Право как всеобщая ценность

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Введение

В христианской мысли (возьмем ее в качестве примера) существуют две крайние точки зрения на право. Для первой характерно резкое противопоставление права и религии, «закона и благодати», для второй -- стремление объединить право и «Божью благодать». В зависимости от избранной позиции право приобретает либо негативную, либо позитивную ценность.

Противопоставление права и религии наиболее ярко представлено в эсхатологическом христианстве, в частности в русском православии. Так, еще митрополит Илларион в сочинении «Слово о Законе и Благодати» (XI в.), отдавая должное мирским законам, подчеркивает их подчиненный по отношению к Богу характер. Автор не просто указывает на первичность, приоритетность религиозной нормы перед правовой, но говорит о праве как о проявлении греха, представляет право как результат отпадения человека от Бога. Здесь право предстает как относительная ценность, бесконечно далеко стоящая от ценности абсолютной, т. е. Бога. Такой подход призван, по логике автора, рельефно оттенить все несовершенство права как земного института перед абсолютным совершенством Бога.

1. Право как религиозная ценность

Тенденция девальвации права набирает полную силу в русской религиозной философии конца XIX -- первой половины XX в. (С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев, Б.П. Вышеславцев, С.Л. Франк). Так, согласно Н.А. Бердяеву, право вносит в христианское сознание глубокий парадокс, неразрешимую антиномию: вырастая из греха, право вместе с тем несет добро и борется с грехом. Обличая грех и борясь с ним, право само проявление греха, несет на себе тяжелое наследие греха. Право ограничивает зло, но не в силах его победить, обнаруживая тем самым бессилие добра, не знающего Божьей Благодати. Более того, в борьбе со злом право легко становится злом. Правовое сознание христиан изначально трагично, так как право, ставя своей целью защитить добро, бессильно победить зло. Христианский мир, отмечает философ, живет двойственной жизнью: по закону и по благодати. Трагизм такого положения состоит в том, что закон и благодать, право и религия не могут и не должны, сойтись. Если право поднять до уровня религиозного откровения, право лишится своего важнейшего качества -- принудительности, т. е. перестанет выполнять функции, необходимые земному, грешному миру. Если религиозные заповеди опустить до уровня права, из религии уйдет дух откровения, а сами религиозные нормы превратятся в систему насилия. В законе проявляется богооставленность человека, в благодати -- богообщение; в законе добро откалывается от бытия, благодать соединяет добро и бытие; в основе закона лежит отвлеченная идея добра, в основе благодати -- любовь к конкретному человеку; закон олицетворяет собой рабство человека, его зависимость от природной необходимости, благодать делает человека свободным.

Этика благодати часто кажется абсурдной этике закона («Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас»). «Закон, судящий грешников и злых, -- полагает Бердяев, -- оказывается пригодным лишь для обыкновенных, обыденных случаев, пока сердца людей холодные и застывшие. Но для необыкновенных, катастрофических положений жизни, когда только и раскрывается и глубина жизни, закон оказывается совершенно неприменимым и суд его ничтожным». Настоящая жизнь, делает вывод Бердяев, лежит по ту сторону закона. Очевидно, что общая тенденция его рассуждений -- стремление снизить ценность права.

Ту же линию продолжает и Б.П. Вышеславцев. Закон, полагает он, -- святыня всего античного мира. Наиболее ярко это проявилось в греко-римской культуре, основными святынями которой были государство, совершенное законодательство, справедливость. Несколько иначе дело обстояло с древними евреями. У них, так же как у греков и римлян, закон был высшей ценностью. Центральное понятие ветхозаветной философии права -- «завет», что означает «договор, «союз», заключенный между Богом и народом. Древние евреи, заключив договор с Богом, подобно американским колонистам, положили в основу социального устройства и общественных связей правоотношение, т.е. господство земного закона. Вместо богообщения еврейский народ получил «общественный договор», поставив на место Бога юриспруденцию. Но вместе с тем в жизни древних евреев всегда ощущалось «подпочвенное мистическое течение», поиск благодати; они несли в своей душе трагическое противоречие закона и благодати. В Новом Завете происходит уничтожение договорного начала, господство закона перестает быть высшим принципом жизни. Царство Божие метаюридично, договорные отношения с абсолютными ценностями исключены. Подлинное богообщение основано на благодати. В конечном счете, заключает Вышеславцев, антиномия закона и благодати перерастает в антиномию общества и государства, с одной стороны, и церкви -- с другой. Постулируемая Вышеславцевым контрастная полярность закона и благодати приводит к радикальному снижению ценности закона за счет максимального возвышения ценности благодати. Русский юрист указывает на высказывание Христа, что «законом спастись нельзя: праведность от закона, праведность "книжников и фарисеев" затворяет вход в Царство Божие. А если бы можно было спастись законом, то Спаситель был бы не нужен». Закон «всегда есть преграда между людьми и преграда между Богом и человеком». Господство закона исключает построение «истинно-сердечных» взаимоотношений любви, взаимоотношений Богосыновства, которое спасает человека и создает Царство Божие сначала «внутри нас», а затем и везде. Вышеславцев приводит целый ряд отрицательных определений закона, даваемых в Новом Завете: «Закон -- «не без недостатка», он «ничего не доводит до совершенства», им нельзя оправдаться, он «служение осуждения», «ветхая буква», «ветхая одежда», «ветхие мехи», «ветшающее и стареющее, близкое к уничтожению»; он есть «заповедь и предание человеческое», надежда на плоть, суеверие, «тщета», «сор», «заднее», «покрывало на сердце», рабство, «смертоносная буква», он «производит гнев», разделяет людей, «отчуждает», воздвигает «преграду», создает «вражду». Наконец, Христос «разрушает» эту преграду закона; устанавливается, что закон есть «заповедь, отменяющаяся по причине ее немощи и бесполезности»; а потому: «горе вам, законники».

