Международно-правовое сотрудничество в сфере прав и свобод человека: плюрализм доктринальных оснований

Данные выводы вполне можно распространить и на компромиссы, которые являются основой для выработки норм международных актов по правам человека. Заключая соглашение по правам человека то или иное государство заранее знает о том, что его цели несколько иные, чем конвенционные цели. Конечно, если бы эти цели полностью бы противоречили конституции и другим основополагающим законам соглашение не было бы принято. Но сам факт заключения соглашения еще не означает, что государство будет последовательно стремиться к тому, чтобы первоочередным образом реализовать цели данного соглашения, а только затем те цели, которые соответствуют его национальному интересу. Вот именно в этом и кроется неэффективность норм международных соглашений, что отражает ситуацию формальной ответственности государств за реализацию международных норм прав человека. Компромисс, находящийся у истоков подобной ситуации, выражает и сугубо формальный примат международного права. Но, с другой стороны, имплементация цели международного соглашения в целевые установки того или иного государства возможна только на основе перехода к приоритету общечеловеческого интереса и гармонизации с ним интереса национального, что уже не достижимо в рамках компромиссного консенсуса как вынужденного согласия, сохраняющего принципиальные различия.

Известно, что при всем достигнутом согласии относительно общеприемлемого смысла ключевые правочеловеческие понятия в рамках внутригосударственной правовой системы, т. е. в национальном законодательстве трактовались странами-участницами с иных позиций: был заметен разрыв между заверениями на международной арене и делами внутренней компетенции. С другой стороны, позитивным моментом такого положения было уважение суверенитета государств. Полагалось, что конкретные принципы и нормы будут осуществляться государствами посредством законодательных и иных внутренних мер с разумеющимся учетом особенностей их социально-экономического строя. В таком подходе весьма заметен обратный ход - перемещение прав человека в поле внутринациональной компетенции. Это наносило удар по правам человека, которые были признаны общечеловеческой универсальной проблемой. Достигнутое согласие было достаточно хрупким и погруженным в стихию идеологической борьбы. В доктрине капиталистических государств говорилось о несовместимости социализма с правами человека и демократией. А в социалистической доктрине, напротив, утверждалось о несовместимости прав человека и капитализма. «Многие буржуазные ученые и государственные деятели искажают сущность важнейших международных соглашений в области прав человека и извращают их содержание» ^{[25, c. 5]}.

За государствами-участниками было признано право различных толкований не только конкретного содержания, но и способов осуществления прав человека: государства-участники имеют право на самостоятельное толкование норм международных конвенций, без чего сам процесс имплементации не мыслим. Таким образом, высокие Договаривающиеся стороны изначально исходили из того, то вполне возможны и допустимы различные толкования содержания норм-обязательств и способов их осуществления. Но при этом вся суть заключается в мере расхождений в таких толкованиях, которые могут привести к отступлениям от взятых обязательств, ибо различия могут иметь форму несовместимости и прямой противоположности. Так, в международно-правовой литературе часто приводится один интересный факт. Летом 1989 года на официальных торжествах по случаю 200-летия Великой Французской революции М. Тэтчер заявила, что социально-экономических прав как юридических прав вообще не существует. Тем не менее, что особенно важно подчеркнуть, доктринальное непринятие этих прав, которые не имеют конституционной прописки в государствах традиционной либеральной демократии, не может умалить того факта, что именно в сфере этих прав достигнут особый прогресс.

В период раскола международного правозащитного сообщества на межгосударственном уровне возникала и другая интересная ситуация: в сфере международно-правовой политики государства заявляли об одном, а в действительности придерживались другой позиции. Как метко сказал относительно таких ситуаций Р. Арон, «резолюции и решения, принимаемые Генеральной Ассамблеей путем голосования, выражают убеждения или интересы по тому или иному вопросу складывающегося большинства государств. Однако подобные резолюции редко выражают искренние чувства всего международного сообщества» ^{[26, p. 17]}. Кстати говоря, такой подход наносит удар по единству международно-правовой политики, ставил и продолжает ставить под сомнение приоритет международного права как гарантию осуществления прав человека. Это означает формальный характер заверений о приверженности идее утверждения прав человека в современном мире и создает затруднения при реализации взятых на себя международно-правовых обязательств.

Данные затруднения касаются не только различных видений природы прав человека, но и различных условий, способов и направлений их реализации. Исторически западные государства видели условия обеспечения прав человека только на путях развития и укрепления рыночной экономики, а социалистические страны - на пути жесткого государственного регулирования экономики. Невзирая на это, делался вывод о том, что права человека могут быть обеспечены в рамках уже существующей системы. Первые акцент ставили на гражданско-политических правах, а вторые - на социально-экономические. Однако совершенно нельзя умолчать и моменты положительного взаимовлияния доктрин. Как отмечал в свое время, Дж. Монтгомери, социалистически страны повлияли на то, что западные государства обратили внимание на важность социально-экономических прав ^{[27, pp. 69 - 99]}. В период перестройки уже соцстраны признали значимость гражданско-политических прав.

