Взаимообусловленность научного и философского в информационном подходе (методологический аспект)

Общие выводы комплексного анализа:

эффект "недоказанности доказанного"¹ наиболее отчетливо проявляется в вербальных процедурах рефлексии, особенно на обыденном языке; чем абстрактнее язык, тем меньше проявление эффекта;

сочетание высших форм абстрактной рефлексии - философской и математической, философствование в математических понятиях наиболее доказательны;

языки понимания континуальны, т.е. имеют другую природу, нежели дискретные языки объяснения;

дискретность и конечность языка обусловливают неадекватность объясняемого понимаемому, а ассоциативность языка - его полисемию и неве-рифицируемостъ;

дополнительную неопределенность в рефлексию могут внести неполнота и противоречивость вербалъно-логического дискурса, онтологическая относительность научного знания.

взаимообусловленность конкретно-научного и абстрактно-философского в информационной деятельности рефлексирующего сознания объективно необходима для анализа сущности информации и ее существования в бытии.

Отсюда следует, что философская концепция информационного подхода, не элиминируя мировоззренческого аспекта, должна в существенной мере сотрудничать с научной методологией исследований, более того, опираться на нее, трезво относясь к онтологической относительности знания. Этим затрагивается одна из "болевых точек" современной философии - ее интеллектуальный статус, хотя, казалось бы, кто, как не философия, - средоточие интеллекта, "царица наук". Но именно "царственность" философии и инициировала вопрос о ее статусе по отношению к науке. Этот вопрос не имманентен для философии, ибо он затрагивает отношение общества к философии и философам на фоне пока еще общепризнанного авторитета науки. Скорее имманентным стал статус сверхнаучности, а следовательно (как полагают многие), и вненаучности философии, пропагандируемый самими философами.

Взаимообусловленность философии и науки в разрабатываемой концепции заставляет нас пристальней взглянуть на их общие взаимоотношения, от которых в немалой степени зависит прочность и продуктивность намеченного "брачного союза".

Рассмотрим взаимоотношения философии и науки (мировоззренческий аспект). Только философы и историки науки помнят о том, что современная наука с ее натуралистической парадигмой существовала не всегда, а сложилась как особый подход к миру, отличный от философского подхода, лишь в XVI-XVIII в.в., т.е. более чем на два тысячелетия позже становления философии. Современное миропонимание - опосредованный продукт развития науки, а не непосредственная данность. Наука приняла на себя бремя ответственности за истинность своих утверждений, заставив логику отвечать за правильность их доказательств, что обеспечило науке методологический тыл ее атак на тайны природы. В этой прагматической связке науки с логикой как частью философии остальной рефлексивной философии не нашлось конкретного рабочего места, как пенсионеру сейчас нет достойного места на рынке труда. В результате философия оказалась свободной от серьезной ответственности перед обществом, кроме внутрицеховой ответственности логически, непротиворечиво мыслить. Однако ум ученого не равноценен мудрости философа, и при всех относительных успехах науки, сделавших мир якобы полезным, комфортным для человека, она не слишком преуспела в миропонимании, включающем понимание самого человека. Поэтому блудный сын (дочь) философии - наука - в трудные для себя времена возвращается к мудрости философии, и так было, есть и будет всегда. Но если логически безукоризненные философские тексты о мироздании претендуют на общечеловеческую значимость, иначе, чем в контексте общечеловеческого знания о мироздании, т.е. в научном контексте, понятном прагматическому человечеству, их рассматривать нельзя, как бы к этому ни относилось философское сообщество. В противном случае философия рискует остаться в представлении многих интеллектуалов, не говоря уж об обывателях, "остроумными, но безрезультатными словами" (Дж. Бернал), эксплицитной рефлексией на заданную (научную) тему, но не важнейшим.

