Магический реализм в современной уральской литературе: традиции и трансформации

2.1.1 Алексей Иванов и Урал

Переехавший с родителями в Пермь в возрасте двух лет и учившийся в УрГУ в Екатеринбурге, Алексей Иванов долгое время работал гидом на территории Урала. Детские воспоминания о родных местах и сведения, полученные во время туристических походов, стали основой многих его книг, действие которых разворачивается на Урале («Общага-на-Крови», «Географ глобус пропил», «Сердце Пармы», «Золото бунта», «Тобол»). Интерес писателя к Уралу проявляется не только в его художественной прозе, но и в документальных текстах: «Message: Чусовая», «Уральская матрица», «Хребет России» (на основе которого снята серия документальных фильмов с Леонидом Парфёновым), «Горнозаводская цивилизация», «Ёбург». Во время работы над романом «Сердце Пармы» писатель создал детский художественный краеведческий музей. Также по инициативе Иванова в Пермском крае с 2006 по 2009 проводился одноимённый фестиваль по мотивам романа с уроками стрельбы из лука, историческими реконструкциями и даже свадебными праздниками в стиле XV века. Кроме того, писатель выступил с идеей создания историко-природного заповедника на реке Чусовой, а в 2010 году поддерживал проект «Кын-реалити». В 2014 году Иванов совместно с художником В. Штукатуровым выпустил художественный альбом «Екатеринбург: умножая на миллион». Писатель популяризирует уральскую культуру, и это роднит его с Бажовым. О своём родном регионе Иванов говорит следующее: «Я с молодости понимал, что не перееду в Москву, или, предположим, в Рим, и это автоматически означало, что я буду прозябать в какой-нибудь дыре… Хотелось найти доказательства, что живу я отнюдь не в дыре, - из этого желания выросла историческая компетенция. Если угодно, патриотизм»Дубичева К. Писатель Иванов реабилитирует суровые 90-ые Екатеринбурга [интервью с Алексеем Ивановым] // Российская газета. 17 июня 2013 г. .

А про свой творческий метод Иванов пишет следующее: «Я ощущаю себя оставившим фантастику как жанр, сам на себя зацикленный, ограниченный собственными рамками, а не стилевые приемы фантастики, настроение фантастики. Ощущение многомерности мира, ощущение, что та реальность, которая перед глазами, - еще не все, чем мир может удивить человека»Гаврилов А. «Все мы изнасилованы Голливудом» [Интервью с Алексеем Ивановым] // Книжное обозрение. 8 февраля 2005 г. С. 8.. Также важно отметить, что в тройке любимых зарубежных писателей оказался МаркесВопрос автору // Сайт Алексея Иванова, а сам Иванов причисляет романы «Сердце Пармы» и «Золото бунта» к магическому реализмуТам же..

Роман «Сердце пармы» о завоевании Москвой Перми Великой в XV в. и противостоянии чердынского князя Михаила и вогульского князя Асыки, который рассматривается в данном параграфе, принёс писателю широкую известность.

2.1.2 Пространство Урала

Именно в творчестве Иванова получает развитие тот образ Урала, который сформировался в сказах Бажова в 1920-1930 гг. Важно, что автор рефлексирует над ландшафтом Урала: «…я считаю, что характер этноса, пусть даже локального, а точнее - локального в первую очередь, - напрямую зависит от характера ландшафта...То есть как характер местности формирует судьбу»Нестеров В. «Вы с московской колокольни не можете понять» [интервью с Алексеем Ивановым] // Газета.ru. 13 сентября 2005 г.. География Урала в «Сердце пармы» не сводится к сумме ландшафта, флоры и фауны. Б. Горски отмечает: «Она одушевлена призраками своего прошлого», то есть: христианизацией, колонизацией, чрезмерной эксплуатацией природных ресурсов. Это ощущение усиливается в «Золоте бунта», где действие происходит на три столетия позже.

В первой редакции роман «Сердце Пармы» назвался «Чердынь - княгиня гор». То есть сам автор подчеркивает важность этого образа для текста. Однако если в первой редакции горы упоминаются скорее номинально, то в названии второй редакции отражена их живая иррациональная сущность, неоднократно упоминаемая в романе: «Только мёртвая Парма горбилась, как глыба подземной тишины»Иванов А.В. Сердце пармы. М., 2018. С. 15.. Земля в романе открывается как подземный мир, высунувший на поверхность и затягивающий людей в мир мёртвых: «И все скалы здесь священные. На каждой или под каждой - капище, в любой пещере - идол» Там же. С. 380. . Кроме того, слово «парма» отсылает и к средневековому коми-пермяцкому княжеству, и к древнему названию заросших лесом холмов на севере Урала. Такое название вызывает вопросы у читателя ещё до чтения, что и было целью Иванова.

Во всех романах об Урале писатель отражает внутреннюю хаотическую, хтоническую силу земли. Ландшафт, по мнению автора, является выражением смысла, который излучает внутренняя сила Урала. И именно это становится, в первую очередь, источником магического. Л. Данилкин пишет в своей рецензии на «Сердце пармы»: «”Парма” Иванова - такое же географически-природное понятие, как «вересковые пустоши» Бронте или «озерный край» Вордсворта. Не тайга и не русский лес, а особое, со своими вогулами и муравьями в золотых лапоточках непролазье, кипящая биосферная магма»Данилкин Л. Диагностика Пармы // Афиша. 31 марта. 2003 г. . Ж. П. Дюри отмечает связь магического реализма со спецификой пространства: «не создание таинственных существ или миров, а магическая связь между человеком и его окружением»Durix J-P. Mimesis, Genres, and Post-colonial Discourse: Deconstructing Magic Realism.P. 104. [notthecreationofimaginarybeingsorworldsbutthediscoveryofthemysteriousrelationshipbetweenmanandhisenvironment].

Культура русских в романе противопоставлена мировоззрению местных жителей. Калина, с отрешённостью, свойственной хумляльту говорит в романе: «Здесь, мужики, самый край божьего мира, а дальше - одни демоны творенья, которым ни наша, ни божья воля не указ…И люди здешние - югорские, пелымские, пермские - тоже по пояс из земли торчат»Иванов А.В. Сердце пармы. М., 2018. С. 34..Такое представление об Урале действительно свойственно средневековому человеку: Пермский край, начиная со Средних веков - далекая языческая земля, «мифическая снежная Биармия»Абашев В.В. Русская литература Урала. Проблема гопоэтики. Пермь, 2012. С. 75..

