Произведения коккэйбон в японской литературной традиции XVIII–XIX веков

-- Большое спасибо вам за приглашение, -- сказал Ядзи.

-- Нет, правда, вы для меня самый желанный гость. Я очень хотел бы представить вас некоторым своим друзьям, которые живут по соседству, -- продолжил Гомадзиру. -- В любом случае, прошу, хотя бы переночуйте у меня. Как же мне все-таки повезло вас здесь встретить! Кстати, это же Огава, тут вкусные пирожки, не хотите попробовать?

-- Нет уж, хватит с нас пирожков. Пойдемте, -- сказал Ядзи.

Втроем они отправились дальше.

По правую руку от них остался храм Таката. Его иногда называют «Каменный дворец».

Не во дворце ли,

Где с любимым прощалась

Принцесса Саё,

Раздают нынче карпа

На кухонных досках?

Вскоре они дошли до Цу.

На въезде в Цу с левой стороны находился храм, посвященный бодхисатве Нё?иринканон. Именно в этом месте сходятся дороги, ведущие из Камигата в Исэ, и потому в Цу всегда оживленно. Улицы заполнены утонченными молодыми людьми из Киото, на них шелковые нижние одежды косодэ, а сверху -- тщательно подобранные юката, украшены даже упряжи их лошадей, позвякивающие колокольчиками. Проезжая по Цу, они весело поют:

Покажу тебе в столице

Знаменитые места:

Киёмидзу и Гион,

И гору Отоваяма.

Побредем с тобою мы

По опавшим лепесткам

И под сенью дымки той

Все покажется печальным.

-- О, смотри, Китахати! -- сказал Ядзи. -- Какие красавицы!

-- Да уж, ничего не скажешь, жители Киото. Только чтоб вы знали, они хоть и выглядят так роскошно, а денежки свои тратить ох как не любят, -- заметил Гомадзиру.

Тут к ним подошел один из нарядных мужчин.

-- Извините, у вас огонька не найдется? -- спросил он.

-- Да, пожалуйста, -- ответил Гомадзиру и, вытащив изо рта трубку, протянул ее мужчине. Тот попытался прикурить от нее свою трубку, но у него ничего не вышло.

-- Ну что ты так долго возишься, -- заворчал Гомадзиру. Незнакомец молчал. -- Эй, да у тебя же в трубке пусто! Знаю я таких! Притворяетесь, будто вам только прикурить нужно, а самим лишь бы табаком чужим разжиться. Ну все, хватит, хватит. Вот видите, какие они прижимистые, эти людишки из Киото, просто жуть, -- засмеявшись, повернулся он к Ядзи. -- Кстати, сэнсэй, не займете ли вы мне еще немножко табачку?

-- Ты тут рассказываешь, какие жадные в Киото люди, а сам только и делаешь, что просишь у меня табак! -- возмутился Ядзи.

-- Да у меня просто кисета с собой нет, -- возразил Гомадзиру.

-- Забыл, что ли?

-- Не забыл. По правде говоря, у меня и вовсе его нет. Я столько курю, что трачу на табак целых восемь моммэ каждый день! Вот я и подумал, что так продолжаться больше не может, взял, да и перестал ходить с кисетом, только трубку теперь с собой беру, -- объяснил Гомадзиру.

-- Так ты теперь только чужой табак куришь?! -- воскликнул Ядзи.

-- Ну да.

-- Значит, на других бочку катишь, а сам ничем не лучше, такой же жадный, -- сказал Ядзи.

-- Может быть, может быть, -- захихикал Гомадзиру. -- Что-то мы припозднились, пойдемте поскорее.

Они ускорили шаг и через некоторое время дошли до Цукимото, где узнали дорогу до Карасу-но мия.

Осенняя

Великолепна луна.

В ее свете

Отправимся же скорее

К ворону во дворец!

Наконец, они добрались до Кумодзу, где Каботя Гомадзиру отвел их к себе домой. Оказалось, что Гомадзиру -- владелец постоялого двора, и сейчас у них не было ни одного гостя. Ядзи и Кита проводили в дальние комнаты, при этом обращались с ними, как с самыми важными и дорогими гостями, а все потому, что Ядзи представился чужим именем. Их обоих это страшно забавляло.

Искупавшись, Ядзи и Кита присели отдохнуть. Тут зашел Гомадзиру.

-- Вы, должно быть, устали сегодня, -- сказал он. -- Отдыхайте, располагайтесь поуютнее. Да только вот, не повезло сегодня, из-за шторма совсем рыбы не наловили. Так что с угощением у нас не густо. Могу ли я вам предложить попробовать конняку? Он здесь у нас очень вкусный.

-- Ой, не беспокойтесь, пожалуйста, мы конечно будем конняку, -- ответил Ядзи. -- А ведь я так и не представил вам своего спутника.

-- И в самом деле. Как вас зовут? -- обратился Гомадзиру к Китахати.

-- Я любимый ученик Дзиппэнся, Иппэнся Нанрё?, -- ответил тот. -- Простите за хлопоты, которые я вам причинил.

-- Да ну что вы, ничего страшного! -- возразил Гомадзиру. -- Чувствуйте себя как дома.

-- Еда готова! -- крикнула прислужница.

-- Вы уже заждались, наверное. Ну, ешьте на здоровье, -- с этими словами Гомадзиру ушел на кухню.

