Формирование мотивной структуры мифа о Грузии и Кавказе в русской литературе XIX - начала XX вв.

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

Специальность 10.01.01 - Русская литература

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Формирование мотивной структуры мифа о Грузии и Кавказе в русской литературе XIX - начала XX вв.

Багратион-Мухранели Ирина Леонидовна

Ижевск 2018

Работа выполнена на кафедре истории русской литературы филологического факультета ФГАОУ ВО «Тверской государственный университет»

Научный консультант:

Сорочан Александр Юрьевич,

доктор филологических наук, ФГБОУ «Тверской государственный университет»

Официальные оппоненты:

Полонский Вадим Владимирович, доктор филологических наук, профессор РАН, директор ФГБУН «Институт мировой литературы им. А.М.Горького Российской Академии Наук»

Шульженко Вячеслав Иванович, доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой русского языка, ФБГОУ ВО «Пятигорский государственный лингвистический университет», научный руководитель гуманитарно-культурного центра «Русский Кавказ»

Ибатуллина Гузель Муртазовна, доктор филологических наук, доцент, ФГБОУ ВО «Стерлитамакский филиал Башкирского государственного университета»

Ведущая организация

ФГБОУ ВО Томский Государственный университет

кафедра русской и зарубежной литературы

Защита состоится 8 июня 2018 года в 13.00 часов на заседании диссертационного Совета Д 212.275.09 при ФГБОУ ВО «Удмуртский Государственный университет», 426034, г. Ижевск, ул. Университетская,1, корп.1, ауд 221.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке (426034, г. Ижевск, ул. Ломоносова, 4б) и на сайте ФГБОУ ВО «Удмуртский государственный университет»: http://lib.udsu.ru/

Автореферат разослан «____» _________ 2018 г.

Ученый секретарь диссертационного совета,

к.ф.н. О.В. Зуга

Общая характеристика работы

Изучение констант русского национального самосознания в соприкосновении с иной национальной средой остается одной из наиболее приоритетных и перспективных областей отечественного гуманитарного знания. Исследование географического фактора в литературе представляет интерес в случае, если черты региона служат опорой определенному художественному единству, образуют сложную незамкнутую систему и выступают как локальная культурная традиция.

Литература о Грузии и Кавказе представляет полноценный сверхтекст русской литературы, рассказывающий «о бурных днях Кавказа» (А.С. Пушкин), фиксирующий изменения в национальном менталитете. Настоящая диссертация обращена к исследованию моделей мотивных структур этнокультурных компонентов в художественном творчестве русских писателей, образующем кавказский миф. Один из заметных вариантов оппозиции «свой»/«чужой» на протяжении ста лет в русской литературе реализуется как «русский»/«кавказский». Изображение христианской Грузии и всего Кавказа, либо Кавказа горного формирует особый топос. Он позволил русской литературе XIX в. поставить и осознать проблемы своей страны, а не только новоприсоединенных к Империи земель. В произведениях, посвященных теме Кавказа, отражались непростые реалии войны и мира, гражданского и церковного строительства. Новый топос литературы, сменивший условный топос Востока, сформированный в эпоху Просвещения, потребовал создания новых жанрово-тематических комплексов, обновления сюжетно-мотивной структуры в динамическом единстве произведений, связанных с репрезентацией Грузии и Кавказа. Русская литература смогла выработать «двойную оптику», представить не только точку зрения присоединяющего центра, но и кавказского региона, показав широту имагологического подхода. При уникальном жанровом и стилевом разнообразии соответствующих текстов, в них сложились определенные тематические константы, устойчивые мотивы, позволяющие создать образ национального мира в инонациональной среде. Образ Другого на Кавказе во многом определял формирование и национального самосознания русской классической литературы.

Концепт «свои-чужие» определяется Ю.С. Степановым как «противопоставление, которое в разных видах пронизывает всю культуру и является одним из главных концептов всякого коллективного, массового, народного, национального мироощущения»Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. - М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. - С. 472.. Подобное разграничение существует не только и не столько по линии пространственно-территориальных границ, но в системе верований и культур как динамическое формообразующее явление. Отношение к «чужому» в каждом исторически конкретном обществе было связано с определенной картиной мира, и поэтому оппозиция «свой-чужой» в разные эпохи обретала разные смыслы.

Настоящая диссертация, в которой рассматривается эволюция выделенной оппозиции, восполняет пробел в целостном изучении литературы о Грузии и Кавказе, рассматривает формирование мотивных структур мифа о них, существующего в литературе и общественном сознании.

Актуальность исследования обусловлена, во-первых, значительным местом темы Грузии и Кавказа в русской классической литературе; во-вторых, историко-культурной ролью Кавказа и кавказской войны (1817-1867) в истории Российской империи. Именно в это время, после окончания войны 1812 г., происходит интенсивное оформление русского самосознания и закрепление в общественном восприятии кавказского мифа. По прошествии почти двух столетий эта проблематика по-прежнему остается актуальной для отечественной культуры. Отсутствие работ, целостно представляющих данную тему на материале художественной литературы, документальной прозы, фольклора, церковной и массовой литературы, делают настоящую работу актуальной.

Цель исследования - выявить и проанализировать принципы формирования мотивной структуры мифа о Грузии и Кавказа в русской литературе XIX - начала XX вв.

Поставленная цель предусматривает решение следующих задач:

- изучить типологические явления, раскрыть и описать систему мотивных структур мифа о Грузии и Кавказе в текстах различных русских авторов, созданных в разные эпохи;

- представить соотношение русской национальной идентичности и идентичности «горцев»; выявить принципы определения «другого» в произведениях разных модусов (художественных, документальных, агиографических, фольклорных, публицистических, генеалогических);

- выявить роль и описать функции изображения кавказского мира в русской литературе с различных точек зрения: имперско-исторической и сакральной, не только пространственно (в горизонтальном измерении), но и во временном аспекте, с позиций мифопоэтики (по вертикали).

- обозначить роль Кавказа в русской литературе, проследить динамику «кавказских» мотивов через детальный анализ и типологию, описать их эволюцию в разных жанрах русской литературы XIX - начала ХХ вв.

- выявить основание изменений репрезентационных парадигм мифа о Грузии и Кавказе в русской классической литературе, показать единство ценностных установок, являющихся ядром национального самосознания.

