Историческая динамика прагматики предложения: английское вопросительное предложение XVI-XX вв.

(1) You didn't know it, did you? -- No, I didn't.

(2) I don't believe you. You didn't know it, did you? But it's quite impossible.

Если первый пример направлен на заполнение информационной лакуны, получение в ответ существенной и важной информации, то второй ориентирован на передачу некоторой, в данном случае экспрессивной, информации, а не вызов ответного информативного сообщения.

8. Локутивный аспект. Являясь формой выражения содержания высказывания, локутивный аспект принадлежит к числу центральных элементов модели РА. Поскольку при моделировании РА речь идет о структуре высказывания, имеющей значение для определения его прагматических характеристик, то в базовую модель РА (ядро прагматической структуры) конкретные лексико-грамматические средства не входят как специальные компоненты, однако языковой аспект приобретает существенное значение при моделировании вариантов РА.

Вначале в прагмалингвистике изучались преимущественно служебные слова (частицы, союзы, элементы дейксиса /Levinson, 1983 и др./), в последнее время эти исследования расширились на область лексических и грамматических средств. В исторической прагмалингвистике языковой аспект РА приобретает особое значение, поскольку тексты отдаленных периодов содержат большое количество языковых компонентов, специфичных для данного периода, многие из которых вышли из употребления в наше время: например, на уровне морфологии это учет тональности, задаваемой местоимениями thee -- you, на уровне лексики это маркеры pray, i'faith и т.п., на уровне синтаксиса это безглагольные формы побудительных предложений в ранненовоанглийском языке, реализующие специфичные директивы и пр.

9. Иллокутивный аспект. Ведущее место в прагмалингвистике и теории речевых актов отводится иллокуции /Серль Дж., 1986а, 1986б; Почепцов О.Г., 1986а: 24-53/. Данное понятие в целом и его компоненты, в частности, имеют незначительные отличия в трактовках разных исследователей. Так, Дж.Серль и Д.Вандервекен считают, что для определения иллокутивной силы достаточно знать, каких иллокутивных целей намерен достичь и фактически достигает в данном возможном мире говорящий, какими способами достижения и с какой интенсивностью совершаются пропозициональные акты, какие при этом делаются пресуппозиции и какие психологические состояния и с какой интенсивностью выражаются в данном мире /Серль, Вандервекен, 1986:245/. Например, способы достижения иллокутивной силы побуждения к выполнению физического действия могут разниться от апелляции к служебному положению говорящего, дающему власть приказывать, до вопроса о целесообразности выполнения действия, рассматриваемого как нежелательное (wh-question), что побуждает адресата прекратить выполнение этого действия. Интенсивность иллокутивной силы можно представить в виде синонимичных пар типа: попросить о чем-либо -- потребовать чего-либо, негативно оценить что-либо -- возмутиться чем-либо.

В детализованном виде формула определения иллокутивной силы теоретико-множественным образом имеет следующий вид: каждая иллокутивная сила представляет собой «упорядоченную последовательность семи элементов»: иллокутивной цели, способа достижения иллокутивной цели, интенсивности иллокутивной силы, условий пропозиционального содержания, предварительных условий, условий искренности, интенсивности условий искренности данной иллокутивной силы» /там же: 261-262/. Под условиями искренности в данной формуле понимается совокупность психологических состояний говорящего.

В практике лингвопрагматического анализа достаточно надежна более ранняя формула Д.Вандервекена, представленная им в несколько упрощенном виде, без компонента интенсивности условий искренности /Vanderveken, 1980:258/, который в некоторых случаях анализа представляется избыточным и чрезмерно сложным для определения. Например, иллокутивная сила утверждения отличается от иллокутивной силы вопроса по меньшей мере по следующим критериям: во-первых, по иллокутивной цели (сообщение информации/запрос информации), во-вторых, по способу достижения этой цели (различные модусы высказываний-предложений), в-третьих, по отношению адресанта к пропозициональному содержанию высказывания (уверенность/сомнение или незнание) и пр.

Наименее исследованным в ТРА остается понятие перлокуции. Под перлокутивным воздействием понимается «речевое воздействие на объект (ситуация С1), которое может вызвать некоторую ситуацию (ситуация С2), субъектом которой является объект воздействия» /Почепцов О.Г., 1986a:54/. Корни понятия перлокуции мы усматриваем в традиционно-герменевтическом понятии «применение», которое считалось неотъемлемой частью процесса понимания, состоящего из трех моментов «понимания, истолкования, применения» /Гадамер,1988:364/. Подобно тому, как применение было интегральной составляющей частью герменевтического процесса, перлокуция в нашем понимании также занимает свое место в системе речевого общения. Однако вопрос о вхождении перлокуции в состав речевого акта не нашел пока однозначного решения в лингвистике.

Для моделирования РА в данном исследовании важно уточнить место в нем перлокутивного аспекта. Если локутивный и иллокутивный акты «неразрывны в том смысле, что при реализации любого локутивного акта необходимо совершается некоторый иллокутивный акт» /Почепцов О.Г., 1986a:57-58/, то перлокутивный акт не входит в этот гиперкомплекс, а является следствием его реализации. Перлокутивный эффект есть не что иное, как «ответный ход партнера по взаимодействию» /Карабан, 1989a:38/. Разделяя это мнение, мы помещаем аспект перлокуции за рамками модели РА на том основании, что в речевой реализации он представляет собой самостоятельный РА, обладающий собственной структурой и перлокуцией. Тем самым в синтагматическом плане аспект перлокуции (за исключением инициальных и завершающих реплик общения) имеет двойственный характер и стимула и реакции одновременно.

