Формирование мотивной структуры мифа о Грузии и Кавказе в русской литературе XIX - начала XX вв.

В главе второй «Мотив границы в литературе о Кавказе» рассматривается мотив границы в системе репрезентаций Грузии и Кавказа. В диссертации показано, что литература стремится преодолевать конфронтацию -- следствие военных действий -- между русскими и горцами. Здесь мы имеем широкий спектр позиций, от жесткого противопоставления «свои/чужие» до гуманистического изображения участников событий на Кавказе. Они предстают в новом для литературы синкретическом виде, их образы связываются с территорией, подвергающейся военному воздействию с обеих сторон. Кавказ как «далекий край», первоначально чужеродный России, постепенно становится более органической частью империи. Этот мотив позволяет проследить процесс формирования в общественном сознании нового отношения к Кавказу средствами литературы.

В работе прослеживается, что в разные периоды исторической жизни литература XIX в. осваивала культурологический, фольклорный, географический ракурсы освещения Кавказа.

В фольклоре отражено неприятие Кавказа как территории врагов.

В диссертации рассмотрены узловые, стадиальные моменты восприятия Кавказа. В 1820 году А.С.Пушкин пишет брату: «Кавказский край, знойная граница Азии, любопытен во всех отношениях» Пушкин А.С. - Л.С. Пушкину. 24 сентября 1820, Кишинев. // Пушкин А.С. Письма. - ПСС. : Т. Х.. - С.17.. В конце двадцатых годов русские все еще смотрят на эту территорию как на место изгнания. В «Путешествии в Арзрум» Пушкин сообщает, что военные находятся здесь, лишь подчиняясь дисциплине, а молодые чиновники мечтают получить вожделенный асессорский чин. Редкими исключениями, вроде редактора «Тифлисских ведомостей» П.С. Санковского, можно считать русских, любящих край своего нового проживания, сочувственно задумывающихся о будущем Грузии. Пушкин рассматривает Грузию и Кавказ с цивилизационной точки зрения, сравнивая состояние культуры в русской провинции, в центре империи и на ее южных окраинах.

В конце тридцатых годов в произведениях М.Ю. Лермонтова отражена более существенная интеграция южного локуса в имперское пространство. Кавказский пейзаж, обстоятельства войны, формируют новый характер героев. Появляются новые этносы - представители местных, пограничных жителей. В серии очерков «Наши» Лермонтов описывает тип «кавказца», - русского военного, вся жизнь которого связана с «кордоном», кавказской «линией».

В диссертации представлен материал, показывающий, что в конце сороковых годов, в период наместничества М.С.Воронцова, несмотря на продолжающиеся военные действия, происходит существенная европеизация Кавказа, меняется характер его описания. В лирике Я.П. Полонского появляется «замиренный», городской Кавказ. В драматургии В.А. Соллогуба и Я.П. Полонского, этнографических очерках ряда авторов меняется парадигма героев «из местных». Психологии, обычаям, образу жизни уделяется все более пристальное внимание. А в 1863 гг. Л.Н. Толстой вводит в русскую литературу целый культурный пласт, возникший на границе с горцами -- знакомит читателя с частью Терской линии, по которой расположены гребенские станицы - краем казаков. Толстой отмечает, что, живя между чеченцами, казаки «перероднились с ними» и усвоили обычаи, образ жизни и нравы горцев; но удержали во всей прежней чистоте русский язык и старую веру. Изображение этого народа и судеб отдельных героев предшествует созданию романа-эпопеи «Война и мир». Эти два произведения роднит эпическое начало.

В диссертации отмечается, что мотив приграничья, отъединенности казачьей станицы связан у Л.Н.Толстого с утопическим видением Кавказа. Писателю свойственно идеализировать общинный образ жизни казачества. В записной книжке от 13 апреля 1857 г. есть такое замечание: «Будущность России казачество - свобода, равенство и обязательная военная служба каждого Толстой Л.Н. Дневники и Записные книжки 1854-1857. // Л.Н.Толстой. Полное собрание сочинений в 90 тт. - М. : «Художественная литература». Т. 47, 1937. - С. 204.

».

В параграфе первом главы второй «Многоаспектность мотивики границы в травелоге А.С. Пушкина «Путешествии в Арзрум»» отмечается, что поэт отражает последовательные изменения представлений об окраинных землях и Кавказ изображен в исторической перспективе. Кратко, но точно охарактеризованы природа, климат, история Грузии и Армении, - тифлисские бани, манера пить вино и образец грузинской поэзии. В диссертации описаны подходы автора к границе естественной и установленной. Он несколько раз упоминает слово «граница» - в связи с Волчьими Воротами, «на естественной границе Грузии». Затем, в Армении, указывает на невысокие горы, «естественную границу Карского пашалыка». И, наконец, знаменитое признание «Арпачай! Наша граница! Это стоило Арарата. Я поскакал к реке с чувством неизъяснимым. Никогда еще не видал я чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное; <...> Я весело въехал в заветную реку, и добрый конь вынес меня на турецкий берег. Но этот берег был уже завоеван: я все еще находился в России» Там же, С. 857-858..

Для Пушкина государственная граница сопоставима не только с «естественной», но и с границей библейской, с началом человеческой истории, поскольку летоисчисление в древнерусской традиции велось от Сотворения мира, от Всемирного потопа.

Сравнивая разные приграничные страны в «Путешествии в Арзрум», Пушкин отказывается от приемов романтических контрастов (естественное/искусственное) и прибегает к новой манере письма, основанной на триадах. Это и география/политика/библеистика, и широкие библейские ассоциации, основанные на внутреннем противопоставлении христианства -- язычеству - магометанству. Авторская интонация в «Путешествии в Арзрум» лишена романтической избыточности, отличается строгостью и простотой зрелого письма, тонкой самоиронией. Структура текста представляет продуманное сочетание описаний военных действий с библейскими ассоциациями, что создает символический подтекст и придает произведению глубину.

При рассмотрении пушкинской кавкасианы отмечается, что если в «Кавказском пленнике» на первом плане были проблемы «живописности» Кавказа, важными оказывались нравственный и цивилизационный аспекты отношений России и Кавказа, то в «Путешествии в Арзрум» обнаруживается зрелость и своеобразие исторических взглядов автора, напрямую связанных с христианским учением. Исподволь и как бы мимоходом к утверждению этих взглядов автор ведет и читателя.