В настоящее время положение о том, что права человека могут осуществляться при любом общественно-политическом и социальном строе, поставлено под вопрос: успех в реализации прав человека мыслится на пути радикальной модернизации национально-правовых систем в направлении либеральной демократизации. Разумеется, принимая обязательства в качестве размытых и расплывчатых формулировок, государства оказываются перед проблемой имплементации достигнутых договоренностей, что невозможно без реальной оценки всех особенных внутренних условий. Поэтому именно при имплементации и возникает феномен толкования с иных позиций.

На толкование с «иных позиций» огромное воздействие оказывает особое специфическое толкование прав человека, да и всех остальных общеправовых понятий в национальном законодательстве. Поэтому для проведения и развития общей позиции требуется сближение национальных законодательств и правовых систем в целом, что наиболее успешно и интенсивно осуществляется именно на региональном уровне. Прогресс в правах человека при таком раскладе может мыслиться на пути более тесного сближения. Если до конца 80-х годов политика международного сотрудничество шло по пути выработки рамочных общих положений, то затем по мере преодоления глобальной конфронтации стало укрепляться направление по конкретизации норм и практического их осуществления с учетом единых стандартов. Единые стандарты свидетельствуют о подлинном приоритете международного права, что является условием эффективности норм международного права прав человека. Они касающиеся способов осуществления и контроля за имплементацией норм и принципов прав человека и тесно связаны с развитием и расширением контрольных механизмов. Это требует привнесения большей согласованности в доктринальные позиции - такова логика прогрессивного развития международного права прав человека.

И еще один немаловажный момент. Необходим коренной пересмотр оснований такого консенсуса. В период биполярного мира компромиссный и поэтому ограниченный консенсус, как и весь миропорядок строился на основе идеи баланса интересов. С высоты сегодняшнего дня данная модель международных отношений сама выступала в качестве источника перманентно возникающей напряженности по причине переменчивости данных интересов. Однако данная идея была развернута в доктринальный тезис, гласящий о том, как это показывает Р. А. Мюллерсон, что для существования общего международного права якобы нет необходимости в духовной и идеологической общности мира: требуется всего лишь наличие интереса. Конечно, общее международное право существовало и в период холодной войны, но оно не было достаточно эффективным.

Эти выводы можно распространить, на наш взгляд, и на международное право прав человека. Оно исходило из всеобщей заботы, которая базировалась на всеобщем интересе, но не на глубоком универсальном идейно-ценностном консенсусе. Выработанные нормы были конкретизацией не общей парадигмы, а компромиссной сближенностью, как мы ранее показали, которая в момент их реализации вновь дезинтегрировалась. Поэтому не случайно в 90-гг. XX века стала активно обсуждать проблема общечеловеческих ценностей, решение которой с распадом биполярного мира казалось близким. Хотя этот оптимизм и не подтвердился дальнейшими событиями усложнения современного мира в направлении многополярности, однако была достигнута, как в отечественной международной политике, так и в западном неолиберализме, идея о том, что именно общечеловеческие ценности как основа консолидации человечества способны создать возможности для укрепления и развития как общего права, так и международного права прав человека.

Сегодня в условиях взаимозависимого мира полностью недопустима идеологизация международных отношений в духе несовместимости идей - особенно в решении вопросов о мире, войне, глобальных вопросах современности. Примером большей толерантности в межгосударственных делах является развитие отношений между США и Китаем, которые остаются оппонентами в сфере защиты прав человека. Однако предполагаемая единая идейно-принципиальная платформа политики международного права в сфере прав человека на деле совершенно не означала полной деидеологизированности. Как отмечается в литературе, «хотя и происходит деидеологизация межгосударственных отношений, однако это не деидеологизировало международные отношения вообще, где действуют разные социальные силы, базирующиеся на разных формах собственности и разных идеологиях» ^{[18, с. 8]}. В международных отношениях участвуют партии, НПО, индивиды, чья идентификация включает идеологические составляющие. По всей видимости, отсутствие не только практического, но и идейного единства между всеми субъектами, имеющими отношение к защите международно признанных прав человека, как приводит к парадоксальной ситуации. Как отмечает E. Posner, государства со всей торжественностью ратифицируют все новые и новые международные инструменты по правам человека, но при этом сами права человека остаются не более, чем методом международного морального критицизма ^[28].

При переходе к модели подлинного консенсуса, распространяющегося на права человека и имеющего их полное осуществление в качестве цели, даже принципиальные различия перестают в области идей работать на усиление конфронтации и напряженности. Следовательно, самый широкий универсальный консенсус не означает полного упразднения идеологического момента. Просто происходит выстраивание нового типа отношений между идеями. Отрицание всяких идеологий, в том числе и государственных (своего рода «национальных идей»), повлекло бы за собой отрицание права на самоопределение. Данное право означает, что в условиях деидеологизации международных отношений в смысле отхода от положения, когда идеологии преобладают над внешней политикой, каждый участник международных и межгосударственных отношений остается со своими идеологиями и ценностями, вправе доказывать преимущества своего выбора, но при этом обязан решать и вопросы своего внутреннего развития и вопросы отношений с другими участниками на основе общечеловеческих ценностей. В противном случае происходит искажение в понимании своих национальных интересов: принятие в качестве руководства идейных положений на основе исключительно своих национальных ценностей в сегодняшнем мире становится препятствием для нормального государственного и мирового развития.

