В этой связи, по Леонтьеву, консервативные Австрийская и Турецкая монархии для России оказываются меньшим злом. «Бойтесь… чтобы не распалась Австрия и чтобы мы не оказались внезапно и без всякой подготовки лицом к лицу с новыми миллионами эгалитарных и свободолюбивых братьев - славян. Это будет хуже самого жесткого поражения на поле брани!» Леонтьев К. Цветущая сложность. М., 1992, стр. 206 - 207.. Леонтьев также сожалеет о том, что теряет свое влияние Турция, которую он называет «полузлом, полублагом», «ибо этот враждебный христианству турецкий мир, построенный сам на весьма идеальном начале, был все-таки значительным препятствием к распространению зла несравненно большего, - то есть общеевропейского утилитарно-безбожного стиля общественной жизни» Леонтьев К. Цветущая сложность. М., 1992, стр. 257..

Более того, Леонтьев на пути исследования приходит к столь неожиданным выводам и политическим идеям, что его вполне можно назвать дерзким новатором в русской консервативной мысли.

Для укрепления самобытности России (ее византийских исконных начал) менее вредными и даже полезными, по мнению мыслителя, выглядят консервативные иноверцы, не подверженные западным влияниям и сторонящиеся их, чем зарожающиеся этими влияниями христиане, в том числе и православные славяне. Поколебленное, неживое православие славян и уже множества русских - самый страшный яд. «С упорными иноверцами окраин России, со времен Иоанновых, все росла, все крепла и прославлялась, а с «Европейцами» великорусскими она, в каких-нибудь полвека пришла… К чему она пришла - мы видим теперь!... Между прочим и к тому, что русский старовер, и ксендз, и татарский мулла, и самый дикий и злой черкес стали лучше и безвреднее для нас наших единоверцев и по названию (но не по духу конечно) единоверных братьев!» Леонтьев К. Цветущая сложность. М., 1992, стр. 170.. В такой ситуации борьба с иноверчеством и стремление к его ослаблению опасны, поскольку в образовавшийся вакуум будет вливаться отнюдь «не православие истинное, сердцем простое, мыслью ясное, волей твердое», «а жалкие помои великорусской либеральности» Леонтьев К. Цветущая сложность. М., 1992, стр. 166.. Совсем наоборот, «… для достижения своей цивилизации русским выгоднее проникаться турецкими, индийскими, китайскими началами и охранять накрепко все Греко-византийское…» Леонтьев К.Н. Моя литературная судьба // Литературное наследство. М., 1935, т. 22 - 24, стр. 451 - 452., чем рисковать сближением с Европой. «… побольше вообще азиатского мистицизма и поменьше европейского рассудочного просвещения» Леонтьев К. Цветущая сложность. М., 1992, стр. 273..

Леонтьев первым из русских мыслителей откровенно и решительно поворачивается спиной к Европе (в том числе и западным славянам) и лицом к консервативному Востоку. В его творчестве антизападничество русского консерватизма достигает своей высшей точки и сливается с антипанславянизмом.

Для антипанславяниста Леонтьева кровное и племенное родство (или «прирожденная типичность», о которой говорит Д.Хомяков) не имеют никакого значения, как объединяющие начала. Интегрирующую функцию способна выполнить только общность культурного типа, культуры, под которой мыслитель понимал «не какую угодно цивилизацию, грамотность, индустриальную зрелость и тому подобное, а лишь цивилизацию свою по источнику, мировую по преемственности и влиянию» Леонтьев К.Н. Византизм и славянство // Собрание сочинений. М., 1912, т. 5, стр. 386 - 387.. Более того, интересы крови часто наносят прямой ущерб интересам культурной почвы. «Национализм политический, государственный становится в наше время губителем национализма культурного, бытового» Леонтьев К. Цветущая сложность. М., 1992, стр. 229.. С возвышением политического национализма, как это ни странно, на первый взгляд, «все нации и все люди становятся все сходне и вследствие этого все беднее и беднее духом» Леонтьев К. Цветущая сложность. М., 1992, стр. 229.. Леонтьев подмечает, что очень часто разъединение одного племени под разными государственными флагами и соединение многих племен под одним флагом оказывало благотворное воздействие на развитие национальных культур. «Население родственное, но долго жившее при разнородных условиях, развившее поэтому в среде своей разнообразные душевные начала, разновидные людские характеры и разнородные привычки проявляют много силы, когда им приходится вдруг объединяться под общей и естественной властью» Леонтьев К. Цветущая сложность. М., 1992, стр. 273 - 274.. И наоборот, разноплеменной состав России укрепляет ее самобытными, оригинальными элементами, делает менее доступной для нивелирующих идеологий.

Приоритет культурного типа по сравнению с прирожденной типичностью, почвы по сравнению с кровью порождает такую ценностную иерархию у Леонтьева, в которой истинно православный иноплеменник стоит выше обрусевшего иноверца, но в то же время твердый консервативный иноверец ценнее лжеправославного либерала.

Столь же двойственным, как и в отношении концепции Данилевского (восприятие основ историософии, но отрицание панславизма), был взгляд Леонтьева на идеологию православно-русского (славянофильского) консерватизма. Он горячо поддерживает в их творчестве все, что касается философско-культурологического анализа основ русской культуры. «Идея православно-культурного русизма действительно оригинальна, высока, строга и государственна» Леонтьев К. Цветущая сложность. М., 1992, стр. 217.. Термин «славянофильство» Леонтьев считает неудачным, поскольку главным предметом исследования его представителей было не славянство, а культура, - и предлагает более подходящее название - «культурофильство». «Истинное (то есть культурное, обособляющее нас в быте, духе, учреждениях) славянофильство (или точнее культурофильство) должно отныне стать жестким противником опрометчивого, чисто политического панславизма» Леонтьев К. Цветущая сложность. М., 1992, стр. 217..

