Русская пословица в паремиологическом пространстве: стабильность и вариативность (лингвистический аспект)

В варьировании также проявляются динамические свойства народной культуры в целом: слово, ставшее символом в традиционной культуре, включаясь в пословицу, наделяет ее ассоциативным планом и мотивирует своими культурными коннотациями (ср.: Я за порог/ пирог, а черт поперек).

Показательны отразившиеся в пословицах этнические стереотипы. Словарное значение компонентов цыган и жид не включает характеристики `хитрый, ушлый', актуализируемой в пословице Кто цыгана/ жида обманет, трех дней не проживет, где сближаются оба субститута. Тем не менее, о наличии связываемых со словами жид, цыган сем `хитрость', `склонность к обману' можно говорить как об устойчивых ассоциациях в народном сознании и в паремиологическом пространстве, причем не только русском, но и общеевропейском. Ср. хрвт. lagati kao cigan и чеш. lћe jako cikбn (букв. лжет как цыган), je mazanэ jako ћid (`хитрый как еврей'), zlэ by z nмho byl cikбn (букв. плохой бы из него вышел цыган) `прямой, не умеет лгать, ругаться', z tebe by pмt ћidщ udмlal (букв. из тебя бы пятерых евреев сделали) `обманщик'; англ. gipsy (цыган) - `обманщик, плут', to gipsy away `стащить, украсть', to gip `обманывать или отнимать посредством мошенничества; надувать, жульничать'. Восприятие цыгана и еврея (также татарина, немца - как любого чужеземца, грека) связано с этнокультурными стереотипами, которые формируются фольклорно-мифологическим сознанием и бытуют в системе традиционной культуры, причем в их оценочном компоненте преобладает негативное отношение к представителям иных этносов и конфессий.

В русском языке этот своеобразный код культуры поддерживается и иными единицами с компонентами цыган и жид - сравнениями хитрый как цыган, хитер (хитрый), как <старый> жид и паремиями: Цыгану без обмана дня не прожить; Волк кормленый, конь лечёный, жид крещеный да недруг замиреный (`ненадежны'); Душа христианска, да совесть цыганска и др. «Перекличку» компонентов жид и цыган можно встретить и в других устойчивых оборотах: Православного обманет цыган, цыгана - жид, жида - грек, а грека - черт; Цыган да жид - обманом сыт; Грек, жид, армянин, цыган да полтавский дворянин - век неправдой живут; Наскочил цыган на жидовина и т.д. Важным для взаимозамены является и компонент обманет, показывающий семантическое основание, «роднящее» цыгана с жидом. Можно допустить использование в этом контексте и субститута хохол - с его достаточно высоким пословичным «авторитетом» в отношении хитрости (ср.: Где хохол пройдет, там еврею делать нечего).

Влияние вербальных кодов обнаруживается в рамках парадигмы взаимозаменяемых субститутов в пословице В тихом болоте/ озере/ омуте черти водятся, где компоненты болото, озеро, с одной стороны, объединены семантикой `водное пространство', а с другой - их взаимозамена мотивирована фольклорным представлением о местах обитания нечистой силы. Черт прочно связан в фольклорных представлениях и в ПП с различными водоемами - омутом (как черт из омуту вышел `очень грязный'), болотом (Гнилого болота и черт боится; Вольно черту в своем болоте бродить; в сравнениях - один, как черт в болоте; правит, как черт болотом; ворочать <в доме> как лукавый в болоте), устьем (Где черт ни был, а на устье приплыл) и просто водой - без конкретизации особенностей водоема (Дошел черт броду, кинулся в воду; Черта крести, а он в воду глядит; Работа не черт, в воду не уйдет).

Нельзя не заметить активности в пословицах взаимозамен компонентов волк и медведь - и дело здесь не только в их тематической общности: Кобыла с волком/ медведем тягалась, только хвост да грива осталась; И комар лошадь свалит, коли волк/ медведь пособит. Соотнесению этих слов и их взаимозаменам способствуют «знания», оформившиеся в общефольклорной пространстве в качестве коннотаций, ассоциативных связей. Волка и медведя объединяют сходные демонологические представления о знакомстве с нечистой силой, брачная и эротическая символика, способы табуирования, взаимозаменяемость в фольклорных текстах. Они выступают как персонажи ряжения; волчьи и медвежьи атрибуты используются в качестве оберега от ущерба в хозяйстве и т.д. (А.В. Гура).

Архаичными фольклорными представлениями о принадлежности волка, как и черта, сфере нечистой силы объясняется схождение этих компонентов в одной вариантной парадигме: Мужик-то сер, да ум-то у него не черт (волк) съел; У мужика (хоть) кафтан <и> сер, да ум <у него> не волк (черт) съел. Волк, как известно, противостоит человеку как нехристь - от него обороняются крестом, он боится колокольного звона и т.д.; это один из обликов человека-оборотня. Способностью превращаться в волка наделены многие герои в русском, сербском, чешском эпосе.

В пословице Бей сороку и ворону, добьешься <и> до белого лебедя/ и до ясного сокола/ до красного зверя; Бей сороку и ворону, <добьешься и до ясного сокола и до белой лебедки> не столько осуществляется замена компонента по принципу тематического тяготения двух наименований птиц - лебедя и сокола, - сколько проявляется действие закона фольклорного осмысления категории «ценности» и связанной с ней недостижимости чего-либо, о чем мечтают, к чему стремятся. Сокол и лебедь выступают в качестве своеобразных эталонов (ср.: журавль в небе), ассоциируясь с красотой, высотой полета, смелостью и проч.

Образ сокола (ясного сокола) в фольклоре - один из весьма распространенных символов: он выступает в качестве свадебной метафоры жениха; в волшебной сказке соколом называют удалого молодца (ср.: Полюбится/ понравится сатана лучше ясного сокола; Знать сокола по полету, а молодца по выходке). Лебедь в русской народной традиции относится к почитаемым, «святым» птицам; в пермском варианте сказки о выборе царя птиц им становится лебедь (А.В. Гура).

