"О презумпции невиновности": людологический обзор

Размещено на http://www.allbest.ru/

«О презумпции невиновности»: людологический обзор

Р.П. Чернов

адвокат Межреспубликанской

коллегии адвокатов (г. Москва)

презумпция невиновность правосудие уголовный

Дело в том, что все судопроизводство является тайной не только для общественности, но и для самого обвиняемого.

Шарль Монтескье был совершенно прав, когда отметил, что нет для общества более важных и интересных законов, чем законы уголовные. Центральным институтом уголовно-правовых отношений, уголовно-процессуальных отношений является принцип презумпции невиновности. По его наличию, или отсутствию судят о степени правового содержания в уголовно-процессуальном законе, а по тому, как он исполняется - о политико-правовом режиме в государстве.

Презумпция невиновности - то, что противостоит уголовной репрессии как достаточное основание для констатации ее справедливости, совершенно точно можно сказать, что презумпция невиновности - имманентность любого уголовного преследования с точки зрения современного представления о надлежащем правосудии.

В то же время сегодня утрачено понимание природы, сущности данного института. Он сведен к правовой традиции, элементу модели правосудия. Это порождает условность восприятия презумпции невиновности и ее усеченное законодательное закрепление по типу ст. 14 УПК РФ. Не вполне ясное представление о презумпции невиновности сводит сегодня ее бытие к предположению обвиняемого невиновным. Как видим, здесь законодатель не углубился в понимание сущности данного института далее словаря иностранных слов (лат. praesumptio -- предположение, praesumptio boni viri ), хотя по другим вопросам отправления уголовного процесса создается фактически мета -- язык смыслов, не доступных для восприятия с точки зрения самой языковой парадигмы правоприменителей. Пояснения самих участников уголовного процесса, а так же представителей судейского сообщества, как правило, сводятся, либо к озвучиванию норм-императивов (обвинительный приговор и предположения, сомнения в пользу обвиняемого, трансформация в право на защиту, состязательность, бремя доказывания стороны обвинения, бремя опровержения доказательства, добытого, по мнению стороны, с нарушением Уголовно- процессуального закона), либо к рассуждениям об охранительной функции государства, объективном вменении, защите прав человека и прочее. С учетом того, что юридическая наука, не являясь источником ныне действующей модели юстиции, функционирует больше как оправдание существующего положения вещей, нежели выполняя функции пропедевтики, такие рассуждения практиков (а их мнение наиболее ценно) только усиливают неясность. Казалось бы с учетом, того, что данный институт существует в форме закона недавно (Декларация прав человека и гражданина, Франция 1789 г.) данное обстоятельство не должно смущать настолько, чтобы говорить о нем как о трагедии современности. Вместе с тем, за последние 300 лет сфера уголовной юстиции западной цивилизации претерпела существенные изменения. Если ранее преступление было прежде всего аморальным деянием, то сегодня данный признак (который был так и не назван законодателем) полностью утрачен по большинству составов преступлений, фигурирующих в статистических данных. Аморальность преступления ранее это как собственный глаз, который невозможно увидеть без чего- либо отражающего. Аморальность преступления сегодня -- ширма за которой прячется сопереживание неудачи, привлекаемого к суду. Данное положение вещей является продуктом расширения объектов уголовной репрессии в отношении политических, управленческих отношений в обществе. Современное государство западного типа широко использует уголовную репрессию именно как рычаг управления социальными процессами, их структурирования. Охранительная функция уголовного закона уходит на второй план. Цели правосудия вообще законодательно не сформулированы и не осмыслены. Применительно к России ситуация в несколько раз актуальнее в связи с упразднением в УПК РФ объективной истины по делу как цели уголовного судопроизводства. В свете различных оснований к возбуждению уголовного дела (признаки преступления) и его прекращению (отсутствие в действиях лица состава преступления) презумпция невиновности становится чуть ли не единственным механизмом, который должен был бы гарантировать вменяемость судопроизводства, но этого не происходит. Уголовная репрессия превращается в инструмент, в аргумент доказывания правоты государства, реализуя в полной мере представление о том, что у государства право силы, а у гражданского общества -- сила права. Но без понимания сущности (природы) такого правого института, как презумпция невиновности о какой силе права можно вести речь?

Сущность есть форма неизменности бытия явления, утрата или изменение которой означает изменение бытия, лежащего в основе сходства и различия. Исследовать сущность -- это означает установить в явлении такой набор признаков, «маяков» познания, восприятие которых позволяет демаскировать любые причуды и заблуждения разума, установив наличие или отсутствие бытия исследуемого явления. И, если согласно классическому пониманию, сущностью является такой набор свойств и качеств, бытие которого неизменно и служит основанием для отличия одного предмета познания от другого, то в отношении мира предметов и вещей все весьма просто- сущность познается через функциональность и весь тот тезаурус возможного использования, который не вступает в противоречие с целевым предназначением исследуемого. В отношении форм деятельности человека, не связанных с формированием материального результата, вопрос о сущности намного сложнее. Анализ приобретает структурный характер и наши представления о сущности исследуемого зависят всецело от метода исследования, который во многом определяет целевое назначение исследования.

