Объект преступления в современной уголовно-правовой науке: традиции и новации

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Объект преступления в современной уголовно-правовой науке: традиции и новации

Еще несколько лет тому назад в науке уголовного права господствовало определение объекта преступления как общественных отношений, охраняемых уголовным законом от преступных посягательств. Аналогичный вывод можно встретить и в многочисленных изданиях последних лет [1]. В тоже время в современной уголовно-правовой доктрине активно формируется позиция, подвергающая такой взгляд на объект преступления интенсивной критике.

Так, по мнению С.Б. Гавриша, концепция объекта как общественных отношений является искусственной конструкцией с ярко выраженным идеологическим подходом. «С позиции теории объекта как общественных отношений получается, - пишет С.Б. Гавриш, - что уголовное право охраняет не материальные ценности и блага, жизнь, здоровье, окружающую среду и т.д., а наоборот, некую форму их проявления, те или иные связи между субъектами отношений, тогда как в действительности таким охраняемым объектом является «правое благо» как определенная ценность» [2, с. 64-65].

В.М. Трубников, не отказываясь, по сути, от понимания объекта как общественных отношений, предлагает назвать их «социальной оболочкой» и представить в виде первичного объекта преступных посягательств, а реальные объекты - в виде вторичных объектов, которые находятся внутри социальной оболочки [3, с. 81-87].

В.А. Туляков приходит к выводу о необходимости признания объектом преступления конкретных физических лиц или их социальных общностей, а предметом преступления - социальные блага, которые принадлежат этим лицам [4, с. 237]. С этой позицией, хотя и с определенными оговорками, согласен и В.П. Емельянов: «Это в целом правильное представление об объекте преступления требует некоторых уточнений, поскольку не каждое преступление посягает непосредственно на чело-века. Оно может причинить ему вред и опосредовано, путем воздействия на условия его жизни и окружающую среду. Совершая преступление, виновный непосредственно посягает не только на людей, но и на те или иные разновидности, аспекты, проявления жизни, деятельности человека, коллективов, общества, их безопасность, условия существования и функционирования, иначе говоря, на конкретные сферы жизнедеятельности людей, которые охраняются уголовным законом и которые выступают как непосредственные объекты преступлений, как реальные явления действительности [5, с. 7-11].

Аналогичная тенденция, связанная с ревизией традиционной концепции объекта преступления, наблюдается и в уголовно-правовой теории других стран постсоветского пространства. Здесь одним из первых, кто выступил против понимания объекта преступления как общественных отношений, был А.В. Наумов. По его мнению, эта теория в некоторых случаях (особенно что касается преступлений против личности) «не срабатывает», поскольку марксистское понимание человека «как совокупности общественных отношений» умаляет «абсолютную ценность человека как биологического существа, жизни как биологического явления вообще», что, в конце концов, превращает человека из самостоятельной абсолютной ценности в носителя общественных отношений. Определяя содержание объекта преступления А.В. Наумов возвращается к теории правового блага, которая была создана еще в конце XIX столетия в рамках классической и социологической школ уголовного права и предлагала признать объектом преступления «те блага (интересы), на которые посягает преступное деяние и которые охраняются уголовным законом» [6, с. 147, 149]. Еще более категоричен в этом вопросе А.Н. Игнатов, который в отличие от А.Н. Наумова, только поставившего под сомнение универсальность традиционной концепции объекта, считает, что сегодня, когда отпала необходимость придерживаться господствующей марксисткой терминологии, а для обоснования позиции недостаточно ссылок на «руководящие источники», устоявшееся в советской уголовно-правовой литературе использование для определения объекта преступления социолого-философской категории «общественные отношения» является нецелесообразным. Если в свое время и считалось, что не могут рассматриваться как объект преступления люди, орудия, способы производства и иные материальные блага (поскольку К. Маркс указывал, что «преступное содержание деяния заключается не в посягательстве на лес, как нечто материальное, а в посягательстве на его нерв - на право собственности»), то сегодня этот аргумент убедительным не выглядит. Поэтому логичнее использовать нейтральное понятие «правовое благо», позволяющее характеризировать «вещественную, предметную и материальную природу» объекта преступления [7, с. 103-104].

Позицию А.Н. Игнатова полностью разделяет и С. Расторопов. «Как представляется, - указывает автор, - сформировавшийся в недрах со - ветской школы науки уголовного права взгляд на проблему объекта преступления не совсем пригоден для удовлетворения современных социальных потребностей, так как сложился в отрыве от реальной жизни. Есть все основания утверждать, что традиционное понимание объекта преступления основано на абстрактных уморозительных идеологических постулатах, искусственно внедренных в нашу действительность, а потому нуждается в переосмыслении.

Интерес представляет, прежде всего, концепция «объект - правовое благо как определенная ценность» [8, с. 40].

На фоне довольно жесткой критики традиционной трактовки объекта преступления и возрастающего количества предложений о необходимости возврата к теории объекта как правового блага, в постсоветской уголовно-правовой доктрине, естественно, не могла не появиться точка зрения, сводящая понятие объекта преступления к человеку. Эта позиция нашла отражение в монографическом исследовании Г.П. Новоселова, который приходит к выводу о том, что объектом каждого преступления являются люди - индивиды, их малые или большие группы (объединения), а также общество в целом, а материальные или нематериальные ценности, по поводу которых складываются отношения между этими лицами и которые А.В. Наумов, А.Н. Игнатов, С. Расторопов идр. называют правовыми благами, являются предметом преступления [9, с. 53-64].