3. Дискуссионный характер понимания достоинства человеческой личности в международном праве прав человека. Международное право прав человека стало возможным как достаточно согласованная совокупность норм и принципов современного международного права благодаря достижению согласия государств относительно того, что права человека исходят из достоинства человеческой личности. В свою очередь международно-правовая идея достоинства человека как одна из величественнейших идей современного международного права стала возможной благодаря согласованию подходов к пониманию достоинства человека со стороны субъектов международного права, прежде всего, государств в процессе неизбежной интернационализации данной проблемы. В результате был создан фундамент международного права прав человека, обеспечивающий одновременно нравственную заостренность современного международного права как такового. Благодаря формированию системы международных инструментов в сфере защиты прав человека философско-правовая идея достоинства человека стала обладать международно-правовыми последствиями: достоинство человека должно защищаться, чему соответствуют обязательства государств по правочеловеческим конвенциям уважать достоинство личности, предоставлять гарантии защиты и развития достоинства.

В силу международно-правового форматирования, достоинство человека как социальное явление приобрело масштабы мировой значимости и обязательности. Ее философско-правовая и морально-правовая обоснованность одновременно предполагает динамику эволюции ее содержания не только на границе различных философских и правовых концепций, но и на границе культур. Однако, согласованность на международном уровне подходов к пониманию достоинства человека, оказывающего самое непосредственное воздействие на обязательства по уважению достоинства как в лице обеспечения права на достоинство, так и посредством соблюдения, уважения и поощрения всех документально международно признанных прав и свобод человека, не означает их полного совпадения, что в принципе невозможно.

Международно-правовая идея достоинства человека (а, в конечном счете, и достоинства других субъектов международного права - государств и народов) - это, скорее всего, конструкция договоренности, которая в функциональном плане должна сближать, а не разъединять подходы, которых придерживаются субъекты международного права, главным образом, государства. Хотя хорошо известно, что в пределах одних и тех же государств существуют разные типы правопонимания, включающие то или иное видение человека, его достоинства и прав. Поэтому есть основания сказать о том, что международно-правовая идея достоинства человека - это интегральная система, обращенная в будущее. К тому же у этой идеи есть некая особенность: если идея прав человека подвергается политизации, то идея достоинства - философизации, в результате чего возникают разногласия по мировоззренческим основаниям ^{[4, pp. 121 - 136; 29, рр. 117 - 137, 138 - 152, 196 - 216, 263 - 279]}.

Человеческое достоинство сегодня рассматривается не только как базовая концепция этики, но и как базовая концепция прав человека ^{[30, p. 25 - 44]}, а также одна из фундаментальных концепций современного международного права ^{[31, p. 157 - 168]}. Вместе с тем нельзя не указать на дискуссионный характер данного понятия. Как отмечает G. Kateb, «бесспорно, международные документы, в которых права человека продекларированы, обращаются к человеческому достоинству как к отстаиваемым правам. Однако ряд мыслителей находит саму идею человеческого достоинства неприемлемой» ^{[32, p. XII]}. Это делается по целому ряду оснований (отсутствие отличительности и уникальности человеческого существа; агрессивное и деструктивное отношение человеческого рода к природе и др.).

В связи с большим объемом критики данной идеи, возникает потребность в ее обосновании и защите. Это связано с тем, что со времени окончания Второй мировой войны человеческое достоинство стало общей ценностью, а фундаментальные международные соглашения о правах человека были подписаны от имени человеческого достоинства и равенства всех людей в их достоинстве. Помимо этого обращение к человеческому достоинству происходит там и тогда, когда люди борются за свои международно признанные права, обоснованием которых как раз и выступает данная идея.

В свое время представитель новогаванской либеральной школы международного права M. MacDougal, а также другие ее представители предложили такую доктринальную конструкцию, как международное право человеческого достоинства ^{[33, p. 376]}. В одной из своих статей, M. MacDougle следующим образом охарактеризовал данное право: международное право человеческого достоинства - это авторитетное измерение международного публичного порядка, в котором ценности как величайший результат оформляются и распространяются более через убеждение, чем принуждение, и который стремится продвигать все ценности, особенно ценность человеческого достоинства, самым широким образом среди всех человеческих существ без дискриминации на основе заслуг ^{[34, p. 987]}.

Заинтересованность мирового сообщества вопросами сохранения и защиты достоинства человеческой личности предполагает разработку фундаментальных теоретических вопросов, к которым относится категориальный статус достоинства, его онтологические, моральные и политико-правовые основания, характер сочетания аксиологических и нормативных элементов, и, наконец, соотношение достоинства и прав человека. Международно-правовая концепция коррелирует конституционно-правовой категории человеческого достоинства, а международное право закрепляет стандарты человеческого достоинства, которые далее подвергаются конституционной и законодательной имплементации.

Несмотря на центральное значение категории достоинства человеческой личности в современном международно-правовом и конституционно-правовом сознании, четкое и однозначное определение содержания понятия «человеческое достоинство» отсутствует. Это предопределяется социокультурными различиями, что и объясняет отсутствие расшифровки данного понятия в международно-правовых актах. Как отмечал в свое время O. Schacter, «мы не даем окончательной эксплицитной дефиниции выражения «достоинство человеческой личности» в международных инструментах (или насколько я знаю) в национальном праве. Его внутренний смысл оставлен для интуитивного понимания, будучи обусловлен по большей мере культурными факторами» ^{[35, p. 848]}. Достаточно симптоматично, что такой видный представитель философии международного права прав человека, как J. Griffin, высказывает сходную идею о неопределенности термина «права человека» ^{[36, p. 14]}.