Противопоставление Урала и остальной России, выраженное географически, становится частью конструируемой Ивановым уральской идентичности. Горски сравнивает метод писателя с «воображаемыми географиями» Э. Саида и «воображаемыми сообществами» Б. АндерсонаRussia's Regional Identities: The Power of Provinces / ed. by Clowes E.W., Erbsloh G. and Kokobobo A. Abingdon: Routledge, 2018. P. 161.. «Заколдованная география».Ibid. P. 161. Иванова является воображаемой, кроме того, она ставит целью трансформировать представление об Урале, выделить значимость региона в истории России.

2.1.3 Язык как часть мифологии

Пожалуй, уже первые страницы романа удивляют обилием слов из финно-угорских языков, этнонимами и топонимами, которые незнакомы современному русскому читателю («частокол из пятидесяти первых страниц...дубовая этническая вязь...экспедиция в затерянный языковой мир... варево из славянских, финно-угорских и тюркских протословес»Данилкин Л. Диагностика Пармы // Афиша. 31 марта. 2003 г. ) и которые писатель никак не объясняет и не комментирует. Более того, по мнению М. Кронгауза, «читатель с обычным лексическим запасом порой перестаёт понимать текст» Кронгауз М.А. Раздвигающие язык: «эффект хонтуя» // Новый мир. 2004. №6.. Это естественно не только для исторического романа, но и для постмодернистского, в котором смещаются обычные отношения между читателем, предметом и языком. К. Платт отмечает: «Подход Иванова к постмодернистской стилизации...лингвистический»Russian Literature Since 1991 / ed. by Dobrenko E., Lipovetskiy.P. 80..Процесс колонизации отражён не только на уровне сюжета, но и на уровне языка: различные этносы сливаются в один народ. Иванов совершает большую работу в области лексики, морфологии, фонетики. Последнее не менее важно, автор «использует звуковые паттерны, не знакомые русскому уху».Russia's Regional Identities: The Power of Provinces / ed. by Clowes E.W., Erbsloh G. and Kokobobo A.P. 169. Читатель анализирует звуковой облик слов и незнакомого языка прежде, чем понимает значение и перевод этих слов. Автор использует коми-пермяцкие заимствования (роччиз - «русский», керку - домВедерникова М.Д. Функционирование определений в романе «Сердце Пармы» Алексея Иванова. Пермь, 2016. С. 23.), которые появляются и в речи коми-пермяков, и в речи вогулов и остяков, он передаёт изменение русских слов в речи пермяков (князь-кнеса). Писатель также создаёт свои слова из мансийских и угорских языков: например, «хумляльт» (человек-духТамже.). Безусловно, Иванов не стремился максимально точно воссоздать языковую картину Урала 15 века. Обилие в тексте иноязычных слов, историзмов, экзотизмов вызывает у читателя ощущение таинственности, непостижимости Урала. Горски отмечает, что Иванов «используют незнакомый язык, чтобы создать опыт чтения, который сам по себе является волшебным, который воссоздает в языке ощущение сверхъестественного, испытываемое персонажами романов».Russia's Regional Identities: The Power of Provinces / ed. by Clowes E.W., Erbsloh G. and Kokobobo A.P. 161.

2.1.4 Магический историзм и колониальная политика

И среди исследователей, и среди читателей существуют споры о жанре «Сердца Пармы». Иногда встречается и формулировка «магический реализм», как в исследовании Г. Чудиновой, которая полагает, что Иванов написал «не исторический, а мифопоэтический роман, сочетающий в себе хроникальность и вымысел, подобно магическому реализму латиноамериканской литературы»Чудинова В.Г. Интерпретация мисссионерской деятельности подвижников православия в романе Алексея Иванова «Чердынь - княгиня гор».. Действительно, романе смешивается исторический, документальный пласт и фольклорно-мифологический.

В этом отношении важен первый вариант заглавия романа. Чердынь - до сих пор существующий город (впрочем, как и другие географические точки в романе, например, Бондюг, Искор, Гляденовская гора), один из древнейших городов Урала, входящий в список исторических городов России. Г. Чагин утверждает, что первоначально на его месте существовало Чердынское (Троицкое) городище, которое относят к родановской культуреЧагин Г.Н. Чердынь: крат. ист. Очерк. Пермь, 1972.. В XV веке Чырдынь вошла в состав Великого княжества Москвоского. Именно эти события стали основой романа Иванова. Писатель опирался на исторические и научные текстыВопрос автору // Сайт Алексея Иванова. (работы Г. Чагина «Города Перми Великой Чердынь и Соликамск», А. Дмитриева «Пермская старина» 1889 г., В. Шишонко «Пермская летопись с 1263-1881 г.»), имена и этническая принадлежность местных князей подтверждаются историческими документами. О соотношении исторического и вымышленного писатель говорит: «Вот князя Михаила, например, как я делал: выписал столбиком события, в которых принимал участие реальный князь Михаил в реальном XV веке, и попытался представить себе духовный мир человека, которому эти поступки были бы органичны»Гаврилов А. «Все мы изнасилованы Голливудом» [Интервью с Алексеем Ивановым] // Книжное обозрение. 8 февраля 2005 г. С. 8. . Автор не считает себя «беллетризатором учебников истории», а на исторической почве создаёт психологические характеры.

Центральное событие в романе - завоевание и покорение Москвой Перми в XV веке, которое сопровождалась насаждением христианской культуры местным жителям. А. Хегерфельдт отмечает: «Многие тексты магического реализма также бросают вызов западной истории, предлагая альтернативную версию, другую точку зрения».]Hegerfeldt Anne C. Lies That Tell the Truth: Magic Realism Seen Through Contemporary Fiction from Britain. Amsterdam, 2005. C. 176. В романе Иванова противопоставляется русская христианская культура и культура языческая. Уже в начала романа князь Асыка говорит: «Русы-новгородцы - давние наши враги, - сказал Асыка…Но московитам кроме наших сокровищ нужна еще и вся наша земля. Они шлют сюда своих пахарей с женами и детьми, чтобы те своим трудом и кровью пустили в нашу землю свои корни»Иванов А.В. Сердце пармы. М., 2018. С. 18.. Это противопоставление лежит в основе всего сюжета.

