Внешнеполитическая доктрина Сталина

С советской стороны первый официальный анализ событий 20 марта был сделан уже 24 марта Бубновым в его выступлении перед сотрудниками советской военной миссии. Бубнов охарактеризовал случившееся как “маленькое полувосстание, направленное против русских советников и китайских комиссаров”. Среди главных ошибок советской военной миссии Бубнов назвал переоценку силы и единства кантонского руководства; слишком быструю централизацию Главного штаба, Управления снабжения и Политуправления; чрезмерный контроль за генералитетом со стороны комиссаров; недоучет национализма китайских военных. Бубнов со всей определенностью высказался за “расширение” революции. Всю последующую работу он связывал с Северным походом. “Национальная революция не может окопаться на Юге Китая”, - подчеркнул он. Помимо этого, Бубнов ориентировал советских советников и китайских коммунистов на укрепление единства Гоминьдана. Он указывал: “Основная задача заключается в том, чтобы через работу в левом Гоминьдане укреплять непосредственно самый Гоминьдан; надо сказать, что, конечно, эта работа очень длительного порядка, она требует очень большой настойчивости, она потребует от китайской коммунистической партии гибкой, очень спокойной и очень выдержанной тактики… Мы считаем, что партия несколько увлеклась военной работой…

Мы имеем совершенно неравномерное размещение сил по армии”.

В дополнение ко всему Бубнов рекомендовал китайским коммунистам уделять больше внимания оказанию помощи национальному правительству в укреплении государственного аппарата. Он также подверг критике действия вооруженной рабочей гвардии, которая, по его словам, “присвоила себе совершенно ей не свойственные полицейские функции.

Вполне очевидно, что основные положения доклада Бубнова призывали к умеренности, причем не только советских советников, но и китайских коммунистов. Это никак не соответствовало выводам Коминтерна о новом революционном подъеме. Важен также акцент на необходимости “помощи” Гоминьдану со стороны китайской компартии. Это подразумевало укрепление единого национального фронта в противовес тезису об углублении революции. Выводы Бубнова получили дальнейшее развитие в так называемом “докладе Степанова”, подготовленном чуть позднее. После отъезда Куйбышева Степанов временно исполнял обязанности главы советской военной миссии в ожидании приезда Блюхера. На его долю выпала нелегкая задача дать “самокритичный” анализ событий 20 марта. В “докладе Степанова” говорилось: “Наши ошибки можно было бы охарактеризовать следующим образом:

1. Слишком быстрая централизация вооруженных сил…

2. Чрезмерный контроль за генералами и различными органами.

3. Излишне радикальная пропаганда в армии по вопросам империализма, крестьянства и коммунизма.

Вышеприведенные пункты естественно и неизбежно вызвали неприязненное отношение высокопоставленных офицеров, которые, не освободившись еще полностью от старых милитаристских привычек, на первых этапах проявляли выдержку и терпение, но в конечном итоге перешли в открытую оппозицию… Компартия Китая также совершила множество ошибок в партийной работе и пропаганде в армии. Члены партии плохо понимают политику укрепления Гоминьдана, а затем скрытого преобразования его. В качестве своей основной политики они только пытаются открыто увеличивать численность компартии и везде над всем захватывают полный контроль. Таким образом они отталкивают Гоминьдан и вызывают зависть со стороны членов Гоминьдана”.

“Ошибки”, перечисленные Степановым, можно условно подразделить на две группы. К первой следует отнести “ошибки” “технического” характера, вызванные, скорее всего, чрезмерным усердием советских советников, стремившихся как можно скорее создать боеспособную армию Гоминьдана. Действительно, ускоренная централизация армейских структур, жесткая опека высшего генералитета, стремление везде и всюду подменять китайских командиров в выработке и принятии решений и другие аналогичные моменты трудно объяснить иначе, как желанием достичь наибольшего результата в кратчайший срок. При этом явно недоучитывались местные традиции, особенности менталитета китайских военных и т.п. Все это были недочеты профессионального свойства, которые объяснялись недостаточной культурологической подготовкой советского персонала.

Совершенно по-иному следует воспринимать другую группу “ошибок”. Это были уже ошибки политического характера. Радикальная коммунистическая пропаганда в армии, наступательная тактика коммунистов внутри Гоминьдана подрывали основы единого национального фронта и, по сути, срывали сталинскую стратегию в Китае. Нельзя не видеть связи тактики коммунистов в Кантоне с деятельностью антисталинской оппозиции. Достаточно сказать, что именно Разгон, возглавляя Политуправление гоминьдановских войск, подбирал кадры комиссаров и давал установки о характере идеологической работы. Немалую роль в стимулировании радикализма играли, безусловно, и инструкции, поступавшие в Кантон по линии Коминтерна, что служило обоснованием для политической линии, проводимой гуандунским комитетом компартии Китая.

При посредничестве Бородина, вернувшегося в Кантон 29 апреля, между Чан Кай-ши и коммунистами был достигнут ряд договоренностей. Последние, в частности, обязались не критиковать более три основные принципа Сунь Ят-сена: национализм, демократию и народное благосостояние. Лидер компартии Китая Чэнь Ду-сю был даже вынужден двумя месяцами позже опубликовать открытое письмо, где признавал принципы Сунь Ят-сена как общую идеологию рабочих и буржуазии в национальном движении. Он также направил Чан Кай-ши личное послание, где сообщал, что расходится с мнением коммунистов, занимающих негативную позицию в отношении Северного похода.

Помимо этого, на пленуме ЦИК Гоминьдана 15 мая коммунисты дали согласие на то, что они не будут более занимать должности заведующих отделами ЦИК. Число коммунистов в исполнительных комитетах центрального и провинциального уровней ограничивалось одной третью. Коммунисты обязались вручить председателю ЦИК Гоминьдана список всех своих членов, состоящих в Гоминьдане, а также передавать в дальнейшем на утверждение объединенного комитета (состоящего как из коммунистов, так и из членов Гоминьдана) все предписания, поступающие от руководства компартии и Коминтерна. Коммунистам запрещалось созывать гоминьдановские партийные собрания от имени Гоминьдана без соответствующей санкции.

