Так же неосознанно владеет она Джеем Гэтсби. Правила, которые он с юности для себя установил, -- это в своем роде законченный кодекс поведения для всякого верующего в «мечту» и твердо вознамерившегося старанием, бережливостью, трезвым расчетом и упорным трудом пробить себе путь в жизни, собственным примером доказать, что шансы равны для всех и решают только качества самого человека.

Однако Гэтсби ведомы и устремления совсем другого рода -- не утилитарные. И такие устремления тоже созвучны «мечте». Она внушала, что в Америке человек волен сам выбрать себе судьбу и ничто не мешает ему жить в гармонии с самим собой. Она говорила, что в стране, где всем хватает места под солнцем и перед каждым открыто множество нехоженых троп, человек вновь безгранично свободен и может вновь сделаться «естественно» счастлив, как был свободен и счастлив Адам.

И, осуществляя свое право на счастье -- на личную независимость, материальный достаток, семейное благополучие, -- он тем самым восстанавливает и гармонию социальных отношений. Утверждая себя, он помогает осуществляться человеческой общности, в фундаменте которой, по словам Фолкнера, лежат «личное мужество, честный труд и взаимная ответственность».

В некоторых отношениях Гэтсби -- это законченный «новый Адам», каких и до Фицджеральда немало прошло через американскую литературу. Но в 20-е годы что-то всерьез поколебалось в представлениях о «мечте». Может быть, впервые и сама «мечта» начала осознаваться как трагическая иллюзия.

«Легенда» сопутствовала самому Фицджеральду, побудив его весной 1924 года уехать в Европу с единственной целью «отбросить мое прежнее «я» навсегда».

Прочитав рукопись, присланную Фицджеральдом из Парижа, его редактор М. Перкинс посоветовал четче обрисовать фигуру главного героя: сказать о его профессии, его прошлом, его интересах. Фицджеральд отказался. «Странно, -- ответил он Перкинсу, -- но расплывчатость, присущая Гэтсби, оказалась как раз тем, что нужно». Фицджеральд настойчиво стремился создать у читателя ощущение какой-то загадки, таящейся в судьбе Гэтсби. [15, с.154]

Неясность, расплывчатость заключена в самом характере Гэтсби. Он «расплывчат» по сути, потому что в душе Гэтсби разворачивается конфликт двух несовместимых устремлений, двух разнородных начал. Одно из этих начал -- «наивность», простота сердца, негастнущий отблеск «зеленого огонька», звезды «неимоверного будущего счастья», в которое Гэтсби верит всей душой, -- черты «нового Адама». Другое же -- трезвый ум привыкшего к небезопасной, но прибыльной игре воротилы-бутлеггера, который и в счастливейший для себя день, когда Дэйзи переступает порог его дома, раздает по телефону указания филиалам своей «фирмы». На одном полюсе мечтательность, на другом -- практицизм и неразборчивость в средствах, без чего не было бы ни особняка, ни миллионов. Широта души и беспринципность, переходящие одно в другое. Фицджеральда привлекают энергия, сила и тревожит пустая растрата сил.

Средства, избранные героем для завоевания счастья, не способны обеспечить счастье, каким его себе мыслит фицджеральдовский «новый Адам». «Мечта» рушится -- не потому лишь, что Дэйзи продажна, а еще и потому, что Гэтсби вознамерился завоевать счастье, выплатив за Дэйзи большую, чем Дэйзи, сумму и не брезгуя ничем, чтобы ее собрать. А без «мечты» существование «нового Адама» бессмысленно: выстрел Уилсона подобен удару кинжалом, каким в средневековье из милосердия приканчивали умирающего от ран. [16, с.15]

Чем велик Гэтсби? Он «велик» в своей роли богача с таинственной репутацией, хозяина пышных вечерних празднеств, которые он устраивает в надежде привлечь внимание Дэйзи. Он велик силой своего чувства, преданностью мечте, «редкостным даром надежды», душевной щедростью.

