Предметный мир художественной прозы Н.В. Гоголя ("Петербургские повести", "Мертвые души")

Выходцы из ремесленного мира подчас становятся у Гоголя свидетелями необыкновенно странных происшествий, случающихся с их "соседями" чиновниками, как это было с цирюльником Иваном Яковлевичем, фамилия которого по неизвестной причине была утрачена.

Человек Иван Яковлевич был необычайный: умел слушать запахи, садился за стол только во фраке и любил кушать хлеб с луком.

Начавшееся с каламбура описание (во фраке, словно лицо высркоблагородное, но употребляющий простонародную пищу) предполагает фантастическое развитие дальнейших событий, которые не заставили себя ждать: во время церемонии принятия пищи Иван Яковлевич обнаружил в свежеиспеченном хлебе своей милейшей супруги нос.

Человек он был порядочный, хоть и пьяница страшный, поэтому сразу же пожелал избавиться от находки.

Занятия его были обыденны и просты: ежедневно бривший чужие подбородки, "сам был вечно не брит". Любитель принарядиться, носил он пегий, вернее, черный в коричнево-желтых и серых яблоках, фрак, воротник которого всегда лоснился, а пуговицы давно оставили прежние насиженные места. Руки его, по мнению майора Ковалева, вечно воняли, хотя он сам этого запаха не слышал. Но при всем сказанном, мастер он был отменный: "в одно мгновенье, с помощью кисточки", превратит он "всю бороду и часть шеи в крем, какой подают на купеческих именинах".

И этого порядочного во всех отношениях человека, без услуг которого не мог обойтись ни один чиновник в Петербурге, в том числе и майор Ковалев, обвинили в странном преступлении и отправили в прлицейский участок. Это было большим уроком для Ивана Яковлевича - впредь всегда чисто мыть руки.

От повести к повести, нанося тем самым последние предметные їлазки на пространственный портрет Петербурга,

Гоголь уменьшает значимость описываемых им предметных сфер, подводя читателя к итогам своих наблюдений.

Самым печальным пристанищем ремесленников и мастеровых является у него городок Б., где "дом портного выходит чрезвычайно глупо не всем фасадом, но углом" на площадь, и маленькие лавочки, в которых "можно заметить связку баранок, ... пуд мыла, нёсколько фунтов горького миндалю, дробь для стреляющих, демикотон" (1, 3-4, 137), имеют довольно жалкий вид.

Уже нет размышлений о мастерстве, трудолюбии и даже о капитале - все осталось позади, стало незначительным и неважным. Диагноз ремесленному миру был поставлен окончательно.

Все вместе в последний раз ремесленники на некоторое мгновение появляются в поле зрения великого сумасшедшего Поприщина ("Записки сумасшедшего"), но они совершенно обезличены и наделены нелестными характеристиками: цирюльник с Гороховой - шарлатан, и "достоверно известно, что он, вместе с одною повивальною бабкою, хочет по всему свету распространить магометанство"; портной - "совершенный осел", пренебрегает своею работою, ударился в аферу и "большей частию мостит камни на улице", а хромой бочар и "вовсе дурак, потому как не имеет никакого представления о луне".

Улицы, на которых живут ремесленники, плохо пахнут капустою, и вообще, эти "подлые ремесленники напускают копоти и дыма из своих мастерских такое множество, что человеку благородному", то есть чиновнику, решительно невозможно здесь находиться.

Поприщин ненавидит ремесленников, они, с его точки зрения, лишены того благородства, которое присуще чиновникам, смириться с этим невозможно.

Гоголь, избегавший собственных уточнений и характеристик, под маской сумасшедшего высказал всю правду: чиновники, наводнившие Петербург, погрязли в пошлости, сошли с ума от бесконечного безделья и желания угодить чину более высокому; жажда взяточничества перешла все допустимые границы и стала болезненным наваждением. Всеобщая веселость чиновничьего мира, так значительно заявившая о себе на Невском проспекте, граничит с безумием, потому и нет ничего странного в тех странных происшествиях, имеющих место в Петербурге, - их допустимость заложена самой системой существования. Гоголь заставляет своих героев попадать в "ненормальные положения и этим оттеняет их ничтожество" (59, 54).

Порочное влияние Петербурга чувствуется во всей округе. Он запустил свои ядовитые когти в уездные города, нарушив привычный покой обитателей; он проник и в мир простонародья: пьянство, разврат, отсутствие культурных навыков - вот отличительные и характерные черты русского петербургского мастерового.

Единое пространство Петербурга, некогда великого города, распалось: исчезли ландшафт, культура, традиции, остались быт и фантастика, распутство и убожество.

Гоголевский Петербург - мертвый город. Неслучайно, что при его описании не встречается ни одной пейзажной зарисовки, все вещи, предметы, пустые лица. Это искусственный город, мистический город. Невский проспект, которому было уделено стрлько внимания на страницах "Петербургских повестей", - это мини-Петербург, идеальный образ города, где "совершается чудовищное насилие над природой и духом" (40, 307).

Петербург - это и центр зла, преступления, где страдание превысило меру и "отложилось в сознании" (40, 308).

Бесчеловечность Петербурга оказывается органически связанной с тем "высшим и почти религиозным типом человечности, который только и может осознать бесчеловечность, навсегда запомнить ее и на этом знании и памяти строить новый духовный идеал" (40, 308).

Пространственный образ Петербурга складывается из описаний улочек, площадей, внешнего убранства домов, Невского проспекта и окраин, но все они составляют вещность города и неотделимы от его предметного облика, представленного четырьмя основными сферами (департаментом, миром ремесленников, приютом разврата, собственно предметными мирами героев), связанными образом Невского проспекта.

На самом же деле предметный целостный мир Петербурга существует на страницах "Петербургских повестей" лишь теоретически: те предметные сферы, которые создают портрет города, живут каждый по своему закону. Они - островки в клокочущей "коммуникации" Петербурга. Они самостоятельны, окружены своими собственными предметами и вещами, способными на существование только в специфических условиях данной предметной сферы, населенной своими "существователями".

Сопоставление предметных мини-миров нужно было автору не только для сравнительного анализа, но прежде всего для того, чтобы усилить общее ощущение трагичности всего города.

