Властвующие группы: образ деятельности

Избирательный опыт НДР НДР не смог сохранить тот электоральный потенциал, который у правительства был (12-14 млн. голосов), не говоря уже о его приращении. Особенно обескураживающим оказался результат НДР (10 депутатов) в одномандатных округах - ведь как раз там исполнительная власть считала себя хозяином положения. и сама история формирования «правящей партии» весьма характерны для современных правящих в целом. Разговоры о формировании «партии власти» звучали с 1991 года постоянно. Однако все начинания такого рода быстро хирели. В условиях, когда доступ к экономическим и властным ресурсам обеспечивается через патрон-клиентные и аппаратные связи политическая партия оказывается просто не нужной, - не случайно с идеей ее формирования выступали обычно отставники и аутсайдеры. Кроме того, формирование «президентской партии» означало бы новый передел сфер влияния, обострение борьбы за статус, «приближенность», «вхожесть» и т.п. Это обстоятельство было главным препятствием, которое заблокировало формирование «партии Президента» и долгое время затрудняло создание «партии Премьера».

В 1995 г., в условиях политической изоляции, накануне новых парламентских выборов, кабинет В. Черномырдина и ряд связанных с ним политиков, с разрешения Президента, выдвинули широко разрекламированный политический проект, получивший название: Общероссийское общественное объединение «Наш дом - Россия». Однако от того, что федеральное Правительство и региональные администрации назвали себя «партией власти», действительной партии - необходимого инструмента долгосрочной политики и политической интеграции элиты - не возникло. Место партийного штаба заняла временная рабочая группа при аппарате Правительства, которая решала оперативные организационные задачи, но не стала и не могла стать центром разработки и проведения избирательной стратегии. Вся избирательная кампания НДР велась сугубо административным образом. Будучи объективно ограниченным в своем маневре кризисными обстоятельствами, НДР, вместе с тем, не предложил конкретных и действенных мер по наведению порядка в расходовании казенных средств и управлении казенным имуществом, по формированию системы государственного контроля; не были продемонстрированы воля и реальные подвижки в борьбе с коррупцией и организованной преступностью. НДР не сделал даже попытки перехватить лозунги и предложения политических конкурентов, без чего не может обойтись ни одна правящая партия. С самого начала было очевидно: «Наш дом - Россия» - электоральная форма одноразового использования (что уже являло собой вопиющее противоречие высокому имени и декларируемой стабильности). Все «общественное избирательное движение» свелось к предвыборному соглашению Правительства и региональных олигархов. При этом последние проводили собственную политику, зачастую прямо противоречащую программным установкам Правительства (наиболее наглядный пример - референдум в Башкирии о недопущении частной собственности на землю). Региональные руководители выдвигали кандидатами «своих» людей, ни мало не беспокоясь об общей политической линии и объединении реформаторских сил, - результаты такой «партийной» работы говорят сами за себя.

Не удивительно, что Б.Ельцин на президентских выборах не связал себя политически именно с НДР. Объединение В.Черномырдина было поставлено на свое место в ряду иерархических патронатов, которые предлагали услуги верховному патрону, стремились заслужить его благосклонность и оговаривали собственный интерес. Искать иную логику в обширной совокупности инициативных групп и избирательных штабов, «координирующих» друг друга, не приходится.

Последние парламентские выборы обнаружили отсутствие в России демократической альтернативы нынешней власти, если под альтернативой понимать не пожелание, а действительную возможность. Во всяком случае, наличные «демократические» политики и их группирования действительную политическую возможность не представляют, да и по существу не являются носителями альтернативных, более цивилизованных образцов деятельности и отношений. Какую лучшую демократию могут учредить политики, которые не способны к ограничению собственных вожделений и к солидарным действиям даже в кругу идеологических союзников?

Единственной действенной политической партией стала КПРФ - стала, поскольку КПСС, из которой она вышла, партией не была. Помимо сугубо политических (и сугубо вынужденных) обстоятельств - «родовой травмы» отлучения от власти и оппозиционного существования, опыта парламентской работы, конкуренции с идеологическими союзниками за электоральную базу, - «партизацию» КПРФ обусловливает определенность выражаемого ею социального интереса - интереса массовой госклиентелы, о феномене реидеологизации которого говорилось выше. Но КПРФ имеет не только «электорат», но и, что не менее важно, партийный «актив» - слой граждан, способных к солидарной деятельности и зачастую бескорыстной «общественной работе». К этому «социальному капиталу» КПРФ нужно отнестись серьезно и уважительно: он дает не только электоральный эффект, но и обуславливает то важное обстоятельство, что партийная жизнь и деятельность функционеров КПРФ не сводятся к клиентарной практике. Однако «социальный капитал» КПРФ имеет сущностно ограниченную, обедненную, деформированную природу. Дело не в том, что «политическая работа» бывших номенклатурных чинов и активистов зачастую копирует былое аппаратное функционирование; главное, что она всецело направлена на возвращение власти и реставрацию номенклатурного порядка, не имея иного, позитивного содержания. Содержательная пустота выражается в агрессии, культивировании социальной вражды и жажды мести. С 1993 г. КПРФ имеет значительное, а с 1995 г. - преобладающее влияние в Государственной Думе; в ряде регионов (в некоторых - опять же с 1993 г., то есть с перерывом всего на 1,5-2 года) она фактически в лице местных номенклатурных групп является правящей партией. Однако никаких содержательных программ «социализации», хотя бы отдаленно напоминающих деятельность марксистов в Австрии или Швеции в 1910-30-х годах, КПРФ не только не реализует, но и не выдвинула - ничего, кроме требований бюджетных выплат и требований вернуть власть. Совершенно в ленинском духе, члены ЦК КПРФ социальную самодеятельность сводят к социальному протесту, а свою «первоочередную задачу» видят в придании последнему «организованных форм». См.: Постановление IX Пленума ЦК КПРФ «Об особенностях политической обстановки в России и задачах партийных организаций» от 14 декабря 1996 года.

