Обоснование модели формирования полоролевой идентичности старших дошкольников с помощью традиционной культуры

Существует, как известно, множество определений культуры. Чаще всего она определяется как совокупность достижений человечества в его материальном и духовном развитии, используемая в качестве условия развития и бытия человека. Иногда культура трактуется как система передачи информации между поколениями или как семиотический процесс, обеспечивающий воспроизводство эффективных типов поведения, деятельности и жизни. Наиболее близки нам те понимания культуры, которые связывают её с ценностно-смысловым измерением человеческого существования. Так, Э. Кассирер считает, что культура - это символическая вселенная. Похожую формулировку предлагает П.Ф. Черносвитов: «культура

- единое символическое пространство, сакральное по значению, воспринимаемое каждым членом социума сенсорно».

Э. Левинас полагает, что это смысл, приходящий к бытию. По мнению М. Мамардашвили, культура - это ценностно-смысловой универсум, в котором человек делает собственное существование человеческим бытием. Поэтому основное назначение культуры - вооружить человека системой смыслов для ориентации в окружающем мире. Причём, как подчеркивал В. Франки смысл не даётся человеку, а обретается им в ходе культурного самоопределения и творения культуры.

Несмотря на определённые культурные универсалии, свойственные всему человечеству, в мире существуют различные культуры, представляющие населяющие его народы [15].

В научном сообществе до сих пор нет согласия относительно того, что понимать под народной культурой. Обычно её связывают, не с настоящим, а с прошлым существованием того или иного этноса (под этносом обычно понимается исторически сложившаяся на определённой территории совокупность людей, обладающая общими чертами и стабильными особенностями культуры.).

Это его глубинный, наиболее древний, скрытый, имплицитный пласт, который передаёт из поколения в поколение через механизм традиции (преемственности) самую значимую для этноса информацию.

Традиционным, согласно С.К. Бондаревой и Д.В. Колесова [25] следует считать только то, что воспроизводится из поколения в поколение множеством индивидов: способы действия в той или иной жизненной ситуации, оценки, отношения, ценностные ориентации, технологии. Исследователи указывают, что чем больше оправдавших себя за многие поколения традиций, тем общество функционирует эффективнее, т.е. традиции - фактор стабильности и процветания общества, что определяет необходимость бережного отношения к традиционной народной культуре. И наоборот, утрата традиций, распад традиционной культуры приводит к социокультурной разъятости общества (субкультурации), лишает его самобытности и исторической перспективы.

В содержание традиций культурологи, как правило, включают ритуалы, мифы, обычаи, обряды, фольклор.

Традиционное мировосприятие основывается на устойчивости ценностей, норм, образа жизни людей. Оно сохраняет в себе многие черты мифологического, аналогового (Г. Бейтсон), прологического (Л. Леви - Брюль) мышления, согласно которому не существует двух миров - видимого, осязаемого, физического и невидимого, неосязаемого, «духовного». Есть только один -- мистически реальный мир, с которым человек стремится жить в единстве. Архаик не разделяет объект и субъект, профанное и священное. В мире нет ничего, чтобы не было в той или иной степени сакральным, все друг с другом связано, все наделено душой -- неким трансцендентным началом, неизменной глубинной сущностью. Растения, животные также разумны, как и люди. Даже минералы содержат в себе тайную жизнь. Поэтому ко всем предметам следует относиться с уважением, а в идеальном случае -- с любовью. Каждый предмет на основании общего божественного происхождения может трансформироваться, поменять свои онтологические, природное или социальное значение, ведь оно в предельном плане для всех едино.

Поэтому человек при жизни подвержен различным метаморфозам, он не обладает устойчивой идентичностью, всегда остается маской (персоной).

В магическом (аналоговом) взгляде на мир нет необратимой смерти. Всякое небытие означает инобытие. Процесс развития мира идет от полноты к пустоте, от цельности - к фрагментарности, от блага - к злу. То есть Благо (Добро) находится в древности, у истоков мира, поэтому необходимо постоянно к нему возвращаться, воспроизводить его хотя бы символически. Архаик видит смысл жизни в самой жизни. Он воспринимает мир целостно, симультанно, предельно эмоционально, не отграничивая своё «Я» от других существ, солидаризируясь с ними. Поэтому следует говорить не об индивидуальном, а о коллективном мировосприятии, присущем традиционной культуре. С точки зрения язычников, человеческая жизнь, как и все остальное в природе, представляет собой цикл рождения, смерти, возрождения. Она, как и все остальное, существующее в контексте Священного, не обладает абсолютной полнотой, поэтому нуждается в гармонизации и совершенствовании. Цель человека традиции -- поиск и достижение гармонии с миром, установление тесной личностной взаимосвязи с имманентным аспектом Божественного [7].