1.2 Восприятие предметного мира героями повестей

Петербург, представленный различными предметными сферами, оказывает влияние на судьбу каждого человека, кто соприкасается с ним. В гоголевских повестях эти взаимоотношения всегда завершаются трагически для человека: город не способен пбддержать героя, оградить от своего демонического влияния, предупредить об опасности.

Воздействие на судьбы "жителей" Петербурга носит несколько мистический характер: контакт с городом завершается погружением героя в полудрему или сон, становящиеся толчком к гибели или потере рассудка.

Гоголевские персонажи недовольны тем местом, которое они занимают в иерархической системе Петербурга, тем более их не устраивает их собственный мир: Пискарев ("Невский проспект") мечтает о прекрасной незнакомке и надеется на то, что "воздушная лестница" приведет его в другой мир, более лучший, похожий на чистую "светящуюся залу"; Чартков ("Портрет") стремится к известности и богатству; Поприщин ("Записки сумасшедшего") сходит с ума от любви к директорской дочке, но более от желания стать испанским королем; Ковалев ("Нос") мечтает о чине и богатой невесте, На первый взгляд может показаться, что только бедный Акакий Акакиевич ("Шинель") доволен своим положением, но и это иллюзия - он тоже тайно стремится к лучшему. Разница между ними состоит лишь в том, какими путями и средствами стремятся они изменить свое существование.

Гоголь неоднократно подчеркивает, что его герои - "маленькие люди", но не только по своему положению в обществе, а по своей внутренней душевной сущности. Они одинаково страдают и в грязных, тусклы* комнатах (Пискарев), и в окружении произведений искусства и множества зеркал (Чартков), и в дорогих апартаментах (Ковалев), - всюду их подстерегают несчастья, странные происшествия и даже смерть.

Нельзя отрицать, что причиной всего этого является та атмосфера и та обстановка, в которой протекают дни персонажей. В этом мире, лишенном чистоты и доброты, гибнет все то светлое, что изначально было заложено в человеке, все стремления и начинания оказываются ничтожными и обманутыми.

Герои каждый по-своему воспринимают окружающее их пространство, по-своему относятся к людям, населяющим гоголевский город. Но все они слабы, смятенье и страх заполнили их сердца. Отношение к миру связано у них с его восприятием, особенностями собственного мироощущения и тем местом, которое они занимают в Петербурге.

Их жизнь более похожа на сон, а сон "уже так сильно перемешан с явью, что трудно провести грань между ними" (1, 3-4, 22). Создается ощущение (и это неоднократно подтверждается Гоголем), что этим людям не дано ничего более познать, кроме сна, обмана, миражей.

Обрекая своих персонажей на ничтожное и странное существование на страницах своих повестей, автор наделял их довольно странными характеристиками, предопределяющими их образ жизни.

Пискарев, по мнению автора, изначально "принадлежал к тому классу, который составляет у нас довольно странное явление и столько же принадлежит к гражданам Петербурга, сколько лицо, являющееся нам в сновидении, принадлежит к существующему миру" (1, 3-4, 13).

Эта авторская мысль может быть растолкована двояко: или Пискарев - мираж в петербургском пространстве, или сам город - олицетворенное сновидение.

Соглашаясь с истинностью обоих предположений, на наш взгляд, более объективно - первое: Пискарев появляется, как и другие персонажи (Башмачкин, Поприщин), на некоторое время на повествовательном поле петербургского пространства и вдруг неожиданно исчезает. При этом ничего не изменяется в привычном ритме жизни города, никто не замечает исчезновения персонажа. Он - ничто, он - призрак, явившийся в этот мир, чтобы выполнить собственную миссию - доказать его ничтожность.

Робость, застенчивость, кротость, скромность, характеризующие Пискарева, соседствуют с авторской оценкой города вообще - ровность, бледность, серость, туманность, что делает героя обреченным на растворенность в петербургском пространстве.

Пискареву нет места в этом городе. Его страшит Невский проспект, где случается ему прогуливаться робким и трепетным шагом в сумерках, смешавшись с толпою молодых людей.

Пискарев, не обремененный чиновничьей службой, не имеет доступа на Невский в дневное время из-за своей несовместимости с внешней пышностью и внутренней наглостью проспекта.

Не приемлет он и другой, более доступный, мир, порожденный "мишурою образованности", где все голо, жалко, изношенно, отвратительно. Наглость Невского, принявшая более жалкий вид, чувствуется и в этом приюте пошлости.

Пискарев же в нем достаточно смешон, и вместо того, "чтобы воспользоваться..., обрадоваться такому случаю, какому, без сомнения, обрадовался бы на его месте всякий другой, он бросился со всех ног, как дикая коза, и выбежал на улицу" (1, 3-4, 16).

Страшный душевный кризис, порожденный увиденным, и переживания, связанные с рухнувшими надеждами на мимолетное счастье, еще более усугубляются мутным, серым беспорядком, царящим в его комнате. И здесь он не находит успокоения, ничто не радует его, а только становится более отвратительным и ничтожным.

Спасением становится для Пискарева сон, стиравший границы между мечтой и явью. У Гоголя "сон и действительность взаимно перекодируются", образуя при этом "некое семантическое поле лжи" (83, 86).

Оказавшись погруженным в свои сны-мечты, Пискарев находит там свое единственное пристанище в "мутном беспорядке" жизни и возможность сказать о ненормальности этого мира: "О, как она отвратительна, действительность!" (1, 3-4, 21).

Желание оторваться от нее, погрузиться в "светлые сны" становится для Пискарева неизбежностью, необходимостью скрыться от реальности, в которой "вседневное и действительное стало странно поражать его слух... Наконец сновидения сделались его жизнью, и с этого времени жизнь его приняла странный оборот: он, можно сказать, спал наяву и бодрствовал во сне" (1, 3-4, 22).

Во сне Пискареву представлялся совсем другой мир, живущий по своим, понятным только ему, законам. Несоответствие сна и яви, розовогр тумана и низкой, презренной жизни, исполненной пустоты, праздности и разврата, губительно воздействовало и на Пискарева. Его жизнь потому и превратилась в сон, что только в короткие минуты забытья он был чем-то воодушевлен, только тогда оживлялись его мысли и чувства.