Попытку систематизировать аргументы оппонентов теории объекта как общественных отношений в украинской уголовно-правовой литературе предпринял Е.В. Фесенко. Так или иначе, они сводятся к следующим положениям:

1) объектом преступления, с учетом характера и содержания общественных отношений, в итоге признавалась по сути политическая категория: преступный результат оценивался, прежде всего, сквозь призму господствующих отношений, с оглядкой на социальный, политический вред обществу и его институтам;

2) абстрактность и расплывчатость понятия «общественные отношения»;

3) учение об общественных отношениях как объекте преступления содержит положения, разрешаемые приверженцами этой теории крайне противоречиво. В частности, отсутствует единство мнений относительно структуры общественных отношений;

4) концепция определения объекта как общественных отношений не совсем соответствует современным взглядам относительно оценки социальных ценностей, которые берет под охрану уголовный закон. Существенным ее недостатком является определенное преувеличение значения категории «публичного» по отношению к категории «частного» в сфере социальной жизни. В связи с этим человек с его потребностями, интересами, правами отходил на второй план [10, с. 42-47].

Сам Е.В. Фесенко приходит к выводу, что объект преступления можно определить как ценности, охраняемые уголовным законом, против которых направлено преступное деяние и которым оно может причинить или причиняет вред. Ценности, по его мнению, - это разнообразные объекты материального мира, в частности, и сам человек, которые имеют существенное позитивное значение для отдельных лиц, социальных групп и общества в целом. Поэтому они охраняются нормами различных отраслей права, а наиболее важные из них берет под охрану уголовное законодательство [10, с. 51].

Позицию «объект преступления - социальные ценности» разделяет и целый ряд других украинских ученых, в частности, П.П. Андрушко [11; 12], В.Т. Дзюба [l3], С.Я. Лиховая [14].

Предпримем попытку анализа предлагаемых в уголовно-правовой литературе новелл, касающихся учения об объекте преступления.

Прежде всего, хотелось бы полностью разделить сетования сторонников «новых» подходов к определению понятия объекта преступления, касающихся незаслуженного забвения как собственного исторического опыта, так и опыта других стран. Так, например, С. Расторопов отмечает следующее: «Объектом преступления в дореволюционной России признавался отдельно взятый человек или какое-то множество лиц, представляющих собой в любом цивилизованном обществе наивысшую ценность. Наряду с этим существовала теория объекта преступного деяния как правового блага, согласно которой объектом уголовно-правовой охраны назывались жизнь, здоровье, собственность и другие ценности. В западноевропейской науке уголовного права, кроме всего прочего, объектом преступления назывались также субъективные права лица, уголовно-правовые нормы в их реальном существовании, защищаемые правовыми нормами жизненные интересы и другие подобные явления. Однако все вышеуказанные концепции объекта преступления не стали в период существования советского государства предметом пристального внимания со стороны отечественных ученых, а были отвергнуты как буржуазные и реакционные» [8, с. 38].

Абсолютно справедливое замечание - одно непонятно: почему же тогда все достижения советской уголовно-правовой науки в анализируемом вопросе, затраченные ею усилия по исследованию феномена общественных отношений и их результаты отвергаются сегодня с необыкновенной легкостью?

Фундаментальные работы, посвященные объекту преступления, признаются насквозь заидеологизированными, а их авторы объявляются пленниками «длительное время внедрявшихся в юридическую науку априорных и абстрактных штампов и шаблонов» [15, с. 5]. Действительно, официальная идеология требовала в первую очередь обеспечения всеми способами безопасности нового социального порядка и рассмотрения любого уголовно-правового конфликта прежде всего и главным образом с классовых позиций. Поэтому ни одна работа по праву, в том числе и уголовному, не могла обойтись без ссылок на «первоисточники» и руководящие партийные документы. Однако утверждение о том, что, например, Б.С. Никифоров, Н.И. Коржанский, В.К. Глистин, В.Я. Та - ций и др., всерьез искали обоснования собственных взглядов на объект преступления в решениях очередного съезда партии, постановлениях пленумов ЦК или трудах классиков марксизма-ленинизма, с нашей точки зрения, мягко говоря, наивно. Наличием, пусть даже и большого количества, идеологических нюансов содержание их трудов явно не исчерпывалось. Так, например, вряд ли заслуживает сегодня поддержки тезис Н.И. Коржанского о том, что в «общественных отношениях закрепляются и реализуются прежде всего интересы господствующих классов» [16, с. 113]. В то же время трактовка объекта преступления как обеспечиваемого обществом соответствующего его интересам поведения или состояния субъектов общественных отношений [16, с. 117], как представляется, актуальности не утратила.

В любую историческую эпоху магистральное направление развития уголовного права определяет некая доминирующая идея, своего рода «фишка», рожденная на определенном этапе развития общества. Так «фишкой» советского периода была идея примата общественного над частным, первоочередной защиты государственных интересов. Этой идее был подчинен и законотворческий процесс. Эпоха независимости породила новую «фишку» - идею о необходимости приведения отечественного уголовного законодательства в соответствие с европейскими стандартами. Где они изложены и как выглядят пока неясно. Но очевидно другое - во главе угла должен находиться человек. Законодатель подхватывает эту идею и начинается интенсивная ломка «старой» и, конечно, «реакционной» нормативной базы. Конституции новых независимых государств провозглашают человека, его жизнь и здоровье, честь и достоинство, неприкосновенность и безопасность наивысшей социальной ценностью (ст. 3 Конституции Украины), а УК некоторых республик (например, Российской Федерации, Республики Армения), следуя европейским «стандартам», перемещают преступления против жизни и здоровья личности на первое место в системе Особенной части. Но революции, к сожалению, не произошло. Более того, оказывается, что обеспечить надлежащую защиту наивысшей социальной ценности абсолютно невозможно в условиях, когда слабы и недееспособны государственные институции. Кроме того, выясняется, что та же Европа придерживается и других «стандартов». Так, например, УК Бельгии предусматривает ответственность за преступления против жизни только в восьмом разделе, а УК ФРГ - в шестнадцатом. Однако страсти не утихают. Пресловутый антропологический подход набирает обороты, вытесняя из отечественной уголовно-правовой доктрины малейшие этатистские проявления.