Если философия - только рефлексия и, следовательно, субъективное миросозерцание, мироощущение, мировоззрение и миропонимание, выражаемое каждым философом в меру его интересов, эрудиции и литературных способностей вне научного метода исследований, если она - творимое, показываемое, но не значимое, не утверждаемое, не то, о чем можно сказать ясно, а лучше молчать (в витгенштейновском понимании), то и уважение к философии и философам со стороны большей части социума соответствующее. Получается, что авторитет философов зиждется не на том, что они действуют по высшим законам, недоступным простому смертному (пусть и ученому), и не на том, что они мудрее или умнее других (пусть и ученых), но единственно на том, что их не понимают. "Лишь пока нас не понимают, этот сомнительный авторитет работает на нас" (М. Хайдеггер [154, с.336]). Как только философов начинают понимать, авторитет исчезает или обнаруживается, что его и не было, ибо все мы в известной мере философы, способные на саморефлексию. И если в хайдегге-ровском смысле авторитет философии - миф, то этот миф непроизвольно внушают нам рефлексирующие философы прошлого и настоящего. В результате соблазн философской саморефлексии приобретает размах псевдоинтеллектуальной эпидемии, родственной самолечению и самопродвижению во власть.

Если же авторитет философии - не миф и она, действительно, -Tijui штос то v (важнейшее) по Плотину, то философия - не просто рефлексия, не одна только рефлексия. В ней есть нечто, находящее отклик через тысячелетия, и не только в силу принципа историцизма и периодического интеллектуального резонанса поколений. Это нечто - "ностальгия, тяга повсюду быть дома" - так романтическими словами поэта Новалиса Хайдеггер обозначает, что философствующий "повсюду не дома", но хочет быть там "всегда и, главное, в целом" [153, с.330]. И хотя "философия и поэзия стоят на противоположных вершинах, но говорят одно и то же" [с. 154]. Естественен вопрос: разве наука в лице ее лучших представителей не испытывает подобную тягу быть дома всегда и в целом? Прав ли Хайдеггер, полагая, что "науку и мысль разделяет пропасть" [с. 150]? Мы не можем с этим согласиться.

Философия - открытая система, как и реальные системы любой природы, и ей свойственны метаболические процессы, включающие информационный метаболизм. Только за счет своей открытости философия развивается, закрытость, хайдеггеровская автономность, одиночество, отрешенность философии имплицитно привела бы ее к энтропийной смерти. Даже если речь идет не об инкапсулировании философской мысли, а лишь о недоступной науке степени философской абстракции, полностью вывести мир за скобки абстракции не удастся - небольшой шум да останется. Даже учитель и единомышленник Хайдеггера Гуссерль признавал: "...не через философии становимся мы философами... Толчок к исследованию должен исходить не от философии, а от вещей и проблем" [48, с. 173]. О том же Ортега-и Гассет: "...сначала живи, затем философствуй" [103, с. 170]. Рассел полагал, что философия должна опираться на научное знание и быть его квинтэссенцией. Собственное философствование Рассела, по его признанию, проистекало из физики, физиологии, психологии и математической логики [116].

Философия интенциально родственна науке. Их роднит стремление к вечности, вневременности открываемых истин (вопреки некоторым дефинициям, исторически ограничивающим философию), наличие собственных объектов исследования. Если объектом физики является материя и формы ее движения, химии - вещество, биологии - жизнь, математики - число и пространство, то объектом исследования философии является Универсум и Мультиверсум.

Если следовать терминологии Куна, философия родственна революционной науке с ее творческой раскованностью, элементами интуитивизма и фейерабен-довского анархизма, частой сменой парадигм. Но истинная наука не может все время петь на революционной ноте. Между научными революциями должны быть периоды нормальной науки, важнейшим признаком которой является наличие методов исследования, признанных научным сообществом, и собственных средств (аппарата) исследования. Полагается [6], что наиболее общими методологическими подходами классической философии являются диалектический дискурс и метафизический редукционизм, традиционно комплементарные друг другу, а также герменевтический подход и картезианский скептицизм. В рамках общих подходов применяются частные подходы применительно к частным разделам философии. Однако при этом "реалистическая философия ...чужда цехового методологического высокомерия и не содержит в себе запрета на использование методов других наук в решении частных задач философского познания или при главенстве специфически философских средств исследования" [с.85]. В частности, не отрицается и возможность участия "философов - специалистов по философским вопросам естествознания в осуществлении каких-либо мировоззренчески значимых экспериментов", так же как и специалистов по социальной философии - в соответствующих социальных экспериментах [с.94].

