Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования

«Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»»

Выпускная квалификационная работа по направлению подготовки 42.03.02 Журналистика

Теория карнавала Бахтина и современные российские ток-шоу

студента 4 курса, группы № 151 образовательной программы бакалавриата «Журналистика»

Костандова Анастасия Артуровна

Москва - 2019

Содержание

Глава 1. Карнавализация и ток-шоу: основные теоретические сведения

1.1 Карнавал и его символическое измерение

1.2 Теория карнавала Михаила Бахтина: ключевые вехи и параметры

1.3 Теории постмодернизма и рецепция карнавализации современной эпохой

1.4 Ток-шоу: история, основные характеристики, специфика российского телевидения

Глава 2. Карнавализация в современных российских ток-шоу

2.1 Сюжетная карнавализация и логика абсурда в программе «Окна»

2.2 «Пусть говорят»: интерперсональная и эмотивная карнавализация

2.3 Карнавальная жертвенность и ритуальная казнь в авторских социально-политических ток-шоу

Заключение

Список библиографических источников

Введение

Актуальность темы исследования. Актуальность выбранной темы может быть объяснена:

1) востребованностью осмысления культурного бэкграунда эпохи постмодерна (в частном случае - начала XXI тысячелетия), его культурной логики и специфики внутренних процессов и продукции; попытки анализа, описания и экспликации ключевых особенностей периода находят отражение в обширном количестве работ современных исследователей (среди наиболее известных - «Состояние постмодерна» Жана-Франсуа Лиотара, «Постмодернизм, или культурная логика позднего капитализма» Фредерика Джеймисона, «Конец истории и последний человек» Фрэнсиса Фукуямы), что говорит о постоянном присутствии концептуализируемых проблем в современном академическом дискурсе;

2) необходимостью ревизии представлений о карнавализации в контексте современных культурно-исторических процессов, реализующихся на стыке совмещения культурных практик модерна и предполагаемого постмодерна и частично дублирующих культурную логику практик хронологического стыка позднего Средневековья и раннего Нового времени; важностью проследить преемственность феномена карнавализации в современной культуре, отследить ее возможную актуализацию в принципиально новых форматах и артикулировать ее наличие в Новейшем времени. Переходность, повсеместно присутствующая в карнавале, идентична переходности культуры при постмодерне;

3) популярностью формата ток-шоу среди населения - до середины 10-х годов в ТВ-формате в более серьезном модусе, в последнее время преимущественно за пределами телевидения на интернет-ресурсах вроде YouTube и сайтах телеканалов в периодически в качестве комедийного контента (канал «Прямой эфир» на YouTube - 1, 6 млн подписчиков, до 16 миллионов просмотров на самых популярных видео; «Вечер с Владимиром Соловьевым» - до 5 миллионов просмотров на самых популярных видео), а также репрезентативностью ток-шоу в плане отражения состояния культурных особенностей современной России.

Степень разработанности темы. Для того, чтобы охарактеризовать степень разработанности темы и определить категории круга рассматриваемых вопросов, я выделила три группы научных источников. Первая группа источников посвящена определению карнавала и концепции карнавализации («Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» и «Проблемы поэтики Достоевского» Михаила Бахтина, «The Origin of the German Carnival Comedy» Максимиллиана Джозефа Рудвина, «Violence in Early Modern Europe 1500-1800» Джулиуса Руффа, «Sensory Politics: Catalan Ritual and the New Immigration» Брэдли Эриксона). Вторая группа относится к понимаю и интерпретации постмодернизма («Постмодернизм, или культурная логика позднего капитализма» Ф. Джеймисона, «Cимулякры и симуляция» Ж. Бодрийяра, «Анти-Эдип» Ж. Делеза и Ф. Гваттари и т. д.). Третья группа источников посвящена драматургии и специфике ток-шоу («Типология жанров современной экранной продукции» Вакуровой В. Н. и Московкина Л. И., «Технология создания журналистского произведения» М. Н. Ким, «Television Talk: A History of the TV Talk Show» Бернарда Тимберга и Боба Эрлера» и т.д.). Несмотря на достаточное количество источников по каждому отдельному аспекту заявленной темы, теория карнавала практически не применялась к анализу современной российской культуры, что свидетельствует об относительной неразработанности темы и существовании обширного пространства для исследований в выбранной мною области.

Объект и предмет исследования. Объект исследования - выборка выпусков современных российских ток-шоу, предположительно содержащие элементы карнавализации.

Предмет исследования - структуры и элементы актуализации карнавального дискурса в современных российских ток-шоу.

Цель и задачи исследования. Целью настоящего исследования является экспликация элементов карнавализации в современных российских ток-шоу путем последовательного эмпирического анализа конкретных кейсов.

Задачи исследования:

1) сформулировать определение средневекового карнавала, эксплицировать его характерные культурные и семиотические особенности, определить культурную и историческую роль в семиотическом пространстве праздников и мероприятий публичной сферы;

2) дать определение феномену карнавализации повседневности на основе содержания работ Михаила Бахтина «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» и «Проблемы поэтики Достоевского», определить историко-культурный контекст появления карнавализации в Новом времени, выявить специфические черты, внутреннюю структуру и логику феномена карнавализации;

3) привести наблюдения о диалектике карнавализации в академической сфере и предоставить релевантные теории более позднего периода; привести сопряженные с карнавализацией альтернативные интерпретации современных культурных процессов и смежных концептов, распространившихся на продукты культурной деятельности - постмодернизм, пастиш, шизофрения;

4) дать определение формату ток-шоу, проследить хронологическое развитие и становление ток-шоу как формата на российском телевидении, определить его драматургическую структуру;

5) предоставить обширную выборку эмпирических кейсов, демонстрирующих разнородность и перманентность присутствия карнавализации в современных российских ток-шоу; провести поступательный эмпирический анализ отобранных категорий выборки;

6) эксплицировать ключевые элементы карнавализации в российских ток-шоу.

