67

Введение

Демонтирование коммунистической системы привело к возникновению острых этнополитических конфликтов в регионах бывшего Советского Союза.

В 1996-1998 годах наметилась тенденция к выработке и закреплению российских конфликтологических “парадигм”, которые, как представляется, имеют прикладную направленность и включены в современные политические дебаты.

Так, например, в вопросе об этнополитических конфликтах А.Г. Здравомыслов, в своем учебнике “Социология конфликта”(третье издание которого опубликовано в 1996 году) , придерживается точки зрения, согласно которой этносы как таковые не являются самостоятельными субъектами исторического или политического действия. В качестве такого рода субъектов выступают элитные группы, претендующие на участие во власти и формулирующие содержание национальных интересов. А.Г. Здравомыслов предлагает следующую схему развертывания межнациональных конфликтов. Как правило, конфликты начинаются с постановки и обсуждения проблем национальных языков. Именно лингвистическая тематика раньше прочих переходит из закрытой формы в открытую и имеет огромное мобилизующие значение, так как апеллирует ко всем людям данной национальной группы. Далее конфликт перемещается в политическую сферу с весомым элементом статусных и территориальных претензий. Автором акцентируется внимание на том, что данная фаза конфликта предполагает обращение сторон к историческим фактам и традициям. А.Г. Здравомыслов делает заключение о доминирующей роли политики в национально-этнических конфликтах и подчеркивает, что развитие этих конфликтов не может быть объяснено с помощью концепции определяющей роли экономических факторов и интересов.

Иными словами, в основе этнополитических противостояний лежит неудовлетворенность растущих элитных групп своим нынешним положением и вытекающим отсюда стремлением к перераспределению властных полномочий в свою пользу через инициирование и проведение “национальных революций”. Поэтому в центр проблемы межнациональных конфликтов А.Г. Здравомыслов ставит вопрос о власти, вокруг которого и развертывается борьба старых и новых элит, причем последние более склонны к радикализации националистических лозунгов. Что касается форм преодоления этнополитического конфликта, то автор предлагает концепцию “рефлексивной политики”, которая основывается на понимании национальных чувств других этносов и стремлении избежать радикальных националистических идей.

В 1996 году вышла книга Е.И. Степанова “Конфликтология переходного периода: методологические, теоретические и технологические проблемы”. Е.И. Степанов считает наиболее радикальными конфликтами в постсоветском пространстве межэтнические конфликты. Нельзя не согласиться с автором, что от национализма не избавлены ни традиционные, ни модернизируемые, ни бывшие “социалистические”, ни современные высокоразвитые демократические государства. Поэтому для эффективного мониторинга и экспертизы этнополитических конфликтов необходимо отказаться от марксистского восприятия национализма как временного формационного фактора, на смену которому по мере развития производственных отношений придет интернационализм. Национальное и интернациональное (космополитическое) всегда сосуществовали и будут сосуществовать. Автор предлагает отказаться от стереотипа об антагонистичности национального и интернационального, тем более в связи с дихотомией “капитализм - социализм”. Он считает, что термин “космополитизм” более точен, чем “интернационализм”.

К числу факторов вызывающих обострение межнациональных отношений Е.И. Степанов относит экономические, политико-правовые, идеологические и социокультурные. Отвергая в целом марксистскую трактовку национализма, автор отмечает, что развитие межнационального конфликта начинается с формирования у населения тревожного ощущения того, что происходит серьезное ухудшение материального и социального положения. Эта классическая марксистская предпосылка революционной ситуации наблюдается далеко не всегда. Этнополитические конфликты, как и другие аномалии в социальных порядках, обычно развиваются при относительном улучшении социально-экономической ситуации, когда ожидания опережают реальность. Вероятно, автор не учитывает эффекта относительной депривации в массовых движениях, и его схема развития этнополитического конфликта основана на предположении о первичности общественного бытия: 1) ухудшение социально-экономического положения региона; 2) возникновение и распространения мнения о несправедливом распространении ресурсов; 3) обострение на этой почве межэтнических противоречий; 4) активизация национальных элит, формирующих этнополитические программы; 5) конфликт.

Глава 1. Этнополитические процессы

Анализ социальных конфликтов пока в основном имеет характер прикладных исследований, на базе которых делаются первые попытки обобщения проблемы и формирования концепций. Основные задачи программы осмысление конфликта как социального феномена, его рационализация и придание ему цивилизованных, созидательных форм.

В качестве основания классификации конфликтов можно предположить их причины, но надо учитывать, что социокультурные особенности конфликтов в России не дают возможности строго классифицировать их и предсказать возможности их развития. Это затрудняет и их разрешение. И тем не менее в исследованиях социальных конфликтов можно выделить следующие основные сферы.

1) Межличностные конфликты в процессе совместной деятельности.

2) Трудовые конфликты.

3) Конфликты среди разных социальных слоев.

4) Социальные конфликты в разных общественных структурах.

5) Межнациональные конфликты.

Остановимся подробнее на них. Они вызваны причинами, связанными с социально-экономическим развитием, уровнем жизни в разных регионах России, политической обстановкой в них. Анализ проблем этого уровня ведётся сотрудниками Института социально-политических исследований РАН. Справедливо отмечается, что игнорирование культурной специфики народов, а тем более репрессии и дискриминация наращивали внутреннее недовольство и протест. Постоянное откладывание разрешения накопившихся проблем увеличивало потенциал будущих коллизий. Исследователи подчеркивают, что в межнациональных конфликтах немало стихийного, взрывного, связанного с импульсивным поведением больших масс людей, объединенных одной идеей, настроением, устремлением. Неприятие людей иной национальности в сложных социально-экономических условиях растущих дефицита, инфляции, безработицы _ “мина замедленного действия”, которая может привести к внезапному обострению конфликтов. Социально-психологическую напряженность культивируют и низкая культура межнационального общения, и нарушение прав личности, дискриминирующее национальное меньшинство, и протекционизм. Для урегулирования межнациональных конфликтов нужен комплекс мер от правовых до социально-психологических.