Объектом исследования является фиксация мотивных структур в мифе о Грузии и Кавказе, сложившихся в русской классической литературе и литературе начала ХХ в. кавказ литература сакральный

Предмет исследования -- принципы и приемы репрезентации мотивных структур мифа о Грузии и Кавказе в русской литературе в контексте литературных традиций на основе корпуса художественных и документальных произведений литературы XIX - начала ХХ вв., посвященных Грузии и Кавказу. кавказ литература сакральный миф

Хронологические рамки исследования охватывают период с конца XVIII в. (времени появления первых произведений о Кавказе в русской литературе -- оды Г.Р. Державина «На возвращение из Персии через Кавказские горы графа В.А. Зубова 1797 года») до публикации повести Л.Н.Толстого «Хаджи-Мурат» (1912 г.).

Степень научной разработанности проблемы. К настоящему времени в отечественном и зарубежном опыте накоплен большой, но не равноценный материал по теме Грузии и Кавказа. В ряде монографических исследований, посвященных творчеству отдельных писателей - Лермонтова, Грибоедова, Пушкина, Толстого, Полонского, серьезно рассматривается кавказская тематика в связи с поэтикой произведений. Существуют также компаративистские работы по теме «Русские писатели и Грузия», «Россия и Кавказ». Это исследования И.Л. Андроникова, И.С. Богомолова, И.К. Ениколопова, Л. Семенова, В. Шадури.

В ряде докторских диссертаций затрагиваются проблемы жанровой и стилевой природы произведений русской классической литературы о Грузии и Кавказе. Особое внимание ученых привлекает изображение Кавказа в эпоху романтизма (С.Г. Бочаров, В.А. Кошелев, Ю.В. Манн, И.З. Сурат) и в творчестве Л. Н. Толстого (Я.А. Гордин, В.В. Келдыш, В.А. Ковалев).

Среди зарубежных исследований можно выделить статьи и монографии Скотта Петера «Кавказские пленники: идеология империализма в лермонтовской «Беле» Сюзан Лейтон «Российская империя и литература. Покорение Кавказа от Пушкина до Толстого» и «Российская мифология девятнадцатого века о кавказских дикарях в русском востоковедении: границы империи и народы, 1700-1917», Льюиса Бэгби «Александр Бестужев-Марлинский и русский байронизм», Пола Дебрецени «Социальная функция литературы. Александр Пушкин и русская культура», Стефании Сандлер «Далекие радости: Александр Пушкин и творчество изгнания», Евы Томпсон «Имперские знания: русская литература и колониализм», Норимацу Кёхэй «Субъекты колониальной репрезентации в русской литературе XIX века» и др. Большинство зарубежных ученых рассматривают творчество отдельных авторов или политические аспекты функционирования литературы о Кавказе. Но обобщающих работ, прослеживающих эволюцию и значение литературы о Грузии и Кавказе в аспекте национальной идентичности, практически нет. Она не осознается как сложившийся миф, как целостный сверхтекст русской литературы.

Настоящая диссертация восполняет пробел в изучении литературы о Грузии и Кавказе, ее репрезентации в общественном сознании.

Научная новизна настоящей работы определяется тем, что в ней впервые в отечественном литературоведении осуществлено целостное типологическое исследование принципов изображения Грузии и Кавказа как специфических моделей включения этнокультурных компонентов в произведения разных авторов, на разных этапах русской литературы XIX - начала XX вв., в разных общественно-политических условиях развития России.

Соответственно материалом исследования стали ключевые произведения русских писателей, формировавших миф о Грузии и Кавказе, включая как оригинальные, так и переводные тексты: поэзия, проза, документальная литература, массовая литература о Грузии и Кавказе, публицистика XIX в., солдатский фольклор времен Кавказских войн, агиографическая литература.

Методологическая база диссертационной работы определяется комплексным подходом, включающим использование историко-литературного, историко-культурного, мифопоэтического, историко-сравнительного, историко-типологического, сравнительно-типологического, биографического, интертекстуального, стилистического метода, имагологического, религиоведческого методов анализа. По мнению А.Ю. Сорочана, направление современных литературоведческих исследований «требует как можно более широкого контекста освоения литературного процесса» Сорочан. А.Ю. Формы репрезентации истории в русской прозе XIX века: автореферат на соискание ученой степени доктора филологических наук: 10.01.01. / А.Ю. Сорочан. - Тверь, - 2008. - С. 3.. Этот исследовательский контекст восстанавливается при анализе мотивных структур мифа о Грузии и Кавказе. В работе рассматривается, как русская литература отражала жизнь внутренней колонии -- Грузии и Кавказа. Анализ мотивной структуры произведений позволяет подойти к определению устойчивых структур нациомоделирования.

Методологическую основу работы составляют исследования отечественных и зарубежных ученых, посвященные:

теоретическим проблемам поэтики: С.С. Аверинцева, М.М. Бахтина, В.В. Виноградова, Л.В. Пумпянского, А.П. Скафтымова, Ю.Н. Тынянова, А.П. Чудакова;

поэтике произведений русских классиков: Л.П. Гроссмана, Г.А. Гуковского, Н.В. Измайлова, Ю.М. Лотмана, Ю.В. Манна, Б.М. Эйхенбаума;

проблемам сюжета и жанра, мотивной структуры произведения: Б.М. Гаспарова, Е.К. Ромодановской, И.В. Силантьева, В.И. Тюпы, О.М. Фрейденберг, Ю.Н. Чумакова;

проблемам поэтики мифа: работы Р. Барта, Г.Д. Гачева, А.Ф. Лосева, Е.М. Мелетинского, В.Н. Топорова, Б.А. Успенского;

проблемам социологии империи: П. Бурдье, Э. Саида, В.А. Тишкова, С. Хантингтона, А. Эткинда;

проблемам философии истории: Н.А. Бердяева, П. Нора А.С. Панарина;

проблемам имагологии: А.Н. Веселовского, В.М. Жирмунского, Д.С. Лихачева, Ю.С. Степанова.

Соприкосновение с кавказскими культурами, их воплощение в литературе отвечало запросам общества, поднимало острые проблемы времени.

Сложность и богатство литературы о Кавказе требует различных подходов к ее описанию. «Опыт искусства представляет собой превосходный путь: узнать чужое Ты в его Другости и, с другой стороны, в нем -- собственное Я» Яусс Х.-Р. К проблеме диалогического понимания. / Перевод с нем. Е.А. Богатыревой // Вопросы философии. - 1994. - № 12. - С. 105. - пишет Х. Яусс, представитель рецептивного метода, близкого к идеям М.М. Бахтина, В. Изера, Р. Ингардена. В представляемой диссертации, как и у названных авторов, произведение понимается принципиально диалогически и актуализируется в процессе восприятия.