В диссертации отмечается, что автор «Путешествия в Арзрум» несколько отстраненно описывает несходство обычаев разных народов. Пушкина интересует связь религиозной и повседневной жизни. Тема сакрального последовательно проводится автором в отборе эпизодов Багратион-Мухранели И.Л. Библейский пласт «Путешествия в Арзрум» А.С.Пушкина. //XI Ежегодная Богословская конференция Православного Свято-Тихоновского Богословского Института. - М., Издательство ПСТБИ, 2001. - С.342-348.. В приложение к «Путешествию» Пушкин помещает очерк о верованиях курдской секты езидов.

В диссертации анализируется, как религиозность поэта в 1830 гг. была связана с историософскими размышлениями. В «Путешествии в Арзрум» следующей за этнографизмом стадией объяснения мира и «чужих» народов, становится религиозное восприятие. Травелогу предшествует лирический кавказский цикл, в который вошли стихотворения «Монастырь на Казбеке» и «Кавказ», где движение сюжета, изменение авторской точки зрения определяется днями творенья в книге Бытия.

Пушкин верит в цивилизаторскую и религиозную миссию России. Изменение жизни на Кавказе может происходить не только в результате военных побед, а с помощью создания нового уровня жизни. «Влияние роскоши может благоприятствовать их укрощению: самовар был бы важным нововведением. Есть средство более сильное, более нравственное, более сообразное с просвещением нашего века: проповедание Евангелия» Пушкин А.С. Путешествие в Арзрум. // Пушкин А.С. ПСС, Т. IX. - С.648. .

В диссертации оспаривается точка зрения современного исследователя Н.В. Маркелова, автора книги «А.С. Пушкин и Северный Кавказ», утверждающая, что «в первой главе “Путешествия в Арзрум” поэт набросал конспективный план покорения Кавказа, высказав сначала стратегически разумные соображения о перекрытии кислорода, а окончив, увы, наивными прожектами о пользе самовара и христианских проповедей» Маркелов Н.В. А.С.Пушкин и Северный Кавказ. - М.: Гелиос, АРВ, 2004. - С. 166.. [Подчеркнуто нами -- И. Б.-М.]. Эта глубоко продуманная историософская пушкинская программа, венчающаяся проповедью Евангелия, до сих пор не осознается как взгляд на основание конкретной политики. Невозможно понять целостного восприятия Пушкиным кавказских проблем, если ограничиться только дипломатическими и экономическими аспектами отношений.

«Путешествие в Арзрум» характеризуется многоаспектностью мотивики границы. На смену романтическому контрасту (свои/ чужие), (естественное/ искусственное) у Пушкина приходят триады, которые позволяют сохранить романтические стереотипы, но также показать, что представляют собой основные концепты Востока, такие как гарем, восточная роскошь, и т. д. По-новому описывает Пушкин и сам ход военных действий, идущий за расширение границ Империи.

Динамика «своего» и «чужого» начинает разрабатываться в литературе в связи с мотивом границы. Ритуал перехода Имеются в виду работы франко-бельгийского фольклориста Арнольда ван Генепа (A. van Gennep. Rites de passage, - P, 1909) и американского антрополога Виктора Тэрнера (Тэрнер В. Символ и ритуал. - М, «Наука», 1983)., которому культурная антропология придает большое значение при анализе культуры и ее самоидентификации, интуитивно был представлен в русской романтической поэме, где возникал ряд персонажей, «отложившихся» от родины, порвавших со своим социумом и перешедших на противоположную сторону. Горцы, вошедшие в соприкосновение с русской культурой, переходящие границу, поступающие на российскую службу, меняющие веру, делают это, открывая для себя новые ценности. Обратный переход -- бегство русского в горы (незавершенная повесть «Беглец») - обдумывал Л.Н. Толстой при работе над «Казаками».

Параграф второй главы второй «Полярность кавказской темы в фольклоре» посвящен неприятию горцев. В диссертации показано, что Другой приравнивается к Чужому. Отношение к кавказцам только как к врагам, содержится в фольклоре, солдатских исторических песнях, посвященных Кавказской войне. Территория по ту сторону, за границей - не существует. Экзистенциальная напряженность жизни диктует прямые противопоставления: свои=справедливые, храбрые, стойкие; чужие=коварные, неправые, басурмане.

Архаическое сознание в кавказскую войну начинает получать в фольклоре некоторые новые черты. Распространение песенников меняет картину солдатского фольклора 1940 гг. Происходит более интенсивный обмен между казачьими полками, зачастую более ранние песни переадресуются, привязываются к событиям кавказской войны. Свойственная фольклору устойчивость инварианта сохранялась и по отношению к временной трансформации, частичной замене деталей, ради актуализации содержания во многих кавказских исторических песнях. Например, в песне «Поединок казака с черкесом», турок - солдат предшествующих войн был заменен на черкеса. Контаминации, заимствование «чужих сюжетов» и последующие переделки мотивов характерны для многих фольклорных произведений. Песня «Генерал Слепцов ранен» (командующий Сунженского казачьего полка) восходит к песне о ранении Суворова. Существует целая группа исторических песен «на смерть генерала».

Обращаясь к фольклору с его устойчивостью лексических формул и представлений, мы обнаруживаем стабильность изображения образа врага на Кавказе. Мотив границы представлен эксплицитно, поскольку солдаты защищают землю, которая может стать территорией Российской империи. Они не вольны в выборе действий, подчиняясь дисциплине. Мотив границы оказывается связан с мотивом плена военной жизни. Концептосфера Кавказа в фольклоре имеет двухполюсную структуру Свой/Чужой.

Параграф третий главы второй «Писатели-военные о пространстве Кавказа как территории войны. Мотив деромантизации Кавказа в творчестве А.И. Полежаева» посвящен деконструкции складывающегося кавказского мифа.