Одной из своих главных задач аналитическая философия полагала полную элиминацию метафизики. В свою очередь, диалектический дискурс аналитической философии подвергался непрерывной критике со стороны метафизических школ феноменологии и герменевтики. В своих отношениях с метафизикой аналитическая философия эволюционировала от полного отрицания (Рассел, Витгенштейн и др.) до сдержанного признания [136]. Впрочем, Ортега-и-Гассет считал философию Рассела-Уайтхеда метафизической [103, с.85]. Сейчас философами-аналитиками признано право на существование абстрактных сущностей, например, в виде классов, необходимых для понимания математики, которая, в свою очередь, существенно важна для эмпирических наук. Задача современной аналитической философии усматривается в отыскании наилучшей теории понимания всего [136]. Что это как не герменевтика? Что это как не возврат к метафизической задаче, настолько же старой, насколько стара сама метафизика ?

Классическими философскими средствами познания полагаются формальная логика, идеализация, экстраполяция, мысленный эксперимент, "трансцен-дирующее мышление" по К. Ясперсу, интуиция [6]. Сами философы признают существенный субъективизм своего аппарата исследования, в немалой степени способствующий "вечности" философских проблем. Так, онтологическая проблема генезиса бытия была поставлена в глубокой древности и до настоящего времени будоражит умы. Гносеологическая проблема истины, диалектика развития, экзистенциальная проблема свободы и другие философские проблемы, по признанию философов, никогда до конца не разрешимы. Прогресс в решении проблем усматривается ими "в развитии мысли одного и того же философа, школы, ориентации; прогресс в том, что так или иначе выявляются тупиковые пути, что становится ясно, какие предпосылки необходимо принять, чтобы лучше осмыслить проблему" [6, с.35]. Согласимся, такой прогресс не слишком конструктивен, философия гораздо инерционнее и скромнее частных наук в решении своих проблем. Десятичный счет, механика макромира, электромагнетизм, синтез белка, экономика процветания, генетический код, трансплантация органов - эти и многие другие частнонаучные проблемы считаются во многом решенными, несмотря на объективную неизбежность ошибок познания.

Почему же философские проблемы веками занимают мудрецов, и у каждого из них свой, непохожий взгляд на их решение? Вероятней всего, дело не в объективной неизбежности ошибок познания, а в субъективизме средств философского познания. В частных науках степень гносеологического субъективизма в среднем меньше, чем в философии. Однако это справедливо по отношению лишь к тем из них, где средства познания ближе к абстрактно-логическим, формальным, фактуальным, нежели к целостно-образным, эвристическим, ре-флексивным. Специалисты в области т.н. точных наук, как правило, приходят к взаимопониманию (положительному или отрицательному) лучше и быстрее, нежели в области наук гуманитарных, ибо абстрактный язык математики и логики (язык объяснения), как доказано выше, объективно способствует взаимопониманию в большей степени, чем неформализуемые языки трансцендентирующего мышления, интуиции, вчувствования, идеализации и др. (языки понимания) . Вообще говоря, понимание всегда субъективно, его объективность a priori сомнительна. Можно лишь говорить о той или иной степени совпадения субъективных пониманий, влияющей на "результаты голосования" по проблеме, не более того.

Означает ли сказанное, что языки понимания должны быть заменены языками объяснения или хотя бы формализованы? Ни в коей мере! Каждый язык лучший в своей области применения. За ее пределами он просто не нужен. Люди не разговаривают на машинном языке, а машины - на человеческом. Герменевтика нуждается в своих языках не менее, чем наука объяснения в своих. Более того, достоинства этих языков эффективно дополняют друг друга в человеческой практике, ибо "логика, которая одна может дать достоверность, есть орудие доказательства; интуиция есть орудие изобретательства" [112, с.215].