Хотелось бы обратить внимание еще на один аспект, связанный с идеей приведения национального уголовного законодательства в соответствие с европейскими «стандартами». Здесь уместно будет привести наименования некоторых разделов Особенной части УК европейских государств. Так, например, раздел II УК Швейцарии предусматривает ответственность за преступные деяния против имущества, раздел IX - за преступления против общественного транспорта, раздел XIII - за преступления против обороны страны, а раздел XVIII - за преступные деяния против служебных обязанностей.

Раздел VIII УК Австрии объявляет наказуемыми преступные деяния против покоя умерших, раздел XII - деяния против достоверности документов, а раздел XVII - деяния против вооруженных сил. Не хочется думать, что Особенная часть УК Украины когда-нибудь будет приведена в соответствии с такими «стандартами».

Как уже отмечалось, приведенные выше «новые» подходы в определении объекта преступления давно и хорошо известны, в том числе и отечественной школе уголовного права. Поэтому фактически в каждой современной работе, посвященной объекту преступления, авторы так или иначе в обоснование своей позиции приводят взгляды Н.С. Таганцева, А.Ф. Кистяковского, Л.С. Белогриц-Котляревского и других представителей уголовно-правовой науки досоветского периода. Однако, как представляется, исследование проблемы объекта в исторической ретроспективе зачастую носит, во-первых, довольно фрагментарный, а во-вторых, - односторонний характер, поскольку те или иные выдержки из работ классиков используются в нужном для автора направлении.

Так, например, С.Б. Гавриш, пришедший к формуле «объект - правовое благо» [17, с. 72], аргументирует свой вывод следующими ссылками: «Н.С. Таганцев писал: «Определяя преступное деяние как посягательство на норму в ее реальном бытии или как деяние, посягающее на отраженный нормою юридический интерес, мы тем самым устанавливаем и понятие об объекте преступного посягательства. Л.С. Белогриц - Котляревский отмечал, что «преступление есть прежде всего нарушение закона или, говоря точнее, правовой нормы, регулирующей отношения людей друг к другу или к юридическим установлениям, совокупность которых образует правопорядок. Но преступление, нарушая нормы, т.е. абстрактные запреты или веления закона, вместе с тем необходимо разрушает те реальные блага или интересы, для которых эти нормы существуют.

…Таким образом, объектом преступления с формальной стороны является норма, а с материальной - те жизненные интересы или блага, которые этими нормами охраняются» [17, с. 11].

В.П. Емельянову, утверждающему, что объектом преступления является не что иное, как охраняемые уголовным законом конкретные сферы жизнедеятельности людей [18, с. 67], ближе высказывание А.Ф. Кистяковского: «Объектом преступления может быть, вообще говоря, только человек со всеми правами, учреждениями, которые им как существом общественным создаются. Посему кроме жизни, здоровья, свободы, чести, как более или менее основных объектов преступления, так сказать, созданных самою природою, таковыми являются также вещи, животные, даже известный строй мыслей» [18, с. 66-67].

В этой связи, как представляется, будет вполне обоснованным изложение позиций цитируемых авторов в более пространной редакции.

Н.С. Таганцев в работе «О преступлениях против жизни по русскому праву» так определяет понятие объекта: «Предмет или объект преступления вообще составляют известные юридические отношения, охраняемые государством и угрожаемые или нарушаемые действием виновного; в данном случае подобным отношением является неприкосновенность жизни членов общества» [19, с. 17]. Весьма показателен в интересующем нас аспекте критерий, который предлагает автор для разграничения убийства и самоубийства: «Так как преступление есть нарушение или посягательство на юридические отношения, то о нем и может возникнуть вопрос только там, где существуют эти правоотношения, поэтому, признавая, что объектом убийства является жизнь человеческая, мы тем не менее не можем с юридической точки зрения распространять понятие убийства на самоубийство, потому как к самому себе человек не состоит в каких-либо правоотношениях, которые бы он мог нарушить своим действием» [19, с. 18]. Справедливости ради отметим и такой тезис Н.С. Таганцева: «Так как в обществе под охраною правового порядка может находиться только человек с его благами и правами…» [19, с. 17]. Однако, это только первая часть тезиса, а заканчивается фраза так: «…то, следовательно, и объектом убийства может быть только жизнь человека. Всякое прекращение чьего-либо органического существования, которое мы на обыкновенном житейском языке называем умерщвлением, не может быть названо убийством в глазах закона. Если же подобные деяния иногда и воспрещаются законом под страхом уголовной ответственности, то совершенно с иной точки зрения. В этих случаях закон преследует или причинение ущерба частному лицу, посягательство на право собственности, как, например, истребление животных, находящихся в чьем-либо владении; или же нарушение полицейских предписаний, как, например, уничтожение рыбы или дичи в недозволенное время и недозволенным способом, истребление животных редких и т.п.» [19, с. 17].

Совершенно очевидно, что рассматривая человека с его благами и правами в качестве единственного объекта уголовно-правовой охраны, Н.С. Таганцев всего лишь проводит разграничение между убийством и «умерщвлением иных органических существований» и более ничего.