Закон, по Вышеславцеву, строит общественные связи как отношения власти и подвластных, господина и раба, Божья благодать ведет к любви и дружбе между всеми. Закон разделяет людей на «чистых» и «нечистых», создавая тем самым юридический, а значит, ложный в своей основе критерий человеческого превосходства. Закон есть прежде всего норма внешнего поведения, получившая санкцию со стороны религии и ставшей «заповедью человеческой», «преданием человеческим». Поскольку закон отражает несовершенство человека, соответствует его падшей греховной природе, постольку он не в состоянии быть ориентиром человеческого бытия. Законотворчество -- это творческий акт человеческой природы, которая изначально грешна, а значит, грешно и законодательство. Положительное право, безуспешно стремясь воплотить в себе идею божественной справедливости, склонно подменять заповедь Божью «заповедями человеческими». Духовная жизнь человека протекает мимо закона, он не обладает высшей творческой силой, способной поселить в сердце человека любовь, мир и благость. А если благодать есть, закон не нужен. Закон не причина добра или зла, он лишь мотив, повод для совершения греха. Но это не снимает ответственности с закона, так как служить поводом для греха есть большой грех.

Несовершенство закона, делает вывод Вышеславцев, дает право человеку нарушать его. Христос, рассуждает он, показал, что абсолютное соблюдение закона может противоречить любви, стать причиной высшей несправедливости и потому сам со своими учениками постоянно нарушал закон. Так, Христос нарушал абсолютный запрет что-либо делать в субботу, так как в этом случае он лишался бы совершать в этот день добро («не человек для субботы, а суббота для человека»). Но Христос нарушал закон не во имя беззакония, а во имя любви. Вера в Бога, ожидание Царства Божия должно стать высшей инстанцией, единственным критерием, позволяющим человеку решать вопрос о целесообразности нарушения закона. Вера в Бога, «независимая от закона и стоящая вне закона», ставит человека выше закона, делает его господином закона. Закон может быть нарушен, если он сдерживает творческое движение человека к Богу, если развивающаяся в религиозном направлении жизнь оказывается под угрозой уничтожения со стороны «мертвой буквы» закона.

Такой негативизм объективно имел, как минимум, два следствия. Во-первых, разведя на разные полюса право и Бога, эсхатологическое христианство подготовило условия для реалистического понимания права. В религиозной форме здесь вскрывается уже не мнимая, а реальная природа права. Можно спорить о том, что источником права является акт грехопадения (в конечном счете, это вопрос веры), но очевидна связь права с несовершенством человеческой природы. Право в значительной мере есть отражение деструктивных проявлений человека, социальных конфликтов. Право -- это в определенном смысле «тень» (если использовать терминологию К.Г. Юнга), которую отбрасывает человечество своей худшей стороной. Что такое, например, Уголовный кодекс, как не концентрированное описание социального зла, на которое способен человек? В известном смысле право только фиксирует деструктивное поведение людей.

Во-вторых, эсхатологическое христианство, снижая ценность права, создавало тем самым прививку против неоправданного его возвеличивания в будущем. Так, например, в условиях буржуазного общества право нередко становится фетишем, предметом поклонения, ценности религии и морали уходят на задний план. Бердяев и Вышеславцев верно отметили, что возможности права не следует преувеличивать, не эффективно и даже вредно пытаться возлагать на право всеобъемлющие регулятивные функции. Даже в условиях современного общества, где государство все более и более доминирует, право не может и не должно пытаться регулировать все сегменты социальной жизни.

Вторая позиция в христианстве сводится к стремлению максимально сблизить право и религию, что, в частности, нашло свое отражение в работах русских религиозных философов Е.В. Спекторского и И.А. Ильина. Так, Спекторский выступает за формирование «подлинно христианского» правосознания, отстаивает идею создания «христианского права». С его точки зрения, христианское правопонимание отличает полное совпадение права, религии и нравственности: у христианской философии «нет двойной мерки, внешней для права и внутренней для нравственности... Она не различает моральности и легальности. Не согласна она видеть, вместе с Еллинеком, в праве только минимум этики. Она, напротив, стремится к ее максимуму. Она ищет правды единой и неделимой. И она полагает, что где правда, там и свет...».

Философ полагает, что у истоков права лежит религия, право вырастает из религиозного чувства. Религиозный страх дикаря устанавливает первичные табу, которые затем становятся правом. Религиозное сознание, отмечает Спекторский, формировало стереотипы правового восприятия общественных отношений. Во многих языческих религиях (в частности, у римлян) отношения между человеком и Богом понимались как договорные, как двусторонние обязательства. В этом случае жрецы выступали (в зависимости от специфики религиозного обряда) в роли консультанта, эксперта или нотариуса, свидетельствуя или подтверждая правильность заключения (исполнения) юридической сделки с Богом. В религии иудаизма весь Ветхий Завет («завет» -- это и есть договор) понимается как закон, как сакральная юриспруденция. Но подлинное представление о праве, утверждает Спекторский, дает только Новый Завет, «только Иисус Христос предложил законченную философию права». Философ, пытаясь доказать, что право и христианская религия вещи вполне совместимые, апеллирует к поведению Христа: когда Христос говорит, что Он пришел в мир не нарушить закон, а исполнить, это, между прочим, имело и тот смысл, по Спекторскому что Он не явился специально бороться с тогдашним правопорядком и что Он, нисколько не стремясь укрепить его, считался с ним и даже подчинялся ему, когда это было неизбежно. Христос через учеников совершал акты купли, не избегал суда, не склонял других к уклонению от уплаты податей кесарю, с торговлей боролся только в храме Божьем, не отвергал собственности, упоминал разные ее виды, высказывался о формальной системе доказательств, занимался толкованием действующего права. Притчи и беседы Христа с учениками насыщены примерами из юридической практики (купля-продажа, раздел имения, наем услуг, управление домом, аренда виноградника, правоотношение между господином и рабом, кредитные операции, управление имением по доверенности).