Согласимся, что создавать (изобретать) новое все же труднее, чем объяснять, критиковать существующее. Для созидания надо владеть не только и даже не столько языком объяснения, сколько языком понимания. В этом плане логика, математика и в целом языки объяснения (доказательства) легче языков понимания. По Хайдеггеру изначальная задача философии - "делать вещи более тяжелыми (трудными), более сложными" [153, с. 146]. Языки, ориентированные на целое, сложное - это философские языки понимания. Логика, математика как языки научного объяснения (доказательства) ориентированы на частное, простое, ибо невозможно конечным числом конечных предложений и формул выразить бесконечномерное целое.

Взаимопонимание в простом, частном достигается быстрее, чем в сложном, целом. Поэтому естествоиспытатели легче договариваются друг с другом, чем философы. Впечатление такое, что философы даже не стремятся договориться. Может быть, они полагают, что т.к. любое конечное объяснение объективно связано с частным, оно (объяснение) есть откат от философии с ее мен-тальностью целого, всеобщего. Так стоит ли снисходить до объяснения, взаимопонимания?! Не в этом ли хайдеггеровская "мысль - всегда немного одиночество. Когда ее вовлекают, она может отклониться" [с. 152]?

Философия находится в более трудном положении, чем естествознание, ибо, в отличие от последнего, объект исследования - Универсум - ей не дан. Целое нам дано лишь в частностях, занимающих науку. Как фазообособленная самость целое нам не дано, особенно если мы - элемент этого целого, как в случае с Универсумом. В этом смысле между объектом и субъектом должно быть отношение отстраненности, а не включенности. И в этом же смысле целое постоянно искомо, но не находимо.

Для науки поставить проблему означает наметить пути ее решения. Любой ученый нацелен на решение проблемы, на познание своего объекта исследования. Познание может быть неточным, добытые истины относительными, но веpa в познаваемость объекта незыблема. Если наука сталкивается с неразрешимой проблемой, она доказывает эту неразрешимость и отказывается, хотя бы на время, от проблемы. Для философии мир - a priori неразрешимая проблема, но философия не имеет права от нее отказываться, ибо, отказавшись, философия откажется от познания Универсума, т.е. от себя самой.

Но возможно ли позитивное знание Универсума, если все, что мы о нем можем сказать (в витгенштейновском смысле) - это сплошное отрицание: Универсум - это не часть, не элемент системы, это - нечто целое, за пределами которого ничего нет. Естествоиспытатель может экспериментировать с природой, философу и это не дано. В этом смысле любая наука, даже чистая математика в сравнении с философией несет на себе отпечаток практицизма. Философия же немыслима вне философствования, т.е. теоретизирования, ибо когда разум оказывается один на один с Универсумом, "то нам дается только... проблема" [103, с.99]. Философская проблема, таким образом, имеет вит-генштейновскую форму: "Я в тупике" [33, с. 130].

В связи с изложенным состояние философии и, в частности, аналитической философии можно охарактеризовать как перманентный кризис (непрекращающаяся революция, "вечный бой") в отличие от естествознания, переживающего периодические кризисы. В промежутках между кризисами своих парадигм естествознание переживает периоды нормальной науки, работающей в рамках победившей парадигмы. Философии же несвойственна форма нормальной науки, ибо философские парадигмы сосуществуют и максимум, на что они способны (если не впадают в политику, как исторический материализм или политическая экономия), это плюралистически критиковать друг друга.

Плохо это или хорошо? Во-первых, вслед за Ортега-и-Гассетом и Куном, утверждавшими, что кризисы науки говорят не о ее упадке, а о ее здоровье, позволим себе утверждать, что и перманентный кризис философии - ее естественное, здоровое состояние. Заявлять все время о кризисе своих принципов или о множестве кризисов одновременно может позволить себе только здоровая философия, чему свидетельство - ее почтенный возраст, завидная любознательность и самокритичность. Подчеркнем, что мы говорим о здоровье философии-рефлексии, а не философии-науки.