Он велик своей стойкой приверженностью идеалу «нового Адама». Но, если воспользоваться метафорой, которой Фицджеральд завершил свой роман, идеал благороден, лишь при условии, что человек «плывет вперед» без всяких помех, словно бы «течения» не существует. На деле же -- «мы пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое».

В «Великом Гэтсби» впервые было открыто выражено неверие в то, что Америка и впрямь когда-нибудь сделается «земным святилищем для человека-одиночки». В заключительной сцене «Великого Гэтсби» Каррауэй провидит «древний остров, возникший некогда перед взором голландских моряков, -- нетронутое зеленое лоно нового мира. Шелест его деревьев, тех, что потом исчезли, уступив место дому Гэтсби, был некогда музыкой последней и величайшей человеческой мечты; должно быть, на один короткий, очарованный мир человек затаил дыхание перед новым континентом».

Но так и не наступит «одно прекрасное утро».

Заканчивая «Гэтсби», Фицджеральд писал одному из друзей: «Мой роман -- о том, как растрачиваются иллюзии, которые придают миру такую красочность, что, испытав эту магию, человек становится безразличен к понятию об истинном и ложном». В «Великом Гэтсби» выразился и трагизм «века джаза», и его особая, болезненная красота. Через всю книгу проходят два образных ряда, соотнесенных по контрасту и тесно переплетающихся в грустной и поэтичной тональности романа. [16, с.41]

«Великий Гэтсби» -- пример «двойного видения», которое сам автор определял как способность «одновременно удерживать в сознании две прямо противоположные идеи», вступающие одна с другой в конфликтные отношения, тем самым создавая драматическое движение сюжета и развитие характеров. Двойственность заглавного персонажа придает ему трагический колорит. Повествование насыщено метафорами, своим контрастом подчеркивающими эту двойную перспективу происходящих в нем событий: карнавал в поместье Гэтсби -- соседствующая с его домом свалка отбросов, «зеленый огонек» счастья -- мертвые глаза, смотрящие с гигантского рекламного щита и т.п. Хрупкая поэзия «века джаза» -- и его обратная сторона: разгул стяжательских инстинктов.

«Одна из желтых девиц сидела за роялем, а рядом стояла рослая молодая особа с рыжими волосами, дива из знаменитого эстрадного ансамбля, и пела. Она выпила много шампанского, и на втором куплете исполняемой песенки жизнь вдруг показалась ей невыносимо печальной -- поэтому она не только пела, но еще и плакала навзрыд. Каждую музыкальную паузу она заполняла короткими судорожными всхлипываниями, после чего дрожащим сопрано вывод дила следующую фразу. Слезы лились у нее из глаз -- впрочем, не без препятствий: повиснув на густо накрашенных ресницах, они приобретали чернильный оттенок и дальше стекали по щекам в виде медлительных черных ручейков. Какой-то шутник высказал предположение, что она поет по нотам, написанным у нее на лице; услышав это, она всплеснула руками, повалилась в кресло и тут же уснула мертвецки пьяным сном». [17, с.215]

Несмотря на то, что автор искренне презирал все, что воплощал в себе Гэтсби, он считал его великим, так как герой сумел сохранить чистоту чувства, верность романтической мечте в мире разврата, грубости, черствости и бездушия. Писатель полагал, что «душевная щедрость, редкостный дар надежды» могли бы сделать Гэтсби героем в другой обстановке, если бы он не был так мишурно «велик» в роли бизнесмена, задающего пышные балы, окружающего таинственностью способ получения богатства.