Однако, Леонтьев резко критиковал славянофилов, особенно «аксаковского стиля», за те либеральные, демократические тенденции, которые проявлялись в их взглядах на вопросы конкретно-политические, управленческие, и были связаны со свободой слова, совести, печати и так далее, а главное - за их отрицательное отношение к жестокой сословной иерархии, за апологию «демократической монархии». Леонтьев по этому поводу пишет: «Сами себя они (славянофилы - В.Г.) никогда либералами на европейский лад признать не хотели… Но быть против конституции, против всеобщей подачи голосов, против демократического индивидуализма, стремящегося к власти, и быть в то же время за бессословность, за политическое смешение высших классов с низшими - значит отличаться от новейшей Европы не главными и существенными чертами социального идеала, а только степенью их выразительности» Леонтьев К. Цветущая сложность. М., 1992, стр. 244 - 245..

Для Леонтьева строгая сословная иерархия - мощное препятствие на пути к смесительному упрощению и распаду, всеобщему уравнению по нижней мерке, гарант государственной прочности. В его политическом идеале - сословной монархии - более важным компонентом оказывается сословность: «… сами сословия или, точнее. Сама неравноправность людей и классов важнее для государства, чем монархия. Мы видели в истории долговечные, сильные, цветущие республики, более или менее аристократические; мы не видели долговечных демократических монархий…» Леонтьев К. Цветущая сложность. М., 1992, стр. 287.. Кстати говоря, одним из существенных факторов, определяющих неудачи освободительных национально-культурных движений, их вырождение в движения элитарно-либеральные выступает отсутствие у народов, стремящихся к независимости, «своих привилегированных, более или менее неподвижных сословий» Леонтьев К. Цветущая сложность. М., 1992, стр. 186.. Пустое место занимает «плутократия и грамматократия», устанавливающая соответствующую их интересам форму власти.

Для прочности монархической государственности, по Леонтьеву, необходим ряд опосредствующих звеньев между престолом и народом. «Для того, чтобы…, царская власть была долго сильна, не только не нужно, чтобы она опиралась прямо и непосредственно на народные толпы, своекорыстные, страстные, глупые, подвижные, легко развратимые; но - напротив этого - необходимо, чтобы между этими толпами и Престолом Царским возвышались прочные сословные ступени; необходимые боковые опоры для здания долговечного монархизма» Леонтьев К. Цветущая сложность. М., 1992, стр. 287..

Леонтьеву вообще было чуждо заигрывание перед народом. Он предпочитал реальную картину идиллического мечтания. Поэтому в конце XIX века, характеризуя состояние России со всей откровенностью писал: «Народ наш пьян, лжив, нечестен и успел уже привыкнуть, в течении 30 лет к ненужному своеволию и вредным претензиям» Леонтьев К. Цветущая сложность. М., 1992, стр. 290.. И это вовсе не антипатриотизм! Леонтьев лишь ставил беспристрастный диагноз с надеждой на излечение болезни. Перечисленные черты он вовсе не рассматривал как существенные качества русского народа, а как временно поразившие его недуги, связанные с развращающими обстоятельствами.

Таким образом, в вопросах о структуре государственной системы Леонтьев отворачивался от славянофилов и солидаризировался с представителями государственно-охранительного консерватизма: «Что же касается сословности, дворянства и т. д., то теперь стало ясно, что прежние идеи петербургской власти были правильнее идей славянофильских» Леонтьев К. Цветущая сложность. М., 1992, стр. 249.. Между тем он замечал у государственников - охранителей другой минус - излишний прагматизм, отсутствие широкого историософского кругозора, глубокого проникновения в культурные начала России. Чем как раз были сильны славянофилы. официальный Петербург поступал правильно, желая «подморозить» Россию, но заморозка не могла служить всеисцеляющим средством, она лишь способна отсрочить кризис. На восстановление же внутренней идеи русской государственности у охранителей сил не хватало.

В это связи Леонтьевым все более овладевал исторический пессимизм, возможно и породивший одну из самых парадоксальных леонтьевских идей, что, быть может, социализм, как апофеоз эгалитарно-либеральных устремлений, захвативших общество. Сумеет пролить жизнь современных цивилизаций посредством создания «нового неравенства», формирование новой элиты. В реконструкцию же прошлого во всей полноте Леонтьев не верил: «Все эти возвраты к давнему и более свободному прошлому своей церкви, своего государства, вечевые реставрации и т.п., крайне обманчивы; совершаясь вовсе не при тех условиях, при которых жила древность, они приводят вовсе не к тем результатам» Леонтьев К.Н. Моя литературная судьба // Литературное наследство. М., 1935, т. 22 - 24, стр. 449..

Итак, главной отличительной чертой творчества Данилевского и Леонтьева и в то же время чертой, отличающей их от представителей государственно-охранительного и православно-русского консерватизма, выступает степень универсальности их идей, возможность их использования самыми различными консервативными течениями.

Что касается формулы «Православие. Самодержавие. Народность.», то у Данилевского обнаруживается пристальное внимание ко всем трем элементам этой формулы. Народность важна для него, как выражение самобытности культурно-исторических типов - главной категории его концепции, православие - как доминанта славянского типа с его особым значением в рамках панславизма Данилевского, самодержавие - как главный фактор успешного завершения второго, политического этапа становления славянства, обеспечивающего переход в цивилизационную стадию. Для Леонтьева наиболее ценны православие и самодержавие как составные части византийского начала. Народность, в той степени. В которой она выражает кровно-племенное родство, отрицается Леонтьевым, как политико-философский принцип.

В отличие от государственников - охранителей, старающихся сохранить статус кво, и славянофилов, ориентирующихся на идеалы допетровской Руси, консерватизм Данилевского и Леонтьева носит «футуристический» характер. Наличная реальность их не удовлетворяет, но и прошлое для них нереставрируемо. Они смотрят в будущее России, которое бы наиболее полно соответствовало традиционным идеалам. У Данилевского эти идеалы принимают форму славянской идеи, у Леонтьева - византизма.