Применительно к любым когнитивным системам (правосудие не исключение) исследование сущности предмета является глубоко субъективным процессом, ценность, результат которого во многом носит конвенциональный характер. В ХХ веке это стало совершенно очевидным для методологов научного знания, но для юридической науки в области влияния ее положений на правоприменительную деятельность это до сих пор остается не очевидным. Определяющей парадигмой гуманитарного знания до сих пор выступает методология Стагирита (Аристотель). Презумпция невиновности и связанные с ней методологические вопросы ближе всего связаны с характеристикой проблемы энтелехии бытия у Аристотеля: пока есть становление -- нет ставшего, когда есть ставшее -- нет становления. В отношении презумпции невиновности (при обвинительном варианте, соответственно): пока лицо подозревают, привлекают к ответственности, разрешают дело нет виновного, когда вступает в силу определение кассационной инстанции (кассационное определение -- по провозглашению- ст. 391 ч. 4 УПК РФ )- уже нет невиновного. Какое -- то мгновение, закончено чтение определения, приговор вступил в законную силу и все- парадигма бытия схлопнулась и устранен целый комплекс правоотношений (какой - нам еще предстоит выяснить), связанных с действием презумпции невиновности. Мы имеем перед собой не добропорядочного гражданина, а преступника, лицо, которому будет на законном основании причинено систематическое страдание, вплоть до лишения жизни. Вот этот момент перехода одного бытия к ничто, в другое состояние и является камнем преткновения любой общей предельной методологии познания, продуцирует в свою очередь проблемы сомнения в бытийности того или иного явления, попадающего в поле энтелехии, а тем более управляемой энтелехии (уголовное судопроизводство -- однозначно сознательно управляемый процесс сегодня). Для презумпции невиновности это сомнения в том существует ли она как действительность, или же является формой условности, правилом приличия. В этом ключе большинство претензий к уголовному процессу и его принципам приобретают именно философский характер претензий к определению бытия вообще.

Если презумпция невиновности продуцирует бытие невиновного, то каково это бытие, кто является его носителем, где данная парадигма бытия начинается и где заканчивается, каковы ее формы конкурирования с бытием виновного? Да и что вообще значит презумпция невиновности практически, если наказание не предусматривает, в конечном счете, ни конфискацию, ни смертную казнь, ни поражение в правах, а предел санкции упирается в рамки уже отбытого во время следствия и суда? Есть еще множество «но», сумма их приводит нас к пониманию презумпции невиновности, как все же нормы - принципа, не более того. Признать данное положение вещей удовлетворительным не представляется возможным, так как институт презумпции невиновности реализует в ожиданиях и представлениях привлекаемых к ответственности самые странные стороны человеческого характера (абсолютизация надежды и веры). Точнее было бы сказать, что для правоприменителя он не дает ничего, а вот в умах привлекаемого к уголовной ответственности он получает обширную пароноидальную реализацию.

Принцип презумпции невиновности действительно выглядит странно, как в части своего законодательного выражения, так и в части применения. Начнем с самого простого. Кто пользуется презумпцией невиновности? Согласно действующему УПК РФ -- это обвиняемый. Таким образом, это не подозреваемый, и не лица, фигурирующие в рамках Оперативных дел. Презумпция невиновности и презумпция добропорядочности, получается, разные вещи. Разные именно в силу процессуального аспекта, презумпция невиновности -- это процессуальное выражение презумпции добропорядочности. Для судьи, который принимает решение, это вообще вопрос философский, так как вынесение им суждения в процессе судебного следствия, до постановления приговора, является уничтожением презумпции невиновности в рамках сознания одного субъекта познания, тоже самое и в отношении приговора. Сам по себе приговор, вынесенный по делу не является свидетельством уничтожения презумпции невиновности формально, так как он не вступил в законную силу. С другой стороны, защитник и осужденный могут не подать кассационную жалобу и тогда приговор по истечении срока обжалования вступит в законную силу и действие презумпции невиновности будет прекращено. Вопрос - а было ли оно вообще, именно действие? В чем оно выражается, кроме того, что «обвиняемый считается невиновным», кем считается? В какой момент считается? Какие юридические изменения происходят в зависимости от того считается он невиновным или нет? Следует отметить, что проблематика презумпции невиновности напрямую увязана с понятием знания в юриспруденции. Является ли знание юридическим фактом? С одной стороны, - безусловно (прямой умысел, пропуск срока исковой давности и его восстановление с момента, когда лицо узнало о том, что его права нарушены) и в то же время знание само по себе является областью мысли и поэтому не подлежит правовому регулированию. Праву знание, мысль, интересны только в активной части выражения, осуществления (энтелехии), когда лицо, например, осознает, а еще лучше осознает и руководит (критерии достаточные для констатации вменяемости). В противном случае само по себе знание в форме бытия идеи, мысли (бытия в возможности) праву неинтересны. Лицо вообще интересно праву с точки зрения его действий, - такова была доктрина Фридриха Энгельса и Карла Маркса. Но современность тем и уникальна с точки зрения познания, что сегодня впервые в рамках уголовного права и уголовного процесса мы имеем предельность действия (Уголовный закон -- негативная предельность воздействия государства на человека) в сопряжении с предельностью познания (Уголовный процесс как активная форма познания). Сегодня предполагается, что все лица, активно участвующие в отправлении правосудия не знают и не могут знать виновно лицо или нет, иначе они были бы очевидцами совершенного и не могли бы принимать участие в судопроизводстве. Единственным исключением является фигура потерпевшего, который может быть и очевидцем и активным участником процесса (не выводятся из зала суда перед допросом, пользуется равными правами как сторона обвинения по смыслу закона, но на деле поражен в процессуальном статусе). Для остальных участников точное знание виновно лицо или невиновно находится за гранью их осведомленности.

Чем дальше мы будем углубляться в эти вопросы, тем быстрее мы поймем, что правосудие является по определению отдельной формой реальности, к которой с трудом применимо высказывание Гегеля о том, что все действительное разумно, а все разумное действительно, правосудие в этом отношении, при усилении политического режима наоборот может сделать так, что все разумное будет в рамках уголовного процесса недействительным, а все действительное -- неразумным.