Г. Ребель выделяет в романе три типа сознанияРебель. Г. «Пермское колдовство», или роман о парме Алексея Иванова // Филолог. №2. 2003.:

1) местных нерусских жителей (мифологическое, мистическое, иррациональное)

2) русских (религиозное) и местных полуверов-словен (фольклорное)

3) московитов (рациональное, религиозное)

Иванов не идеализирует православную культуру, с которой русские пришли на Урал. И пермяки в отличие от Питирима с его миссионерством показаны как люди, способные вести диалог и понимать чужую культуру с разнообразной системой верований. Питирим же отдалился и от христианской веры, и от общечеловеческих представлений о добре и зле: «В бешенстве Питирим изрубил Христа-идола на щепки»Иванов А.В. Сердце пармы. М., 2018. С. 53.. Иона так же далек от христианства, как и Питирим, религиозный фанатизм затуманивает его сознание, он не понимает того, что проповедует, а становится больше похож на дьявола во плоти: он в исступлении сжигает берестяную книгу пермяков об их традициях и культуре, результат кропотливой работы пермского слепца-сказителя, который подарил книгу со словами: «Народы наши сошлись на одной земле и вот теперь меняются богами. Поменяемся же и мудростью, ибо жить нам вместе вечно» Там же. С. 102.. Шаман, приносящий щенков в жертву, наоборот, показан как человек, способный проявить сочувствие: «Михаил глядел и не видел в лице, в руках старика ни злости, ни жестокости, ни безумия исступлённой веры. На щеках шамана блестели слёзы. Ему и самому было жаль щенков» Там же. С. 89.. В то же время важно отметить и то, что христианские герои Иванова, будучи отрицательными персонажами, не оскорбляют христианский подвиг, сам Иванов подчёркивает важность идеи и несовершенство её исполнения: «Канонизируют не человека, канонизируют христианский подвиг...И никакого умаления подвига у меня в романе нет... На мой взгляд, это никакой не антихристианский роман, а наоборот - полностью христианский, потому что христианство в итоге и торжествует. А то, что там не выведено ни одного оптимального и идеального носителя этой идеи, - ну и что?» Нестеров В. «Вы с московской колокольни не можете понять» [интервью с Алексеем Ивановым] // Газета.ru. 13 сентября 2005 г. .

Н. Хрящева отмечает: «Время в романе-мифе оказывается проницаемым. Глубина истории окликает современность: образ пермского владыки поворачивается сегодняшней гранью - гранью карьериста-неудачника... Его [Ионы] образ восходит к вечному архетипу доносчика и предателя»Хрящева Н. П. Интерпретация стефаниевского мифа в романе А. Иванова «Сердце Пармы, или Чердынь -- княгиня гор» // Сюжетология и сюжетогеография. 2012. №2. С. 148.. Использование мифологического пласта для обозначения проблем современного мира свойственно магическому реализму. Завоевание уральской земли требует не только культурного и политического подчинения местных жителей, но и победы над природой Урала. Уже в сказах Бажова («Медной горы Хозяйка», «Две ящерки», «Про Великого Полоза», «Ключ земли») появляется мысль о том, что земля податлива тому, чьи намерения добры и праведны. В романе появляется мотив испытания природными силами, свойственный уральской литературе: князь Василий умирает во время похода за Сорни-Най, так как встретил лесного мужика Комполена; Вольга не поддаётся соблазну Тиче и передаёт сообщение о приближающемся нападении; Калина всю ночь держит крест на крыше часовни, пока буря не утихает; идолы мстят Ионе - герой умирает от того, что на него падает уничтоженный им идол.

Однако есть герои, которых Парма принимает. Придя на эту землю чужаком, Михаил становится частью Пармы. В глазах Михаила противопоставлена Москва и Парма: «Но Москва не пожелала заметить, что у него, у его людей, у их земли тоже есть душа. И потому, надменно торопясь, Москва попросту сожгла его город... А Чердынь была его душой. И теперь он уже не мог покориться. Он не желал покориться как князь, потому что его оскорбили как человека»Иванов А.В. Сердце пармы. М., 2018. С. 284-285.. В каноне магического реализма часто появляется герой, способный слышать голоса разных культур, как, например, Салем в «Детях полуночи» С. Рушди, у которого этот дар становится экстраординарнымMoretti F. Modern Epic: The World-system from Goethe to Garcнa Mбrquez.P. 234.. И Михаил в «Сердце пармы», и Осташа в «Золоте бунта» восприимчивы к местным культурам, поэтому они успешно в них существуют, их не отторгает Урал.

Также отличает пермяков от русских отношение к земле. Вся культура пермяков базируется на почитании и одушевлении земли (Поясовые горы, символизирующие образ великана Кама, богатырь Пеля, который лежит под Пелиным полем, Пянтег - кедровый дух Пармы): «Судьба - это весть земли...земля - это весть людей» Иванов А.В. Сердце пармы. М., 2018. С. 19.. А. Сазонова выделяет в романе два уровня: земное и подземное, связующим звеном между которым является природа Урала (березы, ели, муромский лес), животные (лебедь, сокол, ворон, филин), мифологические персонажи (богатырь Пеля, лесничий Комполен - лесничий), многочисленные идолы Иванова И.Н., Сазонова А.С. Геопоэтика романа Алексея Иванова «Сердце Пармы» // Исторические науки и археология. 2013. №3. С. 186.. Пермякам важно, чтобы боги чувствовали связь с землей, именно поэтому они не могут принять христианство: «А их бог даже рождён не их землёй...Что делать этому богу у нас среди снегов, пармы, холодных ветров?»Иванов А.В. Сердце пармы. М., 2018. С. 20..

Отражена в романе и особенность основного рода деятельности на Урале, где высшим мастерством считается работа с камнем и металлом: «Есть среди нас полезные, редкие люди - кто россыпи золотые знает, кто по самоцветам, кто по железу, кому о старых курганах известно, где клады лежат» Там же. С. 84..