В этот момент в комнату зашла служанка и поставила перед Ядзи поднос с едой.

-- Неплохо, да? -- заметил Ядзи.

-- Красивая девица. Но ты смотри, веди себя прилично, ты же у нас как никак теперь известный писатель, -- сказал Кита.

Тут в комнату зашла девочка лет одиннадцати-двенадцати, она принесла поднос с едой для Китахати. Ядзи и Кита, наконец, взяли палочки и принялись за угощение. На каждом из подносов на плоской тарелке лежало нечто, похожее на большие черные лепешки-моти. Были там также неглубокие чашки с конняку и маленькие тарелочки с пастой мисо.

-- Эй, Китахати, -- зашептал Ядзиро?бэй, -- а что это за круглые штуковины на тарелках?

-- И вправду, что это? -- Китахати попытался потыкать странный предмет палочками, но он оказался настолько твердым, что у него не получилось отщепить ни кусочка. Приглядевшись получше, Китахати вдруг понял, что на подносе перед ним лежит камень.

-- Да это же камень! Камень! -- воскликнул, удивленно, Кита.

-- Это что, правда, камень?! -- спросил Ядзи у прислужницы.

-- Да, именно так и есть, -- ответила та.

-- Вот это да! Где ж это видано-то, -- пробормотал Кита.

-- Не желаете ли еще конняку? -- спросила прислужница.

-- Да, можно бы еще немножко, -- ответил Ядзи, протягивая чашку. -- Ерунда какая-то, -- сказал он, дождавшись, когда прислужница выйдет из комнаты. -- Как мы должны эти камни жрать?!

-- Слушай, ну должен же быть какой-то способ, как эти камни съесть, раз нам их подали, -- сказал Кита. -- Говорил же он, мол, угощу вас едой, которой славится эта местность. Кажется, эти камни и есть та самая еда.

-- Ни разу о таком не слышал, -- пробурчал Ядзи.

-- Подожди-ка. В Эдо ведь клецки называют «камешками»! Может, это и есть клецки?

-- А, точно! Должно быть, ты прав! Не может же быть, чтобы это и вправду были камни.

С этими словами Ядзи вновь взял палочки и попытался проткнуть черный кругляшок, но у него так ничего и не получилось -- это и в самом деле был камень. Окончательно сбитый с толку, Ядзи постучал по нему концом своей курительной трубки -- раздался звук стука об камень.

-- Что ни говори, а это все-таки камень, -- произнес Ядзи. -- Вот хозяин разобидится, наверное, если мы спросим, как это есть. Да только я совсем не пойму, что к чему.

Тут с кухни пришел Гомадзиру.

-- Вы уж извините нас за такое скромное угощение, -- обратился он к Ядзи и Кита. -- Кушайте на здоровье. Ой, да камни-то уже остыли, наверное? Вот, вот. Сейчас я вам их поменяю.

Его слова окончательно сбили с толку Ядзи и Кита. Однако, боясь обидеть хозяина, они, опять не признались, что понятия не имеют, как надо есть камни.

-- Ой, спасибо большое, не беспокойтесь! -- Ядзи сделал вид, что он уже поел камней. -- Я уже наелся. Очень нам камни понравились, так необычно! У нас-то в Эдо, бывает, гальку жарят в соевом соусе с красным перцем, или варят, как бобы. А еще, говорят, если злую свекровь накормить камешками, отколотыми от надгробия, она вмиг подобреет. Я тоже камни люблю. Вот, например, когда я в этот раз останавливался в Футю?, меня угощали камнями, варили их, как обычно варят черепах. Я съел штуки четыре или пять, представляете! Так тяжело в животе было, что как я ни пытался потом подняться из-за стола, ничего у меня не получилось. Делать нечего, пришлось привязать меня за руки к палке, да так и тащить потихоньку до умывального таза. А ваши камни ну очень вкусные, вот я и боюсь, что если объемся опять, доставлю вам кучу хлопот.

-- Вы что, правда ели камни?! -- изумленно спросил Гомадзиру.

-- Ну да, а что?

-- Ничего себе! Да ведь у вас, должно быть, ужасно крепкие зубы, раз вы камни едите! -- не переставал удивляться Гомадзиру. -- А вы, часом, не обожглись?

-- А с чего бы это? -- спросил Ядзи.

-- Просто эти камни ведь горячие. Конняку сам по себе не очень сочный, но вот если положить его на горячий камень и слегка по нему похлопать, он станет влажным и особенно вкусным. Для этого камни и нужны. Их не едят, -- объяснил Гомадзиру.

-- Ах, вот оно что! Понял, понял, -- облегченно вздохнул Ядзи.

-- Ну вот, попробуйте теперь! Эй, -- крикнул Гомадзиру служанке. -- подогрей-ка еще камней, да принеси нам! Скорее, скорее!

Вскоре прислужница принесла горячие камни и положила их на подносы взамен остывших. Ядзи и Кита, как и объяснил им Гомадзиру, положили конняку на камни и немного похлопали по нему сверху. Когда конняку стал влажным и зашипел, они съели его с пастой мисо. Вкус у него оказался просто неописуемый, очень легкий и приятный, так что Ядзи и Кита были в полном восторге.