Уголовное дело в суде - это всегда столкновение представлений о том, как должно быть подсудимого, обвинения, защиты, потерпевшего, суда, сторонних наблюдателей. Указанные представления являются, по сути, бытием в возможности в парадигме, образующей вышеназванные статусы. Презумпция невиновности касается только подсудимого. Если нам согласиться с тем, что она есть условность и всего лишь дань называнию лица в процессе, то тогда вопрос нашей работы исчерпан. Но все же в такой трактовке остается что- то такое, с чем согласиться нельзя, но, что логически устанавливается весьма плохо и являет собой противоречия, описанные выше. Списать все на то, что так устроен мир и презумпция невиновности всего лишь условность правосудия, как - то не хочется, видеть в ее сущности «бонус» процедуры осуждения - неприятно. Поскольку реализация презумпции невиновности все же носит характеристику энтелехии, предлагаю исследовать ее как явление, существующее вполне реально и уже отсюда, возможно, вернуться к формально- юридическому пониманию.

Энтелехия, как форма осуществления, впервые была описана Аристотелем в «Метафизике». По Аристотелю мир представлен как бытие в возможности, являющемся бытием мысли и бытием в действительности, областью доступной чувственному восприятию. Бытие мысли непосредственно усматривается исключительно самим субъектом мыслительной деятельности. Наличие мысли вне собственного мышления - лишь предположение. Смелое высказывание, неправда ли? Повседневность учит совершенно обратному. Окружающий нас мир - это сплошные опредмеченные мысли, любой наш контакт с другим человеком -- это сопряжение мыслительной функции и, вдруг, -- мысль лишь то, что может быть усмотрено только одним человеком и только в отношении самого себя! Но, что, собственно, свидетельствует об обратном? Где мы можем усмотреть мысль вне формы ее выражения и истолкования? Мысль как мысль? Мысль о мысли - уже философия. Язык -- форма выражения. Мимика -- форма выражения. Именно такие тезы лежали в основе Ренессанса, утвердившего устами Рене Декарта - cogito ergo sum, того самого Возрождения, которое привело к Великому просвещению, буржуазным революциям, которые в 1789г привели к Декларации прав человека и гражданина, утвердившей презумпцию невиновности как требование закона к уголовному судопроизводству. Мыслить -- значит существовать, мыслить значит обретать бытие, бытие - есть мысль.

Рене Декарт, рассмотревший в отношении себя весь мир как форму сомнения единственное пришел к тому, что не может отрицать и сомневаться только в способности своего мышления, своей мысли и ее положил в основу бытия. Неправда ли логическая ошибка видна невооруженным глазом? К чему это привело Великое просвещение? Все, что возможно было помыслить и все, что возможно было утверждать в области мысли стали полагать необходимо действительным. Ведь мысль не существует вне бытия, а бытие вне мысли. Невозможно помыслить себе что-то не существующее, и наоборот, то, что нами не воспринимается -- то не существует. Появляется благодаря Королевскому научному обществу целая парадигма формы познания, которая в дальнейшем получит название науки. Люди научаются видеть и опознавать то, что недоступно обычному глазу -- микроскопы, телескопы, электричество. Мир мысли раздвигается Великим просвещением настолько, что обеспечивает развитие области действительного на столетия вперед. Как пример, - бинарная математическая модель Ньютона, которая получила свое практическое воплощение в 1944 году в форме первой Электронной вычислительной машины (ЭВМ), позволившей британской разведке дешифровать сообщения противника. А вот еще лучше: «Существенной составной Манхэттенского проекта, например, как и производства атомных бомб вообще, является газодиффузионный «закон Грехэма», открытый шотландским химиком в 1829 г». Человек становится областью социального эксперимента, человечество -- лабораторией, где вооруженный научным знанием пытается повторить эксперименты Бога. Не забудем, в основе создания Богом мира, согласно Священному писанию, которое в то время изучалось в каждой школе, лежит пари Бога с Дьяволом относительно сущности человека, именно на это безуспешно пытался обратить внимание Гёте в «Фаусте», Иммануил Кант в своем категориальном императиве. Только человеку решать какую сторону выбрать.

Великие Просветители задумывали новый социум, новый мир и писали его, мыслили о нем в полной уверенности достоверности возможности его реализации. А с учетом уважения к закону того времени, казалось, что стоит дорваться до политической власти, утверждающей этот закон и обеспечивающей его силой оружия, налогов и репрессивного аппарата, вписать в законодательство правильные вещи, и мир изменится. Таков генезис презумпции невиновности. Правда был еще Данте и его - благими намерениями вымощена дорога в ад, - но революционеры не ориентируются на поэзию.

Итак мысль как бытийность в Великом Просвещении переоткрыла нам Аристотеля, возродила его. Но обращаясь в первоисточнику, отметим, что Стагирит все же был понят не совсем правильно. «Все вещи были вместе в возможности, а в действительности же - нет» («Метафизика», 1069 в).

Категории бытия в возможности противостоит категория бытия в действительности. И если в области мысли возможно все, то в области действительности не может быть такого, чтобы в одно и то же время в одном и том же месте, что -- то существовало и не существовало. Стагирит убедителен: если в области мысли «все ложно», то это не так, так как, если предположить, что утверждение «все ложно» истинно, то и утверждение о том, что «все ложно» истинно -- ложно. Если предположить, что «все истинно», то тогда утверждение о том, что «все истинно» - ложно, так же является истинным. Поразвлекавшись с апориями ( позже пять же в Великое Просвещение названных Гоклениусом антиномиями, 1613 г ) Стагирит делает простой вывод - в области мысли, в бытии в возможности вещи могут быть присущи множества противоречий, каждое из которых будет казаться истинным, но только в области бытия в действительности противоречия снимаются, формируется однозначность, упорядоченность. Если мы присмотримся еще внимательнее, то увидим, что антиномии, расцвеченные Кантом в области «вещи в себе» (или «вещи самой по себе» -- кто, как немецкий понимает) к противопоставлению опытного знания (a priori vs a posteriori) - это субъектная теза, где областью бытия антиномии является исключительно область бытия познания, бытия в возможности, бытия мысли, которая, как мы уже знаем, доступна, только индивидууму самому по себе. Таким образом, в области не мысли, а в области бытия в действительности нет ни «вещей в себе», ни области познания мысли как мысли, а только через формы выражения мысли. Противостояние области мысли и действительного, противостояние идеального и реального, идеализм и материализм, таким образом, это всегда противостояние индивидуального и общественного. Не напоминает ли Вам это уголовный процесс, как Гегелю, который видел в преступлении -- акт отрицания индивидуальной волей воли объективной, выраженной в праве, как коллективном носителе воли всех?

