русской общественной мысли занимала неокантианская методология (П.Б.Струве, Б.П.Кистяковский, П.И. Новгородцев, С.Л.Франк). Однако право называться социологами принадлежало по преимуществу сторонникам "позитивной науки".

Параллельно с теоретической социологией в дореволюционной России развивались социальные и статистические обследования, проводившиеся земствами -- органами местного самоуправления. Земская статистика изучала имущественное положение и хозяйственную деятельность крестьян и фабрично-заводских рабочих, социальную структуру населения, жилищные условия, образование, санитарную культуру. К началу ХХ в. систематические обследования велись в семнадцати губерниях Российской империи. В некоторых регионах проводились сплошные переписи крестьянских хозяйств.

В начале XX столетия в России были созданы первые социологические учреждения. Перспективная социальная программа разрабатывалась в Психоневрологическом институте в Петербурге. Основой программы стала идея В.М. Бехтерева о научном управлении поведением на основе рефлексологии (термин, эквивалентный "бихевиоризму"). В институте существовала кафедра социологии во главе с М.М. Ковалевским и Е.В. де Роберти, которые опубликовали несколько сборников "Новые идеи в социологии".

Исключительную роль в российской социологии было суждено сыграть марксизму. Распространение марксизма было предуготовано прогрессистским настроем общественного сознания и верой в "естественные" закономерности. "Для взоров Маркса люди складываются в социологические группы, а группы эти чинно и закономерно образуют правильные геометрические фигуры, так, как будто, кроме этого мерного движения социологических элементов, в истории ничего не происходит, и это упразднение проблемы личности есть основная черта марксизма", -- писал С.Н. Булгаков [11, с. 9].

Первые попытки дать систематический синтез социологических концепций О. Конта, Г. Спенсера, К. Маркса принадлежат Н.К. Михайловскому -- основателю "субъективной школы" в русской социологии. Полемика между представителями органического, психологического и материалистическо-экономического направлений совмещалась в России с доминирующим стремлением установить универсальные закономерности общественной эволюции, прогрессистским эсхатологизмом и критическим активизмом в широком диапазоне: от либерального реформаторства до политического террора. Во всяком случае, вера русской интеллигенции в научное переустройство общества стала существенной предпосылкой победы марксистского социологического мировоззрения. Д Хеккер проницательно заметил в 1915 г., что русская социология являет собой теоретическое выражение динамическо-прогрессивных сил русского народа [62, р. 286].

После революции 1917г. наряду с марксистским учением активно развивалась социологическая мысль русских либералов. Вышли книги К.М. Taxтарева, В.М. Хвостова, В.М. Бехтерева, П.А. Сорокина, С.Л. Франка, Л.П. Карсавина. "Русское социологическое общество имени М.М. Ковалевского", созданное в 1916 г., собиралось эпизодически, так же как и "Социологический институт", где читали лекции К.М. Тахтарев, Н.А. Гредескул, Н.И. Кареев, П.А. Сорокин и др. [52].

В 1922 г. стала формироваться система идеологических и теоретических институтов большевистской власти. Созданная при Наркомате просвещения "комиссия Ротштейна" атаковала "буржуазную профессуру", которая на протяжении 1920-х гг. вытеснялась из высших учебных заведений. С этого времени немарксистской социологии в России в явном виде не существовало. Некоторые интеллектуалы были высланы за границу, оставшиеся были репрессированы либо адаптировались к режиму. Социологическая тематика разрабатывалась в исследовательских и учебных учреждениях правящей партии, среди которых ведущую роль играли Институты красной профессуры [26, с. 96--112].

§ 3. Советский марксизм и социология

Принципиальное значение для последующего развития советской версии марксизма имеет социологический лексикон, который в данном случае может считаться домом научной дисциплины. Летом 1894 г. В.И. Ленин в полемике с НК. Михайловским и другими авторами журнала "Русское богатство" дал каноническое определение "научного метода в социологии": "Как Дарвин положил конец воззрению на виды животных и растений, как ничем не связанные, случайные, "богом созданные" и неизменяемые, и впервые поставил биологию на вполне научную почву, установив изменяемость видов и преемственность между ними, так и Маркс положил конец воззрению на общество, как на механический агрегат индивидов, допускающий всякие изменения по воле начальства (или, все равно, по воле общества и правительства), возникающий и изменяющийся случайно, и впервые поставил социологию на научную почву, установив понятие общественно-экономической формации, как совокупности данных производственных отношений, установив, что развитие таких формаций есть естественноисторический процесс" [34, с. 139]. Эта цитата предопределила устойчивую позицию "социологии" в общественно-научном лексиконе советского марксизма. Во всяком случае, не было никаких сомнений в том, что исторический материализм и есть единственно научная социология.

