Размещено на http://www.allbest.ru/

Национальный исследовательский университет - Высшая школа экономики

Факультет философии

Диссертация

на соискание ученой степени кандидата философских наук

ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ НЕМЕЦКОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ШКОЛЫ ПРАВА

Асламов Николай Евгеньевич

Научный руководитель:

кандидат философских наук,

доцент Резвых П.В.

Москва - 2012

Введение

Актуальность темы исследования

Ректор Берлинского университета Фридрих Карл фон Савиньи (1779-1861) и его ученик и преемник по берлинской кафедре Георг Фридрих Пухта (1798-1846) принадлежат к числу наиболее неоднозначно оцененных представителей науки Германии второй четверти XIX в. С одной стороны, воздействие, оказанное ими на разработку целого ряда областей гуманитарного знания, оказалось настолько существенным, что дискуссии о нем не утихают до сих пор, а особое научное направление, которое оформилось благодаря деятельности этих ученых - т.н. историческая школа права - стала не только одной из самых знаменитых институций германской науки того времени, но и в определенной степени эрзацем для других национальных «исторических школ». С другой стороны, далеко не все выводы и достижения Савиньи и Пухты получили дальнейшее развитие, а некоторые области их научного наследия по ряду причин и вовсе оказались вне поля зрения позднейших исследователей.

Традиционно учение исторической школы права рассматривалось в контексте развития трех наук: юриспруденции, поскольку речь идет именно о школе права, и юридические вопросы, безусловно, играли главенствующую роль в творчестве ее представителей; истории, коль скоро они предложили ряд методологических принципов исследования правовых памятников древности и попытались реализовать эти установки на практике; и философии, к инструментарию которой они постоянно обращались для аргументации собственных воззрений. Конечно, ничто не мешает считать представителей исторической школы права и юристами, и историками, и философами, но следует понимать, что их обращение к истории и философии служило задачам именно юриспруденции, что, впрочем, нисколько не умаляет важности исторического анализа и философских рассуждений.

При всем понимании невозможности четкой демаркации юридической, философской и исторической проблематики в творчестве Савиньи и Пухты, в данном исследовании меня будет интересовать, прежде всего, философия истории и методология исторического исследования указанных авторов. Следует сразу оговориться, что я не считаю необходимым проведение четких терминологических границ между понятием «философия истории», под которым будет пониматься раздел философии, связанный с интерпретацией исторического процесса и исторического познания в самом общем смысле, и термином «историософия», который то противопоставляется философии истории, то служит одним из ее вариантов; в данной работе оба понятия употребляются в качестве синонимов.

Поскольку данный ракурс исследования работ исторической школы права представляется мне достаточно новым, следует дать ему некоторое предварительное обоснование.

В специальной литературе, посвященной этому направлению или отдельным его представителям, давно сформировались два магистральных подхода. Первый из них характерен для историков философии, историков-теоретиков исторической науки, а также историографов, и заключается он, преимущественно, в том, чтобы наметить магистральный путь развития исторической мысли, в котором исторической школе права, в лучшем случаев, уделяется роль забавного примера. И Савиньи, и Пухту смело помещают в кильватер какого-либо крупного подхода своих современников, и на этом их изучение останавливается.

В настоящий момент историю как науку невозможно представить без рефлексии о самой себе: любое историческое исследование, даже по самым частным вопросам, так или иначе, содержит в себе историографические указания, призванные не только обозначить собственное место автора в ряду своих коллег и предшественников, но и в определенной мере обрисовать (или, скорее, сконструировать) процесс взаимовлияния крупных историко-теоретических концепций и исследований частных сюжетов. Тем не менее, во многих классических работах по теории истории именам Савиньи и Пухты зачастую не находится места. То, что ими мог быть выработан какой-то своеобразный вариант теоретического осмысления истории, не рассматривается даже на уровне гипотезы.

Другой подход характерен для историков юриспруденции, которые к творчеству исторической школы гораздо более внимательны, но при этом мало интересуются историософской проблематикой, сосредотачиваясь на специфических проблемах юридической науки. Философии истории в этом случае отводится роль, скорее, факультативная.

Не стоит отождествлять философию истории исторической школы права с историко-правовыми теориями, поскольку по отношению к первым вторые являются лишь спецификациями. В то же время, многие приемы исследований, к примеру, истории римского права можно рассматривать как реализацию на конкретном объекте более общей историко-методологической установки.

Наиболее очевидное соображение, легитимирующее анализ творчества Савиньи и Пухты в этом ключе, можно выразить следующим образом: ни одно специальное историческое исследование, а тем более целый ряд таких исследований, нельзя создать без опоры на какую-либо теоретическую историософскую концепцию. Безусловно, эта концепция может быть полностью или частично заимствованной, автор может никак не указывать на ее использование в тексте собственных сочинений, но, тем не менее, отрицать ее существование, основываясь на такого рода аргументах, было бы несправедливо.

В том случае, если данное соображение кажется недостаточно убедительным, можно привести и другие - в первую очередь, собственные указания Савиньи и Пухты на то, что их конкретные исследования опираются на более общие представления об историческом процессе и науке, его изучающей. Так, историю рецепции римского права Пухта в тексте, посвященном сугубо юридической проблематике, уподобляет процессу усвоения европейскими народами греческой культуры, а Савиньи в ряде мест своего масштабного, но всё же специального исследования по истории средневекового права позволяет себе рассуждения об истории и работе историка в самом общем смысле. В свете подобных высказываний попытка выявления историософской концепции Савиньи и Пухты, которая очевидно за ними стоит, представляется мне вполне правомерной. Впрочем, это не снимает ключевой проблемы для легитимации данного исследования: можно ли говорить о сознательном выстраивании обоими авторами историософской концепции или же она имеет статус исследовательской реконструкции, которая с большим или меньшим успехом может применяться при анализе текстов Савиньи и Пухты?