От верхов политических обратимся к верхам экономическим, имея в виду рассмотреть сначала (а) способы власти на предприятии и отношения с персоналом, а затем (б) формы социального взаимодействия внутри деловой элиты и ее отношения с государственной властью.

На постсоветских предприятиях, как акционированных, так и казенных, наблюдается своего рода сеньоризация внутренней жизни. Личная зависимость работников усиливается пропорционально росту самостоятельности и власти директората. К прежним формам зависимости - манипулирование зарплатой и премиями; иерархизированная система хищений, определявших значительную долю материального благополучия работника; распределение продуктов и промтоваров; возможность получить жильё и определить ребенка в ясли-детсад; матпомощь профсоюза - добавились новые, связанные с приватизацией и угрозой безработицы См. об этом: Алашеев С.Ю. Неформальные отношения в процессе производства: «взгляд изнутри» // Социс. 1995. №2; Донова И.В., Веденеева В.Т. Кто, кому, за что и сколько платит на приватизированном предприятии // Там же.. Эволюция клиентарных отношений во многом обусловливает и особенности экономического поведения предприятий: снижение реальной зарплаты, но не сокращение живого труда; солидарные действия работников (особенно профсоюзов) и работодателей в отношении государственных органов. Блестящий анализ политики российского менеджмента в сфере занятости, сделанный В.Е. Гимпельсоном, подводит к выводу: избыточная занятость есть не дисфункция, а цель постсоциалистического производства. Речь идет не только об идейном патернализме директоров, унаследованном из социалистической практики, но и о вполне рациональной, прагматической тактике ведения неформального торга с работниками. Администрация и трудовой коллектив на начальном этапе приватизации становятся союзниками против внешних претендентов («аутсайдеров»), чему «способствует сознательное или бессознательное недоверие работников к аутсайдерам (еще более сильное, чем к своим «начальникам»), искусно используемое менеджментом». «При этом провозглашаемая администрацией политика «сохранения трудового коллектива» становится, с одной стороны, своеобразной платой работникам за возможность «директорской» приватизации, а с другой - используется как инструмент политического давления. Этот социальный обмен модифицирует механизмы и предмет неформального торга между администрацией и работниками, который был типичен для советских предприятий и охватывал всю сферу условий и оплаты труда». Гимпельсон В. Политика российского менеджмента в сфере занятости // МЭиМО. 1994. №6. С.13, 20. Примечательно, что и в «новорожденном» частном секторе преобладает также патерналистско-клиентарный стиль внутрифирменных отношений: лучше взять на работу «своего» или рекомендованного «своим», чем приглашать специалиста по конкурсу. «Свой», пусть даже менее подготовленный, - это все-таки член «клана». «Чужой» - только партнер, с которым нужно устанавливать отношения на жесткой договорной основе. См.: Климов С.Г., Дунаевский Л.В. Новые предприниматели и старая культура // Социс. 1993. №5. С.66; Перепелкин О.В. Российский предприниматель: штрихи к социальному портрету // Социс. 1995. №2. С.37.

Рассмотрим теперь, как строятся отношения представителей деловой элиты друг с другом и с государственной властью. Все эксперты согласно указывают на то, что результатом расстройства системы административного торга стал разгул «дикого лоббизма». Как отмечается в обстоятельном докладе «Лоббизм в России», подготовленном Экспертным институтом РСПП и Фондом развития парламентаризма, - после августа 1991 г. лоббирование становится сугубо индивидуально-групповым: «Анализ принятых Правительством России в этот период постановлений и распоряжений по предоставлению льгот регионам и отдельным предприятиям поражает по своему размаху и размерам. Показательно то, что в это время практически не принимались постановления по отраслям и подотраслям» Лоббизм в России: этапы большого пути. М.: Экспертный институт Российского союза промышленников и предпринимателей, Фонд развития парламентаризма в России, 1995. С.19.. Появившиеся хозяйственные ассоциации по признаку формы собственности носили верхушечный характер, создавались обычно теми или иными политиками «под себя». Большинство директоров и новых предпринимателей предпочитало использовать свои индивидуальные отраслевые, правительственные и другие связи. Каналом индивидуально-группового лоббизма стали и всевозможные представительские советы, «круглые столы» при Президенте, Правительстве, главах исполнительной власти в регионах; собственно представительными органами они не являются: формируют их без выборов и какой-либо иной процедуры - по усмотрению руководителей (и аппарата, конечно), используют не столько для реальных консультаций, сколько по привычке - в качестве «приводных ремней», - а так как никакие ремни нынче не работают, все сводится к декорации. За декорациями, впрочем, происходит действительное буржуазно-бюрократическое сращивание: налаживание индивидуально-групповых связей, заключение личных уний, складывание клиентарных группировок. Поэтому все предложения и попытки превратить подобные «палаты» и «столы» в действенные консультативно-представительские органы по типу социально-экономических советов в европейских странах ни к чему не привели. С учетом сказанного, не должны уже вызывать удивление невостребованность лоббистско-организаторских и просветительских стараний РСПП, а также неудача избирательной кампании «Гражданского союза», о корпоративно-лоббистской мощи которого столько было разговоров. В 1995 г. электоральную неудачу «Гражданского Союза» повторила «партия промышленников» В. Щербакова. Симптоматично, что за исключением АПР, представляющей практически нереформированный номенклатурный АПК, в Государственной Думе не сложилось сколь-нибудь значимого корпоративного представительства. Исследователь этого вопроса О.Т. Вите пришел к выводу: «Отстаивание отраслевых интересов либо вообще будет по большей части происходить не через Думу, либо пойдет через региональные депутации, объединяемые не столько отраслевыми интересами, сколько интересами конкретных групп предприятий данной территории» Вите О.Т. «Центризм» в российской политике (расстановка сил в Государственной Думе и вне ее) // Полис. 1994. №4. С.33..

