"О презумпции невиновности": людологический обзор

Серия жизнь замечательных людей -- прекрасное изобретение. Сравните образ жизни Стагирита, эллинистического грека, жившего в эпоху завоеваний, пиратской культуре, где все полно богов, где ритуалы завораживают, а поэзия служит заговором к тому, чтобы усмирить силы природы и Иммануила Канта, жившего в эпоху Прусской муштры, расписавшего все время своей жизни по часам, ни разу не женатого, не пьяневшего, не покидавшего Кенингсберга во всю свою жизнь и выживавшего благодаря работе библиотекаря и местного лектора в университете. Стагирит ни словом не сказал об игре как о форме энтелехии только потому, что это было естественно, как если бы вы пытались увидеть и описать свой собственный глаз, благодаря которому видите. Понадобились тысячелетия, чтобы появилось «зеркало», позволяющее увидеть свой собственный глаз, чтобы игру можно было установить как то, что упорядочивает многообразное в явлении определенным образом. Философия постоянно спотыкается об это достаточное порождающее начало и находит его то в Боге, то в константе порождения, по в человеке и его воле, то в его представлении, то … множественность названий единого и однородного. И только в ХХ веке после ужасов социальных преобразований появляется исследование, которое робким голосом заявляет о том, что нет, собственно, ничего содержательного настолько в любой форме, чтобы влиять на саму форму, что сама форма реализации и развертывания содержания, может кооптировать в себя, собственно говоря, все что угодно и что этой формой всеядности в любой культуре, как оказывается, является игра.

И говорит это человек настолько же далекий страстей по своему происхождению, что сначала верится в это очень с трудом. «Homo ludens» Йёхона Хейзинга наделал очень много шуму оглушительностью робости своего суждения в отношении любого продукта социальной деятельности как результата игры, всеядной по определению, начисто уничтожив какие -- либо надежды на линейность и прогрессивность развития культур. Прекрасной иллюстрацией к этому, но в обход методологии Й. Хейзинга, с заменой игры на термин «ритуал» является наблюдение М.К. Петрова о равнозначности с точки зрения формы ритуала любой культуры.

Одной из характеристик игры является то, что она переводит в область действительного любое бытие в возможности. Игра в этом отношении универсальная формообразующая константа бытия. Именно в силу этого так различны культуры разных народов. Наиболее ярким повседневным примером в этом отношении являются малолетние дети. Гельвеций первый, среди Великих просветителей, что указал новорожденные являются прекрасным примером условности всего того, что воспринимается нами как догмат и естественность. Возьмите сотню новорожденных изолируйте их от остального мира, и вы можете привит им любое знание и любую культуру, они станут тем, чем вы их создадите. Позднее Карл Юнг, при вскрытии коллективного бессознательного (архетипа) справедливо отметит, что наше сознание всего лишь вызывает в нас то, что является нашей природой, сформированной тысячелетиями и в зависимости от того ключа, которым мы пользуемся зависит, что в нас будет присутствовать из прошлого. Эрик Берн проводя социальные эксперименты установил, что характер личности, ее отношение к жизни всецело определяется тем бытием в возможности в части его реализации, с которым он сталкивается в детстве. Ребенок подражает родителям во всем и потом пытается в своей жизни, полученной парадигмой, пусть и сторонне воспринятой реализовать стабильность своей жизни.

Великие Просветители искренне верили, что включение в законодательство положения, согласно которому каждый обвиняемый считается невиновным, пока его виновность в совершении преступления не будет доказана в предусмотренном законом порядке и установлена вступившим в законную силу приговором суда, действительно будет устанавливать противоречия парадигмы, снятие которых в форме правосудия будет приводить к однозначному предельному суждению о предмете в отсутствии каких -- либо сомнений (истина). Однако этого не произошло.

Презумпция невиновности не работает нигде в мире не потому, что это фикция, а потому, что утрачено понимание ее изначальной сущности по отношению к правосудию. В любой древней ордалии было больше предположения невиновности подсудимого, чем сегодня. Необходимо понимать, что при тех условиях задачи, которые мы имеем в отношении правосудия, его парадигма всегда будет обретать себя только в форме игры с повышенной степенью алеантности.

Предположение лица невиновным до разрешения дела вовсе не было придумано, его генезис усматривается еще в «Камнях судьбы», использовавшихся до сотворения мира для разрешения спорных вопросов и пари. Мир человека неоднозначен и любому действительному противостоит противоположность мыслимого, уверенным можно быть только в рождении и смерти, в предельности.