Иванов вступает в диалог с историей не сколько ради погружения в события прошлого, сколько для контекстуализации настоящего. Писатель видит связь между событиями, связанными с внутренней колонизацией Иваном III Урала и современной Россией, поэтому он использует объясняющую силу прошлого. Данилкин отмечает: «”Сердце Пармы” - история про то, что настоящее пространство - не на Западе, а на Востоке; что там не пустота неназванная, а историческое, этнографическое и лингвистическое сырье для еще одной империи; напоенная кровью на три сажени вглубь земля, колонизированная не на картах, а по-настоящему» Данилкин Л. Диагностика Пармы // Афиша. 31 марта. 2003 г. . Постколониальная направленность романа отмечена и западными исследователями: «В романе показана альтернативная история регионального опыта во внутреннем пространстве России на расстоянии от дискредитированных крупных политических деятелей и сил российской истории».Russian Literature Since 1991 / ed. by Dobrenko E., Lipovetskiy M. P. 83. В этом отношении интересна мысль Иванова о превращении Руси в Россию, произошедшее благодаря колонизации Сибири, в которой Урал стал местом стыкаИванов А.В. Уральская матрица. Пермь, 2009. С. 252.. Так, Урал, в понимании писателя становится рождением современной России, хотя и остаётся самобытным и в некоторой степени изолированным, отдельным.

2.1.5 Идолы и магические персонажи в романе

Безусловно, главным идолом в романе является Золотая Баба, Сорни-Най, которая на последних страницах романа сливается с Тиче, являющейся проводником между двумя мирами. Разные герои романа подчеркивают её нечеловеческую природу: «Не человек она. Чертовка. Ламия. Нет счастья выше любви ламии, но любовь эта сжигает, не грея. Погубишь душу христианскую. А ее душа не богом вдохнута. Из земли она пришла, от дьявола, колдовством пермским выволочена…Это сама Сорни-Най в человечьем обличье»Иванов А.В. Сердце пармы. М., 2018. С. 91-92.. Она губит не только жизни героев, но и жизнь целого поселения - Усть-Выма, предсказывая эту гибель подобно Мелькиадесу в романе Маркеса «Сто лет одиночества»: «Тех уже убили, а в Чердыни всех завтра убьют» Там же. С. 455.. Вообще, мотив судьбы является сквозным в романе: кульминацией романа - последняя битва в Чердыни и исполнение пророчества о хумляльте Асыке, который на протяжении всего повествования должен был убить Михаила, чтобы умереть самому. Итоговая сцена романа складывает сюжет, как карточный домик, и в этом отношении действительно напоминает роман Маркеса.

Почти все герои чувствуют на себе необъяснимое воздействие Сорни-Най: Ухват («Вот ведь он сам - сидит тайком от всех, говорит с болванкой, как с живым человеком или с церковным образом, мечты ей свои поверяет» Там же. С. 36.), Иона («словно прячась от медленного и неотвратимого взгляда идола» Там же. С. 47.), Михаил («сидел бледный, с приоткрытым от испуга ртом» Там же. С. 47.), Ермолай («спиной почувствовал, какой нерусской, нечеловеческой жутью повеяло от истукана» Там же. С. 46.), Питирим («а с него хватит этих чудских напастей!» Там же. С. 55.), пам («”Отдай ему, чего он просит,” - вдруг сказал пам, который ничего не слышал» Там же. С. 77.), Калина («И тогда Калина понял, что это Ветлан несёт в Чердынь тамгу Сорни-Най, а все демоны Каменных гор идут вслед за ним» Там же С. 115.). Но встреча героев с магическим миром не вызывает ощущение присутствия фантастки, хотя местные системы верований нередко расшатывают христианские убеждения колонизаторов. Горски отмечает: «Дело не только в том, что некоторые персонажи Иванова замечают магию в своем окружении, но и в том, что само окружение заколдовано, производя имманентную неоспоримую магию»Russia's Regional Identities: The Power of Provinces / ed. by Clowes E.W., Erbsloh G. and Kokobobo A.P. 161.[«It is not simply that some of Ivanov's characters see magic in their surroundings, but that the environment itself is enchanted, producing an immanent and undeniable magic»].

Описания Тиче напоминают описания идола, либо же сливаются с ним: «с глазами ночной нечисти»Иванов А.В. Сердце пармы. М., 2018. С. 95., «она была языческой Богоматерью - нагой, отважной, сильной, как волчица» Там же. С. 99., «Да следы-то её в парме из человеческих стали...рысьи» Там же. С. 106. . На фоне «чёрных, нечеловечьих» глаз Тиче глаза епископа описаны как «пустые» Там же. С. 104.. Образ Айчель, возлюбленной Калины, тоже сопряжён с образом Сорни-Най: «лицо...дивно-прекрасное и смертельно-страшное, ярким и беспощадным взглядом похожее на лик Золотой Бабы» Там же. С. 49.. И именно Айчель превращает в ламиюТиче. Ламия напоминает бажовскую Хозяйку Медной Горы, которая, по мнению самого Иванова, выросла из вогульской Сорни-Най. Подчёркивается нечеловеческая природа ламии, её возможность перевоплощаться, нерусское происхождение героини, её глаза такие же тёмные, как и у Хозяйки. Но автор не сколько воссоздает образ Хозяйки, сколько выделяет некий уральский архетип. То же самое происходит и с другими «бажовскими» образами, появляющимися в романе: оленем с серебряными копытами, живущий под землёй дракон (Великий Полоз), ледяное пламя (Огневушка-Поскакушка). Иванов отсылает читателя не к сказам Бажова, а к древним мифам манси, тем самым активирует культурную память.

Помимо образа Сорни-Най в тексте появляются и другие мифологические сюжеты (легенда о Ветлане, Полюде и Вишере, легенда о богатыре Пеле) и образы, например, Прокудливая берёза, которую уничтожает Иона, тем самым давая понять, что пришла новая эпоха: «Ионе показалось, что мимо него пролетела и рухнула та языческая вселенная, которая час назад его отсюда вышвырнула» Там же. С. 248.. Магическое в этом случае становится амбивалентным. Читатель не понимает, действительно ли это происходит или Иона просто боится идолов: «И снова поднял взгляд на Прокудливую Берёзу, и в глаза ему, как скопище демонов, кинулись тысячи чужих глаз, когтей, рук, крыльев, рогов» Там же. С. 246.. Иона и в момент уничтожения идолов и берёзы описан как человек, разум которого помутился: «яростно закричал» Там же. С. 252., «расшвыривая пермяков...с невесть откуда взявшейся силой» Там же. С. 253..

