Русская журналистика первой половины XIX века

Размещено на http://www.allbest.ru/

Дальневосточный Государственный Гуманитарный Университет

Практическая работа

по предмету

"История отечественной журналистики"

"Русская журналистика первой половины XIX века"

Выполнила Богданова Я.В.

Проверил Лапко А.В.

Хабаровск 2014

План

1. "Вестник Европы"

2. Отечественная война 1812 года и русская журналистика

3. Альманахи декабристов

4. Русская журналистика во второй половине 1820-х годов и в 1830-е годы

5. Журналы "Триумвирата"

6. Журналистика в сороковые годы

1. "Вестник Европы"

Журнал "Вестник Европы" принадлежит к числу немногих долговременных русских изданий: он выходил почти тридцать лет, с 1802 по 1830 г., и направление его за этот срок, естественно, не раз изменялось. Задумал выпускать "Вестник Европы" московский книгопродавец И.В. Попов, пригласивший на пост редактора H.М. Карамзина. В течение двух лет Карамзин руководил изданием журнала, получая три тысячи рублей в год; в истории русской журналистики это первый случай оплаты редакторского труда.

"Вестник Европы" был двухнедельным общественно-политическим и литературным журналом, рассчитанным на более или менее широкие круги дворянских читателей в столицах и провинции.

При Карамзине "Вестник Европы" состоял из отделов: "Литература и смесь" и "Политика". Большой заслугой редактора было выделение "Политики" в самостоятельный отдел: Карамзин угадывал запросы читателя, желавшего видеть в журнале не только литературное периодическое издание, но и общественно-политический орган, способный объяснить факты и явления современности. В отделе помещались статьи и заметки политического характера, касавшиеся не только Европы, но и России, политические обозрения, переведенные Карамзиным или им самим написанные, речи государственных деятелей, манифесты, отчеты, указы, письма и т.д.

Составление и редактирование политического отдела полностью лежало на Карамзине, и он делал все для того, чтобы этот отдел стал ведущим в журнале. Благодаря его стараниям статьи и сообщения отличались как свежестью и полнотой материала, так и живостью изложения. И это сразу же оценили современники. Намеченный первоначально тираж в 600 экземпляров был увеличен вдвое - и то едва удовлетворил желавших подписаться. Такой необыкновенный для своего времени успех "Вестника Европы" В.Г. Белинский объяснял способностью Карамзина как редактора и журналиста "следить за современными политическими событиями и передавать их увлекательно"[37]. Белинский в заслугу Карамзину ставил "умное, живое передавание политических новостей столь интересных в то время" (IX, 678). Он писал, что Карамзин составлял книжки "Вестника Европы" "умно, ловко и талантливо" поэтому их "зачитывали до лоскутков" (VI, 459).

Неоднократно подчеркивая важную роль Карамзина в формировании русской читающей публики ("он создал в России многочисленный в сравнении с прежним класс читателей, создал, можно сказать, нечто вроде публики" - IX, 678), Белинский имел в виду и уменье Карамзина как редактора и журнального сотрудника устанавливать тесные контакты журнала с читателями.

Наряду с переводами из иностранных авторов и периодических изданий в отделе "Литература и смесь" помешались художественные произведения в стихах и прозе русских писателей. Карамзин привлек к сотрудничеству Г.Р. Державина, M.M. Хераскова, Ю.А. Нелединского-Мелецкого, И.И. Дмитриева, В.Л. Пушкина, В.А. Жуковского и часто сам выступал на страницах журнала (повести: "Моя исповедь", "Рыцарь нашего времени", "Марфа-посадница" и другие, а также публицистические статьи). Материалами этого отдела определялась литературная позиция "Вестника Европы" - защита сентиментализма.

В отличие от "Московского журнала" Карамзина в "Вестнике Европы" не было отдела критики. Редактор мотивировал его отсутствие, во-первых, нежеланием наживать врагов среди писателей, а во-вторых тем, что серьезная, строгая критика возможна только при богатстве литературы, в России еще не достигнутом.