Некоторые современные отечественные ученые (Дугин А.) считают, что и сегодня в русском народе аналоговое сознание развито очень сильно. Соответственно, в русской народной (доиндустриальной, традиционной) культуре его присутствие было еще более выражено. Об этом убедительно свидетельствуют труды выдающихся отечественных фольклористов А. Н. Афанасьева, Е. А. Бурцева, Ф. Буслаева, Д. К.Зеленина, П. В. Знаменского, М. Забылина, В. Н. Калугина, Б. А. Рыбакова, Г. П. Федотова, Г. Флоровского и др.

Так, А. Н. Афанасьев (12), анализируя язык фольклорных произведений, примет, гаданий, заговоров, указывал на свойство народного ума во всём находить аналогию.

Известный богослов О.Г. Флоровский писал, что после Крещения Руси византийско-христианская культура не стала общенародной сразу, а долгое время была достоянием культурного меньшинства. Параллельно с нею в глубинах народного подсознания продолжалась своя потаённая жизнь. В сущности слагались две культуры: дневная и ночная. Грань между этими двумя социально-духовными слоями, подчеркивал О.Г. Флоровский, всегда была подвижной и расплывчатой, а разделяло их прежде всего различие духовных и душевных установок. Дневная культура была культурой «духа и ума», а ночная - областью «мечтания и воображения». Она представляла собой некий новый и своеобразный синкретизм, в котором преобладали языческие переживания, сплавленные с бродячими мотивами древней мифологии и христианского воображения. Причину особой живучести

«ночной культуры» О.Г. Флоровский усматривает в стихийности народной души, плохо поддающейся духовному преображению.

Один из крупнейших знатоков русской народной словесности, Фёдор Буслаев, характеризуя народную культуру, заявлял, что в ней очень трудно отделить элементы языческие и христианские.

В целом разделяет эту позицию и современная культурологическая мысль. К примеру, Т.А. Бернштам указывает, что в народных представлениях с понятием о Боге-творце сочетались пантеистические верования: после грехопадения людей любое тварное существо продолжает быть «частицей Божества» и существует по «Божественному чину».

На наш взгляд, достаточно точно определить характер русской народной культуры позволяет концепция, предложенная выдающимся социологом П. А. Сорокиным.

Он полагает, что каждая культура обладает собственной ментальностью. Все их множество является той или иной конфигурацией двух базовых типов культурной ментальности: чувственной и идеациональной.

Носители чувственной ментальности признают лишь реальность, чувственно воспринимаемую. Их «система истины» основывается на показаниях органов чувств. Эти люди ориентированы на удовлетворение чувственных, телесных потребностей, на изменение окружающей среды во имя удовлетворения этих потребностей и достижение большего комфорта и безопасности. Материальное богатство воспринимается как наиболее эффективное средство удовлетворения потребностей и исполнения всех желаний - комфорта, престижа, славы, власти, счастья. Эта ментальность неразрывно связана с понятием динамики, эволюции, прогресса. Она ведёт человека к контролю над внешним миром, самоутверждению и господству. Моральные ценности при этом никогда не бывают абсолютными, они всегда относительные, меняющиеся в соответствии с обстоятельствами и ситуацией. Для людей с идеациональной ментальностью чувственные явления иллюзорны, не подлинны. Истинная реальность лежит за пределами видимости - она сверхчувственна (духовна). Поэтому такие люди ориентированы на изменение себя, своего тела и своей души, собственных взглядов и убеждений, в конечном итоге - на освобождение от земных потребностей. Отсюда -невнимание к материальной среде, вплоть до полного безразличия и даже отвращения. Идеационалист, направленный на своё «Я», его анализ и изменение, тонко улавливает, реагирует и понимает сущность Души, Бога, Ума, Добра, Зла, Совести, Справедливости и т.п. Погружённый в сферу неосязаемого, он одухотворяет внешний мир, растворяет его в своём внутреннем опыте. Идеациональная ментальность исходит из предпосылки о достоверности внутреннего опыта - божественного вдохновения, мистического единения, откровения, чистой медитации, экстаза, транса -- как последнего основания и источника истины. Носитель идеациональной ментальности стремится быть самодостаточным и независимым от внешних, материальных ценностей. К ним он безразличен или даже враждебен как к причинам нарушения внутренней гармонии и гибели души. Его позиция тяготеет к философии Бытия - вечного, неизменного; в сфере морали - к абсолютным, нетленным ценностям [19].

Опираясь на эти характеристики, можно сказать, что русская народная культура - в основном культура идеациональная, причем, в её активной, а не пассивной форме. Активный идеационализм, по П. А. Сорокину, отличается от аскетического идеационализма тем, что ориентирован на реализацию духовных потребностей не только путем минимизации телесных желаний, но и посредством преобразования чувственно воспринимаемого мира в направлении духовной реальности и целей, избранных в качестве основной ценности. Его носители не бегут от земных деяний, но стремятся приблизить их к Богу, таким образом, спасти свои души.