Спекторский выступает за максимальное сближение частного и публичного права в «единое христианское социальное право», что, по его мнению, должно устранить противоречия между людьми как собственниками и между человеком и государством. Это достигается, с одной стороны, ограничением индивидуализма и частного интереса отдельных лиц, а с другой -- наращиванием социальных функций государства, превращением государства в общественную службу, а это уже напоминает тоталитарную модель.

По Ильину, основная ценность права состоит в том, что оно < предлагает человеку единственно верный путь достичь одухотворенной, нравственной и религиозной жизни, что оно выступает в качестве «могучего» воспитательного средства личности. Задача права, полагает он, состоит не только и не столько в том, чтобы регулировать внешнюю сторону жизни людей, сколько в том, чтобы формировать в их душах стремление двигаться навстречу Богу, создавать мотивацию для подлинно христианского поведения.

И Спекторский, и Ильин практически предложили популярную (особенно в XIX -- начале XX в.) в православии идею «воцерковления культуры», согласно которой все социальные проблемы должны решаться на пути подчинения общества, государства и права религии и церкви. В контексте идеи «воцерковления» хотя и признается ценность права, его неизбежность в социальном мире, но фактически право здесь лишается его реальной значимости. Возведение в ранг права христианских заповедей не столько приблизит человека к Богу, сколько лишит его свободы. Право в этом случае становится не гарантом свободы, а системой узаконенного насилия.

2. Право как этическая ценность

Главная тема этики, важнейшая проблема этического сознания -- смысл и цели человеческого существования. Право, оцениваемое с данной точки зрения, в разные исторические периоды воспринималось по-разному.

В Древнем мире и Средние века этический смысл права в основном сводился к его прикладной, инструментальной функции. Право возникает на стадии разложения первобытной общины,, когда появляется государство и у него возникает потребность в эффективном средстве навязывания своей воли подвластному населению. Если в условиях первобытной общины нормативно-регулятивная система была слабо дифференцированной, то в процессе становления публичной политической власти социальные регуляторы начинают достаточно рельефно обособляться. Дифференциация сфер общественной жизни повлекла за собой обособление религии, морали и права в относительно автономные образования: религия отошла к компетенции жрецов, право -- к компетенции государства, мораль стала достоянием всего общества. Правом становились те социальные регуляторы, которые власть считала важнейшими в деле поддержания единого централизованного порядка. Архаичное право было тем средством, с помощью которого племя (союз племен) в лице государства боролось за физическое выживание. С помощью правовых санкций власть защищала жизненно важные, основополагающие материальные и духовные блага племени. Иначе говоря, ценность права на ранних этапах его существования определялась отнюдь не религией или моралью, а теми благами, которые имели важнейшее значение для выживания и жизнедеятельности общества. В этом смысле архаическое право имело собственную ценность, состоявшую в поддержании физического выживания племени. Право оказалось наиболее эффективным средством организации ресурсов ранних политических образований.

Древнее право было по большей части сословным и правом сильного, о чем, в частности, свидетельствует наличие рабства, закабаленного крестьянства, приниженное положение женщин и детей. С точки зрения этической древнее право являло собой неприкрытый агрессивный животный эгоизм человека, который стремился выжить за счет порабощения другого человека. Так, даже греко-римская культура, давшая образцы высокой духовности, в понимании личности осталась не просто ограниченной, но убогой, нравственно ущербной. Держать на положении скота себе подобного, видеть в личности, в нравственном и разумном существе «говорящее орудие» (Аристотель) фактически означало только одно -- самому находиться на уровне скота.

Вместе с тем внутри господствующего класса древнее право отражало стремление установить между людьми в той или иной степени равенство, свободу и справедливость, т. е. отношения, отвечающие представлениям личности о собственном достоинстве. При этом надо понимать, что ведущий мотив древнего права -- вовсе не защита нравственного достоинства личности, а необходимость установления порядка и безопасности, в чем было заинтересовано либо все общество, либо его большинство. Древнее право было направлено на защиту ценностей рода, племени, а не личности. Например, запрет на несанкционированное убийство, на кровную месть имел целью не столько защиту личности, сколько достижение общественного спокойствия и стабильности, «замиренной среды» (М.М. Ковалевский), необходимой для нормальной жизни власти и подвластных.

Специфическая черта древнего права -- крайняя жестокость (пытки, членовредительские наказания, мучительные способы смертной казни). Вот, например, приговор суда по делу о якобы государственной измене Томаса Мора, вынесенного в 1535 г. на родине правового государства, в просвещенной Англии: «Вернуть его при содействии констебля... в Тауэр. Оттуда влачить по земле через все лондонское Сити в Тай-берн, там повесить его так, чтобы замучить до полусмерти, снять с петли, пока он еще не умер, оскопить, вспороть живот, вырвать и сжечь внутренности. Затем четвертовать его и прибить по одной четверти тела над четырьмя воротами Сити, а голову выставить на лондонском мосту».