Кроме того, в настоящее время продолжается процесс дифференциации научного знания, который хотя и не привел к окончательному замыканию историков на своих профессиональных специализациях, но всё же способствовал снижению интереса к общетеоретическим проблемам исторической науки, которые всё чаще предстают в виде самостоятельной области научных изысканий, нежели необходимым фундаментом для любого частного исследования. Изучение творчества Савиньи и Пухты в предложенном ракурсе способно дать ответ на вопросы о том, каким образом можно согласовать конкретно-исторические разработки, посвященные, в данном случае, римскому праву, и построение историко-теоретической концепции, имеющей отношение к любой из тех отдельных линий, которые исследователь прочерчивает на общей ткани исторического процесса.

В тоже время, работы Савиньи и Пухты интересны в контексте современной полемики о возможностях и границах междисциплинарного подхода в гуманитарных дисциплинах, к истории которого оба автора, несомненно, принадлежат и, более того, используют его еще до окончательного оформления позитивистской методологии, которой изобретение междисциплинарности зачастую приписывается. Одним из исходных пунктов доклада проф. М. Штолльайса, прочитанного им 14 сентября 2010 г. в стенах Германского Исторического Института в Москве и посвященного актуальным проблемам и перспективам исторических и историко-правовых исследований, было утверждение о разрыве между собственно историками и историками права с одной стороны и историками и юристами с другой. Обращение к творчеству Савиньи и Пухты, для которых указанных барьеров попросту не существовало, в перспективе может способствовать выработке еще одного варианта преодоления институциональных, профессиональных и методологических барьеров, существующих в современной гуманитаристике - через обращение к общей истории различных научных дисциплин.

Степень разработанности темы

Первые отечественные работы, в которых получило отражение творчество Савиньи и Пухты, появились еще в позапрошлом столетии. Наиболее значительным из них, безусловно, является сочинение П.И. Новгородцева, которое выдержало несколько переизданий, в том числе относительно недавних, и по-прежнему представляет некоторый интерес своей попыткой осмыслить все аспекты творчества Савиньи и Пухты не фрагментарно, а как целостную систему, и вписать обоих авторов в контекст развития правовой мысли Германии первой половины XIX столетия через конструирование интересующей его институции. В то же время, данная работа отличается существенной односторонностью подхода: автор настойчиво пытается сблизить «учение исторической школы», которое излагается как общая основа взглядов порядка десяти различных авторов, с теорией естественного права, апологетом которой является сам П.И. Новгородцев. В то же время и в этой работе, и в других известных мне дореволюционных исследованиях творчество Савиньи и Пухты не проблематизируется в рамках историко-теоретического дискурса; их работы рассматривались либо в специально-юридическом, либо в философско-правовом контексте.

Среди публикаций советского периода примечателен курс лекций Е.А. Косминского по историографии Средних веков, в котором уделено заметное место немецкой историографии конца XVIII - XIX вв. и в том числе представителям немецкой исторической школы права. Основной недостаток этих лекций состоит в том, что автор в большинстве случаев не смог удержаться на уровне анализа историософских концепций, к которому очевидно тяготел, и постоянно уходил в область политических пристрастий того или иного автора, которые рассматривались из перспективы вульгаризированного марксизма, либо разбирал частные сюжеты конкретно-исторических исследований, подменяя ими историко-теоретическую рефлексию. В то же время, Е.А. Косминский зачастую тяготел к смелым обобщениям: в частности, размышления о достижениях исторической школы права наряду с беглым анализом историософской концепции Фихте помещены им в раздел, посвященный немецкой романтической историографии, без каких-либо серьезных легитимирующих разъяснений, которых подобные классификационные процедуры явно требовали. В своих оценках деятельности Савиньи (о Пухте в этих лекциях речи не идет) отечественный медиевист, в сущности, недалеко ушел от процитированных им выводов «Философского манифеста исторической школы права» К. Маркса, что позволяет подозревать изначальную запрограммированность повествования, в котором критический анализ был принесен в жертву пропедевтике.

В последнее время в России вновь появляется интерес к творчеству представителей исторической школы права. В частности, Н.В. Акчурина попыталась указать на идейную общность исторических школ права в разных странах и таким образом выстроить магистральный путь развития европейских правовых учений. Правда, сосредоточившись на конструировании русской исторической школы права, отечественная исследовательница не подвергла проблематизации представление о германской исторической школе, работая с ним, как с устоявшимся топосом.

Другая отечественная исследовательница, Т.И. Дьячек, следуя новейшим тенденциям германских исследователей, о которых будет сказано ниже, обратилась к вопросам правовой систематики в творчестве Пухты. Безусловно, подобный ракурс анализа не стимулирует обращение к историософским проблемам, которые в итоге были вытеснены на периферию.

В целом, хотя в России возникал интерес к исторической школе права, в нашей стране не сложилось устойчивой исследовательской традиции; о Савиньи и Пухте вспоминали, скорее, спорадически.

Совершенно иначе обстоит дело в европейской (прежде всего, германской) историографии. Литература, посвященная различным сторонам творчества Савиньи и Пухты, к настоящему моменту достигла совершенно необозримых объемов, что объясняется не только очевидной важностью для германской научной мысли вопроса о национальном самоопределении, который в значительной степени занимал и данных авторов, но и многоаспектностью их сочинений.

Если сосредоточиться на сравнительно новых исследованиях, посвященных немецкой исторической школе права, хорошо заметна некоторая смена привычного исследовательского ракурса: от общего анализа сочинений ключевых фигур исследователи все больше уходят в области смежных сюжетов: в первую очередь, к проблеме генезиса учения исторической школы права и поискам взаимодействий с другими национальными школами. Иными словами, к пониманию творчества исторической школы права предпочитают идти посредством сравнительно-исторических процедур, оставляя несколько в стороне текстологический анализ.