Литература, описывая современность, фиксировала «места памяти». «Память укоренена в конкретном, в пространстве, в жесте, образе и объекте. История не прикреплена ни к чему, кроме временных протяженностей, эволюции и отношений вещей. Память -- это абсолют, а история знает только относительное. <...> Сегодня граница стерлась, и из почти одновременной смерти истории-памяти и памяти-фикции родился новый тип истории, легитимность и престиж которой базируется на новом отношении к прошлому и на другом прошлом» Нора П. Между памятью и историей. Проблематика мест памяти. // Франция-память. - Спб.: Изд. СПб ун-та, 1999. - С. 19, 49.. В свете этой концепции представляется плодотворной мысль П. Бурдье о необходимости дефиниций региона не только географами, экономистами, социологами, но и деятелями культуры Бурдье П. Идентичность и репрезентация: элементы критической рефлексии идеи «региона» // Ab Imperio. 2002. № 3. C. 48..

Пространство Кавказа исследуется в работе в новых аспектах с позиции «мест памяти», истории-памяти региона, а также в динамике найденных и изобретенных русской литературой XIX в. сюжетов и мотивов. Это, в свою очередь, предполагает исследование «мифологии места», попытки очертить проблематику анализируемых текстов, определить их место и роль в развитии русской классической литературы. Поскольку Кавказ не исчерпывается каким-либо одним пониманием, как то «провинция», «окраина», «театр военных действий», «граница», «горы», «инославные», «дикие», либо «курорт», «рай», место паломничества, путешествия и т. д., то и в настоящей работе он рассматривается с разных точек зрения, как полисемичный локус.

Осваивая новый ландшафт и новых героев, новые отношения персонажей (русских и горцев), русская литература первоначально формировала этностереотипы -- Благородный Дикарь, Хищник, Дева Гор, Путешественник, Учтивый Гость. Постепенно в русском сознании, благодаря литературе о Грузии и Кавказе, менялся образ Другого. Произошло переосмысление многих образов жителей Кавказа. Дева Гор уступила место смиренномудрой Верной Жене («Н.А. Грибоедова» Я.П. Полонского), кавказская женщина перестала описываться как существо таинственное, предстала в обыденно-бытовом аспекте. Этнический «туземец», «хищник» изумлявший путешественников, Благородный Дикарь, нищий разбойник, стоящий на низкой степени цивилизации, трансформировался в Трагического Героя («Хаджи-Мурат» Л.Н. Толстого).

В литературе о Кавказе мы наблюдаем два основных типа репрезентации, отсылающих к традиции и культурному опыту: Кавказ библейский и Кавказ имперский. Сюзен Лейтон назвала свою книгу «Русская литература и империя. Покорение Кавказа от Пушкина до Толстого» Layton Susan. Russian Literature and Empire. Conquest of the Caucasus from Pushkin to Tolstoy. Cambridge: Cambridge University Press, 1995. P. 356.. Но с автором этого серьезного исследования можно не согласиться в определении всей русской литературы как имперской, если понимать этот термин не хронологически (литература времени империи), а содержательно (литература, служившая покорению завоеванных народов). Еще более однозначно своеобразие русской литературы определяет Ева Томпсон; в книге «Имперские знания: русская литература и колонизация» на выводит её из необходимости служить колонизации. В диссертации термин «колонизация» используется не только в значении «присоединение и подавление какой-либо территории, отрасли», но как «освоение» (например, колонизация русского Севера монастырями в ХIХ в. после строительства Троице-Сергиевой Лавры). Сегодня метафора «внутренняя колонизация» обретает терминологическое значение (работы А. Эткинда и его последователей), важное для автора настоящей работы.

Анализ мотивной структуры в настоящей работе опирается на историческую традицию русской литературы. Первая книга о Грузии на русском языке «Историческое изображение Грузии в политическом, церковном и учебном ея состоянии» Е. Болховитинова появилась в 1802 г.; она стала результатом тесных связей автора с кругом петербургских грузин-эмигрантов. Интерес к Грузии и Кавказу был живым, постоянным и неподдельным. Это касается прозы начала века, таких произведений, как «Черный год, или Горские князья» В.Т. Нарежного или незаконченный роман о кахетинском бунте А.А. Шишкова, «Кетевана, или Грузия в 1812 году».

Внимание к этнографии Кавказа проявляли практически все русские писатели, касавшиеся этого топоса. «Начал учиться по-татарски, язык, который здесь, и вообще в Азии, необходим как французский в Европе» Лермонтов М.Ю. Проза. Письма. Сочинения в шести томах. - М.-Л. : Издательство Академии Наук СССР, ИРЛИ (Пушкинский Дом), 1957. - Т. 6, С. 441. - писал в 1837 году из Тифлиса С. Раевскому М.Ю. Лермонтов. Классические тексты о Кавказе в качестве литературных памятников рассматривались неоднократно, исследования поэтики памятников в целом и рассмотрение их поликультурности возникали на стыке филологии и имагологии Юнусов И.Ш. Постижение чужого в творчестве Л.Н.Толстого. - М.-Бирск : БирПГИ, 2002. - С. 72..

Анализ мотивной структуры позволяет более тщательно проследить соотношение интертекста и контекста в формировании мифа о Кавказе. Это - система методик, рассматривающая возможности наррации не изолированно, а комплексно во всех видах и родах литературы, поскольку в ней видится слагаемое, составляющее сложную формулу сюжета. Мы используем понятие мотива, опираясь на суждения А.Н. Веселовского и его последователей, прежде всего, ученых новосибирской школы, издающих многотомный «Указатель мотивов и сюжетов русской литературы и фольклора». И. В. Силантьев считает что «мотив подобен слову, произвольному распаду которого на морфемы также препятствует семантическое единство его значения» Силантьев И.В. Поэтика мотива. - М. : Языки славянских культур, 2004. - С. 17..

Анализ мотивной структуры позволяет выявить семантические константы, характеризующие сознание русского общества, представленное в литературе.

Основные положения, выносимые на защиту:

На протяжении XIX и в начале ХХ вв. в русской литературе Кавказ остается воплощением Иного мира, объектом, нуждающимся в репрезентации.