Если применить метод психоанализа, то крайнюю жестокость древнего права можно объяснить крайней агрессивностью, крайним анархизмом подвластного населения. Право -- один из способов подавления первичных влечений индивида, с его помощью коллектив подчиняет поведение человека своим интересам. Зависимость здесь такая: чем сильнее инстинкты людей, тем жестче должен быть механизм их подавления. И наоборот: чем сильнее право давит на людей, ограничивая их возможности в удовлетворении своих инстинктов, тем более активную агрессию это вызывает. Но природа инстинктов такова, что их нельзя подавлять полностью, в противном случае неминуем социальный взрыв в виде разного рода бунтов и беспорядков. В данном контексте история права предстает как поиск баланса между силой репрессий и силой инстинктов. Доминирующий мотив на всем протяжении развития права -- устрашение, благодаря которому только и оказывалось возможным достижение стабильного правопорядка. Поэтому правильно будет сделать вывод, что в основе права Древнего мира и средневековья лежала этика страха. Этический смысл архаичного права состоял в том, чтобы с помощью страха социализировать массы, привить им стойкие навыки автоматического подчинения власти. К XIX--XX вв. (да и то в основном в странах Запада) наказания смягчаются, но данный факт, конечно, не говорит об утрате правом функции устрашения.

Наиболее распространенная форма древнего права -- обычай. Как правильно отмечали создатели исторической школы права (Г. Гуго, Ф.К. Савиньи, Г.Ф. Пухта), сильная сторона обычая как источника права состояла в том, что он представлял собой органическую часть национальной культуры. Возникнув спонтанно, стихийно, в рамках автономно существующей социальной группы, обычай становился не просто нормой поведения людей, но способом их жизни. Обычное право играло роль той культурной среды, без которой жизнь человека лишалась привычного содержания. Правовой обычай, опираясь на традицию, олицетворял собой связь поколений, формировал историческое сознание этноса -- основы национального государства. Правовой обычай социализировал личность, приобщал ее к принятым в данном сообществе формам жизни, в более широком смысле -- к его базовым ценностям. Этический смысл обычного права раскрывался в сохранении и аккумулировании ценностей этноса.

Роль и значение обычного права наглядно проявились при переходе европейских обществ от феодализма к капитализму. В условиях создания централизованного государства, образования единого национального рынка, при переходе правотворческой функции к парламенту и исполнительной власти обычное право повсеместно разрушалось, уступая место нормативному акту и юридическому прецеденту. В исторической ретроспективе, с формально-логической точки зрения все выглядело вроде бы естественно и довольно гладко: более перспективные источники права сменяли косные, отсталые и ограниченные в своих возможностях источники. Однако если посмотреть на данный процесс глазами, например, французского или немецкого крестьянина, то отмирание обычного права означало для него разрушение его внутреннего мира, векового патриархального уклада, в котором он находил смысл своего существования. Снижение роли обычного права знаменовало собой разрыв с традиционными ценностями средневекового общества и переходу к новым ценностям индустриальной буржуазной культуры.

Буржуазное право несло с собой новый этический смысл, заключавшийся в утверждении свободы, равенства и справедливости. Документы буржуазных революций закрепляли политические и личные права и свободы граждан, устанавливали формально равное для всех право. Пришедшая к власти буржуазия ставила перед собой цель защитить с помощью права рыночную экономику, частную собственность и парламентаризм. Иными словами, буржуазное право стало следствием экономического и политического развития Европы по пути капитализма и либерализма. В основе этого процесса лежал индивидуализм -- фундаментальное качество сознания и психологии западного европейца и всей западной (в том числе правовой) культуры. Благодаря индивидуализму человек воспринимал себя как уникальную ценность со своими интересами и потребностями, противостоящими общественным интересам. Естественным следствием индивидуализма стал гуманизм -- нравственный принцип, согласно которому человек есть ценность, деятельное, творческое существо, нуждающееся в наиболее полном удовлетворении своих потребностей и интересов и реализации своих способностей. С точки зрения буржуа основная цель права новой капиталистической эпохи -- создание комфортной социальной среды, где человек мог бы чувствовать себя свободным, защищенным от произвола власти и имеющим возможность реализовывать себя как личность. Буржуазное право в значительной мере достигало этой цели, хотя гуманизм его был ограниченным. При формальном понимании свободы и равенства (что, конечно, служило делу обеспечения самоценности личности) буржуазное право не давало никаких гарантий эксплуатируемым слоям населения перед стихией рынка, зачастую обрекая их на голодную смерть. Позднее, с последней трети XIX в., гуманизм буржуазного права начинает дополняться социалистическим содержанием: формируется социальное законодательство, защищавшее материальную сторону жизни наемных работников.

Несмотря на очевидное гуманистическое содержание буржуазного права, в XIX -- цервой половине XX в. оно становится объектом интенсивной критики со стороны именно гуманистически настроенных авторов. Так, К. Маркс считал серьезным изъяном буржуазного права его подчеркнутый формализм. Казалось бы, право при капитализме, сломав сословные и другие перегородки и сделав людей равными, помогало утверждать в человеке чувство собственного достоинства. Вместе с тем Маркс верно указывает на тот факт, что формальное равенство, т. е. применение «равного масштаба к неравным людям» на деле обесценивает, обезличивает человека, лишает его индивидуальных черт.