В отличие от Т. Драйзера, нарисовавшего в романе «Американская трагедия» образ Клайда Гриффитса, у которого окружающая обстановка воспитала страсть к деньгам, эгоизм, желание любым путем «выбиться в люди», даже через преступление, Скотт Фицджеральд показал, что окружающая жизнь, захватив Гэтсби в цепкие руки и превратив в афериста международного масштаба, не смогла отнять и растоптать мечту, до конца завладеть сердцем этого человека и превратить его в черствый камень, что ей часто удавалось проделывать с другими. Деньги, состояние, материальное превосходство необходимы были Гэтсби, как и герою другого романа Драйзера Каупервуду, только для достижения своих целей. Правда, цели у этих людей разные. Но богатство не было для них самоцелью. В отличие от Драйзера Фицджеральд не останавливается на способах, которыми герой наживает состояние, не показывает его участие в капиталистических отношениях. Это вполне понятно, так как писателю не был знаком круг деловых связей Гэтсби. Но не упомянуть о его деятельности вообще Фицджеральд не мог поскольку хорошо представлял, что «жизнь людей не проходит на пляжах и в загородных клубах». Он только подчеркивает, что своего могущества Гэтсби добивается своими силами, вкладывая всю свою кипучую энергию и способности. Богатство не превратило Гэтсби в чванливого высокомерного господина. В его отношении к людям чувствовалась человеческая теплота, отзывчивость, какая-то мягкость в сочетании с твердостью крупного дельца. Не забыл Гэтсби и своего отца, постоянно оказывая ему материальную помощь. Автора привлекла в Гэтсби «какая-то повышенная чувствительность ко всем посулам жизни», его способность быстро реагировать на события, которая не имела ничего общего с дряблой впечатлительностью, пышно именуемой «аристократическим темпераментом». Все эти черты выделяли его героя из окружающего его общества. В романе чувствуется двойственное отношение автора к Гэтсби. Он любуется его энергией, восхищается силой его чувства и презирает все то, что делает героя мишурно «великим». М. Перкинс в письме к Фицджеральду отмечал, что образ Гэтсби является неясным, расплывчатым среди удивительно живых, ярких, жизненных характеров романа. Он кажется более неопределенным, загадочным. Сам писатель говорил, что собирался дать картину детства своего героя, но предпочел сохранить атмосферу тайны и изъял эту сцену, превратив ее в рассказ «Отпущение грехов» из сборника «Все эти печальные молодые люди». Он даже подумал однажды сделать Тома Бьюкенена главным действующим лицом. Но «Гэтсби остается у меня в сердце. Какое-то время я его потерял, а теперь знаю, что он со мной снова», писал он М. Перкинсу в 1924 году. В другом письме Фицджеральд сообщал, что этот образ ассоциировался с каким-то чувством романтики. Автор не отрицает недостатков в раскрытии образа основного персонажа книги. Это, по-видимому, происходит оттого, что Фицджеральд, по собственному высказыванию, «ни разу его ясно не увидел, потому что он был задуман как один мой знакомый, а потом превратился в меня, полной амальгамы в моих представлениях не было». [17, с.165]

Это пример сознательного использования стиля отчуждения. Мы ясно видим присутствующих, но не можем ощутить их как живых людей с присущей человеку внутренней жизнью. Как будто они из другого мира. И описывая отчуждение людей друг от друга или отчуждение от своей человеческой сущности, Фицджеральд показывает также и собственное отстранение от них.

Фицджеральда признают автором, который с редкой пластичностью смог передать ритмы, краски, верования, иллюзии Америки, в 20-е годы затеявшей, по его словам, «самую дорогостоящую оргию» за всю свою историю. Лихорадочный «джазовый век» нашел в Фицджеральде своего летописца и поэта.

Одна из самых значимых проблем в романе «Великий Гэтсби» - это общество. Фицджеральд подразумевает не один слой, присутствующий на приемах у Гэтсби, а все общество вообще. Но для начала рассмотрим гостей Джея Гэтсби:

«Летними вечерами на вилле у моего соседа звучала музыка. Мужские и женские силуэты вились, точно мотыльки, в синеве его сада, среди приглушенных голосов, шампанского и звезд. Днем, в час прилива, мне было видно, как его гости прыгают в воду с вышки, построенной на его причальном плоту, или загорают на раскаленном песке его пляжа, а две его моторки режут водную гладь пролива Лонг-Айленд, и за ними на пенной волне взлетают аквапланы. По субботам и воскресеньям его «роллс-ройс» превращался в рейсовый автобус и с утра до глубокой ночи возил гостей из города или в город, а его многоместный «форд» к приходу каждого поезда торопливо бежал на станцию, точно желтый проворный жук. А в понедельник восьмеро слуг, включая специально нанятого второго садовника, брали тряпки, швабры, молотки и садовые ножницы и трудились весь день, удаляя следы вчерашних разрушений».