Прогнозируя ситуацию в России, можно сказать, что на этническую напряженность и конфликтность будут влиять два принципиальных фактора. Прежде всего то, что у нас в обществе не завершено социальное структурирование. Практически нет четкого осознания групповых интересов. Вместе с тем мы наблюдаем несоответствие либерально-демократических идеологем и реальных экономических и социально- политических отношений. В этой ситуации создается как бы вакуум в познании определенности интересов. Этот вакуум может заполниться двумя идеологемами. Одна из них _ государственность. Сейчас надежду на нее питают все. А вторая _ этническая. Ее берут на вооружение политические партии и объединения, которые не придают значения слабо выраженному в действительности структурированию социальных интересов. Когда главный вектор посттоталитарного развития проходит по двум детерминантам государственность и этничность можно прогнозировать углубление этнических конфликтов, не всегда открыто выраженных, порою носящих спонтанный, нередко латентный характер. Взрывы будут малопрогнозируемыми и слабо контролируемыми.

Сейчас в Российской Федерации мы фиксируем в основном три типа конфликтов этнополитического характера.

Во_первых, это конституционные конфликты. Три республики приняли конституции, которые противоречат прошлой и теперешней конституциям РФ: Саха (Якутия), Тува, Татарстан. А Башкортостан провел референдум и, судя по готовящейся конституции, здесь тоже будут противоречия. Первое противоречие заключается в том, что в конституциях говорится о главенстве законов республик над федеральными, второе связано с контролем за использованием природных ресурсов, третье _ с непосредственным выходом на международную арену. Ряд республик проводят политику, которую мы можем оценить как экономический национализм. Они не хотят выйти из Федерации, но желают иметь право выхода на международную арену. Еще одно обстоятельство связано с тем, что Федеративный договор, как известно, полностью в Конституцию не вошел. Но он подписан федеральной властью и субъектами Федерации. Борьба будет развертываться вокруг конкретных пунктов договора, не включенных в Конституцию.

Второй тип конфликтов, которые и в перспективе будут иметь остроту, _ это территориальные конфликты. Спорных зон сейчас на территории России 180. Вокруг некоторых из них уже идут локальные военные действия. Можно прогнозировать возможность их выхода на межгосударственный уровень.

Третий тип конфликтов, весьма вероятных в ближайшем будущем, _ межгрупповые конфликты.

Социальная нестабильность, экономическая депривация, политические противоречия внутри республик и между республиками и Центром стимулируют такие конфликты. Напряжение существует и в отношениях чеченцев и казаков, ингушей и осетин, кабардинцев и балкарцев, в молодежных группах в Якутии, Туве и др. Недостаточное внимание к этническим конфликтам чревато тем, что конфликтов будет больше и они будут острее.

Может быть, два стратегических подхода к решению этнических, национальных проблем; в зависимости от их выбора видится и прогноз развития конфликтов. Один подход продемонстрирован президентской командой. Он состоит в том, чтобы сблизить республики с областями России и как-то погасить национализм. Рассчитывать на спокойное решение вопроса при таком подходе все же нельзя.

Существуют еще и этнические проблемы в России, которые не связаны с этносами, имеющими республики. Это этнодисперсные группы, но с миллионным населением: 4 млн. украинцев, 1.5 млн. белорусов и другие народы, основной материковый этнос которых находится в новых государствах на территории бывшего СССР или за его пределами. Некоторые претендуют на свою государственность (ногайцы, лезгины и др.), хотят автономии. Можно реализовать их интересы в рамках национально-культурной автономии, но для этого необходимы большие деньги государства, банкиров, предпринимателей. Их никто пока не дает. Эта проблема сама собой не отпадет.

Второй стратегический подход состоит в том, чтобы признать: этнический фактор может "работать на позитив", поскольку патриотизм способен содействовать прогрессу. А может ли он работать на так называемое опережающее развитие в зонах, которые способны обогнать центр Российской Федерации? Мне кажется, наиболее реальный подход, который себя оправдал в прошлом и оправдывает в настоящем _ вариативный.

2. Международные конфликты

Человечество вошло в третье тысячелетие, имея множество нерешенных вопросов, и один из самых болезненных среди них - национальный. Он возникает не только в развивающихся странах (государства Африки, Азии, Латинской Америки), но и в цивилизованной Европе, Северной Америке, а также в бывших социалистических государствах, которых трудно отнести как к первой, так и ко второй группе. Каждый день в мировых сводках новостей мы видим множество примеров межнациональных конфликтов. Ольстер, Косово, Чечня, Македония - эти названия известны сегодня каждому, кто смотрит телевидение или читает газеты. В глобальном масштабе национально-этническая проблема уже становится реальной угрозой международной безопасности. Тысячи людей уже погибли, миллионы лишились крова над головой - это неокончательные итоги трагедии, имя которой - сепаратизм.

В масштабе человечества национальный вопрос встаёт в противоборстве двух тенденций. Первая - в движении наций к самоопределению и независимости, вторая, напротив, - в стремлении к интеграции, к образованию крупных полиэтнических общностей, к формированию мощных “супернаций”. Обе эти тенденции объективны, обе закреплены в мировом праве как “право наций на самоопределение” и ”сохранение территориальной целостности государств”.

Вопрос, какой путь предпочтительнее для демократизации межнациональных и межэтнических отношений, не имеет смысла, так как ни независимое развитие наций, ни их сотрудничество в рамках “супернации” сами по себе не обеспечивают успех без участия других факторов: экономических и политических.