Итак, бытие в действительности. Что противостоит мысли? Что является ее противоположностью? Что является, вынесенным за пределы человека таким образом, что может быть им отринуто от себя, как Рене Декартом? Сразу представляется нечто объектное, существующее в отношении собственности бытийного, не правда ли? Но именно такое восприятие порождает путаницу, которую так безуспешно пытался решить Бертран Рассел герменевтическим анализом. Бытие в действительности как область бытия доступное чувственному восприятию. Начинается с собственности тела. Какое все это имеет отношение к юриспруденции? Самое непосредственное в силу того, что вся юриспруденция и закон в частности возникают из необходимости сопряжения в области действительного двух субъектов, один из которых непосредственно чувствует, а другой исключительно созерцает, не участвуя в области чувственного. Звучит загадочно, если ограничиться вышеприведенной методологией познания.

Обращаясь к людологической школе познания, обнаруживаем, что бытие существует не в области мысли и не в области чувственного, что нет ничего только мыслимого или только чувствуемого. Обнаруживаем, что бытие не существует вне области мысли, а мысль не существует вне области бытия. Бытие возможно исключительно как сопряжение бытия в возможности и бытия в действительности. Именно благодаря устойчивости такого сопряжения оно названо парадигмой бытия (ранее - людологическая парадигма бытия). Таким образом, в каждом предмете анализа в достаточной степени присутствует и область бытия в возможности, и область бытия в действительности. Благодаря наличию бытия в возможности мы можем проникать в суть вещи, явления, приобщаться к ней, идентифицировать ее, в том числе при внесоциальном происхождении (природа). Заимствуя бытие в возможности, мы можем его копировать, подражать, воспроизводить. Благодаря бытию в действительности мы можем использовать, уничтожать, противостоять, избегать, действовать. Энтелехия -- это переход бытия в возможности в область бытия в действительности. Так как в области мысли только кажется, что что- то существует, а в области действительности -- уже существует. Самые знаменитое по этому поводу высказывания: пока есть человек -- нет смерти, когда есть смерть -- нет человека (Эпикур), ни одна вечность не длится дольше жизни человека (Альбер Камю). Энтелехия -- это всегда процесс.

Подсудимому в суде только кажется, что его осудят или оправдают, а при вступлении приговора в законную силу (момент по провозглашении определения кассационной инстанции, истечения срока для обжалования приговора) его уже осудили или оправдали. Есть конечно надзорная инстанция и нет четкого запрета обжаловать оправдательные приговоры, но сейчас не об этом.

Следует отметить, что право, правоприменение, юриспруденция после Великого просвещения считались, в последние 200 лет, благодаря высказываниям Канта и Гегеля, той областью обычной жизни, для которой философское знание не представляет ни ценности, ни пользы. Это следствие во многом того, что в то время такие вещи как равенство всех перед законом и судом, избираемость монарха, конституционный суд, невозможность легально откупиться от уголовного преследования, а равно изжитие института дуэли и кровной мести были, как сегодня покупка турпутевки на Марс -- мыслимыми, но далекими во временном отношении вещами. Правосудие считалось делом естественным, разделение властей еще не дискредитировало судебную власть, уважение к ней сохранялось всецело.

Решения, принимаемые судами не нуждались ни в кассации, ни в надзоре, полностью снимали противоречия в области действительного. Для современности наследие Великого просвещения, полагавшего возможным преобразование социального исключительно силой разума, после переживания Первой мировой войны, Второй мировой войны, режима национал -- социализма, режима развитого социализма, большевизма, создания атомного оружия, применения атомного оружия, Карибского кризиса, обнищания 2/3 человечества в результате экспансии свободы и прочего, и прочего, может показаться не таким уже безупречным и догматичным. Но тем не менее презумпция невиновности -- постоянный житель представления о наших судах в умах самого широкого круга лиц.

Не пора ли признать, что суд является когнитивной системой, направленной на установление точного и достоверного представления, именуемого истиной и что, если мы ожидаем от него разумности, а не ритуальности, следует применять к нему, как к любой форме познания достаточные методологические критерии? Компетенция суда возросла за последние 300 лет, уже в ХХ веке герой «Процесса» Франца Кафки услышит, что все в этом мире связано с судом. Не делая этого до сих пор, не наделяя суд никакой методологией познания, кроме суда присяжных, пожалуй, мы ввергаем этот институт в область ритуальности, а, следовательно, отсутствия какой -- либо истинности, в силу самой условности любого ритуала, что означает, что правосудие не снимает противоречия, возникающие в социуме, а лишь усиливает их, являясь само в своей системе одним большим противоречием, мета- образованием, прикрывающим порой преступный политический режим. В конечном счете, перед судом сегодня зачастую стоят удивительные задачи квалификации таких явлений, как организованная преступность, терроризм, преступлений против человечности, пиратство, работорговля, свержение конституционного строя, захват власти, нарушение авторских прав и прочее. Имея в руках столь куцую методологию познания, как Уголовный кодекс, и столь куцый экспериментальный аппарат, как Уголовно- процессуальный закон, наш суд может по праву называться и далее формальным, сколь угодно долго (по типу социалистических судов в СССР).