С позиции персонализма и экзистенциализма Н.А. Бердяев (испытавший, кстати, влияние со стороны марксизма) развивает тему, затронутую Марксом: буржуазное право есть воплощенное, концентрированное господство общества над личностью, оно -- проявление «социальной обыденности», где личная совесть заменяется общественной моралью, а творческие силы человека ограничиваются рабским подчинением государству. Формализм и абстрактность права исключают конкретную живую личность, право не в состоянии проникнуть в глубины нравственной жизни человека, оно равнодушно к индивидуальной человеческой судьбе и в этом смысле глубоко безнравственно и бесчеловечно. Право вырастает на почве интересов больших и малых социальных групп, оно выражает этику семьи, рода, клана, сословия, нации, государства, но никак не личности. Право стоит на страже абстрактного добра и абстрактной справедливости, в борьбе со злом оно защищает абстрактного человека и социально значимые ценности, а не конкретную человеческую индивидуальность. Лежащий в основе права абстрактный морализм стремится сделать из человека «автомат добродетели», т. е. право фактически нивелирует человека, заставляя его служить абстрактному добру.

Во второй половине XX в. понимание права теснейшим образом связывается с гуманизмом: принимаются многочисленные международно-правовые акты, посвященные гуманитарным вопросам, государства считают своей обязанностью включать в конституции разделы о правах человека. Общепринятым становится мнение, что национальное и международное право должно быть наполнено гуманистическим содержанием, должно создавать условия для всестороннего совершенствования личности. Глядя на гигантский массив всего этого современного законодательства, можно подумать, что мы имеем дело с правовой культурой, принципиально отличной от правовой культуры Древнего мира и Средневековья. Можно также подумать, что нравственность современных людей принципиально изменилась, создав основу для создания права с гуманистическим содержанием. Либерально настроенные юристы и философы с последней трети XIX в. начали говорить о праве как «минимуме нравственности» (Г. Еллинек, В.С. Соловьев), указывая тем самым на невозможность существования безнравственного права. В XX в. тенденция увязывать право с нравственностью, гуманизмом только усилилась.

Действительно, различия между древним и современным правом заметны: современное право (особенно в странах Запада) максимально дифференцировано, индивидуализировано, направлено на утверждение принципов свободы, равенства, справедливости, демократизма, законности и гуманизма. Вместе с тем надо отдавать себе отчет в том, что эти различия носят по преимуществу внешний характер и определяются следующими причинами. Во-первых, современная западная правовая культура возникла на базе мощной индустрии, невиданного ранее уровня развития производительных сил, способных обеспечить высокий уровень жизни основной части общества. Социальное государство, появившееся примерно с 1970-х годов, вполне может себе позволить бесплатно кормить тысячи и миллионы своих граждан и эмигрантов без риска ослабления своей власти. Во-вторых, в XX в. государства достигают огромной, ранее небывалой силы, с помощью своего военного и полицейского аппарата они установили всесторонний и эффективный контроль над обществом, подавляя в зародыше всякую антигосударственную деятельность. В-третьих, за последние несколько сот лет государство, все более подчиняя себе человека, сформировало у него наконец достаточно стойкую привычку к автоматическому послушанию.

Но представляется очевидным, что, например, в случае новой большой войны, в условиях резкого снижения уровня материальных ресурсов и реальной угрозы разрушения государства современное гуманистическое право очень быстро приобретет старый драконовский вид с его упрощенным процессом и устрашающими наказаниями. Дело в том, что человек за последние тысячи или сотни лет в нравственном отношении лучше не стал, просто условия жизни современного человека (в том числе человека современной западной культуры) значительно улучшились, позволили ему быть нравственным. Как только условия его жизни резко снижаются, он перестает соблюдать право, стремясь удовлетворить свой эгоизм другими, незаконными способами. Как верно заметил К.Г. Юнг, под личиной так называемого современного цивилизованного человека кроется нравственность дикаря, готового на любое преступление ради удовлетворения своих интересов. Массовая преступность во всех странах мира -- прямое тому подтверждение.

Часто можно слышать такое мнение: гуманизм современного европейского права заключается, в частности, в том, что оно сумело поставить заслон национализму, фашизму и религиозному экстремизму. Так, в Германии, пережившей национал-социализм, принято очень жесткое законодательство против антисемитизма и фашизма, что представляется абсолютно правильной мерой. Но следует осознавать простую, но тяжелую истину: антифашистское законодательство необходимо в современной Европе потому, что неонацистские настроения в ней сильны и готовы прорваться наружу при малейшем ослаблении прессинга со стороны права. Запрет на откровенную публичную дискуссию о межнациональных и межрелигиозных отношениях в современных странах Запада означает только одно: страх перед национализмом и религиозным экстремизмом, которым переполнены народы мира. Правящий класс пугает мысль, что обсуждение этих проблем только обострит межнациональные и межрелигиозные конфликты, спровоцирует волну стихийного неконтролируемого насилия. Зависимость такова: чем сильнее экстремистские настроения, тем строже будет законодательство, жесткость законов отражает силу экстремизма.

Таким образом, можно констатировать, что современное гуманитарное право вызвано к жизни не только заботой о человеке (т. е. высокой нравственностью), но также наличием сил, готовых этого человека поработить или уничтожить. Агрессивные инстинкты масс -- обратная, теневая сторона современного гуманитарного права. Его этический смысл состоит в том, чтобы блокировать деструктивную природу человека, защитив человека от человека. В этом отношении современное право мало чем отличается от древнего права, их природа едина -- асоциальные человеческие инстинкты. Этический смысл современного права состоит не в том, что оно -- «минимум нравственности», а в том, что право (вполне автономно от морали) так же, как в древности, заставляет человека выполнять требования коллектива, заставляет его быть социальным существом.

