Культурологический анализ истории психиатрии

но вполне разумного) на социально тяжелые условия: невыполнимые требования, недостаток терпимости, неверное воспитание и т.п.

Итак, 60-е годы - период второго торжества гуманитарной линии. Оно было не совсем такое же, как первое. Когда думаешь о начале века, кажется, что тогда гуманитарное мышление вышло из физиологического по законам самого мышления. Например, Блейлер был психиатром физиологического направления, но крепелиновский подход его не удовлетворял, поэтому он чувствовал необходимость рассуждать психологически. То же самое чувствовали Ясперс и Бинсвангер, когда обращались к философии, которая позволяла им понять то, чего они не понимали. Это было движение по направлению от наблюдения к пониманию. По-своему оно чисто научно, только это не естественная, а гуманитарная наука. Таким образом, некоторая общая научная мысль воззвала к переходу от естественнонаучного к гуманитарному. С другой стороны, это требовало перехода от обобщений к рассуждениям о единичном, так сказать, от индукции к дедукции. Поэтому на место дескриптивных теорий, теорий-классификаций следовало поместить прескриптивные теории; которые не выводятся, а из которых выводят; едва ли не теории-мировоззрения. Господство таких теорий очень заметно в экзистенциально-феноменологической психиатрии. Фактически, можно сказать, чем единичнее и уникальнее становится предмет, тем более общая теория его постигает. Поэтому совершенно уникальный человек в его человечности постигается вообще не наукой на пути изучения, а философией на пути рассужде-ния . Физиологическая психиатрия, не интересуясь конкретным человеком, берет его в довольно обобщенном смысле (характерно требование статистического усреднения ), соответственно, она может позволить себе быть далекой от философии.

Что касается 60-х годов, то, с одной стороны, процессы по отношению к предшествующему периоду были вполне похожие: переход от наблюдения к пониманию, провозглашение первичности единичного по отношению к общему. И у шестидесятников наблюдался такой же крен в сторону философии, как и у психологистов начала века (даже Лэйнг был довольно философски продвинут, что касается Фуко, это был профессиональный философ). Отличием этого периода от предыдущего является, некоторым образом, торжество иррациональности (по крайней мере как намерения). Например, антипсихиатрии родственно студенческое движение в Париже в 1968 году, один из лозунгов которого был "вся власть воображению". Для антипсихиатрии очень важным был призыв к раскрепощению индивидуальной фантазии; это должно было способствовать пониманию психиатром странного мира шизофреника (вообще-то о благотворности некоторого раскрепощения внутренней жизни врача для понимания больного уже в начале века писал Ясперс, однако в его намерения не входило доходить в своем понимании до отказа от собственной нормальности; что касается Лэйнга, то его идеал был именно в этом, он употреблял ЛСД и т.п.). Кажется, что в 60-е годы степень отвращения к рациональности была выше, чем в начале века.

В теории Доброхотова иррациональность - черта авангарда. Другие особенности психологического подхода в психиатрии, такие как интенция понимания, в рамках этой теории характерны для периода модерна. Таким образом, в 60-е годы был одновременно возврат к психологизму, требование человечности (повторение модерна) и авангардное стремление к "нечеловеческому", которое проявилось в примате фантазии, примитивной религиозности и т.п. Получается, что психиатрия развивалась комплексным развитием. Можно объяснить это особенностями психиатрии как науки (ее сугубой биологичностью), недостаточностью моего понимания или непригодностью в области психиатрии трактовки модерна и авангарда как "человеческого" и "нечеловеческого" .

Еще о 60-х годах: почему-то не складывается впечатления, что четвертый период имеет такую же непосредственную связь с третьим, как имел второй с первым. Шестидесятники были гораздо радикальнее. Они требовали перейти от физиологической психиатрии к чему-то такому, что почти совсем не имеет с ней никакой связи. Мне представляется необходимым обратить внимание на то, что период гуманитарной линии 60-х годов - это одновременно и период наиболее выраженного антисциентизма, и написать о том, что вызывает у меня самой чувство нерешенной загадки.

Смысл антисциентизма

Вспоминая первый взлет гуманитарной линии - начало века - и совпадающие с ней антисциентистские настроения (выразившиеся, например, в философии жизни, экзистенциализме и т.п.), кажется, что все это было относительно мирно. Глубокомысленные гуманитарии в академических дискуссиях предлагали альтернативы позитивистам и эмпирикам, более слабым, так сказать, теоретически и более агрессивным, но и большой силой практики не обладающим, а последние иногда даже соглашались. Например, Крепе лин отчасти согласился с критикой в свой адрес. Так что в целом это было довольно терпимое сосуществование.

Но когда пришло время второго антисциентизма, физиопсихиатрия была вооружена успехами. Поскольку она была сильнее гуманитарной линии и притязала на всеобщее излечение, борьба против нее не могла быть простым академическим дебатом. Она вынуждена была сделаться почти революцией. За возврат к психологизму боролись чуть ли не на баррикадах. Не правда ли, удивительно, что научная дискуссия, всего лишь борьба идей, может быть такой ожесточенной? Купер и Лэйнг, например, фактически на какое-то время отдали ей свои жизни. Они пожертвовали работой, карьерой, покоем. Ультрамаргиналы наподобие Лири шли еще дальше (Лири судили, сажали в тюрьму, он совершал побеги, скрывался в экзотических странах и т.д.) И в медицинском смысле: антипсихиатрические клиники организовывались безоглядно, без предварительных академических согласований. О полученном опыте докладывали не столько на научных симпозиумах, сколько на съездах леворадикальных сил, и писали о нем не столько научные книги, сколько художественные, а если и более или менее научные, то жанр их был лихорадочный, см. "Политику переживания": почти без ссылок, без цитирования, без индексов и т.п., уже не говоря о литературном стиле (у Лэйнга ярком). Короче говоря, перед нами типичное культурное явление эпохи антисциентизма. Но кажется, и так сказать еще недостаточно.