Вдумчивый читатель может заметить не о подлинном ли правосудии мы говорим, не о расколдовывании ли ритуальности идет речь? Не стремимся ли в завуалированном виде воссоздать ВЧК в СССР? Следует отметить тот факт, что ВЧК и подобные ей судебные организации являются результатом реакции на то правосудие, которое создало Великое просвещение. Не понимание этого в ХХ веке привело к тому, что ХХI век, хотя он этого еще и не осознал, на Западе, вступил войну, где убийство стало формой выражения мнения. Ужас в том, что современный уголовный суд, в особенности в России, - это фабрика по производству будущих воинов на этой войне. Штука здесь в том, что ранее в уголовный суд попадали жулики, а идейный контингент попадал в суд чести (суд Божий, дуэли) и в Священную Инквизицию. Равенство всех перед законом и судом заставляет сегодня суд осуждать тех, кто потом делает революции. Особенно очевидно это стало в России в начале и в конце ХХ века. Это связано с тем, что Россия, как никакая другая страна, подверглась насильственному Великому Просвещению и не от внешнего завоевателя (как это было допустим в Испании Наполеоном Бонапартом), а от собственных правителей, которых любила, которым верила. Если Великие просветители готовы были умереть за свои идеи и верили в них безгранично, и умирали за них (Франция - прекрасный пример), то Россия заимствовала то, что разумела не только без веры, но через бунт, исключительно силой внутренних репрессий, уголовных репрессий (как пример, «картофельные бунты» при Петре I, коллективизация при Ленине). Конец же ХХ века с развалом СССР, бытие которого было оплачено более 50 000 000 человеческих жизней совершенно нивелировал не только уважение к государственной власти, но создал стойкую убежденность в искусственности любой власти вообще. Но ведь именно этого добивался, например, Иисус Христос- Богу- богов, кесарю- кесарево. Только вот где храмы, из которых необходимо изгнать торговцев? Не храмы и это правосудия?

Государство, заменившее Бога, должно научиться отправлять свой культ. Сегодня единственным храмом государства, в котором человек может приобщиться к новоявленному Богу - Государству является суд. Но правильный суд, приходится признать, только предстоит создать, ибо то, что есть сейчас -- меняльная лавка.

Не последним камнем в создании такого храма будет камень презумпции невиновности, краеугольный камень.

Людология интересная наука прежде всего для того, кто ищет истину. Истина как состояние мыслительного покоя вещь, безусловно, относительная. Успокоиться можно только в служении Богу, но путь к Богу необходимо еще найти, а долог путь из ада к свету. Современный западный мир -- мир мертвецов и для большей части современных государственных управленцев это стало очевидным. С тех пор, как Сталин, Черчиль, Трумэн на Потсдамской конференции определили формат Нового мира, прошло сравнительно немного времени, но уже сейчас понятно, что опыт был неудачен- люди не могут быть носителями идей для всех, только для самого себя. Правитель лишь в осуществлении, в энтелехии правитель, когда ему предана власть и аппарат принуждения. Он не может управлять идеями и мышлением, он не может управлять ничем, что касается области бытия в возможности, изъятой из права. Откровенно говоря, и загонять в правовые нормы, то бытие в возможности, которое по своей природе отнесено к априори (мысль как мысль), как это сделали Великие просветители, тоже не выход. Оно пылится там как книжка на библиотечной полке, никем не читаемая, но с уважением, хранящаяся. Таково бытие презумпции невиновности. Великие просветители попытались, введя презумпцию невиновности в закон, регулировать область бытия мысли, мыслительную деятельность, - это невозможно. Как невозможно было в Потсдамской обители предрешить счастливую судьбу мира, - только создать сторону для Великой войны, победу в которой, надеюсь, мои современники и мои внуки не увидят, но сейчас не об этом. В целом нельзя сказать, что авантюризм Великого просвещения является новаторским для Западного типа культуры.

Само возникновение Западной культуры в Эгейском бассейне обязано пиратству, родоначальники Западной философии были уголовниками -- Сократ был казнен, как сказали бы сегодня за терроризм, посягательство на государственный строй, его маевтика (по сути метод расщепления сопряжения мысли и языка), по ужасу, сковывающему душу посильнее любого теракта будет, Стагирит -- беглый преступник, вдохновивший и обучивший Александра Македонского, деяний которого хватит на сотню таких как Гитлер. Вообще, так называемые «преступления» нацистов являлись обычной практикой ведения войны на протяжении истории человечества, не признание этого и попытки зацепиться за «газовые камеры», как впервые совершенное -- весьма полезная иллюстрация к вопросу о когнитивной функции правосудия (Нюрнбергский процесс). Если что- то и было впервые, так это показательный международный судебный процесс, целью которого являлось именно осудить, создав представление о преступлении универсального порядка. Тем самым отвлечь от самого факта того, что любое современное развитое государство может позволить себе закрытые концентрационные лагеря, обоснованные массовые убийства, войны, развитую, все поддерживающую идеологию («Гуантанамо», «Катынь», «ГУЛАГ», «Буря и натиск», «Чечня», «Южная Осетия» и прочее -- яркие тому примеры). Нельзя сказать, что до ХVII века Западная цивилизация развивалась тихо и спокойно. История помнит и крестовые походы, и долговой авантюризм Цезаря, сбежавшего от своих кредиторов с военным походом в Галлию, да и вообще Рим как военная держава во многом определил судьбу Запада. Мы бьем тревогу именно в силу того, что на Западе существует феномен структурирования и преобразования материи в ранее не существовавшие формы. В части естественно - научного знания -- это, например, второе изобретение компаса. Если на Востоке в Китае он так и остался игрушкой, «магнитной рыбкой», то на Западе именно благодаря ему мы имеем Великие географические открытия (мореплавание плюс ориентация), глобализацию как их следствие. Именно в Индии был придуман «0», но именно на Западе индийские цифры (именуемые «арабскими»), популяризированные ростовщиками (было точнее считать проценты), стали основой бинарной математики, позволившей через другое великое открытие (электричество) создать ЭВМ (цифра «1» и «0» соответствовали положению «вкл» и «выкл»). Тоже самое с порохом. Тоже самое с воздушным змеем. Ряд можно продолжать достаточно долго.