Во-вторых, полагаем, что отсутствие явной формы нормальной (по Куну) науки не позволяет считать философию наукой. Парадигмы, которые предлагают апологеты научности философии, не содержат атрибутов "нормальности" в указанном смысле. Аналитическая философия тоже не избежала этой общефилософской проблемы. Ее методы и средства не проработаны до уровня, позволяющего в рамках очередной парадигмы достаточно длительное время накапливать позитивные результаты, верифицируемо решать задачи не столько авторами этой парадигмы, сколько всем мировым сообществом философов.

В нашем представлении, причин этого положения несколько. Во-первых, известная часть философов, не исключая и философов-аналитиков, вовсе не собиралась делать из философии науку в общепринятом смысле: "...сегодня, после того как философы с краской мучительного стыда сносили презрение ученых, бросавших им в лицо, что философия не наука, нам - по крайней мере мне - нравится в ответ на это оскорбление заявлять: да, философия не наука, ибо она нечто гораздо большее {курсив В.Г.)" [103, с.70]. Автор согласен с этим тезисом, не исключающим, однако, научности философии как одного из ее частных свойств, что согласуется с гегелевским тезисом о философии как науке о всеобщем. Во-вторых, современные философы приложили максимум усилий к разработке логико-лингвистических основ аналитической философии, постпозитивизма, постмодернизма, превратив язык в их основной объект исследований. При этом они не пошли глубже представления о языке как форме жизни или игре, среде существования человека, хотя Витгенштейн в "Философских исследованиях" признавал, что скрытая сущность языка гораздо глубже явленной. Согласимся, что язык, как и любая система кодирования, - лишь составная часть Универсума, и, следовательно, генезис языка - в Универсуме. Чтобы понять язык, надо понять его место в Универсуме, а значит, надо понять Универсум. Складывается впечатление, что играя в "языковые игры", современные философы несколько уходят от главного объекта философии - мира с его реальными проблемами и реальным смыслом вещей.

Далее мы сознательно подставляем термин понимание взамен термина исследование, ибо конечная цель любого исследования - понимание. Объяснение же - интерпретация понимания. Средства (аппарат) понимания любого объекта напрямую зависят от его свойств. Нам не придет в голову изучать звезды с помощью микроскопа, а микроорганизмы наблюдать в телескоп. Но нам придет в голову описывать и объяснять результаты наблюдений тех и других в кодах одной и той же семиотической системы кодирования - естественной или искусственной. Поэтому и средства понимания Универсума должны быть адекватны его свойствам. Что же это за свойства?

Согласно Ортега-и-Гассету Универсум, или все имеющееся, - это не совокупность имеющихся вещей, а только то, что в каждой вещи универсально, и, стало быть, лишь одна сторона каждой вещи, соединяющая ее с целым [с. 103]. Можно не соглашаться с этим, усматривая лишь языковую игру в отождествлении двух разных понятий по морфологической общности лингвистических корней. Но рациональное зерно данного определения состоит, на наш взгляд, в том, что для понимания любой вещи в Универсуме (реальной и ирреальной, отображаемой и воображаемой, материальной и идеальной) требуется понять свойства латентной универсальной стороны всего имеющегося, которое включает в себя все существующее и несуществующее. Но что же может быть этой универсалией - субстрат или субстанция?

Субстраты не единичны, т.е. не универсальны. Значит, искомое - субстанция. Наиболее известны две комплементарные субстанции - материя и дух, каждая из которых лежит в основе своей части имеющегося. Даже если материализм отрицает субстанциональность духа, полагая его вторичным по отношению к единственной субстанции - материи, сознание, как мы выяснили, нематериально, материальны лишь его проявления в форме сигналов. Если бы материализм был прав, психическое происходило бы из физического, а следовательно, само стало бы физическим, ибо энергия преобразования материи в сознание не может уйти в "психическое ничто", она должна согласно закону сохранения энергии преобразоваться в другой вид физической энергии. С другой стороны, если спиритуализм и отрицает субстанциональность материи, отдавая предпочтение духу, тем не менее, материя существует вне духа. Преобразование же психического в физическое означало бы возникновение материи и энергии из "психического ничего" в масштабах Универсума. Остается только поверить в бога, но не объяснить его.