Но нестабильная ситуация заставляет людей делать выбор, и очень часто выбор этот - сепаратизм.

Что же это такое?

Сепаратизм - это политическое движение, целью которого является отделение от государства части его территории и создание на ней собственного независимого государства или предоставление части страны широкой автономии. Проблема этнического сепаратизма представляется сложнейшей проблемой, решения которой невозможно добиться лишь в рамках какой-либо военно-политической акции. Она носит долговременный характер.

Сепаратизм выражает стремление национальных меньшинств в многонациональных государствах к созданию самостоятельных государств. Надо сказать, что в настоящее время на Земле проживает более 3000 народов - этносов, из которых лишь 300 имеют свои государственные образования и автономии.

Современный сепаратизм как политическая программа и как насильственные действия основывается на уже упоминавшемся ложно трактуемом принципе самоопределения, когда каждая этническая общность должна иметь собственную государственно-оформленную территорию. Но, как известно, такой смысл не заключен ни в правовой теории, ни в национальных законодательных актах, ни в международных правовых документах. Последние трактуют право народов на самоопределение, имея в виду признание существующей системы государств и право территориальных сообществ (а не этнических групп) формировать систему управления не в ущерб остальному населению.

Самоопределение, особенно для этнических групп, - это, прежде всего, право на участие в более широком общественно-политическом процессе. Сепаратизм же - это выход из существующей системы или ее разрушение с целью оформления государственности для определенной этнокультурной общности.

Основными источниками обострения этнического экстремизма в той или иной стране являются длительные периоды социально-экономической нестабильности. Они сопровождаются, с одной стороны, социальной дифференциацией граждан, ожесточенной борьбой за власть, усилением социальных и межнациональных противоречий под влиянием растущей преступности, а с другой - низкой эффективностью работы государственного аппарата и правоохранительных органов, отсутствием надежных механизмов правовой защиты населения. Все это, в конечном счете, ведет к нарастанию попыток разрешения возникающих противоречий и конфликтов силовым путем, причем как со стороны существующей власти, так и оппозиционно настроенных к ней общностей. Существует крылатая фраза: ”Националисты не могут быть довольны до тех пор, пока не найдут кого-нибудь, кто их обидит”.

Анализ войн и конфликтов конца ХХ века позволяет выделить следующие причины сепаратизма.

Взаимные территориальные притязания этносов. Они могут быть обусловлены историческим прошлым этносов, нечеткостью или отсутствием существующих границ, проведением новой демаркации между этносами, возвращением на историческую родину ранее депортированного этноса, произвольным изменением границ, насильственным включением территории этноса в соседнее государство, расчленением этноса между разными государствами.

Политические причины:

- борьба за власть между различными этническими группами на местном, региональном и государственном уровнях;

- борьба этноса за свой политический статус в рамках единого государства;

- борьба за полную (государственную) независимость.

Экономические причины:

5 экономическая отсталость многонациональных государственных образований и соответственно низкий уровень жизни национальных

(религиозных) меньшинств внутри страны по сравнению с другими нациями и народностями;

- нежелание экономически развитых регионов поддерживать экономически отсталые области страны.

Демографический фактор. Он может включать в себя неравномерное размещение населения в многонациональных государствах, а также сравнительно высокий прирост народонаселения определенных этнических групп, скученность размещения, недостаток жизненного пространства.

Социокультурный фактор. Он подразумевает противоречия, связанные с различиями в языке, традициях, обычаях, религии, а также ущемление других ценностей этноса.

Исторические причины. Они связаны с прошлыми обидами, которые хранятся в памяти этноса на подсознательном уровне. Сами по себе они не являются непосредственными причинами конфликта, но если конфликт назревает и графически близких конфликтов. Это сходство определяется следующими критериями:

ь географической близостью;

ь этнокультурной общностью;

ь единым цивилизационным фундаментом (христианским, исламским, буддистко-индуистским и др.);

ь особенностей исторического развития;

ь сходством факторов развития сепаратизма;

ь уровнем политической стабильности;

ь интенсивностью конфликтов.

Исходя из этих оснований, в мире можно выделить 6 региональных разновидностей сепаратизма, сложившихся на четырех континентах (в Австралии на сегодняшний день сепаратистских движений пока не зафиксировано).

1.Западноевропейская разновидность сепаратизма (Северная Ирландия, Страна Басков, Каталония, Корсика, Фландрия и Валлония, Фарерские острова, Северный Кипр) характеризуется преобладанием этноконфессионального и социально-экономического факторов.

2.Ближневосточная (исламская) разновидность (Курдистан, Горный Бадахшан в Таджикистане, пакистанская провинция Белуджистан, Южный Йемен, область Читтагонг в Бангладеш, очаги сепаратизма на севере Афганистана и на юге Алжира) господствует в исламских странах Ближнего и Среднего Востока, Северной Африки, Средней и Южной Азии. Для этого типа сепаратизма характерна принадлежность любых противостоящих сторон к одному религиозно- культурному фундаменту - исламу. При этом решающее значение имеет фактор этнического самосознания меньшинств, подавляемых в национальных государствах своих единоверцев.

3. Азиатская разновидность. Примеры: индийские штаты Джамму и Кашмир, Пенджаб, Наголенд, Ассам, северная Шри-Ланка, области Карен и Шах в Мьянме (Бирма), южные Филиппины, Восточный Тимор и Ирман-Джая (западная часть Новой Гвинеи) в Индонезии, Тибет и Синьцзян (Уйгуристан) в Китае. Распространение этой разновидности сепаратизма ограничено Восточной, Юго-Восточной, Южной Азией. Конфликты имеют корни в доколониальных временах, но возродились после получения странами государственной независимости.