Используемые в пословице интенсификаторы ясный, белый, красный призваны усилить полярность содержащихся в ней оценок. Подобные лексемы, отмеченные разветвленной многозначностью, развивают в сфере фольклора не только цветовые, но и оценочные, социальные и проч. смыслы (Н.И. Толстой, Е.Л. Березович).

Таким образом, отдельные смыслы, отражающие содержание человеческого опыта, знания, представлений, суеверий, объективируясь в языковом слове, проявляются и в паремиях.

В § 2 «Вариантность, поддерживаемая распространенным пословичным мотивом» в качестве условия, определяющего лексическое варьирование ПЕ, выступает наличие традиционного пословичного мотива.

В фольклористике о мотивах принято говорить в связи с членимостью фольклорного текста (В.Я. Пропп, С.Ю. Неклюдов, А.А. Панченко и др.). В первую очередь мотив как реалия фольклорного сознания имеет отношение к сказительной традиции, где он является минимальной единицей с сюжетно-семантической точки зрения. По А.Н. Веселовскому, мотив - это простейшая повествовательная единица, признаками которой является одночленный схематизм, неразложимость элементов низшей мифологии и сказки: «злая старуха изводит красавицу, либо ее кто-то похищает» и т.д. - из совокупности таких мотивов складывается сказочный сюжет. Е.М. Мелетинский выделяет мотивы, общие для русской былины и сказки: мотив ускоренного роста богатыря, мотив героического детства, сватовства, похищения женщин, мотив борьбы с чудовищами, мести за отца и т.д.

При отсутствии единства в трактовке фольклорного мотива общим для всех исследователей является признание его единицей фольклорной системы, представленной в виде художественных форм, составляющей вместе с образами и сюжетами фольклорного текста его строительный материал. Это повторяющиеся от текста к тексту единицы семантического, образного порядка. Из наблюдений и отношений человека с действительностью накапливается значительный фонд первичных обобщений, знаковых систем, где действуют свои коды и закономерности - обряды, обычаи, нормы быта, системы родства, традиции, верования и представления. В фольклоре этот опыт кристаллизуется в виде мотивов, сюжетных ситуаций, образов, дающих затем жизнь новым темам, сюжетам, коллизиям, персонажам, языку (Б.Н. Путилов).

Осознание «морфологии» и структуры обрядовых и других форм народной культуры, разложимости сложных культурных образований на простые элементы, повторяемости отдельных элементов или целых блоков в разных фрагментах культурной традиции (Н.И. Толстой, С.М. Толстая) позволяет говорить о возможности использования метода разложения целого на составляющие применительно и к пословицам.

В качестве примера можно привести пословицу, реализующую общую идею «от супруга не избавиться» и основанную на мотиве снимаемой обуви: Жена не сапог/ не лапоть - <с ноги> не скинешь/ не сбросишь; Жена не башмак, с ноги не сымешь/ не разуешь, да не кинешь; Жена не валенок - не сбросишь с себя. Мотив, возникая в этнографической реальности, получает дальнейшее развитие и становится неким стереотипом, обретает варианты. Представленный в пословице в компактной форме, он встречается и в других жанрах и проецируется на элементы обряда. Пословичный сапог связан со свадебным обрядом - сниманием сапога с жениха и символизирующим покорность жены, и с девичьими гаданиями, когда за порог дома бросали башмак в надежде узнать, откуда девушке ждать женихов. С другой стороны, обувные ассоциации «муж/ жена - предмет обуви» - восприятие двух парных предметов как неразрывно связанных (Два сапога - пара) - поддерживаются отчасти и нерегулярной метонимической моделью «предмет обуви человек», которая приводит к формированию у слов лапоть и сапог особого значения (А.К. Бирих). Обретаемое словом лапоть содержание (`Презр. О невежественном, некультурном, отсталом человеке') послужило основанием для образования нескольких паремий: Лапоть сапогу не товарищ; Чем лаптю кланяться, так уж поклонюсь сапогу. Мотив избавления от супруга реализуется и с помощью иных выражений: Жена не седло: со спины не скинешь/ не сымешь; перм. Жена не стена, не передвинешь; ср. также «обратное» утверждение: Война не жена, со двора не прогонишь.

В паремике статус мотива можно приписать и тем повторяющимся структурам, которые, перекликаясь с иными жанрами фольклора, распространяются за пределы одного паремийного текста. Мотивы здесь - это содержательные единицы, фрагменты, способные входить в различные более крупные единицы. Например, мотив «произносимого/ произнесенного слова (речи)» используется в образовании паремий, значение которых может быть передано обобщенной идеей «Произнесенное/ сказанное слово невозвратимо» (И дорого б дал за словечко, да не выкупишь), «Сказанное слово ценно, <а несказанное - еще более>» (Сказанное слово серебряное, а несказанное - золотое), «Сказанное слово (данное обещание) надо выполнять» (Не молвя слово крепись, а молвя <слово> держись), «Сказанное/ произносимое слово бесполезно» (Из слов щей не сваришь - нужны капуста и мясо), «Cказанное слово вредит (влечет за собой неприятности)» (Из-за пустых слов пропал как пес) и т.д.

Безусловно, не все мотивы являются сквозными и вряд ли можно говорить о распространении всех или многих фольклорных кодов на сферу паремики, поскольку распространение мотива зависит от значимости, смысловой нагрузки мотива в общефольклорном контексте и от особенностей организации отдельных кодов, их способности передавать разного типа информацию.