Методы исследования. В качестве методов на первых ступенях исследования будет использован преимущественно визуальный анализ эмпирических кейсов (конкретных выпусков российских ток-шоу); при более детальном рассмотрении будут применены нарративный анализ, дискурс-анализ, семиотический анализ, лексико-стилистический анализ: комплексность подобного подхода обусловлена стремлением выявить многоаспектное присутствие карнавальных элементов в структуре и формате современных ток-шоу.

Теоретическая база исследования: для описания теоретических вопросов первой группы я планирую опираться на «The Origin of the German Carnival Comedy» Максимиллиана Рудвина; «Violence in Early Modern Europe 1500-1800» Джулиуса Руффа, «Germanic Paganism among the Early Salian Franks» Эдуардо Фаббро, диссертация «Sensory Politics: Catalan Ritual and the New Immigration» Брэдли Эриксона, «Le carnaval» Клода Генебэ; «Миф о вечном возвращении» Мирчи Элиаде, «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» и «Проблемы поэтики Достоевского» Михаила Бахтина; для реферирования источников второй группы я буду обращаться к ряду работ французских постструктуралистов - Мишеля Фуко, Жана Бодрийяра, Жака Деррида, Жана-Франсуа Лиора, Жиля Делеза и Феликса Гваттари, а также к работе «Постмодернизм, или культурная логика позднего капитализма»; в качестве источников третьей группы я выбрала работы, затрагивающие непосредственно описание жанра ток-шоу («Ток-шоу как жанр ТВ: происхождение, разновидности, приемы манипулирования» Э. Могилевской, «Типология жанров современной продукции» Вакуровой Н. В. и Московкина Л. И., «Хозяин ток-шоу» М. Бирбома и т. д.), а также работы, посвященные изучению психологических и риторических манипуляций в ток-шоу («Психологическая культура журналиста» Кузина В.И., «Как нами манипулируют?» И. Дзялошинского и т. д.).

Гипотеза: феномен карнавализации также остается жизнеспособен в течении последних двух декад и имеет тесную связь с понятием постмодернизма: в этом контексте телевидение стало одним из наиболее концентрированных локусов ее распространения, из-за чего элементы и логика карнавализации повсеместно присутствуют в разнообразных проявлениях в российских ток-шоу.

Хронологические и географические рамки. Хронологические рамки: 2002 год (год выпуска наиболее ранних серий ток-шоу «Окна» в выборке) - настоящее время.

Географические рамки: примерный территориальный сегмент транслирования российских телеканалов - Россия, Украина, Беларусь и Казахстан.

Эмпирическая база исследования. В качестве эмпирической базы может быть представлен релевантный теме следующий контент:

1) ряд видеосюжетов из выпусков ток-шоу «Окна» (названия конкретных выпусков отследить невозможно из-за неупорядоченного наименования контента на ресурсах YouTube; полный лист контента с анализируемыми сюжетами приведен в списке электронных источников в конце работы);

2) выпуски ток-шоу «Пусть говорят» и «Андрей Малахов. Прямой эфир»: «Две сестры делят чернокожего принца», «Секретные материалы», «Первая любовь с продолжением», «Секретные материалы», «Тайная жизнь многоженца»;

3) выпуски ток-шоу «Гордон Кихот» №3, 4, 5, 10;

4) ряд видеосюжетов из выпусков и отдельные эпизоды «Вечер с Владимиром Соловьевым» (названия также приведены в конце работы).

Составление выборки эпизодов основывалось на моих субъективных ощущениях по поводу наибольшей репрезентативности серий в аспектах передачи форматных и жанровых особенностей, а также на их наибольшем «карнавальном» потенциале; выбор самих ток-шоу основывался на попытках представить наибольший тематический и хронологический охват, позволяющий наиболее полно и многоаспектно охарактеризовать присутствие карнавализации в российской телевизионной продукции.

Научная новизна и практическая значимость. Научная новизна:

1) проявления феномена карнавализации исследованы в новых временном контексте и формате - эпизодах российских ток-шоу, релевантность тематике карнавализации которых обусловлены их специфическим характером;

2) на основании уже имеющихся компонентов карнавализации выявлены некоторые дополнительные элементы, актуализированные посредством помещения в новый контекст.

Исследование также может составлять практическую значимость для лиц, задействованных в разработке сценариев для ток-шоу; могут быть использованы, например, те элементы карнавализации, которые до этого были проигнорированы в ТВ-производстве, а также задействованы новые модусы карнавализации как таковой.

Структура работы данного исследования включает в себя две основные главы - теоретическую и эмпирическую, введения, заключения и списка использованной литературы. Первая глава раскрывает теорию, связанную с теория карнавала, ключевыми вехами описания постмодернизма, историей и спецификой формата ток-шоу и включает в себе четыре соответствующих подглавы; вторая глава представляет собой эмпирический анализ релевантной выборки из четырех российских ток-шоу разной тематической направленности и хронологического охвата («Окна», «Пусть говорят», «Гордон Кихот», «Вечер с Владимиром Соловьевым» с тремя соответствующими подглавами).

Глава 1. Карнавализация и ток-шоу: основные теоретические сведения

1.1 Карнавал и его символическое измерение

Дискуссия об историческом значении карнавала берет свое начало преимущественно в начале второй части двадцатого столетия, однако некоторые тематически сопряженные исследования датируются более ранними годами (так, например, работа Максимиллиана Рудвина, посвященная истокам возникновения немецкой комедии и раскрывающая некоторые аспекты карнавальной жизни, была написана в 1885 году). Это, на мой взгляд, связано с появлением запроса на критический анализ культуры после Второй мировой войны и последующим распространением неомарксистской и структуралистской методологий в попытках переосмысления ключевых культурных концептов.