4.Африканская разновидность. Примеры: Южный Судан, провинция Кабинда в Анголе, Северное Сомали, Коморские острова, провинция Квазу-Наталь в ЮАР, Руанда и Бурунди. Во многом этой разновидности соответствует все то же, что азиатской.

5.Американская разновидность. Примеры: канадская провинция Квебек, мексиканский штат Чьяпас, самоуправляющаяся территория Дании Гренландия, остров Невис в составе Федерации Сен-Китс и Невис. Прежде сепаратистские настроения на континенте имели больше распространение. Именно они привели к распаду Великой Колумбии (1830г.) и Соединенных провинций Центральной Америки (1838-1839гг.), выделению Уругвая из состава Аргентины (1828г.) и Панамы из Колумбии (1903г.). Да и гражданскую войну в США (1861-1865гг.) можно рассматривать как неудавшуюся попытку выхода группы южных штатов, образовавших суверенную конфедерацию, из состава единого государства.

6.Восточноевропейская разновидность сепаратизма (Чечня, Дагестан, Приднестровье, Грузия, Крым, Косово, Македония, Республика Сербская в Боснии, Трансильвания) охватывает бывшие социалистические страны Восточной и Центральной Европы и включает Россию и другие новые государства, образовавшиеся на территории бывшего СССР (кроме 4 мусульманских республик Средней Азии). Эта разновидность отличается от западноевропейской недавней актуализацией основных очагов сепаратизма (конец 80-х гг.) и стремлением сепаратистских движений к полной независимости, а не к автономии.

Несмотря на недавнюю актуализацию, корни конфликтов уходят в прежние исторические эпохи. Например, конфликт в Боснии и Герцеговине между православными сербами и славянами-мусульманами зародился еще во времена турецкого владычества (XV-XIX вв.), а стремление татар восстановить собственную государственность ведет свой счет от прекращения существования Казанского ханства в средине XVI века.

В Восточной Европе существует целый ряд непризнанных государств, имеющих, тем не менее, все атрибуты государственности: Чечня (до 1999 г.), Абхазия, Приднестровская Молдавская Республика, Республика Сербская в Боснии. Эти территориально-политические образования, имея регулярные вооруженные формирования, уверенно контролируют свою территорию, здесь действуют самопровозглашенные конституции, существуют органы исполнительной и судебной власти, проводятся парламентские выборы.

В Восточной Европе уровень терпимости по отношению к этническим и конфессиональным меньшинствам во много раз ниже, чем на Западе. Развитие языка и культуры меньшинств воспринимается как вызов доминирующей нации. Это приводит к дополнительным напряжениям в общественно-политической жизни восточноевропейских государств.

Для восточноевропейских очагов конфликтов характерна повышенная активность, которая часто приводит к большим жертвам среди противостоящих вооруженных формирований и мирного населения. Особенно этим отличились конфликты, локализованные на Кавказе и в бывшей Югославии.

Следует заметить, что конфликты в Восточной Европе подвержены вмешательству со стороны других государств и международных организаций (ООН, НАТО, Евросоюз, Россия). Это объясняется относительной близостью очагов конфликтов к данным государствам и угрозой их безопасности.

Таким образом, можно констатировать, что политико-географическое положение накладывает отпечаток на особенности зарождения и развития очагов сепаратизма в мире. Понимание механизмов этого влияния может привести к выработке конкретных рекомендаций по снижению рисков сепаратизма и способствовать постепенной нормализации внутригосударственных противоречий.

3. История и этнополитические процессы в Российской Федерации

К концу XIX в. многовековой процесс формирования территориальных пределов российского государства подходил к завершению. С учетом складывавшихся геополитических реалий в начале XX в. после вхождения в состав Империи еще ряда регионов, наступал ее последний этап развития. Охватив 1/6 часть земли, Россия обрела, как считали тогда, и это признавалось международными договорами, «свои естественные границы», уравнявшись в размерах с другой крупнейшей державой -- Великобританией. Несколько уступали им в этом отношении существовавшие также в то время и новые имперские (универсалистские) образования, среди которых, прежде всего, следует упомянуть такие страны с зависимой периферией, как Китай, Турцию, Австро-Венгрию, Францию и Испанию. Все они, как известно, тоже вбирали в себя обширные просторы, населенные различными народами.

При внешнем, чаще всего кажущемся сходстве, эти геоэтнонациональные объединения из-за особенностей становления и административно-экономического функционирования имели, безусловно, и свои специфические отличия, и, представляет собой более или менее консолидированные целостности, тем не менее, были не похожи друг на друга по историко-цивилизационным и государственно-политическим параметрам. На поставленный со всей остротой в тот период вопрос, в чем они выражались, наука должна была дать, но не дала своевременные и исчерпывающие ответы. Необходимость в них за давностью между тем вовсе не отпала, а, напротив, существенно возросла после произошедшего в XX в. полного или частичного распада почти всех крупных имперских объединений мира. Тем более, что до сих пор последствия этого распада порождают то тут, то там такие конфликты между народами, которые по количеству жертв и разрушений мало чем отличаются от крупномасштабных войн.

Постигшая в последние годы в чем-то такая же участь бывшее российское полиэтнонациональное универсалистское сообщество, именовавшееся с 1922 г. «советским социалистическим» (СССР), как видно по последовавшим событиям, подтверждает эту печальную закономерность. Однако эти же последствия заставляют усомниться в якобы унифицированных свойствах выделенного и возведенного в ранг «образцового», в том числе в нормативных актах ООН и Хельсинских соглашений, опыта нескольких стран, причисленных к так называемым «демократиям» и, как следствие, в правомерности наметившихся необдуманных ему подражаний. Предлагаемые же с учетом его канонизированных рекомендаций варианты урегулирования ситуации в «горячих точках» не дают, как правило, ожидаемых результатов и не выдерживают чаще всего проверку практикой.