Антизападничество Данилевского носит сугубо политический характер и выступает в виде защитной реакции против всемирной экспансии Романо-германского культурно-исторического типа. Антизападничество Леонтьева принимает наиболее острую форму выражения, соединяясь с отталкиванием от западного славянства, с убеждением в полезности для России восприятия некоторых элементов восточной духовности для успешного противостояния западным эгалитарным, всесмесительным тенденциям.

Подводя итог рассмотрению различных направлений русского консерватизма XIX - начала ХХ веков, правомерно сделать вывод, что общими его чертами выступали: православность, подчеркивающая определяющую роль Восточного Христианства в формировании русской духовности и культуры, стиля деятельности во всех сферах общественной жизни; монархизм в его самодержавной форме выражения, символизирующий традицию сильного централизованного государства, и антизападничество, как реакция против деструктивного вмешательства Романо-германского культурного типа в традиционную организацию русской жизни и русской государственности.

Общие черты русского консерватизма различным образом преломлялись в творчестве каждого отдельного направления и каждого отдельного мыслителя, выступая своими разными сторонами и аспектами. Различные интерпретации общих черт определили расхождение русских консерваторов по разным направлениям в зависимости от отношения к элементам формулы «Православие. Самодержавие. Народность.», временной ценностной ориентации (на прошлое, настоящее или будущее), характера антизападничества (культурного, политического, антибуржуазного, антидемократического) и степени универсальности выдвигаемых консервативных идей.

Консерватизм русской эмиграции

Консервативные мыслители русской эмиграции являлись прямыми наследниками русской консервативной политической философии XIX - начала ХХ веков. Для них характерны те же главные методологические предпочтения, основополагающие ценности и принципы. Приблизительно тот же круг теоретических проблем. Однако, в творчестве русских эмигрантов, эти предпочтения, ценности, принципы и проблемы приобретают новое звучание, получают свое дальнейшее развитие соответственно тем условиям, в которые была поставлена послереволюционная политическая мысль. Если дореволюционный русский консерватизм выступал реакцией на Великую французскую революцию, процесс обуржуазивания Запада и его прямое или косвенное влияние на Россию, то консерватизм русской эмиграции - это уже реакция на собственную революцию 1917 года, поставившая задачи уяснения глубинных причин разразившейся катастрофы, выработки отношения к керенщине и большевизму, переосмысления взаимоотношений России с Западом, постановки целей будущей деятельности русских патриотов, предвидения грядущей судьбы России.

Характер разрешения этих задач определяют как общие черты, свойственные эмигрантской консервативной мысли в целом, так и особенности, разделяющие разных авторов и целые идейные направления. Представляется, что можно выделить три наиболее крупные теоретико-политические концепции, созданные в эмиграции, которые, с одной стороны, находятся в согласии с наиболее общими чертами консервативного типа политического мышления, а с другой стороны, не сводятся друг к другу, обладая особыми точками зрения по ряду важнейших вопросов. Авторами этих концепций выступают И.А.Ильин, И.Л.Солоневич и евразийцы (П.Н.Савицкий, Н.С.Трубецкой, П.П.Сувчинский, Г.В.Вернадский, Г.В.Флоровский, Л.П.Карсавин).

Ильин, думается, выступил наиболее видным мыслителем русской эмиграции, создавшим всеохватывающее и тщательно обоснованное учение, которое, однако, в его обширном литературном наследии не нашло цельного и последовательного выражения. между тем, анализ трудов Ильина позволяет реконструировать систему его политического мировоззрения, в основу которой, как представляется, следует положить «органическое понимание политики», противопоставив его «механическому пониманию». В конспективном плане это противопоставление сводится к следующим главным отличительным моментам в подходе к анализу политических явлений.

Механический подход рассматривает политику как область любых взаимоотношений людей и социальных групп по поводу власти, независимо от характера преследуемых при этом целей. Исходной клеточкой политического процесса здесь является индивид с его частным эгоистическим интересом. Индивиды со сходными интересами группируются в больше социальные общности (группы. Классы), политическую деятельность которых возглавляют и организуют определенные элиты (партии). Партии выступают основными единицами политической жизни, а их противоборство в решающий степени определяет характер развития политического процесса. Государству же отводится роль или аппарата насилия в руках определенной социальной группы и ее партии (как в марксизме), или арбитра, следящего за соблюдением правил политической игры, которую ведут партии (как в позитивистски ориентированной политологии). Вопрос о власти в данном случае приобретает статус главного вопроса политики.

Органический подход считает политической только ту деятельность, которая открывает максимальные возможности в данном пространственно-временном интервале для развития духовности конкретного общества в целом и, соответственно, каждого из его членов. Общий интерес здесь первичен по отношению к интересам индивида, групп и партий. Основной политической единицей при таком подходе выступает национально-государственное образование, обеспечивающее культурно-историческую среду, необходимую для жизнедеятельности граждан, а государство предстает «как родина, оформленная и объединенная публичным правом» См: Ильин И.А. Путь духовного обновления. Мюнхен, 1962, стр. 215., стабильность и процветание которой только и может обеспечить развитие отдельного человека. Важно, что государство под этим углом зрения - не только регулятор материальных взаимоотношения граждан, сколько направляющая сила их духовного роста. «… борьба за духовную культуру народа есть то, что сообщает государству высшее и последнее оправдание перед лицом Божиим…» Ильин И.А. О сущности правосознания. Мюнхен, 1956, стр. 102.. С этих позиций власть не является целью политики, а служит лишь средством упрочнения и совершенствования государства - родины. Деятельность же, направленная на реализацию частного, эгоистического интереса в ущерб интересам государства, объявляется противополитической.