Типичным примером пословичных и - шире - фольклорных мотивов могут быть народные представления, отразившиеся в ПЕ, загадках, приметах, оберегах, ритуальных действиях, обрядах и т.д. - о молочности коровы, о связи мыши и хлеба (злаков, крошек и проч.), о зловещем крике ворона, о близости собаки и волка, об опасности упоминания волка, о сакральности вороны и сороки, мотив антагонизма кошки и собаки, кошки и мыши и т.д. Использование распространенного пословичного мотива, представленного в нескольких паремиях - в том числе и в имеющих разные значения - и нередко принимающего на себя основную семантическую нагрузку единицы, является одним из факторов, поддерживающих лексическую вариантность.

В пословицах От вора отобьешься дубиной, от подьячего - полтиной; От вора дубинкой, от приказного (попа) полтинкой семантическая связь слов подьячий и приказный очевидна: это наименования мелких чиновников, известных своим мздоимством (ср.: Пришла смерть к подьячему, а он и с нее взятки просит), но поп к разряду чиновников не принадлежит и правомерность его присутствия в данной парадигме может вызвать сомнение, которое, однако, снимается, если сопоставить разные ПЕ: Хорошо попам да поповичам: дураками их зовут, да пирогов им дают; Родись, крестись, женись, умирай - за все <попу> денежки подай! У попа глаза, что у погреба дыра; Попу да вору отведи хоть золотую гору - все мало. Имя поп, таким образом, обладает в ПП особым, добавочным значением, санкционируемым языковым коллективом. Подобные ассоциации находятся вне границ словарной лексической единицы, но принадлежат к значениям, хранящимся в сознании представителей определенной культуры. Семантическим множителем, объясняющим схождение в рамках пословицы неблизких слов, становится сема `берущий, мздоимец', инициируемая компонентом полтина и общим для пословиц иным мотивом «отбиться полтиной» = `откупиться деньгами'. Ср. также: Утиного зоба не накормишь, поповского/ судейского/ подьяческого кармана не наполнишь.

С другой стороны, отбиться полтиной, т.е. `откупиться', можно не только от названных персон, но и от любых других (ср. потенц. *От вора дубиной, от гаишника/ чиновника/ инспектора/ пожарника полтиной), о чем свидетельствуют паремии без указания «берущего»: Не бей дубиной (дубьем), бей полтиной (рублем); Не бей дубиною, ссуди полтиною, двора не будет знать. Устойчивость паремийного бинома дубина - полтина облегчает варьирование в составе второй пары компонентов (вора - подьячего, попа…), а глагол отобьешься кажется почти необязательным.

Мотив «отобьешься полтиной» = `спасешься, избавишься от неприятностей, проблем с помощью денег', легший в основу ПЕ, - лишь одна из версий общей идеи универсальности денег как способа решения любых проблем. Тому найдется немало подтверждений в виде ПЕ: Наличные денежки - колдунчики; Святые денежки умолят; Денежка не бог, а милует/ бережет; Стоит крякнуть, да денежкой брякнуть - все будет; Денежка и на камне дыру вертит. Показателен и комментарий В.И. Даля, сопровождающий отдельные паремии; ср.: Денежка - молитва, что острая бритва: <все грехи сбреет> `деньги везде оправдают'.

В пословице К шубе/ коже ума не пришьешь (не пришить), <гвоздем его не прибить> общий семантический знаменатель не синонимичных компонентов шуба/ кожа высвечивается образом ума, пришиваемого `к поверхности, с внешней стороны'. Не так важна в пословице конкретная «поверхность», актуализируемая за счет использования мотива пришиваемого ума; смысл паремии концентрируется в ее части, лаконично передающей смысл целого: ума не пришьешь `глупый'. Концентрированное выражение значения ПЕ - в самом общем виде оно выглядит как «Ума <другому> не придашь (= умным не сделать)» - есть смысловой конденсат. Идея невозможности научить глупого весьма популярна в паремике и реализуется единицами самой разной структуры: Тупо сковано - не наточишь; глупо рожено - не научишь; Умного учить, как доброго коня в поводу, а дурака учить, как в бездонную кадь воду лить.

Иные версии, реализующие ту же идею - Поверх плеши ума не пришьешь; Ума к голове не прицепишь; За шкурой ума нет, так и к шкуре не пришьешь - складываются, по сути, из этой же частично-образной мини-пословицы, передающей в сжатом виде смысл, и орнаментально-образной части, представленной компонентами: плешь, голова, шкура. Лишь в частностях отличаются ПЕ Кому Бог ума не дал, тому кузнец не прикует; Глупому сыну и <родной> отец ума не пришьет. Эта продуктивная модель, основанная на мотиве «придаваемого ума», вполне может обрести окказиональные реализации: *Ума горелкой не приваришь; *Ума к чубу не пришьешь, к косе не привяжешь; *Ума веревкой не привяжешь; *Ума к карману не пришьешь и т.д.

Итак, слова, обозначающие различные потенциальные «места присоединения» получаемого ума, могут отстоять в семантическом отношении весьма далеко друг от друга, но сближаются в составе различных версий ПЕ до окказиональных синонимов.

Мотив «присоединяемого ума» оттенком семантики `со стороны' перекликается с иным мотивом - «покупаемого ума»: Ум за деньги/ и на золото не купишь; Ума за-морем не купишь, коли его дома нет; В чужой беседе всяк ума купит и др. Русскими пословицами оговаривается также возможность/ невозможность «взятия в долг» (Ума в долг не займешь), «продажи» (Ум на базаре не продается; Богатый ума купит, убогий - и свой бы продал, да не берут (не купят)!), т.е. также обретения ума «со стороны» (ср.: Свой ум не уставит, так не уставит и отец-мать).

Как видим, мотив («пришить <к поверхности> ум») и идея пословицы («Ума не пришьешь/ не пристегнешь/ не прикуешь/ не прицепишь») близки и отличаются синтаксическим статусом и функцией: мотив формулируется с помощью словосочетания, а идея передается законченным предложением; мотив может входить в несколько пословиц различного содержания и служит одним из основных элементов их построения. Ср. также рассмотренный выше мотив исправления ситуации с помощью денег - «бить рублем/ полтиной» - и идею «Добивайся с помощью денег! = Бей рублем!» или «Деньги всесильны».