В чем причина данного положения дел? Это можно объяснить тем, что в современном правовом сознании достоинство человеческой личности воспринимается как основа прав человека. Однако, как отмечает G. Kateb, «немногое говорится о том, чем является человеческое достоинство и почему она имеет значение для провозглашенных прав. Человеческое достоинство представляется как аксиома и по этой причине не требует теоретического обоснования» ^{[32, p. 1]}. Вместе с тем стоящая перед мировым сообществом задача полного и эффективного поощрения, осуществления и защиты прав, особенно в контексте современных «технологических сдвигов», самым настоятельным образом требует теоретического обоснования и раскрытия содержания данного понятия.

Следует, однако, отметить, что наличие согласованного на международном уровне перечня прав человека и их содержания все же позволяет судить о том, что мировое сообщество имеется в виду под достоинством человека. Содержание данной ценности представляет собой комплекс международно признанных качеств человека, составляющих нормативный идеал личности. К свойствам, образующим в своем интегральном единстве достоинство и одновременно выступающим как высокие морально-нравственные требования к человеку, относят - наличие разума, воли, автономии, уважение других людей, признание за ними человеческого достоинства, наличие морального долга в мотивации поведения, соответствие социальному и правовому статусу, складывающемуся из прав и обязанностей. Все это не только признается за человеком, но и предписывается ему в независимости от того, к какой группе он относится. Это означает, что о коллективных правах следует говорить только в контексте достоинства каждой человеческой личности.

Говоря о месте идеи достоинства человека в концепции прав и свобод, следует выделить то обстоятельство, что концепции достоинства, в конечном счете, предопределяют содержание концепции прав человека. Европейские и неевропейские (исламская, китайская, индийская и др.) концепции прав человека содержательно определены тем, а не иным образом во многом потому, что в их основе лежат соответствующие философские доктрины человеческого достоинства.

Исторически в рамках западной концепции прав человека признается, что достоинство человека и его права возникают не из воли государства, а из самого существа человеческой природы, соотносящейся со всей остальной Природой. Таким образом естественно-правовая концепция выстраивалась содержательно как оппозиция искусственному - феодальному порядку общества и более того - государству. И поныне государство не признается источником достоинства человека, но на него возложена обязанность зорко следить за состоянием достоинства человека, самому не покушаться на него и не давать повода для посягательств на достоинство со стороны самих людей, т.е. на ту святыню, которая по своей сути не производна от него.

Равенство в достоинстве (исходная принадлежность к человеческому роду) выступает основанием равенства в правах, даже несмотря на то, что ВДПЧ соединяет равенств в достоинстве и равенство в правах конъюнктивной связью. Хотя на самом деле здесь должна присутствовать связь импликативная. В данных постулатах ст. 1 ВДПЧ прочитывается отсылка к Закону природы, в соответствии с которым люди равны по природе - от рождения и по причине принадлежности к человеческой семье. В такой парадигме родовое достоинство субстанционально: оно есть, потому что оно есть. Вызывает определенное недоумение тот факт, что в Преамбуле Конвенция о защите прав человека и основных свобод (ЕКПЧ), в отличие скажем от другим универсальных и региональных документов, не содержится термин «достоинство человека», как и не предусматривается закрепление права человека на правосубъектность в самом тесте документа. Как представляется, Совет Европы просто не стал прописывать аксиому, которая для западного мира является общепризнанной.

Возможны различные способы обоснования достоинства. В исламской концепции прав человека можно заметить инвариантное ядро всех концепций прав человека - обращение к достоинству человека и его связь с правами. Исламская концепция прав человека критически настроена по отношению к западной концепции достоинства человека и его прав, которая якобы исходит из оппонирования власти. В частности, помимо признания прав человека всеобщими, т.е. используемыми индивидуумом во взаимоотношении с другими людьми, а не только с властью, признается, что в «достоинство человека в исламском понимании является самоценным, и человек имеет право на защиту своего достоинство во взаимоотношениях со всеми, а не только с властью» ^{[37, c. 9]}. Исламская концепция, соглашаясь с западной в том, что права человека не устанавливаются законом, расходится в своем понимании источника прав, полагая, что источником является не общественное сознание, а воля Аллаха. Без ответа не остается и западная концепция, дискутирующая с исламской концепций ^{[38, p. 303 - 316]}.

Вместе с тем нельзя полностью согласиться с тем, что в западной концепции человеческое достоинство затрагивает отношения «личность - государство». Это было характерно для генезиса западной концепции. Формулировки ВДПЧ, в которых несмотря на согласование разных подходов к правам человека, все же доминирует западная концепция, прямо указывают на необходимость уважительного отношения между людьми в контексте обоюдного признания достоинства. Помимо этого существующая в западной концепции корреляция между достоинством и правами человека и необходимостью их уважения самими же людьми также позволяет снять определенную напряженность между ней и концепциями, которые развиваются на идейно-духовной основе традиционных религий - например, православия. Другое дело, что практика не всегда совпадает с полным объемом той же западной концепции: это выражается в тенденции обособления прав человека от его достоинства, а также акцентирования исключительно природного - родового человеческого достоинства - при забвении благоприобретаемого личностного достоинства.