Потусторонний мир, представший перед Пискаревым, имеет много параллелей с реальностью. Бедный художник видит в своих снах атрибуты предметного мира Петербурга: "освещенные перспективы домов с яркими вывесками", "воздушную лестницу с блестящими перилами, надушенную ароматами", пестроту и многолюдство, "сверкающие дамские плечи", черные фраки, "воздушные летящие глаза", ленты, галстуки, ножки - все, чем так ослепляет Невский проспект. Этот мир тоже искрошен "на множество разных кусков, и все эти куски без смысла, без толку смешаны вместе" (1, 3-4, 21).

Но реальность оказывается у Гоголя сильнее и страшнее сна, она яростно разбивала те несмелые желания и поступки, которые во сне казались всемогущими.

Трансформация реального мира в мистический дает Гоголю возможность, сравнивая их, сопоставляя истинные и мнимые ценности, доказать, что все - "ложь", "как и петербургская фантасмагорическая действительность, только прикидывается миром "мечты", истинным бытием, противоположным мнимой реальности" (83, 89).

Борьба сна и действительности помутила рассудок Пискарева, и он Не смог сопротивляться этим двум силам одновременно. Он терпит крах в своих мечтах и надеждах. Город обездоливает честного человека, р равнодушием отворачивается от него в минуты гибели, когда он нуждается в помощи.

Бедный Пискарев, тихий, робкий, скромный, по-детски простодушный, "носивший в себе искру таланта", стал жертвой безумия, порожденного страшным влиянием на свою судьбу жизни Петербурга.

Контрастность предметных сфер пррождает и контрастность восприятия их героями повестей.

Значительна в жизни гоголевских персонажей роль прежде всего Невского проспекта, превращенного из пространственного образа в предметный, из атрибута - в персонаж одушевленно- овеществленный.

Став самостоятельным действующим лицом "петербургского" цикла, он вступает в определенные отношения с теми, кто в разное время суток появляется вблизи "главной артерии" столицы. Он, как гостеприимный хозяин, раскрывает свои объятья всем, и потому кажется неискренним, таинственным. Но, принимая всех, он ставит своих "гостей" в совершенно разные условия: одним предоставляет право видеть себя в дневном блеске, великолепии, другим - в тайной порочности, третьим - в трагической естественности.

Пискарева, единожды оказавшегося на Невском, он с помощью мифической незнакомки околдовывает и толкает в пропасть, где "беспредельное и беспрестанное устремление мыслей ... взяло ... власть над всем бытием его" (1, 3-4, 24), что привело к гибели.

Для майора Ковалева Невский проспект - даже не просто место ежедневных прогулок или встреч с собратьями-чиновниками, но прежде всего реальная возможность устроить свою личную жизнь, встретив какую-нибудь приличную, легонькую даму, которая была бы "как весенний цветочек", но при этом имела хорошее приданое.

Поэтому он всегда серьезно относился к прогулкам по Невскому проспекту: "воротничок его манишки был всегда чрезвычайно чист и накрахмален", бакенбарды приведены в полную боевую готовность.

Невский настолько крепко вошел в жизнь Ковалева, что тот не в силах был изменить привычке даже одолеваемый чувством неполноценности, связанным с пропажей носа.

Майор не испытывает к проспекту неприязни, не считает его, как Пискарев, виновником случившегося с ним происшествия, наоборот, Невский восхищает Ковалева своим размахом, пышностью, смешанностью цветов и фасонов, разгулом. Кодекс жизни Невского проспекта вполне соответствует мироощущениям Ковалева, придерживающегося того принципа, что в жизни нет ничего священного и всегда можно солгать.

Именно способность ко лжи является связующей нитью между Невским проспектом и коллежским асессором Ковалевым, атрибутом города и человеком.

Подобное "единение" предметного и духовного порождает гоголевскую аллегорию вещности, лаконично переходящую в горькую насмешку.

Чувство рабского восхищения, патологически близкого к безумию, испытывает к Невскому проспекту художник Чартков ("Портрет").

Не имея возможности быть одной из его составляющих, но обладавший желанием "кутнуть и щегольнуть", Чартков был заманен "модным освещением" в мир блеска и роскоши, обеспечив для себя право оказаться во "всеобщей коммуникации" Петербурга.

Чартков воспринимает Невский проспект лишь как мир ярких красок, могущества и богатства, не замечая его второй, пошлой стороны. Причийа этого не только в "горячей юности", но и в отсутствии представлений об истинном и ложном смысле человеческого существования.

Стремление принадлежать к другому миру, одержимость богатствам стали причиной гибели таланта, перешедшей в морально-нравственную деградацию и физическую кончину Чарткова. Желание стать великим превратилось в "бесплодную жажду, ту страшную муку, которая делает человека способным на любые злодеяния". Потеряв свои способности, Чартков стал истреблять и все прекрасное, что было вокруг него, как бы мстя за утрату своего собственного таланта. Казалось, "как будто разгневанное Небо нарочно послало в мир этот ужасный бич, желая отнять у него всю гармонию. Кромё ядовитого слова и вечного порицания, ничто не произносили его уста. Припадки бешенства и безумия стали сказываться чаще, и наконец все это обратилось в самую ужасную болезнь" (1, 3-4, 91).

То состояние, в котором пребывал Чартков, нельзя назвать только сумасществием, это - обездушевление, самоуничтожение личности.

В "Портрете" есть одна примечательная деталь: в старой квартире Чарткова не покидало ощущение влияния на него некой мистической силы, завуалированной под сновидения. С переездом на Невский проспект сны исчезли, уступив место сумасшествию.

Стоит несколько остановиться на снах Чарткова, имеющих совершенно иную природу, нежели сновидения Пискарева ("Невский проспект").

Дело в том, что сам Чартков не мог "совершенно увериться, чтобы это был сон. Ему казалось, что среди сна был какой-то страшный отрывок из действительности" (1, 3-4, 68).

Таким мостом между мистикой и реальностью являлся сверток с 1000 червонных, который в своем неизменном виде переходил из сна в явь, и портрет ростовщика, "оживление" которого "во сне имеет в своей основе не романтическое" начало, а "указывает на реальность контакта героя с демоническими силами" (83, 92).

