Внешнеполитическая доктрина Сталина

Обращение Сталина к русскому государственному индустриализму на рубеже двадцатых-тридцатых годов нынешнего столетия не было случайным. При всех существенных различиях, положение СССР после революции во многом напоминало ту международную обстановку, в которой находилось Русское государство в 16-17 веках. Окруженное со всех сторон врагами, оно было вынуждено вести отчаянную борьбу за выживание. Сталину не оставалось ничего другого, как воспользоваться опытом своих великих предшественников, обеспечивших зажатой в тиски России победу над всеми ее противниками. Сталин понимал, что индустриализация необходима, иначе “нас затрут”. Поэтому он начал и осуществил в России то, что можно охарактеризовать как национальную модернизацию по восточному образцу. Запад не знал и не имел прецедентов таких форм экономического развития. В дальнейшем по схожему пути пойдут Япония и так называемые “азиатские тигры”, хотя в них размах и масштабы преобразований намного уступали гигантским свершениям сталинской эпохи. Но это и понятно, поскольку и размеры указанных стран, и грандиозность исторических задач, стоящих перед ними были несравнимы с российскими. Тем не менее, страны Азии, выбравшие этот путь, уже в течение долгого времени являются наиболее динамично развивающейся группой государств мира. Они стабильно удерживают лидерство над Западом в темпах экономического роста и, видимо, скоро будут в состоянии обойти Запад по основным экономическим параметрам. Особая нелюбовь к Сталину на Западе объясняется, видимо, как раз тем, что он доказал возможность альтернативного западному пути экономического развития.

Сталин провел национальную модернизацию под флагом марксизма-ленинизма. Но это не имеет принципиального значения. Продолжая сохранять внешнюю приверженность этой теории, он сумел направить разрушительную революционную энергию народа в позитивное, созидательное русло. Он воплотил в себе национальную волю русского народа и беспощадно провел ее в жизнь. Модернизация состоялась, и выживание русской нации и союзных с ней народов было обеспечено. Мощный промышленно-технологический рывок третий раз в истории спас Россию от уничтожения враждебными силами. Успешно выявив преемственность политической философии Сталина с русской государственной традицией, западные исследователи, как правило, заходят в тупик и не могут раскрыть революционной стороны сталинской доктрины. Поэтому в большинстве случаев они вынуждены ограничиваться констатацией расхожей формулы о том, что эта доктрина все-таки представляла собой обычный, хотя и несколько видоизмененный марксизм-ленинизм. Именно в этом и состоит слабое звено западного подхода и, в частности, традиционалистской школы, поскольку нельзя совместить русскую политическую традицию и марксизм-ленинизм, так же как, например, нельзя совместить католицизм и ислам. Не удивительно поэтому, что такое совмещение породило множество ошибочных трактовок политики Сталина, причин и мотиваций его действий. Одной из распространенных ошибок явилось, например, представление о Сталине как центристе, который поочередно примыкал то к левому, то к правому крылу партии. Такую интерпретацию дает, в частности, И. Дейчер, хотя даже он вынужден признать специфический характер сталинского “центризма”. По мнению Дейчера:

“Сталину постоянно приходилось делать неожиданные и необычайно резкие прыжки то в ту, то в эту сторону политического спектра. Раз за разом мы видим его либо намного правее его правых критиков, либо намного левее его левых критиков. Его периодические резкие повороты являлись конвульсивными попытками центриста удержать равновесие в катаклизмах своего времени… Он появлялся перед партией с формулами, некоторые части которых были заимствованы им от правых большевиков, а некоторые от левых большевиков. Но это были странные компромиссные формулы: их цель состояла не в том, чтобы совместить крайности, а в том, чтобы взорвать и уничтожить их”.

Неспособность Дейчера объяснить сущность сталинского “центризма” связана с тем, что он пытается сделать это в рамках марксистской теории. В действительности политическая философия Сталина лежала в несколько иной плоскости, чем марксизм. С поразительной последовательностью и упорством он проводил в жизнь свою собственную доктрину, которая не была ни правой, ни левой, ни центристской, а просто была другой. Сложность, однако, состояла в том, что Сталину приходилось оперировать на поле, где преобладали люди, мыслящие в марксистских категориях, и искать среди них союзников. Поэтому он был вынужден присоединяться к тем из них, чьи позиции в каждый конкретный момент совпадали с интересами его стратегического замысла. Когда же данный этап завершался, Сталин избавлялся от своих незадачливых попутчиков и присоединялся к другой группировке. Отсюда, впечатление о его метаниях и прочее. Внутрипартийные коалиции были нужны Сталину до того момента, когда он сосредоточил всю полноту власти в своих руках и мог более или менее спокойно приступить к реализации собственной программы.

Сталинизм в его философском аспекте отразил в себе идеологию русского национального социализма, разработанную патриархом русской социалистической мысли А.И. Герценом и развитую затем в трудах русских революционеров-народников. Позднее концепция русского социализма легла в основу программы партии социалистов-революционеров (эсеров). Разгромленная интернационал-коммунистами при помощи иностранных войск (латышских стрелков) в роковые дни 6-7 июля 1918 года, народническая идея не умерла. Она продолжала жить в многомиллионной массе русского крестьянства. “Термидор” Сталина, происходившего, кстати, из православной крестьянской семьи, стал историческим реваншем русского социализма над чужеродным, привнесенным с Запада марксизмом. Характерно, что и левые, и даже правые эсеры приветствовали политику построения социализма в одной стране. На это не преминул обратить внимание Троцкий, который в 1927 году писал в платформе оппозиции:

“Не случайно “теория” социализма в одной стране была тепло встречена социалистами-революционерами, как правыми, так и левыми. Сам Чернов писал по этому поводу о “коммунистическом народничестве” Сталина и Бухарина. В публикации левых социалистов-революционеров читаем: “Сталин и Бухарин подтверждают, точно также как народники, что социализм может победить в одной стране” (Знамя борьбы, § 17-18, 1926). Социалисты-революционеры поддерживают эту теорию, потому что видят в ней отказ от ориентации на мировую революцию”.