С учетом вышесказанного можно прийти к парадоксальному выводу, что “переворот” Чан Кай-ши не только не противоречил, но, наоборот, отвечал интересам стратегии Сталина в Китае. Это становится достаточно очевидно, если взглянуть на итоги “переворота”. Во-первых, к власти пришел Чан Кай-ши, человек, который был горячим сторонником Северного похода и объединения страны военным путем. Во-вторых, в Гоминьдане произошла централизация власти, что превращало его в более дееспособную организацию. А это было необходимо перед лицом тех трудностей, которые должен был принести с собой Северный поход. В-третьих, из Кантона были удалены сторонники зиновьевской оппозиции. Причем сделано это было чужими руками, что было особенно важно для Сталина, заинтересованного в сохранении хороших отношений с В. Куйбышевым, на поддержку которого он опирался в борьбе с оппозиционерами. Наконец, “переворот” привел к ограничению влияния коммунистов в Гоминьдане. Это было важно с учетом необходимости перебороть тенденцию в пользу “углубления” революции и укрепить единый национальный фронт.

Все это невольно наводит на размышления о роли Сталина в организации событий 20 марта. Не мог ли Бубнов, действуя по прямому указанию Сталина или в русле его инструкций, тем или иным образом подтолкнуть Чан Кай-ши на осуществление “переворота”? Ведь известно, что до приезда Бубнова в Кантон Чан Кай-ши испытывал сильные колебания и затем вдруг отважился на решительные действия. К сожалению, здесь по-прежнему больше вопросов, чем ответов. До сих пор не ясно, кто отдал приказ о передислокации крейсера “Чжуншань”. Не установлена личность звонившего Чан Кай-ши, а сам он категорически отказался ее назвать. Не объяснено загадочное исчезновение Ван Цзин-вэя и его поспешный отъезд в Париж. Непонятна задержка Бородина в Пекине, хотя по всей логике вещей он должен был бы сопровождать делегацию Бубнова. Последующие утверждения Бородина, что он якобы собирался в Москву на отдых, звучат не очень убедительно. Еще менее убедительными представляются его заявления в советской военной миссии, сделанные уже после возвращения в Кантон и встреч с Чан Кай-ши, о том, что последний так и не смог дать “никаких внятных объяснений происшедшего”. Показательно также, что через 24 часа после “переворота” Бородин и советский посол в Пекине Карахан совместно информировали Москву о том, что существуют неплохие возможности для “достижения понимания” с Чан Кай-ши. Трудно предположить, что такая ответственная телеграмма могла быть направлена, не обладай ее авторы некоей “внутренней” информацией, не доступной для постороннего наблюдателя.

На некоторые размышления наводит и поведение Бубнова. Похоже, что оказавшись в самом центре событий, он не был ничуть смущен происходящим, вел себя совершенно спокойно и сразу же после “переворота” вошел в контакт с Чан Кай-ши. Не менее важно и содержание его выступления перед составом советской военной миссии, где он фактически поставил новые политические ориентиры, расходившиеся с линией Коминтерна. Опять-таки трудно предположить, что Бубнов мог вносить столь важные коррективы в политический курс, не имея предварительных инструкций Центра. Впрочем, все это - лишь догадки. Документально подтвердить или опровергнуть эту версию вряд ли когда-либо удастся. Политики, проводящие такого рода операции, стараются не оставлять никаких следов, не говоря уже о документальных свидетельствах.

Новая ситуация, сложившаяся в Кантоне после событий 20 марта, обсуждалась на Политбюро ЦК ВКП(б) в начале апреля. К этому моменту троцкистская и зиновьевская оппозиция уже составляли единый блок. Поэтому Троцкий, настаивавший на выходе коммунистов из Гоминьдана, получил поддержку со стороны Зиновьева, который ранее был против этого. Но предложение оппозиции не прошло. Впоследствии Сталин заявил, что тогда, “напуганная первым натиском Чан Кай-ши (март 1926 г.) оппозиция требовала, по сути дела, приспособления к Чан Кай-ши, думала вывести коммунистов из игры революционных сил в Китае”. Смысл этого заявления следует воспринимать в контексте той полемики с оппозицией, которая развернулась в 1927 году и о которой речь пойдет ниже. Пока же Сталину было необходимо нейтрализовать политику окрепшей объединенной оппозиции, объективно препятствовавшей его стратегии объединения Китая.

Вопрос о китайской революции был вторично поднят на Политбюро в мае, после того как стали известны результаты пленума ЦИК Гоминьдана, ограничившего влияние коммунистов. В этих условиях Сталин был вынужден сделать некоторые символические уступки оппозиции, не поступаясь существом своей политики. По решению Политбюро китайским коммунистам предписывалось в случае крайней необходимости обсудить с Гоминьданом определенное “разделение функций”. Наиболее видные коммунисты должны были выйти из Гоминьдана, а в случае возникновения чрезвычайных обстоятельств следовало рассмотреть вопрос о полном разрыве с Гоминьданом. Указывалось однако, что выход из Гоминьдана в настоящий момент является определенно нежелательным.

На практике эта резолюция ничего нового не добавляла в уже существующее положение, поскольку “видные коммунисты” итак ушли с руководящих постов в Гоминьдане, а понятие “чрезвычайные обстоятельства” могло трактоваться очень широко. Но главное, необходимость участия коммунистов в Гоминьдане на данном конкретном этапе была подтверждена. Установки Политбюро легли в основу тех инструкций, которые получил заведующий Дальневосточным отделом Коминтерна Войтинский перед своим отъездом в Китай. Это является свидетельством того, что уже в мае Сталин предпринял шаги, чтобы ограничить полномочия Зиновьева как председателя Коминтерна, подчинив его действия по вопросам политики в отношении Китая решениям Политбюро. Но, как показали последующие события, этого было явно недостаточно.

Между тем, у Сталина были веские основания полагать, что после решений майского пленума ЦИК Гоминьдана его стратегия в Китае оказалась под серьезной угрозой не столько в связи с действиями Чан Кай-ши, сколько в связи с усилением антигоминьдановских настроений в компартии Китая. Когда в ЦК КПК поступил детальный доклад о происшедшем от гуандунского провинциального комитета, то ЦК принял решение объединиться с левым крылом Гоминьдана для борьбы с Чан Кай-ши. Для этого предполагалось создать свои собственные вооруженные отряды. В Кантон был направлен член ЦК Пэн Шу-чжи. Ему предстояло учредить специальный комитет для реализации этого плана и провести консультации с Бородиным. Последний, однако, отказался даже обсуждать решения ЦК КПК. Он также отклонил просьбу о передаче компартии 5 тыс. винтовок для вооружения крестьян. Действия Бородина были вполне естественными, поскольку в тот момент Сталин делал ставку на Чан Кай-ши и начинать борьбу с ним вовсе не входило в планы Кремля. В этих условиях лидер компартии Чэнь Ду-сю от своего собственного имени направил в Коминтерн докладную записку, доказывающую, что участие коммунистов в Гоминьдане должно быть заменено “союзом двух партий извне”.