Оценка "Вестником Европы" современной европейской политической жизни дана в программной статье Карамзина "Всеобщее обозрение", которой открывался отдел "Политики" в первом номере журнала за 1802 г. Карамзин решительно осуждает "ужасную" французскую революцию, якобинскую диктатуру называет "опасной и безрассудной", он с удовлетворением отмечает, что Франция, "несмотря на имя и некоторые республиканские формы своего правления, есть теперь в самом деле не что иное, как истинная монархия". Наполеону Бонапарту, провозгласившему себя верховным консулом Франции, Карамзин ставит в заслугу подавление французской революции; и в то же время он призывает Бонапарта дать свободу Швейцарии, "уничтоженную безрассудными французскими директорами".

Почему же Карамзин, утверждавший необходимость монархического правления для Франции и России, защищает право Швейцарии на республику? Дело в том, что он, как и некоторые французские просветители (в частности, Руссо), характер государственного устройства страны ставил в зависимость от ее территориальной протяженности: по их мнению, большим странам наиболее удобна и необходима просвещенная монархия, малым - республика. Эти две формы государственного устройства противопоставлялись третьей - "деспотии", которая в политических теориях французских просветителей (и у Карамзина) считалась неразумной, тормозящей прогрессивное развитие человечества.

Как и многие его современники, Карамзин тяжело переживал деспотизм павловского правления, как и они, поверил либеральным речам Александра I и приветствовал царя. Он начал издавать "Вестник Европы" в духе либеральных веяний своего времени, восхваляя в деятельности правительства все то, что способствует превращению России из деспотии в просвещенную монархию. Защищая незыблемость крепостного душевладения, Карамзин в то же время призывал помещиков быть гуманными и великодушными в обращении со своими крестьянами; он наивно верил в возможность подобного рода отношений в условиях крепостной России.

Возьмем для примера статью Карамзина "Приятные виды, надежды и желания нынешнего времени" (1802, №12). Эта статья обычно приводится для доказательства того, что автор ее был оголтелым реакционером и крепостником. По существу же Карамзин здесь рисует просвещенную монархию в ее идеале. Тирания помещиков над крестьянами постепенно исчезнет под влиянием просвещения, - ведь оно "истребляет злоупотребление господской властью", крепостное душевладение войдет в русло законности (по закону, который на практике, конечно, не соблюдался, помещик имел право пользоваться крестьянским трудом только три дня в неделю)[38], крестьянин перестанет быть угнетаемым рабом. Вот идеал Карамзина: "Российский дворянин дает нужную землю крестьянам своим, бывает их защитником в гражданских отношениях, помощником в бедствиях случая и натуры: вот его обязанность! Зато он требует от них половины рабочих дней в неделе: вот его право!". Заявляя, что "дворянство есть душа и благородный образ всего народа", Карамзин настаивает, что дворянин может называться истинным гражданином и патриотом в том случае, если он "печется о своих подданных".

В "Вестнике Европы" 1802-1803 гг. Карамзин писал не столько о том, что реально существовало в русской жизни, сколько о том, что, по его мнению, должно быть. Например, когда он прославлял "сердечную связь" монарха с подданными и помещика с крестьянами, то имел в виду не реально существовавшие отношения, а свою мечту о подобного рода отношениях. Он взял на себя смелость давать "урок" царю, как управлять государством, и помещикам, как управлять крепостными крестьянами.

Мечтая о просвещенной монархии, Карамзин единственно в развитии наук и искусств видел средство для устранения социальных конфликтов. Поэтому он восторженно откликался на все указы правительства в области просвещения и напечатал ряд статей на эту тему со своими рекомендациями - "О новом образовании народного просвещения в России" (1803, №5), "О верном способе иметь в России довольно учителей" (1803, №8) и др.