Учитывая все сказанное, модель речевого акта можно представить в следующем виде, включая аспекты:

На основании рассмотренной выше модели в ядро прагматической структуры РА включаем денотативный (Д) и иллокутивный (И) аспекты. Остальные аспекты представлены в факультативной модели. Кроме того, некоторые РА требуют обязательного наличия аспектов адресанта и/или адресата, локутивного аспекта (иллокутивного глагола) и пр. Учитывая возможности взаимной сочетаемости аспектов, теоретически возможны следующие случаи (если добавить ядерную модель):

С1 + С2 + С3 + ... = Сn+1, например, ДИ1, ДЛИ2, ДАИ3 и т.п.

Компоненты моделей РА в языковом плане могут быть выражены различными средствами, что позволяет говорить об их парадигматических вариантах. Синтагматические варианты могут быть двух типов: во-первых, позиционные, то есть образованные путем перестановки констант, во-вторых, образованные путем расширения ядра модели факультативными компонентами (о парадигматике и синтагматике в прагматике см.: /Богданов, 1997: 11-12/). По нашим данным, включение всех в принципе возможных факультативных компонентов в одну модель также маловероятно, как и включение всех членов предложения в модель простого неосложенного предложения.

Важным теоретическим и практическим вопросом настоящего исследования является соотнесение границ речевого произведения и передаваемой информации. Описанная выше подвижность границ между различными видами информации проявляется в конвергенции функций языка -- например, контактной функции с эмотивной, и также в определенном иерархическом расположении различных типов информации в рамках единого высказывания, что ведет к мысли об иерархическом устройстве системы функций языка /Jakobson, 1960:350-377/.

В нашем анализе иллокутивного аспекта учитывается, что подобно тому, как взаимопроницаемые границы типов информации позволяют говорить о преобладании одного типа информации в высказывании над другим (хотя встречаются и высказывания с единственным типом информации), так и различные иллокуции могут иерархически соотноситься в речевом акту. Между тем, не все лингвисты разделяют это мнение. Так, Дж.Остин и В.Зёкеланд считают, что во всяком речевом акте, как прямом, так и косвенном, есть только одна иллокутивная функция, в противном случае понимание партнеров было бы вряд ли возможно /Austin, 1962; Sцkeland, 1980/. Однако работы Дж.Серля /1986б/, Д.Вундерлиха /Wunderlich, 1981/, Г.Г.Почепцова /Иванова, Бурлакова, Почепцов,1981:280/, О.Г.Почепцова /1979/ убедительно свидетельствуют, что предложения-высказывания способны реализовать сразу две иллокуции, особенно в косвенных речевых актах: так, в повествовательных директивах они усматривают возможность сосуществования двух иллокуций -- утверждения и побуждения; в вопросительных предложениях с ведущей иллокуцией спрашивания -- возможность появления сопутствующей иллокуции (1) суждения или (2) просьбы: (1) She is beautiful, isn't she? (2) Tell me, will you? /Почепцов О.Г., там же/.

Возможность сосуществования нескольких типов информации и, как следствие, нескольких типов иллокуции в высказывании позволяет взглянуть под этим углом зрения на явление косвенного речевого акта (мы используем этот термин в его традиционном значении, хотя есть мнение, что он неудачен, ибо не передает сущности явления -- несоответствия означаемого и означающего /Attal, 1994/). Дж.Серль не случайно определяет косвенные речевые акты как речевые действия, когда «один иллокутивный акт осуществляется опосредованно, путем осуществления другого» /Серль, 1986в:196/. Еще более важно, что при этом не исчезают иллокутивные силы, которые остаются «в тени» коммуникации, напротив, первичные и вторичные иллокуции сосуществуют в речевом акте. Первичный иллокутивный акт в терминологии Дж.Серля (он же соответствует ведущей, первичной иллокуции в других терминологических системах) есть действительная реализация некоего предложения в речи, в то время, как вторичный иллокутивный акт (сопутствующая, вторичная иллокуция) определяется буквальным значением предложения. Поэтому в нашем исследовании косвенными (имплицитными) РА будем считать речевые акты с имплицитно выраженной иллокуцией.

Неверно считать, что одна из иллокуций полностью подчиняет себе другую, просто проявление последней в речевом акте гораздо менее коммуникативно значимо по сравнению с первой. Тем самым мы разделяем точку зрения О.Герасимовой /1985/, Г.Г.Почепцова /1975/, Р.Конрада /1985/, Дж.Серля /1986в/, согласно которой вторичная (буквальная) иллокутивная сила реализуется одновременно с первичной (интендируемой). При этом имеет место лишь один речевой акт -- косвенный.

Косвенные речевые акты могут имет фиксированную языковую либо речевую природу: форма предложения и его потенциальное содержание, заложенные в языковой системе, могут соответствовать либо противоречить друг другу. В первом случае проявление потенциальной многозначности зависит от конкретных условий речевой реализации предложения (прямое значение вопроса Is the window open? способно трансформироваться в косвенное побуждение Close the window).

Во втором случае (Could you open the window?) достаточен нулевой контекст для того, чтобы такое предложение с фиксированным языковым несоответствием структуры и пропозиционального содержания реализовало РА побуждения /Минкин, 1997б:221-222/.

Так, в качестве сопутствующих иллокутивных сил побудительного РА, по нашим данным, могут выступать экспрессивная, метакоммуникативная и некоторые другие иллокутивные силы. Например, мистер Голспи, пригласив в ресторан свою секретаршу, предлагает ей заказать ужин: «You'll have some coffeе, won't you? And I'm going to have some brandy ... Will you have a liquer? Have one of the sweet ones... Here, look at the list.« She examined it. «I don't know. Shall I? All right, I'll have a Green Chartreuse.» /Priestley, Angel Pavement/.

В данной ситуации вопросительные предложения выступают как косвенные речевые акты побуждения. Иллокуция побудительности выходит на первый план и в первом, и во втором случаях, причем в первом случае вопросительная сегментированная конструкция не является специализированным средством реализации побуждений, она приобретает побудительный коммуникативный смысл в косвенных речевых актах; во втором случае значение «предлагать» закреплено в языковом аспекте предложения. Потенциальная коммуникативная многозначность таких предложений основана на том, что и вопросы, и просьбы обладают общей семой -- просить, но в вопросах адресант просит сообщить ему некую информацию, а в просьбах/приказах он побуждает адресата совершить невербальное действие.