На пленуме ЦК КПК, проходившем 12-18 июля, Чэн Ду-сю предложил резолюцию о выходе коммунистов из Гоминьдана. Только благодаря настойчивому вмешательству Войтинского ее принятия удалось избежать. Тем не менее, по ряду вопросов пленум занял довольно радикальную позицию. В итоговых документах говорилось о необходимости достижения “своей собственной политической независимости”, об организации через Гоминьдан “революционного подъема мелкой буржуазии”, о “завоевании руководства национальной революцией со стороны партии пролетариата” и т.п. Нельзя не видеть, что эти формулировки шли в русле решений 6-го пленума ИККИ, отражавших позицию Зиновьева.

Радикализм оценок был характерен в то время не только для китайских коммунистов, но и для некоторых работников Коминтерна, занимавшихся китайской проблематикой. Например, в сентябре 1926 года Троцкий сделал ссылку на доклад о тактике КПК в отношении Гоминьдана, подготовленный группой сотрудников Коминтерна в Китае и направленный в Москву после майского пленума ЦИК Гоминьдана. В докладе предлагалось постепенно перейти от участия в Гоминьдане к блоку двух отдельных партий³⁹. Все это говорит о том, что в тот период сталинская стратегия в Китае постоянно натыкалась на различные препятствия, связанные не столько с объективным ходом событий, сколько с несогласованностью действий между Коминтерном и ЦК ВКП(б), а порой с прямым противодействием со стороны оппозиции. Требовалась срочная корректировка курса Коминтерна.

Положение усугублялось тем, что на события в Китае наложился кризис в советско-британских отношениях, вызванный вмешательством СССР во внутренние дела Англии в связи со всеобщей стачкой, охватившей Британские острова в начале мая. Такое вмешательство явилось во многом тоже результатом политики Зиновьева, который еще в сентябре 1925 года обозначил Англию как страну, где наметился революционный подъем. В момент начала стачки Зиновьев раздул революционный психоз. Это выразилось не только в призывах к массовым революционным действиям, но и привел к тому, что советские профсоюзы стали переводить крупные денежные суммы бастующим шахтерам. Но никакого перерастания забастовки в политическую не произошло, так как никто в руководстве английских профсоюзов, да и среди самих бастующих и не помышлял о захвате власти. 12 мая всеобщая забастовка прекратилась также организованно, как и началась. Предсказания Зиновьева потерпели провал. Общий итог политики Коминтерна в английском вопросе был таков: революции в Англии мы не получили, деньги истратили впустую, да еще испортили отношения с британскими властями. Не случайно в то время в печати получила распространение карикатура, на которой изображался Зиновьев на трибуне, мечущий громы и молнии по поводу мировой революции, в то время как на заднем плане нарком иностранных дел Чичерин озабоченно почесывал в затылке.

Вполне закономерным явился поэтому тот факт, что 8 и 15 мая Сталин одно за другим направил два письма членам делегации ВКП(б) в Коминтерне, где подверг критике фракционную деятельность Зиновьева. Выступая 8 июня в Тифлисе на собрании рабочих железнодорожных мастерских, Сталин заявил: “…Если неправильно положение о прочности стабилизации капитализма, то столь же неправильно противоположное положение о том, что стабилизация кончилась, что она ликвидирована и что мы вступили теперь будто бы в период высшего подъема революционных бурь”

Это был прямой выпад против политики Зиновьева. Скоординированная атака на интернационал-коммунистов началась. На объединенном пленуме ЦК и ЦКК, проходившем 14-23 июля 1926 года, Сталин обвинил оппозицию в “скатывании на почву ультралевого самообмана и “революционного” авантюризма”, в отрицании частичной капиталистической стабилизации и переходе “на путь путчизма”. Июльский пленум вывел Зиновьева из состава Политбюро. Как отмечал чуть позднее Троцкий, именно в этот период в позиции Сталина и его сторонников проявилась тенденция “подменять политику дипломатией”.

В августе-сентябре в советской и коминтерновской печати развернулась широкая кампания против Зиновьева, Каменева и Троцкого. Оппозиция обвинялась в создании “международных блоков” с “ультралевыми” группировками и использовании аппарата Коминтерна для распространения своих взглядов и настраивания зарубежных компартий против ВКП(б). 23-26 октября состоялся объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП(б), на который была приглашена делегация ИККИ в лице представителей наиболее влиятельных компартий. Пленум принял резолюцию, где указывалось, что, поскольку Зиновьев не представляет позицию ВКП(б), то его дальнейшее пребывание на должности председателя Коминтерна является невозможным. Резолюция была поддержана делегацией ИККИ. После того, как эта резолюция была одобрена центральными комитетами ведущих партий Коминтерна, Зиновьев был вынужден уйти в отставку (21 ноября 1926 года).

На 7-ом пленуме ИККИ (22 ноября - 16 декабря 1926 года) пост председателя Коминтерна был вообще упразднен. Очевидно, Сталин решил больше не рисковать, устраняя саму основу того, что ему вновь пришлось бы иметь дело с параллельным центром выработки и проведения внешней политики. На пленуме Сталин взял разработку китайского вопроса непосредственно на себя. Основные тактические установки были изложены им в выступлении в китайской комиссии ИККИ 30 ноября. Сталин однозначно высказался за продолжение пребывания коммунистов в Гоминьдане, подчеркнув, чтя “выход китайских коммунистов из Гоминьдана в настоящем время был бы глубочайшей ошибкой”. Он также предостерег против создания крестьянских Советов, назвав это “забеганием вперед”. Особый акцент в его речи был сделан на “антиимпериалистический”, освободительный характер китайской революции и роли в ней национально-революционной армии.