Интересна разница в подходе писателя к фольклору в «Сердце пармы» и в «Золоте бунта»: если в «Сердце пармы» Иванов в большей степени использует реальные существующие мифы и легенды, о которых сказано выше, то в «Золоте бунта» писателю уже приходится выдумывать многие сплавщицкие предания «в формате реалистического допущения»Иванов А.В. Золото бунта // Текст и традиция. СПб, 2019. №7. («еленкины песни», «бесы на потесях», «сплавщицкая тайна», «оборотная Чусовая»), сочинять историю Урала (сбросивший в реку идолов Ермак, собиравший души погибших сплащиков святой Трифон Вятский)Там же.. Писатель говорит о выдуманном в «Золоте бунта»: «Я придумал мифы, базовые для индустриальной этики сплава…А что поделать? Если Атлантиду нельзя найти, то надо её придумать. Мы живём в культуре постмодерна. Бажову было нельзя, а мне уже можно. Но по тем технологиям, которые были открыты Бажовым» Там же. . Разница обусловлена эпохами, в которых происходит действие. В «Сердце пармы» хтоническое и монструозное ещё связано с землёй, на которую только пришли русские колонизаторы, Иванов показывает необузданную «дикость» Урала, неподвластную пришельцам. Пермский край, начиная со Средних веков - далекая языческая земля, «мифическая снежная Биармия»Абашев В.В. Русская литература Урала. Проблема гопоэтики. Пермь, 2012. С. 75.. В «Золоте бунта» уже смешиваются выходящие из-под земли вогульские духи и сплавщицкие легенды, что знаменует процесс успешно запущенной колонизации и модернизации, повлекших за собой травматический опыт Урала.

Также важен образ Калины, который, как и Михаил, проходит испытание уральской землёй: несколько раз герой остаётся живым на пороге смерти - и когда он стоял с крестом на горе, и когда ему словно «отрубили голову». Он христианин, но с уважением относится к местной культуре: «И ты не хмыкай: это ведь страшное, жестокое проклятье - на судьбу-то. Огни могли и убить тебя, и в жертву отдать, да им тоже хлеб нужен. А надругательства над Пелиным полем они простить не хотели. Вот и отомстили» Там же. С. 373.. Калина, как и Асыка - хумляльт, колдун, который не может умереть, пока не выполнит своей миссии. В отличие от Матвея он называет ведьму Соло так, как она сама его попросила - «эква», то есть снова проявил уважение к ней и её культуре. Именно поэтому Матвей не проходит испытание, и его возлюбленная погибает. С одной стороны, Калина приверженец рационального мировоззрения, с другой стороны он испытывает влияние культуры пермяков и относится к ней без свойственной многим персонажам иронии и ненависти.

Таким образом, Иванов в своём романе сталкивает разные типы сознания: мифологическое, фольклорное, религиозное, атеистическое, рациональное. Они вступают в сложные отношения непонимания. Писатель подробно реконструирует мифологию пермяков, используя слова из их языка. Иванов стилизует речь персонажей, тем самым он погружает читателя в XV век, заставляет заново пережить открытие Урала и увидеть окружающее его пространство в другом свете, по сути, автор моделирует идентичность Урала, продолжает начатое Бажовым дело. Представленная в романе мифология пермяков основана на почитании земли и пространства: все описания пространства оживают в тексте, судьба героев становится неразрывно связана с местностью. Обращаясь к тому моменту русской истории, когда Москва осваивала и колонизировала новые территории, писатель воскрешает культуру пермяков, которую стремились подавить московиты. Реконструируя воображаемое прошлое Урала, Иванов показывает неприглядные стороны политики Московского княжества. Однако важно отметить, что хотя христианские герои показаны с отрицательной стороны, роман критикует политическую модель московитов, а не религиозную: христианские герои не оскорбляют христианский подвиг.

Многими исследователями и критиками подчеркнуто современное звучание романа: писатель обращается к истории, чтобы концептуализировать современность, противопоставить центр и периферию, что свойственно магическому реализму, как модусу, популярномув постколониальной литературе. В обоих мирах не действуют привычные этим мирам стереотипы поведения. Мифология в романе отражена на разных уровнях: персонажи, предметы, идолы, природа, животные, описания которых построены очень живо и «телесно». Кроме того, в тексте время представлено в искажённом виде, прошлое присутствует в настоящем, некоторые персонажи живут дольше обычного, с этим связан мотивы судьбы, проклятия и возмездия нередко появляющийся в магическом реализме. С образом Тиче связан ещё один важный для магического реализма мотив - мотив запретной любви. Автор также прибегает к буквализации, чтобы отразить фольклорное и мифологическое мышление. Важно, что отправной точкой для объяснения даже не магических событий в романе становится именно мифологической мышление, несмотря на реальную историческую основу текста. Иванову важно передать средневековый взгляд на Урал, то есть показать привычную нам «расколдованную» реальность в новом свете. В «Сердце Пармы» появляется система оппозиций центр-периферия, своё-чужое. Эти оппозиции порой кажутся размыты именно из-за смещения правил каждого из миров. Система ценностей персонажей различна, они по-разному трактуют своё поведение в зависимости от присущего им типа сознания, тем самым заставляя читателя сомневаться в правильности каждого из них.

социокультурный магический реализм уральский писатель

2.2 Травма модернизации: Урал на сломе эпох в «Золоте бунта» А.В. Иванова

2.2.1 Концепция «горнозаводской цивилизации» в романе

В «Золоте бунта» Иванов, как и Бажов в сказах, обращается к эпохе до отмены крепостного права - действие романа происходит в 1778 году, спустя четыре года после восстания Пугачёва, и разворачивается вокруг поиска скитниками, сплавщиками и шаманами золота бунта - клада с пугачёвской казной. И в «Золоте бунта», и в сказах затрагивается процесс индустриализации Урала и сопутствующей ей колонизации.

Романы Иванова об истории Урала вписываются в концепцию «горнозаводской цивилизации»Иванов А.В. Горнозаводская цивилизация. М., 2014. С. 11., разработку которой писатель продолжил вслед за автором концепции - П. Богословским, литературоведом и профессором Пермского университета. Эта теория разделяет Урал и Россию, подобно магическому реализму, показавшему отличие Латинской Америки от Европы. В «Золоте бунта» автор впервые художественно излагает концепцию горнозаводской цивилизации, которую потом он разовьёт в своих культурологических книгах.

Писатель полагает, что начавшаяся в XVI веке индустриализация, которая должна была соединить Урал с Российской империей, наоборот создала особый вид поселений. Эти поселения объединились в одну общую структуру и были выведены из состава государства, став государством в государстве. Так, Строгановы могли крестить инородцев, изготовлять порох, ставить таможни, владеть войском, то есть выполнять функции государства и церквиИванов А.В. Хребет России. СПб., 2012. С. 27.. Строгановы представляли собой тот тип заводовладельцев, у которых земли находились в собственности. Более того, под руководством Татищева это государство было оформлено документально - берг-привилегией 1719 г., согласно которой все заводы подчинялись Екатеринбургу, а не губернским городам.