Среди важнейших публикаций о Савиньи следует отметить работу С. Медера, посвященную методологии данного автора. Хотя исследователь уделяет существенно меньше внимания его историческому методу, многие выводы, сделанные автором относительно юридической герменевтики Савиньи, легко экстраполируются и на историческую методологию.

Что касается исследований, посвященных Пухте, то здесь помимо новейших вариантов обоснования и конструирования концепта «Begriffsjurisprudenz» через призму пухтевской пандектистики стоит упомянуть основополагающую работу К.-Э. Меке, претендующую на полноту и всесторонность. Тем не менее, и в ней историко-теоретическим взглядам ученика Савиньи уделено не столь много внимания: по большому счету, К.-Э. Меке сводит их к анализу его представлений о «всемирной истории права» (die Weltrechtsgeschichte), которую предлагает отличать от аналогичных концепций, выдвинутых его современниками.

Таким образом, предложенный в данной диссертации ракурс исследования, с одной стороны, нов, поскольку до сих пор нет ни одной специальной работы по историософской проблематике в творчестве немецкой исторической школы права, а с другой стороны, благодаря большому количеству объемных исследований, накоплен значительный исследовательский материал.

Гипотеза исследования такова: если историософские концепции Савиньи и Пухты отличаются от предложенных современниками, то необходимо скорректировать представление о формировании истории как науки, по крайней мере на германском материале.

Объектом исследования является обширный массив оригинальных текстов Савиньи и Пухты на немецком языке, среди которых как программные сочинения, так и небольшие статьи, рецензии и письма.

Предметом исследования стало отраженное в данных текстах преломление идей немецкой исторической школы права в их историософском аспекте.

Цель исследования - определение специфики историософской проблематики в работах Ф.К. Савиньи и Г.Ф. Пухты в сравнении с другими вариантами западноевропейской философии истории, прежде всего, современными исследуемым авторам.

Задачи исследования:

1) проблематизировать понятие «историческая школа права» в его институциональном и содержательном аспектах, определив историко-философские контексты, которые необходимо учитывать при изучении творчества Ф.К. Савиньи и Г.Ф. Пухты;

2) выявить существенные компоненты историософских концепций Савиньи и Пухты с учетом их внутренней эволюции, сопоставить данные концепции между собой и указать место, которое они занимают в ряду других (в первую очередь, современных ей);

3) на примере конкретных сюжетов рассмотреть методологию исторических исследований Савиньи и Пухты, которая очевидно представляла собой экспликацию историософских концепций исследуемых авторов в область конкретных исследований.

Теоретическое обоснование исследования

В основу данного исследования легли идея Э. Ротхакера о сложных отношениях исторической школы права с гегелевской историософией, которые характеризуются одновременно схожестью итоговых позиций и резкой внешней конфронтацией, утверждение М. Франка о том, что построение философской системы - не единственное направление развития немецкой мысли первой половины XIX в., в силу чего можно отказаться от распределения исследовательского материала на «важное» и «иллюстративные детали», и предложение Д. Хенриха изучать сложные эффекты сетевых связей внутри творчески активного и не ограниченного дисциплинарными рамками научного сообщества Германии того периода, возникающие вокруг тех или иных конкретных положений.

Методологическое обоснование исследования

Сам характер постановки проблемы потребовал применения комплексной методологии при ее решении.

В данном исследовании используются общенаучные методы анализа, сравнения и обобщения, которые были необходимы для определения теоретического обоснования данной работы и этапности исследовательской процедуры. Применение специально научных методов (историко-сравнительный, историко-генетический и историко-реконструктивный) позволило изучить эмпирическую базу работы.

Методологическая специфика данного исследования состояла в необходимости одновременно удерживать в поле зрения несколько важных для понимания историсофских концепций исторической школы права контекстов. Поскольку большинство поднятых школой проблем было предметом дискуссии не только в современной ей правоведении, но и в немецкой философии, а также нашло свое отражение в конкретно-исторических и историко-теоретических сочинениях как своего времени, так и последующих периодов, адекватная интерпретация привлекаемого материала потребовала активного обращения к текстам, в сопоставлении с которыми идеи исторической школы права могут быть адекватно поняты и по достоинству оценены. Это, в первую очередь, хорошо известные работы представителей немецкого идеализма - И.Г. Фихте, Ф.В.Й. Шеллинга и Г.В.Ф. Гегеля, а также тексты тех авторов, теории которых традиционно сопоставлялись с концепциями Савиньи и Пухты - А.Ю. Тибо, Э. Ганса, Я. Гримма, Ф. Шиллера, И.Г. Гердера, Ш.-Л. Монтескье, Л. Ранке, Б.-Г. Нибура и др.

По жанру данная работа тяготеет к «рациональной реконструкции» (по известной классификации Р. Рорти) с ее характерными «переводами» разновременных и разножанровых текстов на условный единый «язык», благодаря чему сопоставление этих текстов вообще оказывается осуществимым. Именно поэтому в основу изложения материала в данной работе положен проблемный, а не хронологический принцип. Для того, чтобы избежать главной опасности этого подхода - необоснованного гипостазирования исследуемых концептов - предполагается дополнить рациональную реконструкцию средствами исторической реконструкции с ее повышенным вниманием к истории терминов.