3. Право как юридическая ценность

Юридико-аксиологический подход к праву означает обоснование ценности права в границах права с точки зрения права исходя из самого права. Понять ценность права, оставаясь на строго формальных позициях, вне его связи с экономикой, политикой, религией или моралью может показаться задачей, лежащей исключительно в сфере схоластики, формально-логических умозаключений. Кому-то может показаться, что выявление юридической природы права -- задача бессодержательная, оторванная от жизни и потому чреватая заблуждениями и созданием псевдонаучных миражей. Примерно такие претензии предъявляли марксистские юристы Г. Кельзену -- основателю «чистого» учения о праве, т. е. теории, полностью очищенной от неюридических компонентов (политологии, идеологии, метафизики, социологии, психологии, этики). С точки зрения австрийского юриста, природа права (и одновременно его ценность) заключается в его нормативности, принудительности. Норма, полагал он, принадлежит к сверхэмпирическому, умопостигаемому миру должного и, соприкасаясь с миром сущего, сферой реальных человеческих отношений, вносит в них упорядоченность.

В данной позиции чувствуется кантианская традиция (делить реальность на должное и сущее, подчиняя одно другому), с которой можно спорить. Вместе с тем идея Кельзена о нормативной природе права (если понимать право в формальном смысле) абсолютно верна. В формальном отношении природа права -- норма, а его главная ценность -- внесение нормативности в поведение людей. В материальном смысле под природой права можно понимать (в зависимости от избранной методологии и эвристических целей) религию, мораль, экономику, политику и другие сферы практической деятельности человека, но суть права как формальной ценности -- всегда норма.

Сознание человека, обращаясь к окружающему миру, пытается понять его, выявить связи между его составными частями и таким способом внести в него смысл и упорядоченность. Ценностное сознание играет более специализированную роль: оно направлено на выявление отношения человека к тем или иным объектам реальности. Право в качестве субъектной ценности выступает в роли присущего сознанию императива, критерия, которым меряются общественные отношения. Посредством правового ценностного сознания человек смотрит на социальный мир, ценностью права человек меряет ценность жизни и ее проявлений, в том числе само право. Рассмотрение права через призму правового ценностного сознания позволяет выявить его юридическую ценность.

Право как формальная ценность имеет как минимум три измерения:

право как норма сознания;

право как норма поведения;

право как норма позитивного права.

1. Понимание права как нормы сознания широко распространено в различных вариантах естественно-правовой школы Нового времени. Наиболее полную разработку данный подход получил в русле кантианства, особенно у неокантианцев Баденской школы. Один из базовых постулатов кантианства -- совпадение сознания, нравственности и естественного права. С точки зрения Канта, нравственность (по его терминологии -- «моральный закон») априорна, имеет автономный, формальный и абсолютный характер. Априорность нравственности означает, что она свойство, атрибут сознания, одна из его врожденных форм. Нравственность автономна, т. е. не зависит от условий жизни человека. Автономность «морального закона» проявляется, в частности, в делении поступков на легальные (объективно соответствуют нравственным законам, но субъективно мотивированы чем-то иным) и моральные (совершаются только в целях исполнения морального закона). Нравственность проявляется в идее должного, предстающей в виде максимально формализованного категорического императива. И наконец, абсолютность морального закона состоит в том, что он обладает высшей этической ценностью, выступает критерием поведения людей.

Категорический императив -- этическое правило, но применительно к политической жизни приобретает форму естественного права. Одно из определений категорического императива гласит: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом». И далее Кант уточняет: «Поступай так, как если бы максима твоего поступка посредством твоей воли должна была стать всеобщим законом природы». В данном случае предпринимается попытка повысить статус разума за счет апеллирования к его природности, естественности. Иначе говоря, законы разума -- это и есть законы природы, которые человек обязан выполнять. В этом смысле естественное право -- такой же атрибут сознания, как нравственность, а лучше сказать -- нравственность и естественное право, по Канту, представляют собой двуединую форму индивидуального сознания.

При всей теоретической слабости естественно-правовой конструкции (это все-таки больше идеология, чем научная теория), за ней стоит некоторая правда жизни, некий здравый смысл. Кантианцы верно указали на тот факт, что многие основополагающие, базовые ценности человек воспринимает как норму, изначально данную его сознанию. Так, ощущение собственной самоценности, ценности свободы, равенства, справедливости, порядка, безопасности даются человеку в качестве самоочевидного факта сознания, в виде некоей нормы должных социальных отношений. Нормы естественного права как раз и являются теми императивами, которые одновременно и регулируют социальную жизнь, и задают ценностное к ней отношение. Отсюда вытекает такая важная функция естественного права, как формирование политического идеала и критика реально функционирующего государства и законодательства. При этом юридико-нравственные нормы не просто пассивно существуют в сознании индивида, не просто играют роль нравственного судьи политико-правовой действительности, но активно создают новую действительность. Норма, ставшая фактом сознания большинства членов общества, превращается в эмпирический факт социальной жизни.

2. Понимание права как нормы поведения -- важнейшая особенность социолого-правовых и психологических теорий, возникших в последней трети XIX в. и имевших заметное влияние весь XX век в странах Запада и России.

Основные идеи социологической школы права сводятся к нескольким тезисам: субъектом правотворчества не обязательно является государство, право вполне может возникать и существовать независимо от государства, основным источником права выступает общество в лице его институтов, а отнюдь не государство. С точки зрения здравого смысла данные утверждения могут показаться нелепыми, так как и наш житейский опыт, и история права говорят об обратном: правом фактически являются такие нормы, которые государство устанавливает как свой приказ и за нарушение которых оно карает.

Однако если к процессу образования и функционирования права присмотреться более внимательно, то картина предстает несколько иная.