Джаз - это лучшее определение для людей того времени. Мелодия может резко сменить ритм, или вдруг привычный, спокойный ход музыки нарушит саксофон, так и люди «времени джаза» мечутся в поисках себя.

«Я как-то стал записывать на полях железнодорожного расписания имена гостей, бывавших у Гэтсби в то лето. На расписании стоит штамп «Вводится с 5 июля 1922 года», оно давно устарело, и бумага потерлась на сгибах. Но выцветшие записи еще можно разобрать и по ним легче, чем по моим банальным суждениям, представить себе то общество, которое пользовалось гостеприимством Гэтсби, любезно платя хозяину тем, что ровным счетом ничего о нем не знало» - «мрачная свалка». Список имен включает в себя людей, имена которых можно было встретить на страницах светских хроник, киножурналов. Фицджеральд с удивительной точностью воссоздает атмосферу вульгарного американского общества. Если все эти люди знамениты или достигли положения в обществе, почему же они тогда не поступают культурно? Вместо благодарности - неизвестность. Вот чем платит высшее общество Гэтсби за его гостеприимность. Зачем они приходят? Просто ради веселья. И касается это не только гостей Гэтсби, но и среднего класса тоже, да и не только среднего класса, а общества в целом. В послевоенный период, как я уже писала в биографии Фицджеральда, все общество было деморализовано, недаром его называют «потерянным поколением». Виной всему не только стиль жизни «наспех», минутные удовольствия и прочее. Главная цель в жизни каждого человека должна быть не материальная, как это происходило тогда, да и сейчас мы от этого не ушли. Человек создан для того, чтобы обогащать свою душу, высшая цель человека - душа.

Это было заложено в высших моральных устоях общества. Фицджеральд видел упадок нравов, характеризующийся уходом человека от истинного предназначения, и поиск больших средств к существованию. Это приводит к краху общества в целом. Каждый человек становиться сам за себя: он может получить деньги, любовь, счастье независимо от состояния души, но то что этот человек породит будет пустотой.

«Одна из желтых девиц сидела за роялем, а рядом стояла рослая молодая особа с рыжими волосами, дива из знаменитого эстрадного ансамбля, и пела. Она выпила много шампанского, и на втором куплете исполняемой песенки жизнь вдруг показалась ей невыносимо печальной -- поэтому она не только пела, но еще и плакала навзрыд. Каждую музыкальную паузу она заполняла короткими судорожными всхлипываниями, после чего дрожащим сопрано выводила следующую фразу. Слезы лились у нее из глаз -- впрочем, не без препятствий: повиснув на густо накрашенных ресницах, они приобретали чернильный оттенок и дальше стекали по щекам в виде медлительных черных ручейков. Какой-то шутник высказал предположение, что она поет по нотам, написанным у нее на лице; услышав это, она всплеснула руками, повалилась в кресло и тут же уснула мертвецки пьяным сном».

Фицджеральд специально использовал стиль отчуждения. Мы видим каждого из присутствующих, каждого из описанных людей, но не ощущаем их как живых, с присущей живому человеку внутренней жизнью. Они будто из другого мира. Описывая отчуждение людей друг от друга, от своей человеческой сущности, Фицджеральд показывает свое отстранение от них, от общества «века джаза», от «потерянного поколения».