Ничем принципиальным от позиции Н.С. Таганцева не отличаются и взгляды Л.С. Белогриц-Котляревского, если только часто используемый тезис из его работы не вырывать из общего контекста: «Преступление есть прежде всего нарушение закона или, говоря точнее, правовой нормы, регулирующей отношения людей или друг к другу, или к юридическим установлениям, совокупность которых образует правопорядок. Но преступление, нарушая нормы, то есть абстрактные запреты или веления закона, вместе с тем необходимо разрушает те реальные блага или интересы, для которых эти нормы существуют. Нарушая норму «не укради», вор вместе с тем разрушает чье-либо имущественное благо. Таким образом, объектом преступления с формальной стороны является норма, а с материальной - те жизненные интересы или блага, которые этими нормами охраняются. Так как нормы предназначены регулировать отношения людей или друг к другу, или к юридическим установлениям, то очевидно, что область преступного должна ограничиваться этими двумя категориями отношений; отношение же всякого другого рода отсюда должны быть исключены. На этом основании нельзя считать преступлением посягательство или разрушение своих собственных благ, или, что-то же, субъект преступления не может в одно и то же время быть и объектом его; таковы следующие деяния: самоубийство, самоизуродование, личные безнравственные действия и повреждения своих имущественных благ» [20, с. 161-162]. Как представляется, комментарии излишни.

Приведем точку зрения В. Спасовича, также довольно часто цитируемого представителями «новых» подходов к определению объекта преступления, которые сводят это понятие к человеку.

«Преступление, - отмечает В. Спасович, - есть посягательство на чье-либо право, охраняемое государством посредством наказаний. Из этого определения вытекают два весьма важных последствия:

1) так как право бывает всегда чье-нибудь, а владельцами или субъектами прав могут быть только лица человеческие единичные или собирательные, то и преступление может быть совершено только против какого-нибудь лица, следовательно, предметом преступления может быть только лицо; 2) коль скоро по каким-нибудь причинам государство отнимает от известного права свою защиту, то нарушение его перестает быть бесправием и не подлежит уже ведению уголовного правосудия» [21, с. 94]. Далее В. Спасович конкретизирует это положение указывая, что предметом преступления может быть только человеческое лицо с его правами, а не вещь, не животное, не отвлеченное понятие [21, с. 94]. Несложно заметить, что рассуждения В. Спасовича, как и рассуждения Н.С. Таганцева и Л.С. Белогриц-Котляревского, основываются на анализе человека не как вида «органического существования», а как некого социального продукта, проще говоря, как субъекта определенных социальных отношений.

«Право, - продолжает В. Спасович, - может принадлежать как лицам единичным, физическим, так и лицам собирательным, юридическим, то есть целым группам и сочетаниям, состоящим из лиц физических, различной величины, назначения, размеров.

Таким образом, предметом преступления может быть частное лицо, семья, сословие, церковь, совокупность лиц, находящихся в известной местности, или публика, государство и его правительство, со всеми органами этого правительства. Собственно говоря, государство, как организм поддерживающий совокупность всех юридических отношений между членами общества, не бывает никогда в целом своем объеме прямым и непосредственным предметом преступления; преступление касается его только посредственно, через отрицание какого-нибудь отдельного, особенного права. Но, с другой стороны, характеристическую черту в каждом уголовном преступлении составляет то обстоятельство, что его вредные последствия идут дальше того права, которое нарушено, и потрясают весь общественный порядок. Таким образом можно сказать, что всякое уголовное преступление против лица юридического - государства и что непосредственным его объектом есть чье-нибудь определенное право, а посредственным - целое правосостояние, то есть быт государственный» [21, с. 96].

В рассуждениях Н.Д. Сергиевского также присутствует весьма отчетливое понимание двойственности объекта преступного воздействия, неизбежно заключающего в себе моменты вреда отдельным лицам и всему обществу, в силу чего всякое преступное деяние, заключая в себе вред или опасность известным конкретным благам или интересам - непосредственным предметам посягательства, в то же время является посягательством на отвлеченный интерес всего общежития [22, с. 233-234].

Анализ приведенных положений позволяет сделать, по крайней мере, один недвусмысленный вывод - отечественная уголовно-правовая доктрина досоветского периода настаивала на признании в качестве объекта правоохраны не каждого интереса индивида или группы, а только такого, который может иметь общественное значение [23, с. 34-35].

«Уголовно-наказуемымъ, - писал Н.С. Таганцев, - почитается дЬяніе, посягающее на такой охраненный нормою интересъ жизни, который въ данной страні, въ данное время, признается столь существеннымъ, что государство, въ виду недостаточности другихъ мТръ охраны, угрожаетъ посягательству на него наказашемъ» [24, с. 647].

Таким образом, уже тогда криминалисты задумывались над тем, что за причинением преступником вреда потерпевшему (объекту) скрывается нечто большее - нарушение необходимых условий общежития. Кстати сказать, сведение объекта преступного посягательства к чьему-либо праву, по-видимому, не совсем устраивало даже самого А. Фейербаха. «Кто преступает правомерные границы свободы, тот нарушает права, делает оскорбление, обиду, вред. Кто нарушает свободу, утвержденную гражданским договором и обеспеченную наказательными законами, тот делает преступление, которое по сему в дальнейшем смысле есть повреждение или нарушение под наказательным законом состоящее, или деяние по закону наказанием вперед угрожаемое и правам другого противоборствующее. Оскорбление, обиды даже и вне Государства возможны; преступления же только в Государстве» [25, с. 21].

«Поскольку сохранение прав вообще есть цель наказательных законов, то как права подданных, так и права, принадлежащие Государству (как нравственному лицу), составляют предмет защищающего их учреждения. И так, кто преступая наказательный закон, нарушает непосредственно права государства, тот делает публичное преступление (государственное преступление): но ежели право подданного есть непосредственный предмет нарушения, то это значит приватное или частное преступление» [25, с. 23].