Мотив границы здесь выражен не явно. Тем не менее, репрезентация Кавказа получает чрезвычайно яркое воплощение. Война меняет границы устойчивого мира. Постоянная угроза существованию пронизывает приграничье особым экзистенциальным напряжением. Литературу отличает желание описать события целостно. У А.И. Полежаева, А.А. Бестужев-Марлинского, которые в качестве солдат принимали участие в Кавказской войне, взгляды были двойственными. В диссертации показано, что, с одной стороны, их сочинения отличали коллективное противопоставление «наших» и «не-наших». С другой -- личностное, авторское начало, неподдельный интерес к народам, с которыми Россия вела войну на Кавказе. Враги осознавались как Другие, но их храбрости, верности своей земле и законам воздавалось должное. «Русь, зачем воюешь ты / Вековые высоты?» Грибоедов А.С. Хищники на Чегеме. // Грибоедов А.С. Сочинения. - М.: Художественная литература, 1988, - С.342. - спрашивал еще Грибоедов в стихотворении «Хищники на Чегеме», написанном от лица черкесов, напавших на станицу Солдатскую 29 сентября 1825 г. Бестужев пишет «Песнь, обреченных на смерть горцев» («Слава нам! Смерть врагу!») от лица противника.

События, связанные с отстаиванием своей земли, соотношением «своего» и «чужого» выстраиваются путем реструктуризации семиотического поля мотива границы.

В диссертации рассматривается особое место, принадлежащее в этом ряду текстам А. И. Полежаева. Кавказ в его поэмах и стихах предстает во многом по выражению В. Мириманова «разволшебствленным». Солдаты -- это «чернорабочие войны», идущие туда, «куда ведет их барабан». А. Полежаев с 1831 г. участвовал в серьезных битвах при Эрпели и Чир-Юрте, что нашло отражение в его поэмах и стихах. На смену идеальным красотам приходят ужасы войны, свидетелем которых поэт становится. В диссертации показано, что в его творчестве получает воплощение мортальный код Кавказа. В стихотворении «Черная коса», А.И. Полежаев описывает окровавленную косу черкшенки, а в стихотворении «Мертвая голова» рисует голову горца на копье. В той же поэме «Эрпели» Полежаев объясняет ситуацию, из которой ему видится Кавказ: «Вот эти дивные картины: / Каскады, горы и стремнины... / С окаменелою душой, / Убитый горестною долей, / На них смотрю я поневоле / И, верь мне, вижу из всего / Уродство -- больше ничего!» Полежаев А.И. Эрпели, // Полежаев А.И. Стихи и поэмы. - Л., Бпбс. 1987,-- С.269.

В работе показано, что Полежаев сочетает сниженную, почти очерковую репортажность в описании войны с традиционной военной риторикой: «перуны тысячи громов» - это выстрелы артиллерийских орудий. В стихотворении «Герменчукское кладбище» Полежаев дает новый аспект мифа о Кавказе. Он связывает его с темой могил, и темой чужбины, поскольку пишет не только о могилах горцев, но и о могилах русских солдат на чужбине. Мортальная тема на Кавказе будет обладать значительным потенциалом нациомоделирования. Ее начнут разрабатывать Бестужев-Марлинский («Он был убит»), Лермонтов («Спеша на Север издалека», «Памяти Одоевского», «Сон»). Полежаева в какой-то степени можно считать их предшественником.

Параграф четвертый главы второй «Мотивы военной публицистики в "Письмах из Дербента” А.А. Бестужева-Марлинского». Формированию представлений о Другом способствовала не только художественная литература и фольклор. В диссертации показано, что «Письма из Дербента» занимают промежуточное место между литературой и журналистикой. Они строго разделены по месту событий и времени написания. Однако Бестужев подчеркивает их не документальный, а литературно-художественный характер. Политическая концепция автора совпадает с официальной точкой зрения. Автор не знает промедленья, сомнений, сожалений. Бестужев описывает героизм и напряжение войны, прибегая к преувеличениям, создавая своего рода миф, сопрягая его с историей. Обращение к фольклору, создание ярких, маркированных образов говорит о проявлении у Бестужева мифологического мышления. И оно позволяет поэту бессознательно отрицать природную смертность человека.

В диссертации отмечается, что процесс мифотворчества распространялся на биографию писателя. Офицер-декабрист, разжалованный в солдаты и сосланный на Кавказ был настоящим героем, кумиром своего поколения И.С.Тургенев признавался в письме к Л.Н.Толстому, что «целовал имя Марлинского на журнальных обложках (См.: Переписка И.С. Тургенева в 2 -х т. Редактор Тюнькин К.И. - М. - Т. .2, - С. 118). М.Ю. Лермонтов рисовал героев кавказской повести «Аммалат-бек». А. Дюма, после путешествия на Кавказ в 1857 г., сделал перевод этой повести на французский язык под названием «Султанетта». «В “Казаках” Л.Н. Толстого главный герой, Оленин, приезжает на Кавказ под влиянием творчества Марлинского, как наверное, и сам Толстой»,-- пишет современный американский исследователь Мерсеро (Mersereau J. Jr. Russian Romantic Fiction. - Ann Arbor. Mich. 1983, p. 121). . Его описания Кавказа определили представления нескольких поколений читателей. Непосредственным подражателем Бестужева выступил П.П. Каменский, автор ряда повестей. Повести эти, подсказанные службой автора на Кавказе, были замечены критикой. Но Белинский, утверждая принципы натуральной школы и борясь с линией постромантизма Бестужева-Марлинского, оценивал их крайне негативно, называя пародиями на Бестужева, причем пародиями, утрировавшими слабости оригинала.

Пятый параграф главы второй - «Граница между войной и миром на Кавказе в творчестве Лермонтова». Здесь утверждается, что трансформация и развертывание событий на Кавказе наиболее полно представлены в творчестве Лермонтова. Оно разнообразно и в плане мотивики (мотив плена, границы, мотив Кавказа как потерянного рая), и в плане новаторского описания военных действий («Валерик»), и в плане создания мотива приграничных жителей -- (Максим Максимович, очерк «Кавказец») и в лирической коннотации изображения кавказской войны.

а) «Мотивы преодоления жанровых границ. «Валерик».