-- В самом деле, удивительное блюдо, этот ваш конняку, -- сказал Ядзи. -- А как интересно вы его готовите! Да и камни вон быстро-то как поменяли, ничем от прежних не отличить!

-- Да у меня полно этих камней заготовлено, -- сказал Гомадзиру. - Не хотите ли взглянуть?

Он сбегал на кухню и принес ящичек, похожий на те, в которых хранят миски для супа.

-- Смотрите, -- сказал он. -- Тут камней на двадцать гостей хватит.

Ядзи и Кита удивленно заметили, что на ящичке сбоку было что-то написано. Надпись гласила: «Камни для конняку. На двадцать человек».

Через некоторое время к дому постепенно стали стекаться местные любители стихов-кё?ка.

-- Здравствуйте! -- кричали они на пороге.

-- Ах, да это же Лысый Хагэнари. Пожалуйста, сюда, проходите, проходите! -- заторопился Гомадзиру.

-- Вы Дзиппэнся Икку? Очень рад с вами познакомиться! -- сказал один из вошедших. -- Меня зовут Красавчик Тягамару. А это Зубастый Хияро, Сопливый Тарэясу и Каюки Зудящая Мошонка, прошу любить и жаловать.

-- Кстати, Икку-сэнсэй, -- заговорил тут Гомадзиру, -- уж извините меня за назойливость, но не могли бы вы записать какие-нибудь из ваших стихотворений? -- продолжил он, подсовывая Ядзи под нос веер и бумагу. Ядзи с важным видом взял их.

Тут он крепко призадумался над тем, как же ему теперь выкрутиться. Ни одно из сочиненных им стихотворений, казалось, не подходило к случаю, а новых придумывать не было времени, поэтому он наобум записал несколько стихотворений, которые где-то слышал раньше и протянул бумагу и веер Гомадзиру.

-- Вот спасибо вам, -- сказал тот. -- Читаю:

«От края, где

Разносится свободно

Кукушки крик,

До продавца сакэ -- три ри,

До лавки тофу -- два».

Вот это да! Да ведь я уже где-то это слышал! Читаю дальше:

«Прошла ночь любви.

Как же беспощаден

Колокол, что бьет

На рассвете в шесть,

Разлучая влюбленных».

А это разве не Сэнсюан сочинил? -- спросил он удивленно.

-- Да ты что?! Это я сочинил! -- возмутился Ядзи. -- В Эдо столько разговоров об этом было. Да в столице все знают это стихотворение!

-- Может, оно и так, да только я, когда в прошлом году был в Эдо, встречался и с Сандара, и с Сякуякутэй, и с остальными, и они мне тоже тогда написали на бумаге свои стихотворения. Смотрите, вон же они, я их наклеил на ширму, -- указал ему Гомадзиру.

Ядзи обернулся и увидел, что на ширме действительно висит листок с стихотворением Сандара, с тем самым стихотворением, которое Ядзи написал первым! Тут Китахати, который был ошеломлен происходящим, совсем сник.

-- Да нет же, просто учитель слегка рассеянный, совсем не различает порой, где его стихи, а где чужие, -- осторожно начал он. -- Слушай, Ядзи, ой, то есть, учитель, а запишите-ка лучше какое-нибудь из тех стихотворений, что вы сочинили по дороге.

Ядзи, несмотря на свой провал, принял свой обычный самоуверенный вид, и, словно ничего не произошло, взял еще один листок бумаги и написал на нем один из сочиненных по пути стихов. Китахати же в это время, от нечего делать, стал разглядывать наклеенные на ширму бумажки.

-- Ой, да это же рисунок Коикава Харумати! -- воскликнул он. -- А что это за фраза («сан») написана тут сверху?

-- Это стихотворение («си»), -- ответил Гомадзиру.

-- А вон то стихотворение («си»), что над изображением Хотэй, его кто написал? -- спросил Кита.

-- Это не стихотворение («си»), а «го» -- изречение, и написал его настоятель Такуан, -- ответил Гомадзиру.

Ну и зануда, подумал Китахати. Скажешь ему «сан», он в ответ «си», скажешь «си» -- он «го». Так и норовит каждый раз прибавить еще единицу.

Решив подловить Гомадзиру, он огляделся по сторонам.

-- А та надпись на свитке, это, наверное, «року»! -- наконец, сказал Кита.

-- Вот это мне не известно, -- ответил Гомадзиру. -- А взял я его в качестве залога («сити»).

Тут из кухни пришла прислужница.

-- От господина Хигэцура пришло письмо! -- сказала она.

-- Ой, ой, что же там? -- засуетился Гомадзиру. Он взял письмо и громким голосом начал читать.

«Сообщаю, что ко мне в дом только что изволил прибыть господин Дзиппэнся Икку из Эдо. Он, разумеется, привез с собой письма от друзей из Нагоя и от О??дакэ из Ёсида. Спешу сообщить Вам эту весть, а вслед за этим прошу разрешения вскоре посетить вместе с господином Икку Ваш дом, куда я отведу его самолично. На этом заканчиваю.»

-- Это еще что такое? Ничего не пойму, -- сказал Гомадзиру, дочитав письмо. -- Сэнсэй, вы слышали, что говорит мой друг, -- продолжил он. -- Ясное дело, этот проходимец присвоил ваше имя, да еще и собрался сюда заявиться! Ничего, вот скоро он придет, а тут раз -- и вы его уже поджидаете. Не подшутить ли нам над ним?