Фицджеральда законно признают идеальным творцом, который смог передать не только краски, надежды, мечты, мысли и ритмы поколения 20х годов Америки, а к тому же «самую дорогостоящую оргию» за всю свою историю. Лихорадочный «джазовый век» нашел в Фицджеральде своего летописца и поэта. [18, с.22]

"Частотный словарь русского языка" утверждает, что определение "американский" замыкает первую шестерку прилагательных по степени употребляемости, опережая слово "русский". Оно отчасти понятно: мы хотим и должны как можно больше знать о Соединенных Штатах Америки.

Постигать литературу другого народа необыкновенно трудно. Тем более литературу страны, которая географически, исторически, духовно так далека от нас. Слова имеют свойство менять смысл, пересекая государственные границы. Конечно, искусство, настоящее искусство, покрывает расстояния и различия. Но и двигаясь в сторону всеобщности и взаимности, оно все равно выражает свое, особенное.

Литература Соединенных Штатов Америки - самая молодая среди развитых литератур мира. Видимо, именно поэтому она с самого начала настойчиво, торопясь и не скрывая своих намерений, искала ответ на вопрос: что же это такое - американский, Америка? Напряженность и направление этих исканий наглядно выражают даже названия множества выдающихся произведений - романов, пьес, стихотворных книг, публицистики Нового Света.

Серьезная словесность в Штатах всегда чутко воспринимала как действительность - течение и противоречия национальной жизни, - так и пестрый спектр представлений о ней. В этом смысле она одна из самых реалистичных литератур в мире, потому что рождалась "на земле, не загроможденной плотинами абстракций" (Р. Роллан). Ее художественный потенциал всего ярче раскрывался при столкновении данного и воображаемого. Можно сказать и так: американская литература в высших своих проявлениях стоит на несогласии американской истории и американской мечты.

В американской литературе нет недостатка в попытках представить "американскую мечту" как основу всей американской демократии, а ее основоположников - как пророков и мечтателей.

"Первая зафиксированная "американская мечта", - пишет Стюарт Холбрук, - это была мечта о небольшом корабле, пересекающем бушующий океан с пассажирами на борту, которые вряд ли могли поверить, что настанет день, когда их будут вспоминать как пионеров, а "Мэйфлауэр" будет символизировать собой "свидетельство о рождении" американской демократии. Величайшая Американская Мечта вырисовывается в величественных строках Декларации независимости, ей дает основу Конституция".

Другие авторы идут еще дальше, пытаясь приравнять "американскую мечту" к учению Маркса о коммунистическом обществе.

"Наше исследование, - пишет Р. Гудвин, - начинается с утверждения сходства между марксовой утопией и американской мечтой. Обе исходят из веры в то, что все люди имеют равные права в области материального благосостояния и что равенство составляет необходимую основу, которая открывает людям "царство свободы", развитие "человеческих потенций" или "поиски счастья".

Не случайно, что некоторые деятели обосновывают идею об "исключительности" "американской мечты", о ее уникальном характере.

"Американцы, - писал известный американский критик и политический деятель Л. Триллииг, - это единственная нация, которая гордится своей мечтой и которая дала ей имя "американская мечта"".

В отечественной литературе тема "американской мечты" привлекала к себе внимание главным образом литературоведов, которые обращались к ней в связи с интерпретацией и освещением различных периодов американской литературы. Отметим, что и здесь существуют самые различные, порой противоположные точки зрения.

Так, например, М. Мендельсон полагает, что понятие "американская мечта" имеет значение только по отношению к далекому прошлому американской истории и совершенно неприменимо к XX столетию: "В двадцатом веке понятие "американской мечты", по нашему мнению, вовсе утратило свой смысл в приложении к современности. Оно и стало исчезать (хотя и не ушло полностью) из литературы, во всяком случае, сделалось в основном исторической реминисценцией".

Этот вывод представляется поспешным. Фактически вне поля исследования оказывается современное состояние "американской мечты", ее эволюция и превращение ее в "американскую трагедию", "американские кошмары".