Изменилось ли что за последнее время, появляется ли что-то новое? Обычно наблюдатели отмечают две тенденции: а) сращивание «в единый лоббистский организм» - уже не на номенклатурной, а на госкапиталистической основе - правительственных ведомств и головных отраслевых корпораций; б) переход от индивидуально-группового лоббирования к образованию крупных корпоративных структур, борьба между которыми охватывает ныне все стороны жизни. Относительно первой из указанных тенденций, а точнее ее описания, сразу сделаю формально-логическое замечание. Если министерства, то есть объект давления, и бизнес-структуры, то есть субъект давления, сращиваются в «единый организм», то кто кого лоббирует? Не выходим ли мы за пределы данного определения? Теперь присмотримся повнимательнее, что за корпоративные группировки складываются сегодня и пытаются направлять общественные процессы, о каких корпорациях идет речь?

Эксперты, изучающие отечественный лоббизм, констатируют: «Пока что «третий сектор» в России, в отличие от первого и второго, то есть государства и бизнеса, не обладает достаточной силой и каналами влияния» Лоббизм в России... С.49.. Подчеркну: «третий-лишний» сектор охватывает все общество, все гражданские интересы за пределами структур власти и крупного бизнеса (именно и только крупного). Плохо представленными и плохо организованными у нас остаются Из этой констатации следует, конечно, не малозначимость, но тем большее значение всех попыток общественной самоорганизации. Пожалуй, наиболее заметными и перспективными являются «пограничные» с государственными структурами ассоциации местного самоуправления; самая видная из них - «Союз городов России» опирается на мэрии областных центров, которые сегодня de facto включены в административную вертикаль и поставлены в подчиненное положение.: профессиональные сообщества, выполняющие важнейшие социетальные функции - учительство, высшая школа, юристы, не говоря уж о прочей «социальной сфере»; гражданские инициативы и движения; интересы потребителей; и что особенно важно для индустриального общества - интересы наемного труда (об особенностях постсоветских профсоюзов сказано достаточно - нет нужды повторять общеизвестное).

Выяснив, что развитых корпораций в «третьем секторе» сегодня нет, перейдем ко второму - бизнесу. Сразу бросается в глаза, что деловой мир России не интегрирован, не являет собой что-то целое. Разобщенный мелкий и средний бизнес оставлен без покровительства государства и монополистических верхов (но не оставлен административным и криминальным рэкетом). Искомый российский корпоративизм сводится опять-таки к крупнейшим отраслевым структурам, тесно связанным, даже сросшимся, с правительственными ведомствами. Чаще всего в этой связи называют группировки: газовую, нефтяную, металлургическую, банковскую, коммерческо-предпринимательскую, аграрную; реже и с оговорками - ВПК. В статье, специально посвященной организованным интересам, С.П. Перегудов характеризует обозначенную ситуацию как становление неокорпоративистской системы, которая основана «на готовности сторон (т.е. организованных интересов и государства) взять на себя взаимные обязательства»; при этом «она не копирует известные западные образцы, а представляет собой весьма оригинальное, отражающее специфику постперестроечной России воплощение базовых корпоративистских начал, свойственных корпоративизму как таковому» Перегудов С.П. Организованные интересы и российское государство: смена парадигм // Полис. 1994. №5. С.71.. Помимо холдингов и финансово-промышленных групп, в качестве заделов неокорпоративистской системы в статье упомянуты документы РСПП (что, пожалуй, маловато для задела новой социальной системы, как бы хороши ни были документы) и Трехсторонняя комиссия, «при всей слабости» последней, - слабость Комиссии, действительно, общеизвестна, а вот «трехсторонность» нуждается в доказательствах. Прежде чем соглашаться или не соглашаться с общим выводом автора (представляющим не только точку зрения С.П. Перегудова), и для того, чтобы лучше понять суть дела, следует задать три взаимосвязанных вопроса. Каково содержание организованных интересов? Как именно они организованы? Имеют ли они государство в качестве своего контрагента, или(и) иначе: является ли их контрагентом государство?

Кажется, более всего похоже на корпорацию так называемое «аграрное лобби». Но здесь мы имеем дело не с горизонтальными связями, а с сохранившейся практически в неизменном виде административной вертикалью АПК: от Совмина и Минсельхоза до обширной клиентелы работников и пенсионеров советского сельского хозяйства. Впрочем, сюжет с АПК не столь однозначен: в этом заповедном, окраинном по отношению к социальным переменам секторе (речь идет не о фермерстве, а именно о номенклатурном АПК) сквозь нетронутые номенклатурные связи и «внутри» них, кажется, прорастает новое, собственно корпоративное содержание. Пока это новое трудно отчленить от прежних форм организации и деятельности, и потому рано говорить что-то более определенное.