Одной из существенных методологических установок данного исследования является отсутствие презумптивной уверенности в том, что все тексты одного автора являются концептуально гомогенными. Едва ли стоит априори считать, что каждый философ первой половины XIX века, в том числе Савиньи и Пухта, имел философскую систему, которая так или иначе прослеживается в каждом сочинении, а задача историка философии, таким образом, сводится только к характеристике ее внутреннего устройства, выявлению ее генезиса и влияния на аналогичные или последующие системы. Вполне возможно, что более дифференцированный подход окажется в данном случае продуктивнее: нет никакого основания думать, что все мысли одного автора, высказанные им за двадцать и более лет, согласованы друг с другом и могут быть сведены в единую систему. Таким образом, предполагается пересмотреть топос, господствующий в специальной литературе о Савиньи и Пухте уже два столетия, и найти выход из уже традиционных дискуссий о том, кто или что в большей степени повлияло на работы исследуемых авторов: вопрос о заимствованиях и прямых или скрытых отсылках следует решать отдельно для каждого исследовательского сюжета.

Не менее важно подвергнуть ревизии устоявшееся в специальной и учебной литературе понятие «историческая школа права». Дело не только в дидактической важности подобного исследования, но и в решении важного методологического вопроса: существовала ли вообще некая совокупность общих для Савиньи, Пухты и целого ряда других мыслителей воззрений, которую можно назвать «философией исторической школы права», и тогда все расхождения считать малосущественными вариациями, или же следует говорить о нескольких разных концепциях, в большей или меньшей степени согласованных друг с другом.

Поскольку история всегда мыслится как некий процесс, анализ какой бы то ни было историософской концепции должен, в том числе, заключаться в выявлении тех характеристик процессуальности, которыми оперирует автор, а также в разграничении объектов, к которым подобные характеристики могут быть приложимы.

В случае с концепциями Савиньи и Пухты этот общий принцип следует несколько видоизменить: поскольку, как уже неоднократно отмечалось в данной работе, сами они занимались, прежде всего, историей права, вопрос о приложимости выявленных характеристик истории права к процессуальности вообще едва ли может быть в полной мере решен на конкретном материале текстов без помощи мало подтверждаемых гипотез и спекуляций разной степени убедительности. Если сама возможность такой экстраполяции санкционирована неоднократными высказываниями самих авторов, то можно было бы попросту пойти на поводу у авторских реплик и «рафинировать» историософскую концепцию из историко-правовой, постепенно абстрагируясь от частных деталей юридических и исторических работ. Однако, с применением такого наивного подхода стоит быть осторожным хотя бы потому, что он игнорирует сам способ выстраивания историософской концепции, которая, хотя и имеет общетеоретическое значение, тем не менее, у самих авторов не отделяется от конкретного исследования. Именно по этой причине не следует сначала специально выявлять наиболее общие историософские представления исследуемых авторов, а затем смотреть, как они реализовывались на эмпирическом материале; наоборот, именно в приемах работы с конкретными историческими процессами (всеобщей историей права, историей римского права и т.д.) философия истории Савиньи и Пухты представлена наиболее рельефно.

Эмпирическое обоснование исследования

К рассмотрению привлекается обширный корпус источников, большинство из которых до сих пор не переведено на русский язык.

Попытки проблематизации творчества Ф.К. Савиньи и Г.Ф. Пухты в историософском ракурсе неизбежно наталкиваются на систематическую трудность: у Савиньи есть исторические работы, но общетеоретические размышления о том, что такое история, крайне скупы и разбросаны по разным сочинениям, а в творчестве Пухты ситуация в точности до наоборот: нет отдельных сочинений, которые мы могли бы считать историческими в традиционном смысле, только пространные вставки-экскурсы, зато есть развернутые пассажи о том, на каких основаниях такой труд должен покоиться. Именно поэтому едва ли возможно пренебречь хотя бы некоторыми из текстов Савиньи и Пухты; другое дело, что их релевантность для данного исследования, а следовательно и внимание к ним, не могут быть одинаковыми.

Что касается крупных работ Савиньи, то здесь основной интерес представляет программный текст 1814 г. «О призвании нашего времени к законодательству и юриспруденции», в котором, как принято считать, были сформулированы программные положения исторической школы права, в том числе историософские. С другой стороны, конкретно-практическая направленность текста, создаваемого в условиях дискуссий об унификации законодательства в германских землях, несколько затрудняет исследование, поскольку проблемы философии истории как таковые автора не интересуют, только их методологические и методические следствия.

Среди собственно исторических сочинений Савиньи следует в первую очередь отметить шеститомную «Историю римского права в Средние века». Несмотря на то, что в основном тексте работы автор строго придерживается заявленной темы, предисловия, которые Савиньи помещает в начале каждого тома, содержат немало рассуждений об истории вообще, кратких характеристик динамики исторического процесса, изобилуют концептами, имеющими отношение к историософской проблематике. Если учесть, что раздел, содержащий формулировки итоговых выводов, в работе отсутствует, важность этих реплик для данного исследования возрастает многократно. В то же время игнорировать основной текст также не стоит, поскольку именно в нем можно увидеть, как именно реализовывались на практике те установки, которые во введении высказывались в свернутом виде.

Другие историко-правовые работы, в частности, «Право владения» 1803 г. и «Обязательственное право» 1851-1853 гг. для данного исследования интересны только в качестве воплощения методологических процедур, используемых Савиньи, в частности, процедур источниковедческой критики.

Текст «Системы современного римского права» интересен тем, что показывает смещение интересов Савиньи от историко-правовых исследований в сторону правовой систематики. Уже одно это позволяет сделать несколько предположений относительно философии истории данного автора: либо он к началу 40-х гг. XIX в. посчитал ее разработку уже завершенной, либо решил оставить эти вопросы без ответов. Кроме того, в этой работе фигурирует целый ряд понятий, которые имеют историософские коннотации, например, «народный дух», поэтому включить этот материал в исследование также представляется необходимым.