Во время «правления» династии Демидовых появился феномен уральского горного мастера, камнереза, литейщика и оформило главную ценность уральского человека - труд (лучшим мастерам на заводе полагались почётные таблички, что тоже отражает сакральность мастера)Archnadzor (2016) Горнозаводская цивилизация [Лекция А. Иванова] // Youtube. 21 апреля.. Именно поэтому Осташа и особенно Переход в «Золоте бунта» являют собой главных положительных героев, так как ради дела герои готовы жертвовать жизнью.

Главный герой Осташа в каком-то смысле тоже мастер, только не камнерез, а сплавщик. Осташа тоже стремится понять природу своего дела и стать настоящим профессионалом. Он, как и Данила, сирота. Цель героя - разгадать, при каких обстоятельствах погиб его отец, инсценировал ли он свою смерть во время крушения барки, чтобы сбежать с пугачёвским золотом. Осташа хочет найти клад, чтобы вернуть отцу доброе имя, и спасти свою душу, чтобы стать мастером сплавщицкого дела: «Но главное, чего батя от Осташи хотел, - чтобы и Осташа честным сплавщиком стал…правда веры в работе сплавщицкой будет поважнее всего прочего…А без души нет работы сплавщика, потому что наука ведет, а вера хранит»Иванов А.В. Золото бунта. М., 2018. С. 147.. Его перемещение в романе напоминает прохождение компьютерной игры с элементами саспенса, мы практически непрерывно следим за его путём. Не случайно роману иногда приписывают жанр «романа-блокбастера»Чудинова В.Г. Опять на баррикады // Литературная Россия. 13 января 2006 г. и сравнивают его с «Властелином колец» Иткин В. «Золото бунта» Алексея Иванова - русский «Властелин колец» // Сайт Алексея Иванова..

2.2.2 Пространство и образ реки в «Золоте бунта»

Интересна замкнутость пространств, которые Иванов создаёт и в «Сердце пармы», и в «Золоте бунта». Эта замкнутость характерна для магического реализма - локальность у Маркеса в «Ста годах одиночества» и «местечковость» в текстах Зингера. Внешнему миру (Русь, Москва, Российская империя) почти не уделяется внимание. Подобное построение пространства есть и в сказах Бажова. Такая топографическая обособленность Урала в художественных текстах не случайна, ощущение «отдельности» уральского региона имеет историческую основу.

Иванов полагает, что даже тип строения заводов и жилищ, которая выбрала горнозаводская цивилизация, подчеркивала языческий характер жизни на Урале: не заводы-каналы вдоль реки, а пересекающие реку плотины, в центре которых - завод, уникальный тип строенияИванов А.В. Горнозаводская цивилизация. М., 2014. С. 87.. По этой причине такое большое значение писатель придает образу реки в романе «Золота бунта». Так, главным образом в пейзаже романа становится река Чусовая, которая является рубежом между реальным и ирреальным миром: «А бывает, что и остаются там люди насовсем, пропадают. Или же возвернутся - да лучше бы там оставались. Звери зверьем явятся или ума решатся…»Иванов А.В. Золото бунта. М., 2018. С. 608.. Именно через пространство в романе проявляется магическая сущность Урала, она приобретает черты живого сознания, сверхъестественной силы, как в сказах Бажова.

Чусовая персонифицируется Ивановым, превращаясь в фантастического персонажа, у которого есть тело: «Немало барок заглотила собачья пасть этого противотока» Там же. С. 30., «Самое широкое и грозное лезвие вонзилось прямо в бок Чусовой» Там же. С. 510.,«Чусовая вертелась, как ошпаренная собака» Там же. С. 546., «Чусовая кошкой уже ласкалась о ноги Оленьего бойца - самого, наверное, красивого на реке» Там же. С 551., «Осташе показалось, что здесь на острых камнях Чусовая пропорола себе брюхо и мученически выгнулась, распотрошенная, вывалила дрожащие кровавые кишки» Там же. С. 602.. Кроме того, Чусовая обретает женские характеристики, нередко эротически окрашенные: «Отпрянув от бойца, Чусовая, как девица под молодцем, сладко выгибалась излучиной Журавлиное Горло» Там же. С. 544., «Казалось, что реке так хотелось взбеситься, что уж и подходящего бойца искать она не стала: будто гулящую бабу так сблудить потянуло, что некогда было и мужика получше подобрать, сойдет и этот - кривой да горбатый» Там же. С. 597..

Река в романе становится словно выражением Эроса земли, подобно Хозяйке Медной Горы. И главный герой влюбляется в Чусовую. Неждана, дочь сплавщика Колывана, понимая, что мастерство Осташе дороже человеческой любви, говорит ему: «Никого, кроме Чусовой, ты уже не полюбишь» Там же. С. 239.. Чусовая для Осташи становится символом труда, а труд в концепции «горнозаводской цивилизации» является главной ценностью, а мастер - главным культурным героемИванов А.В. Горнозаводская цивилизация. М., 2014. С. 279..

Более того, Осташа словно вступает в отношения с Чусовой: «А сейчас Чусовая приближалась, и на ее притяжение, как на притяжение камня-магнита, отзывалось то, из чего душа и была откована». Образ реки гармонично вписывается в представление колонизаторов о земле, которая всегда воспринимается ими в эротических терминах: земля - женщина, над которой колонизатор устанавливает власть. Подобные сравнения демонстрируют одну из главных драм модернизации - утверждение власти над природой. Э. Саид рассматривает образ колонии как одалиски, которую завоевывают различными способами («Понятие колонии - ближайший политический аналог понятия наложницы» Саид Э.В. Ориентализм. Западные концепции Востока. СПб., 2006. С.476.). Схожее восприятие земли как наложницы встречается в романе «Нада» Г.Р. Хаггарда, где гора обретает форму женского тела - колдуньи: «Я встал и, выйдя из пещеры, нашел место, где мог взобраться до грудей и головы каменной колдуньи. Я полез, и в это время солнечные лучи заиграли на ее лице» Хаггард Г.Р. Нада / пер. с англ. Бологовская. Харьков, 1992. С. 230..