Ежели от АПК обратиться к оплоту российской модернизации - ТЭКу, то обнаруживается несхожесть и противоречивость интересов вместо их комплекса. Вплоть до того, что, как показывает Я.Паппе, «для газовиков, нефтяников, угольщиков идеальная модель России различна» Паппе Я. Какая Россия нужна отечественному топливно-энергетическому комплексу // Сегодня. 1995, 1. августа.. Несомненным лидером среди отраслевых элит, и не только ТЭКа, выступает элита газовая. Здесь все как положено: способ производства определяет сознание, в частности осознание стратегических интересов в национальном и международном контексте. Как же организована эта корпоративно продвинутая элита? Газовая отрасль представляет собой единую фирму - Российское акционерное общество «Газпром». «Газовая элита, - отмечает Я. Паппе, - самая иерархичная и дисциплинированная среди экономических элит. По этим параметрам она сопоставима с военной и резко отличается, например, от нефтяной. <...> «Газовые генералы» - образ очень точный, тогда как нефтяники скорее - «нефтяные бароны».

Когда речь заходит о нефтяной отрасли, представляющей собой ряд вертикально интегрированных компаний, становится гораздо труднее нащупать общий корпоративно организованный интерес. Я. Паппе как раз и пытается сформулировать стратегические интересы отраслевых корпораций. Хотя сам автор утверждает, что процесс осознания целей и выстраивания стратегий идет полным ходом, примечательно, что статья Я. Паппе является в этом отношении пионерной. Публичных, концептуально оформленных следов «коллективного разума» элит ТЭК - в отличие, скажем, от АПК - пока не видно. А ведь определять модель национального развития - это не лицензию добывать: тут без открытой политики и высокой публицистики не обойтись. Что же предлагается в качестве стратегических интересов «нефтяного лобби»? Либо что-то совсем общее: элементарный порядок, не слишком высокие налоги, мягкий экспортно-импортный и валютный контроль, - в этом все заинтересованы, но размягчения контроля добиваются, как правило, «эксклюзивно». Либо это «средняя температура в больнице», как по проблеме экспортных квот и лицензий: «Хотя наличие или отсутствие квот крайне выгодно одним предприятиям отрасли и крайне невыгодно другим, в сумме они погашаются». Либо это просто отсутствие интереса - например, к инвестициям в обрабатывающую промышленность (если говорить о борьбе, например, с машиностроителями, за господдержку, то это, действительно, интерес объединительный, - правда, тут же и разделительный, то есть вполне советско-ведомственный интерес, реализуемый всеми отраслями, а точнее - отраслевыми предприятиями через свои министерства). Угольная отрасль, приближаясь по степени централизации к «Газпрому» (не в результате технологической интеграции, а за счет распределения государственных дотаций и инвестиций через госкомпанию «Росуголь»), по характеру интересов больше напоминает АПК, хотя не обладает такими возможностями политического давления.

В других, менее монополизированных отраслях об объединенных интересах и действиях говорить трудно. Так, в металлургии вместо корпоративного порядка мы наблюдаем войну кланов. Не оставляет попыток объединить коммерческо-предпринимательские круги «Круглый стол» бизнеса России». Однако уровень социализации сознания и поведения предпринимателей остается удручающе низким: ни клубных санкций за наглое мошенничество, ни культурной работы, адекватной потребностям общества и самого предпринимательского слоя. То же относится и к финансовому капиталу. Только острейший банковский кризис сподвигнул в 1995 г. ряд крупных коммерческих банков на попытку выработать общую программу действий. Однако и этот альянс оказался не прочен.

Как видим, степень единения и организации экономических интересов прямо пропорциональна степени монополизации той или иной экономической сферы. Там, где можно говорить об организованном отраслевом интересе, формой организации выступает либо административная вертикаль распределения казенных ресурсов (АПК, угольная промышленность), либо крупная «национальная» компания - как правило, отраслевой монополист («Газпром», РАО «ЕЭС», «Росдрагмет», «Росвооружение», «Лукойл», «Роснефть» или «Сибнефть» и т.д.). В деловом мире России трудно сейчас найти устойчивые и действенные объединения, образованные снизу хозяйствующими субъектами для установления общих «цеховых» правил, достижения благоприятных макроэкономических и политических условий (едва ли не единственная горизонтальная ассоциация - АККОР вытеснена на обочину и, похоже, законсервирована в своем маргинальном состоянии). Вместо общественных организаций предпринимателей мы видим только частные корпорации - не суть важно, выступают они формально как частные фирмы или как «государственные» компании. С.П.Перегудов полагает, что различие здесь количественное: холдинги и концерны выполняют функции «монопольного представительства секторальных интересов», которое в странах Запада осуществляют предпринимательские ассоциации, - поэтому создание подобных ассоциаций у нас теряет смысл, но при нужде они могли бы быть сформированы в считанные дни См.: Перегудов С.П. Указ. соч., с.73. Что касается микрокорпоративизма, то есть двустороннего взаимодействия государства непосредственно с фирмами, когда общественный интерес реализуется путем нерыночных соглашений, - его наличие кажется автору само собой разумеющимся. Удивительно: уверенность эта основана только на том, что у нас тоже есть фирмы, «государственные» агентства и даже распоряжения о «селективной поддержке». Но читатель, слышавший что-то о русских «фасадах» и советских «псевдоморфозах», может не поверить - он вправе потребовать анализа реальных процедур и действительных интересов, задействованных в таких «селективных» переговорах.. Что же это за «ассоциации» могут быть созданы (и создаются!) в считанные дни при «всепоглощающем монополизме российских промышленных структур»? Неужели между «монопольным представительством» ассоциированных интересов и представительством интересов монополии - лишь количественная разница? Думаю, что отличие здесь принципиальное.