Следует обратить внимание на соотнесение Лениным диалектического метода с научно-органическим воззрением на общество (такая трактовка диалектики встречается только у раннего Ленина и после открытия им "Науки логики" никогда уже не воспроизводится): "Диалектическим методом в противоположность метафизическому Маркс и Энгельс называли не что иное, как научный метод в социологии, состоящий в том, что общество рассматривается как живой, находящийся в постоянном развитии организм... для изучения которого необходим объективный анализ производственных отношений, образующих данную общественную формацию, исследование законов ее функционирования и развития" [34, с. 165]. Ленинские формулировки требуют дополнительного комментария. Термин "социология", несмотря на последующие коллизии внутри марксистской теории, уже нельзя было устранить из концептуального лексикона. "Социология" трактовалась Лениным в 1894 г. несколько наивно, он не предполагал, что "научность" не может не войти в диссонанс с экзальтацией классовой борьбы. Социология оказалась неспособной поддержать романтический революционный порыв в силу своей склонности рассуждать и рационализировать. Ленин, вероятно, чувствовал ненадежность "социологии", ее скрытую внепартийность и "буржуазный объективизм" и избегал этого слова. Если у него и сохранились какие-либо иллюзии насчет "научности", то они окончательно рассеялись в 1908 г., когда авторитетный теоретик марксизма А.А. Богданов дал социологическое объяснение материалистическим "вещам в себе" и предложил "эмпириомонистическую" версию марксистской науки, впоследствии развитую им в "тектологию" -- всеобщую организационную науку [10, с. 215--242].

Русская интеллигенция была одержима научностью с 1860-х гг. "Научность" являла собой скорее умонастроение и утопический миф, чем ориентацию на дисциплинарную организацию знания. Описывая духовную атмосферу того времени, В.В. Леонтович отмечает охватившее интеллектуальные круги особое опьянение, связанное с идеей революции, ожидание свободы -- всеобщего и принципиального устранения всех препятствий на пути к осуществлению бесконечных возможностей. При этом представители радикализма все время ссылались на науку и научный прогресс и подчеркивали, что они одни имеют право говорить от имени науки [36, с. 184--186]. В "Истории русской революции" Л. Кулчицкий пишет: "Тогда люди были полностью уверены, что Россия -- это белый лист, на котором легко можно записать все то, что диктует наука и социология" [30, с. 292].

Эйфория социального творчества достигла максимума в первые годы революции. Весь мир рассматривался тогда как материал для социологического преобразования, а несовершенство мира приписывалось в значительной степени социологическому невежеству. Именно этим обстоятельством П.А. Сорокин мотивировал необходимость преподавания социологии. В 1920 г. он писал: "Благодаря нашему невежеству в области социальных явлений мы до сих пор не умеем бороться с бедствиями, берущими начало в общественной жизни людей. Мы не умеем глупого делать умным, преступника честным, лентяя трудолюбивым... Люди продолжают грызться друг с другом... Только тогда, когда мы хорошо изучим общественную жизнь людей, когда познаем законы, которым она следует, только тогда можно рассчитывать на успех в борьбе с общественными бедствиями" [51, с. 19].

Ренессанс одержимости наукой наблюдался и в 1920-е гг., когда аудитории университетов наполнили рабфаковцы. Научность порыва к переустройству мира была чутко схвачена А. Платоновым в "Родине электричества": "Стоит, как башня, наша власть науки, а прочий вавилон из ящериц, засухи разрушен будет умною рукой. Не мы создали божий мир несчастный, но мы его устроим до конца. И станет жизнь могучей и прекрасной, и хватит всем куриного яйца. Не дремлет разум коммуниста, и рук ему никто не отведет. Напротив: он всю землю чисто в научное давление возьмет..."