Ведущая иллокуция -- побуждение и сопутствующая -- спрашивание производят различный перлокутивный эффект, и наличие в ответной реакции нескольких шагов свидетельствует об их разной коммуникативной направленности. Буквальное (сопутствующее) значение определяет информативный ответ на пропозициональное содержание вопросительного предложения (выражение сомнения по поводу заказа ликера). В то же время ведущее значение побудительности обусловливает следующие за этим ответные шаги -- согласие принять предложенное угощение. Тем самым коммуникативно более значимая роль выполняется ведущей иллокуцией, именно она определяет конечную интенцию высказывания-стимула, ориентированного в данных примерах на выполнение физического действия.

При моделировании косвенного РА квеситива исходим, прежде всего, из условий ситуации спрашивания (об этом см., например, /Конрад, 1985/), Они частично совпадают с условиями удачности высказывания (мы различаем успешность высказывания -- А2 понял его; и удачность высказывания -- А1 получил адекватную с его точки зрения реакцию на свое высказывание). Итак, основные пресуппозиции ситуации вопроса сводятся к следующему:

а) А1 не обладает необходимой информацией р;

б) А1 нуждается в информации р;

в) А1 предполагает, что А2 обладает информацией р;

г) А2 в состоянии передать А1 информацию р;

д) А2 согласен передать А1 информацию р.

На основе этих пресуппозиций, пользуясь дедуктивно-индуктивным подходом в логическом плане и базируясь на анализе наших примеров, были установлены некоторые производные, представленные в следующих моделях косвенных РА-квеситивов /Ейгер, Шевченко, 1997:

1) А1 не знает р -- «Я не знаю, как пройти на вокзал».

2) А1 нужна (требуется) информация о p -- «Мне нужно узнать р».

3) А1 обладал информацией о р, но утратил ее -- «Я забыл, как пройти на вокзал».

4) А1 интересно получить информацию о р -- «Меня интересует р...».

5) Отсутствие информации о р приводит к неблагоприятным последствиям для А1 -- «Если я не узнаю, что р ..., то я не смогу...».

6) Сообщение информации р приведет к благоприятным последствиям для А1 -- «Если я узнаю, что р..., я смогу...».

7) А1 считает, что А2 обладает нужной для А1 информацией о р -- «Я полагаю, что Вы знаете, что р...».

8) А1 считает, что А2 может сообщить ему нужную информацию р -- «Ваш сообщник сознался. Теперь Вы можете сообщить мне о р...».

9) Если между А1 и А2 ранее существовали какие-то отношения, учет этих отношений делает возможным возникновение модели: А1 ранее обещал сообщить А2 информацию о р -- «Вы обещали мне сообщить, что р...» или «Кто-то обещал мне сообщить, что р...» (так называемая «двойная косвенность»).

10) А1 обнаруживает неожиданное изменение в ситуации, или некоторые «странности» в ней -- констатация этого факта равнозначна постановке вопроса -- «Странно, что не р...» (вместо «Интересно, почему не р?»).

11) А1 считает, что А2 хочет сообщить ему что-либо о р -- «Похоже, Вы тоже хотите сообщить мне р...». Здесь А1 может судить о желании А2 на основании либо предыдущих высказываний последнего, либо паралингвистических средств.

12) Адресант вводит во внешнюю речь вопросы к самому себе, как бы приглашая потенциальных адресатов помочь ему ответить на них -- «Я думаю о том, что р...», «Я задаю себе вопрос, что р...». Стоит поразмыслить о том, что р...». Приведенный перечень вариантов базовой модели косвенного РА квеситива (основанный на глагольной синонимии) не является исчерпывающим. Думается, что теоретически этот ряд является открытым при условии, что иллокуция РА выражается структурой, типичной для другого РА, и что перлокутивным актом является восполнение информационного дефицита адресата.

1.2.3 Проблемы типологии речевых актов в диахронических исследованиях

В этом кратком обзоре основных и нерешенных проблем прагмалингвистики, релевантных для историко-прагмалингвистического анализа, нельзя обойти вниманием вопрос классификации речевых актов. Как известно, одна из первых типологий речевых актов принадлежит Дж.Остину, строившему ее, главным образом, на базе классификации иллокутивных глаголов /Austin, 1962/. Позже Дж.Серль, пытаясь преодолеть определенную узость подхода Дж.Остина, сводившего речевой акт к иллокутивному глаголу, предложил универсальную классификацию речевых актов, основанную на 12 различительных признаках, среди которых были не только иллокутивные глаголы (это скорее лексическое явление), но факторы коммуникативного намерения, места речевого акта в дискурсе и пр. /Серль, 1986б/. С тех пор было предпринято множество попыток построить таксономию речевых актов, что осложнило и без того непростой, терминологически запутанный понятийный аппарат прагматики. Какая типология может быть релевантна для исторической прагматики на данном этапе ее развития? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к наиболее известным таксономиям речевых актов.

С определенной долей условности все классификации можно разделить на две большие группы: построения, стремящиеся к выделению наиболее крупных, обобщающих классов речевых актов, и дробящие речевые акты и их типы на более мелкие единицы, что Дж.Версурен называет lumper attitude/splitter attitude /Verschueren, 1983:169/. Для нужд данного историкопрагматического исследования более приемлем подход, ориентированный на вычленение основных типов РА, поэтому здесь мы не будем останавливаться на более дробных классификациях речевых актов Ю.Д.Апресяна, Т.Балмера и В.Бренненштуль, А.Вежбицкой (их анализ содержится, например, в работе /Богданов, 1989б:25-37/).