Неудивительно, потому что и западная уголовно-правовая доктрина тоже была нацелена на поиск объекта как чего-либо более «существенного», чем приватные интересы индивида. Так, по мнению Листа, «преступлена может быть определено (по существу), какъ вменяемое, противоправное дійствіе, которое вслідствіе своей особой опасности для строя правовыхъ благъ обложено наказашемъ» [24, с. 647].

Как здесь не согласиться с А.И. Бойцовым, который отмечает следующее: «Конечно по внешней видимости похититель вступает во взаимодействие с вещью, а убийца - с человеческим телом, которые таким образом вроде бы и становятся объектами уголовно-правовой охраны. Однако имущество охраняют сторожа, а людей - телохранители. Органы же уголовной юстиции стоят на страже правопорядка как такого порядка отношений между людьми, который основан на праве, т.е. в конечном счете охраняют нечто большее - господствующий порядок общественных отношений, системно структурирующих общество и не дающих ему сорваться в бездну хаоса и самоуничтожения. А посему оправдано ли возвращение к осмыслению проблемы на уровне пения об увиденном? Оправдано ли такое возвращение к «истокам», когда потрачено столько усилий, чтобы понять существо этой проблемы?» [26, с. 28-29].

Итак, отечественная уголовно-правовая доктрина (главным образом она, поскольку в доктрине западной учение об объекте дальнейшего развития так и не получило), хотя и не смогла преодолеть сковывающие ее рамки права (так или иначе преступление сводилось к нарушению норм положительного права, определяющих юридический строй общежития, заключающийся в необходимости соблюдения установленных законом правил жизни и деятельности), все же на рубеже XIX-XX вв. вплотную подошла к решению проблемы объекта (который пока отождествлялся с предметом и не был структурирован) преступления. Очевидно и другое. Если отбросить целый ряд идеологических нюансов, которыми изобиловала советская наука уголовного права, то между «юридическими отношениями», «отношениями людей друг к другу или к юридическим установлениям», «правосостоянием как бытом государственным» и «порядком общественных отношений» вполне можно усмотреть параллели. А это значит, что уголовно-правовая теория советского периода не была столь уж независимой от дореволюционного уголовноправового наследия и далеко не все ею было отвергнуто. Как раз наоборот, взятый за основу порядок социальных отношений сначала ассоциируется с порядком, соответствующим интересам трудящихся масс и обусловленным диктатурой пролетариата, а впоследствии с социалистическим социальным порядком, который должен был быть преобразован в коммунистический социальный порядок «товарищеского сотрудничества и взаимной поддержки» [27, с. 275]. По большому счету, советская доктрина никогда, по сути, не отвергала дореволюционную трактовку преступления как «констатированного законодательством вредоносного посягательства на жизненные условия общества» [28, с. 357]. Ее не устраивало представление об обществе как едином целом. Так, например, Н.Д. Дурманов отмечал следующее: «Социологи, а также и некоторые представители классической школы, говорят о преступлении как деянии, представляющем объективную опасность для общества, но попытки их определить характер этой опасности поражают своей беспомощностью, так как они стараются замаскировать классовую природу преступления» [29, с. 87].

Вот, собственно, и вся критика.

В современных условиях целиком понятно стремление многих ученых всячески откреститься от марксистко-ленинского наследия с его гипертрофированным пониманием роли общественного над личным и трактовкой личности как совокупности общественных отношений. Именно этим и была обусловлена излишняя отторженность от индивида в работах сторонников понимания объекта преступления как общественных отношений. Отсюда и интенсивный научный поиск нового «достойного» духу времени термина. Однако, как представляется, дело заключается не в терминологии, а в существе вопроса. Кстати говоря, это обстоятельство признается и приверженцами «новых» подходов к определению понятия преступления. Так, например, А.Э. Жалинский отмечает следующее: «Можно легко примириться с упорным употреблением бессодержательного понятия «общественные отношения», если кому-то употреблявшийся еще Н.С. Таганцевым термин «правовое благо» не нравится. Но защищаемое благо должно быть описано в законе, в решениях судов и в правовой доктрине так, чтобы можно было понять, в чем оно состоит, насколько оно ценно, требуя для охраны столь больших издержек, какова его уязвимость, как оно может быть умалено [30, с. 342].

Основное предназначение правовых предписаний - регламентировать жизнь социума, устанавливая границы дозволенного. Критерием деления права на отрасли, наряду с методом правового регулирования, выступают определенные сферы социальных отношений. «Совокупность общественных отношений, регулирование которых осуществляют правовые нормы, и поведение субъектов социальной активности, то есть участников таких отношений, составляют предмет правового регулирования. Правовые нормы направлены на установление и обеспечение устойчивости общественных отношений» [31, с. 130] - резонно замечают авторы учебного курса «Общетеоретическая юриспруденция» под редакцией Ю.Н. Оборотова. В процессе действия так называемых «созидательных» отраслей права (конституционного, гражданского, хозяйственного и т.д.) устанавливается определенный порядок сосуществования индивидов в пределах социума, который позволяет разрешать возникающие коллизии между субъектами теми способами, в которых заинтересованы государство и общество в целом. Именно этот порядок и является объектом уголовно-правовой охраны и не столь важно при этом как его назвать: «общественные отношения», «социальная оболочка» или «сферы жизнедеятельности». Так, например, сферу хозяйственных отношений согласно ч. 4 ст. 3 Хозяйственного кодекса Украины составляют хозяйственно-производственные, организационно-хозяйственные и внутрихозяйственные отношения. В результате их регламентации хозяйственным законодательством устанавливается определенный порядок осуществления хозяйственной деятельности, то есть деятельности субъектов хозяйствования в сфере общественного производства, направленной на изготовление и реализацию продукции, выполнение работ либо оказание услуг стоимостного характера, имеющих ценовую определенность (ч. 1 ст. 3 Хозяйственного кодекса Украины). В этой связи вполне естественным является предписание законодателя, адресованное субъектам хозяйствования и другим участникам отношений в сфере хозяйствования, осуществлять свою деятельность в пределах установленного правового хозяйственного порядка, соблюдая требования законодательства (ч. 3 ст. 5 Хозяйственного кодекса Украины). Утверждение общественного хозяйственного порядка в экономической системе Украины провозглашается одной из основных целей Хозяйственного кодекса Украины (преамбула). И хотя «в теории и практике хозяйственного права, так же как в гражданском праве, традиционно не выделяется такой элемент состава, как объект, поскольку здесь нет ярко выраженного законодательного деления санкций в зависимости от области посягательства» [32, с. 251], логично предположить, что объектом любого правонарушения (том числе и преступления) в сфере хозяйствования является правовой хозяйственный порядок. Именно его, в определенных случаях, берет под охрану Уголовный кодекс Украины.