В первые годы социалистического строительства активно развивались социология растительных и животных популяций, фрейдо-марксизм и педология; отошедший от большевиков Богданов вынашивал идею "физиологического коллективизма" и устранения социального неравенства на основе всеобщих обменных переливаний крови; Психоневрологический институт продолжал разрабатывать методы рефлексологического воспитания личности. В основе этой программы лежала вера, что "полное торжество пролетариата будет полным торжеством чистой науки" [57, с. 4]. В рамках "научного направления" советского марксизма были развиты идеал технической рациональности и представление о коммунистическом обществе как совершенной технической системе. Миф о технике был внедрен в центральный постулат марксизма о всемирно-исторической миссии пролетариата: "Никакое божественное предвидение и никакое человеческое духовное превосходство не в силах преградить рабочим путь к господству над миром, если техника превращает их в материальных и духовных владык мира" [17, с. 21]. Аналогичная программа революционно-технического преобразования мира была представлена эксцентричной инженерно-социологической утопией А.К. Гастева. Нередко социологический редукционизм приобретал экстремистские формы. Одиозная редукционистская интерпретация марксистской идеи была предложена Э. Енчменом, который ставил целью разоблачить классовую сущность "душевных явлений". Он предпринял отчаянную атаку на "эксплуататорские воззрения" столь разных авторов, как Н.И. Бухарин, В.Н. Сарабьянов, А.М. Деборин, и призвал рабочих уничтожить кафедры философии и психологии как орудия эксплуататорского обмана. Социологический идеал коммунизма представлялся Енчменом как "единая система органических движений" [18, с. 80, 82]. В западной общественной мысли нечто похожее можно найти в инженерно-поведенческой утопии Б. Скиннера "Уолден-2".

Последовательная социологическая интерпретация марксистской теории была выдвинута в начале 20-х гг. Н.И. Бухариным и подвергнута довольно жесткой критике со стороны Ленина, который оставил свои маргиналии на книге Бухарина "Экономика переходного периода". Написанные в мае 1920 г., эти заметки оставались известными лишь узкому кругу лиц в Социалистической академии до сталинской победы над Бухариным в 1929 г. [35, с. 16] Отношение Ленина к бухаринской социологии кратко освещается в монографии С Коэна[29, с 128]

. Они имеют принципиальное значение для понимания воззрений "позднего" Ленина на "социологию" и, кроме того, проясняют теоретические и политические мотивы попыток заклеймить слово "социология" как "опошленное буржуазными учеными". Ленин испытывал откровенную неприязнь ко всей богдановской "тарабарщине" Книгу Богданова он прочитал в начале мая, а через недели три ему в руки попала бухаринская работа, где он без труда распознал влияние "организационно-социологических" идей. Какова же была реакция Ленина на слова "социологический", "социология" и т.п., которыми была наполнена бухаринская работа? Эти слова подчеркивались и комментировались типичными ленинскими маргиналиями: "уф", "ха-ха", "эклектизм", "караул" и т.п. В одном месте имеется развернутое суждение, не оставляющее сомнений об отношении Ленина к обсуждаемому здесь термину: "Вот это хорошо, что "социолог" Бухарин, наконец, (на 84 странице) поставил в иронические кавычки слово "социолог"! Браво!" [35, с. 16]. Впоследствии этот материал использовался, чтобы противопоставить ленинскую "партийность" и бухаринскую "социологию" (и вообще, "научность"). "О, академизм! О, ложноклассицизм! О, Третьяковский!", -- иронизировал Ленин, читая рассуждения Бухарина. К тому времени он никогда не вспоминал свои "научно-социологические" определения 1894 г. Бухарин не учел критику Ленина и предпринял новую попытку разработать "социологию марксизма" в книге "Теория исторического материализма". Социологическая концепция Бухарина исходила из того, что "практическая задача переустройства общества может быть правильно решена при научной политике рабочего класса, т.е. при политике, опирающейся на научную теорию, которую пролетарий имеет в виде теории, обоснованной Марксом" [12, с. 8]. Разгром бухаринской "ереси" стал поводом для активной борьбы против "абстрактного социологизма" и "механицизма" на протяжении 30-х гг.

Действительно, "пролетарская социология" была идейной химерой. Исторический материализм не мог не возненавидеть свою "научность", явленную в "социологической закономерности". Поэтому социологическая теория "равновесия вещей, людей и идей" изначально была обречена на то, чтобы стать ересью, хотя Бухарин оставался самым влиятельным теоретиком партии до конца 20-х гг.