Необходимость рефлексии о сути капиталистичеки выстроенного общества способствовала зарождению и развитию наук и теорий, связанных с осмыслением внутренних структур различных культурных феноменов - например, семиотики или теории дискурса. Несмотря на достаточное количество источников по теме карнавала, проблема его присутствия и развития в европейском дискурсе представлена, как мне кажется, достаточно однобоко и опирается либо на дескриптивные исторические опусы, либо на узкий круг наиболее релевантных критических работ - например, на теорию карнавала Михаила Бахтина, впоследствии практически не получившей развития в академической литературе: формулы, представленные в тематических источниках, дублируются от работы к работе и практически не имеют дела с анализом современной культуры.

В данной части главы для наиболее обширной презентации проблематики карнавала мною был рассмотрен ряд как сугубо исторических источников, наиболее полно раскрывающие средневековых функционал карнавала («The Origin of the German Carnival Comedy» вышеупомянутого Рудвина; «Violence in Early Modern Europe 1500-1800» американского историка Джулиуса Руффа, специализирующегося на истории Франции 17-18 веков и анализе повседневного насилия в Новое время; посвященная франкской мифологии «Germanic Paganism among the Early Salian Franks» Эдуардо Фаббро), так и работы, концептуализирующие его символический смысл (диссертация «Sensory Politics: Catalan Ritual and the New Immigration» Брэдли Эриксона, посвященная анализу связей между ритуалистикой и политическим статусом религиозных и этнических меньшинств современной Испании; «Le carnaval» французского фольклориста Клода Генебэ; «Миф о вечном возвращении» румынского историка религий Мирчи Элиаде).

Так, феномен карнавала имеет христианское происхождение и хронологически привязан к периоду после Богоявления Господня, который приходит к логическому завершению в канун Масленицы Rudwin M.J. The Origin of the German Carnival Comedy. New York: G. E. Stechert & Company, 1920. P. 2-4. . Поскольку за Масленицей следует строгий пост, момент Карнавала утверждал последний период вольностей и празднования перед духовными испытаниями поста Ruff Julius R. Violence in Early Modern Europe 1500-1800. Cambridge University Press, 2001. P. 164.. Несмотря на выраженную привязанность карнавала к христианскому календарю, карнавальная логика во многом заимствовала языческую эстетику и понимание ритуалистики. Так, например, некоторые германские племена до установления в Западной Европе христианской гегемонии праздновали схожим образом возвращение света Carnaval. Meertens.knaw.nl.: зима рассматривалась как время правления «нечистой» силы, которую нужно было вытеснить с помощью совершения определенных ритуалов.

В религиозном разрезе это было скреплено с отпущением грехов и культивацией разнообразных практик «духовной муштры» - в основном регулярных молитв, физического труда и полового воздержания Gaignebet C. 1984. Le carnaval. Essais de mythologie populaire. Paris: Editions Payot, 1974. P. 5-20.. Связанный с рядом естественных ограничений, символически пост приобрел «очищающее» значение: все занятия христианина должны были быть направлен на минимизацию материальных и физических потребностей; можно предположить, что в оппозицию воздержанию во время поста карнавал аккумулировал в себе девиантный и «антирелигиозный» потенциал, косвенно поощряя диаметрально иное, распущенное поведение (например, сексуальную раскрепощенность, чревоугодие и т. д.); такое пренебрежение нормами могло быть связано как с цикличностью времени в языческой оптике, так и с возрастающей популярностью бюрократизированных форм церковной регуляции (например, выпиской индульгенций в католической церкви до 1567 года) Церох Г., Горелов А. Индульгенция. Католическая энциклопедия, том II. Издательство Францисканцев, 2005..

Карнавальные структуры и ритуалы конструировались народными массами в отличие от легитимированных церковью праздников (таких, например, как Праздник Тела и Крови Христовых): таким образом, карнавал есть имел достаточно вольный характер и не модерировался церковными институциями, которые зачастую воспринимали его как языческий праздник Смирницкая Е.В. Карнавал. М. Большая российская энциклопедия, 2009. С. 186.. Несмотря на это, карнавал успел получить широкое распространение во всех католических регионах средневековой Западной Европы. В связи с произвольностью регулирования внутренней логики карнавал приобрел уникальный дуализированный формат, включающий в себя одновременно языческие и христианские практики.

Это не ускользнуло от критического внимания историков и теологов: так, например, румынский историк религии Мирча Элиаде отмечает схожесть карнавала с Сатурналиями, связанную с похожестью символической обработки тем смерти и воскрешения Элиаде М. Миф о вечном возвращении. Архетипы и повторяемость. СПб.: Алетейя, 1998. С. 26-33.. Ключевые формы карнавальных акций возможно отследить по предшествующим средневековому карнавалу языческим ритуалам: один из таких совершался немецкими племенами во имя богини плодородия Нерты Eduardo Fabbro M.A. Germanic Paganism among the Early Salian Franks. University of Brasilia, The Journal of Germanic Mythology and Folklore, Volume 1, Issue 4, August 2006.. Тацит в своей работе «Германия» свидетельствует Тацит. О происхождении германцев и местоположении Германии. о том, что изображения Нерты или Фрейра (также бога плодородия и лета в скандинаво-германской мифологии) были размещены на лодках, передвигаемых на колесах и сопровождаемых шествием мужчин, изображающих женщин или животных.