Многочисленные колониальные интерпретации кавказской темы только маскируют «отдельность» Кавказа. Стремление колонизировать пространство обнажает его особые характеристики.

Отдельные тексты, посвященные Грузии и Кавказу, образуют довольно сложную систему мотивов. Сами по себе эти мотивы включают некие оценочные элементы, уравновешивающие друг друга. Таким образом, например, соотносятся мотив плена и мотив исцеления, мотив границы и мотив культурного миротворчества.

В произведениях, написанных после «Кавказского пленника» А.С. Пушкина, репрезентация Кавказа связана с ограничением свободы протагониста -- будь то захваченный горцами воин или не способный избавиться от условностей цивилизации представитель империи. Ограничение свободы подчеркивается при сопоставлении состояний человека и природы, а преодоление несвободы может быть связано лишь с трагедией.

После покорения новых территорий «кавказские курорты» не просто сменяют «кавказские опасности». В русской литературе с конца XVIII столетия упоминания о Кавказе связаны с идеей телесного здоровья. Рассматривая документальные и художественные тексты, мы обнаруживаем, что этот мотив сохраняется неизменным, начиная с романов, написанных просветителями, до путеводителей начала XX в. В XIX в. к ним прибавляется мотив духовного исцеления, связанный с мотивом ориентальной любви и исцеления сакрального.

Идея границы пронизывает кавказские тексты -- граница эта воображаемая, так как «место памяти» (термин П. Нора) свободно от реконструкции реальных границ: империя поглощает Кавказ, но иллюзорная демаркационная линия совершенно очевидно характеризуется и в литературе путешествий, и в исторических романах. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» - наиболее яркое воплощение этой идеи: однако романтическая ирония, с которой связано изображение героического в данном тексте, позднее отходит на второй план. Мотив границы трансформируется в мотив «перехода».

Мотив культурного строительства и миротворчества рассматривается в форме просветительства церковного (А.Н. Муравьев) и светского. В разгар кавказской войны во второй половине XIX в. миротворческие усилия приводят к появлению утопической литературы. В.А. Соллогуб, Я.П. Полонский, Л.Н. Толстой наряду с реалистическим изображением Кавказа создают образы идеального «горного мира». Традиция эта берет начало в творчестве Пушкина и Лермонтова и восходит к идее единства русского и грузинского православия, составляющей основу желательности русских на Кавказе.

Данная система мотивов позволяет реконструировать всю модель репрезентации мифа о Грузии и Кавказе в русской литературе. Иное пространство сохраняет статичные свойства, однако они корректируются с учетом мотивов, которые постепенно меняются. В систему антитез, которые детерминируются описанием Кавказа, непременно включаются «стабильные» (плен и исцеление) и «динамичные» (граница, культурное миротворчество) элементы. Тем самым миф о Грузии и Кавказе, сохраняя единство, претерпевает в русской литературе некоторые существенные изменения.

Теоретическая значимость исследования заключается в том, что на основе комплексного подхода выработаны приемы анализа большого корпуса художественных, документальных и фольклорных произведений о Грузии и Кавказе, сформированного в русской литературе ХIХ - начала ХХ вв. и в русском культурном сознании. Данная методика позволила описать принципы и приемы репрезентации мотивных структур русского литературного мифа о Грузии и Кавказе и показать их устойчивость в произведениях, относящихся к разным литературным методам, направлениям (романтизм, натуральная школа, реализм) и жанрам.

Практическая ценность исследования. Результаты, полученные в ходе исследования, могут быть использованы при составлении вузовских лекционных курсов и разработке семинарских занятий по истории русской литературы XIX в., в рамках спецкурсов по сравнительному литературоведению, имагологии, мотивному анализу, при изучении обзорных тем, а также на факультативных занятиях в школе.

Апробация работы. Основные положения диссертационного исследования были изложены в виде докладов на Ломоносовских чтениях ИСАА при МГУ Секция «Экология культур Востока» (Москва, ИСАА при МГУ, 2005-2017), а также на следующих конференциях: Международной конференции «Межэтнические и межконфессиональные связи в русской литературе и фольклоре» (Санкт-Петербург, Институт русской литературы Пушкинский Дом Российской Академии Наук, 2013), конференции «Этноконфессиональные конфликты в Европе и на постсоветском пространстве» (Москва, Институт Европы РАН, 2010), на Всероссийской конференции с международным участием «Сюжетно-мотивная динамика художественного текста» (ИФЛ СО РАН, г. Новосибирск, 2013), на Международной научно-практической конференции «Диалог культур: Россия-Запад-Восток». «Кирилло-Мефодиевские чтения» в Институте русского языка им. А. С. Пушкина (Москва, Институт русского языка им. А. С. Пушкина, 2011), на конференциях «Нижегородский текст русской словесности» (Нижний Новгород, Нижегородский государственный педагогический университет, 2012), «Грехневские чтения» (Нижний Новгород, Нижегородский государственный университет им. Н. И. Лобачевского, 2010 - 2012), «Художественное и документальное в литературе и искусстве» (Казань, Приволжский (Казанский) федеральный университет, 2010, 2012), «Национальный миф в литературе и культуре: литература и идеология» (Казань, Татарский государственный гуманитарно-педагогический университет, 2011), «Кормановские чтения» (Ижевск, Удмуртский государственный университет, 2014), «Духовно-нравственные основы памятников письменности: традиции и перспективы». «Кусковские чтения». Московский Городской Психолого-Педагогический Университет, 2012, 2013), метододический семинар по проблемам жанроведения (Ростов-на-Дону, Южный федеральный университет, 2011 - 2013), «В. И. Даль в мировой культуре» (Украина, г. Луганск, Луганский государственный университет, 2011), «Север и история. К 400-летию дома Романовых». (Мурманск - Варзуга. Пятые Феодоритовские чтения. 2012), «Прошлое как сюжет» (Тверь, Тверской государственный университет, 2012), «Настоящее как сюжет» (Тверь, Тверской государственный университет, 2013), Секция картвелологии Ежегодной Богословской конференции Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета (Москва, ПСТГУ, 2001-2016), «Андреевские чтения» (Москва, Библейско-Богословский Институт Св. Апостола Андрея, 2007-2017), «Успенские чтения» (Киев, Киево-Могилянская Академия, 2008-2014), Международный научный симпозиум Contemporary Issues of Literary Critisism. (Тбилиси, Iv. Javakhishvili Tbilisi State University. Shota Rustaveli Institute of Georgian Literature. 2012, 2013, 2014, 2015, 2016, 2017) и др.