Отличие концепта кавказской войны М.Ю.Лермонтова от таковых у А. Бестужева-Марлинского и А. Полежаева находит выражение в репрезентации его стилистическими средствами, далекими от риторических вставок и фольклорных формул. В стихотворении «Валерик» Лермонтов использует жанр письма. В диссертации рассматривается новаторская, парадоксальная контаминация любовного послания и военной реляции. Донесения с поля боя, адресовано не штабному начальству, а светской женщине. Разговорная интонация продиктована лирическими чувствами, которые перемежают описание боя, репрезентированное просто и безыскусно. Ряд картин передает нарастание и динамику сражения, которое Лермонтов определяет как «трагический балет». Формируя концепты/ микроконцепты концептосферы русского Кавказа, Лермонтов обращается к маркированному в армейской среде слову «балет». В военной среде оно было знаковым, поскольку в русской армии существовали две военные доктрины. Одна была ориентирована на парад, фрунт, демонстрацию военной мощи и любование ей в мирное время, другая -- на сражение, бой, защиту Отечества. Одна считалась «прусской», другая -- национально-русской. Одна исходила из военного артикула и предписаний, исполнения определенной роли, возложенной чином и должностью, другая ориентировалась на личную инициативу и храбрость, которые нужно было проявлять во время боя. Вторая предоставляла военному свободу действий, поощряла предприимчивость, возможность самому исполнить свою историческую роль, самому формировать свою судьбу. Актуализация этих концептов, деконструкция первого и репрезентация через неприятие слова «балет» второго концепта продолжала развитие новаторства батальной лирики Лермонтова. Лермонтовский опыт, окажет в дальнейшем решительное воздействие на изображение войны Л.Н. Толстым.

б) «Мотивы пограничности романтических героев - Измаил-Бей, Демон, Печорин».

Особое значение мотив перехода границы приобретает в поэме «Измаил-Бей». В диссертации рассматривается новый аспект характера героя этого произведения -- одинокого, загадочного странника, возвращающегося на родину. Ему предстоит решать проблему личной идентификации. От первичной национализации Измаил-Бей отделен эмигрантским пограничьем. Но с первой же сцены, в которой появляется герой (убийство казака), автор вводит тему ненависти к новой родине -- России, борьбы с ней и мщенья. В диссертации рассматривается многогранность героя, испытывающего любовь к родине, ненависть к ее угнетателям и невозможность ответить на любовь дочери лезгина. Эта двойственность героев Лермонтова связана с их парадоксальной рефлективной природой, архетипической памятью, которая удерживает личность в духовном пространстве традиции.

В диссертации рассматриваются также персонажи, отвергающие духовные границы. Мотив границы порождает еще один тип героя, прочно связанный с Кавказом. Изображение мира как тюрьмы характерно для романтиков. Томление по идеалу, по небесной отчизне делают расширительным понимание неволи -- как всего, что требует ограничений. Стремление к бесконечному зачастую приводит романтического героя к богоборчеству. Демон и Мцыри -- герои, отвергающие любые границы, и таких героев Лермонтов помещает на Кавказ, актуализируя библейские ассоциации и мотив свободы/плена. В мифологическом восприятии современников Кавказские горы были местом наказания Прометея. В поэме «Демон» в 7 и 8 редакциях поэт перемещает сюда место действия, отказавшись от прежних вариантов (Испании).

Отсутствие границ - это возможность существования демонической личности на Кавказе, которая представлена Лермонтовым в «Герое нашего времени». Хотя он сосредоточен на автопсихологической прозе, мотив границы -- физической и духовной - пронизывает атмосферу действия, определяет ситуации и поведение героев. В диссертации проанализированны сложность и парадоксальность поступков Печорина, которые связаны с его индивидуализмом и, одновременно, с обращенностью к ближнему, когда герой отрицает свою и чужую позиции, уравнивая их.

Печорин испытывает себя, постоянно существуя в пограничных ситуациях, стремится через них приобщаться к экзистенциальному опыту. «Он и обретается на границе между разными мирами, не принадлежа ни одному из них и ни с одним из них себя не идентифицируя. Граница, будучи «местом перехода», и есть подлинное место существования героя в романе, переход же служит его (существования) пространственной формой Кривонос В.Ш. «Герой нашего времени» М.Ю.Лермонтова: два сюжета. // Кормановские чтения: статьи и материалы Межвузовской научной конференции. Ижевск: Удмуртский университет, 2013. Вып. 12. - С. 83.», - пишет В.Ш. Кривонос, анализируя пустоты в нарративной структуре «Героя нашего времени», мотивы границы и перехода. Печорин не способен совмещать в себе несовместимые культурные модели. Но он стремится совмещать и несовместимые пространственные модели: модель пути и модель перехода. «В лермонтовском романе путь и переход полярны, как полярны человек пути и человек перехода. Но именно переход, а не путь, является пространственной формой существования героя, которому было «назначенье высокое», однако, по его собственному признанию, он это высокое назначенье «не угадал» Там же. С.86-87..

В работе делается вывод о том, что «лермонтовский человек» находится не просто в эпическом пространстве, а в пограничьи, на линии военных действий, которые усиливают напряженный характер его существования. И контрастом к нему становятся остальные персонажи -- «водяное общество», но в первую очередь -- Максим Максимыич. Глазами этого «настоящего кавказца» Лермонтов рисует ситуацию поликультурности Кавказа.

Штабс-капитан Максим Максимыч -- носитель традиционного отношения русских военных к горцам. Высказываясь о различных народах Кавказа, с которыми ему пришлось общаться, Максим Максимыч различает осетин, чеченцев, татар. Хотя «татарами», т.е. «Другими», русские называли собирательно многие народности. Лермонтов чрезвычайно внимательно изучает их своеобразие и различия. И монолог Максима Максимыча демонстрирует такие имагологические модели как Чужой Другой, Другой и Свой Другой. В русской литературе сороковых годов XIX в. роковое столкновение страстей уступит место более спокойному рассказу о герое, чья судьба также будет связана с мотивом перехода, переменой веры и судьбы.

Параграф шестой главы второй «Мотив перехода в другую веру. “Рассказ лезгинца Асана о приключениях своих” В.И. Даля».

Мотив этот к 1840 гг. перестает отличаться новизной и начинает осваиваться массовой литературой, литературой для народа. Этнографические очерки В.И. Даля, и в том числе «Рассказ лезгинца Асана о похождениях своих», стоят на границе между «классикой» и «беллетристикой». С одной стороны -- привычные для читателя литературы о Кавказе мотивы «воинственного разбоя», плена, любви «девы гор» к герою - благородному мстителю, защитнику бедняков, кочующие из одного произведения в другое. С другой -- новый характер наррации, точность и простота изложения в описании экзотического быта представителей разных этносов, отсутствие романтических преувеличений. Даль, проведя героя через ряд приключений, показав его несущим солдатскую службу, изображает принципиально новый поворот судьбы героя. После того, как его не берут в гвардию, Асан бежит из плена воинской неволи. Это повторное бегство - не просто уход от мира, а преодоление новых, искусственно созданных границ. В.И. Даль рисует комплекс имагологических моделей - превращение изначально Чужого Другого, в Своего Другого.