В народной (традиционной), как и в современной культуре (если их противопоставлять как «старое» и «новое») онтологическое значение имеет всё, что связано с половой дифференциацией и тендерной спецификацией человека.

Сначала рассмотрим общие особенности диалектики мужского и женского начал в логике традиционной реальности (то, что К. Г. Юнг назвал коллективным бессознательным -- самым глубоким, древним уровнем психики людей). В этом плане интересна позиция А. Дугина (54), которую мы считаем достаточно убедительной.

Он полагает, что мужское начало или мужской сектор онтологии - это световое, упорядочивающее, позитивное, отеческое начало, которое придает бесформенному, хаотическому, пластическому ансамблю, не имеющему в самом себе никаких ориентации, последовательность, логику, форму, делает это познаваемым, и сам является центром того, что в традиции называется Логосом. В таком понимании конкретные существа мужского пола - это не то, что дано, а то, что должно быть приобретено, это всегда лишь кредит, проекция, приглашение к усилию, стремление. Мужчина - это всегда процесс, процесс возвышения, или процесс деградации, падения [5].

Если мужчина в метафизическом смысле воплощает в себе субъектную, проявленную, то женщина -- объектную, субстанциональную, непроявленную часть Божества. Женское начало инерционно, само по себе не способно создать ни малейшей вещи, поскольку в ней отсутствует творческий, созидательный принцип. Женский сектор онтологии никогда не выступает как нечто специфическое, отдельное, это всегда лишь искаженный образ мужчины. Несмотря на такую вторичность, женское начало в традиции находит своё полное оправдание и сакрализацию. Традиционное сознание утверждает и неснимаемое противоречие между мужчиной и женщиной, между активным и пассивным, светлым и тёмным и их происхождение из единого первоисточника, соучастие в довольно неясном изначальном метафизическом истоке, что обрекает их на солидарную, взаимодополняющую деятельность.

Итак, согласно А. Дугину, любое человеческое существо само по себе не обладает подлинной мужественностью/женственностью. То есть оно её (половую идентичность) должно обрести. В традиционной культуре для этого имелись разнообразные ритуальные практики, система инициации, проходя которые взрослеющий человек приобретал холистический (целостный) взгляд на мир, сердечный ум, аутентичную половую идентичность - внутреннюю, а не внешнюю мужественность/женственность [10].

Православие (выступая духовной основой народной культуры), по верному замечанию А. Дугина, является по преимуществу холистическим мироощущением. В отличие от большинства религий и католической версии христианства, в Православии, по мнению /Дугина, идеалом совершенного человека является не мужчина, а женщина - носительница целостного (холистского) восприятия бытия. Это Пресвятая Дева (Богородица).

В этой связи следует заметить, что культ Богородицы особенно почитался у русских крестьян, сословия, репрезентирующего в наибольшей полноте народное мировосприятие, и соответственно, народную культуру.

(Вклад других сословий - дворянства, духовенства, купечества, мещанства, казачества -- в неё был менее весомым.)

Крестьяне считали Богородицу покровительницей земледельцев - русского этноса. А Земля у крестьян неразрывно сопряжена с материнством, с глубинным образом (мифологемой) Матери-сырой земли - России, рождающей русский народ, который ей и сын, и муж. Земля вечна, неизменна, была от века и во веки пребудет. К ней неприменимы понятия больше - меньше, лучше - хуже. Она щедра к тем, кто её почитает и возделывает, но благосклонна и к «блудным сыновьям», покидающим её, а затем возвращающимся, чтобы припасть к её лону. В народном (крестьянском) сознании Земля предельно сакральна и соотносится с женским началом, воплощающим стихию жизни.

О могущественном влиянии образа (архетипа) Матери-земли и связанном с ним культом Богородицы на народное сознание писал Н. А. Бердяев: «Очень сильна в русском народе религия земли, что заложено в очень глубоком слое русской души. Земля - последняя заступница. Основная категория - материнство. Богородица идет впереди Троицы и почти отождествляется с Троицей. Народ более чувствовал близость Богородицы- Заступницы, чем Христа. Христос - Царь небесный, земной образ его мало выражен. Личное воплощение получает мать-земля». [31].

По мнению современного отечественного психолога В.Н. Дружинина [15], Н. Бердяев был лишь отчасти прав, так как в русском менталитете образ Христа как Божественного младенца, символизирующего абсолютную полноту и совершенство, был близок к людям в той же мере, как и Богородица.