-- Что за нелепость! -- воскликнул Ядзи. -- Ох, бывают же такие негодяи! Да только вряд ли я смогу с ним встретиться.

-- Это еще почему? -- удивленно спросил Гомадзиру.

-- Да что-то опять разыгрались у меня колики, все никак не проходят. Если бы не это, вот я бы показал этому обманщику! Ох, ох, как же не повезло! -- запричитал Ядзи.

Это неожиданное развитие событий даже Ядзиро? выбило из колеи, и он совсем пал духом. Поведение его стало казаться Гомадзиру и гостям все более подозрительным, и, заметив теперь эти странности, они, чтобы вывести Ядзи на чистую воду, стали приставать к нему с расспросами.

-- Какой же занятный случай с вами приключился, Икку-сэнсэй! -- сказал Красавчик Тягамару. -- Вам, конечно, нездоровится, да только не следует ли все же встретиться лицом к лицу с этим прохвостом?

-- Ох, ох, говорю же вам, ничего не выйдет! -- ответил Ядзи.

-- А кстати, сэнсэй, -- заговорил тут Сопливый Тарэясу, -- а где в Эдо находится ваш дом?

-- Хм, и вправду, где же? Может, в Тоба, или в Фусими, а может и в Ёдотакэ… -- задумался Ядзи.

-- Да уж. «Переправься на тот берег у Ямадзаки и спроси Ёитибэй» -- так что ли? Да брось! -- засмеялся Каюки Зудящая Мошонка.

-- А ведь и вправду, у вас на шляпе написано «Эдо, Канда, Хаттё?бори. Ядзиро?бэй», -- сказал Гомадзиру. -- А кто такой, этот Ядзиро?бэй?

-- М-м-м, где-то я уже это слышал, кто же это? А, точно! Это же меня так зовут на самом деле! -- ответил Ядзи.

-- А, так ты тот самый Ядзиро?, что ходит по дворам да канючит, чтобы его впустили? -- спросил Гомадзиру.

-- Да, так и есть, -- ответил Ядзи.

-- Слушай, Ядзиро?бэй-сэнсэй, а не привести ли нам сейчас все-таки того обманщика, что представился Икку? -- спросил Красавчик Тягамару.

-- Да нет, я уже, пожалуй, пойду, -- промямлил Ядзи.

-- Это почему же? Ты хоть знаешь, который час? Уже десять вечера, -- сказал Гомадзиру.

-- Вот как. Это все из-за колики -- если я так и продолжу сидеть, будет все хуже и хуже, -- сказал Ядзи. -- А вот как выйду ночью на улицу, в холод, так всегда и отпускает сразу.

-- Так что, сейчас и пойдешь? Ну, спорить не буду. В любом случае, здесь вы двое не останетесь. Валите, да побыстрее! Это же надо, представился чужим именем и решил нас всех надуть! -- сказал Гомадзиру.

-- Да что я такого сказал-то? -- возмутился Ядзи.

-- Что такого?! Нет, вы слышали? Да ведь у настоящего Дзиппэнся Икку с собой письма от друзей из кружка Каванами в Нагоя, разве не так? -- воскликнул Гомадзиру.

-- Я с самого начала подумал, что вы уж больно подозрительные, проходимцы! -- сказал Красавчик Тягамару. -- А ну проваливайте, пока мы вас отсюда не выкинули!

-- Пока не выкинули? Вот дела, -- сказал Ядзи.

-- Эй, Ядзи, не начинай, -- предостерег его Кита. -- Совсем не удалась наша затея. Уйдем отсюда, заночуем где-нибудь, да хоть в ночлежке. Вы уж нас извините, -- обратился он к Гомадзиру и остальным.

Кита все извинялся и извинялся перед хозяином, который одновременно и злился, и хохотал, глядя на них. Все вышли посмотреть, как Ядзи и Кита спешно покидают дом, они хлопали в ладоши и хихикали им вслед. Ядзи шел с кислой миной, изо всех сил стараясь держаться до последнего, Китахати плелся за ним.

Бросил, не дописав,

Лист бумаги и веер --

Лжи и позора

Ненавистные знаки.

Снова отправился в путь.

По дороге они немного развеселились. Был уже, однако, одиннадцатый час, все позапирали двери в домах и улеглись спать. Не видно было ни одного постоялого двора, и переночевать Ядзи и Кита было негде. Так они и брели, пока вдруг не наткнулись у навеса на свору собак, которые тут же вскочили и залаяли на них.

-- Вот черти! -- крикнул Ядзиро?бэй, оглядываясь по сторонам. -- Сейчас я вам покажу! -- с этими словами он поднял с земли камень и запустил им в собак. Те еще больше разозлились и окружили путников со всех сторон.

-- Оставь их в покое! Собаки, и те нас обхитрили! Эй, Ядзи, что это ты рукой так странно размахиваешь? -- спросил Кита.

-- Да ведь если на тебя напали собаки, надо начертить в воздухе иероглиф «тигр», они его увидят и разбегутся, -- ответил Ядзи. -- Вот я и пытаюсь, да только что-то они не убегают. Неграмотные какие-то здесь собаки. А ну, пошли отсюда! -- зашикал он на них.