Нужно отметить, что концептуальные поиски для установления параметров несхожести универсалистских образований ранее все же намечались. На необходимость их ведения, правда, на достаточно узком, но весьма перспективном участке для дальнейших разработок обращала, например, внимание научной общественности и Российская Академия Наук, объявлявшая более ста лет назад дважды на всех языках конкурс на тему «Влияние монгольского ига на Россию», но так и не получила ни одного сколь-нибудь стоящего сочинения. Еще раз она обратилась к серьезной постановке подобной тематики в условиях нараставшего революционного кризиса. В 1917 г. образованная в ее рамках специальная «племенная комиссия» приступила к комплексному сбору материалов об инородческом населении России, к составлению на его основе этнографических карт и объяснительных записок к ним для национального отдела Временного правительства и будущего Учредительного собрания. Начатая тогда работа по известным причинам вскоре была прекращена. Университетские же центры, обеспечивавшие по тому времени достаточно высокий уровень исторических исследований, были заняты изучением, бесспорно, интересных, но все же менее значимых, сюжетов из отечественного прошлого.

С неослабевающей активностью тогда же, на рубеже XIX и XX вв., продолжалось обсуждение поставленного еще летописцем Нестором в «Повести временных лет» вопроса «откуда есть, пошла земля русская», так и не разрешенного по сей день. Неполнота знаний о происхождении русского народа и о начальных этапах становления его государственности пока, к сожалению, остается по многим аспектам не восполненной. Однако более актуальная проблема, поставленная со всей остротой современностью той переломной эпохи, «что представляет из себя Россия в государственном отношении в конце более чем тысячелетнего пути развития, объединившая множество различных народов (более 100), в чем ее сходства, а в чем отличия от других государств», так и не получила должного освещения и не была по сути даже сформулирована.

Существовавшие взгляды на этот счет не выходили из сферы философских догадок. Наиболее ярко они отражены в спорах западников и славянофилов, так и не доведенных до каких-либо убедительных результатов, но подготовивших в определенной мере почву для последующих, приходивших им на смену идеологических доктрин. Между тем потребность в конкретно-исторических разработках данной проблемы с каждым витком усиления общественно-политического кризиса монархической формы правления, игравшей помимо всего роль скрепляющего фактора для сложного полиэтнонационального державного механизма, и появлением в связи с этим на ряде окраин сепаратистских устремлений, резко возрастала.

Черту этому как бы подвели революционные потрясения 1917 г., к которым Россия подошла именно с такими наработками научных сведений о себе, что не в последнюю очередь способствовало разрастанию масштабов кровопролития в гражданской войне, ибо в разразившейся круговерти радикалистских перемен все противоборствующие силы в борьбе за власть опирались на сколоченные наспех программы, чаще всего, составлявшиеся на основе заимствований чуждого опыта, и действовали вслепую. «Убедительный» ответ по его же меркам, в конце концов, на длительный срок после известных событий дали большевики: «Россия до революции -- тюрьма народов и только Великий Октябрь принес им освобождение», несколько десятилетий «не вызывал» сомнений. Исходя из неоспоримых критериев невозможности отображения исторического процесса, равно как и всякого другого, лишь в каком-то одном измерении, следует подчеркнуть во избежание обвинений в конъюнктурных наклонностях, что придерживаюсь мнения о необходимости также на равных показывать недостатки и достижения советской эпохи, как и предшествующих периодов.

В резюме, предваряющему аналитическому обзору хотелось бы особо выделить и огромное значение объективных исторических познаний в судьбе народов. Они не просто воссоздают во времени панораму их прошлого, но несут в себе очертания их настоящего и будущего. Даже на самых ранних стадиях развития этнических сообществ, идеология которых фокусировалась в преданиях, легендах и мифологических обоснованиях, во многом безопасность и сохранность этих сообществ зависела от качества передачи этих познаний из поколения в поколение. Эта же зависимость не исчезла и поныне. Применительно к современности можно, кроме того, отметить, что безопасность любого государства, а поскольку оно выполняет, прежде всего, охранительные функции и самого его населения, во многом зависит от состояния дел в исторической науке. Наглядный тому пример два цивилизационных надлома -- произошедший в 1917 г. и происходящий на наших глазах в России. Неразработанность тех или иных проблем и появляющиеся вследствие этого их фальсифицированные Трактовки, под какими бы оболочками они ни скрывались, нередко открывают прямую дорогу к катастрофам.

Начиная с XVI в. до середины XIX вв. обозначились три генеральные тенденции в развитии государств на европейской, а затем и международной аренах: национальное (Англия и Франция до появления обширных заморских владений), земельно-локальное (княжества и города Италии и Германии до объединения) и универсалистское (имперское) с сопредельными территориями (Австро-Венгрия) этнополитические образования. В свою очередь, последнее вне европейских пределов имело еще одну типовую разнородность, колониальную, с классическим сочетанием обязательного наличия метрополии и зависимых стран. К середине XIX в. этническая разобщенность в Европе, там, где она еще существовала, была преодолена при помощи «бонапартистского воссоединения» (завоевания и буржуазные реформы) в Италии и насильственного подчинения при канцлере Бисмарке в Германии.

Таким образом, произошел естественный отбор двух наиболее жизнеспособных тенденций, но в столкновении соответствовавших им концепций государственности, универсалистской (имперской) и национальной, идея «одна нация -- одно государство» в ту эпоху в конечном итоге возобладала. Это подтверждает все последующие перемены в Европе вплоть до окончания первой мировой войны 1918 г. и распада Австро-Венгерской империи. Из-за специфических азиатско-африканских и южно-американских условий процессы этнонациональной консолидации, схожие с первоначальными европейскими, получили здесь распространение только в XX в. и сопровождались также освободительными устремлениями к независимости и созданию национальных государств, хотя границы их, в отличие от европейских, еще меньше совпадали с критериями монолитности ограждаемых сообществ.