В соответствии с ч. 4 ст. 215 Хозяйственного кодекса Украины такие правонарушения в сфере хозяйствования, как сокрытие банкротства, фиктивное банкротство или умышленное доведение до банкротства, а также неправомерные действия в процедурах неплатежеспособности, связанные с распоряжением имуществом должника, которые причинили существенный ущерб интересам кредиторов и государства, влекут уголовную ответственность виновных лиц в соответствии с законом¹. Попытки определить родовой объект преступлений в сфере хозяйственной деятельности (раздел VII УК Украины) с иных позиций чреваты весьма серьезными негативными последствиями, вплоть до полной нивелировки объекта таких деяний, в том числе и на законодательном уровне. Так, например, в соответствии со ст. 164.2.12 действующего Налогового кодекса Украины в общий налогооблагаемый доход плательщика налога включаются также деньги либо имущество (нематериальные активы), полученные в виде взятки, похищенные либо найденные в качестве клада, не сданного государству в соответствии с законом, в сумме, определенной обвинительным приговором суда независимо от назначенной меры наказания. Предписание взимать налоги с доходов, полученных преступным путем, по сути ставит знак равенства между законными источниками формирования доходов, что соответствует понятию правового хозяйственного порядка, и незаконными способами обогащения. Налогообложение доходов, полученных незаконным путем (хищение, получение неправомерной выгоды, киллерство, проституция, торговля людьми, органами, наркотиками, оружием и др.), полностью стирает грань между социальными (приемлемыми) общественными отношениями, выступающими объектом уголовно-правовой охраны и антисоциальными отношениями, таковыми не являющимися. Что же касается довольно распространенного в последнее время утверждения о том, что такие термины, как «правовое благо», «ценности» и др., являются более конкретными и менее расплывчатыми, чем термин «общественные отношения», то оно, мягко говоря, вызывает возражения. Стремление любой ценой предать забвению «идеологически запятнанные» общественные отношения приводит к тому, что ученые так или иначе пытаются поместить на их место другую социальную категорию, и как результат все сводится к тем же «многострадальным» общественным отношениям.

Так, например, С.С. Яценко определяет общественный порядок как социальную ценность, пребывающую под охраной закона. Однако, раскрывая понятие этой социальной ценности, автор отмечает, что общественный порядок характеризует такое состояние общественных отношений, которое обеспечивает спокойные условия общественно полезной деятельности, отдыха и быта людей, включая внешние условия нормального функционирования предприятий, учреждений и организаций, соблюдение общественной морали, а также принципов пользования материальными благами [33, с. 723]. В.В. Налуцишин, автор одной из монографических работ последних лет издания, полностью разделяя концепцию «объект - социальные ценности», констатирует: «В науке уголовного права под непосредственным объектом хулиганства понимается общественный порядок в части обеспечения спокойных условий общественно полезной деятельности, быта и отдыха людей. Иными словами, совокупность общественных отношений, которые обеспечивают общественное спокойствие, нормальные условия труда, быта и отдыха людей. С этим мы согласиться не можем» [34, с. 57]. Но уже через две страницы В.В. Налуцишин, поддерживая позицию С.Д. Шапченко, делает следующий вывод: «Общественный порядок - это состояние общественных отношений, связанное с соблюдением каждым гражданином условий, определенных правовыми нормами, традиционными моральными и обычными требованиями относительно уважения к власти, право - послушности, соблюдения правил общепринятого поведения в обществе, при котором каждый со своей стороны ведет себя так, как фактически ведут другие. Общественный порядок находится в единстве и взаимообусловленности с правопорядком» [34, с. 61].

Не вдаваясь в детали по поводу приведенных определений общественного порядка, заметим - все правильно, одно непонятно: почему в этих определениях претендующие на универсальность «социальные ценности» исчезают, а вместо них появляются «абстрактные», «расплывчатые», «искусственные» и т.д. общественные отношения? Не потому ли, что с позиции общества, как справедливо подчеркивает В. Белоконев, вред не может быть причинен ценностям путем изменения их свойств, поскольку пока они не находятся в системе общественных отношений, они для общества безразличны. Ценности только тогда становятся социально значимыми, когда входят в структуру общественных отношений, а люди становятся их субъектами, когда между людьми возникают конкретные связи по поводу этих ценностей. Поэтому уголовно-правовой охране подлежат не сами ценности, а ценности как элемент общественных отношений [35, с. 14].