Различие рассматриваемых подходов состоит также в том, что механический смотрит на политическую систему как на механизм, а органический - как на организм (отсюда и соответствующие названия). Видеть в объекте механизм - означает абсолютизировать внешние воздействия на объект и отказывать ему в возможности саморегуляции. механический подход открывает путь к насильственному изменению политических систем через их приведение в соответствие с той или иной абстрактной схемой или моделью. При этом он мало интересуется историко-культурными факторами возникновения различных политических систем. Напротив, органический подход акцентирует внимание на том, что политическая система есть организм, развивающийся по своим внутренним специфическим законам, связывающим в единое целое все его составляющие и не допускающим произвольной их перестановки. Главное внимание при этом сосредотачивается на поиске таких форм устройства и функционирования государства, которые наиболее полно отвечают национально-культурным особенностям конкретной страны и ее народа.

Как нетрудно увидеть, в органическом понимании политики нашло свое сжатое выражение практически все основные принципы консервативного типа политического мышления. Основой его пафоса выступает борьба с универсалискими тенденциями, постулирование того, что «у всякого народа своя особая «душа», и помимо нее его государственная форма непостижима. Поэтому так нелепо навязывать всем народам одну и ту же штампованную форму» Ильин И.А. О монархии и республике. // Вопросы философии, 1991, № 4, стр. 127 - 128.. Успешность государственного строительства детерминируется вовсе не соответствием «красивой теории», а характером и уровнем правосознания народа, его фундаментальными духовными основами. «Исчезают эти основы - и политический строй вырождается: сначала в свою зловещую карикатуру, а потом в свою прямую противоположность» Ильин И.А. Наши задачи. Париж, 1956, стр. 130..

Любая форма правления требует опоры на свои духовные основы и свое правосознание. Опираясь на гигантский эмпирический материал, Ильин, в частности, продемонстрировал глубокие различия в правосознании республиканском и правосознании монархическом, в республиканском и монархическом стилях мироощущения. «Если для первого характерны неравенство человеческой воли над судьбой, рассудочно - практическое отношение к власти и государству, стремление к ограничению прав верховной власти, культ свободы, экономического успеха, прогресса и нововведений, добровольность участия в государственных делах, отрицание авторитета, то для второго, напротив, признание Провидения и подчинение ему, религиозно - мистическое отношение к власти и ее главное, полное к ней доверие, культ честного, верного, бескорыстного, самоотверженного служения Государю, традиции, дисциплины и преданности» Ильин И.А. О монархии и республике. // Вопросы философии, 1991, № 4.

По Ильину, русские духовные основы, русский характер и уровень правосознания сложились под тысячелетним влиянием "четырех великих факторов: природы (континентальность, равнина, климат, почва), славянской души, особливой веры и исторического развития (государственность, войны, территориальные размеры, многонациональность, хозяйство, образование, техника, культура.) Ильин И.А. Наши задачи. М, 1992, т.1, стр. 297.; которые естественным, органическим образом сделали русское правосознание ярко выражено монархическим.

Именно в ослаблении и разрушении монархического правосознания видел Ильин причины постигшей Россию революционной катастрофы. ''Монархическое правосознание было поколеблено по всей России. Оно было затемнено или вытеснено... анарходемократическими иллюзиями, и республиканским образом мыслей, насаждающимися и распространяющимися мировою закулисою с самой французской революции" Ильин И.А. Наши задачи. Париж, 1956, стр. 421.. То есть главный источник деструкции духовного склада русской государственности Ильин усматривал вовне - принципах французской революции, которые упорно внедрялись в Россию с Запада. Причем, это внедрение происходило по мотивам, далеким от благожелательности. Здесь отчетливо проявляет себя отношение Ильина к западному миру. Оно отнюдь не агрессивно, однако, на основе анализа исторических фактов, на базе личного опыта длительной эмиграции

Ильин утверждает, что Запад был и остается враждебным России. "Где бы мы, русские националисты, ни находились в нашем рассеянии, мы должны помнить, что другие народы нас не знают и не понимают, что они бояться России, не сочувствуют ей и готовы радоваться всякому ее ослаблению" Ильин И.А. Наши задачи. М, 1992, т.1, стр. 58.. Европе чужды русский язык; русская (православная) религиозность, русское миросозерцание и русский духовный склад. Европа боится России: ее территории, численности ее населения, ее армии. Поэтому европейская политика строилась и строится на стремлении ослабить Россию "вовлечением ее в невыгодный моменты в разорительные войны... если возможно, то насаждение в ней революций и гражданских войн... внедрением в Россию международной "закулисы», упорным навязыванием русскому народу непосильных для него западноевропейских форм республики, демократии и федерализма... неустанным обличением ее мнимого "империализма", ее мнимой «реакционности», ее некультурности и агрессивности" Ильин И.А. Наши задачи. М, 1992, т.1, стр. 60.. Ильин убежден, что понимание этого обстоятельства должно стать аксиомой русской политики. Необходимо отдавать явный отчет в том, что "в мире есть народы, государства, правительства, церковные организации и отдельные люди - враждебные России, особенно православной России, тем более императорской и нерасчлененной России" Ильин И.А. Наши задачи. М, 1992, т.1, стр. 61..

Характерное для Запада отношение к России и предопределило, по Ильину, его активное республиканское влияние на часть русского высшего сословия начиная с конца XVIII века, которая превратившись в "западников", принялась расшатывать национально и монархически ориентированное сознание своих соотечественников. Ильин по-разному относится к конкретным представителям русского западничества: Грановскому, Герцену, Тургеневу и т.д., считая несправедливым видеть в них во всех одинаково предшественников революционеров ХХ века. Однако, он подчеркивал, что «идейный и духовный» раскол высшего класса, а затем и всего общества, определялся отношением монархии. "... водораздел шел именно здесь. Верить ли в спасительное монархии для России? Строить ли Россию, верно помогая ее Государям, через них и от их лица? Или же считать монархию главным препятствием русского прогресса и требовать для России «последовательного полного народоправства», т.е. учредительного собрания, выборов... республики, федерации..." Ильин И.А. Наши задачи. Париж, 1956, стр. 425.. Антимонархические настроения привели в конечном итоге к воинствующему либерализму, народовольству, большевизму.