Сама по себе любая ордалия как форма правосудия была следствием неясности виновен ли подсудимый, именно поэтому ее применение снимало противоречие относительно двух противоположностей (виновен- невиновен). Презумпция невиновности -- это озвученное законодательно противоречие бытия в возможности, cоставляющего необходимость процедуры правосудия. Она сама по себе ничего не может обеспечивать, поскольку сама является причиной судебного процесса.

Ее тотальное применение, в том числе и в отношении, когда обвиняемый признал свою вину, заявил об особом порядке производства, «сделке», невозможно, так как здесь искусственным образом предполагается регулировать область мышления. Заметьте не структурировать бытие в возможности, а просто обязывать к определенной мыслительной деятельности. Мысль всегда вынесена за пределы правого регулирования.

Но мысль Великих просветителей следует признать правильной. Следует сразу же отметить, что презумпция невиновности исторически возникла как препятствие к арестам и пыткам, дословно ст. 9 Декларации прав человека и гражданина 1789 г звучит так: «Так как каждый человек является невиновным, пока его не объявят виновным (по суду), то в случае необходимости его ареста всякая строгость, которая не является необходимой для обеспечения (за судом) его личности, должна сурово караться законом». Такая формулировка вызвана, прежде всего, экономическими соображениями. Революция была буржуазной, владельцы мануфактур (требовавших квалифицированных рабочих) устали от того, что к ним попадали люди искалеченные правосудием, а злоупотребление пытками как формой дознания надоело практически всем. Предполагалось, что закрепив невиновность человека законодательно будет создана альтернатива обвинению, а суд устранится от функции обвинения. Как мы можем видеть спустя 221 год, этого не произошло до сих пор.

Если ранее сама процедура правосудия ставила точку в вопросе о виновности, пусть это и достигалось порой лишением жизни испытуемого (обвиняемого) и противоречие, которое в равной степени существовало до суда, снималось однозначно в соответствии с законом энтелехии (не бывает такого, чтобы в одном месте с одно и то время что- то существовало и не существовало), то за последний 221 год правосудие обросло невиданным количеством инстанций (в России вообще создана уникальная практика надзорного производства), социальные противоречия не снимаются (что привело к появлению таких явлений как терроризм и оргпреступность).

Это является следствием того, что презумпция невиновности перевела сущностное противоречие, которому служила вся парадигма бытия правосудия во внутренний элемент самой парадигмы, перестав его отрабатывать как форму противопоставления самому себе. Действительно, если ранее суд был лишь одной из форм снятия социальных противоречий, то сегодня государство монополизировало эту сферу, претендуя на истинность суждения. Традиции неприкосновенности личности были шаг за шагом устранены, и сегодня вместо полноценной неприкосновенности, мы имеем область предположения без конкретного адресата исполнения.

Встав на путь искусственности правосудия, начиная регулировать систему структурирования социальной материи, а именно этим занялись Великие Просветители, необходимо было, прежде всего, позаботиться о достаточной проработке парадигмы бытия правосудия, ибо они ввергали суды в доступность для народа (реализация Теории разделения властей Шарля Монтескье) и возлагали на них функцию служения новому Богу -- государству. Суды с этой задачей не справились нигде.

Презумпция невиновности является имманентностью области бытия в возможности подсудимого. Если обвинение -- это бытие в возможности человека как преступника, то, соответственно, пока есть это бытие в возможности, ему противостоит противоречие. Но поскольку данное бытие в возможности основано на законе, в котором естественные противоречия бытия в возможности сняты, данное противоречие не содержится в обвинительном представлении. И глупо было бы требовать его сопутствующего представления, наряду с обвинительным бытием (именно это, наверное, имели в виду, когда убрали из действующего УПК РФ установление истины по делу как цель производства предварительного следствия).

Желаем мы этого или нет, но реализация закона всегда порождает противоречие в области действительности к тому, что не относится к сфере его реализации (государству). В этом отношении, с позиции Гегеля, смешно ждать от государства, что оно будет заботиться о бытии в возможности того противоречия в области действительного, с которым оно борется путем уголовной репрессии, это вещи несовместимые. Но с учетом того, что демократическое государство не заинтересовано, чтобы правосудие превращалось в расправу и была предпринята имитационная модель естественных условий.

При этом презумпция невиновности корреспондируется с правом каждого на получение квалифицированной юридической помощи. Реализация данного права, в России, возложена на адвокатское сообщество. Таким образом, субъектом реализации положения ст. 48 Конституции РФ является адвокатское сообщество, а вот кто является субъектом реализации 49 ч. 1 Конституции РФ (презумпция невиновности)?