Резолюция по китайскому вопросу, принятая пленумом, уже не выпячивала роль коммунистов и пролетариата, как это было при Зиновьеве. Коммунистам предписывалось оставаться в Гоминьдане и даже предлагалось войти в состав кантонского национального правительства. При этом их задачей должно было стать превращение Гоминьдана в “истинно национальную партию”, путем “сплочения левого крыла и установления тесной связи с ним”, не пытаясь самим “захватить ведущие позиции”. Указывалось также на необходимость “удара по экономическим основам империалистической власти” в Китае через национализацию железных дорог, концессий и других предприятий, принадлежавших иностранному капиталу. Как видим, на этот раз положения резолюции шли строго в русле принципов сталинской стратегии.

Оппозиция заняла в отношении решений пленума резко негативную позицию. Позднее в политической платформе оппозиции указывалось:

“Резолюция седьмого расширенного пленума ИККИ (ноябрь 1926) не только не дала истинно ленинской оценки мощному развитию событий в Китае, но целиком и полностью перешла на меньшевистские позиции… В резолюции, сколь невероятным это может показаться, ни слова не сказано о первом контрреволюционном перевороте Чан Кай-ши в марте 1926 года. Ни слова не сказано о расстрелах рабочих и крестьян и других репрессивных мерах, осуществленных кантонским правительством в целом ряде провинций в течение лета-осени 1926 года… Ни одного слова о подавлении рабочих забастовок кантонским правительством… Ни одного слова о попытках кантонского правительства задушить крестьянское движение… Отсутствуют требования вооружения рабочих или призывы к борьбе с контрреволюционным Главным штабом. Войска Чан Кай-ши рассматриваются в этой резолюции как революционная армия. Нет призывов к созданию ежедневной коммунистической прессы и нет ясных и четких заявлений, что мы должны иметь действительно независимую коммунистическую партию. В дополнение ко всему седьмой пленум призвал коммунистов войти в национальное правительство - шаг, который в существующих обстоятельствах мог принести только самые разрушительные последствия”.

Сопоставление платформы оппозиции и упомянутой резолюции 7-го пленума ИККИ является одним из наиболее наглядных подтверждений того, что цели Сталина в Китае были не столько революционными, сколько геополитическими. С точки зрения революционной тактики, оппозиция, безусловно, была права. Но с точки зрения внешнеполитических интересов СССР - нет. Однако Сталину приходилось облекать эти интересы в революционную форму, иначе он рисковал бы просто проиграть схватку с оппозицией. Отсюда и те явные “ошибки” и “просчеты”, на которые указывается в платформе оппозиции, но которые являлись результатом объективных трудностей, вызванных попыткой придать революционную форму нереволюционной внешнеполитической доктрине.

7-ой пленум ИККИ ознаменовался победой сталинской линии в политике Коминтерна. Однако, до полного контроля Сталина над этой организацией было еще далеко. Руководителем советской делегации в Коминтерне, а следовательно, его неформальным лидером стал Бухарин, человек независимых взглядов, являвшийся самостоятельной политической фигурой. К тому же, в этот период Сталин еще продолжал зависеть от поддержки группы Бухарина в Политбюро и вынужден был считаться с его мнением. Но даже не это было главным. Существо вопроса заключалось в том, что в самом аппарате Коминтерна, да и во многих зарубежных компартиях продолжали преобладать люди, подобранные и выдвинутые Зиновьевым. В конечном итоге именно недооценка роли функционеров среднего звена сыграла со сталинской стратегией в Китае злую шутку.

Пока Сталин вел в Москве борьбу с оппозицией, в самом Китае стратегия объединения страны стала приносить первые значимые успехи. Национально-революционная армия, приступившая в июле 1926 года к Северному походу, добилась крупных побед. К середине ноября были освобождены центральные провинции Хунань, Хубэй и Цзянси, взяты важные города Чанша, Наньчан, Ханькоу, Учан и Ухань. Победа приближалась. Следовало задуматься о будущем. В этих условиях Бородин решил несколько изменить тактику. От безоговорочной поддержки Чан Кай-ши он перешел к политике, направленной на восстановление в Гомиьдане коллективного руководства. С точки зрения будущих перспектив революции такой поворот был вполне оправдан, так как позволял бы коммунистам постепенно завладеть контролем над Гоминьданом, что было бы невозможно в условиях диктатуры Чан Кай-ши. Но с точки зрения внешнеполитической целесообразности этот курс являлся довольно проблематичным и таил в себе подводные камни, которые, как будет показано ниже, вскоре вышли на поверхность.

15 октября в Кантоне открылся пленум ЦИК Гоминьдана. На нем была принята декларация о ближайших задачах, носившая ярко выраженный антизападный характер. Помимо отмены неравноправных договоров, она предусматривала возврат иностранных концессий и запрещение деятельности иностранных банков в Китае. Пленум направил телеграмму Ван Цзин-вэю с просьбой вернуться и приступить к работе. Это последнее решение играло важную роль в планах Бородина, так как возвращение Ван Цзин-вэя позволило бы восстановить баланс в распределении властных полномочий, нарушенный “переворотом” 20 марта. Сам Чан Кай-ши на пленуме не присутствовал, так как был занят военными делами. Но он прислал телеграмму, где заявил, что заранее подчиняется всем решениям пленума.

Другим важным решением, предопределившим дальнейшую судьбу Гоминьдана, явилось постановление Политбюро ЦИК, принятое сразу после пленума, о переносе столицы национального правительства из Кантона в Ухань. 15 ноября первая группа членов правительства, а вместе с ними Бородин, отбыли на Север. 3 декабря группа прибыла в Наньчан, где располагалась ставка Чан Кай-ши. На переговорах, проходивших в течение нескольких дней, были, в частности, выработаны следующие решения: возвращение Ван Цзин-вэя, упразднение поста председателя Гоминьдана, объединение финансов. Чан Кай-ши согласился также поддержать крестьянское движение в деревне в обмен на обещание Бородина притормозить рабочие выступления в городах. Казалось, что Бородину удалось сравнительно безболезненно добиться своей цели и практичекски без сопротивления получить согласие Чан Кай-ши на восстановление коллективного руководства в Гоминьдане. Но, как обнаружилось позднее, именно это и явилось его основной ошибкой.

