Почерк, орфография, смысл

Размещено на http://www.allbest.ru/

Почерк, орфография, смысл

Васильев К.Б.,

главный редактор издательства «Авалонъ»

Аннотация

Автор статьи, филолог, рассуждает о том, что определённая часть так называемых мудрых высказываний и афоризмов - не более чем банальности, и какие-то из них, считающиеся неоспоримыми истинами, не имеют смысла и являются ложными утверждениями, например, хорошо известные «Нет правила без исключения» и «Исключение подтверждает правило». Взяв за основу высказывание Ганди «Плохой почерк - признак недостаточного образования», автор высказывает свою точку зрения: тщетны усилия педагогов научить чему-либо, включая чистописание и правописание, если ученик не имеет природных способностей к указанным предметам. Утверждается приоритет смысла во всех видах высказываний, включая философские. Автор, приводя примеры из переводных произведений, таких как «Автобиография» Ганди и очерк Оскара Уайльда «Упадок лжи», доказывает, что иностранные писания неизбежно доходят до русского читателя с мелкими или значительными искажениями, и чем сложнее излагал автор свои идеи в подлиннике, тем труднее донести их до потомков через ряд переводов; в качестве примера приводятся некоторые философские взгляды Спинозы в изложении Фейербаха и в переводе с немецкого языка на русский.

Ключевые слова: афоризмы, отвлечённые понятия, почерк, Махатма Ганди, школьное обучение, правописание, Спиноза, Фейербах, смысл, «Опыт о человеке».

Перелистывая очередную подборку крылатых выражений и мудрых мыслей, народных и авторских, мы обнаруживаем, что значительную долю составляют банальности. Изобилуют заезженные поговорки, друг другу противоречащие или одна другую опровергающие. Повторяются давние остроты, тонкость которых не улавливает или не оценивает по достоинству потомок. Некоторые фразы содержат игру слов, подчас забавную, но забавностью всё и ограничивается. Мы вязнем в занудных поучениях о праведности и добродетели, которые дошли до нас через столетия и даже тысячелетия от дряхлых старцев и скопцов; они, старцы и скопцы, утратившие способность удовлетворять плотские желания, глядя на молодёжь, жаждущую, как сказал бы Пушкин, своенравно скакать в поле гладком и широком, мучились бессильной завистью или раздражались до злобы и придумывали бесчисленные душеспасительные назидания, дабы с помощью оных держать в стойле, на привязи, в узде и с шорами на глазах отроков - ретивых жеребцов, бьющих нетерпеливо копытом, и особенно отроковиц, чтобы те сидели целый день взаперти, избегая мирских соблазнов и сберегая для будущего законного супруга своё девство.

Некоторые крылатые высказывания, туманные по смыслу или смысла не имеющие, являются набором звучных слов. Они воздействуют на слух и, не проникая глубоко в сознание, будоражат своим совокупным звучанием наши чувства, как их будоражит музыка.

В подобных сборниках немало вроде как умных фраз, которые, однако, не раскрывают суть какого-либо явления, не проникают в основу людских поступков и взаимоотношений, не высвечивают ту или иную сторону человеческой деятельности. Они не являются афоризмами. Афоризм, как я понимаю, отличается от остальных речений глубиной содержания и краткостью формы. Правда, кто-то при определении афористичности содержанием пренебрегает, довольствуясь краткостью и выразительностью.

По каким показателям отсеивать плевелы, оставляя зёрна, и с каким мерилом приступать к отбору неоспоримых перлов? Проще говоря, что считать мудрым? Имея дело с настоящими зёрнами и перлами, то есть жемчужинами, мы с помощью зрения и осязания, прибегая к измерению и взвешиванию, рассортируем их по размеру и качеству, назначим каждому сорту соответствующую цену в рублях, мы отбросим плевелы, отбракуем заодно гниль и лом. Но мы никогда не придём к соглашению по поводу того, как определять наличие или степень мудрости - понятия отвлечённого. Давайте, по крайней мере, согласимся, что человек не становится мудрым благодаря многолетней учёбе. И мудрость не созревает по мере чтения и не достигает полной зрелости после прочтения всех капитальных книг, написанных признанными любомудрами.

Наличие густой лицевой растительности, чуть ли не обязательной для звания мудреца, тоже не указывает на великий ум; в этом я согласен с народным речением: «Мудрость в голове, а не в бороде». Однако я не соглашаюсь, когда мне приводят со значительным видом народную поговорку: «Лжи много, а правда одна» - доказывая, что правда обладает неоспоримым преимуществом и всегда торжествует над ложью. Я вижу в поговорке безличное предложение, основу которого составляют два отвлечённых существительных, ложь и правда, за которыми стоят отвлечённые понятия, и нет ни малейших оснований утверждать, что одно из понятий количественно или качественно отличается от другого. Правды не может быть больше или меньше, чем лжи, никто не сумеет определить и доказать количественные различия, используя аршины, пуды или иные единицы измерения. Правду нельзя поставить впереди, выше или ниже лжи, ибо она не длиннее и не короче, не занимает больше или меньше объёма, ей не присвоен порядковый номер в каком-то нормативном документе. Правда и ложь одинаковы с точки зрения пользы, вреда или выгоды. Правда не лучше и не хуже лжи, все оценки субъективны. С таким же успехом, вернее, столь же необоснованно я могу провозгласить, поменяв местами существительные в исходной фразе, что правды много, а ложь одна.

Пытаясь вникнуть в долгие рассуждения Платона или Аристотеля о правде, добре, добродетели, мудрости и благе, я никак не могу уловить суть, и оказываются напрасными мои ожидания услышать убедительные выводы и окончательные определения. Вздохнув сокрушённо, я откладываю мудрёные писания и вместо них перечитываю... Нет, не «Женитьбу Фигаро», как советовал пушкинский Моцарт своему другу Сальери на случай, если того одолеют чёрные мысли. Я открываю шекспировского «Гамлета» и перечитываю вторую сцену второго акта, где датский принц в какой-то момент изрекает, вернее, бросает по ходу разговора: «There is nothing either good or bad, but thinking makes it so». На мой взгляд, очень верное суждение: на свете нет хороших или плохих вещей, только человек считает что-то хорошим, что-то плохим.