Западникам удалось подорвать монархическое правосознание во всех слоях русского общества - от низших до высших. В народе они пробуждали анархические тенденции редко, но то тем не менее, дававшие себя знать в истории государства; в чиновничестве, офицерстве и интеллигенции породили моду на демократизм; даже в правящей династии сумели вызвать неуверенность в массовом доверии и массовой поддержке (по мнению Ильина, российские основные законы не давали Николаю II право отрекаться от престола). В результате в 1917 году все слои общества оказались дезориентированными и не смогли отстоять главную государственную опору - самодержавие, проявив несостоятельность наличного уровня своего монархического правосознания. О зрелом же республиканском, демократическом правосознании не могло быть и речи.

Последнее обстоятельство совершенно не замечали либералы и революционеры, занимавшиеся исключительно разрушительной работой и полагавшие в своем непростительном ослеплении, что после падения монархии республика сложиться сама собой. Катастрофа грянула, когда в соответствии с желаниями разрушителей власть досталась «тому государственно - бессмысленному и заранее «обойденному слева» пустому месту, которое называлось временным правительством» Ильин И.А. Наши задачи. Париж, 1956, стр. 420.. Тоталитарная диктатура стала неизбежной, поскольку, потеряв свой традиционно монархический образ, «в 1917 году русский народ впал в состояние черни; а история человечества показывает, что чернь всегда обуздывается деспотами и тиранами» Ильин И.А. Наши задачи. Париж, 1956, стр. 420.. Октябрь был предопределен Февралем: «История как бы вслух произнесла некий закон: «В России возможны или единовластие, или хаос; к республикансому строю Россия не способна. Или еще точнее: бытие России требует единовластия - или религиозно и национально укрепленного, единовластия чести, верности, служения, т.е. монархии; или же единовластия безбожного, бессовестного, и притом антинационального и интернационального, т.е. тирании» Ильин И.А. Наши задачи. Париж, 1956, стр. 420..

Важно подчеркнуть, что неспособность России к республиканской форме правления вовсе не несет в себе никакого предосудительного для народа смысла. Это - просто наличная данность, которую нельзя игнорировать и которая вытекает из истории государства. У каждого народа свои преимущества и свои слабости. Республика, по Ильину, не имеет никаких оснований претендовать на статус лучшей формы государственного устройства, как и любая другая форма правления.

Будущее России виделось Ильину как убежденному монархисту, в возрождении монархического правосознания русского народа. Однако, как трезвый аналитик, он не отрицал вероятность республиканского будущего России (хотя и весьма отдаленного) и даже создал целую теорию перехода от тоталитаризма к демократии с тем, прежде всего, чтобы предостеречь от излишней поспешности такого перехода.

Крайне негативно относясь к большевистско-комунистическому режиму Советского Союза, Ильин полагал, что он не оставит после себя никаких положительных следов, а лишь понизит правовой, моральный и культурный уровень населения. В рамках этого режима произойдет "тоталитарное разложение души", возникнет ряд "больных уклонов и навыков», таких как "политическое доносительство... притворство и ложь, утрата чувства собственного достоинства и почвенного патриотизма, мышление чужими мыслями, льстивое раболепство, вечный страх» Ильин И.А. Наши задачи. Париж, 1956, стр. 25.. В таких условиях введение демократии немедленно после крушения коммунистической диктатуры - гибельно для страны. Начнется хозяйственная неразбериха, обнищание большинства населения, возможно, и голод. Свободные выборы, благодаря неопытности голосующих, вынесут вверх, прежде всего, авантюристов и демагогов, неспособных к государственному управлению, но хорошо чувствующих свою выгоду.

Но самое страшное, что грозить посттоталитарной России - это федералистские и сепаратистские тенденции, которые при слабой центральной власти приведут к гражданским войнам и полному обессилю страны. Распад России, по Ильину, тем более реален и опасен, что замыслы расчленения страны давно вынашиваются враждебными ей мировыми силами в целях экономического, культурного, религиозного, а по возможности и политического обезличивания и завоевания ее. «Для этого готовиться целая куча искушенных пропагандистов и вороха неправдивой литературы» Ильин И.А. Наши задачи. М, 1992, т.1, стр. 164..

Чтобы спастись в этот сложнейший период своей истории, страна может позволить себе только одну форму правления - диктатуру, но не тоталитарную, наподобие коммунистической, а авторитарную?

Ильин четко различает эти два вида диктатуры, разбивая тем самым широко распространенный демократический стереотип, о их практическом совпадении. Тоталитаризм "есть политический строй, беспредельно расширивший свое вмешательство в жизнь граждан, включивший всю их деятельность в объем своего управления и принудительного регулирования... Оно (тоталитарное государство - В.Г.) отправляется от того, что самостоятельность граждан не нужна и вредна, а свобода граждан опасна и нетерпима. Имеется единый властный центр: он призван все знать, все предвидеть, все планировать, все предписывать... все непредписанное - запрещено... Тоталитарное государство заявляет: есть только государственный интерес и ты им связан" Ильин И.А. Наши задачи. Париж, 1956, стр. 89..

Авторитаризм совсем не претендует на тотальный объем государственного регулирования. Более того, он заинтересован в развитии свободной самостоятельности и инициативы граждан. Этот строй прочно держит в руках лишь ключевые и решающие рычаги государственной власти, не вмешиваясь в частную жизнь, не занимаясь навязчивой опекой. Он не нуждается в огромном репрессивном аппарате, просвечивающем жизнь общества до самого дна. Смысл авторитаризма не в насилии, а в воспитании граждан, в укреплении роли права. Его главный аргумент - авторитет, а не сила.