Сновидения приходят к Чарткову в те минуты, когда он стоит на границе двух совершенно полярных миров - собственно предметного и мира блеска и роскоши, решая при этом проблему нравственного характера: преступить - не преступить. Первый шаг предполагает приобретение богатства, но потерю таланта, второй - оставляет все на своих прежних местах. Сложность и трагичность происходящего усиливают дьявольские глаза с портрета, которые, проникая внутрь Чарткова, губят его душу и приводят к грехопадению.

Случившееся с Чартковым является виной прежде всего самого героя, не сумевшего оказать сопротивление демоническому мановению роскоши и богатства. Поэтому Гоголь завершает свое повествование прямым укором человеку слабому: "Да хранит тебя всевышний от страстей! Нет их страшнее. Лучше вынести всю горечь возможных гонений, нежели нанести кому-либо одну тень гоненья. Спасай чистоту души своей. Кто заключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою. Другому простится многое, а ему не простится" (1, 3-4, 107).

Своеобразно Отношение к Невскому проспекту у титулярного советника Башмачкина.

Будучи чиновником, которые, как известно, имели обыкновение встречаться на Невском, Акакий Акакиевич так ни разу там и не появился, более того, он избегал его, боясь царящей там роскоши и пышности. Башмачкин предпочел даже доверить шитье шинели, предмета его долгих ночных бдений, рябрму Петровичу, нежели нести ее в мастерскую на Невском.

Отношения с проспектом не складывались скорее всего по причине отсутствия у Акакия Акакиевича тех ценностей, которые с гордостью носили другие чиновники: не было у Башмачкина ни роскошных усов, ни бакенбард, да и сам он был "несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек" (1, 3-4, 109) и "геморроидальным" цветом лица.

Боязнь бесчеловечья, образованной светскости и утонченной грубости Невского проспекта (а в его лице - Петербурга) лишала Башмачкина возможности соприкасаться с ним. Эта боязнь Соединялась с особым даром Акакия Акакиевича не замечать того, что "делается и происходит всякий день на улице", отчего невозможность прогулок по Невскому подкреплялась отсутствием их необходимости: все равно все останется незамеченным.

Башмачкин, в отличие от майора Ковалева, мог существовать без проспекта, он не являлся для него необходимейшим местом в Петербурге. Но влияние его на судьбу Акакия Акакиевича все же ощутимо: предавшись гуляньн? по Невскому после департаментского "скрипенья перьями", чиновники обогащались там "канцелярским остроумием", которое проходило апробацию именно на Башмачкине, покорно сносившем все унижения и оскорбления в свой адрес.

Чрезмерная покорность, непротивление злу, подкрепленные пропажей шинели, свели в могилу бедного титулярного советника.

Однако, уроки, преподнесенные Башмачкину Петербургом, принесли свои плоды, и после смерти суждено ему было, забыв о робости, оставив ненужные страхи, "шумно прожить несколько дней", мстя Петербургу, Невскому проспекту, департаменту, чиновникам, Значительному лицу за непримеченное ими существование Акакия Акакиевича Башмачкина.

Запах Невского проспекта улавливает и Аксентий Иванович Поприщин ("Записки сумасшедшего").

Не будучи любителем прогуливаться и отдавая предпочтение лежанию на кровати, все же приходится Поприщину по роду своей чиновничьей деятельности соприкасаться со многими петербургскими улицами, в том числе и с Невским.

Особенность восприятия Невского проспекта Поприщиным состоит в том, что ему, помимо самостоятельно гуляющих усов, галстуков и улыбок, удалось увидеть и услышать там представителей животного контингента Петербурга.

Согласно поприщинскому открытию, Невский проспект может быть еще и зоологическим, что вовсе не является упреком в его сторону, потому как "собака гораздо умнее человека", в ней есть "какое-то упрямство" и она "чрезвычайный политик". Таким образом, в животном дг!я Поприщина соединились все те черты, которые были характерны для представителей различных миров: хитрость, ловкость, хватка, наблюдательность, порочность, лукавство.

Поприщинское умозаключение достаточно важно для воссоздания целостной характеристики петербургского общества, настолько низко павшего в моральном отношении, что уподобилось животному миру, где правит не разум, а инстинкты.

Услышанный на Невском разговор двух собачек стал прелюдией поприщинского сумасшествия, а, значит, и сам проспект имеет к этому определенное отношение.

Интересно и то, что после случившегося с Поприщиным наваждения Аксентий Иванович все же возвращается на Невский, но предпочитает быть неузнанным. К этому его толкает и "звание испанского короля": "неприлично открыться тут же при всех, потому, что прежде нужно представиться ко двору" (1, 3-4, 162).

Возвращение на Невский проспект окутано мистикой: день этот был без числа, месяца тоже не было. Постепенно Невский, а вместе с ним и Петербург, превращаются для Поприщина в '"Испанию", и он сам признается, что это "странная земля", где нет ничего кроме искушения.

Поприщинское восприятие Петербурга вообще достаточно своеобразно и отлично от других гоголевских героев.

Ему нигде и ничто не интересно: в собственной комнате он тяготится безделием и свежевымытыми полами; на улицах его беспокоят запахи, исходящие от ремесленных построек и мастерских, а также - многолюдство столицы.

Единственным царственным местом был для Поприщина департамент, да и свою должность он почитал важнее всякой другой. Это связано с тем, что в департаменте он сидел в директорском кабинете, занимаясь починкой перьев. Других занятий у Поприщина в департаменте не было, потому что он был "нуль, более всего".

Сам же Аксентий Иванович был безразличен всем, кто в отношении чина и достатка находился выше него, но и он сам не испытывал никакого интереса к тем, кто был ниже его, поэтому для него "на улицах не было никого; одни только бабы да русские купцы под зонтиками, да курьеры попадались на глаза. Из благородных только наш брат чиновник..." (1, 3-4, 149).

Поприщину было тесно в рамках окружающего его мира, он ненавидел его, как ненавидел, например, ремесленную часть города; его раздражали виды, движения, голоса и запахи петербургского пространства. Он старался вырваться за его пределы, утвердившись в несправедливости общества, "где человека превращают в чиновника, а место в жизни определяется не его талантом, а чином" (89, 140), но отторгающий всех и сам отвергнутый всеми, Поприщин повергается во тьму безумия, во тьму могилы, дальше которой уже и идти некуда.