Что касается творчества Пухты, то среди его сочинений следует отметить, в первую очередь, ранние работы, посвященные непосредственно истории права. К их числу относится небольшой по объему, но существенный по своему содержанию текст 1823 г. «О периодах в истории права», а также «Энциклопедия как введение к Лекциям об Институциях» 1825 г., которая стала, фактически, первым систематическим изложением взглядов Пухты.

Особенность обоих текстов состоит в том, что автор предпочитает двигаться к истории римского и германского права от наиболее общих соображений относительно характера истории и ее движущих сил, т.е. в обоих случаях мы застаем не только подробное изложение философии истории Пухты, но и ее применение в конкретной исследовательской области.

Одним из наиболее популярных сочинений Пухты были его «Пандекты», впервые опубликованные в 1838 г.. Несмотря на то, что основной текст этого произведения ориентирован на изложение римского права не столько в историческом, сколько в систематическом ключе, он заслуживает внимания, поскольку изложение системы права предваряет ряд важных теоретико-методологических посылок, имеющих отношение к исследуемой проблематике. Такие особенности, как небольшой объем введения, исторического по своему содержанию, и общая ориентация на краткость и точность формулировок, безусловно, облегчают анализ, однако при его осуществлении необходимо учитывать одно обстоятельство, в значительной мере нивелирующее эти достоинства. Дело в том, что текст «Пандект» многократно переиздавался (я, в силу возможности, ознакомился лишь с двенадцатым изданием), а потому не вполне понятно, в какой мере данное введение отражает взгляды самого Пухты, а в какой - тех, чьей редактуре этот текст подвергся. Кроме того, сухость и терминологическая выверенность формулировок, облегчающая их восприятие, нередко затрудняет попытки перехода от теории истории права к общим историософским проблемам.

Помимо очевидной необходимости сопоставления разных изданий «Пандект», способного пролить свет на некоторые линии рецепции воззрений исторической школы права, перспективным представляется обращение к другому тексту Пухты - «Лекциям по современному римскому праву» 1846 г., которые, во многом, являются переформатированным текстом «Пандект». Поскольку эти «Лекции…» представляют собой фиксацию устного выступления (хотя и в переработанном виде), те же мысли, что были кратко высказаны в «Пандектах», подаются развернуто и, что в данном случае более важно, с большим количеством примеров, призванных облегчить слушателю их восприятие, в то время как современному исследователю они как раз облегчают переход от частных исторических вопросов к более общей концепции, которая за ними стоит. Подобное сопоставление правомерно еще и потому, что Пухта как раз в период между появлениями «Пандект» и «Лекций…» сам утверждал, что устное выступление для него более приоритетно по сравнению с письменным текстом.

В данной работе я также обращался к переводам некоторых сочинений Пухты на русский язык, однако, в силу того, что они были осуществлены еще в XIX в. и не содержат вообще никакого комментария, их следует рассматривать, прежде всего, как любопытный факт рецепции взглядов Пухты, нежели принимать за полноценный источник. Особенно показателен в этом смысле текст, озаглавленный как «Курс римского гражданского права», представляющий собой компиляцию из «Лекций…» и «Пандект», необходимость и правомерность которой никак не обоснована, особенно если учесть, что русский издатель, как он сам сообщает на форзаце, решил дополнить местами гораздо более подробный текст «Лекций…» материалом конспективных «Пандект…».

Русский текст, носящий заглавие «История римского права» (перевод с пятого издания Рудорффа), вообще состоит в неясных отношениях с оригинальным творчеством Пухты, поскольку в нем излагаются узко-специальные историко-правовые сюжеты безо всяких обращений к философской проблематике (что для данного автора совершенно не характерно). Кроме того, изложение рецепции римского права жестко обрывается на сюжетах, связанных с глоссаторами, что для Пухты, настойчиво стремящегося проследить, каким образом римское право сохранилось до его дней как действующее, характерно еще менее.

Всё же, совсем исключить эти переводы из поля зрения тоже было бы неправильно, поскольку они предлагают определенный вариант интерпретации оригинала и уже по этой причине могут представлять некоторый интерес.

Сюжет, связанный с переводами текстов Пухты на русский язык, симптоматичен, поскольку он ставит очевидную проблему, к которой никто из известных мне исследователей творчества исторической школы права не обращался. Дело в том, что многие тексты того времени подвергались редактуре со стороны издателей, учеников или самих авторов, а это создает огромное поле для текстологических исследований. Не имея возможности работать с рукописями, которые очевидно могли бы послужить неоценимым материалом в подобной работе, я обращался к иным источникам, до некоторой степени способным прояснить ситуацию.

Помимо корпуса научных текстов Савиньи и Пухты, работа с которым уже ведется уже давно, я по мере необходимости обращался к их эпистолярному наследию, которое начали особенно активно осваивать в последние годы.

В целом, переписка исторической школы права как между ее членами, так и со «сторонними» респондентами еще довольно слабо изучена. Скорее, речь следует вести о некоторых разведывательных штреках, пробитых в огромном горном массиве. Что касается писем Пухты к Савиньи, то они были выборочно изданы (всего 14 писем) и частично переведены на русский язык. Письма Савиньи к Пухте, насколько мне известно, до сих пор не издавались.

Что касается проблемы, возникшей в связи с трактатами, переписка способна, к примеру, прояснить, откуда берется характерная структура систематических изложений права. В письме от 16 марта 1839 г. Пухта высказывает свои комментарии на план «Системы современного римского права», а в послании от 3 августа 1840 г. Пухта подробно излагает структуру своего «Курса институций», при этом ни в том, ни в другом случае респонденты не разбирают содержание текстов. Отметим также, что оба раза Пухта выставляет свое мнение более значимым: в первом случае он подсказывает своему учителю, но сам у Савиньи совета не спрашивает.