Седьмой параграф главы второй «Мотивы своих/чужих» в «Казаках» Л.Н. Толстого» посвящен анализу основных компонентов мотивной структуры в изображении границы, поскольку наибольший вклад в создание образа границы империи на Кавказе внесен писателем именно в этой повести. Художественная интуиция писателя позволяет воссоздать лингвистически точное описание языка казачьей станицы, особенности «наречия». Исследование раскрывает широкую панораму современных Толстому культурных кодов, относительность восприятия пространства и времени, этикетные и индивидуальные проявления вербальной коммуникации героев. Проблема идентичности русского сознания представлена через восприятие культуры.

В диссертации рассматривается задача, которую во всей сложности ставит перед собой писатель. Толстой сохраняет яркость красок Кавказа, но рассказывает не о горцах Других, а о Своих Других - русских жителях приграничных мест, перемешавшихся с местным населением, вобравших черты различных этносов. Казаки находятся (по терминологии американского культурного антрополога В. Тернера) в стадии ритуала перехода - от архаических русских традиций к современным, от замкнутых горских обычаев, ритуалов, одежды - к общеимперским. Эти явления проанализированы в работе.

У alter ego автора Оленина казаки вызывают острый интерес и восхищение цельностью и инаковостью своего бытия. Но в повести находим и противоположный взгляд на казаков. С точки зрения пехотного полка, казаки «не русские», едва ли не раскольники. Казаки, с точки зрения слуги Оленина, Ванюши «Даром что христиане считаются. На что татарин, и тот благородней» Толстой Л.Н. Казаки. // Собрание сочинений: в 22 тт. Т. 3, Повести и рассказы. 1857-1863. - М.: «Художественная литература», 1979. - С. 190.. Позже мысль о том, что «татарин» (мусульманин) благородней казака Толстой повторит в «Хаджи-Мурате». Динамика воплощения модели Другого представлена в этом разделе.

В третьей главе рассмотрен «Мотив чудесного исцеления на Кавказе».

Одним из способов репрезентации Кавказа является изображение Воображаемого Другого. Ужасы и тяготы непрекращающейся войны требовали представления противоположных, положительных начал. Мотив чудесного исцеления явился оборотной стороной, продолжением мотива границы и мотива плена в репрезентации Кавказа. Их место занимает идиллический хронотоп.

Целебные источники Кавказских минеральных вод становятся местом действия ряда произведений русской литературы, развивающих темы «водяной литературы», получившей распространение после романа Вальтер Скотта «Сент-Ронанские воды». Курортный роман, описывающий «водяное общество», составившееся случайно, позволял показать людей самых разных сословий, сводил вместе прихотливые характеры и типы. Особый топос романов этого типа -- не столица и не провинция в чистом виде, что позволяет говорить об особом пространстве водяных романов, которые А. Сорочан Сорочан А.Ю. Курортный текст» литературной провинции. Курорт в русской культуре. - Тверь, Изд. Марины Ботасовой, 2010. относит к курортному тексту литературной провинции.

В параграфе первом главы третьей рассматривается «Начальный этап эволюции кавказской “водяной литературы”».

В работе отмечается роль неоконченного произведения Пушкина «Роман на Кавказских водах», которое он задумал в сентябре 1831 г., после второго посещения курорта, где провел два месяца на водах. Опираясь на реконструкции Н.В. Измайлова Измайлов Н.В. «Роман на Кавказских водах». Неосуществленный замысел Пушкина. // Н.В.Измайлов. Очерки творчества Пушкина. - Л, «Наука», ЛО, 1975. - С. 208-209. и С.М. Бонди, проанализировавших сохранившиеся черновики, мы отмечаем, что обстоятельства жизни на Кавказе внимательно учитывались поэтом. Развлечения светского общества, балы, карты, гулянья, рядом с военными действиями, набегами горцев, грабежами, похищениями представляли пеструю картину «водяного общества». Пушкин наметил роспись прототипов будущих героев среди своих знакомых. Как отмечает С.М. Бонди, замысел связан с сюжетами и героями пушкинской прозы. «Если Якубович “Романа на Кавказских водах” до известной степени является вариацией таинственного и мрачного Сильвио из “Выстрела”, то, в свою очередь, основные положения были повторены в следующем по времени прозаическом произведении Пушкина -- “Капитанская дочка”, где Швабрин воспринял черты “злодея” Якубовича, а Гринев напоминает скромного, но храброго и верного “влюбленного офицера”, кстати, передавшего ему с некоторым изменением и свою фамилию -- Гранев» Бонди С.М. «Роман на Кавказских водах». // Путеводитель по Пушкину. - Санкт-Петербург, Гуманитарное издательство «Академический проект», 1997 - С. 338-339.. Таким образом, мотив границы был связан с различными аспектами изображения, разработанными «водяной литературой» - мотивом похищения /плена, светской повестью о Кавказе. Переплетение Своих, Других, Чужих представляло различные грани самоидентификации и нациомоделирования, способствовало созданию новых национальных мифов. Последнее было осуществлено М.Ю. Лермонтовым в «Герое нашего времени».

Параграф второй главы третьей озаглавлен «Мотив исцеления в связи с Грузией и Кавказом в творчестве А.С. Пушкина». Здесь анализируются «кавказские» образы в стихотворных текстах поэта, рассматривается мотив «духовного исцеления», тесно связанный с эволюцией кавказского текста. В тридцатые годы размышления об историко-политической роли «ужасного края чудес» не затмевают его лирико-эстетического восприятия. Мысли и лирические чувства поэта находят неожиданный ракурс, не лежащий на поверхности, передаются опосредованно.

В диссертации обращено внимание на то, что концепт розы, во времена Пушкина имел устойчивую форму («соловой и роза»), в романтизме сложился канон своего рода «восточной элегии». Впервые отмечено, как в «Путешествии в Арзрум» Пушкин приводит описание розы, духовного обновления заимствованное у современника - грузинского поэта Д. Туманишвили. «Ты сияешь лицом и веселишь улыбкою. / Не хочу обладать миром: хочу твоего взора. / От тебя ожидаю жизни» Там же С. 662.. Исследователь считает, что здесь актуализируются лирические интенции самого Пушкина.