Право -- это феномен, существующий в конкретно-исторической культурной среде, в тесной связи с антропологическими свойствами человека (сознанием, волей, психологией) и различными сторонами его практической деятельности (экономикой, политикой, религией, моралью, обычаями). Связь права с государством -- только одна из граней существования права. Эффективность функционирования права зависит не только от его связи с государством, но также от многих других факторов, например от устоявшихся стереотипов человеческого поведения. Как правильно показал Л.И. Петражицкии, право -- это во многом психологический феномен, оно есть эмоциональное переживание лицом своей обязанности и своего правомочия. С его точки зрения, право делится на позитивное (объективно выраженные источники права) и интуитивное (правовые эмоции), официальное (признанное и охраняемое государством) и неофициальное (государством не признанное и не охраняемое). Ведущую роль играет интуитивное право, так как оно, по логике Л.И. Петражицкого, вырастая непосредственно из психологии людей, более всего соответствует их поведенческому стереотипу. Интуитивное право не навязано человеку какой-то внешней силой, а выражает его собственные представления о норме поведения, что придает интуитивному праву высокую эффективность. Интуитивное право не имеет фиксированных норм, выстраивается в зависимости от ситуации, оно мобильно, способно быстро реагировать на меняющиеся условия, не имеет ограничений по предмету правового регулирования, месту, времени, лицам. В силу указанных свойств интуитивное право регулирует основной массив общественных отношений и является основой правопорядка.

Л.И. Петражицкии прав в том, что пока юридическая норма не станет стереотипом поведения крупных социальных групп, право функционировать не будет. Государство может принимать любые необходимые ему нормативные правовые акты, рассчитывая на их позитивный эффект, но пока заложенные в них нормы не станут частью психологии людей, работать они не начнут. Здесь государство всегда упирается в границы своей власти. Примеров можно привести множество. Так, русская история, как верно отметили славянофилы, развивалась в виде двух параллельных линий: история государства и история народа (в основном крестьянства). Чиновничья, военно-бюрократическая Россия жила по своим законам, народ -- по своим. Официальное законодательство, воспринимаемое многомиллионным крестьянством как «дело антихриста», как «печать сатаны», как бы повисало в воздухе, постоянно давая холостые обороты, исполнять законы было некому. Похожая ситуация сложилась в современной постсоветской, либеральной России, конституция которой бесконечно удалена от реальной жизни. Конституционные принципы о демократии, разделении властей, независимости суда, высшей ценности прав и свобод человека -- просто красивые фразы, не имеющие связи с реальностью. Другой пример -- народы Северного Кавказа, которые в подавляющем большинстве и при царской власти, и при советской, и при постсоветской воспринимали законодательство, исходящее от государства, как чужеродный элемент, искусственно имплантированный в их национальную культуру. Жизнь в этом регионе преимущественно строилась (и продолжает строиться) на основе обычаев, а не права.

Между нормой поведения и нормой права существуют прямые и обратные связи. Например, правовой обычай (главный источник права в Древнем мире и в эпоху Средневековья) мог возникнуть только после появления соответствующей нормы поведения. Правовой обычай -- это и есть правило поведения, ставшее привычным в результате его многократного повторения. Для правового обычая норма фактического поведения -- основа, без которой данный источник права просто не возникнет. Появление правового обычая есть лишь юридическое оформление нормы фактического поведения.

Сложнее обстоит дело с судебным прецедентом. Государство, переводя обычай в разряд права, проводит, конечно, определенную селекцию, внося тем самым в процесс правообразования известную целенаправленность. Однако в этом случае целенаправленность власти' минимальна, власть лишь фиксирует уже сложившуюся норму в качестве правовой. При создании судебного прецедента от государства требуется нечто большее -- найти и сформулировать норму, которая не приобрела еще значения обычая, но уже воспринимается как некий стереотип поведения. Е. Эрлих называл такие нормы «живым правом».

Дальше всего норма фактического поведения находится от нормативного правового акта. За последние 200 лет нормативный правовой акт, заметно потеснив другие источники права, стал играть ведущую роль в механизме правого регулирования. Даже в странах англосаксонской правовой семьи нормативный правовой акт вступил в серьезную конкуренцию с прецедентом. Главное преимущество нормативного правового акта состоит в том, что он позволяет власти наиболее полно и точно выразить свою волю. Вместе с тем воля государства, облеченная в нормативный правовой акт, зачастую либо не учитывает фактические нормы поведения, либо прямо им противостоит, борется с ними. Конфликт нормативного правового акта и норм фактического поведения, по сути, означает противоборство общества и власти, что иногда может закончиться социальными потрясениями. В этом случае государство, руководствуясь инстинктом самосохранения, вынуждено будет обратиться к нормам фактического поведения масс как основе будущего правотворчества.

3. Сторонники естественно-правовой и социолого-правовой школ иногда смотрят на позитивное право несколько свысока, подчеркивают его вторичность перед нормами естественного права или нормами фактического поведения. Считается, что позитивное право не обладает собственной природой, поскольку выражает и оформляет волю государства. Парадоксально, но классики юридического позитивизма (начиная с Дж. Остина), стремясь вынести на первый план связь права с государством, тем самым создавали предпосылки для пренебрежительного отношения к позитивному праву в будущем. Действительно, если делать упор на главенствующей роли государства в правотворческом процессе, то ценность позитивного права в сравнении с ценностью государства заметно снижается. Государство здесь предстает как субстанция, а право -- как его функция.

Между тем значение и роль (а значит, и ценность) позитивного права весьма существенны.