Укажем еще одну точку отторжения (точнее, любви-вражды) философского и социологического импульсов в советском марксизме. С одной стороны, следует представить "диалектику", которой столь блестяще владел Ленин. Гибкость, относительность и неуловимость диалектического мышления превращали исторический материализм (несмотря на видимую отчетливость его формул) в нечто таинственное и непредсказуемое. Отсюда и эзотерическая лексика исторического материализма. Исторический материализм -- это, кроме всего прочего, поэтика революционного подвижничества и страдание от невозможности высказать себя до конца. Социология же своей устремленностью к "закономерностям функционирования и развития" с наивной откровенностью делает тайное явным и профанирует революционную романтику в рационализированных схемах. При этом социолог может успешно играть роль "Неистового Роланда". Таким и был Бухарин. Он вполне логично (в функционалистской манере) и простодушно (с точки зрения марксизма) предположил, что при капитализме генеральная линия пролетариата направлена на взрыв "общественного целого", а диктатура пролетариата при социализме направлена на взрыв "общественного целого", а диктатура при социализме направлена на укрепление единства.

Особую роль в разгроме бухаринской социологической школы сыграло "философское руководство" конца 20-х гг. во главе с А.М. Дебориным, который возглавлял тогда журнал "Под знаменем марксизма" и Общество воинствующих материалистов-диалектиков. В частности, один из наиболее радикальных "диалектиков" Н.А. Карев отказывался рассматривать исторический материализм как социологию, потому что ее объективистский характер не соответствует духу марксизма [23]. Он пытался квалифицировать социологию как буржуазную науку [24], но дальнейшего развития эта идея не получила. Нет оснований считать, что "социология" связывалась тогда с "научно-механистическим" направлением советского марксизма. Примечательно: когда в 1929 г. вышла книга ленинградца С.А. Оранского "Основные вопросы марксистской социологии", она расценивалась "диалектиками" как направленная против механистического метода. Критик упрекал автора лишь в том, что в книге "не сводится счетов со Степановым, Аксельрод и Сарабьяновым" [9, с. 188]. Открытая "философским руководством" полемика на страницах журнала "Под знаменем марксизма" была направлена на то, чтобы идеологически скомпрометировать социальные и философские воззрения "механицистов". Когда над "механицизмом", казалось бы, была одержана полная победа и Аксель-род была обвинена в измене марксизму-ленинизму, деборинцы попали в такую же яму, какую копали "механицистам". Удар нанесли свои. 7 июня 1930 г. в "Правде" была опубликована статья членов Общества воинствующих материалистов-диалектиков М.Митина, В.Ральцевича и П.Юдина "О новых задачах марксистско-ленинской философии". 9 декабря в Институт красной профессуры приезжал Сталин и беседовал с членами партбюро Запись беседы И.В. Сталина с членами партбюро ИКП философии была произведена М.И. Митиным. Документ опубликован Г.Г. Квасовым в 1992 г. [25].. А 25 января 1931 г. было принято постановление ЦК ВКП(б) "О журнале "Под знаменем марксизма"", где деборинская группа подверглась идеологическому разгрому. Члены группы Н.А. Карев, Я.Э. Стэн, И.К Луппол, И.П. Подволоцкий и другие были впоследствии репрессированы. Деборин ждал ареста, собирался кончить жизнь самоубийством, но судьба его сложилась сравнительно удачно. С того времени никакого участия в философских дискуссиях он не принимал. Деборинцев стали называть "меньшевиствующими идеалистами", а "социология" восстановила свои позиции в теоретическом лексиконе советского марксизма. В 1936 г. в журнале "Под знаменем марксизма" разъяснялось, что марксистская общественная наука это и есть социология, и нет никаких оснований считать данное слово опошленным буржуазными учеными [28, с. 110]. И -- самое главное -- было установлено, что слово "социология" употреблено И.В. Сталиным "в положительном смысле" [55, с. 532].

Написанный И.В. Сталиным очерк "О диалектическом и историческом материализме" завершил канонизацию марксизма-ленинизма. Изучение исторического материализма предполагало четкое уяснение трех особенностей общественного производства: 1. Производство является базисом, определяющим характер всего общественного и политического уклада общества; 2. Производительные силы обусловливают производственные отношения; 3. Новые производительные силы и соответствующие им производственные отношения возникают в недрах старого строя не в результате преднамеренной, сознательной деятельности людей, а стихийно, бессознательно, независимо от воли людей [43].

В конце 30-х гг. была реформирована Академия наук, созданы новые научные и учебные учреждения, Высшая аттестационная комиссия, многоуровневая система политического образования, установлены достаточно высокие должностные оклады и ставки для научных сотрудников и преподавателей. Все это предопределило развитие инфраструктуры науки вплоть до краха СССР.