В этом контексте весьма убедительными выглядят положения православной концепции прав человека, в соответствии с которой права человека имеют основанием ценность личности и должны быть направлены на реализацию ее достоинства, которое во многом приобретаемо активными усилиями (в том числе нравственного совершенствованием) ^[39]. Отсюда следует, что, во-первых, права человека нельзя изымать из контекста других ценностей, а, во-вторых, что права человека - способ совершенствования человека. Иными словами, достоинство не только мотив оправдания и обоснования прав человека, но и их цель. С методологической точки зрения это можно аргументировать тем, что достоинство - интегральная гуманистическая идея прав и свобод.

4. Международно-правовой институт разрешения споров о толковании правочеловеческих конвенций. К одному из важнейших достижений международного сотрудничества в сфере защиты прав человека следует отнести формирование института разрешения споров о толковании международных норм, закрепляющих международные права человека и означающих их международно-правовую защищенность. Данный институт является результатом укрепления господства права в международном взаимодействии. Как точно подчеркивает Р. А. Каламкарян, «эффективность мирового порядка в условиях господства права обусловлена возможностью урегулирования любых споров…» ^{[40, с. 92 - 93]}. Представляется, что неурегулированность споров о толковании норм правочеловеческих конвенций приводит к усугублению доктринальных коллизий. Толкование как необходимый элемент реализации международных норм как таковых принимает во внимание не только содержание, но и на цель норм. Толкование всецело служит уяснению цели последних. Ст. 31 Венской конвенции о праве международных договоров 1969 года предусматривает учет цели при толковании договора («в свете объекта и цели договора»). Нормы международного права прав человека нацелены на утверждение прав человека в современном мире и являются во многом нормами-целями, обладая помимо этого и регулятивной направленностью, которая имеет особенное содержание.

Мировое сообщество накопило значительный опыт в выработке международных норм прав человека, которые оказались способными быть воспринятыми национально-правовыми доктринами и правовыми системами, будучи выработанными, разумеется, не без воздействия последних. Отличие международно-правовых актов в области прав человека заключается в том, что они не содержат исчерпывающих определений, хотя и отличаются четкостью формулировок. Отсюда реализация их нормативных предписаний, выступающих в качестве обязательств государств, при трансформации в национальное право требует толкования. Толкование необходимо и при осуществлении международного сотрудничества в области прав человека. В первом и втором случае толкование следует понимать не в качестве доктринального видения природы прав человека, а в качестве толкования нормативных положений, содержащихся в международных соглашениях. Но с другой стороны, все акты толкования осуществляются в пределах доктрины прав человека того или иного государства, но с учетом их универсального понимания.

Национальные государства как участники международных соглашений в той или иной степени связаны своеобразием конституционного развития, собственным пониманием прав и свобод, спецификой их формулировок. Особенно это касается государств с солидным опытом конституционного развития. Поэтому если сами нормы конвенций по правам человека формируются в процессе борьбы и сотрудничества, то при применении данных положений обнаруживаются разночтения, что является вполне объяснимым явлением. Данные разночтения следует понимать в качестве особенностей в толковании единых текстов и вполне относимы к суверенному праву государств. Степень разночтений и расхождений может быть различна. Региональные расхождения выразились и в период становления европейского права прав человека. Однако магистральным стал путь от значительных расхождений к расхождениям незначительным. По мнению Д. Мойвиссена, толкование прав должно постоянно учитывать направление развития в данном обществе и за его пределами и что эти права не имеют единообразного, т. е. раз и навсегда данного значения ^[41]. Толкование прав теснейшим образом связано с толкованием конвенционных положений.

Безусловно, пока существуют суверенные государства, осуществление прав и свобод в каждом случае в той или иной национальной правовой системе имеет свою специфическую форму. Как в свое время было замечено Р. Куликовым, «поскольку концепции демократии, свобод и прав человека в государствах разных систем разноречивы, толкование и применение одних и тех же международных норм и стандартов дает разные результаты» ^{[42, с. 91]}. Предвидя это, международное сообщество выработало, например, единые правила толкования такой наиболее деликатной и тонкой проблемы, как ограничение прав человека (Сиракузские принципы толкования ограничений и отступлений от положений Международного пакта о гражданских и политических правах, 1984 г.). Однако в современных условиях все более настоятельно дает о себе знать потребность в более гармонизированных толкованиях, которые выходили бы за рамки национального толкования международных актов в области прав человека.

При рассмотрении института токования в современном международном праве, в международно-правовой литературе показывается, что национальные суды при применении норм международных конвенций исходят из их ограничительного толкования, ибо противное затронуло бы государственный суверенитет в направлении его ограничения. «В результате международные нормы приобретают неодинаковое содержание в разных правовых системах. Особо ощутимо все это, кода речь заходит о нормах относительно прав человека или о положениях конвенций, унифицирующих частное право» ^{[43, с. 96 - 97]}.