Но дело не только в монополизме. В отличие от частных корпораций рыночного происхождения, отечественные монополистические структуры генетически связаны с номенклатурной приватизацией, их функционирование предполагает в качестве существенной и необходимой основы связь с административным аппаратом. Поэтому правильнее определить эти структуры как частно-административные монополии. Поле их образования и деятельности - это плотное поле формальных и неформальных связей предпринимателей, чиновников и политиков - система отношений, которую итальянский социолог М. Ченторино метко назвал «порочной экономикой». Как отмечает А.Ю.Зудин, верхушка консолидированной экономической элиты ориентирована на политические стратегии индивидуалистического типа. «Фактически она не нуждается ни в корпоративных формах самоорганизации, ни в создании «партии интересов». Власть, к которой она получила постоянный доступ, становится для нее и партией и корпорацией». Зудин А. Россия: бизнес и политика (стратегии власти с группами давления бизнеса) // МЭиМО. 1996. №5, 23. Следует иметь в виду, что этот вывод основан на обстоятельном эмпирическом исследовании. Замечу только, что «стратегии индивидуалистического типа» как раз и мешают сложиться «консолидированной» экономической элите. Это, собственно, признает и А. Зудин, подчеркивая роль неформальных связей и особенность «олигархической» системы координации, которая описывается формулой «слабая организация - высокая эффективность».

Попробуем перебрать главные экономические (не только экономические) конфликты и скандалы последнего времени: попытку Поливанова изменить режим приватизации, вопрос об отмене института спецэкспортеров, борьбу за контроль над концернами «Норильский никель» и «Красноярский алюминиевый завод», превращение «Алюминиевой компании Урала» в «Алюминиевую корпорацию Урала», выход указа о создании АО «Сибнефть» вместо подготовленного Правительством решения о формировании АО «Роснефть» и т.д. и т.п. Среди заинтересованных участников этих событий нам трудно будет отыскать и «государство», и предпринимательские ассоциации - искомыми «организованными интересами» оказываются конкурирующие и даже воюющие вертикальные буржуазно-бюрократические группировки. Такие группировки обычно включают: экспортно-импортные и финансово-банковские структуры; службы информационно-рекламного обеспечения; сеть агентов и союзников, оказывающих лоббистскую и политическую поддержку; официальные или неофициальные силовые подразделения - зачастую криминальные (границы здесь практически нет: «правоохранительные» и криминальные образования выполняют в данном случае одни и те же функции - обеспечивают силовую поддержку частно-корпоративных интересов).

Итак, наследуя социо-логику, а часто и конкретную конфигурацию номенклатурных «связей», сегодняшние клиентарные группировки выступают реальными структурными единицами властвующего слоя - акторами, чья деятельность структурирует сферу власти. При этом происходит качественное изменение самих патрон-клиентных отношений: восстанавливается их частная природа. Формирующиеся вокруг влиятельных лидеров «команды» носят частный характер даже тогда, когда они осваивают официально-государственные структуры, - а без такого освоения любой патронат в российских условиях остается недоделанным, неконкурентоспособным. В условиях статусной, материальной, правовой необеспеченности большинства граждан частные патронаты - вырастающие из ячеек номенклатуры, либо маргинального происхождения - выполняют роль частных союзов защиты и покровительства. Поскольку официальные власти не обеспечивают общественного порядка и личной безопасности граждан, происходит их замещение в этой роли клиентарными и частно-корпоративными структурами. Последние отчасти компенсируют «дефицит государства», - но компенсируют они его, присваивая функции публичной власти: охранные, судебно-арбитражные, карательные, военные, - тем самым усугубляя государственную дезорганизацию. Таким образом, мы наблюдаем двуединый процесс приватизации постноменклатурных, формально государственных институтов и превращения клиентарно организованных частных и частно-корпоративных интересов в действительную и даже единственно действенную социальную власть.

Олигархические группировки, сопряженные на манер вассальной иерархии и обязательно стремящиеся обрести патрона в верхах власти, напоминают пирамидальные патронаты в странах Востока. Однако неукорененность в традиции обусловливает корневую нелегитимность подобных образований, не позволяет им замкнуться в целостность традиционалистского социума, который и выступает на Востоке участником исторического, цивилизационного синтеза. Тем более ошибочно отождествлять распространенные в посттоталитарной России верхушечные образования (в том числе, имеющие массовые клиентелы) с корпоративизмом евро-атлантической цивилизации. Пронизывающий и образующий постноменклатурные клиентарные группировки - политические или аппаратные, капиталистические или криминальные, а чаще (сообразно логике саморазвития) симбиотические - дух властного монополизма не только не соприроден, но прямо враждебен политийному духу гражданской корпорации, которая, по Гегелю, наряду с семьей, «составляет второй существующий в гражданском обществе нравственный корень государства» Этот тезис Гегель раскрывает следующим образом: «В наших современных государствах граждане лишь в ограниченной мере принимают участие во всеобщих делах государства; однако нравственному человеку необходимо предоставить, кроме его частной цели, и деятельность всеобщую. Это всеобщее, которое современное государство не всегда ему предоставляет, он находит в корпорации. Выше мы видели, что индивид, заботясь в гражданском о себе, действует также на пользу другим. Однако этой неосознанной необходимости недостаточно: осознанной и мыслящей нравственностью она становится только в корпорации. Конечно, государство должно сохранять высший надзор за ней, ибо в противном случае она бы закостенела, замкнулась в себе и опустилась бы до жалкого уровня цеха. Однако в себе и для себя корпорация не есть замкнутый цех; она сообщает отдельному промыслу нравственность и поднимает его до уровня той сферы, в которой он обретает силу и честь». (Философия права. С.277, 278.). Экспансия клиентарного негражданского корпоративизма ведет не к социализации частного эгоистического индивида, а к приватизации государства. Здесь - коренная проблема и главная угроза становящейся российской государственности. Уяснив роль клиентарной связи как матрицы социальных отношений в посттоталитарной России, можно адекватно оценить угрозу мафизации социума. Речь нужно вести не о маргинальных явлениях, аномии, девиациях и т.п., и не просто о росте преступности (организованной и всякой), но об изоморфности «нормальной» и мафистской социальной ткани. Эту изоморфность определяют нецивилизованные отношения личной зависимости без каких-либо культурных ограничителей, монополизм номенклатурного типа, отрицающий нормальную конкуренцию, деградация обычного права к обычной дикости: у кого сила - тот и прав.