В теории государственного права такие нормы, не содержащие механизма реализации называются нормами -- принципами. При этом право на защиту не является формой реализации презумпции невиновности, хотя адвокат (защитник) за счет государства предоставляется только до стадии вступления приговора суда в законную силу. Отметим, что действие презумпции невиновности сведено к простым правилам, очень напоминающим именно ритуальные положения, чем механизмы реализации процесса познания по установлению истины (отсутствия сомнений и противоречий суждения):

1. «Обвиняемый не обязан доказывать свою невиновность» (ст. 49 ч. 2 Конституции РФ). В УПК РФ конкретизировано следующим образом: «Подозреваемый или обвиняемый не обязан доказывать свою невиновность. Бремя доказывания обвинения и опровержения доводов, приводимых в защиту подозреваемого или обвиняемого, лежит на стороне обвинения» (ст. 14 ч. 2 УПК РФ). Еще один фрагмент детализации: «При рассмотрении ходатайства об исключении доказательства, заявленного стороной защиты на том основании, что доказательство было получено с нарушением требований настоящего Кодекса, бремя опровержения доводов, представленных стороной защиты, лежит на прокуроре. В остальных случаях бремя защиты лежит на стороне, заявившей ходатайство» (ст. 235 ч. 4 УПК РФ);

2. «Неустранимые сомнения в виновности лица толкуются в пользу обвиняемого» (ст. 49 ч. 3 Конституции РФ); Положения Уголовно- процессуального закона здесь полностью дублируют Основной закон страны.

3.«Обвинительный приговор не может быть основан на предположениях» (ст. 14 ч. 4 УПК РФ). Далее весьма скудная детализация, но которой вполне достаточно, чтобы удостоверить любого в фиктивности принципа презумпции невиновности: « Обвинительный приговор не может быть основан на предположениях и постановляется лишь при условии, что в ходе судебного разбирательства виновность подсудимого в совершении преступления подтверждена совокупностью исследованных судом доказательств» (ст. 302 ч. 2 УПК ПФ); «Не допускается включение в оправдательный приговор формулировок, ставящих под сомнение невиновность оправданного» ( ст. 305 ч. 2 УПК РФ); и еще при особом порядке судебного разбирательства: «Если судья придет к выводу, что обвинение, с которым согласился подсудимый, обоснованно, подтверждается доказательствами, собранными по делу, то он постановляет обвинительный приговор и назначает подсудимому наказание (..) » ( ст. 316 ч. 7 УПК РФ).

На этом, пожалуй, все, больше механизмов реализации презумпции невиновности действующий Уголовно-процессуальный закон не содержит (с учетом того, что свидетельский иммунитет в презумпцию невиновности так же не входит). Вместе с тем, наследуя приданную Великим Просвещением правосудию когнитивную функцию находим следующее положения: «Уголовное преследование и назначение виновным справедливого наказания в той же мере отвечают назначению уголовного судопроизводства, что и отказ от уголовного преследования невиновных, освобождения их от наказания, реабилитация каждого, кто необоснованно подвергся уголовному преследованию» (ст. 6 ч. 2 УПК РФ).

Далее весьма любопытное правило в полной мере свидетельствующее о судебном процессе как об энтелехии, в которой все же пытаются регулировать именно область мышления, бытия в возможности: если в ходе судебного разбирательства обнаруживается, что не было события преступления, отсутствует состав преступления, истек срок давности привлечения к уголовной ответственности, или подсудимый непричастен к совершению преступления, то суд продолжает рассмотрение уголовного дела в обычном порядке до его разрешения по существу. (ст. 302 ч. 8 УПК РФ). Таким образом, здесь закон однозначно проводит грань между считается невиновным и является невиновным именно по ритуалу. Ритуал должен быть исполнен до конца, чтобы предположение, подтвердившееся в ходе судебного разбирательства стало истиной (приговором). Здесь проявляется сущность процессуальной формы, как когнитивной системы, суждение может быть вынесено только при соблюдении процедуры, ритуала, все остальное не является суждением, в отношении и по поводу которого складываются уголовно-процессуальные отношения (законный, обоснованный и справедливый приговор). То, что форма в уголовном процессе определяет содержание очевидно из института «Особого порядка судебного разбирательства» (раздел Х, глава 40 УПК РФ) и детализирующего «Особого порядка принятия судебного решения при заключении досудебного соглашения о сотрудничестве» (глава 40.1 УПК РФ). Выбор лицом именно данной формы судопроизводства носит характер отказа от состязательности и презумпции невиновности (так как суд не исследует вопрос виновности, а соглашается с признанием вины самого обвиняемого), что еще раз ставит под сомнение легитимность презумпции невиновности именно как сквозного принципа Уголовного процесса, при этом отсутствие механизмов ее реализации при особом порядке производства очевидно и сомнений не вызывает.