Прежде всего, Бородину не удалось сдержать свое обещание “притормозить” рабочее движение. Не успели члены правительства доехать до Уханя после завершения их переговоров с Чан Кай-ши, как в Наньчане вспыхнули забастовки, вызванные финансовым кризисом, состоялись рабочие демонстрации. Создается впечатление, что Бородин был просто не в состоянии контролировать ситуацию в целом ряде районов, даже если бы хотел это сделать. Это не оставляло лидерам Гоминьдана ничего другого, как самим наводить порядок и применять репрессии. Тем не менее, 13 декабря, через три дня после прибытия в Ухань, Бородин настоял на созыве пленума компартии Китая. На пленуме присутствовал представитель Коминтерна Войтинский. В принятой пленумом резолюции отмечалось, что радикализация движения масс пугает руководство Гоминьдана и толкает его “вправо”. Это может привести к развалу единого национального фронта. Поэтому от коммунистов требовалось устранить левацкие настроения в своей среде. Но это было легче провозгласить, чем сделать, поскольку коммунисты, работавшие на местах, подвергались сильному прессингу массового движения, и это отражалось на их собственном поведении. Однако сам факт проведения пленума и принятия такого решения говорит в пользу того, что Бородин пытался принять действенные меры, чтобы выполнить свое обещание, данное Чан Кай-ши.

Одновременно с пленумом ЦК КПК Бородин образовал Объединенную комиссию совета национального правительства и ЦИК Гоминьдана, которая объявила себя высшей властью до созыва очередного пленума ЦИК. На заседании 15 декабря Комиссия постановила, что столица национального правительства будет находиться в Ухане. Чан Кай-ши выразил согласие с этим решением в двух телеграммах, направленных в адрес Комиссии. Оба приведенных факта свидетельствуют о том, что в этот период Бородин и Чан Кай-ши продолжали рассматривать друг друга как партнеров и действовать на основе достигнутых договоренностей. Но вскоре этот тандем распался. Такому развитию событий способствовало одно немаловажное обстоятельство. В декабре в игру вступил мощный противник - английская дипломатия.

Пока Гоминьдан базировался только в Кантоне, англичане занимали относительно пассивную позицию, хотя и демонстрировали явно негативное отношение к национальному правительству. Однако продвижение национально-революционной армии на Север резко изменило ситуацию. Возникла серьезная угроза экономическим интересам Англии в Китае, прежде всего в Ханькоу, Шанхае и Нанкине. Обличать “руку Москвы” было уже недостаточно. Требовались активные действия на дипломатическом фронте. В середине декабря английский посланник Лэмпсон по дороге в Пекин заехал в Ухань. Он получил инструкции от своего МИДа прощупать настроения руководства Гоминьдана. Лэмпсон встретился с министром иностранных дел национального правительства Чэнь Ю-женем. В ходе переговоров Лэмпсон поставил вопрос о признании правительством Гоминьдана прежних договоров и обязательств Китая, пока они не будут изменены путем переговоров. Чэнь Ю-жэнь в свою очередь настаивал на признании Англией национального правительства. Никаких конкретных решений в ходе переговоров принято не было, но основа для дальнейших контактов была таким образом заложена.

26 декабря МИД Англии обнародовал так называемый “Рождественский меморандум”. В нем провозглашалась готовность произвести пересмотр неравноправных договоров с Китаем. С этой целью предлагалось провести переговоры с правительством, имеющим полномочия вести такие переговоры. Указывалось также, что власть пекинского правительства сократилась практически до нулевой отметки. “Рождественский меморандум” был явным реверансом в сторону Гоминьдана. Он, конечно, еще не являлся формальным признанием национального правительства, но уже ставил последнее на один уровень со всеми другими политическими группировками, претендующими на верховную власть в Китае. Гоминьдановцам как бы давалось понять, что до их полного признания остается всего лишь один шаг и при “правильном” поведении с их стороны этот шаг будет сделан.

Маневры Лондона серьезно обеспокоили Москву. Между двумя столицами началось усиленное перетягивание каната. Бородин немедленно приступил к осуществлению контршагов. На заседании Объединенной комиссии 13 декабря он поставил на обсуждение вопрос об отношениях с Англией. В выдвинутом им проекте резолюции предлагалось одобрить переговоры Чэнь Ю-жэня с Лэмпсоном. В то же время указывалось, что условие Англии о дипломатическом признании в обмен на подтверждение обязательств по неравноправным договорам является неприемлемым. Резолюция предусматривала быстрое обнародование итогов переговоров, чтобы ознакомить общественность с позицией Лондона, не желающего отказаться от привилегий в Китае. Данная резолюция была важна тем, что затрудняла закулисные комбинации отдельных членов гоминьдановского руководства, хотевших сближения с Англией.

На следующий день после публикации “Рождественского меморандума” Бородин выступил перед Объединенной комиссией с инициативой принятия мер контрпропагандистского характера. Через два дня Отдел пропаганды Гоминьдана выпустил специальную директиву, где обозначались следующие цели: усиление антибританских действий; разъяснение того, что британские предложения подорвут японские позиции в Северо-Восточном Китае; проведение работы с японцами в том направлении, что победа национальной революции не затронет японских интересов⁵². Политическая линия, изложенная в директиве, преследовала две цели. Во-первых - раскрутить волну антибританских настроений среди населения и затруднить таким образом сделку правых лидеров Гоминьдана с Англией. Во-вторых, вызвать осложнения в англо-японских отношениях. Усилиями Бородина обе эти цели были в общем и целом достигнуты.

В начале января в Ханькоу состоялись мощные антибританские демонстрации. 4 января созванный по инициативе хубэйского совета профсоюзов митинг потребовал вывести английские войска с территории британской концессии в Ханькоу. Чэнь Ю-жэнь обратился к администрации концессии с просьбой удалить солдат. Народ прорвал созданные англичанами заграждения и ворвался на территорию концессии. Британские солдаты были вынуждены перебазироваться на корабли. Несколькими днями позже революционно настроенная толпа захватила английскую концессию в Цзюцзяне.

После этих событий отношения между Англией и Гоминьданом вновь обострились. Не увенчались успехом и попытки Лондона сколотить единый антигоминьдановский фронт великих держав. Этому во многом способствовала позиция, занятая Токио. Лондону не оставалось ничего другого, как обрушить весь свой гнев на Москву, обвинив ее в том, что она препятствует нормализации отношений с Гоминьданом. Англичане развернули в Европе мощную антисоветскую кампанию, приведшую в мае 1927 года к разрыву дипломатических отношений между двумя странами. Может быть, этого и не произошло бы, если бы в Лондоне знали, что их увертюры были встречены весьма благожелательно в некоторых влиятельных кругах Гоминьдана.