Таким образом, вариантные замены во многих ПЕ основываются на национально-культурных ассоциациях, санкционированных паремийным и шире - фольклорным пространством. Пословицы, как и другие фольклорные тексты, участвуют в создании «словаря народной традиции», фиксирующего содержательные единицы - символы, фрагменты, способные входить в различные более крупные единицы и способствующие реализации традиционных народных мировоззренческих установок.

В § 3 «Квантор всеобщности как регулятор лексических замен» показан характер регулирования замен с помощью действующего в паремиях квантора всеобщности. Квантором всеобщности называют ряд логических операций, определяющих (ограничивающих) область истинности какого-либо предиката. Это понятие по-особому детализируется применительно к пословицам.

Анализируя в пословицах градации общего и частного и характеризуя разряд обобщенных паремий, Ю.И. Левин выводит общую схему их семиотической структуры, которая выглядит следующим образом: 1) констатируется некоторый общий закон типа «Всегда (обычно) имеет место то-то» или «Всякий объект такого-то класса обладает такими-то свойствами»; 2) под этот закон подводится данная конкретная ситуация («Всякий х обладает свойством Р; вот и этот х тоже»). При этом двучленность структуры (1+2) остается имплицитной, свернутой в одно суждение - эксплицитно в ПЕ представлена обычно только первая посылка. Наиболее очевидным сигналом участия этого фактора в судьбе паремии на поверхностном уровне является присутствие соответствующих компонентов в ее составе или фрагментов смысла `всякий', `никто', `все', `каждый', `любой', `всегда' и т.п. - в ее толковании, а также наличие обобщенно-личной формы глагола в составе выражения (А.Н. Баранов, Д.О. Добровольский).

Действие квантора всеобщности способно объяснить появление как вариантов, так и «серийных» пословиц (совариантов, или единиц, относящихся к одному пословичному типу), объединенных предельно обобщенной семантической схемой, например, ПЕ со значением «Всяк свое хвалит» (= «Свое всегда хвалят»): Всякий купец свой товар хвалит; Всякая лиса свой хвост хвалит; Всякий цыган свою кобылу хвалит; Всяк кулик свое болото хвалит (ср. ПЕ без конкретизации субъекта: Всяк свое хвалит; Всякому свое и немыто бело).

Общая идея «Всякий у себя/ на своем месте благополучен (значителен, деятелен, смел, счастлив и проч.)» сближает и пословицы Всяк кулик в/ на своем болоте/ на своей кочке велик; Всякий бухалень в своем болоте голосист; На свой улочке и курочка храбра; На своей печи сам себе голова и т.д. Наличие усилительной частицы и, близкой по значению к частице даже, также можно рассматривать как сигнал присутствия квантора общности. Например, в ПЕ В своем гнезде и ворона глаза коршуну выклюет фрагменту и ворона соответствует семантический фрагмент «всякий, т.е. любая птица, даже ворона...» - семантику незначительности вороны высвечивает именно оппозиция компоненту коршун. Ср. также: На своем пепелище/ дворе/ на своей улице и курица скребет/ бьет/ гребет/ рогата/ бойка/ храбра); И лиса около своей норы смирно живет; В своем болоте и лягушка поет, <а на чужбине и соловей молчит>.

Аналогичным образом можно объяснить появление в рамках ПЕ таких субститутов, как муха - курица (И муха сердце имеет; И у курицы есть сердце). Можно допустить, что общим семантическим звеном для этих компонентов является сема `ущербность' или, например, `величина' - как более конкретный признак, хотя размер представляется ущебным лишь относительно какого-либо образца; в данном случае муха и курица рассматриваются, похоже, с «высоты» человеческого роста, его ума и способности чувствовать. Признание объединяющей роли семы `ущербность', каковая может включать в себя более конкретные признаки (`глупый', `хитрый', `опасный', `иноверец', `нечестный' и проч.), способно расширить ряд потенциальных субститутов - трудно оспорить допустимость подстановки привычных для пословицы слов, обозначающих живых существ: *и у волка/ у вороны/ у мужика/ у ворога/ у татарина и т.д.

В пословице От чего кот гладок? поел да и на бок; Оттого казак и гладок, что поел, да и на бок компоненты кот и казак с легкостью заменяют друг друга благодаря наличию общего семантического знаменателя `всякий': Гладок - `в теле, не измучен работой' (ср.: Где бабы гладки, там нет воды в кадке). Вариантная парадигма базируется на допущении «Всякий гладок (`упитан'), если <обычно> поел, да и на бок», а этим счастливцем может быть практически любой - *он, я, поп, дед, мужик, солдат, пес, бес, козел, сурок - с ограничениями, налагаемыми рифмой и грамматическим родом слова-компонента.

По нашим наблюдениям, весьма активны замены с нивелированием семантического «зазора» между взаимозаменяемыми субститутами в пословицах, в которых присутствует пара семантических фрагментов - элементов традиционного противопоставления `один' - `другой'. Квантором всеобщности объединены компоненты дочка, золовка, кошка, кобылка в пословицах Свекор дочку бранит - невестке науку дает; Свекровь кошку бьет, а невестке наветки дает; Кобылку бьют, женке наветки дают; Кошку/ золовку бьют, а невестке наветки дают/ а невестка гляди да казнись со значением `Порицание, наказание одного служит предостережением другому'. Мотив безжалостных свекрови и свекра, терроризирующих ближайших родственников, весьма распространен как в ПЕ - бином свекровь/ свекор - невестка/ сноха лег в основу многих устойчивых выражений (Блудливая свекровь и невестке не верит; брюзжит, как свекровь на невестку), - так и в иных жанрах фольклора: традиция характеризовать «чужих» людей, родни мужа как злых, неприветливых отмечена в причетах, песнях, свадебной поэзии (Л.В. Рыбакова, К.В. Соколова). Однако выражение Вам поют, а нам наветки дают без указания поучающего свидетельствуют о фиксации здесь не отношений конкретных людей, а общего наблюдения. Это подтверждается реализацией идеи на ином лексическом материале: На то цыган мать свою бьет, чтоб жена слушалась.