Основные положения исследования обсуждались на кафедре истории русской литературы Тверского государственного университета. По теме исследования опубликованы 58 работ, в том числе 2 монографии, 2 учебных пособия и 19 статей в реферируемых научных изданиях, входящих в перечень ВАК.

Структура исследования. Работа состоит из введения, четырех глав, заключения, 4 приложений и библиографического списка, включающего 414 наименований. Общий объем исследования - 397 страниц.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновываются актуальность и научная новизна избранной темы, характеризуется степень изученности проблемы, формулируются предмет, цель, задачи, описываются теоретическая и методологическая базы исследования, положения, выносимые на защиту, определяются теоретическая значимость и практическая ценность работы, ее структура.

В главе I «Мотив свободы/плена в литературе о Грузии и Кавказе» впервые в литературоведении рассматривается применительно ко всему кавказскому материалу мотив неволи; кавказский топос осознавался в этой мотивной структуре как пространство свободы, но посредством негативного воплощения.

В диссертации отмечается, что в течение XIX в. в процессе становления русского национального самосознания центральной была тема свободы / несвободы и плена. Она и стала доминирующей в литературе целой эпохи, определила центральные мотивы в мифе о Кавказе. «Кавказский пленник» А.С.Пушкина оказался подлинно мифопорождающим текстом. Оппозиция свободы-неволи, столкновение разных этносов, разных ступеней цивилизации дали яркое представление о Кавказе, которое разворачивается на фоне богатейшей природы и описания новых порядков, которые устанавливаются в связи с присоединением Кавказа к Российской империи в XIX в. Мотив плена находит отражение как в литературе «первого гряда» (А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Л.Н. Толстой), в произведениях второстепенных авторов (А.А. Бестужев-Марлинский, А.Ф. Вельтман, П.П. Зубов, Д.Л. Мордовцев), а также в массовой литературе этого времени (В.Р. Зотов, Н.И. Зряхов, Л.А. Чарская).

В первом параграфе раздела первой главы «Поэма «Кавказский пленник» А.С. Пушкина как основа формирования мифа» речь идет о ключевом тексте, влияние которого проявилось в дальнейшем развитии мотива.

В данном параграфе рассматривается генезис мотива плена в литературе романтизма.

Мотивная структура плена в поэме развивается на фоне двух оппозиций: Восток / Запад и Юг / Север, которые изображает Пушкин. Первая из этих парадигм соотнесена с оппозицией «природа / цивилизация» и находится в русле просветительской традиции, вторая отождествляется с оппозицией «природа / культура». «Первая парадигма развивает традицию, заложенную кругом философских идей XVIII века (Руссо, Мабли, Гельвеций), здесь образы кавказцев функционально сближаются с ипостасями Другого, прежде всего, с цыганской темой, и включаются в оппозицию противоестественной «неволи душных городов» -- «дикой вольности». Однако если цыганская тема связывается с традициями просветительской социологии, то решение кавказской темы вписано в цивилизационный контекст: противопоставление «лукавого Запада» «девственному Кавказу» Бреева Т.Н., Хабибулина Л.Ф. Национальный миф в русской и английской литературе. - Казань, Татарский государственный гуманитарно-педагогический университет, 2009, - С. 174., - пишут исследовательницы национального мифа. Новый герой «Кавказского пленника», лишенный имени -- «русский» -- становится воплощением усталости западной (в том числе русской) культуры.

Поэма «Кавказский пленник», первоначально носившая название «Кавказ», должна была стать описательной, в духе модной на Западе XVIII в. поэтики «живописности», разделявшейся членами «Арзамаса», о чем подробно пишут О.А. Проскурин Проскурин О.А. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. - М. : изд. НЛО, 2001. - С.108-122. и японский исследователь Норимацу Кёхэй. Норимацу, вслед за Кристофером Эли Ely Christopger / This Meager Nature^ Landscape and National Identity in Imperial Russia. - De Kalb: Northern Illinois University Press, 2002. - Сh. .2. , проницательно замечает, что для описательной поэмы члены «Арзамаса» выбирают южные колонии империи как объекты изображения, считая, что русские писатели не нашли на родине пейзажей, соответствующих эстетике «живописности». Пушкин в «Кавказском пленнике» трансформирует жанр описательной поэмы Норимацу Кёхэй. Субъекты колониальной репрезентации в русской литературе XIX века. // Лев Толстой : сквозь рубежи и межи. Гл. Ред. Тадаси Накамура. - Slavic Reserch Center / Hokkaido University, - Sapporo, May, 2011. С. 172-176., о которой говорится в переписке В.А. Жуковского с Воейковым. Ю.М. Лотман в статье «“Сады” Делиля в переводе Воейкова и их место в русской литературе» обращает внимание на то, какое влияние оказала поэтическая переписка между Воейковым и Жуковским на молодого А.С.Пушкина.

Мотив живописности Кавказа станет одним из самых устойчивых в русской литературе. От Пушкина до Толстого будет меняться степень приближенности автора к описываемому пейзажу - от общей панорамы ландшафта к изображению местного колорита изнутри, крупным планом.

В диссертации отмечается, что одним из пушкинских новшеств стала недосказанность поэмы. Она была заключена в жесткую мотивную структуру и рассчитана на домысливание читателями исторических обстоятельств, эскизно упомянутых, в частности, в эпилоге «Кавказского пленника». Существовал ряд событий, которые ссыльный поэт не мог назвать прямо, но мог только обозначить. Например, события, связанные с политикой Александра I на Кавказе, противоречившей тем дипломатическим и историческим документам между Грузией и Россией, которые были подписаны в Георгиевске. В работе приведен исторический материал, необходимый для понимания ряда мотивов (Пушкин обращается к «Богине песен и рассказа»: «Воспоминания полна, / Быть может, повторит она / Преданья грозного Кавказа; / Расскажет повесть дальних стран, /... Измены, гибель россиян /На лоне мстительных грузинок» Пушкин А.С. Кавказский пленник. // Пушкин А.С. ПСС., - Там же, - Т. IV. С. 129.. Подоплека поведения «мстительных грузинок» была отнюдь не любовная, а политическая, связанная с насильственным переселением грузинского царского дома в Россию и убийством генерала Лазарева).