В те самые дни, когда антибританские выступления достигли наивысшего накала, в Наньчан прибыла вторая группа членов гоминьдановского правительства, следовавшая в Ухань. Чан Кай-ши воспользовался этим для созыва Политбюро ЦИК Гоминьдана. Заседание состоялось 3 января. Чан Кай-ши неожиданно предложил, что, с учетом военной угрозы Ухани со стороны войск пекинского правительства, необходимо, чтобы столица Гоминьдана временно размещалась в Наньчане. Аргументы Чан Кай-ши показались присутствовавшим довольно убедительными, и его предложение было принято. В действительности, маневр Чан Кай-ши был связан с другими причинами. Во-первых, в начале января в генералитете национально-революционной армии наметился раскол на две группировки - наньчанскую во главе с Чан Кай-ши и уханьскую, возглавляемую Тан Шэн-чжи. По оценке А. Благодатова: “…Этот раскол произошел никак не из-за принципиального различия их идеологий, а из-за личных антипатий между Тан Шэн-Чжи и Чан Кай-ши. Генерал Тан Шэн-чжи был дубанем провинции Хунань, одним из самых крупных помещиков этой провинции и крупным предпринимателем… Стремясь вернуть свои владения, Тан Шэн-чжи примкнул к Уханьскому правительству”.

С этой оценкой вполне можно согласиться. Было бы весьма странно трактовать взгляды Тан Шэн-чжи как “левые”. Его поддержка уханьского правительства объяснялась чисто прагматическими соображениями. В январе 1927 года в беседе с одним из начальников политотдела корпусов Тан Шэн-чжи сказал следующее: “Я теперь знаю, что такое Гоминьдан. Это не партия, а диктатура Чан Кай-ши. Что Чан Кай-ши предложит, с тем все соглашаются, и никто не осмеливается выступить против…

Я знаю, что они решили остаться здесь, во-первых, потому, что боятся меня (у меня больше сил), во-вторых, у меня в Хубэе и Хунани развитое общественное движение, которое руководится КПК, этого они также боятся. Они смотрят на национальное правительство как на собственность и скрывают его в Наньчане”.

Тан Шэн-чжи правильно ухватил суть проблемы. Переехать в то время в Ухань Чан Кай-ши не мог по той простой причине, что это поставило бы его в подчиненное положение к Тан Шэн-чжи. Честолюбивый Чан Кай-ши, сделавший заявку на роль бесспорного лидера Гоминьдана, вряд ли согласился бы на вторую роль. Помимо этого, он и его сторонники были весьма обеспокоены размахом народных выступлений в Ханькоу, Кантоне и других промышленных центрах. В контактах с советскими военными советниками они не скрывали своего отношения к так называемым “беспорядкам”. Так, например, через день после упомянутого заседания Политбюро ЦИК Гоминьдана Блюхер направил Бородину следующую телеграмму: “Последние сведения о рабочем и крестьянском движении, особенно в Гуандуне, приводят многих в панику. Виновником считают КПК. В связи отчасти с этой причиной идут секретные переговоры о выходе КПК из Гоминьдана… Положение требует вашего приезда, а то Чан Кай-ши обработает всех в свою пользу. Даже этих беспринципных левых”

Бородин однако ехать в Наньчан отказался. Вместо этого он созвал 7 января совещание Объединенной комиссии, на которой было решено послать Чан Кай-ши делегатов и телеграмму с требованием приехать в Ухань. Чан Кай-ши был вынужден согласиться. Он прибыл в Ухань 12 января.

Переговоры Бородина и Чан Кай-ши шли не просто, несмотря на внешнюю дружелюбность и радушный прием. Об этом, например, свидетельствует выступление Бородина на банкете по случаю приезда Чан Кай-ши. В мемуарах Чан Кай-ши вспоминал, что тогда Бородин высказал следующее предупреждение в его адрес: “Товарищ Чан, мы с вами работали вместе в течение трех лет; вы очень хорошо знаете, что мы не можем позволить тем, кто является антикоммунистом, выступает с антирабочих и антикрестьянских позиций, присутствовать в наших рядах”.

Чан Кай-ши в свою очередь в одной из бесед с Бородиным стал вдруг рассуждать о “красном империализме” и дал понять Бородину, что тот подрывает политику союза между Россией и Гоминьданом, завешанную Сунь Ят-сеном. В конечном счете Чан Кай-ши вынужден был все же согласиться на переезд правительства в Ухань, сделав, однако, оговорку для себя лично на том основании, что он должен находиться ближе к фронту. Но победа Бородина оказалась “пирровой”. С этого момента его отношения с Чан Кай-ши стали прогрессивно ухудшаться. Вернувшись 27 января в Наньчан последний заявил своим приближенным: “Я надеюсь, что партия и правительство единогласно потребуют прекращения деятельности Бородина в Китае. Нам не следует уделять очень много внимания тому, что о нас говорят иностранцы. Мы должны сохранять свою собственую независимую позицию в отношении революции”.

В начале февраля Чан Кай-ши уже стал открыто требовать отставки Бородина и его отъезда в Москву. Можно утверждать, что Бородин совершил серьезный психологический просчет, во многом обусловивший последующий провал сталинской стратегии в Китае. Бородин недоучел силы бонапартистских устремлений Чан Кай-ши, амбициозности его характера и сильно задел его самолюбие. Вместо того, чтобы использовать честолюбие Чан Кай-ши в интересах политики Москвы, он фактически антагонизировал его. Он также переоценил лидерский потенциал других руководителей Гоминьдана, в частности, Ван Цзин-вэя. Это были не столько политические, сколько технические ошибки, но они сыграли роковую роль.