В § 4 «Семантическая неполновесность компонента паремии» рассматриваются случаи семантической недогруженности отдельных компонентов - как проявление особенностей структурно-семантической организации пословиц. О «пустых» паремийных компонентах упоминает Ю.И. Левин, хотя существует и иная точка зрения, согласно которой нельзя говорить о факультативности варьируемых компонентов, поскольку текст пословицы не терпит «мертвых», не работающих на общую семантику слов (Н.Н. Семененко, Г.М. Шипицина). На наш взгляд, семантическая ослабленность не только вполне допустима, но и доказуема.

Варьирующийся компонент пословицы, воспринимаемый нами как одна из ее неотъемлемых составляющих, в действительности нередко является лишь проявлением тенденции к сохранению типичного способа художественного оформления выраженной в паремии идеи, что особенно хорошо это видно при сопоставлении ее кратких и пространных вариантов. Жанровая сущность ПЕ во многом определяется своеобразием не только содержания, но и формы, способствующим опознанию ее среди других выражений. Пословицы как образцы поэтической формы используют определенный круг выразительных средств и способов построения. К важным, ощутимым, хотя и не всегда осознаваемым характеристикам паремии относятся расстановка логических ударений, размещение акцентных слов, определенные синтаксические формы.

На фоне пространных версий ПЕ Языком болтай/ играй/ мели/ хоть лижи/ хоть залижи, а рукам воли не давай; Языком что хочешь болтай, а рукам воли не давай ее лаконичный вариант Рукам воли не давай Спир.:79 показывает, что противопоставление «свободного» языка и сдерживаемых рук отчасти искусственно, поскольку основной смысл паремии заключается все же в краткой версии запрета на физическое воздействие (ср. также Языком говори, а кулаки в ход не пускай). Этому запрету может противостоять снисходительное отношение к разглядыванию (Глазами гляди, рукам воли не давай), к брани (Бранися/ Брани как хочешь, а рукам воли не давай). В этих ПЕ наблюдается четырехкомпонентная семантическая структура: «Языком (словами, глазами) можно, а руками нельзя». Обобщенно-позитивное отношение к словесному порицанию, в отличие от его физического выражения, провоцирует возможные замены компонента, ассоциируемого с семантикой `можно': болтай, играй, мели, хоть лижи/ залижи. Последний компонент допускает двуплановое восприятие - `облизывать' и `говорить комплименты, хвалить, льстить'. Типовой фрагмент не давай воли (воли не давай) используется и в других выражениях: Языку воли не давай; Глазам воли не давай; Глупому в поли не давай/ не давать воли. С другой стороны, мотив своеволия языка развивается и иными паремиями: Не давай волю языку в пиру, в беседе, а сердцу в гневе; Не давай воли языку во гневе/ во хмелю и на пиру. Таким образом, здесь сочетается довольно широкая вариантность в одной части паремии при стабильности фрагмента - в другой.

Неравномерность распределения семантической нагрузки между элементами паремии и избыточность отдельных компонентов хорошо видна при сопоставлении таких количественно неравных вариантов, как Голодному <все> хлеб на уме; У голодной кумы/ Голодной куме <все> хлеб на уме. Появление компонента кума (Голодному = Голодной куме) - а на него не приходится собственного семантического фрагмента - объясняется тяготением паремии к четырехкомпонентной структуре, с рифмой между вторым и четвертым компонентами. Функция активного в иных пословицах компонента кума здесь орнаментальна: он придает ПЕ как целому необходимое эстетическое оформление. Это расширяет возможности замен в составе пословицы; ср. потенц. *Голодному Фоме хлеб на уме и языковое - Голодному Федоту и репа в охоту.

Сравнение вариантов пословицы Знай толк - не давай в долг и Знай толк - не давай пьяному (пьянице, дураку) в долг показывает, что ПЕ, в сущности, советует не давать в долг вообще никому (*соседу, подруге, коллеге), а первая часть выражения (знай толк = `правильно, умно') служит лишь оформлению, приведению паремии к типичной ритмической структуре. Подтверждением популярности мотива нерациональности и бесполезности одалживания денег служат многие выражения: В лесу - не дуги; в копнах - не хлеб(а); в долгу - не деньги; Глуп тот, кто в долг берет, а еще глупее тот, кто в долг дает; В долг давать, под гору метать; долги собирать, в гору таскать. В ПЕ Взаймы деньги давать - что волка накормить семантика бесполезности одалживания денег имплицитна - для ее понимания требуется знакомство с частотной в русском языке паремией Сколько (как) волка ни корми, он все в лес глядит (ср. также: Докуль зайца не корми, ён все в лес глядит).

В пословице Не верь брату родному, а верь <своему> глазу кривому (худому)! сходятся компоненты кривой и худой, не являющиеся близкими вне ее пределов. Субституты связываются по принципу логического развития, домысливания: глаз кривой следовательно, видит не все, искажает (= `плохо'); ср.: В кривом глазу и прямое криво. Компонент кривой - это понятие участвует в создании основных семиотических оппозиций фольклора - актуализирует семантику отрицательной оценки. Аналогичным образом родной следует, наоборот, воспринимать как `близкий' и `надежный'. Образуется пословичный оксюморон: взаимозаменяемые компоненты с семантикой `негодный' становятся символом надежного, а родной - `тот, кому не стоит доверять'. С другой стороны, паремия развивает распространенный мотив превосходства своего над чужим (Свой золотничок чужого пуда дороже), который имплицитно «просвечивает» и там, где актуализируется только часть этого смысла - делается акцент на достоверности, надежности увиденного своими глазами (ср.: Чужому глазу не верь; Свой глазок - смотрок; Свой глаз - алмаз, а чужой - стеклышко).