Не находит он успокоения и удовлетворения и на "испанской земле": там царит то же многолюдство, что и в Петербурге, те же небольшие канцелярские комнаты, что и в департаменте, те же глупые ремесленники, не имеющие никакого понятия о луне, те же носы, что свободно прогуливаются по Невскому проспекту.

Желание Поприщина быть личностью несколько переходит все человеческие и моральные рамки, потому и воплощается оно странно: Поприщин - "король Испании" в границах сумасшедшего дома. Наказание излишне жестокое, но необходимое: за чрезмерную гордыню платить нужно соответственно.

Поприщин - порождение безумного чиновничьего столичного общества и одновременно его жертва.

Сумасшествие Аксентия Ивановича - итог его существования.

Интересен с точки зрения объяснения причин сумасшествия дневник Поприщина, раскрывающий его внутренний мир. Именно дневник открывает бездуховность, пошлость Поприщина, мечтавшего о достойном месте в чиновничьей среде, о взятках и достойном стиле существования. В дневнике он рассказывает о своей жизни с позиции закрепленных норм поведения человека в обществе. Нормой является и само поприщинское существование - сумасшествие.

Г. Макогоненко дает трактовку сумасшествию Поприщина как отсутствию жизненного кредо персонажа; это ничто иное как "свобода человека от пут и представлений, повелений и наставлений среды и общества, убивающих личность, низводящих человека до функционального существования в положенном ему чине" (89, 138).

Препровождая своих героев по петербургскому пространству, Гоголь обнажает зло, обращается к тем человеческим потребностям, которые, как он знал, при всей подавленности все- таки неистребимы - "потребностям правды, добра, сострадания и животворящей ум и сердце возвышенно-прекрасной духовности" (8, 87).

Различная оценка ценностного значения потребностей обусловливает разницу их восприятия гоголевскими персонажами.

Отношение к окружающему миру зависит во многом от личностных особенностей героя и складывается из его оценок и наблюдений за ходом своей собственной жизни.

Несмотря на приверженность Башмачкина и Ковалева одному роду занятий - службе в департаменте, они совершенно по-разному относятся к своей должности, к тому образу жизни, который непосредственно с нею связан - отсюда разница в восприятии ими петербургского пространства в целом.

Если Башмачкин довольствуется своим положением, прилагает максимальные усилия к тому, чтобы лучше выполнять возложенные на него обязанности переписчика Деловой корреспонденции, то Ковалев, будучи коллежским асессором и состоя в чине майора, мечтает о возможности сделать лучшую карьеру, а потому тяготится своим нынешним положением, недостойным его способностей.

Акакия Акакиевича всегда "видели все на одном и том же месте, в том же положении, в той же самой должности, тем же чиновником для письма", что уверились в том, "что он, видно, так и родился на свет уже совершенно готовым, в вицмундире и с лысиной на голове" (1,3-4,110).

Ковалев же совершенно ничем не занимался, посвящая все свое время рассуждениям о званиях и чинах.

Башмачкин был для всех, начиная со сторожа и заканчивая помощником столоначальника, "простой мухой", упорно жужжавшей над своими бумагами, Ковалев - "барином", желающим быть еще и "милостивым государем''. И если Башмачкин жалостливо сносил все насмешки, то майор Ковалев "мог простить все, что говорили о нем самом, но Никак не извинял, если это относилось к его чину или званию" (1, 3-4, 50).

Трудно определить, как относился к департаменту Ковалев, но Акакий Акакиевич любил его как-то особенно - любовью "маленького человека": "написавшись всласть, он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне". С департаментом связан весь смысл жизни вечного титулярного советника Башмачкина, здесь ему было уютнее, чем в своей темной комнате на чердаке.

Но тем не менее, Ковалев и Башмачкин по-разному воспринимают чиновничий мир вообще. Стоит заметить, что Башмачкин был плохо знаком с порядками и нравами этого мира, и, оказавшись единожды в доме помощника столоначальника, был настолько поражен увиденным, что на время даже забыл о своей верной подруге - шинели.

Исход вхождения в мир роскоши и богатства был предрешен заранее: Башмачкин не мог найти в нем своего места, да и тот не был готов принять его - слишком велика разница в их ценностных ориентирах.

Ковалев же не мог существовать вне тех комфортных условий, которые только могло ему предоставить положение коллежского асессора: отказаться от лакея, извозчика, посещений кондитерской и Невского проспекта. Он сросся с ними и жил единой жизнью, хотя мысль об улучшении своего материального положения и продвижении по чиновничьей лестнице ни на минуту не оставляла его, и по возвращении носа на свое прежнее место майор тут же отправился в департамент похлопотать о "вице-губернаторском, а в случае неудачи об экзекуторском месте".

Акакий Акакиевич был обречен на существование в комнате на чердаке и воспринимал это как волю всевышнего, не задумываясь о том, что можно получить более выгодное место и переехать на другую квартиру.

Он смирялся со всем, что выпадало на его Долю, и со всем, что происходило в Петербурге; радовался своим маленьким радостям и был на вершине счастья, приобретя новую шинель. Как мало нужно было этому "маленькому человеку" для того, чтобы существовать!

Башмачкин в некоторой степени статичен, взят в некотором "мгновении, и затем как-то не развивается, не эволюционирует, не изменяется, а пребывает в том состоянии и том аспекте, в котором дан с начала повести" (72,136).

Именно эта черта делает гоголевского героя повседневным, незаметным "существователем".

Но причина незаметности Башмачкина не только в его статичности и некой природной предрасположенности (Башмачкин как бы рожден вечным титулярным советником, что доказывает и его несколько длинноватая шея, как бы символизирующая длинную службу в департаменте), но виноват в этом и петербургский климат с его выраженным стремлением к подлости и к лакейству.

Влияние петербургской среды на Башмачкина и майора Ковалева совершенно различно: Акакий Акакиевич стал для Петербурга неким беззащитным существом, "маленьким котенком", выброшенным злым хозяином на улицу за ненужностью; постепенно "котенок" уподобился вещи, предмету, на который можно наступить, пнуть, накричать. Ковалев же сделался в Петербурге "хитрой бестией", знающей, как можно проникнуть к тем заветным этажам власти и богатства, истратив при этом как можно Меньше сил.