Как видим, кооптировав в себя противоречие бытие в возможности общей парадигмы, сделав его основанием и предметом правого регулирования, система судопроизводства с таким же успехом может от него и отказываться, поскольку оно уже не является противоречием целевой причины бытия в возможности парадигмы, а помещено всецело в движущую причину, то есть de facto его снятие не является целью правосудия, что ведет к падению степени алеантности, отсутствию способности снимать противоречия в области действительного (в силу невозможности наполнить собственным бытием сознание подсудимого, передать ему стремление к разрешению дела именно в суде), а, следовательно, к автоматизации правосудия, сведению его к положению «вещи для себя» (результат позитивизма).

Для того, чтобы понять, как исправить это положение рассмотрим парадигму бытия правосудия в целом, как она должна быть, исходя из того, что целью правосудия является снятие социального противоречия.

Парадигму бытия в ее первичном элементом составе для простоты понимания можно представить в виде схемы.

В формуле «бытие в возможности» обозначается через латинское «V», а «бытие в действительности» через латинское «D», процесс реализации (но не энтелехии в целом) дефисом «-». Элементарная формула парадигмы бытия таким образом, выглядит как V-D.

В зависимости от количества противоречий в области бытия в возможности, их реализации в действительность, можно классифицировать и, искусственно усекая, соответственно структурировать, те или иные формы реальности.

Например, применительно к парадигме уголовного правосудия, как ее задумывали Великие Просветители, следует отметить, что из всей массы социальных поведенческих форм выделяются только отдельные, которые и составляют бытие в возможности преступления, закрепленное в законе (Уголовный кодекс). Этому объективному представлению о преступлении противостоит субъективное представление о преступлении -- сознание преступника, которое в дальнейшем устанавливается как субъективная сторона преступления (например, ст. 73 ч. 1 п. 2 УПК РФ). При этом объективное представление о преступлении (уголовно-правой запрет) имеет определяющее и потому условное значение (nullum crimen, nulla poena sine lege). Именно этот принцип уголовного преследования определил правосудие как бинарную когнитивную систему («соответствие -- несоответствие», «истина - ложь», «виновен- невиновен»), в архаичных формах отправления правосудия всегда присутствовала множественность решений (оставление в подозрении по Русской правде, например), сейчас множественность смещена в сторону применения наказания, сам же ритуал до сих пор держится двоичности. Таким образом, здесь Уголовный кодекс выступает универсальной единой формой познания преступления для всех. Это искусственное положение не могло не сказаться в области правоприменения, породив массу проблем соотнесения признаков преступления, уголовного преследования в отношении неустановленных лиц, натяжки квалификации (ст. 330 УК РФ, например) и тому подобное.

Читателю может показаться, что мы несколько предвзяты, но сарказм обоснован тем, что 5 000 лет осознанного развития (государственного периода истории человеческого) социум справлялся с функцией правосудия в тысячу раз эффективнее, чем в последние 221 год.

Неэффективность внедренной парадигмы презумпции невиновности заключается так же в том, что это исчерпывающее бытие в возможности противоположной обвинению стороны. Ранее парадигма правосудия обслуживала представления государства в отношении преступления, так называемый «инквизиционный процесс» был формой приведения возникшего социального противоречия (преступления) в соответствие с представлениями о норме. Применяя уголовную репрессию власть заботилась прежде всего о полном снятии возникшего социального противоречия. Если другая сторона (уголовно-преследуемый) оказывалась сильнее, в этом не было ничего зазорного, противоречие снималось в любом случае. Институт помилования возникает именно таким образом (как желание правителя во многом сохранить лицо). Когда государственная власть взяла на себя функцию универсального суда (упразднив и дуэли, и ордалии, и возможность государственного переворота как формы защиты), стала не стороной по снятию противоречий, а провозгласила себя парадигмой, в которой присутствуют оба противоречия (виновен - невиновен) как равные, взяла на себя функции разрешения данных противоречий, именно тогда она заложила основания своего банкротства.

Предложенные условия отправления правосудия не были приняты обществом, куцая презумпция невиновности, не обеспеченная никакими познавательными, структурирующими механизмами, явно проигрывала обвинению, являясь идеологической базой защиты, фактически не давала никаких преференций, так как полностью укладывалась в рамки служебных обязанностей адвоката, не предоставляя ему никакого дополнительного преимущества, но вместе с тем расслабляла и необоснованно обнадеживала самого обвиняемого.