Дмитрий Туманишвили принадлежал к грузинской эмиграции второй волны и значительная часть его лирики написана в жанре мухамбази, близком к анакреонтике. Большинство исследователей сходится на том, что стихотворение «Ахал агнаго» было написано в Петербурге в конце 1810-х гг. (Туманишвили умер в 1821 году). Дать ответ, почему именно это стихотворение Пушкин выбрал из всей грузинской поэзии, представление о которой у него было достаточно широким во время написания «Путешествия в Арзрум», - сложно. Мы делаем предположение, что Пушкин был знаком с этими стихами еще до приезда в Тифлис, что они как-то были связаны с его юностью.

Мотивы возвращения чувства, жизни, любви, отраженные в стихотворениях «На холмах Грузии», «К***», роднят произведения Пушкина со стихами Туманишвили и прежде всего с текстом «От тебя, бессмертная, ожидаю жизни».

Мотив Кавказа, места, дарующего обновление и жизнь, повторен Пушкиным в описании Арарата. « “Что за гора?” -- спросил я, потягиваясь, и услышал в ответ: “это Арарат”. Как сильно действие звуков! Жадно глядел я на библейскую гору, видел ковчег, причаливший к ее вершине с надеждой обновления и жизни -- и врана Мурьянов М. в книге «Из символов и аллегорий Пушкина» подробно рассматривает пушкинское видение символики Ноевых врана и голубицы (М., «Наследие», , 1996. - С. 36-43). и голубицу излетающих, символы казни и примирения» Пушкин А.С. ПСС. Т. 8. - С. 670. (подчеркнуто нами -- И.Б.-М.).

Пушкин продолжает относиться к «новому Парнасу», как в юности -- он для него источник обновления. Но в тридцатые годы он видит Кавказ и как источник духовного исцеления (Кавказ библейский) и как возможность поправки здоровья в обустроенных русскими завоевателями серных ключах (Кавказ имперский).

В третьем параграфе главы третьей рассматривается «Мотив ориентальной любви в литературе».

В диссертации отмечается, что существенной составляющей кавказского мифа является мотив любви. Истоки мотивов этого мифа, помимо «Кавказского пленника» Пушкина, находим в стихах В.К. Кюхельбекера - в «Начале поэмы о Грибоедове», А.И. Одоевского «Брак Грузии с русским царством», любовной лирике самого Пушкина, связанной с Грузией - «Не пой, красавица, при мне...», «На холмах Грузии». Жизнь Нины Чавчавадзе-Грибоедовой была образцовой в плане увековечения памяти мужа и, будучи отраженной в стихотворении П.Я. Полонского «Нине Грибоедовой», обрела черты мифа ориентальной любви, придав ему новую, историческую правду. В диссертации приводится разнообразный генеалогический материал, рисующий матримониальные отношения русских с грузинскими и кавказскими женщинами.

В четвертом параграфе главы третьей рассматривается «Мотив Кавказа как потерянного рая в творчестве М.Ю. Лермонтова».

В работе отмечается парадоксальность отношения к Кавказу сосланного в действующую армию М.Ю. Лермонтова, который больше всех русских писателей искал здесь возможность чудесного исцеления и писал о нем. Восток для русских романтиков был не только географическим маркером места действия, но трансформированным отголоском в сознании человека XIX столетия древнейших представлений о существовании гармоничной вселенной (Эдема-Рая) и высшего Знания (Тайны) мироздания, некогда ассоциировавшихся с условно-географическим Востоком. Поэт осознавал символический смысл пространства и строил ряд лирических стихотворений и поэм на сочетании священного статуса и роли Кавказа в современности.

В диссертации рассматривается, как усиливался религиозный аспект священного пространства в творчестве Лермонтова. Горы для него находятся между небом и землей, но расстояние от них ближе к небу, чем к земле, они обращают к началу человеческой истории. Человек на фоне гор воспринимается в религиозно-философском аспекте. Кавказский топос помогает Лермонтову выразить глубинные мотивы творчества -- сентиментально-руссоистский взгляд, рождающий мотив невозможности счастья; тему рая, увиденного младенчески-чистыми глазами; тему любования драматизмом, красочностью иных, ориентальных народов, идеальный, горний мир мечты, который связан с религиозностью поэта. В слиянии с природой Кавказа Лермонтов искал космическую гармонию. Этими чувствами освящены его лирика и проза. В диссертации отмечается, что в произведениях Лермонтова, с точки зрения мотивной структуры, в частности мотива чудесного исцеления, большинство героев, особенно персонажи, «перешедшие границу» и отличающиеся богоборческим пафосом, терпят неудачу в любви.

В свете вышесказанного мы утверждаем, что молодой монах, горец, герой «Мцыри» делает попытку бежать не из монастыря на родину, а в мир идеального прошлого, своего детства. И автор, выстроив всю поэму в виде исповеди - монолога главного героя, позволяет ему найти это идеальное пространство. В диссертации отмечается, что пространство поэмы строится на оппозиции воображаемого/ реального, которая рассматривается в сопоставлении с «Потерянным раем» Дж. Мильтона, идей смерти у Августина и возникает из последовательного уяснения существа времени, поскольку его знаменитые рассуждения об отсутствии момента непосредственного перехода «в смерть» (бытие «до смерти» и «после» смерти не означают собственно смерти), прямо связаны с интерпретацией идеи вечности и временности. Обнаруживается близость этих идей отечественной религиозной традиции и в частности религиозному дискурсу Лермонтова. Рассматриваются точки зрения (порой взаимоисключающие) В. Соловьева, Д. Овсянико-Куликовского, П. Сакулина, Д. Мережковского, С. Шувалова, А. Блока, а также Б. Эйхенбаума, Э. Герштейн, Л. Гигзбург, посвященные религиозному сознанию поэта.

Обнаженный лиризм поэмы «Мцыри» уравновешивается эпическим началом, в котором как бы «пульсирует» священная история и освящает поступки людей, саму природу особенным светом.