Со временем ритуалистика карнавала приобретает все больший спектр красочных и изобразительных форм: существуют свидетельства о разукрашивании лиц в 1605 году Katritzky M.A. Healing, Performance and Ceremony in the Writings of Three Early Modern Physicians: Hippolytus Guarinonius and the Brothers Felix and Thomas Platter. Ashgate Publishing, Ltd, 2012. P. 47., а также о сопровождении шествий процессиями с корабельными телегами. С течением времени устанавливается универсальная для многих регионов статичная мифология, предполагающая одни и те же формы карнавальных практик: так, например, стандартно в качестве ключевой карнавальной фигуры присутствовал Король карнавала, воскресающий из мертвых в его начале. Это являлось аллюзией на воскрешение Иисуса Христа в Пасху - Король реконструировал момент самопожертвования Христа, даруя через собственную смерть жизнь и благополучие окружающим. Еще одним примером аллюзий были шествия Страстной недели в испанских регионах: на них присутствовали группы людей, оскорбляющие фигуру Христа - это также служило имитацией массового суда над Христом перед его казнью Erickson B. Sensory Politics: Catalan Ritual and the New Immigration. University of California at Berkeley, 2008. P. 124..

Здесь происходит очередное расщепление: сюжеты и формы карнавальных сценок и практик дублировали некомедийное, «возвышенное» содержание, никак не нарушая структуры первоначальных библейских нарративов, на которых они базировались сюжетно (наследовалась как сюжетная целостность, так и основная символика), при этом транслируясь в пародийном ключе. Интересен тот факт, что основной формой карнавальных обрядов выступали перформансы, нацеленные на дискредитацию постулируемой идентичности, например, уход от собственного гендера и социальной роли - переодевания и травестирования здесь выполняли роль спускового крючка, высвобождающего трансгрессивный потенциал и компенсирующий недостаток «заниженного» элемента в публичной риторике: это наследовалось как и из языческой предыстории карнавала, так и из специфики самой официального церковного дискурса.

Доказательства постоянного проникновения вульгарной телесности в публичную сферу прослеживаются при более детальном рассмотрении многих культурных артефактов периода раннего Средневековья: так, например, на стенах многих средневековых церквей можно было обнаружить откровенно эксгибиционистские сюжеты (человек, обнажающий свои тестикулы на «Доме Адама» в Анже; мужчина с огромным фаллосом на церкви Сен-Пьер в Шампаньоле, Франция) Зотов С., Майзульс М., Харман Д. Страдающее Средневековье. М.: АСТ, 2017. С. 55, 57, 66.; перманентное обыгрывание тематики гениталий также заметно по маргиналиям средневековых церковных трудов и предметам повседневного обихода (например, нидерландский значок XIV века, изображающий вульву в паломнической одежде). Подобное изобилие вариативного представления половых, «неприличных» элементов утверждает мысль о постоянном соседстве возвышенного и пародийного в средневековой культуре, необходимое для компенсации уязвленного положения всего материального и природного в публичном дискурсе.

Последующая траектория развития и распространения карнавала была связана с более секуляризованным форматом и фактической утратой карнавалом своего пародийного элемента. Карнавал, на мой взгляд, выродился в самостоятельный формат и укрепился как репрезентант без обязательного наличия религиозных референтов, приобретя статичные формы проявления, набор акторов и способы актуализация праздничного и смехового потенциала. Формат некоторых территориальных карнавалов выделился также в формат костюмированного праздника и маскарадного бала с рядом устоявшихся символических артефактов, подходов к их оформлению и сопряженных ритуалов; внешние манифестации праздника, как мне кажется, почти полностью вытеснили изначальную сложную внутреннюю специфику - это можно отследить на примере Венецианского карнавал, в современности известного главным образом из-за «венецианских масок», но который, однако, сохранил временную привязанность к датам поста Venice Carnival History. .

Территориально карнавал также вышел за пределы изначальных католических регионов, распределившись по конкретным локациям в более дифференцированных форматах (например, распространенный в католических регионах Германии немецкий Fasching, теперь более походящий на аналог Масленицы) или и вовсе разорвав связь с любой спецификой, обусловленной локацией его происхождения и развития (например, распространение карнавала за пределы Европы на Латинскую Америку и Карибские острова испанскими и португальскими колонизаторами Danow D. The Spirit of Carnival: Magical Realism and the Grotesque. University Press of Kentucky, 2004. P. 72.). В связи с этим наиболее обширное семиотическое наполнение сосредоточено в изначальном формате средневекового карнавала, реализуемого до Нового времени и еще не утратившего свои наиболее мифологизированные аспекты.

Выводы:

Таким образом, возможно резюмировать содержание подглавы и выделить следующие основные символические параметры средневекового карнавала:

1) карнавал являлся пограничным эпизодом после окончания зимы и перед приходом весны и Великим Постом, когда был дозволен ряд религиозных послаблений. Зависимость как от объективных внешних причин (например, сельскохозяйственные ограничения на пищу), так и от особенностей средневековой культуры, поощряла раскованные формы поведения;

2) являлся частью народной культуры, концентрирующейся на семиотическом освобождении. Наиболее выразительные акты затрагивали обыгрывание собственной идентичности, например, социальной (шут превращался в Короля, привилегированные лица облачались в одежды бедняков, размывая или вовсе теряя установленную сословную сегрегацию) или гендерной (мужчины переодевались в женщин, что также было равнозначно девальвации статуса), а также вторжение табуированной в церковном дискурсе сексуальной тематики;

3) включал в себя пародийные и инверсивные интерпретации на библейские сюжеты, одновременно почти полностью реконструирующие ключевые христианские нарративы -казнь и воскрешение Иисуса Христа, его пребывание в пустыне и т. д. Последовательное сохранение целостности и символическая экспликация объективной важности пародируемых эпизодов соседствует со смеховым базисом карнавальной культуры и общим пародийным тоном представлений и сценок.

Данные семиотические аспекты карнавальной культуры, рассмотренные в контексте исторического развития и религиозной оптики, являются основополагающими для дальнейшего многомерного анализа карнавала как массивного культурного и поведенческого феномена, разобранного в теории карнавала Михаила Бахтина. Первый выделенный параметр также является эссенциальным для последующего отождествления переходности карнавальной логики с переходностью современного состояния культуры, которое я рассмотрю более подробно в третьей части главы.