Миф о том, что ритуал государства под названием правосудие установит справедливость и всех примирит испарился за десятилетия. Режимы национал- социализма и большевизма уже фактически в начале ХХ века отринули указанные институты за их фиктивностью и громоздкостью, невозможностью реализации в области действительного.

Современное топтание на месте законодателей по этому вопросу, параллельная почти открытая практика легализации пыток, международных тюрем, внесудебных расправ, повсеместная профанация презумпции невиновности -- результат испуга в ХХ веке. Но с течением времени, государственной власти придется признать, что уголовной процесс ничто иное, как форма структурирования бытия лица как преступника, что презумпция невиновности, как альтернативное бытие в возможности, является не исходным условием, а результатом неудачной попытки осуждения лица и существует за пределами диспозиции уголовного процесса в сознании и представлении самого лица, привлекаемого к суду. Иная трактовка -- обман, который является всего лишь, в современном исполнении, - военной хитростью, направленной на расслабление лица привлекаемого к уголовной ответственности.

Для того, чтобы презумпция невиновности стала реальностью, необходимо формировать ее парадигму бытия, точно так же как это сделано для презумпции виновности. Последняя в свою очередь нигде законодательно не названа, но является тем бытием в возможности, на основе которого строится все правосудие (деятельность органов предварительного расследования, частное обвинение). Можно сказать, что если ранее, до позитивизма современности, презумпция невиновности, как бытие в возможности, была формой альтернативной презумпции виновности, то сегодня она есть объект плана работы обвинителей. Отсюда и узко- формальное понимание уголовной защиты в современности как процессуальных действий (хотя в России Дагестан, Ингушетия и Чечня понимают защиту от уголовного преследования не совсем так или совсем не так).

В «природе», в изначальном виде, государственная власть всегда враждебна всему не государственному, современная презумпция невиновности -- это осколки парадигмы не государственной формы реальности, ее символ. Когда государство победило клановость, пространство, время, индивидуальность, оно перестало быть формой организации отдельных лиц в целях управления другими, оно стало всем, оно стало стремится к расширению правового регулирования, оно стало формой организации социальной материи. Ранее это была организации которая определялась 5 признаками (территория, суверенная власть на этой территории, закон как форма выражения воли власти, аппарат насилия как форма обеспечения закона, налоги как средство к существованию). Этот переход государства от самой большой организации к форме организации социальной материи очень четко обозначен в истории переходом к безналичному регулированию в экономике и последующим отказом от обеспечения валюты золотом. Сохранившаяся таким образом с 1789 г норма о презумпции невиновности является теми осколками сопротивления росту государственности, которые имели место быть в то время, и с которыми так успешно боролось государство.

Для того, чтобы презумпция невиновности заработала сегодня необходимы фундаментальные перемены в понимании и самого правосудия и механизмов его реализации как важнейшего социального ритуала, обеспечивающего не противоречивое, гармоничное, правовое развитие общества. Пусть не смущает методологов тот факт, что презумпция невиновности, как законодательно закрепленный принцип Уголовного процесса, пытается регулировать (не призывает, а именно претендует на регулирование пусть и в суррогатном виде) область мысли, как показали последние исследования регулировать область мыслительной деятельности, по крайней мере в части мотивации, принципиально возможно.

Правосудие будучи обычным ритуалом по форме подчиняется тем же объективным игровым законам, что и любой другой ритуал. Именно не понимание этого Великими Просветителями, их обожествление рационального гуманистического начала и подвело их в реформировании. Ведь, что получается, до того времени, когда судебная власть была выделена из общей власти, акт правосудия был равно алеантен с подсудимым. Когда правосудие осуществляется не на профессиональной основе, а по принципу ad hoc и в этом отделяет себя от, может быть, повседневной расправы властьпридержащего над народом, оно всегда в высокой степени алеантно, уже потому, что его инициатором выступает сам властьпридержащий, который не просто желает расправы, а желает именно суда, разговора, состязания. Это и некоторая доля уважения к сопернику (подсудимому), а, к слову сказать, нормальное правосудие -- удел избранных до сих пор, это и желание показать свое превосходство, это и общая превенция. Это то, что касается отношений «власть - народ- личность». Но и в самом народе судебные процедуры, ранее до разделения властей носили в высшей степени эмоциональный характер, поскольку отправлялись всем миром и по принципу праздности, свободы от повседневной рутины. Обвинители -- простые граждане, народ -- сопереживающий зритель. Накал страстей здесь был обеспечен самой процедурой. Уровень алеантности, степень сопереживания и вовлеченности в процесс, ритуал, была равнозначна, как со стороны обвинения, так и со стороны защиты, так как обвинителем и подсудимым люди становились лишь на время данного действия, в определенном месте (судилище), пользовались доселе недоступными им масками, полномочиями, правами. Вот здесь -то для зрителя, на понятном ему языке ордалии, судебных речей, поединков и прочее развертывалась состязательность и агональность. Признание здесь лица виновным противоречила естественному ходу вещей, так как сам ход вещей естественным образом отправлялся ритуалом (игра переводила сформулированное заранее бытие в возможности в действительность). Пока есть становление -- нет ставшего, когда есть ставшее -- нет становления. Развязка была убедительна, ни о каком обжаловании речь здесь не шла, поскольку процесс удовлетворял всех. Еще раз напомню -- правосудие, судебный процесс ранее не был обязателен по каждому преступлению, это была форма дополнительной социальной деятельности, почти легально, как сказали бы сегодня, существовали институты мести, дуэли, войны, военных походов, наемных убийц и прочее. Предаваемый суду, как правило, был высокого сословия, конечно при желании мог сбежать, хотя это было бессмысленно, так как в древности ссылка и изгнание были приравнены к смертной казни. Ритуал исполнял свою функцию -- снимал социальные противоречия в полном объеме, если он их не снимал, то кооптировал в «круг человека», тем самым обеспечивая их адаптацию, посвящение.