Но вот такие открытия как «права человека и гражданина» - исконно Западное. Здесь нет никакой причинно -- следственной связи. Социальные открытия -- совершенно Западные достижения, не связаны с Востоком. Не могу удержаться, чтобы не привести следующую цитату из М.К. Петрова, которой он оценивает высказывания академика П.Л. Капица : «Мне думается-пишет Капица, - что создавшиеся сейчас внешние условия для общественных наук несколько подобны тем, в которых естественные науки были в средние века. Хорошо известно, что главным тормозом развития естественных наук в то время было схоластическое окружение. В те времена церковь брала на себя монополию схоластически-догматического толкования всех явлений природы, решительно отметая все, что хоть в малейшей мере противоречило каноническим писаниям. Этим и тормозилось развитие естественных наук. Только триста лет назад естественные науки вырвались из под опеки церкви и стали быстро развиваться, и это развитие идет нарастающими темпами по сей день! Сейчас существует большое разнообразие государственных структур, которые признают за истину только то в общественных науках, что доказывает целесообразность этих структур. Естественно, что при таких условиях развитие общественных наук сильно стеснено» Вот оно оказывается в чем дело. И чего это они, общественные науки, не вырываются?». Теперь наверное понятно, что Крестовые походы не прекратились? Например, желание США утвердить Западную демократию в Ираке, Афганистане -- это именно алгоритм повтора поставок огнестрельного оружия Японии ХVIII века. Это повтор естественно -- научного алгоритма развития. Ведь по-сути Западная цивилизация желает распространить в виде государственного устройства на Востоке собственность структурирования социального бытия, по -- новому начать оформлять социальную материю, поделиться своими «открытиями». При том, что государство является новым Богом, а его структуры, органы - новой церковью. Уверены ли мы в том, что делаем? Недавний пример Киргизии с ее переворотами в 1995, 2010 и ее неминуемым возвращением к первобытно -- общинному, родоплеменному строю - весьма тревожный сигнал. Не забудем -- судебный процесс это единственная площадка для диалога личности и государства по вопросам, достигшим своего предельного противоречия в области бытия в действительности. Не стоит ли нам перед тем, как убивать во имя наших социальных институтов присмотреться к ним поближе? Это касается не только США и Ближнего Востока, но в той же мере России и Чечни, Дагестана, Ингушетии. Сейчас возникающие там проблемы связывают исключительно с таким явлением как коррупция, а еще точнее с ее последствиями в виде не соблюдения закона. У обывателя создается впечатление, что если бы закон соблюдался, то проблемы не было бы вообще, что вся проблема именно в отдельно взятых чиновниках и невежественном населении (правовом нигилизме), если бы не они, то и социальных противоречий бы не было. Это ровно та же позиция, которая двигала революционерами Великого Просвещения, с той лишь разницей, что они не считали действующее законодательство нормальным. Но это все та же вера в силу законодательства, государства, его способности к проектированию и воплощению социальной системы нового типа. Это те же ошибки, та же форма заблуждения, но уже без вектора памяти о том, как было до преобразований. И самое удивительное, что это работает.

По крайней мере, в адвокатуре с каждым квалификационным экзаменом появляются люди, которые верят в необходимость презумпции невиновности и в ее существование и готовы ее отстаивать. Ни в коем случае не признают ее бытие фикцией и мифом. Более того правящая элита в России сегодня уверена в том, что побороть коррупцию означает улучшить ситуацию в стране, это ровно то же самое, что и борьба с еретиками Католической церкви в средние века, но никого очевидность аналогии не останавливает. Никто не хочет видеть системность проблемы. Лучший способ снять все социальные противоречия -- это война. В условиях ядерного противостояния такая война невозможна, но в России делается все, чтобы снизить ядерный паритет до уровня возможности локального конфликта.

НАТО имеет в Европейской части базирования 25 000 танков, куда они пойдут? Поплывут куда -- то? Сокращение ракет ближнего радиуса действия, сокращение групп и родов войск, тактических вооружений отсутствие в военной доктрине России положения о необходимости уничтожения агрессора, это все к чему? Все это на фоне отсутствия освоения Сибири, развития регионов (22 субъекта федерации в дотационном положении), выправления демографической ситуации за счет раздачи гражданства людям, которые по-русски имя свое произносят с трудом. К чему готовимся в перспективе необходимости ответов Истории? Война -- прекрасная форма структурирования жизни и смерти человека, но все же может быть Великие Просветители были правы и управление социумом на основе разумности возможно? Может быть, если присмотреться к презумпции невиновности окажется, что она не фикция, а действенный институт правового государства?

Иммануил Кант, придумавший правовое государство, забыл выразить его в формуле, а нести бремя знания без формулы, это все равно, что нести золото в не отчеканенном виде, как говаривал старик Ницше. В государстве, где всем управляет закон, уместна следующая людологическая формула: право -- это бытие в возможности государства, а государство -- это бытие в действительности права.