1.2 Теория карнавала Михаила Бахтина: ключевые вехи и параметры

Впервые поступательный анализ карнавала как феномена был предложен русским философом, литературоведом и теоретиком культуры Михаилом Бахтиным в его работе «Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса», написанной в 1940 и впервые выпущенной лишь в 1965 году. В ней Бахтин первым обращает внимание на концептуальные разногласия измерения, в котором Рабле конструирует образы и повествование в своем наиболее известном романе «Гаргантюа и Пантагрюэль». Они связаны с обилием интеллектуальных персонажей, которые, однако, разговаривают на языке утрированного пародийного комизма и оказываются вовлечены в сатирический и хаотичный нарративный контекст. Сатира Рабле нацелена в первую очередь на церковный порядок позднего Средневековья, образ жизни и невежество представителей черного и белого духовенства, псевдонаучность средневековой схоластики.

Ряд пародийных эпизодов в романе посвящены разоблачению библейских мифологем и слепой и безапелляционной, на взгляд Рабле, веры в евангельские чудеса (яркая иллюстрация - рождение Гаргантюа через левое ухо его матери, в романе интерпретированное как проявление Божьей воли Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль = Gargantua et Pantagruel. СПб.: Типография А. С. Суворина., 1901. С. 15--18.). Несмотря на то, что фасадно идеологический инструментарий, с которым Рабле расправляется с объектами осмеяния, кажется вполне релевантным общим умонастроениям эпохи Возрождения (рационализм, выраженный антропоцентризм, утверждение представления о силе воли человека, неподконтрольной божественному детерминизму), ряд стилистических и нарративных особенностей романа, по мнению Бахтина, указывает на присутствие культурной оптики Средневековья.

К подобным риторическим особенностям относится подчеркнуто вульгарная, «заниженная» лексика, непристойный телесный юмор, бесконечные аллюзии на церковное писание и своеобразные речевые формы, характерные для «насмешнической» культуры позднего Средневековья: например, блазоны - подробные восторженно-ироничные описания человека или предмета, заимствованные Рабле из французской поэзии первой половины шестнадцатого столетия, риторизация двойственной «хвалы-брани», лежащей вне системы однозначной бинарной системы оценивания.

Все это Бахтин называет «народно-площадной» Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: Художественная литература, 1965. С. 2, 84. риторикой, атрибутируя появление и распространение подобного дискурса в контексте конструирования средневековой смеховой культуры и, в частности, карнавала, являющимся наиболее ярким выражением светлого народного праздника. Философ утверждает мысль о независимом существовании площадной смеховой культуры Средневековья, кристаллизирующейся в течение столетий в локусах распространения фестивальности и массовых гуляний и оказывалась воплощена в различных формах: начиная от площадных мероприятий (например, «праздник осла» и «праздник дураков»), предлагающих альтернативу помпезным религиозным мероприятиям, заканчивая особенностями формирования разговорной речи (постоянное пародирование и риторическое обыгрывание в качестве основных приемов ярмарочных и площадных торговцев, обилие обсценной лексики, аффективных высказываний, упрощенных вариаций молитв) и устных литературных произведений, содержащих пародию на церковные порядки или содержания духовной литературы (комические формы проповедей, литургий и т. д.) Паньков Н.А. Карнавал..

Обращение к неофициальном средневековому дискурсу у Рабле одновременно противостоит риторике схоластической средневековой романистики, выдержанной в предельно серьезном и одухотворенном тоне и целенаправленно избегающей любой тематики, связанной с телесностью и материальным бытием: писатель фактически «обрабатывает» не вербализированную до него потайную площадную риторику, которая, по мнению Бахтина, наиболее полно и иллюстрирует специфику средневековой культуры. Так, например, он видит истоки появления «возрождения плоти» Ренессанса в многочисленных обращениях «низкой» средневековой культуры к «гротескной концепцией тела», утверждающей торжество «материально-телесного низа» Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М. : Художественная литература, 1965. С. 14-15..

Утверждение идеи Нового времени о поступательном движении по исторической прямой, ведущей к обязательному постепенному прогрессу, также, по мнению Бахтина, культурно привязано к трансгрессивному потенциалу карнавала и «чувству жизни», которое дарует манифестация веры в бессмертие, культивируемое, а также важность момента сезонных перемен как забвения всего старого и мертвого. Постоянная незавершенность карнавала оппонирует затвердевшим и ригидным формам государственной жизни и религиозных институций; Бахтин идеализирует карнавал и отводит ему роль своеобразного очищающего обряда. Таким образом, по мнению Бахтина, Рабле балансирует на культурном сломе двух разнонаправленных эпох, утверждая каузальную связь площадной средневековой ритуалистики и идеологической и культурной матрицы Нового времени; само заимствование карнавальных мифологем и логики в новом культурно-временном контексте, вторжение карнавальных элементов в рутинную жизнь у Бахтина получает название «карнавализации».

Несмотря на то, что в современных гуманитарных науках, как мне кажется, во многом доминирует мысль о травматической природе смеха (во многом инспирированное сочинением «Смех» французского философа Анри Бергсоном, в котором смех определяется как способ преодоления разрыва между идеализированными общественными ожиданиями и невыносимой реальностью Bergson H. Laughter: An Essay on the Meaning of the Comic. ), Бахтин воспринимает смеховую культуру в исключительно светлых, праздничных, фестивальных тонах, утверждая в ней постоянное присутствие «универсального и миросозерцательного характер, как особой и притом положительной точки зрения на мир, как особый аспект мира в целом и любого его явления» Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: Художественная литература, 1965. С. 63.. Вторым важным для Бахтина приемом в творчестве Рабле является применение гротеска и гиперболизации.