Эта переписка важна не столько потому, что она раскрывает какие-то содержательные моменты историософских концепций Савиньи и Пухты, сколько вследствие большого количества авторских указаний на идейную или институциональную близость тем или иным авторам.

Учитывая публицистическую активность представителей исторической школы права, нельзя недооценивать тот материал, который предоставляют научные журналы того времени, главным образом, «Журнал исторического правоведения», одним из основателей и редакторов которого был Савиньи. Его собственные тексты, опубликованные в данном издании, едва ли подвергались искажению, а та гипотетическая правка, которую вносил он и два других редактора (Карл Фридрих Эйхгорн и Иоганн Фридрих Людвиг Гёшен), проясняет в институциональной позиции исторической школы права больше, чем затемняет в собственных взглядах авторов публикаций.

К слову, жанр рецензии в то время имел несколько иное значение, чем сейчас. Рецензии появлялись в существенно большем количестве, иногда на несколько книг одной тематики сразу, и в них отчетливо были заметны партийные преференции рецензента. Такие тексты подчас вызывали больший интерес, нежели сами сочинения, поэтому реценции носили более публично-ориентированный характер.

Научная новизна исследования состоит в том, что диссертант предлагает новую интерпретацию историософского наследия Савиньи и Пухты, основанную на отказе от интерпретации их творчества как одной из форм спекулятивного системотворчества. Предлагаемая интерпретация опирается на гипотезу, согласно которой пример двух исследуемых авторов хорошо показывает, как философия истории может излагаться в несистемном ключе, не превращаясь при этом в теоретическую эклектику. Именно такой подход позволил автору показать, что Савиньи и Пухта, опираясь на фундаментальные теоретические положения, единые для исторической школы права, но не имеющие характера систематического целого, выработали существенно различные варианты понимания истории. В диссертации вводится в научный оборот целый ряд малоизвестных и ранее не переведенных на русский язык источников. Полученные результаты открывают новые горизонты в понимании проблем и задач дальнейшего исследования творчества не только исторической школы права, но и всей совокупности историософских концепций первой половины XIX в.

Практическая значимость диссертации

Положения и выводы диссертации могут быть использованы для дальнейших исследований по истории философии, философии истории, теории и методологии исторических исследований, истории политических и правовых учений, а также в учебном процессе, при разработке и чтении общих и специальных курсов.

Основные положения диссертации, выносимые на защиту:

1. Смысл термина «историческая школа права» за прошедшие два столетия его употребления стал совершенно размытым, а устоявшиеся в специальной литературе подходы не выдерживают критики. В связи с этим необходимо задуматься об отказе от существующих генерализующих схем, с которыми до сих пор подходят к исследованию исторической школы, и перейти к анализу констелляций контекстов, образующихся вокруг тех или иных конкретных положений исследуемых авторов.

2. Хотя значительное воздействие на философию истории Савиньи и Пухты оказали теоретические достижения немецких философов-идеалистов (прежде всего, философия истории Гегеля), историософские концепции Савиньи и Пухты не могут быть сведены в полной мере ни к одному из вариантов осмысления истории, предложенных в конце XVIII - середине XIX вв.

3. Философия истории Пухты выглядит более разработанной; многие проблемы, которые у Савиньи не вызывали специального интереса, были поставлены и в определенной степени разрешены его учеником. Тенденция к согласованию взглядов исторической школы права с гегелевской философией истории также характерна для Пухты более, чем для Савиньи.

4. Историософские концепции Савиньи и Пухты имеют много общих черт: оба автора уверены в телеологичности исторического процесса, которая диктует им логику рассмотрения истории как континуума, а не как набора «дискретных» событий, имеют сходные противоречивые представления о внутренней динамике истории, подчеркнуто избегают обсуждения некоторых традиционных историософских проблем, в частности, о будущем и конце истории. Тем не менее, это всё же две разные концепции: исторический горизонт Савиньи и Пухты не совпадает (для первого это современное право Германии, для второго - всеобщая история права), по-разному решается проблема включенности историка (с точки зрения Савиньи именно историк осмысляет и упорядочивает произошедшие события, тогда как Пухта считает, что историк лишь опознает имманентную логику исторического процесса).

5. Историческая школа права приняла некоторое участие в генезисе сразу нескольких позднейших подходов к истории: позитивистского источниковедения, цивилизационной теории и исторической герменевтики.

Структура работы соответствует цели и задачам исследования и следует логике их изложения. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка использованной литературы. Первая глава подробно проясняет некоторые ключевые для данного исследования методологические презумпции, связанные с различением институциональной истории философии и истории идей, что, в свою очередь, позволяет более адекватно понять взаимоотношения юристов исторической школы с современными им философами. Вторая глава раскрывает представления Савиньи и Пухты об истории как континууме: традиционный историософский вопрос о начале истории применительно к исторической школе права трансформируется в терминологический анализ понятия «народный дух», который выступает источником исторических изменений. Вместе с тем, данное понятие указывает магистральные линии взаимосвязей исторической школы права с философскими концепциями XVIII и XIX вв., которые более детально обрисованы в следующем разделе, посвященном дискуссиям первой трети XIX столетия вокруг общего устройства всеобщей истории. В разделе о вовлеченности историка намечаются некоторые актуальные для сегодняшнего дня историософские линии, в формировании которых Савиньи и Пухта приняли непосредственное участие. Третья глава освещает несколько частных исторических сюжетов, связанных с внутренним членением исторического процесса, которые призваны конкретизировать изложенные во второй главе положения. Речь идет о вариантах исторической периодизации, предложенных Савиньи и Пухтой, и тесно связанных с ними проблемах исторической хронологии. Работу завершает раздел, посвященный проблеме конца истории. Таким образом, философия истории немецкой исторической школы права излагается в логике, характерной для всякой историософской системы.