Бывший президент России В.В.Путин очень хорошо сказал по этому поводу: "…государство - это не просто земля, на которой мы живем и работаем, не просто очерченная границами географическая территория, это прежде всего закон, это конституционный порядок и дисциплина. Если эти инструменты слабы, то слабо и государство или его попросту нет».О В.В. Путине можно много спорить, но не уважать в нем начало воина нельзя.

Клан воинов всегда обладал сокровенным знанием. Это знание не рождается многознанием, оно рождается отдельным знанием. Для того, чтобы отличить воина прочти ему «Многие знания рождают печаль» и спроси о чем это.

Дело в том, что любая война вызывает стойкое пренебрежение к любой собственности. Воин очень часто сортирует военную добычу, и он очень часто видит как то, что составляло смысл жизни какого -- то человека им самым выбрасывается за ненужностью, ибо военные условия не позволяют ни хранить, ни выращивать, ни любоваться, ни кооптироваться в культурный слой того, что составляло ценность для жертвы. Воины знают, что нет ничего дороже чести, ибо это единственное, что не выпустишь из рук, умирая. Воины знают, что все в руках Бога, ибо в их руках только оружие, такое же как и твоего врага, а любая битва выигрывается в храме перед сражением. Им так же известно, что историю пишут те, кто победил и что себе можно многое простить и многое объяснить, если сохранена честь и адекватность восприятия. Нет ни границ, ни препятствий, есть жизнь до смерти и выбор смерти еще при жизни. Воинские традиции неизменны со дня сотворения мира. Войной, спором Бога и Дьявола этот мир начался, войной он и закончится. Но сейчас не об этом, хотя применительно к состязательности уголовного процесса мысль можно было бы и развить вплоть до теории возникновения государства благодаря завоеванию и насилию, как это сделал Каутский с Гумпловичем. Главное, что сказанные слова в полной мере отражают состояние лица, задумавшего поход, военное мероприятие, его предельное понимание ситуации, война, как и философия, -- штука, оперирующая предельными категориями.

Вообще война, философия, ближе всего в определении самое себя к игре. Именно поэтому людология (ludo - играю, logos- знание) -- метод познания, предметом которого является универсум в предельности основ бытия (это сближает людологию с философией), методом -- анализ явления с точки зрения игры.

Если право -- это бытие в возможности государства, а государство -- это бытие в действительности права, то не хватает в этой формуле динамики. Что же есть энтелехия (осуществление, переход ) бытия в возможности в бытие в действительности? И, как так возможно, чтобы право, представление лишенное коллизий по своему определению, было бытием в возможности, которому, по определению выше, мы давали характеристику социальной материи, нестабильной истинности противоречий? Право по своей природе должно быть лишено противоречий, при законотворчестве, например, снятие противоречий достигается самим принятием закона, который сначала проходит через законодательную инициативу (субъективное снятие), затем через открытые агонистические процедуры обсуждения (объективное снятие противоречия), затем через агон голосования (предельное экзистенциальное противоречие -- «пройдет или не пройдет»), затем через внешнее противоречие точки зрения (Верхняя палата парламента) и затем через символизацию абсолюта (утверждение государством в лице высшего должностного лица, опубликование). Появляющееся таким образом бытие в возможности уже имеет вид снятия и не содержит в себе противоречий, каждое из которых представляется истинным. Оно является скорее формой познания реальности, правовой реальности. Исходя из системного анализа 4-х причин Стагирита, закон является целевой причиной (бытие в возможности в парадигме). Теперь, когда сформировано бытие в возможности, вступает в силу правило того, что любое бытие в возможности с необходимостью реализуется в действительность. Но, если в естественном состоянии реализацию бытия в возможности в действительность обеспечивает его хаотическое состояние (противоречия должны быть сняты, так как мучают их носителя), то в снятом виде бытие в возможности не требует своей реализации. Отсутствие противоречий закона и порождает необходимость его точного соблюдения внешними силами, внешними условиями. Если в естественном, не снятом, не возвращенном бытии в возможности в действительность реализуется только одно противоречие, и даже более одного, то уже по разным субъектам, которые в дальнейшем, каждый олицетворяя «свое» противоречие вступают в агон, так или иначе формируя конечную предельность, либо избирают себе отдельную форму местонахождения, не связанную друг с другом, то в законе такой механизм не заложен, закон призван регулировать и однозначно определять, редкое исключение (по сравнению с общим количеством законодательных актов) процессуальный закон, который специально регулирует бытие противоречия (состязательность сторон, разноплановость позиций) или важнейшие процедуры бытия власти (конституционные процедуры, разделение властей). Государство здесь выступает как материальная и формальная причина реализации такого бытия в возможности, то есть как результат (отформатированная реализацией права реальность) и как процессы (форма) таковой реализации. Движущей причиной выступают адресаты правовых норм, которые либо пассивны (например, при правовых запретах), либо активны (правопользователи, правоприменители). Центральной движущей причиной выступает государственная власть и только, именно она на постоянной основе задействована в обеспечении реализации правовой нормы, кооптирована в нее как движущая причина, определяющая в каждый конкретный момент развертывания всей парадигмы какую часть целевой причины следует переводить в область бытия в действительности. Именно такое понимание обеспечивает бытие права, прежде всего, как формы познания реальности. Открытость, публичность права, несет в себе гносеологическую функцию, как для участника парадигмы, который может сверить свои действия с целевой причиной (законом), так и для стороннего наблюдателя (иностранца, например), который может, не вступая в игру, составить себе представление о том, как выглядит реальность в том или ином государстве. При этом наиболее интересны правовые нормы ad hoc, такие как Уголовно-процессуальный закон, например. Они организуют относительную и обусловленную специфическую парадигму бытия государства, применимую только в отношении конкретного случая и являющуюся формой познания только конкретных случаев. Именно в них, с учетом их процессуального содержания, в полной степени обнаруживается алеантность социальных процессов, об этом мы скажем чуть позже.