Тем не менее, в «Золоте бунта» осваиваемая река иногда отвечает колонизаторам жестокостью на жестокость, как бы давая понять о невозможности одержать над ней верх: «Чусовая немало живого народу повенчала с холодной смертью»Иванов А.В. Золото бунта. М., 2018. С. 600.. Осташа же, подобно Даниле-мастеру, прошедшему испытание золотом, пытается познать суть своего дела, поэтому вступает в совершенно другие отношения с Чусовой: «А Чусовая затихла и пронзительно заголубела - так тонко и остро, нежно и бесстыдно, что Осташе захотелось отвести взгляд, будто он случайно увидел красивую девку, купавшуюся нагишом» Там же. С. 533.. Подобные проявление сексуального отмечает М. Липовецкий в отношении бажовских сказов, интерпретируя образ Хозяйки Медной Горы: «Даже не вдаваясь в сугубо фрейдистские интерпретации символизма цветка, очевидно, что Хозяйка излучает сексуальные чары и то, что эти чары откровенно опасны. Так, например, в сказе «Жабреев ходок» возникает описание каменных губ, заманивающих центрального героя в глубину горы - сексуальный подтекст этого мотива вполне очевиден»Липовецкий М.Н. Зловещее в сказах Бажова // Quaestio Rossica. №2. 2014. С. 218-219..

Не менее сакральной для горнозаводской цивилизации, как очевидно из названия, является образ горы, это важная часть уральской идентичности.

Особенностью уральских гор является их древность, отсюда их небольшая высота. Уральские горы - горы ушедшие под землю. Отсюда берёт корни уральская мифология, соединившая в себе вогульские образы и рабочий фольклор: живущие в рудниках демоны, выходящие из земли, в которую когда-то ушли предшествующие народы (манси). Русские герои «Золота бунта» демонстрируют собой синтез христианской и языческой мифологии, перенятой у местных народов, всё магическое появляется из леса, земли и реки: «Бесы вогульские всё равно из Чусовой повылазили» Иванов А.В. Золото бунта. М.2018. С. 396..

2.2.3 Бажовские образы в романе

Магическое пространство модифицирует поведение персонажей. Находясь в «вогульских урманах», Осташа забывает «о Великом посте…о великих праздниках, и обо всех заповедях» Там же. С. 455., хотя и сопротивляется магическому притяжению местной системы верований (вогульские шаманы, старообрядцы, придуманные А. Ивановом еретики истяжальцы). Осташа, православный герой, читает «Лодьюнесгубимую», сплавщицкий заговор и лишь однажды «Отче наш» подобно Даниле-мастеру, который за помощью в познании тайну красоты камня обращается к Хозяйке Медной Горы, а не к Христу. Иванов подчеркивает, что на Урале не действуют привычные для прибывших русских законы. Сплавщики-старообрядцы отдают души скитникам (это слово встречается и у Бажова, и у Славниковой) и договариваются с местными богами манси. Старцы-скитники получают деньги с добычи сплавщиков и контролируют нелегальный вывоз уральского золота. Старообрядцы в романе имеют мало общего с христианством, они близки к язычеству и сатанинским практикам, как, например, дырник Веденей, то есть человек, молящийся богу без посредства икон. Христианка Макариха показана как жадная и алчная, а вогульская ведьма Бойтэ как преданная и искренняя. Именно волшебные нити Бойтэ спасают Осташу от мления (вогульский гипноз), а не христианская молитва. Ту же образную систему А. Иванов создаёт и в «Сердце пармы», показывая, что методы освоения и христианизации Урала жестокие и антихристианские. Являясь неотделимой частью земли, языческие боги не взывают у героев потрясения. С. Беляков отмечает: «Боги…обитают там наравне с людьми» Беляков С.С. Географ и его боги. Алексей Иванов // Вопросы литературы. 2010. №2.. Героям, попадая в это пространство приходиться мириться с его правилами и жить его законами: «Вас не звали. Пришли - так кланяйтесь нашим богам, иначе ничего не получите».Иванов А.В. Золото бунта. М., 2018. С. 395. Осташа прекрасно понимает правила потустороннего мира и успешно в нём существует. Когда герой не справляется с реальным миром, на помощь приходит его обратная сторона - например, в лице ведьмы Бойтэ.

И в сказах Бажова, и в «Золоте бунта» появляется мотив искушения золотом. В сказах и камни, и золото достаются героям, которым не свойственна алчность. Магические силы наказывают алчных персонажей и помогают тем, кто руководствуется более благородными целями. В «Золоте бунта» многие герои ищут спрятанную Переходом казну Пугачёва, только у Осташи поиск клада равносилен возвращению честного имени себе и отцу. Переход говорит о кладе: «Клад тот не на удачливого положен, а на истинного царя…Не для нас клад и не для пытарей» Там же. С. 27.. Кроме того, Переход не отдал душу истяжальцам в обмен на золото.

Центральными женскими персонажами являются Нежданна и Бойтэ, которая имеет много общего с Айчеле из «Сердца пармы». И Бойтэ, и Айчеле - некрещённые вогулки, которые камлают, чтобы помочь Осташе и князю Михаилу. Бойтэ представляет собой сгусток силы локальных верований, она знает как устроен местный мир и понимает его законы, поэтому ей не страшна даже смерть: «При словах о смерти жлудовки тонкие руки её даже не дрогнули» Там же. С. 72.. Более того, героиня готовится стать хозяйкой Ханглавита.

Интересен ещё один женский образ - образ появляющейся из-под земли девки (что вызывает ассоциации с Азовкой-девкой Бажова), которая, по мысли Бакира, открыла бы ему клад, если бы он её полюбил.

В романе появляется образ оленя с серебряным копытцем («Великий Лось» Там же. С. 396.), который стал известен благодаря сказам Бажова. Есть в романе и ещё один «бажовский» образ - образ Синюшки, только в своём первородной форме, в виде яги. Иванов, вероятнее всего, выдумал легенду о Еленке, победившей ягу песней, но важно, что эта сказка демонстрирует остатки дорационального, сказочного сознания человека эпохи начала индустриализации. Природный ландшафт благодаря фольклору обрастает идентичностями: «Памятью по Еленке осталась Мартьяновская дуга»Иванов А. В. Золото бунта. М., 2018. С. 539.. Подобный приём писатель использует и в «Сердце пармы», правда, ссылаясь на действительно существовавшие русские и финно-угорские легенды - о богатыре Пеле, полюдовой горе, белоглазой Чуди, Золотой Бабе.