В то же время, Христос, как предполагает В. Н. Дружинин, являясь спасителем и защитником людей, ближе к матери Богородице, нежели к отцу в структуре идеальной семьи. Триаду, которая в христианстве олицетворяет семью, составляет Бог-Сын, Бог-Отец и Богородица. Богородица выполняет женскую функцию. Структура идеальной православной семьи выглядит следующим образом. Доминантная роль Бога-Отца чрезвычайно выражена. Он правит миром семьи: женой, чадами и домочадцами. Бог-Отец властвует, но не управляет, или его управление не подвластно земному разумению. Отвечает за дела семьи Мать и Царица Небесная. Сын психологически ближе к матери, чем к отцу, а мать также ближе к сыну, чем к отцу.

Женщина в доме выступает в качестве жены и в качестве матери. В идеальном образе христианской женщины две ипостаси: Дева Мария, которая является супругой Бога-Отца и Богородица - мать Иисуса Христа.

В православии, подчеркивает В.Н. Дружинин, доминирует роль Богородицы над ролью жены и, соответственно, материнское отношение над отношением любовным (отношением полов). Не случайно в православной культуре нет акцентации эротических отношений между супругами: они не отрицаются и не репрессируются, а как бы признаются малозначительными. И тем самым отдаются на откуп российскому язычеству.

Это мнение следует признать вполне обоснованным, так как, действительно, в народной культуре, где, как было показано выше, языческие (мифологические, архаические) мотивы были весьма сильны, эротическое (телесное) не только считалось нормативным проявлением сущности человека, но и сакрализировалось [2].

Многочисленные этнографические и культурологического исследования свидетельствуют, что сексуальность у славян, как и у других народов, рассматривалась как универсальный, космический принцип. Фактически до 20-х годов прошлого столетия во многих областях России сохранился обычай, по которому мужчины сеяли (бросали в землю) культурные растения, сняв штаны, тем самым символически оплодотворяя Землю. Женщины, чтобы вызвать дождь, задирали подолы и демонстрировали небу свои гениталии.

В народных играх, считавшимися внехристианскими формами бытия, использовалась богатая система языковых сексуальных символов: из растений - это в первую очередь, вьюн (венок), хмель и хрен, из птиц - воробей и чижик, из животных - заяц (горностай), ласка (соболь), козёл, из рыб - щука, линь, белорыбица, из земноводных - жаба (лягушка, рак) [23].

В народных предбрачных, свадебных и календарных обрядах сохранялись элементы древних оргиастических праздников и группового брака. К примеру, на русском севере в начале XX века существовали такие ритуалы, как «скакания» и «яровуха».

«Скакания» (от глагола «скакать») происходили накануне венчания в доме жениха, куда молодёжь, включая невесту, приходили «вина пить», после чего все становились в круг, обхватив друг друга за плечи, и скакали, высоко вскидывая ноги, задирая подолы юбок и распевая песни откровенно эротического содержания. Заканчивалось это групповое веселье сном вповалку.

«Яровуха» (по имени языческого бога плодородия Ярилы) состояла в том, что после вечеринки в доме невесты вся молодежь оставалась там спать вповалку, причем допускалась большая вольность обращения, за исключением интимной близости [71].

Б.Н. Миронов, изучавший такой вид фольклора, как заговоры, распростанённые среды крестьян первой половины XIX столетия, обнаружил, что на 6 любовных заговорах с христианской атрибутикой, приходилось приблизительно 25 с языческой; в целом нехристианская символика составляла в заговорах более 80%.

Между тем, языческие формы сексуальной активности в народной культуре соседствовали с нормами, привнесёнными в неё православием.

Христианство ввело в ранг народных ценностей целомудрие. В русских деревнях половая близость до свадьбы сурово осуждалась. В свадебной обрядности был широко распространён обычай «посада»: невеста должна была сесть на особое священное место, но не смела сделать это, если она уже потеряла девственность. Требование сохранения девственности предъявлялось и жениху. Если в первую брачную ночь невеста оказывалась нецеломудренной, брак мог быть расторгнут. Кое-где такой невесте, её родителям или свахе в знак позора одевали на шею хомут как символ женских гениталий и одновременно знак отнесения «грешницы» к миру не знающих культурных запретов животных [19].

Такое сочетание языческого (стихийного, архаического «низа») и православного (упорядочивающего, одухотворяющего «верха») начал, которые функционируют по принципу периодической взаимозаменяемости, регулярной инверсии, считается многими авторитетными отечественными мыслителями (Н.А. Бердяевым, Н.А. Ильиным, Н.О. Лосским, В.С. Соловьёвым и др.) отличительной особенностью русской ментальности.

Посмотрим, как она отражалась на отношениях внутри традиционной семьи и способах полоролевого воспитания детей.

Традиционная (патриархальная) семья испытывала на себе, как было выше отмечено, влияние двух могущественных сил - православного и языческого, которые, тесно сплетаясь, причудливым образом отражались на практике формирования семейных связей, телесности, мужественности и женственности, их эталонных и повседневных моделей [21].

Эталонные, идеальные нормы задавало православие, в повседневности превалировали языческие традиции.