Наконец, Ядзи и Кита все-таки удалось разогнать свору. Они пошли дальше, и вскоре, сами того не ожидая, вышли из этого городка.

Рис. 5. Поедание конняку в Кумодзу. Художник Утагава Ёсицуя‰Мђм–F‰ђ (1822 - 1866)

Сикитэй Самба. «Современная баня».

«Современная баня» -- общее содержание.

Если хорошенько поразмыслить, то, в самом деле, нет более короткого пути к учению, чем тот, что пролегает через общественную баню. Все потому, что согласно естественному мироустройству, все, умные и глупые, добрые и злые, бедные и богатые, высшие и низшие, принимая ванну, раздеваются догола. И Будда Шакьямуни, и Конфуций, и простые служанки и слуги -- все вновь приобретают тот вид, в котором когда-то родились. Изгнав прочь все то, чем они дорожили и чего желали, они становятся совершенно бескорыстными. Очистившись в ванной и от алчности, и от грехов, облившись затем горячей водой, все -- и господа, и слуги предстают перед нами одинаково голыми, так что непонятно, кто есть кто. Иначе говоря, от первой ванны младенца и до самого погребального омовения, подобно тому, как утреннее умывание протрезвляет гуляку, лицо которого покраснело от выпивки вчерашним вечером, каждый поход в баню демонстрирует нам тонкую грань, словно створкой сё?дзи отделяющую жизнь от смерти. Поэтому и презирающие буддизм старики, едва войдя в воду, начинают невольно возносить молитвы Будде Амида, а сладострастные молодые люди, раздевшись догола, стыдливо прикрываются спереди. Отважные воины, облитые с ног до головы кипятком, тем не менее, снисходительны к людям, толпящимся вокруг них, а верзилы, руки которых покрыты татуировками чертей и божеств, со словами «Извините, пожалуйста», проходят, согнувшись, в низкий дверной проем, ведущий в купальню. Как не назвать все это истинной добродетелью!

У людей есть душа, а значит, и личные чувства, для бездушного кипятка же ничего личного не существует. Например, если тайком пустить газы в ванной, вода забурлит, и тут же на поверхности появятся пузыри. Не позор ли это для купальщика в общественной бане, не оскорбление ли ожиданий самой воды от посетителей -- ведь мы же, в самом деле, не чета врунишке Ядзиро?, истории о котором когда-то слышали все!

В общественной бане воплощены все пять конфуцианских добродетелей. В том, как кипяток прогревает тело, смывает грязь, излечивает недуги, и вместе с этим снимает усталость, выражается настоящее человеколюбие. В том, как спрашивают, есть ли свободные тазы и не используют без спросу чужие, а также, быстро помывшись, передают тазик следующему посетителю, обнаруживается справедливость. «Прошу прощения за мою невоспитанность», «Простите, я с холода», «Извините», «Вы уже уходите?», «К сожалению, придется вас покинуть», «Всего хорошего, отдыхайте!» -- все эти фразы, звучащие в общественной бане, есть проявления этикета. Когда люди смывают с себя грязь, используя чистящий порошок из рисовых отрубей, пемзу или мочалки из люфы и сбривают волосы на теле при помощи двух небольших камней, которыми трут друг о друга, все это выражает мудрость. И, наконец, в том, как один посетитель льет на другого холодную воду, когда тому жарко или горячую, когда, наоборот, холодно, или они поочередно льют воду друг другу на спину, проявляется искренность.

И поскольку баня действительно отмечена всеми этими добродетелями, то и посетители ее, замечая, что вода, будучи налитой в разные емкости -- квадратные корыта и ковшики или круглые тазы, принимает различные формы, понимают, что и сам человек может в зависимости от обстоятельств обращаться то к добру, то к злу. Благодаря этому они осознают необходимость постоянного совершенствования души и сохранения ее, словно дощатой площадки для обмывания перед входом в купальню, в безукоризненной чистоте.

Жизнь человеческая, как известно, коротка. Поэтому и уважаемые господа, которые ходят помыться два раза в день, утром и вечером, платят, как гласит объявление в бане, полную стоимость за каждое посещение. Глядя на рекламу «Универсальной мази», невольно вспоминаешь пословицу, где говорится, что нравственность и искренность гораздо важнее овладения в совершенстве каким-либо делом. Хотя и не существует лекарства от глупости, но «Мазь тысячи ри» взбодрит вас, как того коня из поговорки, что за день пробежал ту самую тысячу ри. Покалывание от «Несравненного крема против трещин» -- все равно, что строгий упрек от близкого друга. А если прочитать наоборот иероглифы на рекламе «Чудодейственного зубного порошка», получится «Преданность и сыновний долг» -- поистине волшебное лекарство от всех болезней. «Порошок усмирения духов» же обещает излечить родителей от головокружения.