Важно отметить, что позиция Иванова в отношении процента авторской фантазии в сказах Бажова однозначна. Писатель полагает, что Бажов показал переосмысленный русскими рабочими фольклор манси: Хозяйка Медной Горы - Мать-Земля, умеющая превращаться в змеюИванов А.В. Горнозаводская цивилизация. М., 2014. С. 145.; бабка Синюшка - баба яга Там же. С. 225.; Олень с серебряным копытцем - Великий Лось Там же. С. 225., спускавшийся на землю, вставая только на серебряные блюдца; Медная Гора - взрытая рудником Гумёшки гора Там же. С. 140.; земляная кошка - смесь подземного зверя Мамонта и русского золотого Кота, охраняющего клады Там же. С. 180.; Огневушка-Поскакушка - Сорни-Най Там же. С. 182. (Золотая Баба, золото-огонь); Голубая Змейка, Змеевка, Великий Полоз - дождь в виде змей на поделках Звериного стиля Там же. С. 180.. Иванов отмечает: «”Бажовский Урал” - языческая вселенная финно-угров, воскрешенная русским промышленным вторжением».Там же. С. 143.

Более того, Иванов полагает, что прототипом Слышко стал старатель Василий ХмелинТам же. С. 182., а Данилы - мастер Данила Кондатич Там же. С. 222.. Хотя целью нашей работы не является выявление достоверности бажовских образов, точка зрения Иванова кажется важной, так как демонстрирует желание писателя вписать реальный исторический Урал в контекст магического, показать, как исторический Урал, сочетавший христианство и мифологию коренных народов, науку и язычество (вера в машины), созерцательность Строгановых и жесткость Демидовых, отличался от остальной России.

Как и в «Сердце пармы», так и в «Золоте бунта» есть слова, которые современный читатель понимает лишь интуитивно («кендель», «бревно-байдан» Там же. С. 455-456.). Язык романа намеренно «состарен». Нашей задачей не является определение степени искусственности этой лингвистической старины, но нам важно, что в обоих романах это погружает читателя в экзотический мир, который, кроме того, существовал, несколько веков назад. А создание особого мира требует создания особого языка. Интересно, что уже к первому изданию «Малахитовой шкатулки» Бажов составил автокомментарий - словарь непонятных слов и выраженийБажов П. П. Сказы. Свердловск, 1988. С. 456., который объясняет особенности уральских слов, имеющих нерусское происхождение, профессионального языка горнозаводских рабочих, какие-либо исторические реалии. Это помогает создать писателю особый параллельный мир, который в своей языковой и исторической достоверности на первый взгляд не похож на окружающую самого Бажова советскую реальность.

Для Иванова важно, что магическое вырастает из истории, является неотъемлемой частью региона, а потому не вызывает шока и удивления. В образе Бойтэ и в амбивалентном образе реки как фантастического существа воплощается представление магического реализма о невозможности определения границы между реальным и сверхъестественным. Как и в «Сердце пармы», в «Золоте бунта» привычные «пришельцам» законы в этом магическом локусе модифицируются, порой и вовсе не действуют. Магические силы наказывает корыстных персонажей, помогая только тем, кто действует согласно морали. Таким предстаёт Осташа, стремящийся познать мастерство сплавщицкого дела подобно Даниле-мастеру. И, как и Данила-мастер отказывается от любви и земной жизни, Осташа отказывается от веры.

Иванов, создавая магические элементы в романе, опирается не сколько на бажовские образы, сколько на мифологию народов Урала. Утверждая, что и Бажов черпал вдохновение из мифологического подсознательного уральских легендИванов А. В. Горнозаводская цивилизация. М., 2014. С. 283., писатель переформатирует традицию, продляет её, так как выходит за пределы сугубо литературного канона. Он действует подобно латиноамериканским писателям и вытаскивает «наружу» мифы, которые складывались столетиями. По этой причине в «Горнозаводской цивилизации» Иванов с большей симпатией пишет о Бажове, чем о Мамине-Сибиряке, который, по мнению писателя «не услышал, каких людей создаёт труд, и не услышал, каких богов люди труда призывают с небес или из подземелий» Там же. С. 279..

Однако магическое в «Сердце пармы» и «Золоте бунта» в отличие от «классики» магического реализма более исторически конкретное. Если Маркес собирает воедино всю историю гражданских войн в Латинской Америке, показывая их в бесконечно повторяющемся (и поэтому магическом) вихре, то Иванов изображает зарождение и расцвет горнозаводской цивилизации, в которой магическое было исторически реальным. Пожалуй, по этой причине формула Эткинда - магический историзм - кажется наиболее точной.

2.3 «Петровы в гриппе и вокруг него» Алексея Сальникова: провинциальный магический реализм

2.3.1 Истоки и литературное влияние

В романе «Петровы в гриппе и вокруг него» Алексей Сальников обращается к эпохе, далёкой от мифологического сознания - большая часть действия книги происходит в первое десятилетие нового XXI века в Екатеринбурге. В. Лукьянин отмечает: «В представлении русскому читателю...провинциальная жизнь...открывается...как модель собственно национальной жизни и верований»Лукьянин В.П. Структурирование литературной жизни Урала под влиянием организационных форм, привнесенных партийными и государственными органами // Литература Урала: история и современность: сборник статей. Екатеринбург, 2006. С. 72. . Сальников и в своей прозе, и в поэзии нередко осмысляет жизнь Урала: сборник рассказов «Нижний Тагил», цикл стихотворений «Екатеринбург». В одном из интервью писатель признаётся: «Хотелось показать разнообразное движение города на фоне этих героев, каким-то образом сформулировать, почему именно такие они получились, эти герои, нарисовать их естественное произрастание из этих пейзажей» Лащева М. Алексей Сальников: «Великие дела спецслужб - пшик, имитация» [интервью с Алексеем Сальниковым] // Новая газета. №61. 2018. . Взгляд на Урал как на начало современной России сближает Сальникова с Ивановым: «Один писатель сказал, что именно в Екатеринбурге закончилась история прежней России. Царская Россия закончилась с убийством царской семьи в Екатеринбурге, а советская - с появлением на свет Бориса Ельцина. То есть это город, венчающий историю» Лащева М. Это я ещё не все загадки оставил [интервью с Алексеем Сальниковым] // Огонёк. №20. 2018. С. 30..