Согласно православным канонам идеал семьи заключался в триединстве супружества, родительства, родства. Идеальным мужчиной признавался Христос, женщиной -- Богородица, ребёнком - Божественный младенец - символ чистоты и абсолютного совершенства. Отношение к ребёнку определялось Христовой заповедью: «Будьте, как дети и войдёте в Царство Небесное».

В детях, в продолжении рода народ видел главный долг жизни, который человечеству завещал Господь. Деторождение символизировало, по народной вере, единство сакрального (религиозно-нравственного) и профанного (бытового, производственно-нравственного) начал бытия. Исследователь народной медицины Г. Попов писал по этому поводу: «Дети составляют благословение Божие и выражают собой присутствие Святого Духа в семье; они её опора и счастье: таков преобладающий взгляд народа на детей... Народное понятие «исполнить закон» - значит не только выполнить физиологическое назначение человека, но и получить определённый и полный импульс к жизненному труду и найти вполне ясную для этого цель: трудиться для детей как своих будущих преемников».

Под ребёнком в православии почти всегда подразумевался сын, а не дочь. По мнению В.Н. Дружинина [15], её место в структуре идеальной модели христианской семьи не обозначено. Он считает, что в православии девочка может быть заместительницей матери, поскольку в модели православной семьи мать ближе к сыну, чем к отцу. Русская девочка, дочь -- всегда «вторая мама». В песнях, сказках она, как правило, старше своего брата. «Сестрица Алёнушка» заботится о своем «братце Иванушке», который ведёт себя весьма вольно и непослушно (как и положено более доминанатному члену семьи), удовлетворяет его насущные нужды и оберегает от всяческих опасностей.

Воспитание девочки в русской православной семье - воспитание будущей мамы. Идеалом материнства является Богородица, поэтому девочку воспитывали, ориентируясь на этот идеал.

В избах кроме икон, изображающих Спасителя, как правило, были иконы Богоматери, которая почиталась как покровительница детей и женщин. Постоянное созерцание иконы Божьей матери и молитва ей способствовали укреплению в девочке высоких материнских чувств.

Любовь к детям формировалась у девочки с ранних лет через игру в куклы. Кукол девочки нянчили, пестовали, наставляли, наказывали, защищали от нападений шалунов-братишек [20].

Начав с игр с куклами, крестьянская девочка переходила к уходу за младшими братьями и сестрами (а иногда эти процессы происходили одновременно), приобретая для будущей матери знания, умения, навыки. Важнейшими добродетелями для девочки (девушки) признавались целомудрие, кротость, верность, доброта, милосердие, забота, домовитость. Основа женственности -- душевная красота, которая даруется Создателем, но которую необходимо помочь девочке стяжать посредством добротолюбия. Девочку обучали тому, что любовь - призвание женщины. Любовью питается ум, укрепляется добрая воля, смиряются негативные чувства. Высший уровень любви - святая любовь - самоотдача до самопожертвования, почитание ближнего как иконы (образа Божия), а наипаче - мужа, суженого своего. Это -- любовь духовная. Это цельность, вмещающая все: и душевность (ласку, привязанность, доброту, сочувствие и т.д.), и плоть.

Девочке внушали, что вне брака физическая близость с мужчиной, пусть даже и любимым, недопустима. Вне брака это вообще смертный грех, именуемый блудом. Любое зло обязательно связано с разделением целого, а совокупление блудное -- всегда нечисто, разрушительно для целомудрия. Это подрыв основания. Ни здоровья, ни счастья от такой «любви» ожидать не приходится [41].

Готовя девочку к браку в православной семье, родители (обычно мать) вели задушевные разговоры о том, что её судьба во многом зависит от чистоты материнского лона, от благородства и образа жизни её будущего супруга, от душевного равновесия обоих супругов в момент зачатия. Важно, чтобы намерение к зачатию было сознательным, искренним, чистым. Душу свою должно готовить к этому с детства, воспитывая себя в целомудрии и благочестии.

Воспитание мальчика в христианской культуре -- это, в первую очередь, формирование будущего отца, доминантного и несущего ответственность за семью.

В православной семье мальчику ненавязчиво внушали, что настоящий мужчина начинается с человечности, с великодушия. Он должен быть снисходителен к слабостям ближних. Он не боится призвать к порядку хулигана, вступить в единоборство с разбойником, истребить врага на поле боя. Но при этом он не становится человеконенавистником. Укротив зло как таковое, он сам не будет злиться на людей неразумных, не ведающих, что творят. Поэтому назначение мужества - защита добродетели с помощью доброй силы (силы духа). Недоброго мужества не бывает. Основные проявления мужества: умение прощать, терпеть, жертвовать, творить добро, жить по совести. Мужество -- дорога к счастью. Духовное значение счастья состоит в причастности к источнику бессмертия, в соединении человека с Богом.