После своего сокращённого переложения приведу литературный перевод М.Л. Лозинского: «Нет ничего ни хорошего, ни плохого; это размышление делает всё таковым».

Вроде бы не к чему придраться, и нужно ли, есть ли повод придираться? Однако у меня возникает ощущение, что переводчик, хотя он, скорее всего, понял смысл, не сумел выразить его должным образом. В первой части русского предложения два, даже три идущих подряд отрицания, и мне трудно определить, что опровергается, что утверждается: «Нет ничего ни хорошего, ни плохого». Так есть ли хорошее и плохое или их нет? Мне кажется также, что thinking не является размышлением. Предаваясь размышлениям, мы какое-то время обдумываем, взвешиваем, сравниваем, потом выносим решение: это следует считать добром, а то злом. Шекспир имел в виду обыденное человеческое восприятие и нашу привычную оценку. В природе нет деления на положительные и отрицательные явления, не существует и сравнительного анализа, а человек сравнивает и оценивает на основе своих предпочтений: такая-то погода, такой- то климат хороший; такие-то места, например, болота и пустыни, плохие; какое-то одно время года лучше остальных.

Личные представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, зачастую расходятся с общественными. В заповедях нас предостерегают от воровства, называя его злодеянием; воровство занесено в уголовные кодексы как преступление, за которое предусмотрено наказание. Но какие-то члены общества искренне радуются и поздравляют другу друга с удачно проведённым ограблением: хорошо мы дело провернули, а плохим исходом было бы попасть в руки полиции. Если из награбленного какие-то суммы будут брошены нищим на паперти, опущены в церковную кружку на содержание старого храма или переданы на возведение нового, грабители даже возгордятся, считая, что проявили богоугодную щедрость, нищие будут им благодарны, как и священнослужители, подозревающие или знающие происхождение денежного пожертвования. Если украденные деньги, как это было в разгар революционной активности в России в начале двадцатого века, тратились на правое дело - на деятельность кружка или партии, замышлявшей свергнуть монархию, разрушить существующий государственный строй - с их точки зрения, мир насилья, то, опять же, преступники чувствовали себя героями, и какая-то часть общества не осуждала их, считая не ворами, а борцами за справедливость. Общие понятия подвержены колебаниям в зависимости от состояния общества; так, в советское время у нас сложилось и укоренилось мнение, даже уверенность в том, что в дореволюционной России деятельность правительства в любой период была направлена против народа, что аристократия и власти постоянно придумывали новые способы и методы, дабы усилить угнетение низов.

Критикуя переводчика Лозинского - в пределах одной фразы, - я должен признать, что, хотя высказывание в оригинале несложно по грамматике и лексике, я сам затрудняюсь предложить поэтический перевод, несложный по форме и точно передающий смысл. Передам ещё раз мысль Шекспира канцелярским слогом: представления о хорошем и плохом, понятия добра и зла существуют только в человеческом сознании. Посему народная мудрость, будто «Лжи много, а правда одна», является ложным утверждением и, не побоюсь этого слова, бессмыслицей.

Я чуть было не написал, что означенные представления и понятия являются атрибутами человеческого мышления, но вовремя спохватился: мышление и атрибуты мне лучше не трогать, дабы не оказаться профаном, рассуждающим о вещах, кои за пределами его разумения. В своё время я попытался восполнить пробелы в своём университетском образовании и, среди прочего, взялся читать Людвига Фейербаха, его «Историю философии»; знакомясь, с помощью Фейербаха, с философскими воззрениями Спинозы, я прочитал следующее: «Определения, выражающие сущность бога, или атрибуты, суть мышление и протяжение, в которые заключены все вещи. Поэтому все отдельные вещи не что иное, как состояния атрибутов бога или виды и способы, выражающие атрибуты бога известным образом...» Я сохранил добросовестно курсивы, которые присутствуют у Фейербаха, а именно в первом томе из трёхтомного собрания его сочинений, и я сохраняю написание бог, следуя оригиналу, то есть русскому переводу, напечатанному советским издательством «Мысль» в 1967 году, когда все так писали и печатали означенное слово, а у Фейербаха оно, конечно, начиналось с прописной буквы: Gott, но не потому, что немецкий философ трепетно относился к имени божьему, а потому что в немецком правописании все существительные начинаются с большой буквы, так что и не определить, пишущий почитает что-то или не почитает, а Спиноза сочинял, как я понимаю, на средневековой латыни, используя, наверное, заглавные буквы, которых в классической латыни не существовало... Так о чём это я? В тексте, где Фейербах объясняет взгляды, изложенные Спинозой, если я не ошибаюсь, в его «Этике», говорится как раз о мышлении и атрибуте, но не мышление имеет атрибуты, оно само является атрибутом, выражающим сущность бога. Вообще, все вещи суть состояния атрибутов бога. Так, кажется?

Возвращаясь к высказыванию Шекспира из его «Гамлета», для меня понятному, в отличие от высказываний Спинозы, я готов признать, что Гамлет не сообщил нам что-то новое, Шекспир своими словами не перечеркнул старый и не утвердил новый подход к мировосприятию. По поводу того, что одобрительные и осуждающие оценки рождаются в человеческом сознании, говорили и до Шекспира, а те, включая меня, кто учился в высшей школе в советское время, имели чёткое объяснение В. И. Ленина из его работы «Марксизм и эмпириокритицизм» о том, что мышление продукт человеческого мозга: «Ощущение зависит от мозга, нервов, сетчатки и так далее, то есть, от определённым образом организованной материи. Существование материи не зависит от ощущения. Материя есть первичное. Ощущение, мысль, сознание есть высший продукт особым образом организованной материи...» Я не напираю на первенство: кто первый сказал, кто второй, мне нравится, что Шекспир высказал суть коротко и складно.

Мало кто возьмётся спорить с Фейербахом, опровергать Спинозу или не соглашаться с Лениным, но, боюсь, многие воспримут с недоумением или даже примут в штыки мою точку зрения: нет необходимости, нет даже оснований, давая в философских словарях определения добру, злу, истине и любому другому отвлечённому понятию, делать объяснения в десятки раз длиннее тех определений, которые приводятся для тех же отвлечённых понятий в толковом словаре русского языка.