Пороки города нашли свое воплощение прежде всего в образе Ковалева; и, если Акакий Акакиевич заслуживает сочувствия к себе, то Ковалев - вызывает неприятие.

Желание Петербурга "вырастить" своих "существователей" подстать себе практически реализовалось на страницах гоголевских повестей.

Примером подобного "выкраивания" образа может служить гоголевский герой из "Портрета". На наш взгляд, это самый трагичный, но в то же время и самый страшный образ в его портретной галерее.

В восприятии Чартковым петербургского пространства переплетаются, в одинаковой степени проявляемые, любовь к нему и ненависть одновременно.

Молодой, талантливы^, энергичный, он не желает принимать жизненную программу "минимум", пользоваться единичными благами и постоянно испытывать материальные трудности. Ему и его таланту тесно в маленькой неуютной комнате, заполненной всяческим хламом, не имеющим даже определенной цены. Чартков с восторгом смотрит на светящиеся окна роскошных домов, на сияющие вывески и витрины модных магазинов и лавочек, на собственные мастерские петербургских живописцев и художников. Он воспринимает этот мир лишь как мир достатка, совершенно не замечая его отрицательных сторон.

Чартков знает, что мир роскоши соприкасается с пороком и ложью, но считает, что можно сохранить "чистоту души своей" и избежать грехопадения при соблюдении и выполнении нравственных законов.

Чартков заблуждался, верил в свои силы, надеялся, что сумеет предостеречь самого себя от дьявольского влияния богатства. Но когда в его руках оказался тот зловещий сверток с деньгами и он осознал масштабы открывающихся перед ним возможностей, то не сумел побороть в себе желание вкусить запретный доселе для него плод.

Деньги оказались тем страшным мистическим знаком, которого долго ржидал Чартков, внутренне уверенный в том, что ему суждена иная, более достойная жизнь. Это предчувствие-мечта жило в душе Чарткова долгие годы, прежде чем воплотилось в реальность. Таким образом, у Гоголя вновь появляется мотив переплетения сна и яви, но выраженный несколько иначе: порочная мечта порождает такую же порочную действительность.

Получив мистический подарок-знак, Чартков, сгорая от удивления и восхищения одновременно, мгновенно устремляется в тот мир, которым он бредил бессонными ночами, который радовал его своим многоцветьем и яркостью красок. Он сразу же уподобился тем, кто тратит свои деньги и время на безделицу; кто, утопая в роскоши, идет ко дну в нравственном отношении.

Чартков, одевшись в модный фрак, сняв квартиру на Невском, посетив портного, купив "нечаянно в магазине дорогой лорнет", завив, более, чем было нужно, локоны у парикмахера, прокатившись "по городу два раза в карете без всякой причины", объевшись "без меры конфектов в кондитерской", устремился в новый для себя мир - мир его мечты.

Для Чарткова все предметные сферы петербургского пространства слились воедино в образе самого города. Для героя они уже не могли существовать раздельно, ибо все его мечты также воссоединились в одной сбывшейся - он стал богат.

В отделении материального (вещественного) от духовного, в неосознанности важности их монолита - истоки трагического саморазрушения Чарткова- Его душа отделилась от оматериализованного сознания, унося с собой и талант - умение воспринимать прекрасное и чистое без денежного вмешательства.

Дисгармония петербургского пространства дала толчок к разрушению гармонии человеческих отношений и восприятий у тех, кто это пространство населяет.

Все происходящее в Петербурге: мистические происшествия, преступления, деградация героев, их нравственные падения, взаимоотношения с городом вообще - можно объяснить и с психологической точки зрения.

Ситуация странной человеческой всеподавленности возникла в гоголевском цикле неслучайно, и связана прежде всего со стремлением автора показать превосходство города над человеком.

Согласно истиной мере вещей, человек способен преодолевать возникающие перед ним трудности, так как внутренние, подчас тайные, возможности человека огромны. Естественно, Гоголь знал об этом и до конца повествования давал возможность герою противостоять злу, но гоголевский герой оказался слабым, не способным к сопротивлению.

Именно таким был сам Гоголь в детские годы. Согласно воспоминаниям современников, людей, достаточно близко знавших семейство Гоголей, мистицизм писателя берет свои истоки из жизненного уклада своей семьи: отец был человеком чрезвычайно мнительным и преувеличивал страхи перед болезнями; бредовые состояния часто посещали мать Николая Васильевича; сам Гоголь страдал циркулярным психозом (состояние не то сна, не то действительности) (72, 55).

Принижая человеческое достоинство своих героев, делая их намеренно уязвимыми к влиянию всего худшего и порочного, он как бы желает утвердить мнение о том, что его персонажи напрочь лишены той нравственной основы, которая не дает человеку возможности оступиться, они совершенно лишены души, и своим "петербургским" циклом подводит читателя к теме "мертвой души", раскрывая ее в своем последующем творчестве.

Из этЬго естественным образом возникает вопрос о возможности протеста со стороны гоголевских персонажей. Возможен ли он, возможны ли какие-либо конкретные действия, способствующие изменению их образа жизни и положения в петербургском пространстве?

Скорее всего, нет. Возьмем в качестве доказательства этого утверждения образы трех гоголевских героев - Ковалева, Поприщина, Башмачкина.

Несмотря на все существующие между ними различия, у персонажей много общего: все они имеют непосредственное отношение к чиновничьему миру - Ковалев - кавказский коллежский асессор, Башмачкин - титулярный советник, Поприщин - мелкий чиновник. В чиновничьей иерархической нише они занимают разные мёста, но их объединяет желание подняться ступенькой выше, для чего прежде всего необходимо пользоваться "джентльменским" чиновничьим набором: угождать, раболепствовать, сносить обиды.

Но у Гоголя эффект от пользования этими качествами прямо противоположный ожидаемому: положение героев в обществе делается еще плачевнее, они совершенно теряют свое лицо, и, если даже жизнь их не заканчивается трагически (как, например, у Ковалева), то нравственное возрождение их невозможно.