Что двигало шестидесятниками, помимо - философской или научной - убежденности в своей правоте? Почему многие из них пожертвовали этой борьбе так много? До этого это были обычные ученые, философы, писатели. Если бы это был, например, пролетариат, которому нечего терять, кроме цепей! А Лэйнг был врач (Лири - ученый, имевший крупные теоретические успехи в академическом истеблишменте). Он практиковал медицину, которая только-только достигла небывалых успехов. Он начинал практику в середине сороковых, когда кататония еще была неизлечима, после этого в течение 10 лет он наблюдал, как медицина постепенно побеждает ее; и вот, когда она побеждена, и на очереди: паранойя, маниакально-депрессивный психоз, депрессия и т.д. - он пишет книгу о психологии шизофренического переживания и еще через 5 лет организовывает коммуну без лекарств. В течение 5 лет он борется за выживание этой коммуны, ищет нетрадиционные методы отношения к шизофреникам, затем проигрывает и ломается, а классическая ФПс тем временем побеждает едва ли не все острые болезни.

Если смотреть на дело со сциентистской точки зрения, деятельность Лэйнга лишена смысла. А, однако, смысл в ней был. Лэйнг был не безумный человек. До сих пор читаются его книги. Его опыт осмысляется. Да и вообще антисциентизм нельзя называть проигравшим, несмотря на господство технической эры. Какова его сила? Или какие силы лежат под ним, так сказать, скрыто двигают его? Если формулировать вопрос в терминах Маркса, какие он отражает социально-экономические интересы? Если смотреть с точки зрения науки, какую истину? Если выражаться терминами

бихевиоризма, в чем борцы находили себе положительное подкрепление? Если рассуждать культурологически, что это за сила, которая поворачивает умы от того, что просто, разумно и практически выгодно, к тому, что абсурдно и обречено? Относительно Лэйнга на первый взгляд можно сказать, что его воодушевляло чувство, которое было сродни религиозному. Но вот Сартр, например, был атеист. Какая сила его так воодушевляла, что он в 68 году жертвовал спокойной жизнью (а ему-то ведь было больше 60-ти лет) во имя трудно понять чего?

Выразить словами это тяжело, но как бы то ни было, в 60-е годы это было обычное явление.

60-е годы - не только период бунта против любой власти, но и период обостренного интереса собственно к безумию. Фуко в этой связи обращает внимание, что безумие - некоторым образом внутренняя истина человека (вообще-то, по-моему, в контексте его собственного противопоставления безумия и неразумия лучше было бы сказать, что внутренняя истина человека неразумие; последнее всегда будет сопротивляться любым попыткам категоризации его в позитивистских терминах болезни, а безумие не может этому сопротивляться и категоризируется). Чтобы привести пример положительного отношения к безумию, мне хотелось бы процитировать не философский текст, а песню ансамбля Пинк Флойд. Она написана в середине 70-х годов; 10 лет, лежащие между Лэйнгом и ей, можно считать временем, когда соответствующая идея обобществилась и спустилась, так сказать, в умы масс . (Отдельно останавливаться на вопросе, какие тексты могут представлять философское мышление (Фуко), какие - мышление аристократов духа (Арто), а какие - умонастроение масс (Пинк Флойд), здесь невозможно).

SHINE ON, YOU CRAZY DIAMOND

Remember when you were young, you shone like the Sun. Shine on, you crazy diamond! Now there's a look in your eyes, like black holes in the Sky Shine on, you crazy diamond! You were caught on the crossfire of childhood and stardom, Blown on the steel breeze. Come on, you target for faraway laughter, come on, You stranger, you legend, you martyr, and shine! You reached for the secret too soon, you cried for the Moon. Shine on, you crazy diamond! Threatened by shadows at night, and exposed in the light. Shine on, you crazy diamond!

Nobody knows where you are, how near or how far. Shine on, you crazy diamond! Pile on many more layers and I'll be joining you there. Shine on, you crazy diamond! And we'll bask in the shadow of yesterday's triumph, And sail on the steel breeze. Come on, you boy child, you winner and loser

Come on, you miner for truth and delusion, and shine!

(Перевод мой. Текст может показаться бессвязным, но это в английских песнях обычное явление.)

Это не единственная песня у Пинк Флойд, написанная в таком духе. Довольно долго этот ансамбль представлял направление в рок музыке, которое называло себя психоделическим. Судя по названию, центральные фигуры движения имели непосредственное отношение к употреблению ЛСД. В 1973 году вышел их альбом "Темная сторона луны", целиком посвященный апологии безумия (по-видимому, под темной стороной луны понимается бессознательное, или неразумное, или что-то в таком духе). Кажется интересным написать о нем несколько слов. Этот альбом - очень сильная вещь; он был и еще сейчас продолжает быть популярен, причем, некоторым образом, вопреки собственным достоинствам: музыка там сложна, ее трудно напеть (встречается размер 7/8), много музыки без слов, без повторяющихся музыкальных фраз и т.п. Я пишу это для того, чтобы подчеркнуть: вероятнее всего, такое намеренно неразвлекательное искусство так долго популярно именно в силу своей талантливости. По смыслу альбома кажется, что безумие вдохновляет авторов. Однако из общего стиля выпадает последняя песня. Она называется Brain Damage ("Повреждение мозга"). Она монотонна, примитивно ритмична, текст оформлен рифмами типа аабб. Ее содержание сводится примерно к тому, что сумасшедшие везде. Они называются или lunatics, или совсем пренебрежительно lunies (шизики, дурики). Общая атмосфера, которую создает эта песня, навевает усталость от всей этой - возможно, уже начинающей несколько надоедать - проблематики .

Засияй снова, сумасшедший

АЛМАЗ

Помнишь, когда ты был молод, ты светил как

Солнце. Засияй снова, ты, сумасшедший алмаз! А теперь в твоих глазах такой взгляд, как черные дыры в Небе Засияй снова, ты, сумасшедший алмаз! Ты попался в западню на перепутье между детством и славой Тебя продул насквозь стальной ветер Давай же, о ты, мишень далеких насмешек, давай, ты, чудак, ты, легенда, ты, мученик, сияй!

Ты понял тайну слишком быстро, ты хотел Невозможного Засияй снова, ты, сумасшедший алмаз! Тебя пугали призраки ночью, ты был выставлен на свет Засияй снова, ты, сумасшедший алмаз!

Никто не знает, где ты, близко или далеко Засияй снова, ты, сумасшедший алмаз! Добавь сверху еще больше слоев, я тебе помогу Засияй снова, ты, сумасшедший алмаз! И мы будем греться в тени вчерашнего триумфа, Мы поплывем с попутным стальным ветром. Давай же, ты, мальчик, ты победитель и побежденный, Давай, ты, искатель истины и иллюзии, сияй!