Классификация речевых актов Дж.Остина, первая из попыток типологии речевых актов, является исторической вехой в развитии лингвистики, однако сам Остин видел ее слабые места. Главное из них, вероятно, состоит в том, что данная классификация практически не имела единых четких оснований для выделения речевых актов, автор лишь декларировал, что такой классификационной основой является иллокутивная сила, не определяя при этом, что он понимает под иллокуцией.

Критикуя Дж.Остина, Дж.Серль предлагает таксономию, включающую пять типов речевых актов, выделенных на основании критерия иллокутивной цели (выше уже назывались разработанные Дж.Серлем и Д.Вандервекеном детализованные основы определения иллокуции). Система Дж.Серля включает в себя следующие типы речевых актов: ассертивы, директивы (побуждения к невербальному действию и побуждения к вербальной реакции -- спрашивание), комиссивы, декларативы, экспрессивы.

Существенным отличием пятичленной системы речевых актов Дж.Лича является то, что он не вычленяет декларативов в отдельный тип, но зато, что особенно важно для нашего исследования вопросительных предложений, разделяет директивы Серля на два принципиально различных типа -- собственно директивы и рогативы. Справедливость этого положения Дж.Лича подтверждается самой информационной природой этих типов речевых актов: если в директиве заключена информация, указывающая на действие и деятеля, то в рогативе содержится запрос о заполнении некоей информационной лакуны адресанта. В целом система Дж.Лича состоит из ассертива, директива, комиссива, экспрессива и рогатива /Leech, 1983:206/.

Близкий классификационный критерий -- речеактовая интенция -- положен в основу таксономии речевых актов Г.Г.Почепцова. Им выделяются пять прагматических типов предложений: констатив, промисив и менасив, перформатив, директив, квеситив /Иванова, Бурлакова, Почепцов, 1981:271-278/. Большинство типов речевых актов совпадает с системой Дж.Серля (констатив, комиссив, директив) и Дж.Лича (рогатив -- квеситив). В особый класс выделены перформативы -- речевые акты, служащие для совершения действия, выраженные только положительными глагольными формами настоящего времени. Данная система интересна также и тем, что в ней намечены способы более дробного деления типов речевых актов на подтипы: директива на инъюнктив и реквестив, комиссива на промисив и менасив.

В то же время Г.Г.Почепцов указывает на существование «фатической метакоммуникативной функции языка», хотя не вносит соответствующий тип речевого акта в свою классификацию. По его определению это «коммуникация, сопутствующая коммуникации», она направлена на «включение/переключение внимания адресанта на сообщение, поддержание на нужном уровне внимания адресанта в период передачи сообщения и, наконец, на размыкание речевого контакта» /Почепцов Г.Г., 1981:52-59/.

Думается, что проблему фатической коммуникации (в других терминологиях -- метакоммуникации, контактоустанавливающей, контактной функции -- см. подробнее раздел 2.2.3) следует решать не только на уровне функций языка. Очевидно, что высказывания типа How do you do? Are you with me? See you later! -- специализированные средства установления, поддержания и размыкания речевого контакта. Часть из них с определенной натяжкой может быть отнесена к типу перформативов (How are you? etc.). Однако большинство предложений, реализующих коммуникативную цель контактоустановления, поддержания или размыкания речевого акта не являются специализированными лексико-семантическими формами, обслуживающими только фатическую функцию: они выражают названную интенцию в определенной ситуации и контексте, ср.: (1) «We've met before, have me? -- Yes» /Lindsay, Betrayed Spring/. (2) But you never know your luck, do you?» He scrutinized Dixon's face, seeking for confirmation. -- «No, you don't»/Amis, Lucky Jim/. В первом примере вопросительное предложение функционирует на стадии установления контакта и имеет целью облегчение начала беседы при знакомстве, а во втором так называемый подтвердительный вопрос на стадии продления контакта сигнализирует, что цель говорящего -- получить краткое подтверждение прежде, чем он продолжит говорить» /Orestrцm, 1983:113/, то есть имеет место «проверка работы канала связи». Поэтому было бы целесообразно дополнить классификацию речевых актов, выделив в отдельный тип явления, имеющие иллокутивной целью обеспечение речевого контакта -- метакоммуникативные речевые акты (об этом см., например, /Шевченко, 1988а/.

Для целей исторической прагмалингвистики на настоящем этапе наиболее приемлемы именно названные обобщающие подходы к классификации речевых актов, поскольку, намечая пути историко-прагматического анализа в целом, и анализируя динамику речеактовых характеристик вопросительного предложения, в частности, следует помнить, что пока мы можем говорить о восстановлении прагматических категорий речи ранних исторических периодов с большей долей условности, лишь в виде общих тенденций, а не абсолютных данных. Кроме того, вслед за О.Г.Почепцовым, мы исходим из того, что «выделение типов речевых актов не должно превращаться в самоцель. Конечная цель поисков новых типов РА, новых оснований для классификации РА -- это выход на параметры РА и установление того, какие из них являются наиболее существенными» /Почепцов О.Г., 1989:50/. Поэтому ограничимся перечислением тех типов речевых актов, которые включены нами в аппарат исследования.

Немаловажным фактором, участвующим в процедурах выявления типов речевых актов, являются перформативные (иллокутивные) глаголы. При всей разности отношения к этому явлению (см. раздел 2.1.1) нельзя не учитывать действенность этого фактора. Так, Е.В.Падучева указывает на существование в английском языке около 300 перформативных глаголов -- грамматических форм I лица, изъявительного наклонения, настоящего времени, хотя она исключает из этого числа такие глаголы, как «сожалеть», «хотеть» и некоторые другие /Падучева, 1982:38-63/.

Как видим, эта трактовка существенно отличается от подхода Дж.Остина, который определил число иллокутивных глаголов диапазоном от 1000 до 9999 («около 103» /Остин, 1986:129/).