Карамзин грустит по поводу того, что в России литература и наука не пользуются таким же признанием, как другие виды деятельности человека, что светские люди чуждаются занятий литературой и наукой (статья "Отчего в России мало авторских талантов?", 1802, №14). Он с удовлетворением отмечает рост книжной торговли не только в Москве и Петербурге, но и в провинциальных городах, подчеркивая большие заслуги в этом замечательного просветителя Н.И. Новикова ("О книжной торговле и любви ко чтению в России", 1802, №9). Карамзин указывает также на значение московского периода журнально-издательской деятельности Новикова (1779-1789 гг.), сообщает, что при Новикове тираж "Московских ведомостей" возрос с 600 до 4000 экземпляров, и приводит любопытную социальную характеристику читателей газет. Оказывается, дворяне предпочитают читать журналы и пока еще не приучили себя к русским газетам: "Правда, что еще многие дворяне, и даже в хорошем состоянии, не берут газет, но зато купцы, мещане любят уже читать их. Самые бедные люди подписываются, и самые безграмотные желают знать, что пишут из чужих земель". Далее Карамзин поясняет: "Одному моему знакомцу случилось видеть несколько пирожников, которые, окружив чтеца, с великим вниманием слушали описание сражения между австрийцами и французами. Он спросил и узнал, что пятеро из них складываются и берут московские газеты, хотя четверо не знают грамоте; но пятый разбирает буквы, а другие слушают".

В 1804 г. Карамзин, назначенный придворным историографом, отходит от руководства "Вестником Европы". В последующие семь лет редакторы журнала менялись: в 1804 г. "Вестник Европы" редактировал писатель-сентименталист П.П. Сумароков, в 1805-1807 гг. - профессор Московского университета историк М.Т. Каченовский, в 1808-1810 гг. - В.А. Жуковский (в 1810 г. совместно с Каченовским). В 1811 г. Каченовский, оттеснивший Жуковского от редактирования "Вестника Европы", становится бессменным редактором журнала до самого его прекращения в 1830 г. (только в 1814 г. в связи с болезнью Каченовского его на посту редактора временно заменил беллетрист и переводчик В.В. Измайлов, при котором в печати дебютировали Пушкин, Грибоедов, Пущин, Дельвиг и другие молодые поэты).

После Карамзина "Вестник Европы" утрачивает свои положительные журнальные качества - современность и злободневность. Политические обзоры и публицистические статьи теперь появляются крайне редко; отдел "Политики" сводится к простому перечню фактических известий. В период войны с Францией (1806-1807) "Вестник Европы" открыто проводит антифранцузскую линию, причем выпады против вольнодумных французов сопровождаются настоятельной защитой и идеализацией патриархальных нравов древней России. С каждым годом в журнале заметно усиливаются консервативные тенденции, чему активно содействовал Каченовский. При Каченовском в "Вестнике Европы" большое место отводится научным статьям, особенно по русской истории. Под влиянием Каченовского "Вестник Европы" ведет защиту "Рассуждения о старом и новом слоге российского языка" А.С. Шишкова, решительно выступает против критиков-карамзинистов и прежде всего против П.И. Макарова, автора острой критической статьи о трактате Шишкова в "Московском Меркурии" 1803 г. Каченовский даже предоставляет Шишкову страницы "Вестника Европы" для ответа своим литературным противникам (1807, №24).

В годы редакторства Жуковского (1808-1810) ведущим отделом "Вестника Европы" становится отдел литературный. Сам Жуковский сотрудничал в журнале как поэт и прозаик: он напечатал в журнале свыше двадцати стихотворений и такие ставшие известными произведения, как баллады "Людмила", "Кассандра", поэму "Громобой", повесть "Марьина роща". Жуковский привлек в журнал новых сотрудников - К.Н. Батюшкова, Н.И. Гнедича, П.А. Вяземского, Д.В. Давыдова и др. При Жуковском в журнале печаталось много критических и теоретических статей по вопросам литературы; большую часть их написал (или перевел) сам поэт.

С 1811 г., когда Каченовский стал единоличным редактором, в "Вестнике Европы" постепенно усиливаются элементы консервативности, так что в 1816 г., к началу формирования идей дворянской революционности, он окончательно переходит в лагерь реакционной журналистики. В 1816-1830 гг. "Вестник Европы" активно защищал самодержавно-крепостнические устои, поддерживал реакционные литературно-политические объединения ("Беседу любителей русского слова"). Ратуя вместе с Шишковым за сохранение классицизма, Каченовский в "Вестнике Европы" постоянно выступал против всех передовых явлений в русской общественной мысли и литературе, против сентиментализма и романтизма, связывая эти литературные направления с политическим либерализмом. На страницах "Вестника Европы" жестоко преследовались произведения Пушкина, Грибоедова, писателей-декабристов. Передовые литераторы, прежде всего критики декабристского лагеря, Пушкин, Н. Полевой, вели последовательную, принципиальную борьбу с "Вестником Европы" Каченовского, вскрывая реакционную сущность журнала. Белинский так характеризовал это издание: "Вестник Европы", вышедши из-под редакции Карамзина, только под кратковременным заведыванием Жуковского напоминал о своем прежнем достоинстве. Затем он становился все суше, скучнее и пустее, наконец, сделался просто сборником статей, без направления, без мысли и потерял совершенно свой журнальный характер... В начале двадцатых годов "Вестник Европы" был идеалом мертвенности, сухости, скуки и какой-то старческой заплесневелости" (IX, 683).