5. Пятый период: настоящее время

Пятый период наступил после кризиса 60-х годов и продолжается по настоящее время. Маятник снова качнулся; на этот раз, как кажется, собственно, не столько в сторону физиологии, сколько в сторону от радикальности, от которой общество по понятным причинам устало. Поскольку ФПс продолжала наращивать потенциал биохимических достижений (вслед за нейролептиками в 70-е годы были открыты антидепрессанты и транквилизаторы), к ней обращались уже как к фону, к тому, что в течение всего этого времени существовало постоянно и было готово оказаться в распоряжении.

Вообще говоря, вследствие нашего собственного нахождения в обсуждаемом периоде его трудно оценить объективно с точки зрения превалирующей интенции. Существуют и ФПс, и психологические направления, прежде всего огромное количество видов психотерапий. Ко всем ним имеется общественный интерес. Они, как это было по большей части и свойственно разным наукам, сосуществуют, в общем не замечая друг друга (деятельность Лэйнга когда-то была столь оригинальна, в том числе, потому, что это был одновременно представитель ФПс (во время работы в Глазго),

В этой песне есть такие слова: And if the band you're in starts playing different И если ансамбль, в котором ты участвуешь, tunes начинает играть разные мелодии I'll see you on the dark side of the moon Встретимся на темной стороне луны Приводя параллельный пример из русской культуры, нашего Б.Гребенщикова вообще можно считать полномочным представителем ментальности романтического безумия 60-х в русской среде (см., напр., на альбоме "Табу" его песню "Никто из нас не", на альбоме "Треугольник" - "Крюкооб-разность", на альбоме "Электричество" - "Прекрасный дилетант" и др.). Он, совершенно явно, и не скрывая этого, ориентируясь на Пинк Флойд, написал в начале 80-х годов песню "Летающая тарелка", в которой были такие слова:

А если внезапно мой микрофон не пашет

И пьяный басист играет немного не в такт,

Мне кажется это она, намерений лучших полна,

Над нами висит, вступая в ментальный контакт.

Эта его песня - одновременно и почти буквальный перевод Пинк Флойд, и развитие той же темы. Во-первых, как полагается развитию, оно длиннее оригинала. Во-вторых, момент иронии выражен гораздо сильнее. "Летающая тарелка" - очень ироничная вещь. Таким образом, мы можем видеть завершение романтизма, который начинался иронией, иронией по отношению к нему самому психоаналитик (после Тэвистока) и в то же время сторонник ЭФП). В физиологических журналах я не встречала статей, посвященных феноменологической психиатрии. В журналах феноменологического направления, правда, витает тень духа ФПс, с которой это направление все еще не оставило борьбы как идейной задачи; см., Hanp.:[Chessick, 1995] . Что касается психоанализа, то он всегда мыслил себя отдельным.

Одно из наблюдений, которое можно сделать почти без сомнения: имеется ярко выраженный интерес к истории психиатрии и рефлексия над ней. Имеются общества истории психиатрии, издаются журналы и т.п. В отличие от тех историй, которые писались в 60-е и 70-е годы, современные историки избегают ангажированности [Busfield, 2000, Гаррабэ, 2002]. Когда они написаны психиатрами, траектория развития обычно рассматривается с точки зрения только ФПс и представляется движением к большей тонкости, объективности; указывается, например, что для того, чтобы результаты были надежными, они должны быть обработаны количественно (статистически) [Paris, 2000].

Кроме того, кажется, что с точки зрения физиологической психиатрии самое основное в данный период то, что эта ветвь стала более открыта другим ветвям. В клиниках наряду с нейролептиками неуклонно повышается доля психотерапевтических методов, социальной работы и т.п. В аспекте, собственно, психофизиологии глобальных открытий становится все меньше, в основном происходит совершенствование открытого (это называется "вещества нового поколения"). Несколько уменьшились глобальные притязания науки на обладание истиной, а также и (эмпирические наблюдения) интерес к открытию истин. Цели даже фундаментальных наук, не говоря о медицине, стали более прагматичны. Те, кто помнит третий период, переживают это как крушение идеалов, те, кого не затронул его порыв и зов - как преддверие открытия принципиально новых путей (или никак).

Современные психиатры физиологического направления, в соответствии с культурными особенностями эпохи, как люди менее склонны к редукционизму (не без их, конечно, согласия, в больницы проникают деятели церкви). Но сама по себе физиологическая психиатрия осталась, как была, редукционистской. Биохимия мозга и работа мозговых структур по-прежнему изучаются, хотя с несколько меньшим энтузиазмом. Мне не известно, чтобы предпринимаемые периодические попытки объединиться с другой ветвью (феноменологией, например), привели к какой-либо новой научной целостности. Другими словами, физиологический и психологический подходы несовместимы, как и прежде (вероятно, им все еще мешает объединиться mind-body problem). Напротив, психофизиология не оставляет поисков средств, биохимически управляющих поведением, но это не больничное, а лабораторное направление. Можно предвидеть, что если такие вещества не будут найдены, то разработки останутся в лабораториях, но если их найдут, их, конечно, внедрят в клинику; это, может быть, вызовет очередной виток социального протеста, подобный тому, какой был в 60-е годы. Затем выявится новая ограниченность биологических методов, родится новый психологизм (возможно, кибернетический? Нейролингвистическое программирование, кажется, накапливает солидный потенциал). И так далее.

6. Шестой период: будущее

Рассуждать о будущем можно гипотетически. Корректнее делать это тем, кто знает больше, чем я. Я предлагаю гипотезу, основанную не на анализе того, как психиатрия развивалась, а скорее на наблюдении над задачами, которые ставят перед собой современные ученые.

Складывается впечатление, что на повестке дня самый актуальный вопрос - управление поведением ("поведение" на нынешнем научном жаргоне очень широкий термин; управлять поведением значит управлять самим человеком, всей его свободной волей). В широком смысле управлять поведением позволит не только излечивать психические болезни, но и достигать большого количества общественных целей, в философском смысле по-новому вскроет природу человека и так далее. Дальнейшее развитие наук о человеке будет зависеть от того, удастся найти способы управлять поведением или нет. Заходя со стороны физиологии, это будет биохимически (преимущество, конечно, будут иметь средства, не требующие вводить их в виде укола или таблетки, но это чисто биологическая проблема). Заходя со стороны психологии, это будут "бесконтактные" способы воздействовать незаметно и, желательно, сразу на большую аудиторию (шагам в этом направлении будет способствовать, возможно, в т.ч. НЛП).