Мы разделяем мнение В.М. Жирмунского о том, что после «Кавказского пленника» сюжет о русском пленнике стал исключительно восточным, любовным, байроническим: «...пленение европейца (русского) и жизнь его в экзотической обстановке мусульманского Востока, любовь туземной красавицы, попытка бегства, удачная или неудачная, образуют у подражателей Пушкина и Байрона прочный сюжетный остов» Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Пушкин и западные литературы. - Л, «Наука», ЛО, 1978. -- С. 239.. К таким подражаниям можно отнести «Киргизского пленника» Н.Н. Муравьева (1828), «Пленника Турции» Д.Д. Комисарова (1830), «Пленника» П. Родивановского (1832), пародии «Калмыцкий пленник» Н. Станкевича и Н. Мельгунова и собственно «Кавказских пленников» М.Ю. Лермонтова и Л.Н. Толстого, о чем речь пойдет ниже.

В диссертации отмечается, что А.С. Пушкин, спустя полтора десятилетия, в «Путешествии в Арзрум», отказывается от восхищения методами военной колонизации и увлечения местным колоритом.

Параграф второй главы первой называется «Трансформация мотива плена в творчестве М.Ю. Лермонтова и А.А. Бестужева-Марлинского».

Рассмотренный ранее материал позволил нам подойти к изучению мотива плена в динамическом аспекте. Ранняя поэма Лермонтова «Кавказский пленник» (1828), во многом подражательная, имеет существенное отличие от пушкинской поэмы, особенно в финале. Лермонтов не касается темы военной славы России, Ермолова, покорения Кавказа. Он сохраняет семантическое ядро пушкинской поэмы и усиливает мотив невольной вины стариков-родителей в гибели детей. Мотив вины отцов будет повторяться в кавказских произведениях поэта.

Физиологический очерк, который приходит на смену поэме, получает в творчестве Лермонтова не только эскизное («Кавказец»), но и развернутое воплощение в образе Максима Максимыча. Особый психологический тип военного, вся жизнь которого связана с Кавказской линией, чередованием столкновений с горцами и коротких передышек мирной жизни в крепости, овеян поэзией товарищества. Кавказская линия, с ее пока что не испорченной цивилизацией природой, выступает антитезой жизни в центре империи. Здесь стираются социальные барьеры и определяющими являются подлинно человеческие, духовные ценности. Лермонтов показывает в единстве характер героя и ландшафт.

Основные сюжетные элементы в развитии мотива плена (бегство, стремление к свободе, любовь героя к туземке, интерес к культуре горцев, изображение красочной природы Кавказа, осмысление взаимоотношений России и Кавказа) получат дальнейшее осмысление в прозе А.А. Марлинского и Л.Н. Толстого. В начале 1830 гг. А.А. Бестужев-Марлинский фактически перекладывал сюжеты поэм в прозу. И одна из самых популярных тем -- пленение героя -- звучит в «Рассказе офицера, бывшего в плену у горцев» (1831). Вариантом мотива плена становится также и мотив предательства героя, оказавшегося в плену у русских, который Бестужев-Марлинский будет разрабатывать и в повести «Аммалат-бек» (1832). В повести «Мулла-Нур» мотив плена представлен в разных ипостасях: основной сюжет связан с исповедью героя, в плену у которого находится автор. Внутри текста содержится эпизод, в котором комически разыгрываются плен второстепенного персонажа Гаджи-Юсуфа. Во вставном эпизоде мотив плена низведен до пародийного пленения. Перепуганного труса и хвастуна Юсуфа на спор берет в плен женщина, жена Мулла-Нура Гюль-шад. Затем следует эпизод попытки договориться с похитителем о выкупе, а через несколько сцен -- продолжение розыгрыша -- испытание Юсуфа накануне мнимой казни.

В работе отмечается, что в финале повести Бестужев-Марлинский снова отходит от канонического изображения мотива плена. Мулла-Нур спасает жизнь автору, прежде чем взять его в плен. Пленник и разбойник оказываются равно благородными героями, следует взаимное испытание характеров и затем Мулла-Нур завершает поединок в благородстве обещанием рассказать всю свою жизнь. После этого следует скупое сообщение о том, что он назвал главные случаи своей жизни, которые Бестужев-Марлинский записал не полностью и не со всей степенью художественности.

Проза Бестужева ориентирована на занимательность. Отсутствие глубины и подлинного драматизма, подмена психологической характеристики риторикой, утомительное однообразие героев и их речей привело к тому, что, несмотря на читательский успех, стиль писателя, изобилующий особыми эффектами («бестужевскими каплями», «марлинизмами»), можно соотнести с массовой, низовой литературой. При этом идеи, которые развивает писатель, его взгляд на Кавказ, не могли не вызывать сочувствия и формировали отношение к Кавказу у нескольких поколений читателей.

Тексты Бестужева не отличаются европоцентризмом. В его повестях появляются слова на чеченском, кабардинском языках; в «Аммалат-беке», например, 25 иноязычных выражений. Автор учит татарский, стремиться рисовать образ народа, передавать его облик. «Будьте уверены, что покуда просвещение не откроет новых средств к довольству и торговля не разольет его поровну во всех ущельях Кавказа, горцев не отучат от разбоев даже трехгранными доказательствами» «Трехгранные доказательства» - трехгранный штык. Марлинский А. Полн. Собрание сочинений. - Ч. Х. С. 42..

Параграф третий главы первой «Модификации мотива плена в документальной литературе».

Анализ документального материала позволяет выделить мотив плена, как мотив свободы и сочувствия к врагу. Русская литература, и художественная, и документальная, никогда не становилась на позиции однозначного официозного осуждения всего кавказского народа, «врагов вообще». Красноречивым примером могут служить «Воспоминания кавказского офицера» Ф.Ф. Торнау.

В 1835 г. барон Торнау совершил дерзкую разведывательную операцию -- под видом горца пробрался в горы, занимаясь составлением географических карт и сбором военных сведений. Во время второй поездки в 1836 г. кабардинцы обманом взяли его в плен. «Воспоминания кавказского офицера» (1864) -- документальный рассказ об этом. «Воспоминания», написанные точным слогом военного донесения, «римской прозой», хороши не только как свидетельство очевидца, знающего жизнь кавказских племен изнутри. Они отличаются наблюдательностью автора, его умением преодолеть собственные печальные переживания и представить аналитический очерк иной цивилизации, всякий раз отмечая проявление достоинства, благородства и человечности, наряду с первобытной дикостью. Особенно это касается образа Тембулата Карамурзина - кунака автора, который предпринял беспрецедентные усилия и через два года добился освобождения своего русского друга.