Следует принимать во внимание и процесс развития прав человека, который сказывается на их содержании, что оказывает влияние на толкование конвенционных положений. В частности, по-новому приходится задумываться над их содержанием в силу выстраивания взаимоотношений между различными поколениями прав человека. Развитие прав человека предполагает и развитие их толкования при сохранении главного каркаса в их содержании. Таким образом, релятивизм в содержании связан с релятивизмом в их толковании, которое может самых различных видов, начиная от легального, аутентичного и заканчивая доктринальным и личностным.

На толкование содержания норм, представляющих собой обязательства государств, как мы уже ранее отмечали, огромное влияние оказывает национально-правовое правопонимание (доктрина) прав человека. В отечественной доктрине международного права существует позиция, в соответствии с которой те или иные формулировки международных конвенций могут быть истолкованы различным образом, однако все дело в самой природе соответствующих норм. «Структура правоотношений, складывающихся в процессе их применения, зависит именно от объективной природы данных норм, а не от того, как они сформулированы» ^{[44, с. 228]}. Из истории политики международного права в области прав человека второй половины XX века хорошо известно, что различные государства по-разному воспринимали положения о правах человека, содержащиеся в тех или иных конвенциях. Западные государства воспринимали их как пожелания, социалистические - в качестве имеющих обязательную юридическую силу при одновременном осознании того факта, что их внутреннее законодательство намного превосходит объем гарантируемых прав.

При разработке международно-правовых норм учитывалась и учитывается практика национальных государств и их конституционные доктрины. С изменением практики возникают и иные интерпретации, чем прежде. Например, в Пакте о гражданских и политических правах 1966 г. зафиксировано, что «никто не может быть произвольно лишен жизни». В пределах социалистической доктрины, предполагалось, что термин «произвольно» должен свидетельствовать о том, что это право не является «абсолютным» (поскольку в СССР, как и в США, существовала смертная казнь). Термин «произвольно» понимался в смысле «незаконно», «необоснованно», «несправедливо».

Отсутствие конкретизации в тексте самого Пакта может быть воспринято как недостаток, открывающий дорогу произвольным интерпретациям. Однако если при имплементации осуществляется интерпретация, то она имеет строго доктринальный характер. Отсутствие конкретизации, с другой стороны, предполагает автономию субъектов международно-правовой политики и режим демократии в международных отношениях. «Зафиксированные в актах международного права положения о правах человека представляют собой общедемократические требования и выступают в качестве своего рода рекомендаций государствам по этим общедемократическим принципам» ^{[45, с. 56]}. Однако отсутствие конкретизаций оформлено в определенные пределы. Так, ст. ст. 25, 24, 5 Пакта о экономических, социальных и культурных правах содержат запреты на толкования - «ничто не должно толковаться как…». Та же конструкция имеет место и в Пакте о гражданских и политических правах (ст. 47, 5). Нормы конвенций по пресечению и предупреждению преступлений против прав человека, затрагивающих интересы всего международного сообщества, будучи императивными, носят запретительный характер и не допускают разночтений.

Действительно, ряд международных норм имеет рекомендательный характер, но данные рекомендации ввиду их настойчивости практически стали обязывающими. В случае Пактов 1966 г. нормы-рекомендации вполне обладают обязательной юридической силой, но в обоих случаях исходным остается принцип государственного суверенитета. В лице международных соглашениях государства объявляют о самоограничении государственной власти конституционными принципами, что становится достоянием всего мирового сообщества. Помимо этого государства принимают на себя обязательства, которые подлежат толкованию. Вряд ли возможно выполнение, применение обязательств вне процедуры толкования. Это подтверждает общеправовую закономерность: для того, чтобы применять нормы, их надо истолковать. Тем не менее, имеет место случай, когда те или иные универсальные права не только излагаются в универсальных и региональных документах, но и трактуются в них. По сути, мы имеем дело с аутентичным толкованием. Так, в ст. 5 Европейской социальной хартии право на организацию трактуется и формулируется следующим образом: законодательство не должно препятствовать как рабочим, так и предпринимателям в формировании местных, национальных или международных организаций, ставящих целью защиту их экономических и социальных интересов.

Для осуществления прав человека неприемлема схема, достаточно прочно укоренившаяся в международной практике, когда диаметрально противоположные шаги делаются со ссылкой на нормы международного права. Такой конфликт интерпретаций здесь не приемлем. Если имеет место диаметральное расхождение национально-правовой доктрины с международно-правовыми нормами, то в этом случае государство просто не принимает участия в соглашениях, их содержащих, либо сопровождает свое участие целым рядом существенных оговорок, как это произошло при принятии Конвенции о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин, имеющей самое значительное число оговорок, которые по существу умаляют смысл ее положений. Поэтому совершенно правильно указывается на то, что «участники международных отношений не могут, как правило, пойти на согласование и принятие таких норм, которые бы противоречили их конституциям и другим основополагающим законодательным актам, закрепляющим принципы их экономического и политического строя, права и свободы граждан» ^{[45, c. 417]}.