Однако на пороге XXI в. универсалистская интеграция в Европе, получавшей некую целостность еще во времена могущественных древних империй Рима и Карла Великого, вновь обретает перспективность, превращая этот регион мира в конфедеративное объединение народов. Исключение составляет юго-восточная часть, составлявшая когда-то пределы православной Византии, где в результате религиозной экспансии мусульманства с Востока и католицизма с Запада, целостность также была существенно ослаблена с насаждением разобщения по линии межконфессиональных противоречий.

Мнение американского политолога 3. Бжезинского «о возрастающей роли национализма в современную эпоху» не находит всеобъемлющего подтверждения и скорее всего подпадает под разряд некорректных абстракций. Более убедительно в свете изложенного выше выглядит точка зрения нашего соотечественника В. Шульгина, одним из первых обратившего внимание на то, что с середины XX в. «национализм перестал быть силой конструктивной».

Это подтверждает и исторический опыт России, где формирование самобытности народов не менее успешно на протяжении многих веков происходило в рамках единого государства, а связанная с ней дифференцирующая тенденция устойчиво дополнялась консолидирующей, отражавшей интегрированность этнонациональньгх сообществ Евразии в некую вполне устойчивую целостность. Что же она собой представляла, посмотрим далее, предварительно проведя необходимое для этого ретроспективное исследование.

Прежде всего, следует учесть, что Россия складывалась в многонациональную державу под давлением специфических геополитических обстоятельств, определяющим стержнем которых выступало долговременное совпадение в тот или иной период интересов народов на обширных просторах значительной части Европы и Азии, что и способствовало их преимущественно добровольному единению. Возьмем из истории в подтверждение один весьма показательный эпизод. В 1826 г., когда при нашествии персидских войск небольшой русский отряд, несмотря на превосходство противника, вынужден был защищать крепость Шушу и овладеть ею из-за его героического сопротивления при поддержке населения возможности не представлялось, Аббас-Мирза, руководивший осадой, решил жестокостью и коварством склонить на свою сторону находившихся в крепости армян и тем самым принудить гарнизон сдаться.

Для этого он приказал подвести под крепостные стены несколько сот армянских семей из окрестных сел вместе с архиепископом, сделав расчет на то, что духовенство пользовалось всегда у этого народа непререкаемым авторитетом. Под страхом угроз «перебить всех» священника заставили уговаривать соотечественников «сдать крепость, хотя бы ради спасения стольких человеческих жизней». Но в ответ на уговоры армяне стали кричать со стен, что «они не изменят русским и сами увещевали своих братьев покориться печальной судьбе, которая их ожидает, ибо пусть лучше погибнут несколько сот человек, чем весь народ подпадет под тяжелый гнет...»

Именно так порой достаточно остро осознавались необходимость объединения с Россией многими народами, принимавшими на том или ином этапе решение в целях самосохранения укрыться за ее державными рубежами и воспользоваться ее государственным покровительством.

В тех же случаях, когда присоединение достигалось посредством принуждения, оно чаще всего диктовалось настоятельными потребностями обеспечения безопасности этих рубежей на представлявших постоянную угрозу направлениях. Наиболее беспокойным на протяжении нескольких столетий оставалось южное. Внезапные набеги на Россию восточных инородцев (крымских татар, ногайцев, горцев и т. д.) совершались каждый год и были, по сути, обычным явлением. Вторгнувшись в страну, они все сметали на своем пути, «сопровождая свое движение грабежом и пожарами, захватывая людей, скот, всякое ценное ... имущество». После этих набегов подвергшиеся им области длительное время оставались в запустении, а пленных только в Крым приводили в таком количестве, что при виде их нескончаемых верениц очевидцы спрашивали, остался ли еще кто-нибудь там, откуда их привели. Невольников массами продавали в Турцию и другие страны Востока.

Кроме того, в результате не прекращавшихся вплоть до включения Крыма в состав России в 1783 г. агрессивных вторжений с этого ханства, в общей сложности по далеко неполным подсчетам погибло более 5 млн. русских. Если принять во внимание все составляющие демографических последствий, в том числе снижение естественного прироста населения, цифра потерь многократно увеличится. При подсчете же их на других участках южного приграничья масштабы трагедии России будут выглядеть еще более внушительно. Не меньшими их размеры были в частности в сопредельных регионах со Средней Азией. Отсюда русских пленников в огромном количестве поставляли на невольничьи рынки Хивы, Бухары, Коканда и т. д. О значительных размерах бедствия можно судить хотя бы по тому, что все посольства, направлявшиеся даже в XIX в. в различные государства этого региона из России до самого последнего посольства в 1873 г. в Хиву включительно, имели поручения освободить из плена ее подданных. Эти переговоры, как правило, не давали каких-либо результатов и сложившееся положение продолжало оставаться без изменений.

Предпринимавшиеся же вследствие описанных обстоятельств военные акции по достижении успеха не приводили, тем не менее, к установлению в отношениях с умиротворенными таким путем народами дискриминационных норм, как было, к слову, в других империях, а их главное предназначение сводилось к стабилизирующим ситуацию внешним российским государственным ограничениям, с сохранением статуса местного регионального самоуправления и возможностей для дальнейшего нормирования этнонациональной самобытности. Такого рода ограничения были ничем иным, как долговременным политическим компромиссом, конечной целью которого являлось постепенное гражданское приобщение к России. Поскольку элементы добровольности и силового принуждения закономерны для становления любого государства, с учетом сказанного, можно сделать вывод, что проводившиеся Россией завоевания тоже были одной из составных частей общего геополитического стабилизационного процесса, происходившего на протяжении многих веков в пределах Евразии.