Для передачи семантики `Не верь другому (никому), верь самому себе' достаточным является наличие двух противопоставленных пар: не верь - верь, брату - <своему> глазу; ср.: Не верь речам (ушам), а верь <своим> глазам Спир.:150. Компонент брат, выступающий чаще как носитель значения `свой, родной, близкий, надежный' (ср.: Нет друга супротив родного брата; Солдат солдату родной брат), здесь представляется `другим, чужим', а свой глаз, как «часть» человека (самого себя), принимает на себя семантику `свой, близкий, надежный'. «Субъективная» позиция прилагательных родному - кривому придает паремии дополнительную экспрессию. Таким образом, наличие различных версий ПЕ с близким смыслом и наш ход рассуждений подводят к тому, что компоненты кривой/ худой и родной выполняют особую функцию - выступают в функции интенсификатора, т.е. фактора, который вносит в основное значение (лексической или паремийной единицы) дополнительный оттенок `высокая степень манифестации качественного или процессуального признака' (Л.А. Новиков, Е.К. Николаева, И.В. Удовенко). В смысловом отношении эта пара компонентов обладает минимальным весом в составе ПЕ.

Особым видом паремийной вариантности можно считать замены целых фрагментов ПЕ, в которых одна (обычно первая) часть, аксиоматичная и семантически «стершаяся», служит «увертюрой», параллелью к мысли, высказанной во второй части и составляющей смысл всего высказывания. Модели синтаксического параллелизма весьма часто регламентируют построение пословицы. Ср. распространенный «зачин» в ПЕ Курица не птица, <заяц не зверь, прапорщик не офицер>, а баба не человек; Рак не рыба, кожан не птица, баба не человек. Здесь представлена и обычная лексическая (кожан - курица), и типично пословичная вариантность. Первая часть является достаточно стабильной (хотя и здесь бывают замены всей части целиком: Коза - не скотина/ Кобыла не лошадь, баба не человек), обретает статус клише и служит сигналом паремийности, производящим в статус пословичной мудрости вторую часть, нередко окказиональную. Так, распространилась оценка с помощью этого «зачина» зарубежных стран (Курица не птица - Финляндия/ Польша/ Болгария/ Монголия/ Алжир/ Прибалтика) не заграница. Сейчас можно было бы пополнить эту версию наименованиями стран, куда охотно наши соотечественники ездят отдыхать, - по принципу «подставь желаемое». По данным «Национального корпуса русского языка», клишированный элемент «Курица не птица…» встречается и в окказиональных ПЕ: Курица не птица, сталь не металл; …август - не лето.

Аналогичным образом варьируется целый ряд ПЕ: По бабе и брага, демонстрирующая целую мозаику составляющих (По бабе и брага, по боярыне и говядина; …по Сеньке и шапка; По батьке и пиво, по бабе и брага; По привету ответ, по бабе брага; По Сеньке и шапка, по бабе и шлык и т.д. Семантика частей в подобных пословицах может совпадать - (ср. Лев мышей не давит, орел мух не ловит; С миру по нитке - голому рубаха; с миру по грошу - старшине кафтан) - тогда содержание дублируется и становится избыточным, но может и различаться: Початую кладушку домолачивай, упрямую бабу доколачивай. В таких пословицах с актуальной информацией во второй части объединяющим является прием параллелизма и рифмо-ритмическое сходство.

В § 5 «Вариантность и идея пословицы» вводится понятие смыслового конденсата как одного из параметров паремиологического пространства, определяющего процесс варьирования пословиц.

Сопоставление нескольких версий пословиц - вариантов и совариантов - в их формальном виде и семантическом звучании - нередко позволяет увидеть стоящее за развернутым значением целого словосочетание, являющееся краткой версией толкования ПЕ, и определить «вклад» отдельных компонентов в общую семантическую структуру. Так, для пословиц Где пиво пьют, тут и дураков бьют; Бей дурака, не жалей кулака; <Хоть> жаль кулака, да бить/ ударить дурака наиболее лаконичной формой передачи содержания представляется идея «Глупого (дурака) бьют (=надо бить)», хотя на формальном уровне не охваченными значением ПЕ остаются фрагменты Где пиво пьют…, …не жалей кулака (хоть жаль кулака).

Подобное двухкомпонентное (реже - трехкомпонентное) безубразное выражение, отражающее в конденсированном виде значение пословицы, мы называет пословичным конденсатом (пословичной идеей). Он передает в сжатом виде - без прикрас - смысл, который традиционно паремийным способом передается не иначе, как «с прикрасами». Лаконично выраженная идея занимает положение промежуточного звена между ситуацией, ассоциирующейся с определенной паремией, и самой пословицей, которой свойствен ряд обязательных маркеров, в то время как конденсат их лишен. И если сама пословица входит в область «предзнания», то смысловой конденсат, будучи более близким к характеризуемой ситуации, такого предзнания не требует. Он относится к сфере самых простых афористических мыслей об окружающем мире.

Понятие «конденсат» перекликается с содержанием используемых Е.В. Ивановой понятий когнитемы и когнитивной модели пословицы. Исследователь оперирует этими терминами, выделяя для описания пословичной картины мира единицы, меньшие и более простые по структуре, чем пословица: когнитема - это второй основной после пословицы «строительный блок» пословичной картины мира. Например, в ПЕ Конь о четырех ногах, да и тот спотыкается Е.В. Иванова выделяет выраженную с помощью двух знаменательных слов когнитему «конь спотыкается», отражающую в сжатом виде смысл прототипа ПЕ - его образной структуры. Идеей же, сжато передающей смысл, для данной паремии является, по-нашему мнению, фраза «Опытный ошибается». Наличие стоящей за пословицей паремийной идеи можно продемонстрировать на примере единиц разной структуры.