Если обратиться к международному законодательству в области прав человека, то можно увидеть, что конвенции, касающиеся прав человека, предусматривают порядок разрешения возможности споров между государствами-участниками по поводу толкования тех или иных положений. Таким образом, принятие международных документов как следствие достигнутого единства позиций не означает простого воспроизведения данных позиций. В процессе реализации нормативных положений естественным образом возникают разногласия по вопросам толкования. Без оптимального разрешения этих вопросов продолжение международного сотрудничества просто немыслимо. Если обратиться к ст. IХ Конвенции о предупреждении преступления геноцида, то в ней устанавливается следующее право: «Споры между Договаривающимися сторонами по вопросам толкования, применения или выполнения настоящей Конвенции, включая споры относительно ответственности того или иного государства за совершение геноцида или одного из перечисленных в ст. III деяний, предаются на рассмотрение Международного Суда по требованию любой из сторон в споре». Передача споров в Международный Суд также предусматривается и ст. ХII этой же конвенции. Передача предоставляется по просьбе государств-участников, являющихся сторонами в споре. СССР сделал оговорку о том, «что для передачи того или иного спора на разрешение Международного суда необходимо в каждом отдельном случае согласие всех спорящих сторон».

Далее, в ст. 22 Международной конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации сказано, что «любой спор между двумя или несколькими государствами-участниками относительно толкования или применения настоящей конвенции, который не разрешен путем переговоров или процедур, специально предусмотренных в настоящей конвенции, передается по требованию любой из сторон в этом споре, на рассмотрение Международного Суда, если стороны не договорились об ином способе урегулирования». Как и в первом случае СССР сделал оговорку о необходимости согласия всех сторон. Ст. IХ Конвенции о политических правах женщин, 1952 г., также предусматривает передачу не разрешенного в порядке переговоров спора в Международный Суд. В п. 1 ст. 29 Конвенции о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин, 1975 г., также предусматривает передачу спора относительно толкования и применения в Международный Суд ООН. В соответствии с п. 1 ст. 29 допускается возможность оговорки о не связанности обязательством по ст. 29 (п. 1). Статья IV Протокола, касающегося статуса беженцев, 1966 г., предусматривает передачу по инициативе любой из сторон неразрешенного спора в Международный Суд ООН.

Как правильно отмечается в одной широко известной коллективной монографии по правам человека - помимо вопросов создания Международного Уголовного Суда, необходимо осуществлять усилия, направленные на активизацию деятельности Международного суда ООН в отношении соблюдения относящихся к правам человека международных норм и принципов. В настоящее время, например, совершенно недостаточно используется право Международного суда выносить консультативные заключения по различным юридическим вопросам. Но «такая компетенция Суда должна быть использована в особенности в связи с многочисленными оговорами, которые за последнее время делают многие государства при ратификации различных договоров по правам человека. Такие оговорки иногда бывают несовместимы с объектом и целью того или иного договора, и соответствующие консультативные заключения Международного суда об их юридической силе способствовали бы универсальному применению международных договоров по правам человека. Их толкование и применение также могло бы быть предметом консультативных заключений Международного суда ООН» ^{[46, c. 417]}.

У Международного Суда имеются все возможности реагировать на нарушения и высказывать свою позицию. Как следует из Консультативного заключения от 21 июня 1971 на запрос Совет Безопасности ООН о том, «каковы юридические последствия для государств, вытекающие из продолжающегося присутствия Южной Африки в Намибии, в нарушении резолюции 276 (1970) Совета Безопасности?», Суд установил следующее. Государства-участники ООН должны воздержаться от поддержания отношений с правительством Южной Африки. «Бесспорно, что официальная политика Правительства Южной Африки в Намибии направлена на полное физической разделение рас и этнических групп. Это влечет различия, ограничения, выдворения, основанные на критериях расы, цвета кожи, происхождения, национальной или этнической принадлежности и представляет собой отрицание фундаментальных прав человека» ^{[47, c. 59]}. Помимо универсального института толкования существует и региональный. Так, толкование Африканской Хартии осуществляет Африканская Комиссия по правам человека и народов по просьбе государств или организаций, признаваемых ОАЕ (ныне - АС). Порядок толкования и применения предусмотрен и Американской (Межамериканской) конвенцией 1978 года (Ч. 1. ст. 27 - 31).

Особый интерес вызывает порядок толкования Европейским судом по правам человека Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод. В соответствии со ст. 32, в введении «Суда находятся все вопросы, касающиеся толкования и применения положений Конвенции и Протоколов к ней, которые могут быть переданы ему в случаях, предусмотренных статьей 33, 34 и 47». В соответствии со ст. 47, по просьбе Комитета министров Совета Европы Суд может давать консультативные заключения по правовым вопросам, касающимся толкования Конвенции и Протоколов к ней. Как замечает Н. В. Варламова, сложившаяся практика толкования и применения со стороны Европейского Суда по правам человека Европейской конвенции характеризуется тем, что «из ее текста были выведены многие права, непосредственно в нем не выраженные…» ^{[48, с. 59]}. В итоге толкование становится не только способом для эффективной реализации Европейской конвенции как инструмента защиты прав человека, но и способом развития прав человека и усилением их гарантий.

5. Современные проблемы доктринального конвенционализма. В современный период развития политики международного права в сфере прав человека обнаружился новый особый круг проблем. Оказалось, что между единой доктринальной основой международно-правового сотрудничества в области прав человека, равно как и основой политики международного права как таковой, прописанной в Уставе ООН, и конкретными доктринами субъектов международной правовой политики в области прав человека нет надлежащего согласования. Это придает абстрактность провозглашенной универсальности прав человека. Данное обстоятельство также свидетельствует о том, что универсальный консенсус не может быть раз и навсегда данным: на каждом историческом этапе необходим поиск новой общедемократической модели универсального консенсуса как разрешения конфликта доктрин. В этом плане образуется большое пространство работы по сближению региональных доктрин на основе доктрины, изложенной в универсальных актах. Данная проблема возникла не сейчас, а в условиях формирования права прав человека в биполярной международной системе.