Ухудшение отношений между Чан Кай-ши и Бородиным немедленно отразилось на взаимоотношениях между Наньчаном и Уханем. В середине февраля в Ухане уже вовсю проводилась кампания против “личной диктатуры” Чан Кай-ши. 21 февраля было объявлено о том, что в Ухане начинает официально действовать национальное правительство и ЦИК Гоминьдана. 10-17 марта был проведен третий пленум ЦИК, который принял важные решения по утверждению принципа коллективного руководства. Пост председателя ЦИК был ликвидирован. Его заменил президиум ЦИК в составе девяти человек. Список членов ЦИК начинался с имени Ван Цзин-вэя, хотя он пока находился за границей. Но это должно было подчеркнуть лидирующую роль последнего в Гоминьдане. Таким же образом был ликвидирован пост председателя Военного совета, который был также заменен президиумом. И в этом списке на первом месте значился Ван Цзин-вэй. Была принята резолюция, подтверждавшая союз между компартией и Гоминьданом. Впервые коммунисты вошли в правительство. Они получили два портфеля - министра труда и министра земледелия. Важным, с точки зрения сталинской стратегии, стало введение запрета для руководителей Гоминьдана вступать в переговоры с иностранными державами без разрешения министра иностранных дел.

Чан Кай-ши под предлогом занятости на фронте на пленуме отсутствовал. Тем не менее, в ряде своих выступлений он дал понять, что признает решения пленума. Видимо, именно это послужило поводом для того, чтобы Сталин 5 апреля на конференции московской парторганизации заявил, что Чан Кай-ши является борцом против империализма, что он подчинился дисциплине Гоминьдана и что поэтому он является надежным союзником. Но, как очень скоро выяснилось, обещания Чан Кай-ши явились всего лишь политическим маневром, чтобы выиграть время и подготовить силы для настоящего переворота.

После завершения пленума события стали развиваться с нарастающей быстротой. В самом начале апреля в Китай прибыл Ван Цзин-вэй. Первым местом его остановки стал Шанхай, который всего несколько дней до этого был занят гоминьдановскими войсками. Во время пребывания в Шанхае Ван Цзин-вэй провел встречи с некоторыми видными представителями Гоминьдана и с самим Чан Кай-ши. Последний пытался убедить Ван Цзин-вэя избавиться от Бородина и разорвать союз с коммунистами. Но Ван Цзин-вэй не поддался этому давлению. Напротив, он встретился с генеральным секретарем КПК Чэнь Ду-сю и достиг с ним взаимопонимания по ряду важных вопросов. 5 апреля в газетах было опубликовано их совместное заявление, где указывалось на необходимость сохранения единства в революционном лагере и отрицалось, что коммунисты когда-либо считали необходимым свергнуть “дружественную партию” Гоминьдан. Вечером того же дня Ван Цзин-вэй поспешно отбыл в Ухань. В письме, направленном Чан Кай-ши перед отъездом, он подчеркнул, что “дух 1924 года не может быть принесен в жертву, партийная дисциплина должна поддерживаться и единство партии должно быть сохранено”. Таким образом, Ван Цзин-вэй не согласился санкционировать заявку Чан Кай-ши на главенствующую роль в партии и государстве, видимо, полагая, что при поддержке Бородина он сможет заполучить эту роль для себя. Чан Кай-ши, конечно, с этим согласиться не мог. Сразу же после отъезда Ван Цзин-вэя в Ухань он запустил колесо подготовки государственного переворота.

6 апреля вечером Чан Кай-ши распорядился передислоцировать на левый берег Янцзы проуханьские 2-ой и 6-ой корпуса, а также колеблющиеся 14-й и 17-й корпуса. В Нанкин на смену 6-му корпусу были введены части 1-го корпуса, верного Чан Кай-ши. Только 9 апреля штаб 6-го корпуса получил приказ оставаться в Нанкине и не повиноваться Чан Кай-ши. Но было уже поздно. В общей сложности Чан Кай-ши удалось сосредоточить в этом районе 20 верных ему дивизий, в то время как им могло противостоять только пять-шесть дивизий проуханьской ориентации. Конечно, эти войска вполне могли продержаться до подхода главных сил из Уханя. Подобный вариант, видимо, рассматривался, так как сразу же после приезда в Ухань Ван Цзин-вэя национальное правительство приняло решение о переводе столицы в Нанкин, и войска 4-го и 11-го корпусов были погружены в пароходики и джонки для отправки вниз по Янцзы. Такое развитие событий не на шутку встревожило Чан Кай-ши. Вот что вспоминает об этом А. Благодатов: “13 апреля вечером ко мне нежданно-негаданно зашел Чан Кай-ши. Он был одет в гражданское платье - длинный черный халат, поверх него темная шелковая куртка. Обычно он носил военную форму. Чан Кай-ши был сильно взволнован. Сначала он справился о нашей жизни, а затем спросил, нет ли известий от Галина^*. Тут же не дожидаясь ответа, он сказал, что ему совершенно непонятно движение 4-го и 11-го корпусов по Янцзы на Аньцин”.

Готовился Чан Кай-ши в тот момент к бегству или нет, сказать сейчас трудно. Но ситуация, похоже, была критической. Действительно, перенос столицы в Нанкин неминуемо означал бы столкновение с войсками Чан Кай-ши и начало гражданской войны уже внутри Гоминьдана. Этим, естественно, воспользовалось бы пекинское правительство, которое при поддержке Запада могло бы нанести поражение обоим армиям Гоминьдана, ослабленным междоусобицей. В любом случае дело объединения страны было бы сорвано. А это никак не входило в расчеты Сталина. Поэтому вполне закономерным представляется тот факт, что 13 апреля решение о наступлении на Нанкин было отменено. Очевидно, Москва отказалась дать санкцию на начало войны против Чан Кай-ши, а решение такого рода не могло, конечно, быть принято Бородиным самостоятельно. Вместо этого был отдан приказ наступать на Север против пекинского правительства.

В это время Чан Кай-ши уже перешел свой Рубикон. Рано утром 12 апреля войска генералов Чжоу Фэн-ци и Бан Чун-си атаковали рабочие дружины в Шанхае. Отдельные очаги сопротивления были быстро подавлены. Помещения профсоюзных организаций разгромлены. Многие коммунисты и левые гоминьдановцы были арестованы, а некоторые из них казнены. Состоявшаяся на следующий день демонстрация протеста была расстреляна. Репрессии против коммунистов и других сторонников уханьского правительства были предприняты затем в целом ряде крупных городов, в том числе в Нанкине и Кантоне. Настоящий переворот Чан Кай-ши состоялся. Под его контролем оказалась значительная часть территории, освобожденной до этого гоминьдановской армией, включая ряд стратегически важных районов на побережье.