В версиях пословицы Бабьи города/ сени <нигде> не стоят; Бабьи города/ хоромы недолго стоят, <а без баб города не стоят; Бабий огород не долголетен взаимозаменяемые компоненты сближаются на разных основаниях: хоромы и сени - как `строение' и его `часть'; города по метонимическому принципу предполагают и `строения', т.е. хоромы. Огород же близок городу этимологически. Эти субституты могут быть дополнены и иными (ср. потенциальное *серп, сноп, труд, скирда и проч.) - их объединяет пословичная идея «Женское недолговечно».

«Сытый глух (= невосприимчив, бесполезен, неподъемен)» - таков паремийный «конденсат», на котором покоится развернутая четырехкомпонентная структура ПЕ Сытое брюхо к работе/ к ученью туго/ глухо, констатирующей «недееспособность» сытого человека ( сытого брюха). Таким образом, первый и последний компоненты - носители наибольшей семантической нагрузки. Наименьшая семантическая доля приходится на компонент работа, который может быть заменен не только ученьем или, например, *пахотой, но и наименованиями иных видов работ, освоенных паремиологическим пространством и даже предложно-падежной формой ко всему.

Паремийный конденсат выявляется не только на уровне вариантов ПЕ, но актуален и для совариантов и синонимов. Имеющие разное образное решение ПЕ Пуганая ворона куста боится; Пуганый волк и кочки боится; Пуганый заяц и пенька боится объединены общим конденсатом «Пуганый (= опытный) опаслив (=боится)», который и представлен в паремиях соответствующими компонентами. Ту же идею выражает и ПЕ Битому псу только плеть покажи.

Общей идеей для ПЕ Стреляного/ старого воробья на мякине не проведешь/ не обманешь/ не надуешь и Старого волка в западню не заманишь/ в тенета не загонишь является формула «Опытного не обманешь», стоящая за многими славянскими выражениями, связывающими воробья и мякину - ср. белорус., укр., пол. Старуга вераб'я на мякiне не правядзешь; Старого воробця на полову не зловиш; Старого горобця на половi не обдуриш; Starego wrуbla na plewy nie zіapiesz/ nie zіowisz (ср. также приведенное С.В. Максимовым Старого моржа-казака не облукавишь). Старость и опытность, напоминающая об опасной ловушке, пишет В.М. Мокиенко, устойчиво связаны в народном сознании. Ср. ПЕ, основанные на других образах: укр. Вовк старий не лiзе до ями, Старого лиса тяжко зловити, польск. Starego wrуbla nie zіapiesz na owies; Starego wrуbla na muchк nie zіapiesz.

Очевиден и смысловой конденсат различных по образности ПЕ Старый конь борозды не портит/ не испортит/ не скривит; Старый конь мимо не ступит; Старый ворон не каркнет мимо `опытен'; Старый пес не обманет - они объединены идеей «Опытный не испортит», представленной и в других славянских языках; ср. укр. Старий вiл борозды не зiпсує.

Ориентированность не одной, а многих единиц - вариантов и совариантов - на паремийное разворачивание одной идеи хорошо видна на примере идеи неэффективности слова - одного из распространенных направлений мысли, связанных с речевой деятельностью. Слово может приравниваться к делу, к невербальному действию, но может отождествляться и с коммуникативной деятельностью, «им можно убить, но можно и исцелить» (Л.Б. Лебедева). С одной стороны, слово противопоставляется делу в самом широком смысле - Больше дела - меньше слов; От слова до дела бабушкина верста. Слово (`речь') осмысляется как недостаточное, бесполезное, по сравнению с более весомым, позитивным делом - любыми практическими действиями.

Та же идея развивается в ПЕ, где дело представлено более конкретно - каким-то из видов реальной деятельности человека, весьма существенной или не очень важной: С твоих слов дом не выстроишь; Словами жернова не повернешь, а глухого не научишь; Словом и комара не убьешь и т.д. Сопоставление слова с делом представлено здесь имплицитно - констатацией невозможности достичь некоторого результата, что косвенно указывает на необходимость иной, не речевой, деятельности или - по метонимическому принципу - насущной необходимости вещей, инструментов, материалов для совершения действия или достижения результата. Слово бесполезно в том смысле, что им нельзя накормить и напоить: Брюхо не насыщается словами; Из слов щей не сваришь - нужны капуста и мясо; Из слов блинов не напечешь и полушубка не сошьешь. Отдельную ветвь в развитии этой идеи представляют ПЕ, связанные с благодарностью, словесное выражение которой также представляется никчемным, бесполезным носителям языка: Спасибом сыт не будешь. Эта линия продолжается и современными ПЕ Спасибо в стакан не нальешь/ не булькает; Спасибо на хлеб не намажешь. Нематериальность слов - в отличие от денег, одежды, зерна, еды - отмечена и в ПЕ От слов мошна не будет полна; Поле словами не засевают; Спасибо-то не кормит, не греет. На обобщенное значение `непрактичность, бесполезность' указывает принципиальное отсутствие альтернативы слову в ПЕ Спасибо за пазуху не положишь/ в карман не кладут; Спасибо домой не принесешь.

Идея бесполезности одного лишь слова, и даже слова, обращенного к Господу, реализуется и в ПЕ с иными компонентами - вербальными оболочками концепта «речь»: Соловья баснями/ басни/ песнь не кормят/ не кормит; На баснях/ лясах недалеко уедешь; Не песнями коней кормят. При этом любая речевая деятельность, мысленно сравниваемая с делом, признается `малоэффективной, бесполезной': Баснями закрома не наполнишь; Молитвой/ аминем квашни не замесишь: молитву твори, да муку <в квашню> клади и т.д. Во всех вариантах и совариантах паремии выявляется четкая корреляция двух блоков информации - фрагментов ее семантического содержания и элементов, участвующих в описании ситуации; ср.: `слово (= речь, разговор)' (басня - `выдумка, празднословие, пустословие') и `бесполезно' (не накормишь, не наполнишь, сыт не будешь) - именно они и определяют семантическое содержание ПЕ. Это объясняет и несколько неожиданный в паремии Соловья/ журавля баснями не кормят компонент журавля, который крайне редко содержится в неволе и нуждается в том, чтобы его кормили. Оба конкурирующих компонента отчасти орнаментальны, относительно свободны и даже избыточны - в большинстве ПЕ, развивающих эту идею, отсутствует указание на то, кто «пострадает» от бесполезности слова, - но они участвуют в образном оформлении целого.