В диссертации отмечается, что к самому институту торговли людьми Торнау относится не с огульным осуждением, а с учетом точки зрения «другого», приводит суждения своих хозяев, что «убить гяура, русского, есть благое дело, но что Коран запрещает истязать человека, какой бы веры он ни был» Торнау Ф.Ф. Воспоминания кавказского офицера. - М, «АИРО - ХХ», 2000. - С. 256 -257..

Торнау рисует яркие портреты тех, с кем его сталкивала судьба, описывает образ жизни черкесов, кабардинцев, дагестанцев, абадзехов. Находит эпизоды, позволяющие читателю составлять впечатление о сложном переплетении интересов великих держав на Кавказе, о положении женщин. Несомненно, Л.Н. Толстой был знаком с воспоминаниями барона Ф.Ф. Торнау и заимствовал из его мемуаров ряд мотивов. Достоинство, презрение к житейским лишениям, энергия и сметка героя, трогательная симпатия черкесской девушки к пленнику роднят Жилина с прототипом -- бароном Торнау. Но фабулой далеко не исчерпывается «Кавказский пленник» Толстого, имеющий подзаголовок «быль».

Параграф четвертый главы первой - «Первое обращение Л.Н.Толстого к мотиву плена».

Миф о кавказском пленнике претерпевал различные трансформации.

Использование Толстым приемов повествования, ориентированных на пушкинскую поэтику и стилистику, а также интертекстуальных связей с произведениями Пушкина служит своеобразной формой манифестации вторичного пушкинского мифа. Демифологизируя идеологический вариант пушкинского мифа, Толстой создает свою мифологию, свой вариант мифа, а «чужой сюжет» (пушкинский) связан с выбором отдельных мотивов. С окончанием в 1864 г. кавказских войн история кавказского пленника получает новую жизнь в русской литературе в связи с новаторскими идеями Л.Н. Толстого в области воспитания человека и понимания задач прозы. Толстой дважды обращался к мотиву плена. В первый раз -- в четвертой «Русской книге для чтения» (безыскусно рассказана история пленения Жилина и Костылина -- прозаическое переложение для детей пушкинской поэмы, которым Толстой очень гордился). Второй раз, зеркально поменяв местами разбойных горцев и русских, Толстой описал плен и бегство героя из России в горы в повести «Хаджи-Мурат».

Л.Н. Толстой использует в качестве «чужого сюжета», формирующего семантическое ядро повести, поэму «Кавказский пленник» А.С. Пушкина и «Воспоминания кавказского офицера» Ф.Ф. Торнау. В работе показано, что мотив существует в динамике. Толстой меняет мотивацию: не объяснимую рационально любовь черкешенки к русскому (в пушкинской поэме) он заменяет изображением чувства жалости, которое возникло в душе девочки Дины, привязавшейся к Жилину и помогавшей ему из человеколюбия. К неизменным концептам авторского мировоззрения относится представление о равном достоинстве человеческих чувств, кто бы их не испытывал. Добро и зло для Толстого выше различий в возрастах, национальностях и конфессиях, свойственных персонажам. В диссертации анализируются способы выстраивания писателем моделей становления этнокультурных концептов в «Кавказском пленнике» и «Хаджи-Мурате».

Толстой отказывается от психологического анализа, «диалектики души» персонажа, от подробного авторского комментария. В диссертации описываются поиски эпического стиля, использованного в повести. В процессе работы над «Книгами для народа» Толстой начал изучать древнегреческий язык, чтобы лучше понимать Гомера. Он заимствует у древнего автора способ выражения чувств, чтоб сделать текст понятным самому широкому кругу читателей. Поэтому в «Кавказском пленнике», как в поэмах Гомера, чувства выражаются действием, а сама повесть обретает черты «высокого» эпоса.

В параграфе пятом главы первой рассматривается «Мотив перехода военного в монахи».

Во второй половине XIX в., к периоду окончания кавказских войн, меняется отношение к роли кавказцев в литературе. В диссертации отмечается, что кавказский военный опыт из особенного и романтического начинает восприниматься как обычный, едва ли не рутинный. Это изменение находит отражение у таких авторов, как В.И. Даль, Н.С. Лесков, Ф.М. Достоевский.

В диссертации отмечается характер работы В.И.Даля над текстом повести «Рассказ лезгинца Асана». Писатель в 1861 г. решает дописать повесть. В первой части «Рассказа...» ряд эпизодов знаком читателям по кавказским романтическим повестям. Проведя героя через ряд острых ситуаций -- разбойничества, плена, солдатской службы, бегства, автор решает во второй части коренным образом изменить судьбу героя и характер сюжета. Асан принимает христианство и задумывает заняться миссионерской деятельностью.

В.И. Даль, верный эстетике физиологического очерка, не уделяет особого внимания описанию внутренних переживаний героя или рассуждениям о пути праведников, важным для литературы того времени. Даже неординарная личность и биография о. Игнатия Брянчанинова, оставившего военную службу и принявшего монашеский сан, не привлекает внимания автора, тогда как именно биография Брянчанинова станет предметом размышлений Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого. Позитивный, восходящий к древнерусской литературе образ защитника отечества, который был актуален в связи с Отечественной войной 1812 г., начинает в конце Александровской и Николаевской эпохи приобретать негативные черты. И в последней четверти XIX в. в русской прозе появляются сюжеты, в которых герои стремятся к праведной жизни, отходят от своего военного прошлого. Меняется и роль Кавказа в литературе второй половины XIX в. Воинская честь, все более формально, если не превратно понятая, и правда Христа оказываются несовместимыми. Герои «Братьев Карамазовых» - и Митя Карамазов, и старец Зосима в молодости служили на Кавказе. Об этом упоминается как о чем-то малозначимом и обыденном. В диссертации рассматриваются пути преодоления неправедности офицерской службы, оговоренные в «Житии... старца Зосимы» (Ф.М. Достоевский «Братья Карамазовы») и в рассказе Н.С. Лескова «Фигура», герой которого также служил на Кавказе.