Во-первых, позитивное право есть тот непосредственный эмпирический уровень, на котором человек встречается с правом как внешней принудительной системой. Можно сколько угодно говорить о том, что право существует в виде нормы сознания или нормы фактического поведения, но норма как факт внешней принудительной силы исходит именно от позитивного права. Можно сколько угодно доказывать, что суть права -- это идея должного, идея свободы, идея самоценности личности и ее прав, но в истории человечества право всегда представало и продолжает представать в виде жесткого принудительного нормативного порядка, за нарушение которого карает государство. Пренебречь этой эмпирической данностью означает оказаться в плену грез и фантазий. Ведь именно позитивное право дает нам более или менее достоверное представление о праве как социальном феномене. Без существования позитивного права говорить о праве нелепо. В известном смысле тезис о существовании права до государства или вне государства -- фикция, направленная на достижение отчасти эвристических, отчасти идеологических целей.

Во-вторых, глубоко прав Кельзен, утверждая, что государство и позитивное право представляют собой две стороны единого принудительного нормативного порядка. В умозрительном плане можно, конечно, разделить государство и право на две относительно автономные составляющие, но в жизни позитивное право и государство связаны тысячами невидимых и видимых нитей. Позитивное право не просто воля государства, благодаря позитивному праву организуется и включается весь передаточный механизм государственной власти. Государство и позитивное право равноценны в том смысле, что оба они в решающей степени влияют на установление принудительного централизованного правопорядка.

В-третьих, позитивное право фиксирует, формализует и объективирует идеальные ценности и нормы. Юридические нормы закрепляют опыт поколений, благодаря которому формируется правовая культура, соединяющая поколения людей в единую историческую общность -- народ. В источниках позитивного права концентрируются представления народа о добре и зле, прекрасном и безобразном, должном и недолжном.

В-четвертых, позитивное право, встраивая человека в мир юридических категорий, формализуя общественное сознание и общественные отношения, вносит в них строгость и трезвый расчет. Конечно, юридизация человека привела (особенно на Западе) к установлению сухих, подчас бездушных, граничащих с жестокостью, отношений. Но недостаток юридического формализма нередко оборачивается другой крайностью -- переизбытком в отношениях между людьми лживого морализирования и эмоциональности, что провоцирует агрессию и стремление решать конфликты с помощью насилия.

И наконец, в-пятых, ценность позитивного права заключена в его воспитательной функции, о чем красноречиво писал И.А. Ильин: «Положительное право берет на себя элементарную и сравнительно грубую задачу -- приучить человека извне к первичному, внешнему, регулированному самоограничению; для этого оно обращается к идее социально организованного внешнего авторитета, уполномоченного и подчиненного правилам. Необходимо, чтобы люди приучились признавать сначала хотя бы этот внешний авторитет и его правовые веления; необходимо, чтобы хищник и насильник встретили извне организованное и импонирующее сопротивление, основанное на идее правоты и полномочия. Сознательное, принципиальное указание на то, что "это недопустимо", а "это обязательно", сделанное человеком человеку с чувством правоты и духовного достоинства и поддержанное организованным решением "не допустить" и "настоять", есть" поистине одно из самых могучих средств социального воспитания».

4. Право как эстетическая ценность

Эстетика изучает эмоционально-образное восприятие человеком мира, а эстетическое сознание обращено к форме, образу вещей. Но, несмотря на свой подчеркнуто формальный характер, эстетика теснейшим образом связана с этикой и в конечном счете с онтологией, что дает нам дополнительную возможность рассмотреть предметы в их сущности.

Право как всякая вещь объективного мира также имеет свою эстетику, указывающую нам на природу права. Эстетика права многомерна, как многомерно само право, существующее как минимум в трех измерениях: в сознании, в поведении, в источниках позитивного права. Эстетические образы формируются, отталкиваясь как от норм позитивного права, так и от практики их применения. При всем колоссальном различии правовых культур мира есть эстетические черты, присущие им всем: формализм, официальность, отчужденность. Лучше всего эстетику права передает юридический язык. Сравните, например, строфы из лирики А. С. Пушкина и текст протокола допроса следователя прокуратуры об убийстве, совершенном с особой жестокостью. Возникает ощущение двух реальностей, разделенных пропастью. Если язык Пушкина говорит нам о прекрасном (наподобие платоновского мира идей), то протокол допроса обращает к реальности абсолютного зла.

Язык протокола допроса или приговора суда, где механически точно излагается процесс убийства, изнасилования или разбоя, создает двоякое впечатление: с одной стороны, возникает ощущение обыденности и даже банальности, с другой -- эта обыденность приобретает характер фантасмагории, фантастической реальности, поскольку очевидно, что убийство, изнасилование или разбой противоречат базовым нормам человеческой культуры. Эстетика протокола судебного заседания, например, зачастую воспринимается как мир абсурда, способного перевернуть представление о жизни. В этом смысле эстетика юридических документов существенно расширяет наше понимание ценностных ориентиров. Текст приговора суда по своей этико-эстетической концентрированности вполне может конкурировать с романом Достоевского, или по-другому: из приговора суда и с его эстетической экспрессией вполне может вырасти роман в духе Достоевского. Ведь известно, что сочинения Достоевского, их стилистика -- во многом результат газетной криминальной хроники (роман «Бесы», например, написан на основе материала судебного процесса над крайним радикалом С.Г. Нечаевым).

В XX в. язык права особенно сильно повлиял на искусство. Так, В. Шаламов, советский политзаключенный с многолетним стажем, отмечал, что после практики нацистских и советских концлагерей, после практики организованного террора, эстетика Пушкина местами выглядит вычурной, слишком легковесной, далекой от жизни. В своих «Колымских рассказах» Шаламов предпринял попытку перенести эстетику судебно-следственных документов времен сталинизма в литературу, максимально сблизив эти две сферы. Рассказы Шаламова по своей эстетике близки протоколам допроса, они так же документальны, как материалы уголовного дела. Здесь документальность становится художественным методом, благодаря которому создается литературный шедевр.