Кто боится творить зло, тот имеет «страх Божий», который есть

«начало премудрости». Тот, стало быть, и мудр, ибо свободен от страха смерти, а с ним - от всех прочих страхов. Тот значит, и Богоподобен, то есть человечен вполне. Но это же и есть счастье -- жить, не боясь никого, кроме Бога! В этом и мужество совершенное.

Православные родители, прежде всего, отец на собственном примере и, апеллируя к авторитетным источникам, пытались мальчика убедить в том, что мужество гражданское - это верность и честь, бескорыстие и принципиальность и, конечно же, любовь к Отечеству (патриотизм).

Мужество неотъемлемо от таких категорий, как Отец, Отечество, Царь и Бог. Слово «муж» (женатый мужчина) содержит в себе понятия: родитель, кормилец, защитник. Бог Отец даёт начало миру и всему человечеству. Царь (помазанник Божий) -- отец народу. Мужчина, отец - глава семьи. Чем мужественнее отец, тем крепче семейный оплот, тем мощнее стена заступления.

Мужество проявляется в уважительном отношении к женщине, любви к детям.

Таким образом, мальчика в православной семье воспитывали на самых высоких, подлинных образцах мужественности, с детства прививали положительное отношение к родительской роли, будущим жене и детям, семье, родительству в целом [33].

Описанные модели формирования девочек и мальчиков в народной культуре соответствовали идеальным православным предписаниям и, разумеется, в реальной воспитательной практике встречались достаточно редко.

Православное христианство, конечно, благотворно влияло на характер внутрисемейных отношений русских людей: смягчало мужской (отцовский) деспотизм, облагораживало, гуманизировало процесс воспитания детей. Однако в семейной жизни народных масс достаточно прочные позиции сохраняло язычество и патриархальные (ветхозаветные, авраамические) традиции. Так, по мнению видного отечественного историка Н.И. Костомарова, между родителями и детьми господствовал дух рабства, прикрытый ложной святостью патриархальных отношений. О том, кто злословит родителей, говорилось: «Да склюют его вороны, да съедят его орлы». Власть родителей над детьми переходила в слепой деспотизм, без нравственной силы. Чем благочестивее был родитель, чем более проникнут был учением православия, тем суровее обращался с детьми, ибо церковные понятия предписывали быть как можно строже.

Антиномичное сознание русского человека усматривало, как метко заметил П.Ф. Каптерев, милостивое, любовное отношение к детям в их побоях, в детском страхе, в отнятии у детей воли.

Это была любовь в ветхозаветно-патриархальном (авраамическом), а не христианско-гуманистическом (православном) духе, любовь - требование, любовь - подчинение, а не любовь - понимание, любовь - забота. Именно ветхозаветный вариант любви был узаконен как светской, так и духовной властью в древнерусском государстве, методически осуществляясь в системе семейных отношений, где физическое насилие по отношению к жене, детям считалось выражением самых нежных чувств. Пословицы советовали: «Люби жену, как душу, тряси её как грушу!», «Кого люблю, того и бью. Жену не бить - и милу не быть», «Бей жену до детей, бей детей до людей», «Чем больше жену бьёшь, тем щи вкуснее» [55].

Народные представления об «идеальной» семье, «мужчине», «женщине», смысле деторождения, принципах взаимодействия мужского и женского в мироздании нашли отражение в действиях по оформлению полового роста, развитию у детей полоролевого сознания.

Процесс становления половой идентичности ребёнка начинался с момента его рождения. Пол ребёнка имел большое значение в будущем для материального благосостояния крестьянской семьи: с мальчиком она приобретала помощника, с девочкой - разорительницу. Повитуха определяла пол новорождённого по явным физическим признакам сразу по выходе младенца из чрева, но поскольку, по поверьям, половые признаки родившегося были «величиной» переменной (подвижной), их требовалось закрепить (поддержать) земными средствами той же природы. Такие взгляды обусловили народные обычаи обрезать пуповину на гендерно - маркированных предметах, перевязывать её волосами матери или отца и хоронить плаценту - иногда вместе с куклой, сделанной по полу ребёнка (или куклу клали в колыбель), - в соответствующих «половых» локусах своего (двор) или чужого (поле) пространства [60]).

В случаях, если ребёнок рождался с неопределёнными половыми признаками, обычно обвиняли мать, спрашивая: «Чем прегрешила?». Ребёнка с признаками обоих полов называли двунастный, двусбруйный, двуполый, куран -- от собирательного «куръ -- куры» = петух (и) и курица(ы);. Наиболее распространённым русским термином бесполого младенца было распетушье. Если половая неопределённость проступала у детей с возрастом в особенностях психики и поведения, то их тоже относили к категории бесполых, а во взрослом состоянии они получали прозвища со значением отличия от обоих полов: (раз)девуля/разбаба -- парень/мужик, размужичье - девушка/баба. Нормальный в половом отношении ребёнок, совместивший черты отца и матери, назывался сумесок.