Есть ли польза в сборниках, о которых мы заговорили? Набитые фразами, в коих перлы едва отыскиваются в изобилии плевел, кому они нужны? Впрочем, я тут же снимаю свой вопрос, сообразив, что есть опасность подключиться и втянуться в многовековые дебаты по поводу ещё одного отвлечённого понятия - ибо польза, личная и общественная, сродни тем отвлечённым понятиям, которые только что были названы выше: правда, ложь, истина, добро, зло, добродетель, благо.

Кто-то находит удовольствие читать поговорки и пословицы, известные изречения и афоризмы, короткие и, согласимся, довольно часто складно составленные, как коллекционер перебирает любовно собранные монеты, почтовые марки, открытки или хоть разноцветные пуговицы. Какой-то гражданин, приобретая, читая сборник афоризмов, уверен, что припадает к кладезю мудрости, и, видимо, полагает, что по цитатам, не утруждая и не утомляя себя чтением полновесных книг, можно присвоить ум чужой; то есть, затвердив наизусть какое-то количество умных суждений и непреложных сентенций, ты поумнеешь или, по крайней мере, блеснёшь познаниями, когда на публике ввернёшь в свою речь какое-либо крылатое словцо.

Образное присвоить ум чужой взято мной из «Евгения Онегина». Пушкинский герой, повзрослев и несколько, грубо говоря, истаскавшись, взялся за самообразование; правда, он читал, читал, а всё без толку... Замечу по ходу дела, что когда-то человечество не знало книгопечатания; в более давние времена отсутствовала письменность, когда люди ещё не додумались до того, чтобы изображать знаками звуки своей речи; но это не значит, что, будучи поголовно неграмотными, все были тупыми и глупыми и, совершенно ничего не читая, оставались всю жизнь ограниченными, неразвитыми, вообще умственно отсталыми. Сегодня все обучаются в школе, кроме среднего образования, получают и высшее, но это, опять же, не подразумевает, что человечество через умение писать и читать стало разумным и избавилось от природных звериных инстинктов и привычек. Ликвидировать безграмотность, то есть обучить всех азбучным началам, осуществимо: чтобы человек умел написать заявление о приёме на работу или, предположим, донос на соседа; чтобы он не смотрел, как баран на новые ворота, на таблички с названиями улиц и указатели, в какой стороне городской совет, кинотеатр или ближайшее отделение милиции; чтобы самому посчитать сдачу, которую дают ему кассиры в магазинах и столовых. Но невозможно развить умственные способности у каждого человека, тем более по общепринятой методе с её количественным подходом, с закачкой кубометров воды в сосуды ограниченного объёма, то есть в человеческие мозги: мол, чем больше предметов будет в школе и институте, чем больше сведений внедрить в мозг ученика, заставляя его заучивать и запоминать, тем умнее ученик станет.

Напомню, как у Пушкина буквально написано о попытках Онегина поумнеть. В какой-то момент, томясь душевной пустотой, он взялся за чтение:

Уселся он с похвальной целью

Себе присвоить ум чужой;

Отрядом книг уставил полку,

Читал, читал, а всё без толку:

Там скука, там обман и бред;

В том совести, в том смысла нет...

Чтением занимался выдуманный персонаж, но, как мне кажется, оценку прочитанным книгам дал автор, не отстранившись достаточно от своего героя. Можно поверить, что Онегин заскучал, а вот критические отзывы даёт как будто Пушкин, который с детства много читал, книги любил, к написанному относился вдумчиво и оставил потомкам заметки о прочитанном. Это моё предположение, в общем-то, досужее, ибо в тексте прямо говорится о восприятии Онегин, он нашёл, что: «там скука, там обман и бред; в том совести, в том смысла нет». Предаваться дивинациям и конъектурам, излюбленному занятию текстологов и литературоведов, выискивать также что-либо между строк, утверждая, что мы занимаемся герменевтикой, давайте не будем, как и обсуждать скуку, совесть, обман и бред; нам хотя бы со смыслом разобраться - особенно в тех учениях и произведениях, где его нет.

Впрочем, не ставя сверхзадач, не дерзая постичь, предположим, философию Спинозы, мы ограничиваем себя отдельными высказываниями, единичными примерами из богатой коллекции афоризмов; мы видим, что некоторые из них, в том числе принадлежащие (или приписываемые) известным любомудрам, отнесённые к безусловным перлам мудрости, лишены смысла или же противоречат действительности. Дабы не показаться голословным, привожу примеры: к ложным относятся заявления - уверенные, прочно укоренившиеся в общественном сознании, - что «Исключение подтверждает правило» и «Нет правил без исключений». Часто звучит в виде неоспоримой, давно доказанной истины, что «Всё познаётся в сравнении», тогда как и эта сентенция, несмотря на научное звучание, вводит в заблуждение.

Особую статью составляют фразы неизвестного происхождения, приписываемые той или иной известной личности, и тем самым речению придаётся значительность и даже неоспоримость: это великий любомудр изрёк ещё в таком-то веке до нашей эры! К безродным относятся два только что прозвучавших постулата о правилах и исключениях. Очередной составитель, сам пребывающий в заблуждении, передаёт нам по цепочке, будто не кто иной, а Цицерон в одной из своих знаменитых речей заявил, что исключение подтверждает правило, и будто Рене Декарт вывел аксиому о познании всего через сравнение. Ни Цицерон, ни Декарт к означенным перлам отношения не имеют.