Лермонтов пишет поэму в жанре исповеди, предельно лирического высказывания. Исповедь как форма субъективного высказывания героя сочетается с авторским замыслом, нацеленным органически соединить разные культуры на основе православия, показать, что синтез Кавказа и России возможен, и что монастырь на Кавказе - место идеального существования, к которому, через испытания и смерть, приближается герой. Музыкальность финальных слов подчеркивает его смирение и любовь, отказ от мщения, истинно христианский взгляд на мир показывает, что райская гармония в виде монастыря на Кавказе была доступна художественному взгляду Лермонтова. Одним из главных мотивов кавказского мифа поэта становится мотив родины, который реализуется в двух ипостасях - исторической родины («Прощай, немытая Россия») и идеальной. Наиболее полной формой воображаемого Кавказа становится образ родины, свойственный герою поэмы «Мцыри». Лермонтов предваряет его изображение историческим вступлением, сопоставимым с эпилогом «Кавказского пленника» Пушкина.

Воображаемое пространство - прародина, к которой герой относится с пламенной любовью, край, где он жил в семье, в гармонии с природой. В аспекте нациомоделирования мало что может быть поставлено в один ряд с этими строками М.Ю.Лермонтова, в которых проявляется чувство любви к родине. Устами героя он говорит о том, чем является родина для человека в ее общечеловеческом, высшем, очищенном от земных тягот смысле. Мифологическое начало в поэме переплетается с историческим. Вопрос о том, стала ли для героя благом жизнь в монастыре после того, как он попал к русским, остается открытым. Во всяком случае, он умирает, придя к истинно христианскому благословению всего живого. Лермонтов тонко чувствует, что вопрос христианизации горцев не решается однозначно как абсолютное благо. Конфессиональный вопрос, который так и не удалось решить успешно, в Российской империи стоял очень остро. Ошибки заключались в изначальном идеологическом посыле, отраженным в частности в концепции М.П. Погодина. Имперская политика внутренней колонизации осуждалась церковными и светскими русскими писателями. Укреплять единство можно было, опираясь на единство православия или на экономические решения проблем Кавказа.

В четвертой главе рассмотрен «Мотив культурного строительства и миротворчества».

Впервые в настоящей работе, при анализе мотивной структуры светской литературы о Грузии и Кавказе, рассмотрена церковная литература. Мы исходим из положения о том, что различные аспекты взаимодействия России и Кавказа нельзя сводить только к экономическому сотрудничеству или военному противостоянию. Большую роль играет мотив культурного миротворчества, как церковного, так и светского.

В работе представлен концепт единства русского и грузинского православия, которое основывалось на полном богословском соответствии церквей-сестер. Как показано в диссертации, наиболее заинтересованные русские церковные деятели -- митрополит Евгений (Болховитинов), митрополит Филарет Московский (Дроздов), А.Н. Муравьев интересовались богатой агиографической и историко-церковной литературой Грузии. Это был целый пласт церковной литературы, включавший жития раннехристианских святых грузинской церкви, материалы о связях Грузии с Византией. Эти материалы к середине XIX в. осваиваются русскими церковными писателями, без чего нельзя правильно представлять национальную самоидентификацию русских.

Первый параграф главы четвертой - «Мотивы единоверия в церковной литературе. А.Н. Муравьев. М. Сабини» содержит обширный исторический материал по взаимоотношению русской и грузинской церквей. Выдающемуся церковному деятелю Досифею Пирцхелаури, архимандриту Александро-Невской Лавры в Петербурге, принадлежит один из первых очерков грузинской церкви, написанном на русском языке и опубликованном в 1840 г. Тогда же Д. Чубинашвили становится переводчиком царской семьи и также способствует распространению знаний о грузинской церкви. Постепенно происходит становление грузиноведения в России. Платон Иоселиани с 1838 г. начинает разбирать материалы из истории Грузии, т.н. «гуджары» и издает среди прочего «Краткую историю грузинской церкви». В Москве он публикует «Жития святых грузинской церкви» (1850), «Жизнеописание святых, прославляемых Православною Грузинскою Церковью» (1850), начинают формироваться труды выдающегося кавказоведа Мари-Фелисите Броссе. Характерное заглавие «Грузинская церковь - свидетельница Православия Русской Церкви» носит книга М. Цагарели, напечатанная в Санкт-Петербурге в 1848.

Такая же тенденция отличает травелог «Грузия и Армения», созданный выдающимся церковным писателем «церковным Карамзиным» Имеются в виду «Письма русского путешественника» Н.М.Карамзина, открывающие период становления русской прозы классического (пушкинского) периода. А.Н. Муравьевым, до этого совершившим паломничество в Святую землю.

В диссертации рассматриваются ключевые явления церковной жизни середины XIX в, необходимые для понимания формирования мотивной структуры светской литературы. (На русском языке появляется ряд агиографических изданий - «Месяцеслов Восточной церкви» 1856 протоиерея М. Вершинского, Славянский месяцеслов 1859 свящ. М. Мирошкина, издание Гатцука «Крестный календарь»).

Существенной вехой в прославлении Святой Равноапостольной Нины становится труд Михаила Сабинина «Полное жизнеописание святых грузинской церкви», изданное в Санкт-Петербурге в 1871-1873 гг. «Ивериец Михаил. Сабинин», как он подписывался, - грузин по национальности, Сабинашвили, окончил Санкт-Петербургскую Духовную Академию. Его кандидатская диссертация была посвящена «Истории Грузинской Церкви до конца VI века», сочинение «Древние Акты Грузинской Церкви» было издано Императорской Академией Наук, а книга, посвященная грузинским святым, рассказывала о просвещении Грузии апостолом Андреем и содержала «Житие и подвиги Святой Равноапостольной Нины, просветительницы Грузии».

В диссертации отмечается важность грандиозного двенадцатитомного труда А.Н. Муравьева - «Жития святых российской церкви, также иверских и славянских», опубликованного в 1855-59 гг. Здесь были представлены в хронологическом единстве календарного цикла святые всех православных поместных церквей. И это было демонстрацией духовной общности разных в национально-исторической практике, но единых народов.

Параграф второй главы четвертой «Формы светского просвещения в Грузии и на Кавказе в эпоху М.С. Воронцова».