Особенность проблемы формирования нового очертания универсального консенсуса заключается в том, что увеличивается количество участников соответствующего международного-правового сотрудничества, увеличивается количество вновь признаваемых прав, происходят изменения социальных, культурных и правовых условий их осуществления и, соответственно, происходит расширение доктринального поля, наполнение его новыми противоречиями и возникновением беспрецедентных задач по согласованию трудно согласуемых позиций. Поэтому следует иметь ввиду то, что должен произойти не только пересмотр консенсуса, но и его существенное расширение, основанное на предельных основах, к которым относятся общечеловеческие ценности. Достижение консенсуса невозможно до отыскания общего ценностного консенсуса, охватывающего сферу религиозных и моральных принципов, и являющегося одновременно обоснованием принципов прав человека.

Поиски универсального консенсуса должны вестись одновременно с поисками последнего как базиса доктринального конвенционализма. При этом логика отбрасывания уже достигнутого консенсуса является опасной. Методологически более верен шаг по преобразованию имеющегося, пусть и недостаточного консенсуса. Цель международного сообщества заключается не только в том, чтобы перейти к новой модели универсального консенсуса на базе достигнутых региональных консенсусов, но и в том, чтобы осуществить этот шаг на основе поддержания, укрепления и совершенствования уже достигнутого консенсуса.

Сегодня раздаются призывы к полному пересмотру точки зрения на права человека, исходящие, например, от движения за женские права. Согласно позиции IWLD - международной организации, ставящей своей целью укрепление прав женщин во всем мире, - необходимо достижение нового концептуального и стратегического консенсуса, который должен включать в себя гендерный аспект фундаментальных прав человека. Имеющийся же консенсус признается явно недостаточным. Документы Венской конференции в оценке экспертов данной организации не стали поворотным пунктом в достижении нового консенсуса, не расширили концептуально права человека, не изменили коренным образом взгляд на права человека. Изменение консенсуса - дело будущего, ибо то, что «женщины ставят под сомнение доминирующие нормы и практику, не означает автоматического перехода к новому консенсусу по правам человека, который включал бы в себя неотъемлемый гендерный компонент» ^{[49, с. 9]}.

Действительно, не все из уже достигнутого ограниченного консенсуса может быть воспринято в новый - многоаспектный - консенсус даже в преобразованном виде. Поэтому полный и всесторонний критический просмотр доставшегося в наследство от прошлой эпохи универсального консенсуса вполне необходим так же, как и отказ от отживших доктрин и от методологической формы прежнего консенсуса, сконцентрированного вокруг размытых положений.

С учетом сказанного возникают методологические проблемы структурно-содержательной организации нового консенсуса, вопросы его идейных, ценностных оснований и условий. Ясно, что одной неолиберальной «твердой» веры в человека и общность интересов недостаточно, необходимо техническое выстраивание сложного консенсуально ориентированного доктринального поля, которое включало бы в качестве элементов - совпадение, единство подходов; близость, сходство позиций и, наконец, - разногласия, являющиеся пространством необходимых дискуссий по тем или иным вопросам международного сотрудничества. Консенсус должен предполагать и включать различия, которые связаны с общим инвариантным ядром, выработать который достаточно трудно.

Предстоящий консенсус должен отвечать не только интересам участников международно-правовой политики, но и объективным интересам и потребностям развития самих прав человека как универсального явления, которое нуждается не в униформизме, а в разнообразии, основанном на единстве. Для подкрепления данных выводов хочется сослаться на следующие положения: «Полное единообразие человечества не только невозможно, но и было бы просто ужасно. Однако определенное духовное и идеологическое единство, основанное на признании общечеловеческих ценностей, необходимо в том числе и для совершенствования и удовлетворительного функционирования международного права» ^{[8, c. 10]}. Поэтому, как нам видится, борьба за новый консенсус есть не столько борьба за то, чтобы рухнули культурные и политико-правовые перегородки, а борьба за то, чтобы они превратились в пространство диалога. Права человека имеют перспективы воплощения в реальные общественные отношения только в том случае, если они будут совпадать с общечеловеческими приоритетами, а не противоречить им. Приоритетом сегодня выступает не просто выживание человечества, а выживание на путях развития и прогресса, а прогресс не мыслим вне и без эффективного осуществления прав человека.

Стоит задаться вопросом о том, а возможен ли принципиальный содержательный консенсус относительно демократических прав и свобод человека? Возможна ли выработка единой позиции по всем ключевым элементам? Каковы условия подобного сближения? Как мы уже отмечали, универсальная доктрина может быть только консенсуальной, т. е. не вызывать принципиальных возражений. Данная доктрина должна быть не столько некоторым дополнительным доктринальным горизонтом, совершенно не обладающим никакой обязательной силой, а напротив, определять поведение государств и их союзов, международных организаций, личностей в форватере политики международного права, направленной на подержание и сохранение прав человека как предмета общечеловеческой заинтересованности при помощи средств и инструментов международного права.