Если остановиться на декартовском положении, здравомыслящий человек, основываясь на житейском опыте, не согласится, что для изучения какой-либо вещи или для постижения какого-либо учения нам непременно требуется с чем-то их сравнивать. Предположим, вы решили попробовать незнакомый плод, с виду лакомый, приятный для глаз, как подумала когда-то библейская Ева, стоя под деревом, которое даёт знание, но, вкусив, вы тут же удостоверились эмпирически, что плод чрезвычайно кислый или горький; вы сморщились и выплюнули поскорей то, что откусили, - в силу вкусовой реакции, вовсе не потому, что, задействовав логическое мышление, вы осознали наличие кислоты или горечи по сравнению со сладостью в зрелом персике. Или вас потянуло ознакомиться, для поднятия своего интеллектуального уровня или для какой иной надобности, с манихейством... Возьму, однако, пример попроще, мне самому понятный: человек решил выучить иностранный язык, предположим, английский, в котором есть слова германского и романского происхождения. Ученика будет только сбивать с толку, если преподаватель или автор учебника постоянно проводит аналогии и заостряет внимание на сопоставлении: смотрите, английское существительное bread («хлеб») схоже с немецким Brot, они восходят к одному источнику, к такой-то прагерманской форме (домысленной каким-то кабинетным языкознатцем, предающимся бездоказательным конъектурам), а глагол approve («одобрять»), отметьте, заимствован из французского языка, где он в настоящее время имеет форму approuver.

Лингвист, увлекающийся сопоставлением, может, конечно, посвятить жизнь сравнительному языкознанию, но это любопытное занятие никогда не приведёт его к созданию стройной и строгой классификации, ибо он не минералы взялся систематизировать - неживые неизменные камни, которые, как я понимаю, представляется возможным после визуального и особенно после лабораторного исследования разложить по нумерованным коробочкам, разместить по полочкам в определённом порядке, снабдив наклейками с исчерпывающим описанием, одновременно составив таблицу, где для каждого минерала указаны химический состав, кристаллическая структура и какие-то другие характерные признаки. В языке, например, английском, форму reading, взятую саму по себе, можно считать причастием («читающий»), прилагательным («читальный») или герундием («чтение»), и невозможно определить, какая это часть речи, и как следует её понимать, пока мы не увидим reading в сочетании с другими частями речи.

Английские глаголы образуют прошедшее время с помощью окончания -ed. Запомнив общее правило, мы, отставив логику, не пытаясь применить какие-либо сопоставительные методы, вынуждены заучивать по отдельности формы прошедшего времени у так называемых неправильных глаголов. Сравнение take («брать») с make («делать»), имеющих схожее написание, наталкивает на неверное предположение о том, что формы прошедшего времени у них будут похожи; но формы разные, и ученик должен просто заучить, если хотите, тупо зазубрить: первый неправильный глагол принимает форму took, второй глагол форму made - зазубривать без оглядки на общее правило, применимое к правильным глаголам, и без сравнения с остальными неправильными глаголами.

Штудии в области сравнительно-исторического языкознания, особенно когда исследователь привлекает к своим рассуждениям мёртвые языки и гипотетический праязык, являются в значительной степени гаданиями - дивинациями, как предпочитают выражаться сами исследователи; означенные штудии приводят к спорным выводам и уж точно не имеют прикладного значения. Сравнительная лингвистика существует ради себя самой, она выстраивает схемы, в коих изобилуют домысливания и натяжки.

Человек, если он не глухой с рождения, учится говорить на том языке, который слышит вокруг себя, не предаваясь теоретическому осмыслению, например, какие глаголы правильные, какие неправильные; он вообще не знает, что такое части речи, и, по большому счёту, он в таком знании не нуждается, и подобное знание не обогатит его и не осчастливит. Язык, заучиваемый ребёнком на слух, может оказаться диалектом небольшой общины, и не каждый носитель диалекта, повзрослев, способен перейти на так называемый нормативный язык; столь же трудно, в некоторых случаях невозможно избавиться от национального акцента - ибо устройство речевого аппарата разное у разных племён и народностей, особенно у тех, которые издавна отделились друг от друга и проживали в разных климатических условиях.

Мы уже говорим о малоэффективности или даже бесполезности личных волевых усилий или стороннего влияния. Безрезультатные проявления воли мы наблюдаем у курильщика, который осознаёт вред курения, имеет искреннее желание избавиться от вредной привычки, но продолжает курить (впрочем, некоторые не желают избавляться и не стараются), а пример безуспешных педагогических стараний мы возьмём из того же «Евгения Онегина»: попытки Пушкина растолковать своему герою азы стихосложения не увенчались успехом:

Не мог он ямба от хорея,

Как мы ни бились, отличить.

В современной школе бедные учителя прилагают тщетные усилия, бьются, объясняя школярам разницу между морфом и морфемой, - столкнувшись с задачей куда более сложной, нежели та, которую поставил себе Пушкин, ибо в двух стихотворениях, написанных двусложной стопой, можно отметить ударением (в пределах одной-двух строк) все ударные гласные, таким образом предоставляя визуальное доказательство: это ямбическая стопа, эта хореическая, тогда как морфема - чистейшей воды филологическая выдумка, плод фантастических умопостроений, никакими знаками или примерами не доказуемый... Вспомню старое время, когда я ходил в школу, где хватало заумностей, но до морфемы с морфами тогда ещё не додумались.

Перехожу на совсем простые вещи, перевожу разговор на чистописание, которое не требует умственных усилий, тут дело навыка, и, по идее, ожидаются отличные результаты. В младшем классе, видимо, в первом, нас учили по прописям правильному изображению каждой буквы. Мы начинали с того, что вырисовывали отдельные детали, заполняя ими целые строчки в особой тетрадке. Через какое-то время, набив руку, как говорил учитель, мы переходили к целым буквам, строчным и прописным. Не знаю, есть ли такой серьёзный и тщательный подход к чистописанию в сегодняшней школе... Работая над этим очерком, я выхватил из гущи умилённо-поучительных баек следующую фразу: «Известно, что во времена Императорского Царскосельского лицея Александр Сергеевич Пушкин занимался каллиграфией восемнадцать часов в неделю». Поскольку сообщение начинается со слова известно, обыватель невольно желает примкнуть к людям сведущим и осведомлённым, он запоминает услышанное и, присоседившись, таким образом, к Пушкину и русской поэзии, с умным видом передаёт сведения ещё кому-то, и всем, узнавшим столь замечательный факт из жизни Пушкина, представляется лубочная картинка, на которой юный поэт, устроившись за письменным столом, усидчиво и прилежно заполняет тетрадную страничку буквами русского алфавита - строчка за строчкой, страница за страницей, набивая руку, и, доведя до совершенства изображение отдельных букв, он переходит к прописным фразам - вроде тех, которые писали мы: «Летом грозы, а зимой морозы», «Мама мыла раму», а до моего поколения школяры оттачивали почерк, выводя каллиграфически: «Мы не рабы, рабы не мы». И так в течение шести лет! Почему шести? Виноват, я перескочил с лицеиста Пушкина на никому не известных советских школьников. Я продолжаю о Пушкине - он учился в Царскосельском лицее почти шесть лет, и фраза об уроках каллиграфии, в том виде, в каком она передаётся от одного доморощенного исследователя пушкинской биографии к другому, наталкивает именно на такой вывод: поэт занимался каллиграфией по восемнадцать часов в неделю в течение всего срока учёбы, то есть, посвящая ей ежедневно два-три часа.