Сталин как никто другой среди большевиков понял глубинную, цивилизационную сущность русской революции, ее направленность не только и не столько против прошлого, сколько против будущего, против той западно-либеральной модели развития, которую пытался навязать России европеизированный правящий слой, тот самый слой, который, по словам Бердяева, был “совершенно чужд народу-крестьянству” и воспринимался им “как мир другой расы, иностранцев”⁵. В годы “великого перелома” Сталин почти один к одному реализовал основные элементы народнической программы. Это касается и “социализма в одной стране”, и развития крупной промышленности под эгидой государства, и артели в мелкой промышленности, и новой формы крестьянской общины в сельском хозяйстве. В подтверждение данного вывода можно привести следующую выдержку из книги известного экономиста-народника В. Воронцова:

“…Идя капиталистическим путем, мы не создадим у себя высокоразвитой механической промышленности… Но мыслим и иной путь промышленного прогресса… Первый способ приложим в настоящее время к тем производствам, которые легко доступны для артельной организации; к числу последних не принадлежит механическое дело, и потому к нему должен быть приложен второй способ. Для этого необходимо, чтобы производство находилось в руках учреждения, не столько заинтересованного в его минутных материальных успехах, сколько заботящегося о прочной постановке дела и относящегося к вопросу с точки зрения общественной пользы. Таким учреждением является правительство; оно и должно заведовать интересующими всех в настоящее время промышленными предприятиями. В России так оно и было до последнего времени: наша крупная промышленность явилась на свет божий по желанию правительства, и некоторые его отрасли наполовину оставались в его прямом заведовании, другие оно поддерживало пособиями и заказами”.

Таким образом, еще в далеком 1882 году Воронцов правильно предсказывал, как пойдет промышленное развитие России после социалистической революции. Возможно, именно из этого или из какого-нибудь другого аналогичного источника и был навеян тот политический курс, который в конце 20-х годов избрал Сталин. Преимущество народнической идеологии перед марксизмом состояло в том, что она с самого начала базировалась на национальном опыте, на русской традиции. Государственный индустриализм столь же органически вписывался в эту идеологию, сколь и различные атрибуты социализма, такие как артель и община. Это и предопределило тот факт, что народническая модель более адекватно отразила российскую действительность и оказалась в состоянии дать практические ориентиры реальной политике.

С учетом вышесказанного, систему философских взглядов, на которой основывалась внешнеполитическая доктрина Сталина, можно было бы условно обозначить как русский национально-государственный социализм. Причем, сразу же необходимо провести различие между этой доктриной и немецким национал-социализмом. В отличие от сталинской, доктрина Гитлера базировалась не на общенациональной, а на расистской предпосылке, предусматривающей превосходство германской расы над всеми другими. Ничего подобного ни у русских народников, ни у самого Сталина найти не удастся. В основе русского социализма лежало не этническое происхождение того или иного лица а принцип гражданства, принадлежность к многонациональному народу Россини. Другой важной отличительной чертой было то, что в практике нацистской Германии было очень мало чего-либо по-настоящему социалистического. В этом смысле Гитлер заметно уступал даже Муссолини, который все-таки пытался осуществить кое-какие социалистические преобразования.

Национально-государственный социализм в России просуществовал недолго, чуть более двадцати лет. Затем он стал подвергаться эрозии. После смерти Сталина первый мощный удар по всей идеологической структуре нанес Хрущев. Стремясь захватить власть, он сделал ставку на силы троцкистско-зиновьевской ориентации. Реванш интернационал-коммунистов произошел на 20-ом съезде КПСС, хотя восстановить полностью утраченные позиций им тогда не удалось. Тем не менее, был вновь возрожден миф о мировой революции. Вместо того, чтобы поддерживать контроль над традиционной российской сферой влияния в Евразии, как это делал Сталин, Хрущев стал вторгаться в регионы, не имеющие для СССР ни стратегического, ни политического значения, - в Африку и Латинскую Америку. Это вело к нещадному разбазариванию национальных ресурсов и подрывало экономическую мощь страны.

Свой “последний и решительный” натиск интернационал-коммунисты предприняли во второй половине 80-х годов. На этот раз их идеология претерпела определенные корректировки, призванные отвечать новым международным реалиям. В ход были пущены туманные лозунги “нового политического мышления”, “взаимозависимости”, “общеевропейского дома” и “общечеловеческих ценностей”. Таким образом, интернационал-коммунизм проделал замысловатую, но вполне логически и политически обусловленную эволюцию в интернационал-космополитизм. Так же, как и в хрущевские времена, борьба с национальной идеей обрела форму борьбы со сталинизмом. В яростных идеологических схватках последних лет “перестройки” интернационал-космополитизм показал свою полную несостоятельность и потерпел политическое поражение. Но достигнуто это было очень дорогой ценой. Реакцией на горбачевскую политику стал мощный подъем этнического национализма, который, вырвавшись наружу, привел к развалу Советского Союза. После этого большая часть интернационал-коммунистов перекочевала в лагерь сторонников западного либерализма, то есть заняла естественную для себя область политического спектра. В настоящее время основная борьба в России развернулась между этой малочисленной, но весьма активной прозападной группировкой и всеми патриотическими силами от национал-коммунистов до жириновцев.