К осени 1946 г. в Институте философии Академии наук появилось нечто похожее на социологическое подразделение -- сектор, которым руководил профессор М.П. Баскин. Программа сектора социологии выражена в его протоколах следующим образом: "Теперь, когда введено слово "социология", очень важно отбросить архивные категории социологии. Нужно взять плоть и кровь материалов по социологическим учениям..." [1]. М.П. Баскин занимался изучением и критикой зарубежных социологических концепций и получал поддержку со стороны начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александрова и Ю.П. Францева -- в то время завотделом печати Министерства иностранных дел СССР. Александров, Францев и Баскин активно публиковали статьи с анализом и критикой западных социологических концепций в научной и политической периодике. В "команду" Александрова входили будущие руководители советской общественной науки П.Н. Федосеев (возглавлявший теоретический журнал ЦК ВКП(б) "Большевик"), М.Т. Иовчук, B.C. Кружков. Собственно говоря, роль Баскина заключалась в том, чтобы обеспечивать "социологический триумвират" реферативным материалом и доводить творческие идеи Александрова до конечного результата. Так или иначе, работа Александрова, Францева и Баскина имела исключительно важное значение для формирования жанра "критики буржуазной социологии" и рецепции западных идей в период, предшествовавший коренным изменениям в тематической программе советского марксизма.

§ 4. Социальные обследования и политический контроль

Особую и малоизученную проблему истории советской социологии составляет положение эмпирических обследований. Казалось бы, сбор данных о движении, демографическом составе, доходах населения, общественном мнении, политических настроениях и т.п. был запрещен. Однако запрет распространялся исключительно на открытое использование информации в печати и научной работе, регламентировавшееся Государственным комитетом при Совете министров СССР по охране государственных тайн в печати [20]. Огромные массивы социальной, экономической и политической информации собирались по закрытым каналам, обобщались и доводились до сведения директивных органов. Массовые методически оснащенные обследования, в том числе опросы, в рамках открытой академической и вузовской науки стали проводиться в начале 60-х гг., однако сбор и анализ самых разнообразных сведений об общественной и частной жизни различных категорий населения составляли органическую часть управления обществом. Такого рода обследования можно было бы без особой иронии назвать демоскопией, если бы они не имели секретного характера и не были связаны с произволом и политическими репрессиями. Можно сказать, что за внутренним "железным занавесом" в Советском Союзе сформировался исторически уникальный "мутант" эмпирических социальных обследований. Результаты этих обследований с большей или меньшей ответственностью использовались для выработки внутренней политики режима.

Фрагменты из истории этого направления могут быть реконструированы на основе публикации В.С. Измозика [21]. Информация о социальном составе, настроениях и общественном мнении населения систематически собиралась с 1918 г., когда был создан Информационный отдел ЦК РКП(б), рассылавший вопросники по губернским комитетам партии и даже пытавшийся проводить еженедельное анкетирование "по вопросам общего состояния работы на предприятии, настроения рабочих и служащих". Уже тогда был поставлен вопрос о качестве сведений и вполне осознана необходимость разработки "однотипной информационной схемы". Вероятно, наибольшие успехи в этой работе были достигнуты Политуправлением Красной Армии, проводившим организованные анкетные опросы личного состава и выпускавшим информационный бюллетень. В марте 1921 г. была предпринята попытка создать государственную систему социально-политической информации, ядром которой стали органы ВЧК. В инструкции по сбору госинформации, утвержденной приказом ВЧК в феврале 1922 г., указывалось: "Основной целью госинформации является информирование центра о степени устойчивости на местах, освещение настроений всех групп населения и факторов, влияющих на изменение этих настроений" [72]. С этого времени Информационный отдел ВЧК ОГПУ собирал ежедневные, еженедельные и ежемесячные сводки и на их основе составлял месячный обзор "Политсостояние СССР" (включавший, кроме текста, табличные материалы). Информация органов госбезопасности обоснованно считалась более надежной по сравнению с партийными политсводками, поскольку использовались сеть осведомителей (своего рода включенное наблюдение), перлюстрация переписки и, конечно же, то, что сегодня называют "анализом случая". Данные ОГПУ входили в еженедельные обзоры Информационного отдела ЦК РКП(б) для секретарей ЦК и членов Политбюро. Эти обзоры включали также анализ писем в редакции газет и журналов. Характерна тематика обзоров: "Настроения и активность кулачества", "Политнастроения и классовые группировки в крестьянстве", "Слухи о войне", "О некотором повышении активности интеллигенции", "Политическая физиономия деревни". Следует отметить, что в основе обзоров лежали вполне определенные концептуальные представления о "советском человеке", сложившиеся в практике "чисток" 20-х и 30-х гг. и позволявшие производить дифференциацию населения по категориям, различение нормы и отклонения в "уровне сознательности". В этом отношении эмпирические обследования соответствовали теоретическим установкам официальной социологической доктрины. В последующие десятилетия вплоть до краха коммунистической системы методы сбора информации и тематика обследований практически не изменились. После институционализации академических социологических обследований в 1960-е гг. произошло своеобразное разделение тематического пространства дисциплины: все то, что не соответствовало критериям политически допустимого, проходило под грифом секретности либо для служебного пользования Примерно через год-полтора после создания Института конкретных социальных исследований АН СССР в нем был организован секретный отдел социологических проблем пропаганды, занимавшийся преимущественно изучением политических настроений.