Иная концепция у А. Зверева. Она развивается им в статье "Американская трагедия" и "американская мечта", где под углом зрения мечты рассматривается вся история современной американской литературы, начиная с Т. Драйзера и кончая литературой 70-х годов. Нельзя не согласиться с выводом, к которому приходит А. Зверев: "Тема не исчерпана, к ней литературе предстоит возвращаться снова и снова, соизмеряя Идеал с меняющейся реальностью, глубже проникая в противоречия самого Идеала, в диалектику общественных процессов и явлений психологической и нравственной жизни, так или иначе сопряженных с верой в "Мечту" и попытками ее практического осуществления".

В русле исследования современной американской литературы возникают интересные попытки определения "американской мечты".

Так, А. Мулярчик, комментируя книгу У. Аллена "Традиция и мечта", дает следующее определение: "Американская мечта" - совокупное представление об идеальном будущем Америки, возникающем в творчестве писателей США, начиная с Купера и кончая многими современными прозаиками".

В анализе "американской мечты", ее социального и исторического содержания, ее эволюции в духовной культуре и общественном сознании Америки, который предпринимается в монографии Т.Г. Голенпольского и В.П. Шестакова, авторы опираются на уже проделанные в отечественной литературе исследования. Следует вместе с тем подчеркнуть, что их подход к теме не ограничивается рассмотрением судеб "американской мечты" в художественной литературе. Прежде всего авторы пытаются проследить исторические истоки "американской мечты", ее связь с отдельными периодами американской истории. В контексте этой эволюции "американской мечты" анализируются и некоторые составляющие ее идейные и идеологические компоненты, в частности "этика успеха", концепция "равных возможностей" и т.д.

Специальным предметом исследования является анализ того, каким образом "американская мечта" и ее эволюция получили отражение в духовной культуре Америки, в ее идеалах, морали, представлениях о будущем, в различных видах искусства - литературе, кинематографе, драматургии.

2.2 К чему приводят мечты?

Американская мечта. Те, кто знают, слышали, читали, исследовали этот феномен, несомненно, знакомы с именем Фицджеральда и его великим творением «Великий Гэтсби». В предыдущих главах мы уже успели ознакомиться и с понятием американская мечта, и с биографией человека, прожившего жизнь близкую к термину «американская мечта», и с историей создания его великого романа, затронувшего всю ту же наболевшую тему.

Неосознанно мечта владеет Джеем Гэтсби, который с юности установил себе «победоносные» правила:

При анализе произведения не стоит забывать фрагменты, кажущиеся не столь значимыми. «Перелезанье через стену» воплощение стремления Гэтсби к его «мечте». Гэтсби с детства усвоил «правила», с которыми любой человек добьется всего: трудолюбие, экономия средств, четко поставленная цель. Несмотря на множество стандартных толкований, "Великий Гэтсби" - не только инсценировка краха «американской мечты» на успех, не уничтожение невинной «мечты» в падшем мире, это исторический характер сложившегося американского самосознания, его идеализма, попытки не смотря на реальность и исторические факты верить в миф, верить в «американскую мечту». Нам нередко кажется, что весь мир сосредоточился против нас, и строит нам «препятствия» к достижению наших целей, нашей индивидуальной природы. Миф о личности, как суверенном государстве и неприкосновенных условиях чужой жизни, Фицджеральд представляет как национальную мечту. Но не только это входит в понятие «американская мечта». Это и равенство, связанное не только с бедностью, богатством, и положением в обществе, не только расизм, не только надежда на свободу, и, как сказано выше, желание создать у себя «дома» свое государство, это не только видение свободы, не только вымирающая вера в идеал - это объединенный комплекс понятий, создающий возможность иметь всё. [18, с.65]