Материал, рассмотренный нами в аспекте литературной и социально-практической деятельности, позволил прийти к выводам о том, что мотив культурного строительства и миротворчества главенствовал в этот период в литературе на Кавказе. В диссертации представлены соратники круга Воронцова - востоковеды (Н. Ханыков), в дальнейшем ставшие кавказоведами (Мари-Фелисите Броссе, Ал. Берже), П. Иоселиани, В. Бебутов, литераторы, среди них не только русские, оказавшиеся в Тифлисе в это время, Я.П. Полонский, В.А. Соллогуб, М.А. Ливенцов, но и пишущие по-русски Н. Бердзенов, Р. Эристави и другие представители кавказской элиты, что отмечено в «Закавказском вестнике», в газете «Кавказ» и литературно-художественном альманахе «Зурна». В печати освещаются действия администрации, направленные на европеизацию края, события, способствующие созданию новой культурной ситуации. В частности, реставрируется кафедральный Сионский собор в Тифлисе, который расписывает Г.Г. Гагарин; проходят спектакли итальянской оперы, организуется спектакль на грузинском языке по пьесе Р. Эристави. Открывается заведение Св. Нины для девочек. Создаются материалы по истории Грузии и Кавказа. В. Соллогуб пишет биографию генерала Котляревского, историю русско-иранских и русско-турецких войн, ряд авторов публикуют очерки по этнографии Грузии и Кавказа. Эта деятельность способствует закреплению дружественных России образов Грузии и Кавказа.

Параграф третий главы четвертой «Утопические мотивы в творчестве графа В.А. Соллогуба и попытки создания новой ветви русской литературы - “кавказской словесности”».

В диссертации сопоставляются драматические произведения графа В.А. Соллогуба на грузинские темы «Ночь в духане» и «Ночь перед свадьбой или Грузия через тысячу лет», ориентированные на разного зрителя - русского (в первом случае) и тифлисского. Значительной вехой на пути постижения русскими писателями Грузии является комедия В.Соллогуба «Ночь перед свадьбой или Грузия через тысячу лет», которая была написана специально для тифлисского зрителя. Особенно ярко это ощущается при сравнении этой комедии с другим произведением Соллогуба. «Ночь в духане», «драматический очерк закавказских нравов» в XV картинах, напечатанных в «Библиотеке для чтения» (1857, т. 145), где в комедии положений автор изображал «диких кавказцев», каких знал невзыскательный русский зритель. Тогда как в «Ночь перед свадьбой» становится значительной вехой на пути постижения русскими писателями Грузии. В. Соллогубу удается создать оригинальную комедию-утопию, воплощающую мечты о просвещении края. В литературе о Кавказе утопия была способом преодолеть конфронтацию, встать над военными действиями и представить кавказский мир единым целым. Основы этого сообщества заключались в единстве грузинского и русского православия, в синкретизме фольклора, опираясь на которые В.А.Соллогуб создал комедию «Ночь перед свадьбой» и лирический шедевр «Тост» («Алаверды, Господь с тобою»).

Однако его усилия по созданию новой отрасли русской литературы - «кавказской словесности», воплощавшиеся в издании литературно-художественного альманаха «Зурна» были отмечены чертами утопизма. Соллогуб игнорировал фактор языка, на котором написано произведение и тематический фактор (Грузия и Кавказ) переносил на возникающую литературу в целом, преувеличивая ее значение.

Параграф четвертый главы четвертой «Создание новой типологии кавказских мотивов в литературе о городской, “замиренной” жизни в поэзии Я.П. Полонского».

В диссертации рассматривается многогранность кавказских образов, созданных Я.П. Полонским. В его лирике получает репрезентацию новый для русского читателя, Кавказ, - городской («Прогулка по Тифлису»). Поэт отождествляет себя с грузинским народным сказителем-поэтом, называет сборник своих стихов «Сазандар» (Певец). Кроме того, в кавказском творчестве Полонского меняется один из устойчивых этностереотипов - облик Девы Гор. В диссертации отмечено, что, изображая женские персонажи в прозе, Полонский делает попытку уйти от любования чертами экзотической туземки (Магдана «Тифлисские сакли»), понять психологию героини. Но подлинным новаторством становится изображение сильных, ярких женских образов в трагедии «Дараджана, царица Имеретинская» и в стихотворениях «Тамара и певец ее Шота Руставель», «Н.А. Грибоедова».

Мы считаем, что в работе над образом Нины Чавчавадзе-Грибоедовой Я.П. Полонскому удалось создать новый гендерный тип грузинской женщины. В его изображении это смиренномудрая, Духом величавая Жена, хранящая традиции единства православия. Эта трансформация женского образа говорит о подлинном проникновении поэта в православную традицию, а не только психологию вдовы Грибоедова. В произведении учитывается глубина грузинской культуры, проявлено понимание истории грузинского православия, с его культом Святых жен -- Равноапостольной Нины, Благоверной Царицы Тамары, Великомученицы Кетеван.

Пятый параграф главы четвертой «В спорах о провинциальной печати».

В диссертации рассматриваются вопросы развития Кавказа после окончания войн, которые переплетаются с вопросами внутренней колонизации, и международной политикой империи. Их остро и объективно ставили русские писатели, не только церковные, но и светские. Единство империи, каких бы концепций государства ни придерживались ее приверженцы -- французской просветительской, исходящей из территориально-политического принципа и не учитывавшей этнической и конфессиональной разницы, или же предлагавшейся немецкой философией этнокультурной общности моноэтнического государства, - не годились для Российской империи. Перед Российской империей стояла две возможности развития укрепления окраины, исходя из единства православия или же, развивая экономические составляющие.

В работе отмечается, что русская литература и публицистика столкнулась с новыми проблемами в семидесятые годы XIX в. Мотив областнической, провинциальной деятельности активно обсуждается в это время. Рассматривается деятельность Нико Николадзе, его спор с Д.Л. Мордовцевым о провинциальной печати, где ставились вопросы о соотношении провинции, окраин империи и центра, об ассимиляционном и «традиционалистском» путях развития. Национальные окраины не должны выступать региональным ответвлением имперской культуры, могут стремиться к самостоятельности. Программа мирного развития провинции, ее экономической независимости, предмет забот публициста. В споре о задачах провинциальной печати приняли участи нижегородский публицист А. Грацисский, лидеры сибирского областничества Н.М. Ядринцев и Г.Н. Потанин. Полемика эта была существенной и для самоопределения Грузии и Кавказа. Острые и блестящие по форме статьи семидесятых - девяностых годов Н. Николадзе точно диагностируют экономические и социальные проблемы, демонстрируют образы Грузии и Кавказа, включенные в русскую и европейскую культурно-политическую жизнь.