При этом тон тех разглагольствований и содержание тех статеек, в коих я обнаружил утверждение об усердных каллиграфических экзерцициях Пушкина, подталкивали к мысли, что каллиграфия - весьма необходимая школьная дисциплина, полезнейшее занятие, хорошо бы уделять ей столько же внимания, сколько ей уделялось в Царскосельском лицее во время пушкинского ученичества.

В школе от нас добивались, чтобы мы писали правильно. Добавлю, что нам также повторяли многократно, нам напоминали, чтобы мы выражали свои мысли просто и понятно. По идее, если не у всех, то у людей моего поколения, ходивших в школу в шестидесятые годы прошлого века, должен быть одинаковый безупречный почерк. И лицеист Пушкин, занимавшийся, как нас уверяют, каллиграфией по восемнадцать часов в неделю, наверно, набил бы руку до такой степени, что впоследствии наносил бы на бумагу все свои поэтические творения ровными строками из аккуратных букв и слов. Но у всех выпускников моей школы почерк был разный, у некоторых донельзя корявый. И Пушкин писал неровно, торопливо и неразборчиво, так что исследователи не могут вообще расшифровать некоторые места в его скорописи. Кто-то виноват? Никто. Пушкинские и наши учителя делали всё, от них зависящее, и ученики, обычно послушные и прилежные в раннем возрасте, проявляли старание и не противились наставлениям.

Педагогам не добиться, чтобы у подрастающего поколения был правильный почерк; тем более тщетны усилия научить младое племя постоянному осмыслению того, что они произносят и пишут. Способность правильно выражать свои мысли индивидуальна, как и почерк, не каждый означенной способностью наделён. Человек, который осмысливает свои слова, способный осмысливать, рассказал бы нам о Пушкине и каллиграфии по-иному: ознакомившись с учебной программой Царскосельского лицея, он сообщил бы нам, что в то время, когда в лицее учился наш прославленный поэт, в расписании было столько-то уроков каллиграфии по таким-то дням, столько то учебных часов в неделю, и мы бы приняли к сведению, что лицеистов обучали чистописанию, предположим, одну четверть, полгода... Ведь не все шесть лет они корпели над прописями, вырисовывая прилежно и тупо аккуратные буковки!

Взглянув на уродливый почерк иного человека, мы дивимся: ему же когда-то объясняли, как изображать буквы алфавита. Что важнее объяснений, его заставляли водить карандашом, затем пером, по линиям, отпечатанным в прописях, он имел возможность сверяться с трафаретами, ему давали время набить руку, наподобие тому, как столяры, краснодеревщики, жестянщики и другие мастера испокон веку заставляли подмастерьев для начала по шаблонам простыми движениями с помощью одной стамески или напильника вытачивать простенькие детали. Существовали и существуют правила, разработанные педагогами, не только насчёт самого чистописания, но и как школьник должен подготовиться к письму, какими пальцами сжимать ручку, как сидеть за партой, вплоть до расположения нижних конечностей: «Ноги ставь свободно и прямо всей ступнёй на подножку парты, а если подножки нет, то на пол». Давались и даются указания: «Пиши правильно, чётко и чисто. Буквы помещай точно между строчек. Промежутки между словами должны быть одинаковыми...» Согласимся, что писать на родном языке легче, чем различать ноты, выдувать из духовых и выбивать из ударных инструментов мелодию, но напрашивается вывод, что и писарское умение не каждому под силу: вы, друзья, как ни сжимайте ручку, как ни ставьте руки и ноги, как ни садитесь, всё в каллиграфы не годитесь!

В «Прописях», изданных в 1935 году для учащихся первого и второго класса, в качестве трафарета приводилось показательное написание фамилий: «Ленин. Сталин. Калинин. Молотов. Ворошилов. Каганович. Киров. Куйбышев». И что? Нет, ничего, я не вижу насилия над сознанием семилетнего ребёнка: он учится правильному письму, его задача - копировать буквы и слова, сверяясь с шаблонами, в данном случае не имеет значения, перечисляет ли он имена коммунистических вождей или выводит пёрышком: «Тает снежок. Ожил лужок». Я приводил пример со столярами и жестянщиками, теперь предлагаю представить живописца, который обучает мастерству одного или нескольких учеников, и для начала он натаскивает их, заставляя снова и снова изображать черты человеческого лица и разные положения тела, он добивается совершенства, чтобы будущий художник с равным умением мог изобразить Христа и Иуду, царя Алексея Михайловича, прозванного Тишайшим, и царя Ивана Васильевича, прозванного Грозным...