У неподготовленной мысли это может вызвать ужас. На самом деле, если способы управлять поведением будут найдены и войдут в повседневный обиход, они, наверное, будут не очень мешать свободе и представлению человека о себе как о разумном существе. Они, возможно, будут просто рассматриваться как одно из неизбежных ограничений, которые налагает функционирование власти вообще.

Общие соображения: редукционизм и репрессивность

Физиологическая психиатрия отличается от других ветвей психиатрии направлением своего редукционизма. Практически любая теория что-то к чему-то редуцирует, без этого вряд ли возможно какое-либо объяснение, а без объяснения - гарантированное понимание и продвижение вперед. Психоанализ редуцирует к влечениям, фи-зиопсихиатрия - к работе мозговых структур. Я нигде не рассказывала, какие именно редукционистские объяснения психических болезней через работу мозговых структур даются (это чисто биологический материал), да в большинстве случаев их и нет. Но не прекращаются попытки их дать. Что же касается репрессивности психиатрии, она состоит: в плохом обращении с больными (это было более свойственно ей до 19 века, но отчасти имеет место и сейчас); в некотором оскорблении человеческого достоинства предположением, что сложная психическая жизнь определяется, как у животных, обычным нервным взаимодействием (кроме философских аспектов этого предположения у него есть чисто психологические и социальные: лечение внутренней жизни таблетками обесценивает саму эту внутреннюю жизнь, и для ее носителя, и для окружающих, и для врачей, никак не ведет к ее расцвету, стимулирует обращение с больным как с неполноценным и т.п.); в непонимании психически больных и выключении их вклада в общую культуру социума; в оскорбительности ярлыка "психически больной" для страдающего человека; в исключении предположения, что открывающиеся в болезни горизонты могут быть продуктивны для духа. Это список, разумеется, не полон. Видно, что первое свойство характеризует психиатрию, сконцентрированную в больницах, в то время как остальные скорее характеризуют социум. Это он допускает именно такое функционирование и такое использование психиатрии.

Иллюстрация из Лэйнга

Следует текст из книги Лэйнга "Факты жизни":

Ее отец -- здоровенный рабочий-строитель. Ее мать -- примерно тех же размеров. Два ее брата -- громилы-полицейские. Ей четырнадцать лет. Три месяца она провела в психбольнице с диагнозом шизофрения. Она была объектом множества физических и психологических исследований. У нее был индивидуальный психотерапевт, она посещала групповую психотерапию, трудотерапию, с ее матерью встречался социальный работник, с отцом и матерью несколько раз встречался один из психотерапевтов. В больнице она находится на попечении одного врача, вне больницы - на попечении другого.

Все члены семьи единодушны в том, что она была помещена в больницу по следующим причинам: Она сидит в своей комнате и пялится в в то время как могла бы спуститься вниз и голую стену вместе с остальными членами семьи смотреть телевизор

Она морит себя голодом

Она таскает из холодильника молоко и выпивает по две пинты в день, но отказывается есть "пищу", приготовленную ее матерью

Ее вес вдвое меньше того, какой должен

Она кажется довольно тощей; зато остальные члены семьи весят, кажется, вдвое больше того, что они должны бы весить

Она моет лицо и руки холодной водой вместо того, чтобы, как все остальные, мыть теплой.

Если же она не может пялиться в стенку, Это была семья, как они говорили, она норовит удрать из дому "горлохватов"; каждый норовил быть главным.

Она не могла спрятаться на улице

Она терпеть не могла крика и шума и ее мать чувствует, что таким образом она шила, что может избавиться от этого, уставясь может ускользнуть от нее. на стену

Я уверен, что я пялился в стену гораздо дольше, чем эта девочка. В некоторых кругах это называется медитацией -- один из способов отдохнуть, побыть в тишине и уединении, успокоить ум. Это кажется мне очень естественной вещью -- как засыпание-сновидение-пробуждение, как увлеченность чем-то. Как вдох и выдох, систола и диастола, открывание и закрывание. Она не могла находиться в шуме -- полагаю, я тоже не мог бы. Она не могла выходить на улицу, она не могла сосредоточиться на своей домашней работе, ей было очень трудно. Она случайно нашла вполне естественное средство, выработанное ее субкультурой.

Окажись в городе какой-нибудь опытный учитель медитации (кто-нибудь, кто годами пялился в стену или в никуда)... Однако, вместо того, чтобы все это рассматривать как одну из возможностей временного отдыха, утешения (отчаянного и вынужденного), это было расценено как первичный симптом шизофрении.

Почему-то ее семейство не упекли в заведение промышленно-медицинского комплекса, чтобы уберечь их от ежедневного просиживания у телевизора. Мне говорили, что "средний канадец" проводит перед телевизором по пять часов в день. Скажите на милость, разве для них было бы хуже смотреть по пять часов в день на голую стену?

Интересно, что в последнем абзаце Лэйнг самым существенным симптомом болезни видит бегство от реальности и указывает, что у здоровых такое средство телевизор, в то время как именно больная девочка отказывается от него и, возможно, ближе встречается с реальностью, чем здоровые.

Сформулировав свойства физиологической психиатрии редукционизм и репрессивность, я чувствую необходимость задаться вопросом, нет ли между ними внутренней связи.

Не думаю, чтобы из второго вытекало первое. Если бы было так, тогда все репрессивное было бы редукционистским, а оно не всегда таково. Пример репрессивного, но не редукционистского (а, наоборот, если можно так выразиться, "продукционистского") института: церковь.

А вот из редукционизма, как кажется, можно вывести репрессивность. Редукционизм (по крайней мере, тот редукционизм, что действует в физиопсихиатрии; в будущем, может быть, возможен и другой) сводит любое явление к природному, вещественному уровню, которому присущ детерминизм, власть естественного закона и всеобщности. Эти всеобщие природные законы существуют совсем не та том уровне, на котором существуют такие (необходимые для сдерживания репрессивности) вещи, как свобода и этика и тем более как - существующее на еще более высоком и сомнительном уровне - уважение к ценности уникального (это ведь и этике противоречит). Следовательно, мы не может ожидать на редукционистском уровне ничего, что сдерживало бы репрессивность.