Одно из правил бани гласит: «Не допускай пожара!», и оно словно напоминает посетителям о необходимости избегать всяческих пламенных страстей, о которых говорится в буддизме. Объявление «В связи с сильным ветром закрываемся раньше» навевает на мысли о том, как безудержная жажда роскоши в душе человека может, словно ураган, в любое время разметать в клочья его имущество. Составленное из пяти элементов человеческое тело -- это переданный нам на хранение великий дар Небес, и подобно тому, как при сдаче вещей на хранение в бане нас предупреждают о том, что ценные вещи лучше взять с собой, так и свое тело следует тщательно оберегать, охраняя его от чрезмерной выпивки и любовных страстей. Если же вы не вняли этому совету, вините в этом только себя -- другие люди не имеют к этому отношения, так же как и банщики «не несут ответственности за оставленные ценные вещи». «Драки и ругань категорически запрещены!» -- впрочем, во всеуслышание не следует объявлять и о своих радостях и печалях и прочих переживаниях. Если же вы придете в баню к закрытию, а вам скажут: «Извините, мы уже спустили воду!», поздно будет кусать полотенце от досады, так же, как поздно будет сожалеть о содеянном, если вы нарушите те правила, о которых говорилось выше.

Души людей легко склоняются то к добру, то к злу, словно вши в общественной бане, перепрыгивающие с оборванного кимоно Гонбээ на тонкий блестящий шелк одежд Хатибээ, с юката деревенской девчонки на праздничное кимоно богатой замужней дамы. И так же, как вчерашнее легкое кимоно сбрасывают с себя на пол, а верхнее кимоно на завтра укладывают на полку, так и высокое или низкое происхождение человека определяется волей Неба. Однако добро и зло, правда и неправда -- все это, в конечном итоге, зависит от нас. И если вы действительно поймете смысл этих слов, то и мнения других людей будут пронизывать вас до глубины души, словно горячая вода, которую льют на себя при утреннем купании.

На самом же деле, единственный стоящий в жизни совет заключается в следующем -- относись к своему телу бережно, словно посетитель бани, который на время мытья сдает свое кимоно в специальный шкафчик на хранение, а самые сокровенные помыслы держи, как ценные вещи, под замком. Что до шести человеческих чувств, то ни в коем случае нельзя подменять одно другим, тем самым вводя окружающих в заблуждение. И, как гласит свод правил, на котором виднеется оттиск большой круглой печати управляющего ассоциацией синтоистских, конфуцианских и буддийских бань, «Сей порядок должен соблюдаться неукоснительно».

Поскольку я планировал опубликовать эту книгу весной 6-го года Бунка (1809 г.), начав работу над ней 9 числа 9 месяца 5-го года Бунка (1808 г.), я быстро закончил предварительный ее вариант. Но то, что получилось у меня -- всего лишь брошюрка, ничтожная и так же недостойная похвалы, как крестьянин, который пустил газы, объевшись сладким картофелем на празднике любования луной в ночь на 30-й день 9-го месяца.

Рис. 5. Мужская баня

Женская баня. Предисловие автора.

И горькие пилюли, и сладкий сироп -- все идет в ход при воспитании детей. Если же говорить о книгах, то горькой пилюле можно уподобить китайские раннединастийные летописи и Пятикнижие, тогда как повести и неофициальные хроники, напротив, сладки, словно сироп. Сейчас для женского образования существует множество книг, вроде «Онна дайгаку» или «Онна Имагава», но как порой бывает трудно проглотить горькую пилюлю, так и женщинам не удается в полной мере насладиться этими нравоучениями.

Предлагаемое вам повествование о женских банях -- произведение, изначально задуманное как юмористическое. И если читать внимательно, то можно легко почувствовать его сладость -- а вместе с этим само собой должно прийти и понимание того, как различить добро и зло, правду и неправду. Как говорится в одной поговорке, глядя на других, можно и себя изменить к лучшему, поэтому и моя книга, несомненно, должна стать для читателя кратчайшей дорогой к учению. Даже молодежь, которая обычно глуха к увещеваниям взрослых, естественным образом проявляет интерес к наставлениям, написанным в юмористической форме. И если люди будут внимательно и с наслаждением читать и такие, пустяковые, на первый взгляд, шуточные произведения, то они осознают, что и в малом непременно таится великое.

Рис. 6. Персонажи «Женской бани»

Женская баня. Сару и Тори.

У корыта с водой две старухи, натираясь чистящим порошком из рисовых отрубей, что-то бормочут.

-- Ты уже все, подруга? -- спросила Сару.

-- Что-то ты сегодня быстро. Ты во сколько пришла? -- поинтересовалась Тори.

Выглядят они примерно на один возраст, и обращаются друг к другу «подруга», так что кто из них старше, понять невозможно.

-- А и вправду, редко мы в последнее время видимся, -- заметила Сару.

-- Да уж. Как твои дела, не болела? -- спросила Тори.

-- Болела, еще как болела. Ох, старая я стала. Глаза уже не видят, на ногах еле ползаю. Ужас просто. Одна только невестка моя довольная ходит, -- запричитала Сару.

-- Да не такая уж ты еще и старая! -- воскликнула Тори.

-- А ты как думаешь, сколько мне лет? -- спросила Сару.

-- Ну, наверное, ты старше меня, -- предположила Тори.

-- Старше? Ну да, лет на десять. Точно, так и есть, -- сказала Сару.

-- Восемьдесят, что ли? -- спросила Тори.

-- Ой-ой-ой, да что ты такое говоришь! Семьдесят мне, -- сказала Сару.

-- Вот это да! А мне вот до прошлого года было пятьдесят девять, а теперь шестьдесят исполнилось. Все говорят, в следующем году будет аж шестьдесят один! -- сказала Тори.

-- Не может быть, глупости какие! Нет, и вправду, ты всегда такая молодая и бодрая! -- удивилась Сару.