Именно различные версии ПЕ и другие реализации паремийной модели проясняют порой ее истинный смысл - через призму обобщенной схемы. Так, в ПЕ Аминем беса не отбудешь компонент бес может быть воспринят и в прямом значении (`нечистый'), и в переносном (`зло, искушение'), а вся паремия - `Святым словом от искушения не избавиться'. Однако версия Аминем беса/ лихого не избыть с заменой бес - лихое (`трудное, опасное', ср.: Лиха беда начало, лихой человек), несколько «размывает» значение отдельного компонента и заставляет нас увидеть за конкретным более общее: `одним <святым> словом опасного, трудного не избежать' `разговорами результата не добиться, дела не сделать'. Это подтверждается и пословицами Аминем квашни не замесишь; От аминя не прибудет и др. Обобщенная схема (генерализованная идея) «Слово бесполезно» служит посредником между множеством частных ситуаций, происходящих в реальной жизни, и, с другой стороны, - художественной реализацией в паремиях. Эта идея охватывает и унифицирует несколько более конкретных наблюдений: «Словом не накормишь/ не вспашешь/ не оденешь/ не избавишься/ не отблагодаришь».

Таким образом, варьирование в пословице, с одной стороны, отвечает представлению о ней как о жанровой разновидности фольклора, а с другой стороны, определяется рядом факторов, определяемых природой паремии.

Четвертая глава «Фрагмент и модель как проявление стереотипности пословицы» посвящена анализу паремий с точки зрения стабильного, повторяющегося в них. Формульность - неотъемлемая черта фольклора, и утверждение о том, что фольклор являет собой колоссальный фонд, «в котором каждый найдет себе нужное <…> и берет то, что годится ему» (В.П. Аникин), как нельзя более соответствует реализуемому в данной работе представлению о существовании в пословичном пространстве массы общих мест, жанровых универсалий, клишированных формул и конструкций, повторяющихся образов и их вербальных оболочек. Как фольклорный текст состоит из типовых элементов - языковых, метрических, стилистических, сюжетных (Е.Б. Артеменко, А.П. Евгеньева, Е.М. Мелетинский, В.Я. Пропп, Б.Н. Путилов, К.В. Чистов), так и здесь, в фольклоре речевых ситуаций, одни и те же элементы переходят из текста в текст, организуя различные содержания и структуры, обеспечивая их варьирование. Для пословиц такими типовыми составляющими можно считать не только отдельные повторяющиеся от пословицы к пословице вербальные представления тех или иных концептов, но и сочетания компонентов, составляющие определенный значимый фрагмент ПЕ, структурно-семантические модели, принципы «складывания» значений целого из отдельных элементов.

В данной главе показаны различные типы «атомарных» единиц, образные и безубразные, одни из которых могут иметь постоянный семантический ореол, другие - истолкованы в пословицах по-разному. С их помощью образуются и близкие, почти родственные, и семантически удаленные единицы. Использование повторяющихся пословичных элементов является одной из ярких тенденций, наблюдаемых в ПП. Это фактор, порождающий особого рода «вариантность», которую скорее можно назвать тиражированием с использованием пословичных клише.

Общий образный фрагмент в ПЕ Бабьего вранья и на свинье не объедешь и Суженого и на свинье не объедешь в сочетании с разными компонентами, задающими тему выражения, формирует принципиально различную семантику: с одной стороны, речь идет о безграничности бабьего вранья, а с другой - о предопределенности, о женихе, предназначенном Богом и судьбой. Ср. также ПЕ с иным образным элементом, которые можно рассматривать как варианты (Суженого и на коне/ конем/ и на кривых оглоблях не объедешь) или соварианты: Судьбу и на коне не объедешь; Беду и конем не объедешь.

Фрагмент ум короткий/ короток из известной ПЕ У бабы волос долог/ волосы долги, да/ а ум короток становится в паремиях знаком `недалекости' и сочетается с мотивом противопоставляемого длинного - будь то руки, плеть, платье, язык, волосы: У пастуха плеть длинная, а ум короткий; У короткого ума длинный язык; Пошли, господи, покупателя в долгом платье, да в коротком уме; Близок локоток, да ум короток. Хотя и здесь, как нам кажется, допустимы некоторые версии толкования: пастух с коротким умом - не обязательно глупый; возможно, это человек, которому не нужно решать сложных задач, поэтому его умственные операции «коротки», т.е. примитивны, просты. На контрастном биноме длинный - короткий основаны ПЕ и без указания носителя этого признака: Руки длинны - ум короток; Волосы велики, да ум короток; Волос длинный, а ум короткий. Ср. также иносказательное Было три жены, да все не острижены - т.е. волос долог, а ум, стало быть, короток = `неумны'.

Самым активным образом тиражируются и простые способы передачи пословичных смыслов. Так, сочетания не товарищ и не брат являются весьма распространенным способом указания на неравенство объектов, превосходство одного перед другим: Богатый бедному не брат; Медведь корове не брат; Сапог лаптю не брат; Гусь свинье/ козлу не товарищ; Пеший конному не товарищ - этот ряд продолжается паремийными сочетаниями Волк коню.., Конь корове.., Вино уму.., Горшок чугуну/ котлу.., Скороморох попу.., Черт попу.., Слуга барину.., Иван Марье…- не товарищ и т.д.