Самое ее я тоже там не вижу. Она появляется, если можно так выразиться, через задние двери. Это происходит по закону наименьшего сопротивления, просто потому, что ей ничто не препятствует. Ведь если мы всецело сосредоточились на работе мозговых структур, только их и оставили в своем сознании, то это не значит, что действующими лицами стали структуры; действующие лица по-прежнему люди, и при том это люди, организованные в социум. А для социума стремиться элиминировать отклонения естественно, это снимает множество проблем. Мыслить догмами - это то, с чего человеческое мышление начинает, пока его не отяготит рефлексия (естественно, и она не гарантирует от догм). Догмы же в социуме в эпоху модерна были, конечно, направленные на непосредственную общественную пользу. Для того, чтобы сдержать это стремление, нужны социальные механизмы (типа идеи прав человека, идеи милосердия, хотя бы, на худой конец, идеи справедливости), отсутствующие на редукционистском уровне. Этих идей нет у людей, мыслящих редукционизмом. А если культура теперь уже стала неотъемлемо носить в себе эти идеи, то и накал редукционизма уменьшается, или, по крайней мере, его апологеты начинают претерпевать раздвоенность (см в главе "Философия науки Лэйнга").

Итог

Физиологическая психиатрия, как кажется, миновала период подъема. В 60-х годах ее постиг кризис, из которого она не вышла и до сих пор. Однако поскольку она связана с уровнем исследований природного субстрата, в точности предсказать ее перспективы нельзя.

3. Экзистенциально-феноменологическая психиатрия (ЭФП)

В период от начала 20 века до второй мировой войны прогресс в области физиологической психиатрии (ФПс) затормозился. Маятник естественнонаучное - гуманитарное качнулся в сторону второго. Стали появляться психологически ориентированные исследования. Важный импульс им дали психологические школы - Вундта и Вюрцбурская. Оригинальным мыслителем, предвосхитившим позднейшие направления мысли, был Ж. Моро де Тур, однако трудно сказать, были ли немецкие психиатры знакомы с его работами (скорее всего, нет: я ни разу не встретила у них ни одной ссылки на него). Одним из главных научных предшественников экзистенциально-феноменологического подхода можно назвать Блейлера, на базе клиники которого сформировался кружок довольно продвинутой психиатрической мысли, близкой психоанализу. Кроме знаменитого "Группы шизофрении", 1908, он автор очень известного учебника "Руководство по психиатрии". Выше упоминалось, что его подход был психологический: он описывал первичные психические процессы, разделял, например, восприятие и ощущение и так далее - словом, разрабатывал психопатологию. То, что он стремился перейти на уровень взаимодействия с миром собственно психических явлений, он, конечно, не скрывал (у него часто встречаются психоаналитические и психологические соображения), но это было просто психологическое, а не феноменологическое и не экзистенциальное рассмотрение. Он и сам, конечно, никогда не называл себя ни экзистенциалистом, ни феноменологом. Его учебник следует крепелиновской классификации болезней. По-новому Блейлер осмыслил почти только шизофрению. Однако так получилось, что из его клиники вышли некоторые знаменитые психоаналитики и знаменитый сторонник ЭФП Бинсвангер. Его описания психических болезней предвосхищают метод вчувствования, о котором затем писал Ясперс.

Вопрос о том, какую роль в переходе от органического рассмотрения психических болезней к психологическому сыграл психоанализ, слишком сложен (важные соображения на этот счет есть у Фуко ).

1. Ясперс

Хотя в философском смысле феноменология и экзистенциализм не одно и то же, с точки зрения психиатрии это один подход; ниже приводится одна из гипотез относительно их связи. То, что называется "экзистенциально-феноменологическая психиатрия", является результатом трудов минимум двух школ - Ясперса и Бинсвангера; основал и первоначально разработал этот подход К.Ясперс (разумеется, я не претендую на исчерпывающий анализ даже отдельных аспектов философии Ясперса, даже только его психопатологии; я буду писать о том, что имеет отношение к последующей позиции Лэйнга). Первое издание его классического, очень капитального труда "Общая психопатология" (далее ОП) вышло в 1913 году, но он продолжал перерабатывать его всю жизнь, добавляя, по мере того как развивалась его философия, в эту книгу все новые главы. К концу, когда книга достигла 1000 страниц, философская концепция достигла максимальной ясности. Поэтому я сначала опишу основные идеи этой концепции с конца - от того издания ОП, которое вышло в 50-х годах. Хотя в 20-30 годы оказало влияние на психиатрическую мысль не оно, Лэйнг был знаком с ним.

Будучи убежденным последователем философии Канта, Ясперс мыслью пребывает в области проблематики антиномий. Самая мучительная из них - антиномия веры. Бога нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Но надо сделать выбор. Выражая, если можно так сказать, в каком-то смысле точку зрения изначально "предопределенного к спасению", Ясперс осмысливает тот выбор в пользу веры, которого, как кажется, сам он никогда не делал. Этот выбор у Ясперса абсолютно принудительно совершен за него, еще до всякого начала философствования. (В связи с этим Камю, критикуя неубедительность идеи выбирать веру, когда нет никаких оснований это делать, метко называет Ясперса "апостолом униженной мысли" [Камю, 1990. С. 41]. На мой взгляд, Ясперс органично продолжает ряд Августин-Кальвин-(Кант)-Кьеркегор). Поэтому такой ход мысли, как "экзистенция может быть только в связи с трансценденцией" у Ясперса звучит, в сущности, как проект доказательства веры; он, например, нигде не пишет, что помимо экзистенции "есть или трансценденция, или ничто". Он знает, что или первое или второе, но по-настоящему есть для него только первое. В то же время он часто повторяет, что это вера, доказать это нельзя. Абсолютно недоказуемая вера не имеет практически никакого содержания, тем более конкретного, является более всего структурой мысли. Постулатов у нее немного и они довольно отвлеченные; второй из них звучит: "существует безусловное требование". Таким образом, осуществляется переход от веры к этике. Исполнение безусловного требования необходимо самому человеку, ради того, чтобы экзистенция его была подлинной (упрощенно го-воря, совесть чистой ). В чем заключается собственно само безусловное требование, Ясперс в более осторожных вариантах своей философии прямо не сообщает, в менее осторожных - предлагает прислушиваться (интуитивно) к голосу трансценденции в своей душе. Но параллельно с этим он пишет совсем легкие тексты для широкой публики (в поздний период у него была анти-аристократическая установка на приобщение к философствованию всех людей), например, "Введение в философию" [Ясперс, 2000], где формулирует открыто: безусловное требование - любовь. Он даже поступается ради этого принципиальным кантианством, в котором категорический императив любовь, как чувство, исключал. Ясперс говорит не о долге, а о любви, видимо, потому что важнейшая для него теория подлинной коммуникации должна быть цельной и органично включать в себя понимание, с чем любовь согласуется лучше, чем моральный долг.