Только авторитарная диктатура способна предотвратить скатывание незрелой демократии к новому тоталитаризму. Ее основными задачами выступают достижение хозяйственной самостоятельности граждан, а также "качественный отбор людей", то есть выдвижение на высшие ступени политической лестницы лучших - искренних патриотов, государственно мыслящих, политически опытных, людей чести ответственности, жертвенных и умных, волевых, организационно-даровитых, дальнозорких и образованных" Ильин И.А. Наши задачи. Париж, 1956, стр. 112..

В зависимости от характера разрешения указанных задач возникают предпосылки для перехода от диктатуры к какой-либо «правильной» форме правления, будь то монархия или республика.

Итак, для Ильина характерен универсально-теоретический характер его концептуальных построении, связанный прежде всего с органическим пониманием политики и теорией перехода от тоталитаризма к демократии.

Его политическим идеалом выступает российская монархия однако, он не отрицает и некоторую вероятность республиканского будущего России.

Пристальное внимание к вопросам форм и методов государственного управления, а также высокая оценка деятельности Петра I - основателя Петербургской России, позволяет говорить об Ильине, продолжателе, прежде всего, государственно-охранительного направления русского дореволюционного консерватизма.

Если Ильин являет собой яркий пример консерватора, как маститого ученого-философа и правоведа, то Солоневич относится большей степени к консерваторам-публицистам. Он резко нападает науку, которая, по его мнению, увела русскую политику от здравого дела и загнала в тупик. Публицистической заостренностью объясняется и его зачастую слишком категоричные суждения, которые при внимательном анализе оказываются не достаточно точными. Однако, несмотря на указанные особенности стиля Солоневича, ему удалось создать оригинальную и достаточно глубокую консервативную систему политических идей.

Причины революционной трагедии в отличие от Ильина Солоневич усматривает внутри России: "Отвратительные и кровавые русские революции 1905 и 1917 годов есть неизбежная расплата за основной грех русского народа, за грех его бессилия: за то, что он в течение двухсот лет не сумел справиться со своим дворянством... С этой точки зрения влияние всех чужих и чуждых сил на ход нашей истории нужно признать совершенно второстепенными" Солоневич И. Политические тезисы российского народно - имперского (штабс-капитанского) движения // Наш современник, 1992, № 12, стр. 141.. Таким образом, источник русской беды начала XX века Солоневич обнаруживает в петровских реформах, превративших, по его мнению, дворян из тяглового слоя в сверхпривилегированный слой, закабаливших крестьянство и расслоивших народ на две противоречащие друг другу части.

В этой связи Солоневич обрушивает на Петра I критику, аналогов которой не существует в русской научной и публицистической литературе. Детально изучив все относящиеся к этому вопросу исторические факты, он показывает, что величие и гениальность Петра - есть миф, превратный памятник, поставленный ему благодарным дворянством. "... никогда у нас не громоздилось столько вранья, упорного, намного и настойчивого, как в описаниях и оценке «славных дней Петра I» Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 418.. Установив, по Солоневичу, свою диктатуру при Петре и укрепив ее при Екатерине II, дворянство далее уже само распалось на две части. "19-й век ужо был веком жестокой и кровавой борьбы между двумя течениями разделившегося правящего слоя. На одной стороне было дворянство, ставшее из служилого рабовладельческим, на другой стороне. - дворянство, ставшее из национального революционным... Первая часть забыла: о России во имя своих сословно-шкурных интересов, вторая - во имя отвлеченных идей социализма, космополитизма и интернационализма. Россия осталась без правящего слоя, без национальной идеи и без православной правды" Солоневич И. Политические тезисы российского народно - имперского (штабс-капитанского) движения // Наш современник, 1992, № 12, стр. 148..

По мнению Солоневича, вину за революцию с разрушительно настроенной интеллигенцией полностью должен разделить и властвовавший официоз, в особенности генералитет, сыгравший «осевую роль» Солоневич И. Великая фальшивка февраля // Кубань, 1992, январь, стр. 78. в февральском перевороте, предопределившем и переворот октябрьский.

Утверждая, что ни левая, ни правая часть верхнего слоя русского общества не выражала национально-государственных интересов и чаяний народа, Солоневич рассматривает в качестве первого шага на пути возрождения страны утверждение политической мысли на "исключительно русской почве", очищение ее от всего наносного и чужеродного. Причем особенность России он обнаруживает не только в ее принципиальной отличности от Запада. В противовес Леонтьеву Солоневич полностью отвергает византийское, и шире - восточное влияние на Россию: "Россия - не Европа, но и не Азия, и даже не Евразия. Это - просто Россия" Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 16..

Главным принципом своего политического мировоззрения Солоневич называет русский национализм, который наряду с монархией, церковью и народом - "тремя последовательными и консервативными факторами русской жизни" Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 61. еще "неразрывно связан с существованием Империи Российской..., обеспечивающей нации беспримерное жизненное пространство, которое заключает в себе все необходимые материальные ресурсы для самостоятельного и самобытного развития" Солоневич И. Политические тезисы российского народно - имперского (штабс-капитанского) движения // Наш современник, 1992, № 12, стр. 140..

В задачу Солоневича входит развенчание широко распространенного мифа об аморальности стремления к построению крупных империй. С его точки зрения, к этому стремится любой народ - другое дело насколько удачно. На обширном материале Солоневич убедительно взывает, что великие империи всегда успешно выполняли миротворческие функции, и напротив, их распад неизменно вызывал кровавые войны между ранее входившими в состав империи народами.