В.М. Трубников, отталкиваясь от собственной же точки зрения о «двуобъектности» объекта преступления (основным первичным объектом, которому причиняется вред, выступает социальная оболочка личности, а вторичным - сформированные в данном обществе социальные, общественные отношения, которые и образуют эту оболочку), вдруг делает довольно неожиданный вывод о том, что новым универсальным понятием объекта должны признаваться права и свободы человека и гражданина [36, с. 325]. Свой вывод автор обосновывает ссылками на позицию В.Д. Спасовича, который рассматривал преступление как посягательство на чье-либо право. В этой связи нельзя не согласиться с Я.О. Шаппом, который отмечает: «Основная заповедь морали, касающаяся действительных взаимоотношений людей друг с другом, может быть сформулирована одним предложением: «уважай другого». Заповедь уважения человека человеком уже обуславливает общность с другим человеком, что и делает реальной эту заповедь. Связь с общностью выступает как результат исторического процесса, который объединяет людей в единый поток событий. Речь идет не об обязанности, порождающей связь, а о связи, которая делает возможной саму обязанность» [37, с. 89].

Иначе говоря, трактовка прав и свобод человека и гражданина как внесоциальной категории просто абсурдна. Ведь не случайно Конституция Украины признает человека, его жизнь и здоровье, честь и достоинство, неприкосновенность и безопасность не просто наивысшей ценностью, а ценностью социальной. К тому же «универсальность» нового понятия объекта разбивается о первый же раздел Особенной части УК Украины - «Преступления против основ национальной безопасности Украины». Кстати, на это обращал внимание и сам В.Д. Спасович, логическим завершением позиции которого стал его собственный вывод о том, что в конечном итоге преступление причиняет вред «целому правосостоянию, то есть всему быту государственному». Впрочем, на весьма своеобразное цитирование классиков уже обращалось внимание.

Сама по себе номенклатура прав и свобод человека, как вообщем-то и любое иное нормативное предписание, объективно не может выступать в качестве объекта уголовно-правовой охраны. В противном случае последняя превращается в самоцель. Охране подлежит такой, складывающийся в результате реализации этих предписаний, порядок взаимоотношений между людьми, а также между человеком и государством, при котором все люди свободны и равны в своем достоинстве и правах, права и свободы человека неотчуждаемы и нерушимы и определяют содержание и направленность деятельности государства. М.М. Абрашкович, еще в самом начале прошлого века, справедливо заметил: «Особенно важно понять нравственность не как отвлеченную норму, а как живую силу, которая проникает в борьбу интересов и страстей, чтобы примирить и облагородить ее. Что такое право, как не результат этого примирения, вызванный прикосновением нравственного начала к жизни? Мы представляем себе правовой порядок прежде всего как порядок реальных отношений, как практику жизни, как ту совокупность основных и элементарных требований, без которых самое существованием в обществе было бы немыслимо» [38, с. 618].

Выше уже подчеркивалось, что одна лишь нормативная приоритетность человека, его прав и свобод не более чем декларация, по сути ничего не меняющая с точки зрения складывающейся социальной практики. Специалисты в области конституционного права констатируют, что «права и свободы человека и гражданина еще не стали в Украине реальной ценностью, а каждый четвертый гражданин Украины живет за чертой бедности… Теория и практика безусловно подтверждают решающую роль в системе конституционализма механизменной части защиты прав человека по сравнению с определением прав, сведенных в законы государств и международные стандарты» [39, с. 15, 16].

Определяя понятие конституционализма, М.Ф. Орзих приходит к выводу, что это политико-правовая система теории, идеологии и практики, включающая в себя конституционное правосознание, конституционно-нормативные постулаты, конституционные правоотношения, предусматривающие признание и государственную защиту прав и свобод человека и ассоциаций людей, а также субъективные публичные права и свободы (которые могут быть направлены против государственной власти по исковой модели: гражданин А против государства) и конституционную законность [39, с. 24].

Таким образом, права и свободы человека - это не только и не столько их нормативная номенклатура, сколько фактическая реализация и эффективная защита, что, в свою очередь, возможно только в рамках соответствующего социального порядка.

Среди оппонентов концепции объекта как общественных отношений весьма распространенным является тезис о том, что уголовный закон о таком объекте не упоминает.

Так, например, С.Б. Гавриш отмечает следующее: «Законодатель никогда не пользовался и не пользуется сейчас при перечислении в соответствующих статьях Уголовных кодексов объектов уголовно-правовой охраны или в каком-нибудь ином смысле термином «общественные отношения». Так, в соответствии с ч. 1 ст. 2 УК РФ перечень этих объектов следующий: «Права и свободы человека и гражданина, собственность, окружающая среда, конституционный строй Российской Федерации, мир и безопасность человечества» [17, с. 4].

С ним солидарен и В.П. Емельянов: «Что касается уголовно-правовых норм, то никогда, ни в каком Уголовном кодексе того или иного государства (даже социалистического) общественные отношения не назывались и не называются в качестве объекта уголовно-правовой охраны» [18, с. 64].

На это же обстоятельство обращает внимание и В.М. Трубников: «В общей части Уголовного кодекса Украины (ч. 1 ст. 2) приводится обобщенный перечень объектов уголовно-правовой охраны. К ним относятся права и свободы человека и гражданина, собственность, общественный порядок и общественная безопасность, окружающая среда, конституционный строй Украины» [36, с. 325]. В этом перечне В.М. Трубников сначала особо выделяет права и свободы человека и гражданина, а потом делает вывод о том, что это универсальное понятие объекта преступления. Правда, на каком основании автор абстрагируется от других составляющих им же приведенного перечня и почему «права и свободы человека» наделяются статусом универсального понятия объекта, остается только догадываться.