Итак, любовь - подлинный способ экзистенциальной коммуникации, к коммуникации же человек обязывается самой своей природой ("Вне коммуникации я ничто," - пишет Ясперс. Первооткрывателем этого факта его, конечно назвать трудно). Подлинная коммуникация - высшее возможное событие в жизни двух людей, наибольшее горе - ее отсутствие. Коммуникация обогащает, только посредством ее достигается истина ("на всех ступенях объединения людей попутчики по судьбе, любя, находят путь к истине, который теряется в изоляции, в упрямстве и своеволии, в замкнутом одиночестве" [Ясперс, 1991. с. 442].) Она и цель, и средство, и способ существования, и награда за него, и т.д. О коммуникации Ясперс может писать до бесконечности. Иногда это рассуждения теоретического характера, например, в применении к гносеологии ("в коммуникации заключены истоки истины" [Ясперс, 1991. с. 442]), иногда практически лирика, тогда-то он и склоняется, в смысле идеала, к отождествлению коммуникации и любви.

Таким образом, общение врач-больной обязано быть коммуникационным, просто потому что оба люди , и любовью, если врач хочет, чтобы его экзистенция была подлинной, и намерен выполнять безусловное требование. Вместе с коммуникацией и любовью появляется интерес к уникальности личности, понятие ее ценности, личное и доверительное отношение, вообще тонкое понимание душевных переживаний, существа общения, а также и существа науки. Например, Ясперс пишет о Фрейде, с которым в теоретическом смысле совершенно не согласен, что это серьезный ученый: "Поза философствующего пророка ему чужда... Его изложение отличается изяществом и иногда способно вызвать восхищение... Его тезисы часто неожиданны и рискованны... Если бы Фрейд .. позволил нам разглядеть его личность, мы могли бы лучше понять мир его психологических идей... Но его личность остается скрытой." [Ясперс, 1997, с. 923]. О том, что Фрейд не открывает в научных трудах свою личность, Ясперс сожалеет на страницах капитального научного труда! Такая реставрация человечности внесла очень полезный шок в естественную науку, которая в то время практически совершенно замкнулась в области объективного (к чему она и сама по себе весьма склонна). Собственную личность Ясперс тоже старался не скрывать, обосновывая это, например, тем, что когда наряду с его результатами будут известны истоки его мысли и причины, вследствие которых родились его задачи, станет более ясна неизбежная ограниченность и, благодаря этому, другие не повторят его ошибки. Он подчеркивал, что все, что он пишет, имеет промежуточный характер, то есть демонстрировал прогрессистскии подход к истине .

Итак, с точки зрения предмета исследования, всё распадается на две части: где возможно понимание и где понимание невозможно (подробно: [Ткаченко, 1992]). Следуя Дильтею, Ясперс противопоставляет понимание и объяснение. Объяснение -это, так сказать, обращение с объектами: описание присущих им свойств, то есть переведение этих свойств на язык терминов, классификация объектов по ячейкам (какой-нибудь) теории. Поэтому если человека объясняют, то это непременно превращение человека в объект, свойства которого более или менее доступны и который подвергается большему или меньшему переводу на язык законов и теорий.

Понимание - принципиальная позиция при общении двух нормальных людей, то есть по-иному названная коммуникация, она не предполагает (по Ясперсу) для себя никаких предпосылок. Понимание заключается, если можно так выразиться, в том, чтобы проследить связную цепь идей. Как каждая из этих идей соотносится со своим, выражаясь упрощенно, предметом, известно каждому на собственном опыте [Ясперс, 1997, с.382]. Как происходит связывание идей (так сказать, психическая причинность) - тоже. До тех пор, пока все думают, некоторым образом, одинаково, каждый может понять другого. Нарушается при психозах скорее психическая причинность, чем связь предметов с идеями, впрочем, возможно и второе: например, при шизофрении смерть близкого человека может вызвать радость, это нарушение связи предмета и идеи, а может быть такое, что человек "внутренне" скорбит, но при этом действует так, как будто ему хорошо - это непонятная связь в смысле психической причинности [Ясперс, 1996. С. 91, 112].

В чем заключается данность друг другу двух "нормальных" людей (понимание), рассуждать феноменологически (по Гуссерлю) или психологически (по Дильтею) сложно и в данном случае не важно. Во всяком случае, они друг для друга каким-то элементарным образом предсказуемы и психологически объяснимы. Безумный непредсказуем и психологически необъясним, то есть, в данном случае, непонятен. Именно вследствие непонятности (непредсказуемости) появляются "каузальные" теории, которые могут быть любыми и по сути представляют собой добавление чего-то (онтологически действующего) к первичной человеческой - всегда по большому счету понятной - сущности. В таком смысле, например, действует теория бесов, или теория мозгового повреждения, или, как у Крепе лина, эндогенного процесса. Важно, что это именно добавление чего-то действующего (к чему-то человеческому), а не только, например, классификация, или редукция к веществу, или каузальность в смысле чистого объяснения. Ясперс формулирует отказ от каузальных связей как отказ рассматривать человека как объект, но на самом деле нужно добавить: его феноменологический подход - это отказ от добавления к человеческой природе нечеловеческих действующих сущностей, которые по сути в "каузальных" теориях всегда предполагаются.

Поэтому, если когда идет речь о здоровых людях, понимание происходит по чистой аналогии, то когда о больных - оно не происходит никак, но, однако, ничего нельзя добавлять; это и называется, в данном случае, редукцией теоретизирования. Все это подробно изложено в ОП и в своих идеях вытекает из феноменологии. Правда, разумеется, назвать это феноменологией в смысле разработанного философского учения нельзя. Философски это самое начало феноменологии. От Гуссерля в этом только то, что нужно редуцировать теории. Однако в смысле психиатрии это революция. До Ясперса о понимании психически больных вообще не шло речи, и о редукции теорий тоже.

Итак, 1) гипотезы и теории болезней, 2) каузальное объяснение, 3) ясную классификацию, 4) человека как объект... - Ясперс заменяет на: 1) чистое описание, 2) генетическое понимание, 3) условную классификацию, 4) человека как свободу...