Поразмыслив, однако, я отказываюсь от своего первоначального снисходительного отношения, представив, что из-за Ленина и ему подобных - из-за их фамилий, внесённых в школьное пособие, в тридцатых годах могли произойти и, полагаю, имели место случаи, чреватые неприятностями, как для школяров, так и для их учителей и родителей. Некоторые дети пишут с ошибками, даже имея перед глазами трафарет, даже после многократных упражнений с механическим повтором одних и тех же слов и фраз. Ребёнок по рассеянности, задумавшись о чём-то своём, детском, мог пропустить или поставить не ту буковку в каком-то имени из перечисленных. Упражнения и диктанты закрепляют в сознании правильное написание, но не у всех и не так прочно, как хотелось бы, и некоторые ученички в проверочной работе пишут карова вместо корова - полагаясь на свою слуховую память и на своё негибкое разумение, и точно так они могли написать Варашилов вместо Ворошилов. Учитель, обнаружив такую ошибку, которая из грамматической грозила перерасти в политическую, должен был принимать меры, и лучшей мерой для учителя, наверно, было сделать вид, что он ничего не заметил, или, я уж не знаю, подчистить бритвочкой и самому исправить карову, простите, оставить карову, отметив красными чернилами как ошибку, а Варашилова подчистить до Ворошилова. Но вот приходит с проверкой инспектор из городского отдела народного образования, устраивает диктант, и дети понаписали: кто карова, кто Варашилов, кто пропустил буковку в названиях Ленинград или Сталинград, так что получилось Ленингад и Сталингад... Теперь инспектора бросает в жар или в холод: как реагировать, кого винить? Что толку спрашивать с ученика! Следует написать докладную записку на преподавателя, не научившего советских школьников без единой помарки писать имена советских руководителей и названия городов, ими названными... их именами то есть... в честь их имён... то есть в честь их самих! Предположим, ты, инспектор, закроешь глаза на выявленную политическую близорукость, ну а вдруг окажется, что здесь вовсе не близорукость? Здесь, может, вражеское вредительство, заключающееся в том, что преподаватель специально подучивал детей насмехаться над святыми именами!

Во время моей учёбы - уже не в школе, а в университете, если возникала необходимость кратко и убийственно охарактеризовать состояние русского общества во второй половине XIX века (да и вообще в дореволюционной России), у нас имелись в качестве шаблона следующие слова из некрасовских «Современников»: «Бывали хуже времена, но не было подлей». На выпады подобного рода, которые позволял себе Некрасов и другие литераторы при царизме, не решился бы ни один писатель после того, как царизм пал, и установилась так называемая народная власть. Правда, здесь нужно учитывать мою личную недостаточную осведомлённость о советских литераторах и их высказываниях. Хотя я учился на филологическом факультете, я знал далеко не всех советских поэтов и прозаиков, лучше сказать, писателей советского периода, так что я не могу судить уверенно, о чём все они писали и какие суждения высказывали. Некоторые писатели не были внесены в учебную программу, их произведения не продавались в книжных магазинах, они отсутствовали в библиотеках. Даже сведения об известных поэтах, провозглашённых пролетарскими, таких как Демьян Бедный и Владимир Маяковский, сообщались нам на лекциях в урезанном виде, и представление о них складывалось по учебникам, сработанным проверенными советскими литературоведами, рассуждавшими о художественном творчестве с марксистско-ленинских позиций. Кто-то из них, из писателей, существовавших, но преданных забвению по решению коммунистических властей, конечно, точно так думал, не мог не подумать про советское, особенно сталинское, время: за всю историю России не было ничего более подлого! Думая так, лучше было держать мысли при себе, а если хотелось печататься, изволь, вступай в Союз советских писателей, докажи своим поведением, своим участием в пропаганде коммунистических идей, что ты настоящий советский человек, и потом сочиняй смело и свободно для публикации в советской партийной газете или в советском партийном журнале вирши или прозу о советских героях труда, как они выращивают баснословные урожаи пшеницы, как они выплавляют в доменных печах рекордное количество чугуна, как они поют после трудового дня в компании верных друзей и преданных подруг, что широка страна твоя родная, много в ней лесов, полей и рек, и ты другой такой страны не знаешь, где так вольно дышит человек!

Говорят, что по почерку можно определить характер человека. Утверждают также, что никто не способен подделать безупречно чужую подпись; есть вроде бы редкие умельцы, наподобие тех, которые изготавливают искусно фальшивые денежные знаки или копируют картины известных живописцев, так что на вид не отличить от оригинала, но опытный специалист, тем более вооружённый современными приборами, обязательно установит, что документ подписан чужой рукой, как он выявляет подлог в случае с фальшивыми деньгами и с липовыми живописными полотнами.

Здесь я слышу замечание: не слишком ли долго автор очерка задерживает внимание на чистописании и почерке, не самых важных сторонах народного образования, художественного творчества и вообще человеческой жизни. Сегодня тем более это несущественная тема: люди, включая детей школьного возраста, быстро и ловко набирают тексты на любом электронном устройстве, используя стандартный, хорошо читаемый шрифт (один из сотен и тысяч существующих); все документы в наше время изготавливаются в печатном виде, не как раньше приходилось обращаться к писарю, сейчас от заявителя требуется расставить крестики или галочки в нужных графах на бланке и расписаться; переписка между частными лицами и учреждениями ведётся преимущественно по электронной почте, где чистописание не требуется; литератор, сочиняя новый роман, сразу набирает текст на компьютере, затем отсылает рукопись в редакцию, и материал, в принципе, уже не являющийся рукописным изделием, готов к вёрстке. Каллиграфией пусть, конечно, занимаются желающие - из любви к искусству, для успокоения расстроенных нервов, короче говоря, по личным соображениям, не навязывая своё увлечение другим. В конце концов, плохой почерк - ничто в сравнении с тем, что многие пишут с орфографическими ошибками, а кто-то, хотя ему объясняли это в школе на уроках географии, уверен, что не Земля вращается вокруг Солнца, а Солнце вокруг Земли. Вообще, корявый почерк не есть признак тупости, отсталости, безнравственности или преступных наклонностей; и по большому счёту, для того, чтобы выращивать хлеб, строить дома, управлять машинами, лечить, торговать, заниматься иной общеполезной деятельностью в любой отрасли, чистописание не требуется!