В параграфе шестом главы первой рассматривается «Массовая литература и изображение мотива плена на Кавказе». Здесь отмечается, что со временем мотив плена становится штампом. Лермонтов начинает предшествующую «Мцыри» поэму «Сашка» (1835--1836) ироническим рассуждением об увлечении темой плена: «Наш век смешон и жалок,-- все пиши / Ему про казни, цепи да изгнанья, / Про темные волнения души, / И только слышишь муки да страданья» Лермонтов М.Ю. Сочинения: В 6 т. Т. 2. - С. 41..

В работе показано, что ирония по отношению к данному мотиву предвосхищает его «нисхождение» в массовую литературу. Вторичность низовой литературы ведет к тому, что мотив плена, несмотря на усилия авторов сохранять его серьезность и важность, получает упрощенное освещение. Писатели исходят из положения о том, что сам факт заимствования сюжетного ядра не является определяющим. Массовая литература ограничивается авантюрностью и изложением верноподданнических идей. Не самостоятелен язык произведений. Распространенный прием письма -- «высокий, чувствительный язык карамзинского времени» Щербина Н.Ф. Опыт о книге для народа // «Отечественные записки». 1861. - № 2. соединяется со злободневной тематикой кавказской войны. В результате война выглядит условной, ненастоящей. В повести Н.И. Зряхова «Битва русских с кабардинцами или Прекрасная Магометанка, умирающая на гробе своего супруга» герой тог-- Андрей Победоносцев -- также попадает в плен. Это проходной эпизод, вставленный по традиции для придания произведению местного колорита. В диссертации отмечается, что стилистика повести является сказочной. В плену кабардинский князь не только не сажает героя на цепь и не держит в яме, а предлагает ему жениться на собственной дочери, как только тот перейдет в магометанство. Влюбившаяся в Андрея прекрасная дочь хозяина, читает ему Коран. Зряхов создает персонажей, подобных героям лубочных рыцарских романов, описывает экзотическую обстановку и сохраняет непоколебимую уверенность в превосходстве православных царя и отечества над басурманами. Эта «русская повесть с военными маршами и хорами» выдержала 40 (!) переизданий (последнее было в 1991 г.) и породила многочисленные переделки и подражания.

В диссертации утверждается, что Кавказ -- тема, чрезвычайно востребованная в середине XIX в., аккумулирующая проблематику разнообразных произведений прозы того времени. М.А. Ливенцов, служивший в сороковые годы на Кавказе, пишет ряд повестей, под воздействием А.В. Дружинина. Среди них «Записки дамы, бывшей в плену у горцев» (1858). Начав писать в жанре физиологического очерка, сочувственно изображая нравы и быт кавказских горцев, Ливенцов в повести «Михако и Нино. Грузинская идиллия», опубликованной в «Библиотеке для чтения» (1852, т. 113), не удержался и от идеализации, и от искажения реалий грузинской жизни и нравов. Происходило это от того, что автор, подражая «Полиньке Сакс» А.В. Дружинина, был увлечен женским вопросом и полемикой с романами Жорж Санд. Дружинин возлагал на него определенные надежды, призывая писать о том, что он хорошо знает. «Ваша специальность -- в знании военного быта и кавказских нравов... Берите пример с Толстого и торопитесь -- его военные рассказы имеют успех страшный» Письма к А.В. Дружинину. (1850 -1863) // Летописи государственного литературного музея. Кн. IX. М., 1948. - C. 172.,-- советовал М.А. Ливенцеву А.В. Дружинин. Ливенцов, последовав этому совету, написал «Очерки кавказской жизни. Слово пленника» (1858) и ряд других произведений о Кавказе.

В диссертации отмечается, что характерной чертой русской литературы является объективное описание образов горцев, к концу XIX в. начинающее изменяться. За исключением «Хаджи-Мурата» Л.Н. Толстого, в произведениях той поры не героизировались благородные разбойники, русские братья Карла Моора. Интересен в этом отношении роман Д.Л. Мордовцева «Кавказский герой», также посвященной Хаджи-Мурату. Он не сопоставим в художественном отношении с повестью Толстого. Хотя герой Мордовцева и развенчивался в конце, но некоторое авторское восхищение им очевидно.

Массовая литература и литература для юношества часто обращается к теме Грузии и Кавказа. Лидия Чарская создала пленительный образ княжны Джавахи, после привольной жизни в отчем доме на Кавказе оказавшейся в плену чуждых ей обычаев, которые царили в петербургском пансионе для девочек, куда ее привезли учиться. Помимо серийных текстов о княжне Нине Джаваха, Л.А.Чарская обращается к кавказскому материалу во многих романах-- «Газават», «Бичо-джан. Приключения кавказского мальчика».

В диссертации отмечается, что в романе «Газават», основанном на мелодраматическом сюжете (истории молодого русского офицера, попавшего в плен и его друга, аманата - сына вождя восставших горцев, воспитанного в России и вернувшегося обратно в горы), писательница с большим сочувствием рисует мятежных горцев и Шамиля. В первой трети романа (действие происходит в горах и кавказская война рисуется с точки зрения горцев), используется большое количество иностранных слов, обозначающих местные реалии, особенности мусульманства -- намаз, тарикат, абах-намаз и т.д. Характеристики героев однозначны и определенны, что свойственно массовой литературе. Язык повести полон восточной цветистости, превосходящей «марлинизмы» первых повестей о Кавказе. В целом борьба горцев за свободу изображена весьма сочувственно. Та же тенденция отличает и повесть «Бичо-джан», в которой описан один эпизод кавказской жизни -- корыстный родственник похищает мальчика, единственного наследника князя, с тем, чтоб продать его на невольничьем рынке в Турции, а самому завладеть наследством. Но судьба героя устраивается чудесным и довольно немотивированным образом, и все кончается счастливо. В этой повести меньше кавказских реалий и само заглавие не соответствует кавказской обстановке родового замка князя. Слово «бичо» (именительный падеж -- «бичи»), являющееся звательным падежом, обращением, употребляется в городском просторечии, несколько пренебрежительно обозначая человека, (аналогично русскому «эй, пацан»), что вряд ли применимо к сыну владетельного князя. Кроме того «джан» -- слово армянское. Эта неточность делает обстановку всей повести достаточно условной, чтобы не сказать, фальшивой. Подобные неточности характерны для многих «кавказских» сочинений массовой литературы рубежа XIX-XX веков.