Входом в культурное пространство человека считались крестины, которые проходили обычно на третий или восьмой день после рождения ребёнка. Именно на крестинах совершалось первое, освящённое верой и традицией, утверждение половой принадлежности ребёнка через имянаречение и обряды. Так, горшок с кашей (как главное угощение на крестинах) для девочки закрывали платком, а для мальчика - зипуном. Затем гости, приглашённые на крестины, ловили, в соответствии с полом малыша, курицу или петуха, помещали ногами кверху в горшок, приносили в избу и ставили на стол. Мальчик должен был вырасти напористым, как петух, а девочка - хозяйственной, домашней, как курочка [22].

Полоролевую направленность имели многие народные колыбельные песни, в которых младенцу «сообщались» его будущие желательные полоролевые характеристики.

Мальчику пели колыбельную песню, в которой мать перечисляет наиболее привлекательные качества молодого крестьянина:

«Баю-баю паренька - На полянке пахарька, На гулянье форсунка, На беседе плясунка» Или

«Вырастешь большой - Станешь под окошком секарек, На полоске пахарек,

В тёмном лесе лесничок! Станешь птичку ловить, И родителей кормить!»

Для девочки пели такую колыбельную песню:

«Баю-баю девушку - На полянке жнеюшку, На лужке грабеюшку, У стола стряпеюшку, У окошка швеюшку!»

Эта колыбельная песня перечисляет основные виды деятельности, в которые будет в будущем включена девочка. Это сельскохозяйственный и домашний труд. Мать надеется, что её дитятко вырастет сильным и здоровым и сможет легко справиться с ними. Следует заметить, что, достигнув 6-7 лет, крестьянские девочки сами становились няньками младших братишек и сестрёнок, напевая им колыбельные песни. Уроки «баюкать» девочкам давала мать, начиная с 3-4 летнего возраста [9].

Интересной и необычной можно считать колыбельную песню, представляющую собой редкий образец монолога дедушки, укачивающего ребёнка. Дедушка перечисляет былинных героев - богатырей, из черт которых он формирует некий собирательный образ - будущее своего внука:

«Слушайся, детонька, дедушку! Спи, глазки закрывай. Ляг на бочок и слушай. Будешь расти не по дням, а по часам. Вырастешь и будешь таланью - участью во Илью-то Муромца, храбростью -- смелостью в Алёшу Поповича, а мужеством -- в Святогора богатыря, а уж мудростью - в мудрого царя Владимира Красно Солнышко, а в поездочку - во Ивана-богатыря, во Иванушку Гонёвича. Спи, и всё сбудется, не минуется тебя». [41].

Следует заметить, что богатырь по языческим представлениям являлся одним из идеалов мужчины. В народном сознании он -- защитник Родины, всех слабых, обиженных, человек, наделённый доброй силой, великодушием, снисходительностью, бескорыстием. Богатыри - герои народных былин, быличек, легенд, преданий - не только показывают чудеса храбрости на ратном поле, они не чуждаются любого труда, особенно крестьянского, где также демонстрируют замечательные умения.

Характеристика идеального мужчины нашли отражение и в таком жанре фольклора, как сказка. Герой многих из них - Иван-крестьянский сын - обретает счастье через терпение, смекалку, нестяжательство, доброту, верность, целеустремленность, силу духа, почитание старших (мудрых), стойкость, сострадание живому (людям, животным).

Идеал женщины, воплощённый в сказке, содержит в себе весомую языческую составляющую. Кроме того, что героиня обладает телесной и душевной красотой, ей, как правило, присуща «премудрость» - в контексте сказки - способность к волшебству, чародейству, колдовству. Покорить такую женщину можно только мудростью и умом, что обеспечит счастливую семейную жизнь супругов до самой кончины.

С помощью былин, преданий, сказок у детей формировались первоначальные представления о наиболее значимых, с точки зрения народной культуры, качествах личности мужчины и женщины, дети мягко и органично готовились к будущей семейной жизни, родительству.

Едва ли не важнейшей социальной характеристикой человека в народе признавалось трудолюбие, которое применительно к женщине включало мастерское владение традиционно женскими, применительно к мужчине - традиционно мужскими занятиями.

Интуитивно догадываясь, что первые жизненные впечатления ребёнка имеют колоссальное значение для его социального становления как существа определённого пола, наши предки старались обозначить половую дифференциацию с самого начала жизненного пути, организуя соответствующим образом предметно-символическое пространство вокруг младенца. Как только рождалась девочка, её вводили в женское пространство, которое сопрягалось с прядением и его атрибутами. Начиналось все с того, что новорождённой перерезали пуповину на прялке или веретене, а также прикладывали её к этим предметам. Пуповину девочке старались отрезать так, чтобы она упала на женскую работу, в частности, на пряжу. Нередко в детскую кроватку помещали веретено, прялку, обязателен был приговор, чтобы девочка успешно овладела этим занятием. С этой же целью ребёнка передавали крёстной через прялку. С пяти - шести лет девочку начинали учить прясть и ей впервые разрешали спрясть нитку из грубой шерсти или очёса. Полученную пряжу затем сжигали, а золой полагалось накормить ребёнка, либо дать вдохнуть дым от пряжи. Все эти ритуальные действия совершались для того, чтобы у девочки работа в руках горела [42].