Ясперс пишет, что у понимания существуют свои ограничения [Ясперс, 1997, с.433], но не сосредотачивается на главном, в чем его упрекали: понимание субъективно, то есть происходит неосознанное добавление к собеседнику предпосылок, присущих понимающему. Например, это предпосылки, заданные культурой. Даже при общении двоих, имеющих общую культурную основу, в чем-то они пересекаются только отчасти, и процесс понимания это может до некоторой степени искажать. Лэйнг, если называть вещи в такой системе терминов, добавил другие предпосылки, в результате чего и понимание стало другим.

Чтобы понимать, нужна любовь, по крайней мере в виде доброй воли. Ведь стоит задача проследить взаимосвязь идей внутри чужого сознания ("мира"). Конечно, наиболее очевидные связи понятны и без особых усилий, хотя даже их часто можно поставить под сомнение. Но область возможного у других всегда больше, чем может представить себе один (именно поэтому "в коммуникации заключены истоки истины"), и, когда речь о психической причинности, далеко не все может быть доказано. В той области, которая не совпадает, допустим, у врача и больного, заключается потенциальное подозрение на безумие. Но (до какой-то степени) непонятные ранее связи могут предстать и понятными, если этого хотеть. С другой стороны, даже понятное можно представить непонятным, например, если слишком догматически придерживаться определенного ограниченного дискурса в ситуации, когда реальный дискурс не столь ограничен. Чтобы расширять, так сказать, горизонт понимания, Ясперс рекомендует врачам читать Достоевского, Кьеркегора, Ницше и т.п.

Итак, Ясперс проходит весь тот путь, который один человек способен пройти к другому человеку ради понимания его и единения с ним, при максимальном, самое желательное - беспредельном, наличии любви и доброй воли. Поскольку речь идет о психически больных людях, приходится понимать иногда довольно странные вещи, но многие из них под натиском воли к любви сдаются. Однако в конце все-таки появляется тупик в виде таких психотических явлений, понять которые нельзя в принципе. Перед ними нормальное сознание, по Ясперсу, отступает [см. также Eilan, 2000]. Ему остается лишь описывать то, что оно видит, стараясь по возможности меньше - в отсутствие понимания - выносить суждения (Подробно: [Руткевич, 1997]).

Таким образом, когда речь о психозе, результатом экзистенциальной установки (на коммуникацию, любовь, затем - как следствие - понимание) является чисто феноменологический подход (нейтральное описание явлений). Видимая разница между ними в том, что если в первом случае врач должен быть максимально эмоционально наполнен (ведь даже если речь идет о коммуникации нормальных людей, понимание невозможно без любви, на что Ясперс специально указывает41; что касается психически больных - которых в принципе можно понять, - то сама идея понять их изначально должна быть продиктована любовью, поскольку в этом случае понимание не очевидно), то во втором - когда речь о тех, кого невозможно понять - он обязан сохранять полную отрешенность от эмоций. На самом деле даже и здесь нет противоречия. Нейтральность во втором случае вынужденная, только потому, что абсолютно непонятного больного любить невозможно. Он, если можно так выразиться, обречен сделаться чужим. Более того, тот, кто имеет нормальную установку, таких людей часто может только ненавидеть. При безусловном требовании любви лучше уж нейтральность, чем ненависть. (Что Ясперс, разумеется, гораздо лучше понимал тех шизофреников, которых любил, видно по его книге "Стриндберг и Ван-Гог". Но и их, пишет он, в том, что касается их болезни, понять нельзя.) Ниже приведенное соображение будет важно для случая Лэйнга. Он преодолел то оставшееся расстояние до полного понимания, которое не прошел Ясперс, вероятно, потому, что жил в другую эпоху -принципиально противоречащую Просвещению (Ясперс, хотя мыслил совершенно не просвещенчески, теоретически был не против Просвещения), эпоху бунта. Ему было легко именно любить больных, главным образом за то, что они выпадают из общей общественной картины.

Еще один аспект - свобода. Понятие свободы во всей философии Ясперса значит очень много42. Исток свободы он полагает в трансценденпии, следовательно, пребывание свободы - так сказать, в глубине души (не в мире). Для внешней жизни свобода - это цель, как и трансценденция, во внутренней жизни свобода - это данность. Понять другого человека означает понять, что он свободен и как именно он свободен, признать его (и тем самым получить возможность искомой подлинной коммуникации) значит признать его свободу. То, как употребляет Ясперс слово свобода, иногда имеет мало общего по смыслу со свойством или видом отношения, при котором, допустим, отсутствуют преграды, возможен выбор и т.п. Например, в известной формуле "или человек как объект исследования, или человек как свобода" [Ясперс, 1991, с.450] по сути, если так можно выразиться, свобода субстантивируется. Она противопоставляется объекту, то есть встает на то место, где раньше был субъект. И все это модусы бытия человека! Когда по сути можно подставить слово "свобода" вместо слова "человек", то это свобода в таком же странном смысле, как Dasein у Хайдеггера (тоже практически вместо слова "человек"). Как бы то ни было, можно, слегка упрощая, сказать, что свобода у Ясперса базовое свойство бытия человека, укоренена религиозно и необходима для подлинной коммуникации (последние два тезиса позже сыграли роковую роль в психиатрической мысли).

Результатом столь решительно проведенной "гуманитарной линии" была, помимо обогащения общей феноменологии такими феноменами, как галлюцинации и псевдогаллюцинации, реорганизация психиатрической теории. Нозологический подход Крепелина, который основывался на внешнем отношении к больному, способствовал выделению болезней как единиц классификации (вероятно, они были сначала удобны, уже потом стали онтологическими, хотя полностью поручиться за это трудно), описанию клинических форм, которые мыслились цельными. Когда человек - это закрытое, тогда болезнь - это целое. Болезнь в такой картине предстает онтологическим действующим лицом, наравне с самим человеком. Выше указывалось, что теория добавляет к феномену собственное содержание. Именно так и мыслит физиопси-хиатрия, для которой болезнь - эндогенный процесс. Классификации подвергаются болезнь и человек одновременно: в учебниках представлена классификация болезней, а на практике классифицируют людей.

Понимание раскрыло человека, но описание способствовало, так сказать, рассыпанию болезней на феномены. Это не совсем желательное следствие, поскольку эмпирически понятие болезни, особенно в больнице, очень удобно. Ясперс не отрицает нозологический подход. Он выделяет синдромы (их выделял и Блейлер), охотно пользуется теми названиями болезней, которые сложились в естественном языке и соответствуют синдромам, встречающимся в клинической практике (например, истерия).