Отличаются также и процедуры определения перформативных/иллокутивных глаголов. Чаще всего считают возможным выделить глагол-гипероним, обладающий некоей общностью семного набора, а затем выделяют у каждого типа варианты, конструируя целую цепочку перформативных глаголов, объединенных этой семой, но имеющих конкретные дифференцирующие признаки. Например: для инварианта речевого действия «запросить информацию» вариантами могут быть: спросить, уточнить, поинтересоваться, потребовать отчета, обратиться за разъяснениями и пр. Признавая важность учета фактора перформативного глагола для определения типа речевого акта, мы не переоцениваем и не абсолютируем возможностей данного метода, который плодотворен лишь в сочетании с иными процедурами прагмалингвистического анализа.

Логика коммуникативно-интенционального анализа речи неизбежно приводит исследователя к изучению фактора коммуникантов -- одного из важнейших в процессе коммуникации. В обращении к фактору коммуникантов прослеживается антропологическая сущность деятельностной парадигмы в лингвистике, закрепленная в лингвистической прагматике. Что следует понимать под «личностью» в исторической прагмалингвистике? Ответ на этот вопрос, вероятно, следует искать на пути преодоления того сложившегося в прагмалингвистике узкого понимания личности, которое является одним из общепризнанных недостатков этого направления исследований.

Когда И.П.Сусов отмечал общее направление развития лингвистики как переход «от объективизированного, деперсонализированного, предметного представления языка» к «его личностному, деятельностному представлению» /Сусов, 1989:9/, он имел в виду введение в сферу лингвистического анализа понятия личности, бывшего ранее элементом философского, психологического, социологического осмысления. Понятие личности -- сложное явление, включающее в себя два аспекта: личность как продукт общественного развития и личность как субъект материального и духовного развития, как активный участник творческой деятельности. В личности связаны социальное и индивидуальное, общее и особенное, природное и приобретенное, объективное и субъективное (об этом см., например, /Кон, 1969/). Большое внимание понятию личности в своих трудах уделяли Л.С.Выготский, А.Н.Леонтьев, С.Л.Рубинштейн. «Личность обозначает ... внутреннюю сущность человека, определяемую общественными отношениями», -- писал С.Л.Рубинштейн /Рубинштейн, 1976:39/, подчеркивая несводимость понятия личности только к одному из аспектов, формирующих ее характеристики. На практике внешние причины действуют через внутренние условия и через посредство языка и речи -- этой общественной формы сознания (обзор работ по проблемам личности, деятельности, культуры см. /Черныш, 1996/).

Для прагмалингвистики, исходящей из понимания речевого акта как действия, воздействия, с помощью которого реальный говорящий может воздействовать на сознание реального слушающего, фактор коммуникантов важен по многим причинам. Его учет нужен при анализе всех этапов развертывания речевого действия: на стадии формирования коммуникативной интенции говорящего важна не только его личность, но и личность слушателя (а, возможно, и третьих лиц -- косвенных участников коммуникации); на этапе локутивного оформления речевого акта фактор интерперсональных отношений обусловливает выбор языковых средств, стиля общения; с точки зрения иллокутивной функции этот фактор определяет подтип речевого акта (например, побуждение может быть реализовано инъюнктивом/реквестивом в зависимости от соотношения социальных статусов и ролей коммуникантов). От фактора адресанта и адресата зависят также стратегии и тактики речевой коммуникации, выбор определенных коммуникативных принципов, в частности, необходимого «регистра» вежливости, искренности и пр.

В.В.Богданов, последовательно изучающий фактор коммуникантов и их роли в организации коммуникативного процесса, указывает на существование девяти «человеческих признаков», в наибольшей степени определяющих характер вербальной коммуникации /Богданов: 1989а:7/. Материал анализа и методики историко-прагматических исследований позволяют считать по меньшей мере шесть из них релевантными для такого анализа. Это следующие признаки: 1) коммуникативная компетенция (у В.В.Богданова -- языковая); 2) национальная принадлежность; 3) социально-культурный статус; 4) ситуативная роль (социальная принадлежность, профессия, биологические данные и пр.); 5) текущее психологическое состояние (знания, цели, интересы); 6) степень знакомства коммуникантов. Некоторые признаки, перечисленные В.В.Богдановым, представляются избыточными для описания прагматических характеристик речи в диахронии -- это (7) психологический тип (темперамент, элементы патологии), (8) устойчивые вкусы, пристрастия, привычки и (9) внешний вид. Прежде всего, приведенные признаки (7-9) гораздо более важны для психологического анализа, чем для прагмалингвистического, по крайней мере на сегодняшний день наука не располагает достоверными сведениями о зависимости коммуникативно-интенциональных параметров речи от названных признаков. Кроме того, тот письменно-речевой материал, который изучается в исторической прагмалингвистике, с большой натяжкой позволяет адекватно установить, «реконструировать» данные признаки языковой личности.

С нашей точки зрения, перечень релевантных для прагмалингвистики признаков языковой личности следует дополнить коммуникативной ролью личности в процессе общения: ролью адресанта, адресата или третьего лица, участвующего прямо/косвенно в речевой интеракции (о роли слушателя в общении см. /Почепцов Г.Г., 1986; 1987/). Это необходимо в изучении конверсационных механизмов, правил развертывания дискурса и пр. Данное явление, именуемое коммуникативным статусом /Богданов, 1989а/, проблемой адресатности речевых актов /Карабан, 1989а/, ролевым репертуаром /Brown, 1995/, заслуживает внимания в исторической прагмалингвистике прежде всего в связи с диахроническими изменениями в социально-культурной среде обитания языкового сообщества, изменения в возможном наборе коммуникативных ролей, доступных конкретным языковым личностям, особенностями исполнения этих ролей в речевом общении в различные эпохи.