К моменту совершеннолетия девушка полностью осваивала мастерство прядения, что, по народным воззрениям, предвещало счастливое замужество.

Следует заметить, что связь прядения и удачного замужества прослеживалась во многих действиях добрачной и свадебной обрядности. Так, например, девушкам положено было прясть благовещенскую или четверговую нить с приговором о суженом. По новине (спряденных и сотканных холстах) они гадали о браке, расстилая холст, молились об умении прясть, то есть о хорошем приданом, как необходимой основе удачного замужества и счастливого супружества. Когда уже сваты задками пробирались к дому, их полагалось хорошенько отхлестать мотком ниток -- для удачного сватовства.

По аналогичным механизмам совершалось приобщение мальчика к мужскому сообществу, которое репрезентировалось через предметы и знаки, символизировавшие мужские роли: нож, топор, пика, гвозди, крюки и др.

Выше было отмечено, что глубоко укорененное в народной культуре мифологическое (аналоговое, холистическое) мышление воспринимало реальность как непрерывную череду метаморфоз, взаимопревращений, где противоположности сталкиваются, но никогда не являются абсолютными антагонистами. Тем самым мир традиционалистом виделся как пространство бесконечной игры, которую ведут все наделённые душой сущности.

Отношение к миру как к игре вызывало ответное восприятие её как важнейшего, сакрального пласта бытия. Игра выступала инструментом вочеловечивания ребёнка, помогала его половой идентификации, полоролевой адаптации [53].

Такими играми для младших детей (3-4 года) были: «Заинька»,

«Царевна-королевна», «В хороводе были мы», «Селезень и утка». Дети в 5-6 лет играли в игры типа «Бояре-княгини», «А мы просо сеяли», «Я на бочке сижу», «Катюшенька черноброва», «Мост».

Ребята 7-8 лет играли в «Подушечку», «Хожу я, гуляю», «Ходя ли барине по карагоду», «В смолу».

Самые простые игры, в которые играли крестьянские дети, связаны с выбором партнера другого пола. Как верно замечает М. Н. Зыкова (63), это, с одной стороны, позволяет усвоить норму гетеросексуальных отношений, с другой стороны, норму добровольности выбора («по симпатии»).

Такова, к примеру, игра «Царевна-королевна». Участники игры становятся в хоровод, за кругом находится девочка («царевна»), выбранная с помощью считалки. Приведём текст:

По-за городу гуляет

Царевна-королевна. Пожалуйте в городок (участники хоровода поднимают руки «арками») Царевна-королевна.

К кому хочешь подойти, Царевна--королевна.

Да пониже поклонись, Царевна--королевна. Да по городу пройдись, Царевна-королевна.

В соответствии с текстом песни «царевна» подходит к выбранному мальчику, кланяется, идет под руку с ним навстречу движению хоровода, затем выводит его за хоровод (за «город»). Игра начинается снова, но со словами «царевич-королевич».

В ходе такой и подобных игр ребёнок не просто усваивает норму поведения, но делает это в наиболее адекватных (игра) условиях, которые повышают его самооценку, позволяя выступить в роли «царевича» и «царевны». Для ребёнка такого возраста свойственно отождествлять символ и реальность, что позволяет действительно почувствовать себя «царевичем».

Кроме того, весьма важным фактором воздействия, обеспечивающим наиболее полное усвоение нормы, выступает и ритмическая организация игры (мелодия, ритмизированный хороводный шаг), и особенности мелодики: все подобные игры построены на ясных, светлых, простых мотивах. Для маленького ребёнка важным является и то, что эту игру не надо «выучивать», потому что, как во многих играх, вторая строчка повторяется и на начальных этапах можно просто повторять её, слушая запев. Припев же всегда одинаковый и зависит только от пола очередного «героя» игры.

В этих играх значительное содействие оказывают и телесные контакты. В хороводе дети держатся за руки; выбрав пару, мальчик (девочка) телесно общается с представителем другого пола, усваивая начальные важнейшие нормы такого общения. Таким образом, в народных играх восприятие норм полоролевого поведения достигаются через синкретическое (комплексное) воздействие на телесную и душевную сферы ребёнка.

Одной из древнейших эротических игр является «заинька». Анализ её скрытого (сакрального) смысла показывает, что содержание текста - о совокуплении.