-- Да уж, молодая. Как говорится, в сорок девять лет еще можно выйти замуж в Синано, ну а в шестьдесят уж все, надежды больше нет. Так-то, подруга. Ха-ха-ха! -- засмеялась Тори.

-- А ты все-таки всегда легка на подъем. И хоть волосы у тебя поседели, душа все такая же молодая, -- заметила Сару.

-- А зачем же хмурым ходить? Я вот не обращаю внимания на всякие глупости. И вообще, хочу закрасить седину черной краской да стать снова красоткой. Соберусь опять замуж, а ты свахой моей будешь. И черт хорош в шестнадцать, а уж я в шестьдесят - в самом расцвете сил. Ха-ха-ха! -- захохотала Тори.

-- Ха-ха-ха! Вижу, хорошо ты устроишься в следующей жизни, как пить дать! -- сказала Сару.

-- Да что мне эта следующая жизнь! Надо жить, как тебе хочется, до самой смерти. Нам неизвестно даже то, что может случиться с нами в этой жизни, а кто его знает, как оно там после смерти? Выпить чашечку сакэ перед сном да выспаться хорошенько -- вот тебе и настоящий рай, -- сказала Тори.

-- Вот-вот. Ты выпиваешь понемножку, и настроение у тебя улучшается. А я вот никак не могу взбодриться. Чувствую, надоело мне все до чертиков. Ужас какой-то, честное слово. Устала я от этой жизни, сил моих больше нет, -- запричитала Сару.

-- Да что ты такое говоришь, устала она! -- возмутилась Тори. -- Что будет после смерти, этого мы не знаем, так что пожила бы ты еще в этом мире, ну лет эдак до ста.

-- Ох, нет, только не это! -- воскликнула Сару. -- Честное слово, надоело. Уж поскорей бы пришел за мной Будда.

-- Вот еще! -- воскликнула Тори. -- Ну ты и трусиха. Все вы твердите: «Хочу помереть, хочу помереть», да ведь только на самом деле помирать не хочется никому. А как придет за тобой Будда, так и начнешь канючить, мол, подожди еще чуток.

-- Да нет же, нет!

-- Вот как помрешь, так сразу и захочется тебе еще разочек пожить. Да только поздно уже будет -- все равно, что хвалить первую жену сына, которую ты сама и прогнала прочь, и поносить вторую, -- заметила Тори. -- Как придет лето, так мы мечтаем о зиме, а зимой непременно ждем лета. Так уж человек устроен. Я всегда это говорю своему сыну и его жене. Вы, говорю, лучше бы кормили меня хорошенько, пока я еще жива. А то ведь после смерти поздно уже будет. Мне все эти ваши подношения на алтаре, бататы да суп-мисо, уже ни к чему будут, ведь кто его знает, едят люди после смерти или нет? Чем, забывая про пост, подносить на мой алтарь жареный то?фу, а не рисовые лепешки и сладости, как положено, не лучше ли угостить меня чашечкой сакэ да свежим тунцом, пока я еще жива? Вот где настоящая благодетель, я так думаю. Да уж, подруга, так оно и есть, должно быть. Все так и есть. Сын-то мой, заботится обо мне, работает, не покладая сил, торгует. Каждый день, как идет домой из лавки, так обязательно покупает мне что-нибудь вкусненькое, завернутое в бамбуковый лист. «Мама, поешь», говорит, а потом еще дает мне выпить бутылочку сакэ перед сном, -- тут она смахнула слезу и продолжила. -- Знаешь, ведь раньше он был немножко ветреным, но теперь-то хлебнул горюшка. Вот и поуспокоился, да зарабатывать стал хорошо. Отец-то рано умер, думаю, и это его остепенило. Мне ведь одной пришлось его воспитывать, подруга. Трудно мне было. Как же, как же я это вынесла?.. Нет, совсем не легко было. А все-таки, если бы он родился плохим человеком, мой сын, так он и до сих пор бы веселился и прожигал жизнь, совсем не принося семье пользы. Да только он быстро все понял. Вот хорошо -- и для него, и для меня. И к тому же невестка у меня послушная. Заботится обо мне и днем, и ночью. Еще одно облегчение для меня, старухи. Вот уж три года прошло, как нам неожиданно просватал ее Асиэму с улицы Драконьего дерьма. Я, конечно, хочу внуков, но сын с женой все никак не решатся. Да ведь дети это тоже дар свыше, так что тут мы бессильны -- коль нет, так нет, подруга.