.

Вопрос о том, можно ли считать закрытые обследования научными, не очевиден. Несомненно, они несли на себе отпечаток ведомственной показухи и предназначались для сугубо "прикладной" цели -- политического контроля, но в то же время являются достаточно объективным историческим источником. Преимущество академических социологических обследований, качество которых также во многих случаях оставляет желать лучшего, заключается прежде всего в том, что они предназначены для академических целей. Но в любом случае не следует сбрасывать со счетов обследования неакадемического характера.

§ 5. Модернизация советской социологической доктрины в 1950-е годы

В конце 1940-х гг. окончательно сложился жанр "критики буржуазной социологии". Если не принимать всерьез оскорбительных выпадов в адрес "буржуазии", можно сказать, что благодаря тщательному реферированию иностранной литературы в рамках этого жанра осуществлялась интенсивная рецепция западной общественной мысли. Многие "критики" на протяжении по меньшей мере четырех послевоенных десятилетий составляли интеллектуальный бомонд. Они имели возможность читать западные книги и периодические издания, недоступные подавляющему большинству научных сотрудников и преподавателей диамата и истмата. Контингент социологов-профессионалов сформировался во второй половине 1950-х гг. большей частью из тех, кто владел английским языком. Вероятно, особого упоминания заслуживает роль социологов-международников в институционализации социологического направления в обществоведении. Это Ю.А. Арбатов, Ю.А Замошкин, Г.В. Осипов, В.С. Семенов и др.

В 1950-е гг. в лексиконе советского марксизма возникло словосочетание "конкретные исследования". Речь шла об изучении "реальной жизни людей", преодолении "догматизма, талмудизма и начетничества". В статье Ф.В. Константинова был сформулирован принципиальный для советской социологии вопрос: не грозит ли это "ползучим эмпиризмом"? "Наоборот, -- отвечает автор (с 1951 г. директор Института философии Академии наук СССР), -- общетеоретические и конкретные исследования будут взаимно питать друг друга. Получится своеобразное разделение труда" [27, с. 11]. "Конкретные исследования" не шли дальше проведения философско-пропагандистских конференций на передовых промышленных предприятиях (московские заводы "Калибр", "Каучук", "Красный пролетарий"), но зато в научных статьях стали все чаще появляться фактические сведения о становлении личности рабочего, преодолении пережитков прошлого, трудовом героизме. Это была уже "качественная" версия эмпирической социологии, своего рода "исследования случая".

Исключительно важную роль в становлении советской социологии в 1950-е гг. сыграли заграничные контакты философского руководства и сопровождающих лиц. В 1956 г. энергичные шаги по установлению сотрудничества с Академией наук были предприняты ЮНЕСКО. Впервые советская делегация во главе с П.Н Федосеевым участвовала во Всемирном социологическом конгрессе (Амстердам, август 1956 г.). Это событие стало переломным моментом в институционализации советской социологии. Философское руководство вернулось с конгресса, убежденное в необходимости развития марксистских социологических исследований. Была достигнута договоренность о посещении Москвы руководителями Международной социологической ассоциации. Решение вопроса о создании Советской социологической ассоциации уже не вызывало сомнений. Проблемы социологии стали постоянно обсуждаться на ученых советах, и осенью 1956 г впервые прозвучало еще нереальное пожелание создать социологический журнал. Эта идея, по всей вероятности, согласованная с Федосеевым, была декларирована М.Д. Каммари, который активно участвовал в институционализации социологии [13, с 223].