Проделанный анализ позволяет дать идеальнотипическое определение властвующего слоя (совокупности властвующих социальных групп) сегодняшнего российского социума: постноменклатурный патронат. Данное понятие заполняет лакуну в идеальнотипическом ряду: боярство, служилое дворянство, номенклатура... Отвечая принятым в настоящем исследовании методологическим требованиям, идеальнотипическое определение постноменклатурный патронат концептуализирует образ деятельности властвующих:

а) как устойчиво воспроизводимый практический обычай - тип социального взаимодействия властвующих индивидов и их групп;

б) как устойчиво воспроизводимую оппозицию/связь интересов, разницу семиотических потенциалов «управляющих» и «управляемых» - тип господства;

в) как структурацию социального взаимодействия - реализованное средство господства.

Понятие постноменклатурный патронат выражает сущность исследуемого социального явления в его генезисе: клиентарность номенклатурно организованного социума - и развитии: приватизация тоталитарной власти.

Отсюда следует, что, в отличие от патроната, вырастающего из традиционного социума, постноменклатурный патронат не выступает остовом государства, а паразитирует на готовых государственных формах.

Принципиально иная фокусировка анализа помогает объяснить несколько странную экономность социальной энергии (во всяком случае внешней, экстравертивной), с которой прошли такие эпохальные повороты как Беловежское соглашение и роспуск КПСС, либерализация цен и приватизация. Понятнее становится, с одной стороны, как вообще могли начаться действительные преобразования, а с другой стороны, почему казалось бы сугубо «централистские», «сверху» и «недемократично» проводимые правительственные программы так скоро превращались из управления посредством правил в управление посредством исключений. Проясняется не только то, почему в России не удалось до сих пор достичь «пакта элит», но и то, почему не следует ожидать его заключения. «Пакт» не нужен самим «элитам», ибо в России доступ к ресурсам власти осуществляется через клиентарные связи: индивидуальные вертикальные отношения взаимных услуг, покровительства, зависимости и солидарности. Оппозиционная «контр-элита», а точнее, совокупность элитных оппозиционеров участвует во власти не только в силу легальных прерогатив, но реализует себя как часть господствующего слоя через сеть индивидуальных и частно-корпоративных связей.

Такой образ деятельности, такой тип господства обеспечивают известную социальную стабильность, обусловливают так называемый «прагматизм» властвующих и добивающихся власти. Но этот же образ деятельности определяет корневую слабость российской демократии, главную беду российской государственности - слабость гражданства. Между тем, именно гражданство - то есть добровольно реализуемая индивидами способность к коммунитарности, общественному доверию, неузурпации чужих прав; их готовность к солидарным действиям, структурирующим многообразные горизонтальные связи - составляет решающее условие консолидации демократий и эффективности публичной власти. См. об этом: Веллмер А. Модели свободы в современном мире // Социо-Логос. М., 1991; Патнэм Р. Процветающая комьюнити, социальный капитал и общественная жизнь // МЭиМО. 1995. №4; Шмиттер Ф. Размышления о гражданском обществе и консолидации демократии // Полис. 1996. №5.

Проблема государства, поставленная серьезно и ответственно, оборачивается для новых правящих вопросом экзистенциальным: для того, чтобы реализовать себя как элиту, они должны осознать логику своего развития и ее последствия, выйти за пределы своего «естественного» воспроизводства, преодолеть себя. Преодоление собственной ограниченности, пересоздание своих социальных связей («ансамбля отношений», как прекрасно выразился К.Маркс) - и есть общее дело, республика, государство.

Глава 4. Государственничество - тест на годность властвующих

Тотальная общность разрушена. Верховники, старого закала и новой выпечки, расхватали осколки, на которые разбился купол власти, - и каждый уверовал: «государство - это я». У них - деньги, государственные посты, частные вооруженные формирования. Наше общественное положение больше похоже даже не на эпоху первоначального накопления капитала, а на эпоху раннего феодализма: селяне и горожане в поисках защиты «закладываются» за сильных людей, а те в свою очередь ищут покровительства у могущественных. Средневековый лексикон: «наехать», «крутой», «заложился за президента» - знаменательное явление коллективного бессознательного. Иерархия и война частных союзов защиты - это формула феодализма. Как точно отметил Б.Г.Капустин, пространство публичного действия, которым должно выступать государство, стало у нас сферой, где частные интересы реализуются с применением особо сильно действующих средств См.: Капустин Б.Г. Начало российского либерализма как проблема политической философии // Полис. 1994. №5. С.34..

И реформисты, и контрреформисты ошибались, трактуя разрушение тоталитарной системы как деэтатизацию (такой ошибки не избежал в свое время и автор этих строк). Номенклатура не была действительным политическим союзом - государством. Распад номенклатуры ведет к приватизации власти, но не создает государства. Приватизируемые институты социальной власти не выполняют обществообразующих, политийных функций, которые только и делают властные институты государством. Отсутствие действительно публичной власти - действительного государства отражает и обусловливает отсутствие гражданского общества, а вовсе не является условием его оформления; отсутствие действенного государства должно быть осознано как главная проблема реформаторского проекта.