Русским, по Солоневичу, удалось построить самую крупную и прочную империю за истекшую тысячу лет по той причине, что их «строительный принцип» оказался наиболее эффективным. Если у испанцев имперская политика выражалась в почти полном истреблении коренных народов, если германцы превращали завоеванные нации в рабов, если англичане всеми возможными средствами грабили свои колонии. то русские строили свои взаимоотношения с присоединяемыми народами, прежде всего, на национальной и религиозной терпимости, на равноправии. Присутствие иноверцев и иноземцев в высшем правящем аппарате империи было обычным делом. Империя, в которой не обнаруживалось «никаких следов эксплуатации национальных меньшинств в пользу русского народа» Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 17. - была благом для окраинных народностей. И разрушение этого, веками сложившегося рядом жительства, по Солоневичу, станет ни чем иным, как преступлением «не только против России, но и против тех народов, которым удалось бы навязать отделение от их общей родины. Удача - хотя бы и частичная этих попыток привела бы к чудовищному регрессу и культурному, и политическому, и хозяйственному» Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 58 - 59..

Построение такой империи удалось русскому народу, как считает Солоневич, благодаря чрезвычайно сильному «государственному инстинкту», сильному настолько, что он сумел преодолеть самые неблагоприятные климатические и географические условия, устоять против бесконечных агрессий соседних племен, неоднократно восстановить страну после ее, казалось бы полного, разорения. Государственный инстинкт составляет основу «доминанты национального характера» русского народа, под которой Солоневич понимал «некую сумму, по-видимому, наследственных данных, определяющую типологическую реакцию данной нации на окружающую действительность» Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 196.. Четкая теоретическая фиксация этих реакций невозможна, но история показывает, что от «Олега до Сталина русская национальная и государственная жизнь - то спотыкаясь и падая, то отряхиваясь и восставая, идет все по тем же основным линиям» Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 256.. Среди этих линий Солоневич выделяет особое понимание нации - «или, лучше, "земли" - как сообщества племен, народов и даже рас, объединенных общностью судеб и не разделенных племенным соперничеством», из чего вытекает и особое осознание государственности как политического оформления всей «земли», а не победоносных племен» Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 256 - 257..

Государственное строительство на Руси прерывалось неудачами и тяжелыми провалами именно тогда, когда обнаруживался отход от указанных основных линий, вызванный стремлением к заимствованию западных образцов. «Россия падала в те эпохи, когда русские организационные принципы подвергались перестройке на западноевропейский лад» Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 228.. Так было, когда Киевская Русь заболела характерной для средневековой Европы феодальной раздробленностью, Московское Царство поддалось насаждаемому из Польши крепостнически-аристократическому расслоению, Петербургская Россия не смогла противостоять капиталистическому духу классового разделения.

Понимание нации, как земли, и государственности как политического оформления всей земли, синтезировались в особом монархическом сознании народа, ставшим стержнем доминанты его национального характера. По мнению Солоневича, «русское самодержавие есть совершенно индивидуальное явление, явление исключительно и типично русское» Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 56.. Оно не являлось диктатурой никакой части общества - ни аристократии, ни капитала, ни бюрократии. Оно было организовано русской низовой массой» Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 56. и выражало «волю не сильнейшего, а волю всей нации, религиозно оформленную в православии и политически оформленную в Империи» Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 86..

С точки зрения Солоневича, Русская монархия в наибольшей степени соответствовала своему идеалу в эпоху Московского Царства, когда общества не носило жестко сословного характера. «... в Москве не было... деления людей на классы и подклассы» Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 413.. Переход из крестьян в служилое сословие был достаточно прост и зависел, прежде всего от способностей к государственной службе. Земля давалась на «кормление», а не в абсолютную собственность, и следовательно, могла отторгаться в пользу государства при прекращении службы. В этих условиях Царь выражал интересы всей земли, а не какой-либо отдельной социальной группы. Чиновники, занимавшие промежуточное между Царем и народом социальное положение, не имели достаточной силы, чтобы оказывать серьезное влияние в свою пользу на процесс принятия государственных решений, в связи с чем монарх обладал необходимой независимостью от дворцовых интриг.

Поэтому Солоневич называет московскую монархию - «народной», «соборной» Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 106.. Земля видела в царе свою силу, опору и защиту. Этим объясняется то обстоятельство, что в отличие от Петербурга "в Московской Руси цареубийств не было вообще" Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 82., а также тот малопонятный с западноевропейской точки зрения факт, что после изгнания поляков во время великой Смуты из Москвы народ, имея перед собой широкие возможности выбора формы государственного устройства, предпочел восстановить неограниченную монархию. Низовой массе было ясно, что ограничение царской власти законом или каким - либо представительным органом обернется, прежде всего, против низов на пользу промежуточным социальным группам. Царь остался ограниченным только в вопросах вероисповедания и престолонаследия, оказавшись, тем самым, в ситуации, когда, обладая всеми возможными привилегиями и гарантиями, не мог иметь никаких интересов, кроме соблюдения народного блага, государственной стабильности и православной совести.

Петр I разрушил эту московскую «конституцию». Создав мощное дворянство, он ограничил царскую власть его волей. XVIII век, по Солоневичу, явился веком "дворянской диктатуры" - цепочкой выгодных той или иной части дворянства государственных переворотов, веком утраты национально-государственных традиций. Лишь с Павла I начинается постепенное исправление государственного устройства. Однако, полностью восстановить свою московскую сущность русская монархия так и не успела.