Гротеск, по мнению Бахтина, также напрямую связан с концепций подчеркнутой средневековой телесности: тело, не будучи ограничено тесными риторическими рамками и отделенным от мира и его обладателя (что противоречит квазирелигиозному сепарированному восприятию души и плоти), перестает иметь внятные очертания, превращаясь во всеохватывающую всемирную эссенцию, в конкретных своих актах дублируя логику исторического развития - так, например, чередование актов коитуса, беременности, рождения и прочих подотчетных телесности акций, логически расширяется до определенных хронологических «зарубок», объясняющих историческое движение времени. Это, на мой взгляд, является одним из наиболее спорных моментов в теории Бахтина, поскольку связь между интроспективным восприятием собственной телесности и линейным восприятием времени является слабо опосредованной и неочевидной.

Еще один писатель, в произведениях которого Бахтин наблюдает гротескно-хаотическое измерение и выраженный карнавальный потенциал - Федор Достоевский. Особенности конструирования его образов и сюжетов Бахтин анализирует в работе «Проблемы поэтики Достоевского» Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. Бахтин М.М. Собр. соч.: в 7 т. М., 2002. 416 с., написанной в 1963 году. Бахтин расширяет хронологические рамки применимости теории карнавала и распространяет ее и на мифологию времени более позднего, чем Ренессанс, утверждая, что многие культурные процессы впоследствии также заимствовали каноны и логику площадно-смеховой эстетики - преимущественно «перевертывание» нарративов и топосов, нарушение семиотического каркаса объектов. В качестве предтечи карнавальных литературных жанров он выделяет форму, берущую свое начало из мифологической архаики - мениппову сатиру, названную по имени писателя-киника Мениппа (жанр античной литературы, представляющей собой смесь философской рефлексии и пародии, в которой регулярно обыгрываются частые смены социальных ролей); несмотря на то, что Бахтин распространял действие карнавализации преимущественно на сферу литературных произведений, прочие культурные продукты также имели потенциал к заимствованию карнавальной логики.

Мениппова сатира имела расщепленный дуализированный характер и часто включала литературные смешения разного рода (как чисто формальные, например, прозиметры - соединение прозы и поэзии в контексте одного произведения, так и формульные - резкие переходы от структурированной рефлексии к фантастическим, гипертрофированным сюжетам), предлагая читателю легитимировать смехотворно-унизительное восприятие сакрального и подвергнуть профанации привычно возвышенные объекты действительности.

Мир Достоевского, как и мениппова сатира, тяготеет к эксцентрике и игнорированию нормативности: деморализованная Россия городских низов в девятнадцатом столетии заимствует ее ключевые параметры, во-первых, ассимилируя возвышенные акты к пародийно-гротескным формулам (примерно по такой логике выстраивается, например, линия поведения князя Мышкина в романе «Идиот», сохраняющего свою одухотворенность в череде унизительных для него сюжетных фабул). Следующая импликация карнавальной логики, заключенная в расслоении идентичности и утрате акторами своих изначальных ролей, происходит в контексте формирования связей между персонажами - происходит слом социальной сегрегации, образующий алогичные и непредсказуемые связи между персонажами.

Так, например, герои «Идиота» вряд ли нашли бы какие-либо точки соприкосновения в реальности при закономерном ходе действия, однако все они в итоге вступают во взаимодействие в квартире еще одного деклассированной фигуры - Настасьи Филипповны. Наконец, еще одно формульное совмещение несовместимого у Достоевского, раскрывающее слом привычных семиотических связей реальности и гротеск в его постоянной деформации и нарушении смысловых пропорций - появление характерных только для его романов архетипических персонажей: праведной проститутки, юродствующего и инфантильного мудреца, озабоченного метафизическими вопросами убийцы.

Последний параметр сочинений Достоевского, «погруженный» в карнавальность - сам язык повествования, тесно связанный с попытками автора репрезентировать с его помощью характер описываемой реальности, как происходит, например, в романе «Подросток». Выбор языковых средств обосновывается Достоевским от лица Аркадий Долгорукого, главного героя романа: «О, когда минет злоба дня и настанет будущее, тогда будущий художник отыщет прекрасные формы даже для изображения минувшего беспорядка и хаоса» Достоевский Ф.М. Подросток. URL: (дата обращения 14.04.2019). Важным параметром языка Достоевского Бахтин также считает его «полифонизм»: каждый из героев писателя обладает уникальным вокабуляром и модусом изложения мысли; более того, каждый из персонажей в своем языке стремится к диалогу и «старается предвосхитить возможное определение и оценку его другим, угадать смысл и тон этой оценки и старается тщательно сформулировать эти возможные чужие слова о нем, перебивая свою речь воображаемыми чужими репликами» Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. Бахтин М.М. Собр. соч.: в 7 т. М., 2002. С. 62.. Ключевой чертой поэтики Достоевского является то, при этом язык автора не доминирует над голосами персонажей, вступая с ними в равноправные отношения и нивелируя дихотомию «автор-герои» - это, по мнению Бахтина, и формирует «карнавальность» языка Достоевского, утверждая отсутствие иерархии многомерность и подвижность каждого героя по отношению к другим, а также его четкую функционально-ролевую закрепленность в системе персонажей. Таким образом, язык в текстуальном полотне Достоевского призван отобразить все смутное, изнаночное и хаотичное в карнавальном, «переходном» измерении романа. Важную роль играют также места возникновения диалогов - например, разговоры о Боге ведутся братьями Карамазовыми в кабаке. Это реализует ключевую и определяющую особенность карнавала, по мнению Бахтина, заключается в постоянном «инверсии двоичных противопоставлений» Иванов В. К семиотической теории карнавала как инверсии двоичных противопоставлений. Труды по знаковым системам. Т. VIII. Тарту: Издательство ТГУ, 1977. С. 45-64., то есть постоянной смене бинарных оппозиций. Образуется непрерывная череда снижений, перевертываний, травестирований: король превращается в шута, голова - в «материально-телесный низ», сакральное - в пошлое и гротескное.