Глава 1. Институциональный аспект исследования философии исторической школы права

Прежде, чем приступать к рассмотрению историософских концепций исследуемых авторов, необходимо определить, существовала ли вообще некая совокупность общих для этих мыслителей воззрений, которую можно назвать «философией исторической школы права» (философия истории, таким образом, была бы одним из ее аспектов), и если существовала, то каков ее статус.

Необходимость подобного определения обусловлена, в первую очередь, тем, что термин «историческая школа права» (die historische Rechtsschule), по большому счету, до сих пор еще не был критически осмыслен, несмотря на то, что он прочно утвердился как в исследовательской, так и в учебной литературе и, таким образом, должен был приобрести вполне конкретный смысл.

Для данного исследования проблематизация устоявшегося понятия играет особую методологическую роль: стоит ли изначально предполагать, что историософские концепции Пухты и Савиньи представляют собой варианты одной и той же концепции и, следуя такой исследовательской логике, всегда за возможными расхождениями видеть более существенное единство, или же речь идет о двух разных концепциях, имеющих лишь некоторые точки пересечения, а связь между Савиньи и Пухтой, таким образом, слабее проявлялась в содержательных моментах их учений по сравнению с общностью профессиональных интересов?

1.1 Понятие «историческая школа права» в исследовательской литературе

Традиционно понятие «научная школа» используется в двух смыслах: c одной стороны, этим термином обозначают некую совокупность идей, разделяемых определенной группой лиц, а с другой, указывают на различные варианты институциональной связи (или связей) между этими лицами (взаимоотношения учителя и ученика, совместное преподавание, работа над журналом и т.д.). Конечно, это разделение в определенной мере условно, и зачастую, работая с конкретным материалом, невозможно отделить одно от другого. Тем не менее, для того, чтобы назвать некую совокупность мыслителей школой, необходимо обнаружить оба типа указанных связей, вопрос только в том, как расставлять акценты.

Большая часть авторов, давших определение немецкой исторической школе права, тяготела к содержательному аспекту исследуемого понятия, что вызвано, в первую очередь, ориентацией на раскрытие тех или иных взглядов мыслителей, а не особенностей их институциональных взаимоотношений, которым отводится роль, скорее, иллюстрирующая и поясняющая.

Шире всего к этому вопросу подошли Х. Канторович и Э. Трельч, которые оставили в стороне партийные симпатии и антипатии между философами, правоведами и историками Германии первой половины XIX в. и сосредоточились преимущественно на смысловом содержании многочисленных исторических учений этого периода.

Обстоятельная работа Х. Канторовича строилась на сопоставлении теоретических новшеств крупных авторов конца XVIII - начала XIX в. с концепцией исторической школы права, поэтому в конечном итоге автор ожидаемо пришел к признанию Савиньи и Пухты эклектиками, которые заимствовали идеи у разных, подчас не сводимых друг к другу авторов. Вместе с тем, Х. Канторович назвал историческую школу права «романтической», указав таким образом наиболее четкую линию заимствования, что не только несколько противоречит общей логике и итогу его исследования, но и явно требует экскурса в проблематику институциональных отношений между романтическим движением и исторической школой права, хотя обращение к этому вопросу (возможно, хорошо знакомое немецкому читателю начала прошлого века) определенно угадывается за смелым и практически вскользь брошенным эпитетом Х. Канторовича.

Э. Трельч пришел к сходному выводу: четко разделив две историософские линии - «гегелевскую» и «романтическую», он отнес немецких юристов исторической школы ко второй. Вместе с тем, исследователь вообще не представляет данную научную школу как отдельный и самостоятельный феномен германской научной жизни; Шеллинг, Савиньи, Эйхгорн, Якоб Гримм, Бёк, Отфрид Мюллер стоят в одном ряду в качестве представителей «исторической школы», сконструированной Э. Трельчем безо всякого интереса к их реальным или мнимым институциональным связям. При этом, ряд современных Э. Трельчу исследователей, с которыми он полемизирует (Дильтей, Ротхакер, Г. фон Белов, Фюттер, Мейнеке и др.), ставили вопрос еще шире, включая в «историческую школу» едва ли не всех немецких авторов XIX века, кроме тех, кого признали гегельянцами и марксистами. Нетрудно заметить, что такое расширение подхода, приводящее к утрате демаркаций не только между романтизмом, идеализмом и другими институционально неопределенными понятиями, но и между историей, философией, филологией и юриспруденцией, привело к тому, что термин «историческая школа права» вообще потерял всякий смысл.

Другим и, пожалуй, наиболее распространенным в специальной литературе подходом оказалось предварительное конструирование некой общей для исторической школы права системы взглядов, из перспективы которой каждого юриста той эпохи можно было проверить на принадлежность к данному направлению. Следует сразу оговориться, что такой подход, по сути, предполагает решение институциональной проблемы через ее включение в рациональную реконструкцию, которая как историко-философский жанр в принципе довольно далека от прояснения реальных исторических взаимосвязей между мыслителями; легитимность такого шага, особенно учитывая то, что подобное включение зачастую ничем не аргументировано, вызывает некоторые изначальные сомнения.

Конкретные воплощения вышеуказанного подхода вызывают еще большие возражения. Так, П.И. Новгородцев увидел концептуальное единство исторической школы в критике трех положений теории естественного права: «учения о производном установлении права», «предположения возможности найти систему норм, одинаково пригодных для всех времен и народов» и «стремления придавать субъективным правовым идеалам непосредственное юридическое значение», сделав представителей исторической школы борцами против абстрактно-теоретических схем в юриспруденции. Если переформулировать эти тезисы в позитивном ключе, стержневыми и каноническими идеями исторической школы права по мнению П.И. Новгородцева оказываются учение о постепенном, органическом развитии права, утверждение уникальности и самобытности юридических норм каждого народа и признание за профессиональными юристами исключительной правотворческой прерогативы.