Порою кажется, что для новой российской государственности вообще нет почвы, ей неоткуда расти: все тонет в нигилизме, который и составляет сущность переживаемого нами антропологического кризиса (Мамардашвили). Политические, вернее, антиполитические проявления нигилизма повседневны и повсеместны: всеобщее отчуждение, недоверие ко всем публичным институтам и начинаниям; отсутствие легитимных, общепринятых форм общественной консолидации; асоциальный характер массово представленных интересов и обычных способов их удовлетворения; преобладание антигосударственных умонастроений, психологических установок и привычек. Процессы социальной деградации, уже далеко зашедшие, вполне могут стать необратимыми. Надежда, пожалуй, лишь в том, что государство - творение культурное; а культура, как известно, растет корнями вверх. Поэтому главная задача потенциальной элиты - рефлексия. Нынешние правящие для того, чтобы реализовать себя как элиту, должны осознать логику своего развития и ее последствия, выйти за пределы своего «естественного» существования, преодолеть себя. Спонтанному воспроизводству потребительского эгоизма, обычному праву силы и логике клиентарных связей должна быть противопоставлена идея всеобщего: общественный долг и дисциплина, государственное служение и делание.

Можно и нужно спорить о том, какую политику должно проводить российское государство, но для того, чтобы наши споры имели смысл, государство должно быть государством, а не совокупностью конкурирующих и «наезжающих» друг на друга частно-административных монополий. С этим, кажется, согласятся и демократы, и коммунисты. Другое дело, как этого добиться?

Для многих тут все ясно - зачем что-то выдумывать? Ведь у нас было такое государство! Печальники путаются относительно того, какую же Россию и когда мы потеряли, но единогласны в том, что потерялась великая держава, в коей они, печальники, и видят суть государственности. Уже и коммунисты стараются доказать, что строили советскую власть не по Ленину, а по Устрялову. Не буду спорить: ведь и сам Ленин говорил, что даже члены ЦК его партии не знают азов марксизма. Но о каком таком государстве идет речь? Каково политическое содержание искомой (в прошлом и в настоящем) державности?

Привычно думать, что российская история есть история утверждения государственного начала в борьбе с родовыми и удельными порядками, частным и корпоративным эгоизмом. Но что-то эта борьба подозрительно напоминает сизифов труд - большой и напрасный. Не случайно слово чиновничество, обозначающее государственную, несущую общественную службу корпорацию, в русском языке стало синонимом своекорыстия. Частная корысть, местническое самоуправство, не раз изгонявшиеся и выжигавшиеся каленым железом, всегда возрождались, и не только вполне приспособились к служилому строю российской жизни, но приспособили по себе и для себя государственные учреждения. Результат такого обустройства России известен: произвол властей; безответность и безответственность подданных. Феодальная природа самодержавия не превратилась в публично-правовую от того, что были подавлены иные частные авторитеты, - монархия оставалась, выражаясь по-старорусски, «государьством»; корабль великой империи управлялся как императорская яхта. Так и не успев стать общим делом граждан, действительной республикой, российская государственность не пережила новой смуты.

С учетом сказанного здесь и выше, полагаю, ясна ложность проектов нынешних «державников» (ложность самой их интенции), не говоря уж о государственнических лозунгах коммунистов. Разумное, действительное государственничество - это творческая задача, а не цепляние за омертвелые и мертвящие социальные формы. Решать эту задачу следует, исходя из трех общих предпосылок.

Сильное государство нужно не вместо либеральных реформ, а для реформ.

Без сильного государства либеральные реформы в России невозможны.

Сильным российское государство может стать только на пути последовательного, действенного республиканизма, создающего современные национальные политические формы, адекватные сложному, многообразному обществу.

Такой подход можно определить как либеральное государственничество, выразив его кредо словами Б.Н.Чичерина: «либеральные меры - сильное правительство».

В плане идеологическом ЛГ представляет как раз то из нашего наследства, от чего не только не нужно, но и не возможно отказываться реформаторам, поскольку государственный либерализм суть главное в российской модернизации, в ее трудной эволюции от внешних и насильственных форм к органичности, ее постепенной национальной идентификации. В опыте ответственного диалога и совместного делания либеральных чиновников, государственно мыслящей интеллигенции выплавлялся живой исторический синтез; собственно говоря, помимо государственного либерализма и либерального государственничества, никаких успешных реформ в России не было.

В политическом плане ЛГ - основа для консолидации просвещенных и ответственных гражданских сил, альтернатива контрреформистскому, реакционному и потому ложному государственничеству коммунистов и «державников».

В социальном плане ЛГ дает содержательный ответ на острую общественную потребность, соответствует массовым ожиданиям. Социологические опросы показывают, что среди общественных страхов и тревог первенствует угнетенность отсутствием общественного порядка и личной безопасности. Но при всей тяге к пресловутой «твердой руке», большинство россиян отнюдь не жаждет лишиться уже укоренившихся в повседневности свобод и прав. Задачу «настоящей» власти большинство даже авторитарно ориентированных сограждан видит в обеспечении безопасности частного существования, отвергая при этом посягательства властей на свое приватное пространство. Помимо массовых настроений, ЛГ учитывает характер и особенности элитных слоев российского общества, которые и определяют маршрут социальных преобразований. Сошлюсь на вывод Б.Г. Капустина и И.М. Клямкина, сделанный ими на основе анализа преобладающих в постсоветском обществе умонастроений. «Предпосылки либерализма в России, - полагают исследователи, - надо искать не только в тех группах, где личность в той или иной степени уже освободилась от государства, но и в тех, где она больше всего именно с государством себя отождествляет. Отсюда - вывод, который может кому-то показаться парадоксальным: или зародыши либерального будущего России можно будет найти в тех жизненных укладах прошлого, которые при коммунистическом режиме находились от либерализма дальше всего, или же их вообще не удастся найти. Уважение к профессионализму в некоторых старых элитных слоях - это и есть то немногое, за что можно зацепиться». Капустин Б.Г., Клямкин И.М. Либеральные ценности в сознании россиян // Полис. 1994. №1. С.85-86.