В "петербургском" цикле Гоголь высказывает мысль о том, что, если "гармония в дисгармоничном мире" только мечта, то гротескная нелепость событий и обстоятельств в этом мире оказывается не просто возможной, но и естественной, и всякая норма может и должна восприниматься как странность и всякая аномалия - как норма. У Гоголя такой нормой-аномалией стала вещь, заполнившая пустоту петербургского пространства.

1.3 Знаковая функция вещей

В художественном пространстве "Петербургских повестей" значительное место занимают вещи, составляющие не просто предметный фон повествования, но и являющиеся знаковыми символами, используемыми и как средство характеристики персонажей.

В гоголевских повестях вещи обладают собственной физиономией и своей единственной, только им и только в данном случае, отведенной ролью. Естественно, приобретая возможность самостоятельного существования, вещь (будь то нос майора Ковалева, шинель Башмачкина или галстук, гуляющий по Невскому проспекту) обособляется от человека в рамках возможного, не заслоняет его, но привлекает внимание прежде всего к себе.

Гоголевская вещь может быть "драматичной и внутрисюжетной" (11, 280), если окажется в зависимости от отражаемых чувств и настроений. В этом смысле, по мнению Б. Галанова, принцип предметного мира сближается с пейзажем.

Примечательно, что в судьбе человека вещи чаще всего отводится либо счастливая, либо роковая роль. И тогда все они прямо или косвенно становятся причиной разочарования, несчастья и даже гибели героя.

В своих повестях Гоголь располагает вещи по степени значимости: одним уделяет больше внимания и делает их героями повествования, отождествляя с живыми лицами; другие же использует для социальной, нравственной или психологической характеристики.

Продолжая рассматривать проблему петербургского пространства в аспекте детализации его предметного мира, необходимо определить границы ее рассмотрения.

Создав в своем цикле единое пространство и населив его "существователями", Гоголь наводнил его вещами, придав некоторый оматериализованный вид.

Овеществление пространства сопровождалось строгим разграничением выполняемых предметами функций. В результате этого наметился определенный принцип размещения вещей: во- первых, Гоголь наметил группу предметов, "жизнеспособность" которых не ограничивается рамками одной повести или одной предметной сферы, - они являются "сквозными" во всем цикле; во вторую группу выделены предметы, заполняющие лишь одно, только для них специфическое, пространство. Обособленно стоят вещи-символы, являющиеся своеобразной визитной карточкой своих владельцев. Но во всех предметных вариациях гоголевская вещь выполняет свою собственную знаковую функцию.

Остановимся на характеристике "сквозных" вещей-знаков, которыми достаточно богато петербургское пространство. Нельзя согласиться с утверждением некоторых исследователей, что подобные вещи были необходимы Гоголю лишь для подчеркивания и оттенения петербургского колорита.

Использование их лишь в этих целях значительно ограничивало бы художественные возможности автора и не позволило бы ему обнажить "скрытые язвы" петербургского государственного организма.

Значение гоголевских вещей, заполнивших Петербург, значительно шире только их собственнических функций, и одним из доказательств этого является образ фонаря.

Образ фонаря неслучайно появился в "петербургском" цикле. Все связанное со светом, его источниками издавна порождало в искусстве различные образы: солнце, факел, свеча, лампа, луна. Гоголевский фонарь занимает в этой "светящейся" нише свое особое место.

Знаменательно, что из многих источников света в "Петербургских повестях" предпочтение отдано фонарю.

Фонарь - не только атрибут реального петербургского мира, но и спутник гоголевских персонажей.

Действительно, сам фонарь появился в пространстве города еще при Петре I, а в 60-е годы XIX века вся центральная часть города освещалась газовыми фонарями, а остальная керосиновыми. Гоголь же не подчеркивает этот факт, а иногда, наоборот, создает у читателя мнение, что фонарь - редкость. Но каждое его появление носит кульминационный характер, рождающий у читателя ощущение таинственности.

В первый раз фонарь встречает нас на границе, отделяющей дневной Петербург от вечернего, именно в ту самую пору, когда город начинает жить своей второй таинственной жизнью: "Но как только сумерки упадут на дома и улицы и будочник, накрывшись рогожею, вскарабкается на лестницу зажигать фонарь, а из низеньких окошек магазинов выглянут те эстампы, которые не смеют показываться среди дйя, тогда Невский проспект вновь оживает и начинает шевелиться. Тогда настает то таинственное время, когда лампы дают всему какой-то чудесный, заманчирый свет" (1, 3-4, 11). Свет, освещающий все тайное и делающий видимыми те пороки, которые скрыёают сумерки и туманы.

В реальности свет должен предостерегать, оберегать прохожих от несчастий. Гоголевский свет - заманчивый, таинственный. Он выхватывает из темноты "чудеса", которые впоследствии становятся мистическими, губительными для живой натуры.

Фонарь своим обманчивым светом околдовал бедного Пискарева, когда тот "трепетным шагом пошел в ту сторону, где развевался вдали пестрый плащ, то откидывавший языки яркого блеска по мере приближения к свету фонаря, то мгновенно покрывавшийся тьмою по удалении от него" (1, 3-4,14).

Фонарь интригует, манит, движет Пискаревым, но он же и смеется над ним, над его помыслами и желаниями: "...фонарь обманчивым светом выразил на лице ее подобие улыбки, нет, это собственные мечты смеются над ним" (1, 3-4, 15).

Свет фонаря - это только подобие света. Ведь неслучайно все петербургские происшествия случаются ночью, в темноте, во мраке. Во всем этом чувструется страшное, демоническое начало. Вечерний свет не способен победить тьму. Он бессилен, или он сам творение демона?

Гоголь предостерегает своих героев от встреч с фонарем: "Далее, ради бога, далее от фонаря, и скорее, как можно скорее, проходите мимо. Все дышит обманом и сам демон зажигает лампы только для того, чтобы показать все в ненастоящем виде" (1,3-4,36).

Образ фонаря у Гоголя прямо связан с таинственным, с действием демонической силы. И само количество повторений

• образа фонаря только подтверждает эту мысль.

Образ фонаря встречается в повести "Невский проспект" 4 раза,

Число "4" имеет основополагающее значение: есть 4 времени года, 4 направления, 4 стадии человеческой жизни, 4 мира, 4 имени сатаны. Появившийся четырежды на страницах повести фонарь связывает гоголевские мотивы бездны и очищения.