Теперь посмотрим, что стало с правосудием с претворением в жизнь Теории разделения властей в современном государстве. Разделение властей - это, прежде всего изоляция каждой ветви власти от любой другой деятельности, которая, соответственно, в эту ветвь власти не входит. Далее -- запрет на занятие какой -- либо другой деятельностью. Как следствие, сегодня мы имеем судью, который прежде, чем стать судьей, как минимум 5 лет проучился на юридическом факультете, затем 5 лет отработал, затем получил пожизненное назначение на должность, с запретом занятия любой другой деятельностью. Что это означает с точки зрения отправления ритуала? Это означает, что сущностью его жизни отныне стала пожизненное (а не одна вечность не длится дольше жизни человека) отправление правосудия. Закон людологии гласит о том, что уровень алеантности субъекта (вне зависимости от того знает он, что играет или не знает, что играет) напрямую зависит от количества участий в энтелехии парадигмы, субъектом которой он является. Проще говоря, уровень алеантности игры падает с количеством ее повторений для одного и того же субъекта, вплоть до автоматизации его действий, стабилизации их образом, о котором писал М. К. Петров, с вытеснением из сознания субъекта (целевой причины) какой - либо социальной нагрузки таких действий (навык).

Посмотрим на другого участника правосудия - государственного обвинителя, представленного вообще не лицом, а государственным органом -- прокуратурой в целом. Там вообще об алеантности не приходится говорить, так как государственные органы ее не испытывают по определению, равно, как не имеют чести, совести и достоинства. Но в любом случае, любой прокурор, поддерживающий государственное обвинение, так же юрист с 5 летним стажем обучения, как минимум.

Еще один представитель парадигмы правосудия -- защитник на профессиональной основе, адвокат. Для того, чтобы стать адвокатом необходимо иметь высшее юридическое образование, двухлетний стаж работы, итого 7 лет. Ну последний представитель еще хоть как- то может разделить ту степень алеантности, которую испытывает подсудимый, все зависит от суммы обещанного гонорара (хотя и он сейчас quasi запрещен) в случае успеха.

Теперь посмотрим на две фигуры, вид которых неизменно в суде вызывает ассоциации с Алисой в Зазеркалье и Стране чудес -- потерпевший и подсудимый. Ну если, фигура потерпевшего еще факультативна для нашего правосудия (не все преступления предполагают потерпевшим гражданина, физическое лицо), то подозреваемый, обвиняемый - обязательная, вне зависимости от того участвует он в суде очно или заочно ( заочное участие -- это, кстати, уже совершеннейшее погружение правосудия в область «вещи для себя самой»). Нетрудно догадаться, что и потерпевший, и подсудимый не обладают тем отношением к производству по делу, которое имеет место быть у нашей тройки. Степень алеантности здесь не то, чтобы отличается в разы, чудовищность отличия продуцирует совершенно разные парадигмы бытия.

Не забудем -- игра это то, что переводит материю (бытие в возможности) в форму (бытие в действительности). Пониженная степень алеантности нашей тройки (в особенности судьи и прокурора) просто не позволяет им понять чего желает подсудимый и потерпевший, каково содержание их бытия в возможности, что они видят в содеянном, как к этому относятся, что необходимо для того, чтобы исправить совершенное.