Однако в нем были и свои нетипичные проявления. К ним следует отнести прежде всего включение в состав России части Польши и Финляндии. В первом случае, правда, включение нужно оговорить тем, что Россия, ввязавшись в конце XVIII в. в разделы Речи Посполитой, действовала адекватно с намерениями союзных европейских держав (Австро-Венгрии и Германии) и их инициативами, во втором, -- тем, что территория княжества была отвоевана у Швеции и, до этого момента не имея никакой самостоятельности, она обрела ее вновь, оказавшись лишь в российских пределах в начале XIX в. Так или иначе несмотря на то, что Польша когда-то сама активно проводила завоевания русских земель и не оставляла к ним своих притязаний впоследствии, можно отчасти согласиться и с А. И. Герценом, отметившим еще в 1860 г., что разделы этого государства в пору его слабости «явились первым бесчестием, запятнавшим Россию». Но только под таким углом зрения нельзя, безусловно, рассматривать все ее завоевания, диктовавшиеся в большинстве случаев, как видно из изложенного, обстоятельствами необходимости защиты ее государственных интересов и безопасности населения.

Тем более что к расширению территориальных пределов России сочувственно и с пониманием относились многие видные представители инородцев. Весьма показательным на этот счет является суждение крымско-татарского просветителя Исмаила бея Гаспринского, высказанное им в 1881 г. на страницах тюркоязычной печати: «... Россия еще не достигла своих исторических, естественных границ. Мы думаем, что рано или поздно границы Руси заключат в себе все тюрко-татарские племена, и в силу вещей, несмотря на временные остановки, должны дойти туда, где кончается населенность тюрко-татар в Азии. Граница, черта, разделяющая Туркмению и Среднюю Азию на две части -- русскую и нерусскую, -- может быть политически необходима в настоящее время, но она неестественная, пока не охватит все татарские племена Азии...».

В отличие от практики других стран Запада и Востока, присоединенные к России народы не подвергались шовинистической унизительной дискриминации в системе управления. Для них она чаще всего имела не прямое, а косвенное предназначение, без посягательства на основные нормы их общественного быта, при соблюдении уважительного отношения к их обычаям и религиозным приверженностям. В сфере гражданских прав русская власть вообще избегала резкой ломки, считаясь с правовыми навыками населения, и оставляла в действии на управляемой территории и конституцию с сеймом в Великом княжестве Финляндском, и кодекс Наполеона в царстве Польском, и литовский статут в Полтавской и Черниговской губерниях, и магдебургское право в Прибалтийском крае, и обычное право, местные законы на Кавказе, в Сибири, в Туркестанском крае и т. д.

Внутренняя самостоятельность инонациональных сообществ и внешние российские административные ограничения указывают на то, что в государственную систему России было заложено не подавление, а именно политический компромисс. Попытки выйти за его рамки и «создать однородную империю» по типу западных, наметившиеся лишь при последнем российском монархе Николае II в конце XIX в., вступали в противоречие со сложившейся практикой управления и вызвали этнополитическую напряженность на ряде окраин, а в некоторых случаях породили даже сепаратизм, ранее у тех же народов не наблюдавшийся.

Отличие от других универсалистских образований мира состояло и в том, что инонациональная российская периферия из-за своего сопредельного расположения, и что самое важное, равноправного статуса, утрачивала постепенно признаки обособления и инородности» интегрируясь по мере формирования общегражданских связей в единое государственное пространство. Вместе с тем происходило геополитическое, цивилизационное и социально-экономическое срастание ее естественным путем с центральными собственно русскими областями.

Однако этому процессу каждая ее часть из-за тех или иных объективных причин поддавалась далеко не одинаково, а тяготение некоторых специфических в нее включений, например, к цивилизациям Запада и Востока так и не было до конца преодолено. Наиболее сильной первая разновидность тяготения оставалась вплоть до 1917 г. в Польше и Финляндии, хотя они тоже были захвачены в орбиту общероссийской и евразийской полиэтнонациональной интеграции. Это подтверждается в частности тем, что, несмотря на отпадение этих территорий в момент революционного кризиса, в России остались поляки и финны, прочно связывающие свою судьбу только с ней и, несмотря на устойчиво сохраняющуюся этнонациональную самоидентификацию, наличие исторической родины, эмигрантским настроениям даже в наши дни не подвержены. Менее выражение и со своими особенностями эта же тенденция наблюдается и в Прибалтике.

Для этих регионов цивилизационное сближение с Евразией значительно усилилось бы, если бы Россия смогла противопоставить Западу более привлекательную альтернативу социально-экономической и культурно-политической жизни, что, кстати, понимали и отдельные представители ее высших чиновничьих кругов, как видно из воспоминаний генерала П.Г. Курлова, хорошо знавшего в бытность службы на посту губернатора западные окраины Империи. Существенным противовесом этому сближению служили кроме того еще и свои устойчивые традиции длительного самостоятельного государственного развития, которые к тому же в системе российских государственных отношений, как было показано выше, сохранялись и разрушению не подвергались.

В своеобразном, по-своему не похожем на приведенные вариации, виде первая разновидность тяготения прослеживается и на Западной Украине, в течение нескольких веков пребывавшей в составе сопредельных государств Польши и Австро-Венгрии, и, как следствие, под их сильным влиянием, отчасти разрушившим здесь при помощи насильственной экспансии католицизма, экономической дискриминации и других мер культурную самобытность исповедовавшего православие населения и его исконное исторически сложившееся в прошлом этнонациональное поле. Тем не менее, этот край не утратил тяготение к основной части этнонационального поля, территориально и по численности населения несравненно более превосходящей. Она находилась в государственных пределах России, и испытывает сильное тяготение к ней и объединенной ею Евразии. В чем-то похожая этнополитическая ситуация прослеживается и в бывшей Бессарабской губернии, где ныне произошел раскол на Приднестровье, тяготеющее к России, которое кроме восточных славян (русских, украинцев) и представителей других народов поддерживает также где-то 40% молдаван, и собственно Молдову, определившую в последние годы свой независимый статус, но тяготеющей также и к Румынии.