Сложение целого синдрома из отдельных феноменов, причем систематическая склонность феноменов группироваться определенным образом, требуют объяснения. Речь не о каузальных связях. Ясперс везде, где можно, пытается понимать психологически. Чтобы "понять" синдром как взаимосвязь симптомов, нужно попытаться вычленить ту первичную (и желательно психологически естественную) особенность, из которой все остальные следуют "понятным" образом. Например, в случае истерии -это желание не подлинно быть, а казаться, причем казаться чем-то большим, чем есть на самом деле. Остальные явления при истерии, например, манерность поведения и т.п., представляют собой естественные следствия такой установки. Это очень разумное понимание истерии. Психоанализ предлагал более экзотические (Ференци). Вывод понятных вторичных следствий из одной лежащей в основе причины называется "генетическое понимание"43.

Синдромы Ясперс выделяет и классифицирует по принципу веберовских "идеальных типов" ([Ясперс, 1997, с. 677; Schwartz, Wiggins, 1988]. Вопрос о классификации всегда ставит вопрос о признаках, лежащих в основе и определяющих существо дела. В общем, именно они - как содержание теорий - добавляются потом к человеку как к чистой совокупности феноменов.

Самый легкий и в смысле классификации, и в смысле объяснения случай - соматическое заболевание. Например, к прогрессивному параличу приводит сифилис мозга. Второй класс болезней - ясная, в общем, классификация, хотя неизвестна причина. Это такие болезни, как маниакально-депрессивный психоз или паранойя: любой опытный психиатр узнает их, сам часто не отдавая отчета в том, как он это делает. Третий класс - не ясны ни классификация, ни причина. Речь в основном о неврозах. Это мир расплывчатых синдромов, хотя все же невротики более отчетливо группируются вокруг некоторых "идей" синдромов, чем здоровые люди вокруг идей, допустим, характеров. "Идеи" синдромов - это те первичные особенности, из которых все остальные выводятся генетическим пониманием. Ясперс заявляет принципиальный отказ от каузальных объяснений, для случая 2 относительно, пока причина неизвестна, для случая 3 абсолютно, то есть, другими словами, в случае 3 причину (независимую от человека и его свободы, например, органическую) найти в принципе нельзя и искать запрещено.

Чем более органическая и соматическая природа заболевания, тем проще классификация. Большая энергия, которая у ранних психиатров направлялась на домыслы о физической природе психического, отчасти объясняется, может быть, тем облегчением, которое внесло бы это в классификацию, другими словами, в упорядочение общей картины, в объяснение, упрощение ситуации, в снятие напряженности, которую всегда вызывает то, что дано как неопределенное (самый наивный пример такого хода мысли - Гиппократ с его черной желчью у меланхоликов.)

Здесь нужно отвлечься на то, что не случайно, как кажется, отказ от каузальных объяснений делается на почве экзистенциализма. Этого рода философствование отнюдь не ищет покоя, или, во всяком случае, не торопится его найти. Мироощущение самого Ясперса, не в смысле идей, а в смысле господствующего эмоционального настроя, склонно быть болезненным и заостренным44. Характерно, что в поздней автобиографии, "когда все в целом уже позади", Ясперс сожалеет о том, что в его жизни не было катастрофических "крушений с последующим возрождением", что она была однородна и последовательна [Jaspers, 1977, S.122]. Это вполне согласуется с заложенным в экзистенциализме пониманием трагического, страдания, пограничных ситуаций и т.п. как высокой ценности . Крушения - желательно абсолютные - выводят дотоле спавшую душу к самой высшей ценности: трансценденции. Выход к транс-ценденции в ситуации крушения выглядит так внутренне логично (и этот ход мысли так часто встречается и помимо экзистенциализма), что становится несколько удивительно, что к этой области некоторые выходят и без предельной ситуации, в рамках обычно текущей жизни. (Опять же, для случая себя самого Ясперс приводит в качестве объяснения то, что он был болен [Jaspers, 1977, S. 11]). Это умозаключение делается типичным актом "генетического понимания" и, видимо, все же несколько упрощает ситуацию, недооценивая автономность деятельности духа. Характерно также, что он дает высокую оценку философии Хайдеггера следующим образом: "По ней видно, из каких мучений она возникла..."46. Итак, очевидно, речь о страдании. Переживание страдания, если я правильно понимаю, определило круг тем философии Ясперса, не отпуская его заняться тем, что не имеет отношения к "прояснению страдания" [Яс-перс, 2000, с. 113]. Поэтому его так настойчиво мучила и проблема коммуникации. Ведь даже если страдание имеет чисто внутренние причины (то есть экзистенциально), оно обычно проецируется на внешнее, как правило, на людей, и всегда обостряется прерыванием коммуникации. Последняя (и, в сущности, только она) может облегчить экзистенциальное страдание. Изначальная готовность (может быть, вследствие привьшки) претерпеть страдание у Ясперса обернулась пониманием: готовностью сострадания, терпеливым вдумыванием, вчувствованием, осмыслением, собиранием переживаний и т.п. Мечтательно-сказочное повествование в некоторых его работах (особенно во "Введении...") тоже, скорее всего, преследует цель разрешить переживаемое экзистенциальное страдание. Нетрудно предположить, что и психические проблемы при таком подходе подлежат уже за одно вызываемое ими страдание скрытому одобрению. Поскольку коммуникация с психически больными сильно затруднена, а потребность узнать содержание их внутреннего мира представала Ясперсу очень насущной, он изобретал косвенные способы: просил их писать сочинения о своей болезни, излагать переживания в форме писем, дневников, художественно и т.п. Впоследствии он использовал это для вычленения психопатологических феноменов (типа: бывает ощущение постороннего взгляда... Иногда бывает ощущение взгляда в спину...), затем реконструировал "миры" болезней. Пытался он понять больных и в ином жанре: восстанавливал переживания великих сумасшедших по их творчеству (в "Стриндберг и Ван Гог"). Словом, Ясперс сделал для понимания психически больных все, что мог. Даже уйдя из психиатрии, он продолжал расширять ОП, добавляя в нее теперь философские рассуждения о том, что такое понимание вообще, что такое философская вера, какова природа научного знания, в чем смысл подлинной коммуникации и любви и т.п. (кажется, он не вставил туда ничего только об истоке и цели истории). Поэтому в последних вариантах большая часть содержания этого труда практикующим врачам была уже бесполезна и, наверное, малодоступна. Впрочем, последние ее издания читались врачами, которые получили образование в ситуации, уже реформированной, принявшей феноменологический подход.