Я согласен. В виде оправдания расскажу: делая в своё время очерк «Как слово наше отзовётся», я разбирался, в силу чего тот или иной человек становится литератором, что заставляет его сочинять стихи или прозу, и не только сочинять, но предлагать плоды своего, так сказать, труда широкой публике, порой обнажая свою душу (или иные части человеческого телосложения) перед читателями, людьми посторонними, с такой откровенностью, на которую нормальный человек не решится в разговоре с близким другом или в общении с женой. Зная, что известные мастера пера были, как правило, далеко не мастерами каллиграфии, я собирался в начале очерка сказать два слова как раз об этом: не имеет значения, какой у тебя почерк, был бы талант, было бы интересно читать твои произведения, был бы смысл в твоих писаниях, не только литературных, но, добавлю, и филологических, исторических, философских. Пахарь, строитель, врач и инженер ценятся за знание своего дела, за умение и понятливость, а не за чистописание, и в качестве продолжения скажу: писатель с уж очень неразборчивым почерком отдавал свои, скажем так, каракули, копиисту, и тот переписывал их набело, а в новые времена, когда появились пишущие машинки, рукопись передавалась в издательство в машинописном виде или её печатала в редакции машинистка.

Так вот, я подыскивал уместные высказывания, касающиеся писательского труда, - для своих доказательств, которые сводились к тому, что литературное творчество, сочинение стихов и романов, прежде всего - непреодолимая страсть, графомания; как выразился А. П. Чехов: «Писательский зуд неизлечим». Во-вторых, испытание временем проходят произведения, написанные простым языком, ибо увлечение метафорами и прочими фигурами речи, обращение к аллегориям, закладывание скрытого смысла изначально ограничивают понимание со стороны читателя; круг читателей сужается и сужается по прошествии десятилетий и особенно столетий, непонимание приобретает такие размеры, что требуются многочисленные примечания и объяснения, и на какие-то вопросы будущие литературоведы способны ответить, на какие-то не способны, и они прибегают к конъектурам, дивинациям и интерпретациям, результат от которых порой тот же, как если вы водите вилами по воде. Произведение, в том числе философский труд, исследующий мироустройство и миропонимание, должен быть понятен любому, почти любому читателю, даже не имеющему среднего или высшего образования: ведь ему предлагают рассказ об окружающем мире, частью которого он является, об отношениях в человеческом обществе, к которому он принадлежит, а не учебник по ядерной физике или исследование по квантовой механике.

Для уверенности в своих рассуждениях, дабы найти поддержку у признанных гигантов мысли, я обратился к тем самым сборникам всяческих мудрых высказываний - отыскивая то, что согласуется с моими установками: первостепенность смысла, простота изложения, понимание, желательно полное, со стороны читателя. Мне попалось известное высказывание из «Алисы в Стране чудес», принимаемое за афоризм: «Take care of the sense and the sounds will take care of themselves» - то есть следует заботиться о смысле, а звуки сами позаботятся о себе. Здесь говорится о нужном мне понятии, то есть о смысле, но само предложение является бессмыслицей. Льюис Кэрролл обыгрывает поговорку: «Take care of the pence and the pounds will take care of themselves» - это житейский совет беречь пенсы, тогда сберегутся фунты (стерлингов). Английское речение становится совсем понятным, когда мы приводим русское соответствие: «Копейка рубль бережёт». Подмечено, на мой взгляд, верно: мы идём на мелкие траты денег, отдаём бездумно копейки (за дешёвые вещи, не всегда нужные), нам не жаль расставаться с маленькими суммами, потом мы спохватываемся, что уменьшилась, а то и истощилась имевшаяся у нас крупная сумма.

Льюис Кэрролл заменил pence («пенсы») на созвучное sense («смысл»), и pounds («фунты») на созвучное sounds («звуки»). Зачем? Ради забавы, изощряясь в словесных играх, не более того. Каламбур звучит как поговорка с каким-то глубоким содержанием, и предпринимаются неуклюжие попытки это содержание выявить: есть любители усматривать серьёзное в шутливом, изобретать сложные способы для открытия ларчика, вместо того, чтобы просто поднять его крышку, и означенные особы обнаруживают чуть ли не в каждом высказывании, и особенно в старинных писаниях, тонкие намёки на то, чего не ведает никто. Но, повторяю, мы имеем дело с бессмыслицей, одной из многих, которые украшают «Алису в Стране чудес», они являются частью сказочных несуразиц и нелепостей, на которых держится произведение.

После шутливой словесной нелепицы, придуманной Кэрроллом на основе английской поговорки, я натолкнулся на следующее изречение: «Плохой почерк - признак недостаточного образования». Сия сентенция исходила от Махатмы Ганди, и судя по ней, означенный государственный деятель и мыслитель серьёзно относился к чистописанию - в отличие от меня с легковесным подходом: мол, пусть каждый пишет в соответствии со своими способностями. А другому не даётся грамматика, у третьего не хватает памяти, чтобы заучить таблицу умножения; у нас в школе были уроки пения, мы разучивали и исполняли хором песни, нас познакомили с нотными знаками, но у меня как не было музыкального слуха, так он и не появился, я как не умел, так и не могу исполнить самую простую песенку. У кого-то из моих одноклассников на уроках физкультуры не хватало сил подтянуться на перекладине нужное количество раз, они так и не выполнили нормативы по прыжкам в длину и высоту. Значит ли это, что у меня и у них недостаточное образование?

Мне подумалось: если великий человек, я имею в виду Махатму Ганди, считал важной такую мелочь и высказывался о таких мелочах - которые для него, оказывается, вовсе и не мелочи, то представляю, как бы он осудил моё скептическое отношение к необходимости иметь в школе так много учебных дисциплин, и вообще моё сомнение в том, что все члены общества обязаны тратить десять лет - детские годы, которые считаются лучшими, самыми счастливыми в жизни - на скучное приобретение знаний в стенах казённого учебного заведения.

Вот объяснение, почему я заговорил о пословицах, поговорках, известных речениях, вообще о перлах мудрости, и слова Ганди, обнаруженные в сборнике афоризмов, озадачили меня, посему я взялся рассуждать и, готов признать, завяз в рассуждениях о чистописании. Будучи известным государственным и общественным деятелем, Ганди признан во всём мире и великим мыслителем - полагаю, уже хотя бы потому, что он из Индии, которая в воображении европейцев издавна рисовалась страной не только баснословных богатств и сказочных чудес, но и средоточием чародеев и мудрецов, приобщившихся к некой высшей мудрости, и отголоски этих сказок до сих пор будоражат обывательский ум. И не только обывательский. Бесцельное сидение у текущей реки с бесцельным созерцанием протекающей воды не только в Индии, но и за её пределами, в том числе в среде русских философов, признаётся философским мировоззрением.