Любопытно, что в учениях тех юристов, которых чаще всего причисляют к исторической школе права - Ф.К. Савиньи, Г.Ф. Пухты и, с некоторыми оговорками, Г. Гуго - мы не можем обнаружить те самые канонические, стержневые идеи, о которых говорилось выше, по крайне мере, они не следуют им строго. Так, некоторые высказывания Гуго дают возможность усомниться в его концептуальной близости к вышеозначенным тезисам: в «Учебнике естественного права как философии позитивного права, в особенности, частного права» Гуго провозглашает высшей целью юридического познания чистое, вневременное и вненациональное право.

Представления Савиньи и Пухты также существенно отстоят от озвученных П.И. Новгородцевым идей, которые им и по сей день нередко продолжают приписывать. Так, отрицая произвольное установление права, они не отвергали возможности вмешательства воли законодателя в процесс правообразования. В большей степени эта черта характерна для Пухты, который прямо называет эту волю одним из трех источников права, равнонеобходимых для нормального его развития. Если же говорить об уникальности правовых обычаев каждого народа, то достаточно вспомнить, что Савиньи в своей знаменитой брошюре 1814 г. говорил о римском праве, как элементе, в равной степени усвоенном всеми народностями Германии и потому позволившем сохранить их единство, в противовес центробежной направленности местных правовых обычаев. Пухта высказал эту мысль не менее четко: он не только указал на единое основание юридических норм европейских народов - Corpus juris civilis императора Юстиниана, но и неоднократно в различных работах прямо постулировал вненациональный характер римского права: «Хотя содержание науки вообще, а юриспруденции в особенности, имеет национальный характер, однако истинная наука, в сущности, не национальна: она распространяет свое национальное содержание за границы отдельного народа и известного пространства времени»; он говорил о римском праве, как об «общем достоянии всего цивилизованного человечества», как о «воплощенном юридическом разуме, обязательном для каждого народа», как о «праве, освобожденном от границ национальности». Иными словами, вненациональный элемент права новых народов провозглашался Савиньи и Пухтой основным и наиболее значимым.

Впрочем, на некоторую близость исторической школы к теориям естественного права XVIII в. указал сам же П.И. Новгородцев, который, будучи апологетом этих теорий, подчеркивал моменты сближения с ней в работах Савиньи и Пухты, пытаясь продемонстрировать отсутствие цельности взглядов у основных оппонентов естественно-правовых воззрений. Отечественный исследователь позволил себе странное допущение: подразумевая под «учением исторической школы» некий мыслительный конструкт, которому в большей или меньшей степени соответствовали те или иные авторы, он сделал несоответствие этого мыслительного конструкта и взглядов конкретных авторов инструментом критической проверки. П.И. Новгородцев почему-то забыл об условности собственного мнения о том, что представляет собой это «учение исторической школы». Интересно и то, что исследователь не предложил никакого четкого критерия принадлежности к этой школе, кроме вышеупомянутой критической ориентации по отношению к теориям естественного права, характерной отнюдь не только для этого направления юридической мысли; если поставить в один ряд всех критиков естественно-правовых идей XVIII столетия, Савиньи, признанный П.И. Новгородцевым основателем исторической школы, потеряется в череде предшественников, у которых те или иные идеи только оформлялись, и последователей, чьи мысли уже несколько отличались от воззрений Савиньи.

Иные основания для постулирования концептуального единства исторической школы права предложил немецкий исследователь Б. Клеманн: «Историческая школа права, в целом, определяется через основной онтологический принцип, который представлял собой органицизм, связанный со специфическим учением о народном духе, через собственное понятие истории, которое освящало все происходящее и, по большому счету, было не философским, а историко-позитивистским, и через свое отношение к механически-детерминированному процессу эволюции, а также связанной с ним основной философской установкой эмпирического исторического агностицизма». К этим тезисам Б. Клеманн в другом месте добавил еще один: изучение истории права для юристов интересующей школы было, в первую очередь, самостоятельной целью, а не вспомогательным средством для решения проблем современной им юриспруденции. На этом основании автор отрицал принадлежность А.Ф.Ю. Тибо и П.И.А. Фейербаха к исторической школе права, но в очередной раз признал основоположником исторической школы права Г. Гуго, а лидером и самым ярким представителем - Савиньи.

Первый и третий маркирующие тезисы в приведенной цитате явно предполагают друг друга: в начале XIX в. именно органицизм был выдвинут в противовес механицизму эпохи Просвещения, причем это противопоставление характерно опять же не только для исторической школы права (достаточно вспомнить хотя бы натурфилософию Шеллинга, созданную задолго до появления программных текстов исторической школы права или, по крайней мере, независимо от них, если основоположником считать Гуго). Второй тезис также не содержит удовлетворительного критерия, поскольку, размежевывая историческую школу права и современные ей философские течения (что уже выглядит довольно резко, учитывая связи Савиньи с романтическим движением, пристальный интерес Пухты к Гегелю и Шеллингу и др.), автор тут же связывает ее с развитием истории как специальной дисциплины. Что касается последнего добавления, превращающего практикующих юристов, которыми были и Гуго, и Савиньи, и Пухта, в антикваров, то оно собственными сочинениями данных авторов не подтверждается. Так, программный текст Савиньи, который, кстати, сам Б. Клеманн считает одним из главных манифестов исторической школы права, посвящен именно актуальным проблемам юридического праксиса, в первую очередь, вопросу о кодификации германского законодательства.