Выводы:

Говоря об эксплицированных Бахтиным особенностях карнавализации вне рассмотрения контекста генезиса и развития карнавальной традиции в литературе, возможно выделить следующие характерные параметры карнавала и карнавализации:

1) карнавализация действует намеренно на «занижение» формальных образов, формирует пародийный симулякр существующей реальности. Тут можно предположить существование трех разнонаправленных аспектов или степеней актуализации карнавала, раскрытых в анализе Бахтина: так, изначально карнавальные акции пытались имитировать сюжеты, связанные с историей христианства (то есть были по большей части являлись «серьезными» перформансами), затем применение карнавализации получило более сатирическое измерение, нацеленное на передразнивание возвышенно-патетических формул и нарративов (культурный аппарат Нового времени, наиболее полно представленный в творчестве Рабле).

Наконец, в результате социально-культурных трансформаций, ведущих к разложению традиционных нарративов и образов, карнавал становится фактическим «телом» реальности, погруженной в смысловое расслоение и повсеместную аномию (мир Достоевского). Карнавальное, по мнению Бахтина, невозможно отнести ни к трагическому, ни к эпическому, поскольку оно завязано на высмеивании и пародии, посредством которого конструируется пространство радикально новых, сепарированных смыслов, которые в свою очередь могут как имитировать серьезность, так и обыгрывать травму;

2) карнавал постоянно существует в переходном состоянии (поскольку он относится к временному периоду перехода от зимы к весне), амбивалентен и балансирует на грани завершенности и незавершенности, для чего постоянно прибегает к помощи «инверсии двоичных противопоставлений». Подобное существовании «на грани» также обеспечивает нелинейность и хаотичность карнавала, слома между означаемым и означающим. Реальность карнавала постоянно «разваливается», находясь в перманентном конструировании самой себя: здесь диктуется отход от нормативности и складывается оппозиция карнавальной и классической реальности, в которой все фабулы являются завершенными и проясненными, утверждаются традиционные источники ценностных догм, фиксируется бинарное видение мира, нацеленное на появление однозначно «плохого» и вульгарного и однозначно «хорошего» и исполненного высокого смысла.

Поскольку логика карнавала наследует цикличное понимание течения времени, обусловленное описанными в первой части главы причинами, манифестация одного факта приводит к уязвлению и умалению другого - смерть утверждает рождение, вульгарное опосредует сакральное, возвышение становится возможно только посредством унижения. В карнавале присутствует дуализм: одновременно это «стихия свободы» и «образ преисподней» Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М. : Художественная литература, 1965. С. 16. - достижение блаженства и утверждение свободы личности в контексте карнавала, по мнению Бахтина, следует лишь после символического погружения в изнаночную, гротескную реальность ада;

3) обширное пространство распространения карнавала, свойство карнавализации «подчинять» себе конкретных акторов:«Карнавал не созерцают, - в нем живут, и живут все, потому что по идее своей он всенароден. Пока карнавал совершается, ни для кого нет другой жизни, кроме карнавальной. От него некуда уйти, ибо карнавал не знает пространственных границ. Во время карнавала можно жить только по его законам, то есть по законам карнавальной свободы.

Карнавал носит вселенский характер, это особое состояние всего мира, его возрождение и обновление, которому все причастны» Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М. : Художественная литература, 1965. С. 12.. Карнавал, таким образом, становится чем-то вроде независимой хаотической субстанции, покидающей антропологическое измерение и начинающее носить полностью метафизический характер: такая «автоматизация» карнавала, на мой взгляд, схожа со стратегиями понимания современной культуры от интерпретаций поструктуралистов (например, «метанарратив» и «ризома» как дегуманизированная, рафинированная абстракция) до акторно-сетевой теории в социологии и объектно-ориентированной онтологией в современной философией;

4) карнавализация заключается в намеренных фарсе, усилении гротеска и маргинализации существующего порядка вещей. К внешним проявлениям данного параметра могут относиться, например, обсценная лексика и эксцентричное поведение, ввод пугающих, вульгарных и девиантных персонажей; вследствие этого достигается символическое «освобождение» вещей от имманентных им свойств, поступательное трансгрессивное движение. Освобождение от перманентно присущих вещам свойств обеспечивает также присущая карнавальным действиям стратегия разрушения или расщепления идентичности - этим объясняется общее равноправие действующих лиц карнавала, обеспеченных анонимностью праздненства: под маской шута или нищего скрывается король, мужчины становятся женщинами, люди теряют человеческий облик, перевоплощаясь в животных. Происходит символическая отмена иерархии и социальных запретов (общение между малознакомыми людьми происходит свободно и зачастую даже в фамильярном формате), диктуемых положением человека в обществе, регулярно происходит редукция одного к прямо противоположному;

5) карнавальность наследует ярмарочные и площадные риторику и эстетику, выраженную в устоявшихся формах демонстрации карнавальных эпизодов и акторов, конкретных жанрах представлений и перформансов, характерно окрашенный лексикон, имеющий опосредованное отношение к реализации потенциала «народности».

Таким образом, перечисленные особенности карнавальной культуры, на мой взгляд, являются основополагающими для понимания феномена карнавализации в теории Михаила Бахтина, а также наиболее полно раскрывают приложение объективных исторических и культурных особенностей карнавала, описанных в первой части главы. Кроме того, именно эти факторы, как мне кажется, имеют наибольший потенциал к дальнейшей экспансии карнавальной логики в контексте более обширных временных рамок, а именно приложения ее нарративов и элементов к современности, возможного содержательного и формульного дополнения: обширное количество аспектов, например, «переходность» и утрата целостных нарративов, роднит состояние средневековой культуры с постмодернистской интерпретацией онтологических и метафизических свойств современной культуры.