Ганди высказался, на мой взгляд, несколько неопределённо, ибо под образованием можно понимать, во-первых, обучение, предоставляемое государством через сеть общеобразовательных школ; во-вторых, это знания и умения, приобретённые отдельным человеком, посещавшим какое-то количество лет учебное заведение, о чём свидетельствует аттестат, по окончании учёбы ему выданный. Хочется переспросить индийского мыслителя, назвавшего плохой почерк признаком недостаточного образования: кого считать виновным? Школу с её недостаточной программой обучения или недоросля, который недостаточно серьёзно относился к учёбе, к урокам, в частности, к чистописанию? Школа недодала или ученик недобрал?

Мне скажут, что я цепляюсь к словам. Разве непонятно, что Ганди имел в виду систему народного просвещения в целом, учителей в совокупности с учениками, и он обращался к властям и обществу: нужно с большим вниманием относиться

к образованию, улучшать его качество, повышать его уровень, расширять его и углублять... Начиная с чистописания и включая чистописание!

Про улучшение, повышение, расширение и углубление лично я с избытком наслушался в советское время: пропагандистская машина постоянно напоминала нам, как коммунистические власти на очередном историческом съезде коммунистической партии приняли очередные исторические решения по улучшению, повышению, расширению и углублению во всех отраслях советской экономики и, пребывая в постоянной заботе о благосостоянии советского народа, во всех сферах нашей жизни. Я не принадлежу к той части населения, которую приятно согревают чьи-то речи только потому, что в них звучит призыв к улучшениям и повышениям, и в случае с высказыванием Ганди я угадываю такой же восторг, по меньшей мере, положительный отклик, со стороны публики: как не согласиться и не порадоваться, когда общественный деятель заботится о народном просвещении, вплоть до того, чтобы обеспечить каждого аккуратным разборчивым почерком! афоризм банальность истина философский

Далее мне представляется невольно обыватель известного типа: он бестолков во всём, начиная с домашних дел и семейных забот, но, не имеющий природных способностей к работе, пусть это всего лишь забить гвоздь в стену или приладить отвалившуюся дверную ручку, неумелый даже в исполнении чужих поручений и приказов, он высказывает уверенные суждения о политике и экономике, он даёт советы, как нужно и не нужно действовать правительству, он судит о медицине, обычно с неодобрением: врачи плохо лечат! - об образовании: учителя плохо учат! - о книгах, кинофильмах и выставках: пишут и показывают всякую ерунду! Сей обыватель - любитель сказок, в том числе о Светлом будущем, когда вдоль кисельных берегов потекут молочные реки, и каждому, прежде всего, лично ему, можно будет, нигде не работая, набрать в магазинах всего по потребности, и потом лежать на печи и есть калачи. Я слышу рассуждения нашего обывателя: очень правильно сказал мудрый человек из Индии, желая сделать для народа хорошее обучение, в том числе почерк улучшить, потому что, посмотрите: я сам криво и косо пишу, ведь в школе нас кое-как учили, спустя рукава, и моя жена пишет, как курица лапой. И мои дети коряво выводят буквы, я уж их ругал, потому что стараюсь вывести их в люди, человеком сделать, и подзатыльники давал, чтобы они об учёбе больше заботились, но дочка всё равно никак не научится писать слово корова. А почему? Потому что обучение у дочки в школе плохо поставлено, преподавание у них хромает, не то, что раньше, когда советское образование считалось лучшим в мире, и Советский Союз был самой читающей страной. И не только Ганди, вспомните, и Владимир Ильич Ленин давал наказ: «Учиться, учиться и учиться!» Раньше в каждой школе этот лозунг висел на стенке, а теперь не висит, поэтому дети разболтались, поэтому и образование стало никудышным!

Конечно, нет нужды искать логику в подобных выступлениях, ибо в голове у гражданина ералаш, который не представляется возможным упорядочить, и это его естественное восприятие и освещение событий: к рассказу о бузине в огороде он быстро приобщает воспоминания о дядьке в Киеве, и если задать ему вопрос про Ивана, он со знаем дела поведает вам про болвана. Для собственного спокойствия лучше не подступать к такому человеку с замечаниями: так вы за здравие поёте или за упокой? И тем более не следует обзывать его неумным. Он ничуть не смутится, но оскорбится, и то, что вы потом услышите от него в свой адрес, сильно смутит вас.

Бывает, что фраза, попавшая в разряд крылатых, имела в тексте из связанных по смыслу предложений одно значение, но, взятая сама по себе, став, так сказать, окрылённой, она приобрела несколько иной смысл. Почему-то меня потянуло посмотреть и проверить, какими доводами руководствовался Махатма Ганди, придавая большое значение чистописанию, а не, скажем, арифметике или географии.

В книге «Моя жизнь», в главе «Детство», он рассказывает просто и искренне (вместо искренне я чуть было не написал без стеснения):

«Вероятно, я был весьма посредственным учеником. <...> Мне шёл тогда двенадцатый год. Не помню, чтобы я хоть раз солгал учителям или школьным товарищам. Я был очень робок и избегал общества детей. Единственными друзьями были у меня книги и уроки. <...> В первый же год моего пребывания в средней школе со мной произошёл случай на экзамене, о котором стоит рассказать. Инспектор народного образования мистер Джайльс производил обследование нашей школы. Чтобы проверить наши познания в правописании, он заставил нас написать пять слов, чтобы проверить, как у нас дела, в том числе слово котёл. Я написал это слово неправильно. Учитель, желая подсказать, толкнул меня ногой. Он хотел, чтобы я списал незнакомое слово у соседа. Но я считал, что учитель находится в классе для того, чтобы не давать нам списывать. Все ученики написали слова правильно. И только я оказался в глупом положении. Позже учитель пытался доказать мне, что я сделал глупость, но это ему не удалось. Я так и не смог постичь искусство списывания».