И наоборот, абсолютно повышенная степень алеантности подсудимого и потерпевшего, а тем более отсутствие у них «именного ключа» для проникновения в парадигму правосудия (знания законов, в общем всего того, что составляет профессионализм «нашей тройки») не позволяет им даже адекватно отвечать на просто поставленные вопросы, не говоря уже о кооптировании в их бытие в возможности исправляющего начала, приводящего их к истинному состоянию самосознания и самооценки.

Эти люди присутствуют в зале суда в качестве предметов, и не только не кооптированы в систему ритуала как участники, но они лишены такой возможности самим ритуалом в силу того, что ни его бытие в возможности (понятие преступления), ни форма его реализации (уголовно-процессуальная форма) недоступны их восприятию, а если бы даже и были доступны, то их представления, возникающие в ходе судопроизводства и позиции, которые им кажутся уместными в силу их эмоционального состояния, являются недоступным для тройки профессиональных участников, которые в силу своего статуса не могут быть на одной степени сопереживания.

Для того, чтобы правосудие снимало противоречия оно должно находиться в той же области бытия, что и потерпевший и подсудимый. Совпадать в области бытия в возможности и энтелехии. Иначе это не правосудие, а жертвоприношение, где подсудимый -- жертвенный барашек, а потерпевший -- символ, элемент ритуальности, лишенной социально значимой функции. Как это ни печально, но современное правосудие именно таково, за редким исключением под названием суд присяжных. Это невозможно в любом случае, если степень алеантности в игре субъектов различна до степени абсолюта. Для судьи 1001 процесс никогда не будет, как первый для подсудимого.

Данная позиция не означает, что необходимо упразднить разделение властей, но вот, допустим, вызывать судью, чье решение обжалуется, в кассационную инстанцию в качестве защитника своего решения, привлечь его к обоснованию собственного приговора, вменив кассационной инстанции презумпцию неверности обжалуемого приговора, необходимости его отмены, указав, что такая ситуация возможна только по кассационной жалобе защиты, но не по представлению обвинения, -- вот это действенный механизм и повышения степени алеантности судьи, и реализации механизма презумпции невиновности даже в столь куцем виде, как сегодня. А если установить еще уголовную ответственность и прописать процедуры упрощенного привлечения к ответственности!

Необходимо четко понимать, что степень реализации бытия в возможности в действительность, а, следовательно, уровень отформатированности реальности именно данным бытием в возможности напрямую зависит от качества игровых действий участников реализации. Правосудие с его мантиями, «выходами в процесс», трансформациями «судья -- суд», «человек- подсудимый», «прокурор- государственный обвинитель», «жертва- потерпевший»- это особая сфера, игровая сфера реальности. И если мы не хотим, чтобы, в конце концов, правосудие вытеснило ту самую социальную нагрузку, заменив ее собой (а таково свойство любого навыка), нам необходимо поддерживать надлежащий уровень алеантности в данной парадигме, структурировав ее в соответствии с ее естественными законами организации социальной материи. Уже сейчас из ст. 73 УПК РФ убрана истина как цель судопроизводства, вопреки презумпции невиновности вменена обязанность доказывания обстоятельств, исключающих преступность и наказуемость деяния, обстоятельств, которые могут повлечь за собой освобождение от уголовной ответственности (ст. 73 ч. 1 п. 5, 7 УПК РФ). И понятно, что с позитивистской точки зрения здесь нет конкуренции с принципом презумпции невиновности, так как речь не идет о субъективной стороне преступления, но по сути же это правило lex specialis derogat generali, исключающее и так зыбкие элементы механизма реализации презумпции невиновности.

Для того, чтобы правосудие вернулось к своей функциональности, снятию социальных противоречий, суд при разрешении дела должен исчерпывающим образом учитывать содержание бытия в возможности подсудимого, включать его в процесс, персонифицировать его в данном процессе, структурировать единобытие, устойчивую эмоциональную связь. В противном случае суд превращается в кухню, предназначение которой не только приготавливать пищу, но прежде всего, рвать все ассоциативные и причинно-следственные связи между убийством живого существа и ежедневным необходимым во многом приятным времяпрепровождением.

Функция правосудия не в угнетении, а в убеждении посредством уголовного процесса, переубеждении, если не подсудимого, то общества как зрителя, в крайнем случае - потерпевшего, пропагандировании того, что защищает Уголовный закон.