Если мы сталкиваемся в области действительного с чем-то основанным на законе, то это в любом случае государство, соотношение права и закона здесь представляется следующим образом. Любой закон может служить основой для бытия государства, но не каждое государство может быть основой для возвращенного бытия в возможности права. Государство как результат реализации права - всегда цикличные замкнутые процессы, возвращающие в область бытия в возможности реализованное представление. Если закон не сбалансирован, не отражает сущность права, как бытия в возможности в снятом виде, то его тотальная реализация будет не снимать противоречия в области действительного, а множить их благодаря тому, что каждый раз обращаясь к нему субъекты будут вынуждены компенсировать пробелы его регулирования собственным пониманием, то есть собственным бытием в возможности, которое, как мы уже отмечали, нестабильно по своей природе и является областью a priori, в совершенстве описанной Кантом. Именно тогда вырастает заново мифология, которая обращается к мудрецам как носителям особого точного знания, полученного не из области, доступной для всех, а являющейся специфической и поэтому элитарной. Ничего общего с правовым государством это не имеет, так как помимо бытия в возможности, выраженного в законе, имеется еще бытие в возможности, размещенное в конкретных субъектах, мнение которых столь же обязательно, что и сам закон.

Англосаксонская система права в этом отношении сделала блестящий ход и узаконила такую девиацию, введя судебный прецедент, как источник самого закона, но это неизменно повышает уровень недоступности бытия в возможности государства, стирая грани познания пределов государственной власти, отсюда почти комичные решения судом о том сколько раз в день заниматься супругам любовью, возмещение вреда в рамках призрачных причинно-следственных связей и прочее. Думается, не совсем это имел в виду Иммануил Кант.

Если же закон сбалансирован и отражает право, то на его основе возможно снимать противоречия в области действительности, так как он, как форма познания, содержит достаточное количество механизмов устранения любого сомнения, в случае же объективации индивидуальной воли вплоть до ее реализации, государство воспринимает это как конкурирующую форму реальности и соответственно устраняет ее, путем изъятия из области структурируемого ею бытия (уголовное преследование, наказание). Государство, таким образом, - представляется сложнейшей социальной системой цикличных парадигм, бытием в возможности которых является закон. Энтелехия, описанная Аристотелем -- это последовательный переход в реализации бытия в возможности от формальной к материальной причине. Специфика государства как энтелехии заключается в ее постоянной характере, отсутствии снятия противоречий при реализации, реализация представления в область материальной причины в точном соответствии с целевой. Отсюда и определение власти как зеркальной реализации бытия в возможности в область действительности. При этом данное определение не составляет специфику государственной власти (которая, скажем прямо, надуманна в силу величия ее ресурсности); любая власть начинается там, где появляется зеркальная энтелехия возможности в действительность. Такова власть над собой, такова власть привычек, таков механизм манипулирования и структурирования. И наоборот - там где этого нет - повышается уровень алеантности энтелехии, появляется снятие противоречий, так как через ряд неудачных попыток реализации они возвращаются в область бытия в возможности (которое изначально может противоречий и не содержать) в виде равнозначных вариантов (истинных противоположностей), каждый из которых может иметь место в области действительного, начиная от «получится -- не получится», и заканчивая многосложными комбинациями, вплоть до расстройства сознания (усталость при которой все переводится в действительность, шизофрения, например).

В принципе Великие просветители были правы в том, что с помощью парадигмы государства, возможно структурировать социальную материю. Наивысшей точки развития данная практика получила при режимах национал -- социализма и большевизма. Включение в право моделей, позволяющих структурировать мир по типу предельного основания -- возможен.

Но давайте задумаемся, благодаря чему возможен переход возможности в действительность. Согласно Аристотелю, то благодаря чему -- относится к движущей причине. Именно это суждение позволило появиться гуманизму, представлению том, что человек является необходимой составляющей любого явления. Человек, как мы уже установили, единственная область бытия в возможности, как бытия в возможности (область a priori). Сцепление и кооптирование его в парадигмы бытия приводит к тому, что в нем содержится в той или иной степени определенный уровень бытия в возможности той парадигмы, в которую он кооптирован. Но благодаря чему возможна передача бытия в возможности, его реализация, кооптирование в уже существующие парадигмы, определение сходства и различия, оценка, соблюдение ритмов и ритуалов. Как из tabula rasa рождается сведущий государственный муж, или профессионал высшего порядка? Каково то единое основание для всех парадигм, позволяющее при его наличии говорить о самостоятельности и некотором влиянии на парадигму, а в его отсутствии - видеть в человеке только предметную сторону процесса, лишенную какого -- либо основания встречности и подобия. Почему в одном случае человек -- это центр вселенной и высшая ценность, а в другом случае -- предмет отношений парадигм, которого можно положить в поленницу, облить керосином и сжечь? Почему для одних и тех же людей одни и те же вещи, в сравнительно небольшой промежуток времени, являются допустимыми, а затем совершенно недопустимыми? Что примиряет непримиримое и в то же время заставляет вечно обесценивать все достигнутое? Не удержусь еще раз от цитаты: « Игра содержит в себе противоречие: играющий все время пребывает в двух сферах -- условной и действительной. Уменье играть заключается в овладении двуплановостью поведения. (…) Наслаждение искусством - соучастие в игре. Кант проник в саму суть проблемы. (…)

Оказывается, только в сфере «сопутствующей» красоты реализуется эстетический идеал. Нельзя представить себе идеал красивых цветов. Идеал красоты, по Канту, состоит в «выражении нравственного». А один из заключительных выводов эстетики Канта гласит: «Прекрасное есть символ нравственно доброго». Так мы оказываемся в сфере поведения человека».