К сожалению, миф расходится с историей и это занимает центральное положение в творчестве Фицджеральда. Миф и история представляют собой два противоположных понятия, как практика и теория, которые связаны между собой, но представляют совершенно разные способы познания мира. Фицджеральд не являлся бескорыстным наблюдателем американской жизни, а сам понимал и опробовал на себе всю силу мифа или так называемой «американской мечты», поэтому, вопреки нашим романтическим ожиданиям, он убивает миф, которым является Гэтсби. Мы не станем рассматривать «американскую мечту» во всех ее значениях сразу, а рассмотрим каждую тему, затронутую Фицджеральдом в романе по отдельности. Начнем с мечты «из грязи в князи» и выходящую из нее философию «иметь всё». Почему же Фицджеральд разрушает видение? Что плохого в богатстве, деньгах? Всё дело в том, что невозможно получить всё на свете. Природа человека устроена так, что чем больше человек получает, тем больше ему нужно. Фицджеральд ясно понимал, что потребности каждого человека не ограничиваются деньгами и положением в обществе, за этим приходит желание иметь большее: семейное счастье, еще большее богатство или в случае с Гэтсби - желание управлять не только настоящим моментом, но и повелевать над прошлым. Фицджеральд рушит мечту, потому что она заходит слишком далеко и дело не в том, что деньги и личное счастье идут по разные стороны дороги, а дело в желании управлять. Это символизирует разговор Гэтсби и Ника о Дэйзи:

« - Вы слишком много от нее хотите, - рискнул я заметить. - Нельзя вернуть прошлое.

- Нельзя вернуть прошлое?- недоверчиво воскликнул он. - Почему нельзя? Можно!;

- Я устрою так, что все будет в точности, как было, - сказал он и решительно мотнул головой. - Она сама увидит». [5, с.78]

Это была одна из ошибок, ведущих к краху. Следующее представление, которое рушит Фицджеральд, это создание у «себя дома» маленького мира для избранных. Бьюкенены и дом Гэтсби - два аристократических дома, с разным содержанием, но похожими по смыслу. Дом Дэйзи и Тома, представляет собой отдельное суверенное государство, в которое посторонним вход воспрещен. Как легко было разрушить идиллию, которая не была таковой. Том «бегает налево» к жене перекупщика автомобилей, Дэйзи хочет другой жизни, но не может, или не хочет, ее получить, либо не хочет менять привычный уклад жизни. А в доме у Гэтсби нет семьи. Он населен людьми, которых даже сам Гэтсби видит впервые, но это тоже государство со своими правилами: каждого члена «общества» приводит другой, все обязаны веселиться и гулять до утра. И толком никто даже не знает, как выглядит сам правитель государства. Фицджеральд, на мой взгляд, преследует идею «жизни в обществе» и неотделимости человека от внешнего мира, несмотря на то, что каждый остается по-своему «одинок», он должен быть частью общества. Мечта о «своей крепости» рушиться из-за невозможности отделиться от общего «стада», пусть не лучшего, но все же твоего. Еще одна «мечта», тема которой затрагивается в романе - это свобода личности, неограниченные возможности самосовершенствования. Но она рушиться скорее не из-за воли Фицджеральда, а из-за собственной неуместности. Любая свобода ограничивается, и ограничивается даже свободой другой личности. Дэйзи оказывается перед выбором, что фактически, приравнивается к значению свободы. Она может выбрать жизнь «мечты» с Гэтсби и жизнь с Томом, своим мужем и отцом её ребенка. Несмотря на то, что она покидает отель с Гэтсби, это не является ее конечным выбором, так как он слишком сложен для нее. Не только Дэйзи сложно выбрать, но и каждому человеку принятие важных решений дается не просто. Поэтому свобода, изначально ограниченная рамками законов, невозможна еще и с той точки зрения, что ее не существует, а есть лишь ограниченность выбора, который труднее бездействия. Мы обратились к самым важным аспектам и смыслам «американской мечты» и можно много разглагольствовать насчет краха, или невозможности существования свободы, но главное остается, что мечта нераздельна с существованием человека и «зеленый огонек», несмотря ни на какие препятствия, не потухнет в наших сердцах. «Гэтсби верил в земной огонек, свет неимоверного будущего счастья, которое отодвигается с каждым годом. Пусть оно ускользнуло сегодня, не беда - завтра мы побежим еще быстрее, еще дальше станем протягивать руки.… И в одно прекрасное утро.… Так мы и пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое». [5, с.213]