* С помощью вещей, в данном случае фонаря, бытовое пространство у Гоголя превращается в фикцию. Как превращается в фикцию и сам Невский проспект, раздробленный, забитый неподвижными вещами. Фонарь лишний раз подтверждает это своим демоническим светом. Он освещает темноту, но сам по своему происхождению является провозвестником тьмы. Он - не

• сила, противопоставленная миру, который "какой-то демон искрошил", он сам принадлежит этому миру.

Интересен и тот факт, что постепенно сам фонарь сходит со страниц "Петербургских повестей", но иллюзия исчезновения его так же обманчива и призрачна, как все петербургское пространство. Он оставляет иные, рожденные собой, источники света.

Уже в "Портрете" появляется "красный свет вечерней зари". Свет, изображенный Гоголем, чаще всего холодный, прозрачный, тонкий, сомнительный, несущий с собой бред мечты и облекающий все в "иные образы, противоположные положительному дню".

^# Когда "красный свет вечерней зари оставался еще на половине неба, а между тем уже холодное синеватое сиянье месяца

становилось сильнее" (1, 3-4, 69), оно стало для Чарткова спутником-призраком, доведшим его до безумия. Именно лунный свет оживйл купленный Чартковым портрет ростовщика, он придал ему странную живость и заставил бедного художника страшиться ночи: "он не был никогда труслив, но воображение и нервы его были чутки, и он сам не мог истолковать себе своей невольной боязни" (1,34 69).

Едва робость начинает отходить, как сиянье месяца заставляет его вновь утвердиться в своем страхе.

Лунный свет, страх становятся знаком рокового часа, когда свершаются или замышляются решающие действия.

Гоголь усиливает роковое начало, и все чаще и чаще сиянье месяца озаряет комнату бедного Чарткова, наполняя ее своим светом до тех пор, пока не одурманит сознание художника.

Лунный свет 7 раз преследует Чарткова на страницах повести.

Согласно учению пифагорейцев, число "7" является символом разума. Возможно, Гоголь желал спасти своего героя, насылая на него сновидения, сиянье месяца, предупреждая тем самым о грозящей опасности. Желая вразумить героя и видя его страсть к деньгам, автор позволил ему самому выбрать свой путь. Появляясь 7 раз, месяц словно предупреждает: семь раз отмерь, прежде чем хочешь сделать что-то важное.

В "Портрете", как и в "Невском проспекте", свет соединяет духовное и демоническое начала, играй двойственную роль - спасителя и губителя. Что в данном случае оказывается сильнее, представить Нетрудно, ибо появившийся уже на первых страницах символ красной зари предрекает трагическую развязку, борьбу духовного и материального. У Гоголя с первых строк звучит мысль о том, что не может человек жить без духовного начала, ничто не заменит его: "все равно как вид в природе: как он ни великолепен, а все недостает чего-то, если нет на небе солнца".

Гоголевский фонарь не может дать истинного освещения происходящего на улицах Петербурга, он не способен сопротивляться тьме и демоническим силам, поэтому он просто гаснет, превращается в крохотный огонек. И тогда герой оказывается словно в пустыне, в страшном одиночестве, где "вдали, Бог знает где, мелькал огонек в какой-то будке, которая казалась стоявшей на краю света" (1, 3-4, 123).

Образ фонаря присутствует и в "Шинели". Но и здесь мы не видим яркости исходившего от него света. За исключением того момента, когда Акакий Акакиевич в своей новой шинели направляется к дому помощника столоначальника и где во всей своей красоте предстают пред ним бобровые воротники, малиновые, бархатные шапки, лакированные санки, медвежьи одеяла. Во всем чувствуется роскошь и богатое убранство.

Пространственный облик другого мира формирует и особые нормы его существования. Этот мир, что картина перед окошечком магазина, "где изображена была какая-то красивая женщина, которая скидала башмак, обнаживши таким образом всю ногу, очень недурную, а за спиной ее, из дверей другой комнаты выставил голову какой-то мужчина с бакенбардами и красивой эспаньолкой под губой" (1,3-4, 124).

Гоголевский фонарь, освещая все это своим светом, шепчет читателю: не верь, все это обман. Этот мир также нечеловечен и губителен, ой убивает человека своей бескрайностью и текучестью.

Фонарь в "Шинели" играет страшную роль: он показал Башма^кину другой мир - мир роскоши, и он же бросил его одного на произвол судьбы. "Теперь улицы сделались еще глуше и пустыннее: фонари стали мелькать реже - масла, как видно, уж меньше отпускалось; пошли деревянные дома, заборы, нигде ни души, сверкал только один снег на улицах, да печально чернели с закрытыми ставнями заснувшие низенькие лачужки" (1, 3-4, 125).

Все вокруг уснуло, укуталось темным покровом ночи, словно не желая быть свидетелем странного происшествия. Гоголевский герой оказывается словно в пустыне, в страшном одиночестве.

Фонарь специально завел Башмачкина в столь пустынное место и бросил, посмеялся над ним и его "верной подругой". И в это самое мгновенье тесное пространство Петербург размыкается и все падает в неизвестность, бездну. Ужасом веет из этой пропасти, на краю которой, как за пределами земли, мелькает какой-то огонек. Город мертв и пустынен, он оцепенел в своем сне. И ничто происходящее в это мгновенье не интересует ни сам Петербург, ни его окружение.

Теснота и сумерки тесно сплетаются с Петербургом и становятся неотъемлемой его характеристикой. Наступление темноты на человека может быть отражено только "наличием в герое внутренней Сопротивляемости", основанной, по мнению Ю. М. Лотмана, на том, что "он сам - деятель, воин - имеет свой путь и свое нравственное пространство, которое не даст себя подавить" (85, 281).

Примечательна еще одна деталь: у Гоголя в "Петербургских повестях" ночь очень редко дышит прохладой и свежестью. Чаще всего ночное сияние полно странного ощущения бреда, неестественности, когда все тайное становится явным, когда вдруг оживают предметы. Ночь способствует переменам в существовании людей и вещей. То, что было невозможно днем, ночью является обыденным. И если Акакий Акакиевич при жизни так и не смог утвердиться как личность, то после своей смерти ему суждено прожить шумно несколько дней, как бы "в награду за не примеченную никем жизнь".