Исходя из проведенного анализа истории России Солоневич понимает «возврат к истокам нашего национального бытия», как «возврат к государственным принципам Московского Царства» Солоневич И. Политические тезисы российского народно - имперского (штабс-капитанского) движения // Наш современник, 1992, № 12, стр. 142., «к принципам, проверенным практикой по меньшей мере восьми столетий» Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 37.. Восстановление народной монархии для него единственная гарантия против диктатуры бюрократии, которая неизбежно возникнет в случае республиканского развития после крушения коммунистического режима. Эта неизбежность определяется тем, что «единственным сырьем для какой бы то ни было «организации» в России окажутся остатки коммунистической партии и советской бюрократии. Если не будет монархии, то тогда к власти придут они. Они будут называть себя «советской интеллигенцией». Они будут «советской бюрократией» и всеми силами постараются воссоздать режим, который в наилучшей степени устроит бюрократию, то есть тоталитарный режим» Солоневич И. Миф о Николае II / День, 1992, № 5 (33), стр. 8.. Отсутствие бесспорной единой центральной власти обеспечит гибельный для России национально-государственный раздел, ввергнет в анархию и войну. Момент крушения коммунистического режима - чрезвычайно опасный момент. Возникает некий «гипноз свободы», ослепляющий и дезориентирующий. Политически неопытный народ может оказаться легкой добычей обманщиков. «После СССР нам будут предлагать очень многое. И все будут врать в свою лавочку... Будут ставленники банков и ставленники трестов - не наших. Будут ставленники одних иностранцев и ставленники других. И все будут говорить прежде всего о свободах...» Солоневич И. Народная монархия. М., 1991, стр. 418. (55,. 418). Единственный способ не быть сбитым с толку в этой ситуации - прочно держаться своих древних традиций, стоять за «веру, царя и отечество» Солоневич И. Миф о Николае II / День, 1992, № 5 (33), стр. 8..

Итак, Солоневича правомерно считать продолжателем православно-русской (славянофильской) консервативной традиции. Наиболее ярко это проявляется в ориентации на идеалы Московского Царства, бессословной, соборной, народной монархии с элементами земского самоуправления.

Его антизападничество носит прагматический характер, постулирующий уникальность России, как государственного организма. Политическая мысль Солоневича ориентирована только на Россию и поэтому не имеет, как у Ильина, универсального значения.

Корень русских революций XX века он усматривает в расколе народа после петровских реформ.

Большевизм и коммунизм Солоневич, подобно Ильину, оценивает исключительно негативно. Однако, в его работах очевидно признание того факта, что русский народ и при Сталине не утратил ядро своей национальной доминанты - государственного инстинкта.

Если консервативная концепция Ильина носила преимущественно политико-правовой, а Солоневича - политико-исторический характер, то евразийство, сосредоточив в своих рядах географов, этнографов, филологов, юристов, историков, философов и искусствоведов, выступило как чрезвычайно широкое духовно-культурное движение 20-х - 30-х годов XX века, стремящееся обосновать свои центральные утверждения материалом и аргументами, относящимися практически ко всем сферам общественной жизни.

Евразийцы считали, то в послереволюционный период одних политических идей и действий для возрождения России недостаточно. «И если русская эмиграция хочет действительно сыграть почетную роль в истории России, ей нужно бросить всю эту недостойную игру и заняться работой по перестройке духовной культуры» Трубецкой Н. «Русская проблема» / Кубань, 1992, февраль, стр. 50.. Особое внимание евразийцев к фундаментальным основам культуры определялось их убеждением, что причины русской революции совсем не сводятся к вопросам социального противоборства, политических успехов или просчетов. Они глубже: «В области культуры, в области духа лежат корни и истоки русской революции, и из этой области только и может прийти подлинное преодоление, только отсюда и может воспрянуть… новая жизнь" Флоровский Г. О патриотизме праведном и греховном // Кубань, 1992, № 5 - 6, стр. 95.. Государственный обвал 17-го года для евразийцев нельзя объяснить в чисто политических терминах. Причем сам его факт следует отличать от моральной оценки этого факта, а также деятельности политических сил, сделавших государственный обвал фактом.

С точки зрения евразийцев, важно осознать, "что революции была неизбежна, что революции не могло не быть, и при том не только в смысле смены власти, а именно в размерах глубокого культурно - бытового потрясения и разгрома" Флоровский Г. О патриотизме праведном и греховном // Кубань, 1992, № 3 - 4, стр. 83.. Подобно Солоневичу евразийцы признают, что одной из движущих сил революции были последствия петровских реформ, что «завязка русской трагедии сосредоточена именно в факте культурного расщепления народа», что «в революции совершился суд истории, «суд» над определенным историческим периодом русской жизни» - Петербургской Россией, что даже «вся революция есть в сущности контрреволюция, исподволь подготавливавшийся отпор народного ядра тому единоличному дерзанию, которое нарушило органическое развитие жизни и сделало попытку подчинить ее внешним, земным целям - с полным забвением целей иных» Флоровский Г. О патриотизме праведном и греховном // Кубань, 1992, № 5 - 6, стр. 93., то есть, попытку меркантилизации на буржуазно-западный манер русского стиля общежития. Евразийцы согласны и с тем, что раскол произошел не только между высшим общественным слоем и народом, но и внутри самого высшего слоя. Однако, объяснение неспособности властного официоза выполнить свои охранительные функции они усматривают не в его корыстных и эгоистических устремлениях, а, в конечном итоге в духовно-культурных ориентирах.

Если революционная интеллигенция отстаивала идеал демократического государства европейского типа, то "охранители", по мнению евразийцев, выступали за идеал великого, мощного, как правило, монархического, но опять-таки европейского типа государства. «Сами «охранители», в сущности, становились западниками... А так как «западничество» всегда отождествлялось с либерализмом, то «западническая» реакция была неубедительной и вносила в сознание русского общества только путаницу понятий и сугубое раздражение» Трубецкой Н.С. Мы и другие // Наш современник, 1992, № 2, стр. 157.. Охранители пытались создать идеологию русской самобытности, но она звучала чисто декларативно, поскольку «не давала никакого конкретно-самостоятельного, историко-активного задания русскому государству» Трубецкой Н.С. Мы и другие // Наш современник, 1992, № 2, стр. 155.. В результате «к началу мировой войны державно-исторического задания и самопонимания Россия не имела» Трубецкой Н.С. Мы и другие // Наш современник, 1992, № 2, стр. 154.. Была утеряна вековая связующая сила традиции радения о мощном государстве. Катастрофа стала неизбежной именно потому, что исчезла национально-государственная идея на всех ступенях социальной лестницы.