Прежде чем мы вернемся к аргументу сторонников «новых» подходов к определению объекта преступления, хотелось бы полностью разделить точку зрения Г.П. Новоселова и В.П. Емельянова, которые отмечают следующее: «Понятие объекта преступления нередко увязывается не только с правовыми благами, охраняемыми законом интересами, субъективными правами и т.п., но и с такими общественными отношениями, которые либо что-то регулируют (участие в предпринимательской деятельности, рынок ценных бумаг, внешнеэкономическую деятельность и т.д.), что-то обеспечивают (нормальное функционирование личности, половую неприкосновенность и половую свободу личности… и т.д.), либо где-то складываются (скажем, в сфере государственного регулирования налогообложения, в сфере потребительского рынка). Подобного рода трактовка «непосредственного» объекта преступления породила конструкции, которые, хотя формально и не вступают в очевидное противоречие с исходным тезисом, явно имеют «налет» искусственности и схоластичности и, самое главное, ничего не дают для практики уголовно-правовых норм» [18, с. 64].

Добавим, что такой подход особенно характерен для уголовно-правовой литературы последних лет издания, когда концепция «объект - общественные отношения» уже серьезно расшатана, а взамен, по сути, ничего не создано.

Так, например, авторы коллективной работы «Окружающая среда как объект уголовно-правовой охраны», поддерживая идею С.Б. Гавриша о необходимости перемещения ст. 268 УК Украины (незаконный ввоз на территорию Украины отходов и вторичного сырья) из раздела IX «Преступления против общественной безопасности» в раздел VIII «Преступления против окружающей среды» [40, с. 127], также приходят к выводу, что объектом этого преступления выступает окружающая среда как определенная ценность (благо) [41, с. 50]. Это благо, по представлению авторов, состоит из отдельных элементов или объектов, на которые посягают те или иные деяния, ответственность за которые предусмотрена разделом VIII Украины [41, с. 51]. Эти элементы определяются следующим образом: нарушение правил экологической безопасности (ст. 236 УК) посягает на общественные отношения по охране окружающей природной среды и экологическую безопасность населения [41, с. 56]; непринятие мер по ликвидации последствий экологического загрязнения (ст. 237 УК) посягает на экологические права граждан и в первую очередь - право экологической безопасности [41, с. 58]; сокрытие или искажение сведений об экологическом состоянии или заболеваемости населения (ст. 238 УК) посягает на конституционное право граждан на экологическую информацию [41, с. 59]; незаконная порубка леса (ст. 246 УК) причиняет вред общественным отношениям по охране леса и лесных насаждений [41, с. 63], а незаконное занятие рыбным, звериными или иным водным добывающим промыслом (ст. 249 УК) - общественным отношениям по охране водных биологических ресурсов [41, с. 73]; общественные отношения по охране окружающей среды - основной непосредственный объект проектирования или эксплуатации сооружений без систем защиты окружающей среды (ст. 253 УК) [41, с. 62].

Авторов, пожалуй, нельзя упрекнуть только в том, что они не упомянули какую-либо из известных концепций объекта преступления.

Здесь действительно есть все: и правовое благо, и социальная ценность, и общественные отношения, и права и свободы человека, и сам человек. Создается впечатление, что для упомянутых авторов этот вопрос вообще не имеет принципиального значения. К сожалению, подобный подход характерен и для некоторых общетеоретических источников. Так, например, авторы учебного курса «Общетеоретическая юриспруденция» под редакцией Ю.Н. Оборотова констатируют следующее: «Объект правонарушения - общественные отношения, социальные блага, ценности, права и свободы личности, интересы государства, природная среда, на которые посягает правонарушитель. Выделяют общий и конкретный объект правонарушения. Общий объект - это совокупность всех общественных отношений и социальных ценностей, охраняемых правом. Конкретный объект - это определенные для каждого случая материальные и нематериальные блага и ценности (природная среда, собственность, жизнь, честь, достоинство), а также отношения, возникающие по поводу обладания ими» [31, с. 287].

В.Н. Киричко и А.И. Перепелица, авторы весьма солидного труда «Преступления в сфере хозяйственной деятельности по Уголовному кодексу Украины и в судебной практике», определяя понятие объекта легализации (отмывания) доходов, полученных преступным путем (ст. 209 УК Украины), в качестве такового называют общественные отношения в сфере занятия хозяйственной деятельностью и борьбы с легализацией (отмыванием) доходов, полученных преступным путем [42, с. 116].

При всем уважении к авторам, представить себе объект этого преступления как «общественные отношения в сфере борьбы…» (то есть ведется какая-то борьба с легализацией доходов и в рамках этой борьбы есть сфера, охраняемая уголовным законом) довольно сложно. Объект незаконного изготовления, хранения, сбыта либо транспортировки с целью сбыта подакцизных товаров (ст. 204 УК). В.Н. Киричко и А.И. Перепелица трактуют следующим образом: это «общественные отношения в сфере хозяйственной деятельности с подакцизными товарами, которые обеспечивают: по ч. 1 и ч. 2 - соблюдение установленного порядка производства и оборота подакцизных товаров и обязательную уплату акцизного сбора; по ч. 3 - охрану жизни и здоровья потребителей подакцизных товаров и их законные интересы» [42, с. 78]. Определение основного непосредственного объекта деяния, предусмотренного ч. 3 ст. 204 УК, как жизни и здоровья человека абсолютно необоснованно, поскольку в целом речь идет о преступлении в сфере хозяйственной деятельности. Изготовление подакцизных товаров из недоброкачественного сырья основной направленности этого преступления не меняет. Жизнь и здоровье людей ч. 3 ст. 204 УК охраняет в качестве дополнительного непосредственного объекта, что авторами попросту игнорируется.