-- Да уж. Тут ничего не поделаешь, -- сказала Сару. -- А у нас-то, за два года двое, один за другим родились. Мне здоровье не позволяет одного нянчить, а тут целых два! Честное слово, я бы не против поделиться с тобой и отдать одного. Нам от прежней невестки трое осталось, и эта уже двух нарожала, и опять беременная ходит, представляешь! И ладно бы сын работал как следует, так нет, он постоянно пьет и по три, а то и по пять дней подряд бездельничает, даже поделки не продает. А о его женушке-то все судачат в доме, смеются, мол, уж больно она ленивая. На детей этой мерзавке плевать, она только и делает, что волосы свои в прическу укладывает. Муж у нее ходит в рванине, пеленки все грязнущие, а она и не думала постирать. А как поест, так она выставляет свой столик и с ребенком за спиной уходит. Слуг у нас нет, так что, делать нечего, приходится в конце концов мне все это убирать. Невестка ничего по дому не делает -- говорит, мол, мне некогда, у меня много детей. А кто ее просил столько рожать? Заделали по своей прихоти кучу детей, так, похоже, еще и гордятся этим. Я просто поражена, сил моих больше нет. Да ты бы только поглядела на нее. Она, наверное, и к вам тоже захаживает. И прически-то у нее какие, диковинные, то на гриб-сиитакэ похоже, то на тыкву-горлянку, а ходит все время в одном и том же кимоно, заносила его уже до дыр. Если бы она следила за собой как следует, то одевалась бы в чистое и опрятное. Да что тут говорить о стирке, она и иголки в руках никогда не держала. Она ведь бывшая проститутка, ну я и подумала, что, наверное, детей она иметь не может, так что решила обучать ее понемножку, чтобы она занималась шитьем. Что же из этого вышло? Да ничего, даже тряпку не может сшить, зато детей она таки нарожала. Дашь ей иголку, так она шьет, как будто края татами штопает! Зато тараторит она ловко, ты ей одно слово, она тебе десять в ответ, честное слово. Ох, как она меня раздражает! Ты только послушай. Она чистит сушеного тунца прямо над лакированными подносами, пепел стряхивает на порог, а если ей вдруг днем приспичит поспать, так она, нахалка, берет первое что под руку попадется, кладет под голову и дрыхнет. А еще она все время плюет в жаровню, а потом пытается засыпать свои плевки пеплом. От этого остаются такие круглые комочки, которые, конечно, затем, приходится убирать мне. А как я все вымету, так она мне назло еще и в печь плюет. Сидит допоздна, а потом все утро дрыхнет, постоянно у нее какие-то люди в гостях, обсуждают этот чертов театр. И потом она говорит, мол, холодно мне, хочу бульона поесть, и садится жрать, так что аж за ушами трещит, а затем заваливается спать и давай вовсю храпеть. Сын-то мой разговаривает во сне, а тут только он затихнет, так эта начинает зубищами своими скрежетать, совсем я не высыпаюсь из-за этого шума. А как вроде все поуспокоятся, так обязательно просыпаются дети, и стоит одному завыть, как и все остальные начинают реветь. А сыну с женой хоть бы хны, буди не буди. И так каждый раз, всю ночь шумят, сил моих нет это терпеть, подруга.

-- Да ладно тебе! -- сказала Тори. -- Ты же не знаешь, как там они между собой ладят, при всем при том. Оставь их в покое. Ты чересчур уж переживаешь.

-- Что ты, мне вообще все равно, -- возразила Сару. -- Но если бы они ладили, так уж наверное, не ругались бы, а они то на детей орут, то друг с другом ссорятся. Кричат друг другу: «Убирайся прочь!». Да только она мужа ни во что не ставит. Как поругаются они, так невестка вечно срывает свою злобу на несчастной лампе, говорит: «Темно», хотя на самом деле она хорошо светит, и давай впихивать туда новый фитиль, да масло подливать, а оно сейчас такое дорогое! А сын мой как разъярится, каждый раз миски швырять начинает. Так что в фарфоровой лавке и у лакировщика мы постоянные покупатели. Но и тут они не останавливаются. Ох, честное слово, ни минутки покоя у меня нет!

-- Ну, столько переживать, это только себе во вред, -- заметила Тори. - Так ты точно не успокоишься. Перестать молить о следующей жизни, считай, что этот мир и есть рай. А если тебя, словно демона Ашура, охватит гнев, не будет мира в твоем доме, и наполнится твоя жизнь адскими муками. Я вот так и стараюсь жить, да и то, невестка часто мне говорит, что я к ней придираюсь. Тебе ведь тоже пятьдесят лет назад было двадцать. Так что вспомни, каково было тебе тогда, и веди себя так, будто ты невестка, а она свекровь, сразу легче станет. Чтобы в доме был порядок, надо найти сыну невесту, да и удалиться на покой, не мешать им. А стоит свекрови раскрыть рот, так порядку конец. Ты вот все твердишь, мол, хочу помереть, хочу помереть, так представь, что ты уже умерла, и ничто больше тебе докучать не будет.

-- Эх, подруга, вот и ты даже за мою невестку заступаешься, -- вздохнула Сару.

-- Да кто тут за кого заступается! -- воскликнула Тори. -- Это все нытье твое. Я вот женщина, а душа у меня мужская, поэтому я ненавижу, когда ноют. Чем тратить время на жалобы, лучше бы пошла и собрала пожертвования на строительство храмов. Плохо, что ты все время дома сидишь. Выйди на улицу, повторяй за другими: «Каждый день мы возносим молитву Будде!» да бей в гонг, вот настроение у тебя враз и улучшится! Кто знает, сколько мы еще проживем. Так что бросай ты ныть. Этим делу не поможешь. Ой, что-то холодно стало. Ты уже все? Заходи к нам на службу десяти ночей. Впрочем, к вам за пожертвованиями все равно зайдет кто-нибудь из монахов и принесет амулеты.

-- Да как-нибудь уж надо зайти, -- сказала Сару.

-- Конечно, надо! Давай, поскорее выбирайся из дому, -- с этими словами Тори ушла в купальню.

Размещено на Allbest.ru