В качестве примера достаточно вспомнить завязку трагедии «Король Лир» В.Шекспира: дочери короля поочередно выступают в роли «исповедующихся в любви» отцу в присутствии самого адресанта, выступающего при этом в роли судьи, и третьих лиц -- гостей и приближенных короля, также призванных косвенно оценить эти признания. Роль исповедующихся при этом сочетается с ролью оцениваемых, экзаменуемых, для которых от качества исповеди зависит характер вознаграждения. Необычность подобной ролевой ситуации для современного общества очевидна. Менее очевидна, но весьма важна для адекватного понимания коммуникативного поведения в этой роли Корделии религиозно-этическая ориентация человека 16 в., ориентированного на строгое исполнение своего морального долга, на подчинение в семье дочери -- отцу, а жены -- мужу, на внешнюю скупость прилюдных проявлений чувств. Эти факторы, как и исключительная правдивость Корделии, накладывают ограничения на выполнение Корделией своей коммуникативной роли в заданной ситуации, хотя они не мешают остальным сестрам высказать требуемые от них ролью льстиво-преувеличенные признания в дочерней любви. В завершении обмена речевыми ходами между Лиром и его дочерьми наступает кульминация: «Lear. So young and so untender?-- Cordelia. So young and true, my Lord. -- Lear. Let it be so! Thy truth, then, be thy dower?» /Shak., King Lear, I,1,105-107/.

В авторской трактовке коммуникативное поведение Корделии оценивается положительно, что подтверждается в сценическом воплощении авторской оценки в словах Кента, защищающего позицию Корделии и негативно отзывающегося о речевом поведении ее сестер.

Итак, перечисленные признаки языковой личности в коммуникации следует считать релевантными для изучения исторической динамики прагматических аспектов коммуникации. Вместе с тем, существуют и иные подходы к проблеме личности в прагматике. Для определенных эвристических целей несомненно продуктивен учет психологических типов языковой личности в диалоге, попытки построить модель корреляции факторов текстовой организации и типа личностей /Сухих, 1988; Сухих, 1989/, то есть зависимости коммуникативных стратегий от психологических характеристик коммуникантов, однако недостаточность эмпирических данных приводит к тому, что мы, вслед за И.П.Сусовым, склонны считать, что «прагмалингвистика в настоящее время может и не опираться на классификации типов личности, полученные в различных направлениях психологии, социологии, социальной психологии, исходя из того, что лингвистически они чаще всего нерелевантны или релевантны лишь отчасти» /Сусов, 1989:15/. Поэтому в рамках настоящего анализа исторической прагмалингвистики психологические типы личности имеют ограниченное значение в плане исследования стратегий и тактик коммуникации в различные исторические периоды.

Приведенные рассуждения позволяют надеяться, что историческая прагмалингвистика может до некоторой степени компенсировать один из существенных недостатков ТРА, отмечаемый большинством исследователей: это слабый учет социальных свойств коммуникантов, анализ говорящего как абстрактного индивида, а не как обладателя определенного репертуара ролей, носителя определенных этнокультурных традиций.

Историческая прагматика также призвана преодолеть недооценку значимости понятия деятельности в ТРА, где данное понятие носит абстрактный, схематичный характер, удаленный от социальной действительности. Это проявляется, в частности, в сужении и ограничении объекта исследования в ТРА. Как отмечают Б.Ю.Городецкий и И.М.Кобозева, «в качестве единицы, служащей объектом анализа, выступает лишь отдельное высказывание, берется оно, как правило, вне диалога, и содержание анализа зачастую не учитывает всего многообразия факторов реального общения» /Городецкий, Кобозева, 1986:5/. Широкое использование социально-исторического контекста, характерное для исторической прагматики, обеспечивает адекватность анализа как на уровне речевого акта, так и на уровне дискурса, открывает новые перспективы исследований.

Наконец, за последнее десятилетие развития ТРА многое сделано для преодоления такого ее недостатка, как превалирование статического подхода к анализу речевого акта над динамическим. Разрабатываются методики моделирования процессов восприятия (понимания) речевых актов, в частности, реконструируется речевое поведение, типичное в тех или иных ситуациях и пр. Проводится анализ прагматики дискурса. Намечая возможные подходы к анализу динамических аспектов прагматики дискурса, В.П.Зернецкий видит назначение динамического подхода в том, чтобы «дать научное объяснение реального взаимодействия статических составляющих прагматики [...] дискурса как центральной интегративной единицы речевой деятельности. В прагмалингвистическом плане -- это прежде всего изучение особенностей взаимодействия языкового типа личности и избираемых им коммуникативных ролей, а также [...] приемов, стратегий и тактик в коммуникативных ситуациях различного типа...» /Зернецкий, 1989:75-81/.

В исторической прагматике, как будет показано ниже, эти идеи могут найти широкое применение. Что же касается термина «динамические аспекты прагматики», то в соответствии с общим диахроническим подходом, принятым в нашем исследовании, под динамическим аспектом понимается развитие, историческая вариативность прагматических характеристик коммуникации, в целом, и вопросительного предложения, в частности, что непосредственно рассматривается во 2-й главе работы.

1.3 Диахронические подходы в исследованиях речевой коммуникации

Для нашего исследования наиболее актуальны в методологическом плане философские и психологические подходы к диахроническому аспекту речи, основанные на известном тезисе о неразрывной связи языка и мышления, о языке как «практическом, действительном сознании» /Маркс, Энгельс, т.3:29/. Проблемы онтогенеза и развития вербального мышления, в частности, мышления индивида в различных культурах (что в наибольшей степени интересует исследователя исторической прагматики речи) по-разному преломляются в теоретических и практических исследованиях. Так, идея эволюции человеческого мышления Г.Спенсера была сформулирована еще до появления эволюционной теории Ч.Дарвина. По Г.Спенсеру, эволюция, понимаемая как движение от неопределенной, бессвязной гомогенности к определенной, связной гетерогенности через постоянные интеграции и дифференциации, распространяется, во-первых, на соотношение мышления, восприятия, действия, и, во-вторых, внутри самого мышления на идеи (понятия) /Spencer, 1972:40/. Идея исторического развития вербального мышления то отвергалась, как в работах Леви-Стросса /Леви-Стросс, 1983/, то получала все новые импульсы развития /Выготский, 1982-1984; Леви-Брюль, 1930; Piaget, 1971/. Непреходящее значение для анализа проблем восприятия речи имеет высказанное, но не развитое К.Леви-Брюлем положение о гетерогенности мышления -- о сосуществовании в любой культуре и у любой личности качественно разных типов вербального мышления: и логических, и дологических. Вероятно, это один из факторов, определяющих принципиальную возможность достаточно адекватного восприятия коммуникативных интенций в дискурсах, принадлежащих различным во временном и пространственном отношении культурам, соответствующим различным стадиям социального развития -- проблема, которая находится в центре историкопрагматического анализа.