Итак, ни одна из двух изначальных философских субстанций, по нашему мнению, не может быть доказательной универсальной стороной каждой вещи Универсума и в целом его самого. Что же может быть универсальным для материи и духа, т.е. что позволит нам перейти от онтологического дуализма к психофизическому монизму? Ответ на этот вопрос имел бы далеко идущие последствия, в том числе, мировоззренческого характера для современной философии разума и интуиции, постижения и понимания сложнейших феноменов бытия. И если их непостижимую загадочность тоже считать феноменом, то он "возникает в значительной степени потому, что математика еще не может выразить все сущее на своем языке чисел и формул". Это сказал не философ от математики, а философ от психиатрии К. Ясперс ("Маленькая школа философских размышлений"). В современном представлении математическая невыразимость редуцируется к информационной невыразимости на языке кодов и сигналов, ибо, как показано выше, эксплицитно значимым становится императив прояснения прежде всего феномена информации, лежащего в основе производных от них семиотических и символических систем, в частности, математики. Как только это будет сделано, многие покровы таинственности и непостижимости должны, по нашему мнению, упасть. Первые шаги в этом направлении делает информационная эпистемология. Ее предметом исследования являются феномен информации, его онтология, отношения информации с метафизическими категориями и формами развития материи и сознания, отношения информатики с наукой и философией.

Время информационной эпистемологии, судя по всему, только наступает. Сами эпистемологи (А.И. Ракитов, А.И. Уваров и др.) полагают причину возникновения информационной эпистемологии не онтологической, а исторической как естественной реакцией философов на информационно-компьютерную революцию (взрыв) 60 - 80 г.г. XX века [115,146]. В их понимании информационная эпистемология - продукт своей эпохи, как в гегелевском понимании любая философия - это эпоха, схваченная мыслью. Полагаем, что ретроспективно исторический горизонт информационной эпистемологии шире современности, ибо феномен информации возник не в XX веке, он был всегда, а не начиная с середины XX в., он лишь прятался под другими метафизическими и идеальными понятиями согласно философской традиции того или иного времени.

Поэтому далее рассмотрим онтологический аспект философской концепции информационного подхода.

Выводы

Философская концепция информационного подхода есть методологическая система миропонимания, включающая онтологические структуры - концепты информационных понятий, онтологические, гносеологические и праксеологи-ческие механизмы - закономерности существования и взаимодействия данных концептов.

Методологическая взаимообусловленность научного и философского содержаний информационного подхода базируется на следующих факторах:

1) на концептуальном уровне (объективные факторы) - междисциплинар-ность и методологический полиморфизм информационного подхода; сциенти-стско-технократическое мировоззрение значительной части современного социума; повышенное внимание науки и паранауки к онтологическим аспектам феномена информации; порознь научная и философская системы доказательств и рефлексии логически не самодостаточны;

2) на уровне информационной деятельности рефлексирующего сознания (субъективные факторы) - взаимообусловленность математической и философской форм абстрагирования в психологических процедурах декодирования, классификации, идентификации, поиска и отбора информации; доказательность абстрактных форм рефлексии.

Философская концепция информационного подхода методологически должна быть теоретической, синтетической, дедуктивной, неаксиоматической, комплексной, системной, критической, интенциальнои, антропоцентрической, мировоззренчески значимой; при этом никаких формальных ограничений на методы философствования не накладывается - они могут быть вербальными и/или символическими, например, математическими.

Список использованных источников и литературы

Абдеев Р.Ф. Философия информационной цивилизации. М., 1994.

Азимов А. В начале. М., 1989.

Айламазян А.К., Стась Е.В. Информатика и теория развития. М., 1989.