На современном этапе развития, поскольку уже ничего не вернешь, презумпция невиновности должна быть законодательно абсолютизирована как четкий ряд механизмов противодействия обвинению, исполняемых зеркально действиям обвинения, при этом не допустимо уравнивание в правах обвинения и защиты. Защита должна иметь и преимущества темпов, и преимущества в доказывании, так как она руководствуется прежде всего альтернативным бытием в возможности обвинительному, не базирующемуся на фактах, которыми располагает обвинение с начала возбуждения уголовного дела. Только в данном случае возможно воссоздание и возврат функции правосудия. Полномочия защитника по сбору доказательств, именно доказывание как форма «прикосновения» к любой реальности должна быть законодательно регламентирована и не подвергаться сомнению, правила получения доказательств защитником должны быть столь же регламентированы, как и для стороны обвинения, их не принятие или оспаривание -- право стороны обвинения перед судом. Защита лишена в своем сборе доказательств применения на их основе насилия, или отмены ранее состоявшихся решений субъектов предварительного расследования -- это вполне достаточный круг компетенции,- поддерживающий именно специфический характер предварительного следствия. Защита ни в коем случае не должна быть делом частного характера, или ограничиваться материально- техническими ресурсами подзащитного. Понятно, в состязательной борьбе государство vs гражданина, последний не выиграет. Но применять нынешнее правосудие к народу -- это хуже любой тирании и деспотии, это чревато не только революциями, а катастрофой.

Отдельной темой стоят судебные процедуры и регламенты, которые сегодня носят символически игровой характер, но необходимо продумывать их качество с тем, чтобы они вызывали полное кооптирование субъекта в парадигму правосудия, растворяли его в себе. Это не шаманизм, - а природа человека, - игра самоорганизует любую социальную материю, творит форму. О том же, что подсудимый вправе по любому составу, в том числе и гражданско-правовому, судиться судом присяжных, мы умалчиваем, как о вещи очевидной и сомнений не вызывающей.

В заключении хотелось бы отметить, что правосудие -- такая же парадигма бытия, как и любая другая. Благодаря закону, она искусственно обретает себя в двух противоречиях бытия в возможности (виновен- невиновен), соответственно ее целевой причиной является -- познание и фиксация результата познания. Ее движущей причиной являются участники судопроизводства, наделенные специальными статусами. Формальная причина обретает себя в реализации процессуальной формы, следовании закону, дуализм целевой причины рождает состязательность, которая выливается в игровое противостояние высокой степени алеантности (игру), материальная причина -- представлена снятым бытием в возможности (значимостью только одного из первичных двух противоречий). Состязательность и игра будут лишь тогда, когда оба противоречия (виновен - невиновен) будут уравновешены согласно открытому более 2000 лет назад Стагиритом закону бытия в возможности. В противном случае, когда каждое из противоречий не будет казаться истинным в отношении другого, не будет никакого правосудия. В обычных играх это называется жульничеством.

На сегодня наша уголовно-процессуальная форма не позволяет снимать такие противоречия, но это вопрос отдельной работы. Хотелось бы пояснить - первым шагом к построению правосудия является четкое понимание того, что оно существует только как форма снятия равнозначных противоречий бытия в возможности. Развитие института презумпции невиновности, перевода его из предположения в законодательно регулируемое положение -- только первый шаг. Затем предстоит разработать форму снятия данных двух противоречий. Наиболее оптимально приближенной сегодня - является суд присяжных, но и он недостаточно игровой, присяжные не кооптируются в судебный процесс всецело настолько, чтобы игра начинала управлять их суждением. Говоря о форме снятия противоречий, мы имеем в виду именно управление игрой, написание правил данной игры и ее обеспечение- вот в этом задача государства. Серьезность рождается там, где люди либо не знают, что они играют, либо играют людьми. Необязательно доводить до сведения субъектов правосудия игровой характер бытия той деятельности, в которой они заняты, но сама государственная власть, занятая управлением всей социальной системы, именуемой государством, должна помнить об этом. И еще одно -- управлять игрой можно только через установление правил, насильно играть заставить нельзя -- это то, что лежит в основе любой демократии, которую так усиленно пытается построить современность.

Не понимание опасности дальнейшей фиктивности презумпции невиновности, при медиатизации данного института как формы охраны против злоупотребления при уголовном преследовании всех и каждого, чревато гибелью Западной цивилизации в целом, так как правосудием в данном ключе в скором времени, будет утрачена способность вообще адекватно коммуницировать, а не то, что снимать социальные противоречия. При этом следует отметить, что бытие в возможности, реализуется в область действительного в любом случае, если человек остается по обвинительному приговору суда уверенным в своей невиновности -- то это еще одна область a priori, потерянная для адекватного правового регулирования (при сохранении ему жизни, разумеется). Это еще один еретик Новой веры, в которой государство заменяет Бога. Цивилизации, которая позволяет себе такую роскошь, осталось существовать совсем не долго на часах истории.

Размещено на Allbest.ru