1.3 Теории постмодернизма и рецепция карнавализации современной эпохой

Культурные феномены, получившие распространение на стыке двадцатого и двадцать первого столетия, на мой взгляд, имеют особо высокий потенциал к формированию «очагов» карнавализации и вкраплению в повседневность абсурдно-смеховой логики. Это связано с рядом культурных процессов, совокупно определяемыми как установление эпохи постмодерна. Культура постмодерна характеризуется повсеместной семиотической раздробленностью, что определенно роднит его с переходностью и смысловым полифонизмом карнавала: это способствует формированию новых вариаций карнавальной логики в различных культурных объектах.

Для того, чтобы сформировать более общее представление о возможности распространения и применения карнавализации в современной культуре (и, в частности, в современных российских ток-шоу, являющимися, как мне кажется, прямым продуктом распространения постмодернистской логики) и задать общий модус последующего рассуждения, важно определиться с теоретическим аппаратом описания и утвердить точки соприкосновения концепций карнавала и постмодернизма. Здесь будет важно реферирование ключевых дискуссионных вех и обращение к схожим концептам, применимым для рефлексии о современной культуре. Таким образом, следуя от общего к частному после экспликации наиболее общих черт карнавализации и современной культурной логики, будет возможна концептуальная фокусировка на более узкой теме исследования, конкретном культурном продукте - российских ток-шоу.

Теории, связанные с описанием трансформаций семиотического пространства, появляются в академическом пространстве с возникновением дискуссии о постмодерне как отдельном хронологическом периоде и всеохватывающем культурном «режиме». Постмодерн декларируется как особое социально-культурное состояние общества с характерным для него специфическим, постнеклассическим образом мышления Новый философский словарь. Постмодернизм. М.: Современный литератор, 2007. С. 425.. Сам термин появляется за пару декад до предполагаемого периода установления постмодернизма (в 60-70х годах двадцатого столетия) в работе немецкого писателя Рудольфа Панвица «Кризис европейской культуры» в 1917 году под влиянием декадентских политических и философских течений, спровоцированных глобальной рефлексией о сути войн.

Далее термин употребляется в культурологическом смысле для описания авангардных экспериментов в искусстве, тем или иным образом оппонирующих логике модерна («Антология испанской и латиноамериканской поэзии» Ф. де Ониса, «Постижение истории» А. Тойнби, работы протестантского теолога Х. Кокса Маньковская Н.Б. Эстетика постмодернизма. М.: ИФ РАН. С. 132.).

Только в 1977 году американский архитектор Чарльз Дженкс впервые использует определение «постмодернизм» в радикально новом смысле, утверждая необходимость ухода от посконной утилитарности и смысловой перенасыщенности модернизма и раскрытии в архитектуре прежде всего эстетического и коммуникативного функционала. Архитекторы в постмодерне, по мнению Дженкса, должны отказаться от «фетишистского» отношения к идеологиям и экспансии универсальных принципов, фокусируясь на плюрализме решений и поиске локально применимых эстетик - иными словами, избавиться от гегемонии метанарративов в искусстве и его концептуальном осмыслении Постмодернизм. Большая российская энциклопедия. .

Далее рассуждения о постмодернизме приобретают преимущественно философское измерение, тесно соприкасаясь с французским постструктурализмом - комплексом критических философских течений, концентрирующихся на спекулятивном обзоре конъюнктурного состояния общества и культуры Руднев В. Поструктурализм. Словарь культуры XX века.. Его возникновение было связано с кризисом воззрений и методов структурализма в начале 70-х годов и общих декадентных настроениях: идеологическо-религиозным вакуумом, экспансией морального релятивизма, упадком веры в квазирелигиозные концепты, доминировавшие прежде - например, в концепт утилитарности прогресса или картезианской рациональности мыслящего субъекта Ильин И.П. Постструктурализм, деконструктивизм, постмодернизм. М.: Интрада, 1996. С. 45-51.. Ключевые авторы, условно относимые в философской традиции постструктуралистов - М. Фуко, Ж. Бодрийяр, Ж. Делез, Ж. Деррида, Р. Барт, Ю. Кристева, П. Бурдье. Ключевые концепты, выделенные в работах упомянутых авторов, связаны с рядом отличительных особенностей постмодернистской эпохи. Среди них можно выделить следующие:

1) кризис логоцентризма и общепринятой эпистемологической модели: познание больше не мыслится в объективных категориях и не рассматривается как нечто, достигаемое при применении умозрительных усилий. Критикуется позитивистский подход и проект Просвещения, рационалистическая устремленность общества трактуется как фрустрирующее действие установившихся в дискурсе мифологем и заблуждений; разум более не является непререкаемым гарантом познания. Подобный подход развивается преимущественно в контексте концепции антиэссенциализма и деконструкции французского философа Жака Деррида (преимущественно в работе 1967 года «О грамматологии»), который критикует мир «классического», бинарного мышления и четких определений;

2) мир как дискурс и гипертекстуальный феномен. Знак, по мнению поструктуралистов, теряет способность обозначать что-либо и быть связанным с референтом, существующим в объективной реальности: таким образом, множится пространство «пустых денотатов». Отныне способность реферировать сохраняют лишь массивы текстов и дискурсов, содержащие внутри себя пространство отсылок к другим текстам и дискурсам, отделенным от реальности Цендровский О.Ю. Культурно-мировоззренческие основания глобального сетевого общества XXI в. Человек и культура. № 5. С. 1-57.. Вся культурная сфера, попытки самопрезентации субъекта и его представление о мире вокруг являются лишь совокупностью семиотических систем, имеющих текстуальную природу;