Отвечая на вопрос о том, что и почему изменяется в мышлении в ходе его исторического развития (обзор научных мнений по данной проблеме содержится в /Тульвисте, 1988/), нельзя не учитывать деятельностной относительности мышления: в различных культурах существуют универсальные виды деятельности, которым соответствуют универсальные типы мышления. В то же время, несовпадение видов человеческой деятельности в различных культурах обусловливает качественные отличия в мышлении представителей этих языковых сообществ. «Вербальное мышление в своих единицах и операциях изменилось, изменяется и будет изменяться по мере изменения деятельности людей и тех задач, которые им приходится решать» /там же: 311/.

Избранный деятельностный подход к проблеме исторического изменения вербального мышления предполагает, что за основу должны быть приняты стадиальные характеристики культуры, ведущие к выделению «традициональных» культур, «современных» культур и т.д. При этом стадии развития культуры не соответствуют хронологическим рамкам: на современном этапе могут сосуществовать различные виды деятельности, и, следовательно, различные виды мышления -- и примитивные, и логические. Для исторической прагмалингвистики принципиально важна мысль о возможности реконструкции, хотя бы в наиболее общем виде, типов мышления более ранних исторических периодов /там же: 136/. Это создает теоретические предпосылки для изучения дискурса в его диахроническом аспекте и возможности его моделирования.

Эмпирические данные наряду с теоретическими обобщениями тенденций исторического развития речевой коммуникации предоставляет в наше распоряжение историческая социолингвистика. Диахронические исследования в социолингвистике предпринимаются в разных направлениях: это, с одной стороны, описание исторических изменений языка и его функционирования в соответствии с изменениями социума, именуемые социально-исторической лингвистикой

/Romaine, 1982/, социальной историей языка /Leith, 1983/; а с другой -- воссоздание социолингвистической картины языкового функционирования в определенные исторические периоды -- например, работы о елизаветинском английском языке, о викторианском английском языке в аспекте их социально-ситуативной дифференциации /Gцrlach, 1991; Philliрps, 1984; Replogle, 1987/. Оба подхода представляют в распоряжение исторической прагмалингвистики важные эмпирические данные, обеспечивающие возможность определения социального контекста и ситуации дискурса, правильной оценки личностных характеристик коммуникантов и их иерархического взаимоотношения, типичных проявлений максим вежливости, принципа кооперации и пр.

Важность сведений о данных аспектах коммуникации в различные исторические периоды определяется тем, что реальное функционирование речевых актов в дискурсе во многом зависит от социальных параметров ситуации общения, социальной принадлежности коммуникантов, этно-культурных норм общения в социуме и пр. Представители разных социальных групп и разных культур избирают разные формы для обозначения сходных действий, в то же время, их речевое поведение обусловлено характером обстановки, темой общения и т.п. Например, в шекспировских текстах находим 47 упоминаний о медведях, что соответствует ренессансной традиции медвежьих боев в цирке /Bach, 1997/ -- излюбленном развлечении англичан.

Другой характерной чертой ранненовоанглийского дискурса была божба, частое упоминание сверхъестественных сил, причем в обращении к ведьмам, духам, призракам использовалась ликопонижающая (интимная) форма thou и ее производные /Yonglin, 1991/.

В речевом поведении также находит отражение морализаторская установка как отражение этических норм эпохи, что подчеркивает важность социального контекста в анализе РА:

«I warn ye all, ye gay ladies,

That wear scarlet an brown

That ye dinna leave your father's house

To follow young men frae town» (Anna Brown) /Buchan, 1972/

Применительно к цели настоящего исследования среди множества трактовок социальной лингвистики целесообразно обратиться к так называемой адгерентной социолингвистике -- исследованию «вариативности в естественных человеческих языках с точки зрения социолингвистически обусловленного выбора говорящим внутренне присущих языку альтернативных возможностей» /Ахманова, Данчинова, 1981:46/.

Избегая абсолютизировать зависимость явлений речи от факторов социально-культурной жизни социума, будем исходить из того, что социально-экономические отношения неизбежно с большей или меньшей степенью опосредованности влияют на все иные отношения, как собственно социокультурные, так и на социально-биологические, а следовательно, и на язык. Но бесполезно было бы проводить параллели между изменениями социально-экономического плана и конкретными языковыми изменениями: воздействие внешних факторов на язык опосредовано, причем двояко. Во-первых, внешнее воздействие на конкретные элементы речи преломляется через общие внутренние законы языка: изменения социальных условий находят свое отражение в изменении наиболее общих закономерностей и тенденций языкового развития, а эти закономерности, в свою очередь, -- в существовании конкретных языковых форм. Во-вторых, влияние социально-экономических процессов опосредуется через сложившуюся на данном этапе систему общественных отношений, включающую целый ряд экономических, политических, этических и иных форм отношений.