2.3 «Великий» Гэтсби

«Великий Гэтсби» - бесспорно, социальный роман, Социальность книги определяется тем, что как изображенные в ней события и характеры, так и основной конфликт, определяющий ее действие, имеют прямое и жизненно важное отношение к судьбе всех людей в обществе. Речь идет о гибельности для человека навязанной ему ложной цивилизации, в которой счастье искусственно отождествляется с материальным успехом и все духовные и моральные стимулы человеческой натуры подчинены религии богатства. Тема «американского образа жизни» как уловляющей человека западни - для проблематики всей новейшей американской литературы, Фицджеральд подходит по преимуществу с морально-эстетическим критерием.

Но чем же велик Гэтсби? В чем смысл названия романа? По-видимому, этот эпитет, применительно к Гэтсби, имеет в книге двойное значение. Гэтсби мишурно «велик» в своей роли богача с таинственной репутацией, хозяина абсурдно-пышных празднеств, которые он устраивает в надежде привлечь внимание Дэзи, - эти черты Гэтсби вызывают иронию моралиста-рассказчика. В то же время он доподлинно велик силой своего чувства, преданностью мечте, «редкостным даром надежды». И с минуты, когда ему открывается, что Дэзи, для которой он вступил на этот путь, отвергла его,он теряет всякий интерес к своему богатству и ко всему, что с ним связано, и фактически расстается с жизнью еще раньше, чем его настигает пуля убийцы. Роман можно рассматривать как «роман воспитания». Если брать его в этом аспекте, то в центре книги окажется рассказчик, Ник Каррауэй, постоянный свидетель, комментатор, а по временам и активный участник развертывающихся событий.

Он выходит из них умудренный грустным опытом, который отныне наложит отпечаток на всю его жизнь. Лето - осень 1922 года, сближение с Гэтсби и участие в развернувшейся драме производят в нем глубокий моральный сдвиг. Он вступает в круговорот событий, еще уверенный, что достаточно хорошо разбирается в «основных нравственных ценностях». Познакомившись с Гэтсби, он сам говорит, что тот воплощает в себе все, что он, Ник Каррауэй, «искренне презирал и презирает». Напротив, в Бьюкененах, как и в подруге Дэйзи, Джордан Бейкер, многое ему близко, нравится или, во всяком случае, импонирует. Эти симпатии и антипатии, внушенные ему навыками и средой, подвергаются сильнейшему испытанию и неожиданно для него рушатся. [17, с.33]

«Гэтсби себя оправдал...» - размышляет он позже, подводя итоги случившемуся. «Ничтожество на ничтожестве, вот они кто... вы один стоите их всех, вместе взятых», - кричит он, прощаясь с Гэтсби при своем последнем свидании с ним. Он порицает Гэтсби, но жалеет его, как жертву аморального порядка жизни, в котором все они - Гэтсби, Бьюкенены, Джордан, он сам - вольные или невольные участники, связанные круговой порукой. Он порицает Бьюкененов и винит их как активных виновников аморального порядка жизни. «Они были беспечными существами, Том и Дэзи, они ломали вещи и людей, а потом убегали и прятались за свои деньги, свою всепоглощающую беспечность или еще что-то, на чем держался их союз...» Потрясение, пережитое Каррауэем, заставляет его отказаться от нравственных компромиссов, которые он считал до сих пор приемлемыми для себя и «в порядке вещей». Он безрадостно смотрит вперед, не видит какого-либо спасения от правящего в жизни зла и считает своим долгом честно рассказать о том, что ему привелось увидеть, не приукрашивая порока и отдавая должное смелости человеческого сердца.