Акимов А.Е., Шипов Г.И. Торсионные поля и их экспериментальные проявления. //Сознание и физическая реальность. Т. 1 № 3, 1996.

Александров Е.Б., Гинзбург В.Л. О лженауке и ее пропагандистах //Вестник РАН, 1999. Т. 69 № 3.

6. Алексеев П.В., Панин А.В. Философия. М., 1996

7. Арбиб М. Мозг, машина и математика. М.„ 1968.

8. Армстронг Д.М. Материалистическая теория сознания /Аналитическая философия. Избранные тексты. М., 1993.

9. Архипов Г.А. Реальность, которая рядом. Тверь, 1996.

10. Аткинсон Р. Человеческая память и процесс обучения. М., 1980.

Беллман Р. Динамическое программирование. М., 1960.

Биркгофф Г. Математика и психология. М. 1977.

Блаватская Е.П. Тайная доктрина. Томі. Космогенезис. Л., 1991.

Блаватская Е.П. Тайная доктрина. Том 2. Антропогенезис. М., 1993.

Блох А. Закон Мэрфи /Ваше преуспевание в ваших руках. М., 1993.

Блум Ф., Лейзерсон А., Хофстедтер Л. Мозг, разум и поведение. М., 1988.

Бонгард М.М. О понятии "полезная информация" /Проблемы кибернетики. Вып. 9. М., 1963.

Братко А.А., Кочергин А.Н. Информация и психика. Новосибирск, 1977.

Бриллюэн Л. Наука и теория информации. М. 1959.

Бриллюэн Л. Научная неопределенность и информация. М. !966.

Бялко А.В. Торсионные мифы //Природа, 1998 № 9.

Вайнберг С. Первые три минуты. М., 1981.

Вандеман Дж. Неслепая вера. Изд-во "Источник жизни", 1992.

Варшавский В.И. Коллективное поведение автоматов. М., 1973.

Варшавский В.И., Поспелов Д.А. Оркестр играет без дирижера. М., 1984.

Вейник А.И. Термодинамика реальных процессов. Минск, 1991.

Веккер Л.М. Психические процессы: мышление и интеллект. Л., 1976.

Венда В.Ф. Перспективы развития психологической теории обучения операторов //Психологический журнал, т.1, № 4, 1980.

Вентцель Е.С. Теория вероятностей. М., 1969.

Вентцель Е.С. Исследование операций. Задачи, принципы, методология. М., 1980.

Винер Н. Я - математик. М., 1964.

Винер Н. Кибернетика. 2-е издание. М., 1968.

Витгенштейн Л. Философские работы в 2 частях. Ч. I. М., 1994.

Витгенштейн Л. Лекции /Л. Витгенштейн. Человек и мыслитель. М., 1994.

Гадамер Х.Г. Истина и метод. М., 1988.

Гадамер Х.Г. Актуальность прекрасного. М., 1991.

Гейтс Б. Бизнес со скоростью мысли. М., 2000.

Гернек Ф. Альберт Эйнштейн. М., 1986.

Гленсдорф П., Пригожий И. Термодинамическая теория структуры, устойчивости и флуктуации. М., 1973.

Глушков В.М. Основы безбумажной информатики. М., 1987.

Говалло В.И. Почему мы не похожи друг на друга. М., 1991.

Голдман С. Теория информации. М., 1957.

Голицын Г.А., Петров В.М. Информация-поведение-творчество. М., 1991.

Горелик Г.Е. Почему пространство трехмерно? М., 1982.

Готт B.C., Семенюк Э.П., Урсул А.Д.. Категории современной науки. М. 1984.

Гуд Г.Х., Макол Р.Э. Системотехника. Введение в проектирование больших систем. М., 1962.

Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М., 1984.

Гуссерль Э. Философия как строгая наука /Философия как строгая наука. Новочеркасск, 1994.

Гуссерль Э. Метод прояснения /Современная философия науки. Хрестоматия. М., 1994.

Гухман В.Б. Информатика в системе философского доказательства. Тверь, 1998.

Размещено на Allbest.ru