Примечательно, что в первые дни после переворота Москва сохраняла глубокомысленное молчание по поводу происшедших событий. Каналы общения с Чан Кай-ши продолжали оставаться открытыми. Советские военные советники по-прежнему работали в его ставке и подчиняющихся ему частях. Похоже, что Сталин даже после переворота не видел особых причин для разрыва с Чан Кай-ши, коль скоро тот продолжал вести борьбу против пекинского правительства и содействовать объединению страны. Только 21 апреля в “Правде” были опубликованы тезисы для пропагандистов, одобренные ЦК ВКП(б) и отражавшие, следовательно, точку зрения Сталина. В них, в частности, говорилось: “Переворот Чан Кай-ши знаменует собой отход национальной буржуазии от революции, нарождение центра национальной контрреволюции и сделку правых гоминдановцев с империализмом против китайской революции”.

Политическое линчевание, таким образом, состоялось. Чан Кай-ши был переведен из лагеря союзников в лагерь противников. Что же послужило причиной столь резкого политического поворота? Определенный намек содержится во фразе, где упоминается “сделка с империализмом”. Дело в том, что 18 апреля Чан Кай-ши образовал в Нанкине свое собственное правительство под председательством Ху Хань-мина. Обращаясь к членам Гоминьдана с объяснением мотивов своих действий, Чан Кай-ши заявил, что стремился не допустить превращения компартии Китая в “доминирующий фактор китайской политики”. В его заявлении был и такой фрагмент: “Члены Гоминьдана твердо едины, но коммунисты пытаются разъединить нас… Они подняли народное волнение и сделали его мощным фактором в политической борьбе… Насилие и беспорядки, осуществляемые коммунистами с неизбежностью подталкивают заинтересованные великие державы к созданию против нас единого фронта”.

Упоминание о “заинтересованных великих державах” не могло пройти мимо внимания Сталина. Для него данная фраза могла значить только одно: Чан Кай-ши намерен пойти на сделку с Западом за счет отношений с СССР. Характерно, что Советский Союз даже не упоминался в выступлении, хотя и являлся основной и, пожалуй, единственной опорой Гоминьдана. Ссылка на “единый фронт” великих держав могла трактоваться таким образом, что Чан Кай-ши вообще не относит СССР к числу великих держав, поскольку возможность его присоединения к этому самому “единому фронту” выглядела совершенно невероятной. Все это наводило на мысль, что Чан Кай-ши гораздо больше заинтересован в налаживании отношений с Западом (великими державами), чем в союзе с Россией. Этого Сталин уже допустить не мог. Поэтому он и отказался от дальнейшей поддержки Чан Кай-ши. Обманув доверие Сталина, Чан Кай-ши совершил главную стратегическую ошибку своей жизни. Вообразив себя корифеем высокой политики, который может запросто разыгрывать друг против друга великие державы, он явно переоценил свои силы. Выйдя на профессиональный ринг международной политики, он оказался не в своей весовой категории и не смог достаточно долго “держать удар” маститого политического оппонента, каковым являлся Сталин. Это и привело Чан Кай-ши в конце концов к жестокому политическому поражению, сделав его невольным изгнанником в своей собственной стране.

Разрыв с Чан Кай-ши с точки зрения Сталина еще не означал поражения для его китайской стратегии. Он по-прежнему считал не только возможным, но и необходимым дальнейшее продвижение на Север с целью объединения страны. Благо, у уханьского правительства сил для этого было достаточно. По численности и по вооружению они превосходили войска Чан Кай-ши и могли справиться с этой задачей и без него. К тому же предполагалось, что на помощь уханьцам придут части генерала Фэн Юй-сяна, базировавшегося на Северо-Западе страны и также поддерживаемого Москвой. Соединение с войсками Фэн Юй-сяна и стало главной стратегической задачей следующего этапа кампании. К сожалению, успешные военные действия были не в состоянии предотвратить те неблагоприятные политические процессы, которые стали развиваться в Ухане после переворота Чан Кай-ши.

Важной вехой на пути к развалу единого национального фронта явился 5-ый съезд компартии Китая, открывшейся 27 апреля. Основной целью съезда было проанализировать новую ситуацию, вызванную расколом в Гоминьдане, и соответствующим образом изменить тактику КПК. В качестве гостей на съезд были приглашены руководители Гоминьдана. В ходе работы съезда отчетливо проявилось две линии в подходе к перспективам китайской революции. Значительная часть делегатов требовала ее “углубления”, настаивая на радикальной аграрной программе. В то же время представитель Гоминьдана Сюй-Цянь в своей речи дал ясно понять, что Гоминьдан против аграрной революции.

Коминтерн был представлен на съезде индийским коммунистом М. Роем, симпатизировавшим троцкистско-зиновьевской оппозиции. Рой проявил радикализм взглядов еще на 2-ом конгрессе Коминтерна, когда выступил против тезисов Ленина по национальному и колониальному вопросу. Теперь Рой фактически ассоциировал себя с делегатами, настаивавшими на “углублении” революции и приостановлении Северного похода. Он заявил, что сперва надо укрепить революционную власть в провинциях, подконтрольных уханьскому правительству, а в случае неудачи даже отступить обратно в Кантон. Эта точка зрения получила горячую поддержку со стороны гуандунской делегации, заинтересованной в возвращении лояльных частей, которые могли бы положить конец антикоммунистическим репрессиям со стороны местных генералов, солидаризовавшихся с Чан Кай-ши⁷¹.

Хотя Рой был давним знакомым Бородина еще по Мексике и был, в сущности, обязан последнему своей карьерой в Коминтерне, это не остановило его, чтобы выступить против линии главного политического советника. Бородин оказался в сложном положении. Он не мог запретить Рою говорить, и тот увлек за собой значительную часть съезда. С большим трудом удалось Бородину переломить ситуацию и провести в конце концов свою линию. Это не смогло уже, однако, исправить того негативного впечатления, которое произвел на руководителей Гоминьдана весь характер дискуссии и настрой делегатов. Подлил масла в огонь и сам Рой, который не очень церемонился в подборе формулировок. В присутствии Ван Цзин-вэя и других лидеров Гоминьдана он, например, заявил: “Коммунистическая партия входит в правительство, поскольку это революционное правительство. На нынешнем этапе революции гегемония принадлежит пролетариату и он участвует в национально-революционном правительстве, чтобы использовать государственный аппарат в качестве инструмента завоевания гегемонии”.