Теперь от общетеоретических посылов пора перейти к основанным на них конкретным предложениям. Выделю важнейшие проблемные узлы, развязка которых может составить ключевые моменты либерально-государственнической программы.

Республиканизм против феодализма.

В действительной республике государственная власть устроена так, что не позволяет обладателям экономических ресурсов оставаться или становиться одновременно и политическими управителями. Глубокий корень, из которого произрастает нынешняя «феодализация» российского государства, - соединение собственности и власти. Цивилизованные ограничения на федеральном уровне по крайней мере формально установлены. На органы же государственной власти субъектов РФ и органы местного самоуправления (то есть на всю Россию за пределами Садового кольца) они не распространяются даже формально: запрет на совмещение депутатского мандата с государственной службой и предпринимательской деятельностью распространяется только на «постоянных» депутатов, а их - «постоянных» - в региональных законодательных собраниях, избранных на основе президентских указов и актов глав администраций, насчитывается не более 2/5 депутатского корпуса. В результате региональные легислатуры в среднем на 1/3 состоят из чиновников - как правило, глав администраций разных уровней - и еще на 1/3 из директоров и председателей; в ряде регионов эти показатели значительно выше. Номенклатурные ареопаги, избранные вроде бы на два «переходных» года, теперь, согласно новому президентскому указу, продлевают свои полномочия до декабря 1997 г.

Наивно ожидать, что региональные представительные собрания введут правила, которые бы ограничили власть и возможности большинства составляющих их депутатов. Была надежда на федерального законодателя. Увы. Заблудившийся между палатами Федерального Собрания проект закона «Об общих принципах организации системы органов государственной власти субъектов Российской Федерации» снова предусматривает возможность осуществлять депутатскую деятельность на непостоянной основе. При этом законопроект распространяет на весь депутатский корпус запрет занимать должности в административных и судебных органах, но не запрет на предпринимательскую деятельность. Такая норма необходима, но недостаточна: она проводит разделение государственной власти, но не обеспечивает основополагающее разделение государственной власти и власти экономической. При этом с освобождением депутатских мест руководящими работниками администраций (которые несут хотя бы косвенную ответственность за комплексное развитие регионов и благополучие населения) в представительных органах получат полное преобладание преследующие частные и корпоративные интересы старые «хозяйственники» и новые «коммерсанты». Они будут определять бюджет, ход приватизации и распределение земли, они получат не только депутатскую неприкосновенность и право внеочередного приема руководителями органов исполнительной власти, но и право определять должностное соответствие самих этих руководителей. По форме - это та же советская власть. Но советы были неотделимы от коммунистической нормативно-контрольно-репрессивной системы, поэтому в новых условиях старая форма наполняется иным, некоммунистическим содержанием. Таким образом, институт законодателей-совместителей остается институциональной основой концентрации экономической, административной и законодательной власти в руках региональных олигархий.

Олигархизации власти способствуют и определенные особенности организации выборов. В первую очередь речь идет: а) о произвольной, выгодной властям нарезке избирательных округов; б) о различного рода ограничениях активного и пассивного избирательного права, содержащихся в законодательстве субъектов Федерации; в) о проведении безальтернативных выборов (таковые проведены в Татарстане, Кабардино-Балкарии, а в Калмыкии выборы вообще были заменены референдумом о продлении полномочий К.Илюмжинова). Все перечисленное является прямым нарушением федерального Закона о гарантиях избирательных прав граждан.

Вреден, на мой взгляд, и такой вполне легальный, псевдодемократический порядок, как сбор подписей избирателей (не менее одного процента от общего числа в округе) в качестве условия для регистрации кандидата. На практике сбор подписей дает преимущество административным и хозяйственным руководителям, а очень часто подписи просто покупаются. Куда честнее и проще было бы эти деньги сдать в избирательную комиссию - в качестве залога, который, в случае если кандидат не набрал установленный минимум голосов, поступал бы в местный бюджет. При этом следует сохранить право на сбор подписей, чтобы не обладающий достаточной для залога суммой кандидат имел возможность обратиться к согражданам за поручительством.

Выше уже говорилось о негодности в современных отечественных условиях полу-пропорциональной избирательной системы, которая способствует, помимо прочего, партийной раздробленности и превращению политических объединений в персонально ориентированные клики. Особенно вреден применяемый сейчас «веймарский» вариант пропорциональной системы: вся страна - один округ. Следует либо значительно сократить долю парламентских мандатов, распределяемых по результатам голосования за партийные списки, либо проводить голосование по нескольким крупным (макрорегиональным) многомандатным избирательным округам; число мандатов в таких округах может быть различным в зависимости от численности населения. При этом избирательные объединения должны были бы выдвигать не один общефедеральный, а несколько региональных списков. Такая модель пропорциональной системы в большей степени ориентировала бы партии на работу в регионах, благоприятствовала бы крупным партиям, а также, что немаловажно, дополняла экономическую интеграцию в рамках межрегиональных ассоциаций политической интеграцией крупных регионов.