Кроме того, на изменениях вербальной коммуникации сказывается общий уровень культуры, особенно на средствах массовой информации, литературе (например, на современном этапе дерегуляция коммуникации вследствие возникновения на основе видеотехнологии «узкого» вещания ведет к разрушению как массовой коммуникации, так и массовой культуры /Бретон, Пру, 1991/), а также способ жизнедеятельности, способ реализации социальных ценностей и т.д. Эта мысль конкретизируется А.Д.Швейцером: «Влияние социальных факторов на язык не сводится к вопросу о языковых рефлексах классовой структуры, а должно рассматриваться с учетом опосредующей роли всех производных от нее элементов -- социальных групп, слоев, профессиональных, культурных и иных групп... Наконец, существенную коррективу в общую картину социальной дифференциации языка вносят интегрированные «функциональные» элементы внесистемных образований, например, возрастной, половой, этнической и территориальной дифференциации и др.» /Швейцер, 1983:10/.

Диахроническая социолингвистика предоставляет в распоряжение исследователя исторической прагматики речи ценные сведения о развитии общества и культуры, например, Герцог Герфорд в присутствии короля Ричарда II обвиняет герцога Норфолка в государственной измене:

King Richard. «Cousin of Hereford, what dost thou object

Against the Duke of Norfolk, Thomas Mowbray?

Boling. First -- heaven be the record to my speech!

In the devotion of a subject's love, [...]

Come I appellant to this princely presence.

Now, Thomas Mowbray, do I turn to thee,

And mark my greeting well;... /Shak., Richard II:I,1,28-37/

Прежде всего, обращает на себя внимание построение дискурса. Начало обвинительной речи представлено в виде речевого акта, призванного засвидетельствовать истинность всего, что будет сказано, причем в качестве высшей инстанции небеса призываются в свидетели справедливости обвинения. За этим следует обязательное для 16 в. этикетное отступление -- речевой акт выражения верноподданнических чувств королю. Расположение такого речевого акта в начале речи-обвинения перед сообщением новой существенно важной информации свидетельствует о его метакоммуникативной природе. Наконец, начало передачи существенно важной информации отделяется от метакоммуникативного этапа установления речевого контакта речевым актом -- обращением к обвиняемому герцогу.

Если не учитывать важного этикетного правила елизаветинской Англии, согласно которому к знати полагалось обращаться не иначе как используя полный титул, отражающий название родового поместья, и не менее одного-двух гонорифичных прилагательных /Шевченко, 1997б/, то данное высказывание лишается существенной иллокутивной силы, которую прекрасно ощущали современники Шекспира -- это пейоративная эмоциональная окраска данного речевого акта. Обращение к равному по статусу коммуниканту (в данном примере это герцоги) с использованием только имени и фамилии, местоимения thee было в 16 в. оскорбительным. (В ответной речи герцог Норфолк, оправдываясь перед королем, также дерзко называет герцога королевской крови, который впоследствии станет королем Генрихом IV, уничижительно по фамилии -- Болингброк.) Так в последовательности трех речевых актов, начинающих обвинение, прослеживаются существенные различия елизаветинского и современного периодов в способе и степени экспликации истинности иллокутивной силы (через обращение к божественному началу); нормативных требований и реализации максимы вежливости в речи и этикетных норм елизаветинского и современного периодов. Нетрудно заметить, что без специального лингвокультурного комментария данные особенности прагматики дискурса ускользают от читателя/зрителя, незнакомого с культурой 16 в.

Следующий пример иллюстрирует обращение жены помещика к своему мужу в домашней неформальной обстановке: «My dear Mr. Bennet», said the lady to him one day, «have you heard that Netherfield Park is let at last?» /J.Austen, Pride and Prejudice/. В викторианской Англии это нормативное употребление фамилии и обращения «мистер» типично для женщины из верхних слоев общества (upper class). Более того, обращение жены к мужу только по фамилии, без слова «мистер» или титула, являлось признаком того, что она не принадлежит к верхним слоям общества (non-U) /Phillipрs, 1984:145/. Тем самым, с точки зрения этоса периода создания данного произведения этот речевой акт был лишен той доли экспрессии (эмотивности), которую может ощущать в нем читатель 20 в., воспринимающий дискурс в соответствии с современными представлениями о нормах реализации коммуникативного принципа кооперации и вежливости (избыточная вежливость в наше время воспринимается как форма иронии).

Справедливо считать, что реализация коммуникативного принципа вежливости через выполнение высказываниями этикетной функции -- одно из наиболее ярких проявлений диахронической вариативности, когда изменение содержания указанных параметров ощущается темпорально дистанцированным читателем как несоответствующее современной ему норме (подробнее в разделах 2.2, 2.3, 2.5).

Начало исследований прагматики речи в диахроническом аспекте связано с работами немецких лингвистов Хорста Зитты, Бригитты Шлибен-Ланге, Дитера Херубима, Петера фон Поленца и др., которые распространяют диахроническое изучение языка на область прагматики либо применяют диахронический подход к анализу речи. В основе исследований исторической прагмалингвистики (historische Sprachpragmatik) лежит положение о том, что «не существует универсальных языковых действий, но лишь только исторически определенные, различные, конвенционализированные языковые действия /Schliеben-Lange, 1976:114/. Историчность прагматического анализа постулируется как его сущностная характеристика /Wunderlich, 1976/. Если социоисторическую лингвистику в том виде, как она представлена, например, в трудах С.Ромейн /Romaine, 1982/, можно отнести к микро-подходам, то историческую прагмалингвистику следует отнести к макроподходам, так как она охватывает большой спектр общефилософских проблем коммуникации, в частности, взаимозависимости языковой системы и коммуникативных потребностей общества: с изменением социальной структуры изменяются коммуникативные потребности в индивидуальной и массовой коммуникации, и языковые средства отвечают на эти изменения, приспосабливаясь к новым потребностям.

Историкопрагмалингвистическое направление формируется в европейской лингвистике на протяжении 70-80х годов и на сегодняшний день представляет собой значительное явление в филологии, хотя и остается теоретически разобщенным и эмпирически неравнозначным.