Вторая направленность так и не преодоленного тяготения, правда, менее выраженная, чем в первом случае, тяготение к Востоку, прослеживается на южной периферии, включенной в состав российского государства в разные периоды XVIII--XIX вв. Среди этих регионов особо выделяются территории расселения казахов, народов бывшего Туркестанского края и восточной оконечности Кавказа. Своеобразность этой разновидности тяготения заключается в том, что значительную роль в нем играет фактор единства веры, мусульманской религии, и уж затем этнокультурная близость. Тот же фактор веры, однако, когда-то предопределял в этой зоне острых межконфессиональных противоречий и не менее устойчивую прорусскую ориентацию христианских народов (армян, грузин, осетин и т. д.).

Сближение же этих регионов с Россией во всех отношениях произошло намного глубже, чем в первом случае, ибо для них она в свое время предоставила более сильную социально-экономическую и государственно-политическую перспективу развития, чем могло это сделать претендовавшее на них сопредельное расположенное зарубежье. На это обращал внимание и А.Ф. Керенский в мемуарных записях о годах своего детства, проведенных в Туркестанском крае: «... На Западе широко принято считать, что в своем стремлении русифицировать мусульманское население Россия уничтожила ранее сложившуюся великую цивилизацию Центральной Азии. Я своими глазами наблюдал результаты русского правления в Туркестане и считаю, что они делают честь России... Строительство железных дорог, открытие банков и промышленных предприятий, развитие хлопководства и других отраслей сельского хозяйства, возведение ирригационных сооружений -- все это, несомненно, произвело благоприятное впечатление на мусульманское население. Туркестан ... за 30 лет русского господства вступил на путь возрождения и процветания». Несмотря на сохранившееся тяготение к Востоку, более тесная геополитическая и цивилизационная взаимосвязанность этих регионов с Россией несомненна, но они все же вполне устойчиво до 1917 г. и, как видно, впоследствии в смысле общегражданской интегрированности не срослись с ней.

Отчасти интегрированность существовала и в других универсалистских (имперских) объединениях Запада и Востока, однако только в российских пределах она происходила и как государственно-политическая, с обеспечением для инонациональных сообществ таких же охранительных функций, как и для русских, и сопровождалась наступившим признанием многими из них России своим отечеством. О существовании в ее имперских границах полиэтнонационального общегражданского сообщества свидетельствует наличие у большинства народов России двойного самосознания: этнонационального и общероссийского. Последнее также наряду с первым существует и у русских, но совершенно ошибочно и несправедливо отождествляется с «имперским». Такую закономерность в становлении российского государства в решающей степени предопределяло совпадение геополитических интересов входивших в ее состав народов. Чаще всего в полной мере осознавалось оно в качестве «единой и неделимой» реальности на массовом уровне, как бывало не раз, в самые критические моменты, с наступлением для России и Евразии в целом внешних или внутренних экстремальных обстоятельств.

Насильственные же связи, присущие всем без исключения универсалистским образованиям, в системе российских государственных отношений вовсе не преобладали, а там, где они все-таки устанавливались на начальных стадиях контакта, со временем заменялись, как правило, общегражданскими. Формирование их происходило уже при попадании тех или иных инонациональных сообществ в сферу действия государственного поля России и продолжалось на последующих этапах. На рубеже XX в. этот процесс обретал все больший размах, но завершения так и не получил. Не достигнуто оно, как показывает современный конфликт в Чечне, и поныне. Исходя из этого нельзя не заметить, что российская государственная система не подгоняется под все присущие империям критерии и нуждается в дальнейшем обстоятельном изучении. Официальное переименование России в «Империю» в 1721 г. при Петре I было продиктовано скорее всего подражанием западноевропейским стандартам и не отражало ее особенностей.

В большинстве стран мира, и главным образом Западной Европы, например, процессы консолидации этносов в нации и государственно-политического их объединения происходили как бы вместе или были близки к совпадению. В России государственно-политическая консолидация значительно опережала этнонациональную не только у русских, но и у всех остальных этнонациональных сообществ. Полного же национального сплочения русского народа ни во время его объединения в единое государство в XIV--XV вв., ни на последующих этапах не было и не наступило до сих пор. В его составе сохранились и существуют этнически своеобразные группы (поморов, казачества и т. д.), обладающих специфической культурой и ментальностью, выражением которой является устойчивое противопоставление себя даже в родственной этнонациональной среде по дифференцирующему принципу «мы -- они», применимому по обычным стандартам других стран лишь в идентификации международной.

Иногда эти группы в зависимости от ситуативной настроенности предрасположены отождествлять себя с народом. Для объяснения этого внесем необходимое теоретическое уточнение. Как известно, на ранних стадиях этногенеза отождествление с народом происходило на уровне этнической идентификации: «этнос (племя, община и т. д.) -- народ». На этапе общеэтнической консолидации оно переносится уже в плоскость национальную: «нация -- народ». Последняя же сама по себе представляет из себя ничто иное, как консолидированный этнос или достаточно сплоченную группу утративших своеобразие этносов. Этническое начало, таким образом, выступает для нации как базисное и исходное. Однако степень внутреннего единства при этом бывает различна. У многих народов Западной Европы, раньше других прошедших через этап общеэтнической консолидации и подвергшихся при этом сильной государственно-политической унификации (англичан, французов и т. д.), этнические начала практически полностью трансформировались в национальные и выражены слабо.