Совершенно растеряв читателей, "Вестник Европы" прекратил свое существование в 1830 г.

2. Отечественная война 1812 года и русская журналистика

Идеи патриотизма и народности, порожденные войной 1812 г., были ведущими в русской общественной мысли и журналистике как в 1812-1815 гг., так и в последующую пору - в пору вызревания дворянской революционности, причем в русской периодике сразу наметились две линии в трактовке этих идей.

В "Санкт-Петербургских ведомостях", "Московских ведомостях" и "Северной почте", в "Чтении в Беседе любителей русского слова" Шишкова и "Русском вестнике" Сергея Глинки господствовали официальный патриотизм и правительственная народность. К этой группе во многом примыкали "Вестник Европы" Каченовского и созданная в 1813 г. в Петербурге военная газета "Русский инвалид". Иную позицию занимал журнал Н.И. Греча "Сын отечества", здесь вопросы патриотизма и народности решались в духе гражданского свободомыслия.

В "Русском вестнике" помещалась информация с театра военных действий, печатались статьи, рассуждения и заметки на военную тему, очерки, зарисовки, патриотические стихотворения. Война 1812 г. рассматривалась как защита православной церкви, престола, помещичьего землевладения. Постоянным сотрудником этого журнала был граф Растопчин. Он составлял свои ура-патриотические "афишки", которые выпускал отдельными листками или печатал в журнале С. Глинки. "Афишки" писались в форме обращения к солдату и ополченцу. Они отличались грубой подделкой под речь простого народа, под его мировосприятие и были пронизаны безудержным национализмом и шовинизмом. Растопчин призывал солдат сражаться не щадя жизни для того, чтобы "государю угодить", уговаривал их "иметь послушание, усердие и веру к словам начальников".

Других взглядов на войну 1812 г., на идеи патриотизма и народности держался журнал "Сын отечества", который начал издаваться в Петербурге в октябре 1812 г. Это был второй, после "Вестника Европы", многолетний русский журнал, он выходил, с некоторыми перерывами, до 1852 г.

Редактор-издатель его, учитель словесности петербургской гимназии и секретарь цензурного комитета Н.И. Греч, смог приступить к выпуску журнала только после того, как сам царь "пожаловал" ему тысячу рублей на первоначальные расходы: правительство считало необходимым создать еще один полуофициальный общественно-политический орган, теперь уже в Петербурге. Однако ставка царя на "Сына отечества" ожидаемого выигрыша не принесла: журнал Греча оказался недостаточно благонамеренным.

"Сын отечества" имел на титуле подзаголовок "исторический и политический журнал". Постоянный литературный отдел вначале отсутствовал, он появился только в 1814 г., но художественные произведения, главным образом стихи, печатались в большом количестве и были посвящены преимущественно современной военной и политической теме; лучшие из них - патриотические басни Крылова: "Волк на псарне", "Обоз", "Ворона и курица" и др.

"Сын отечества" выходил еженедельно, по четвергам; в каждом номере было по 40-50 страниц.

Политическое направление журнала не отличалось строгим единством. С самого начала в нем образовались линия умеренно-либеральная и линия гражданского патриотизма. На умеренно-либеральных позициях стоял сам Греч, который до 1825 г. не был активным защитником правительственной идеологии и "квасного" патриотизма, хоть и писал о том, что русский национальный характер состоит "в вере, в верности к государям" (1813, №18). Все же не эти статьи определяли лицо издания. "Сын отечества" стал самым передовым журналом в годы Отечественной войны благодаря тем материалам, в которых проявлялось гражданское свободомыслие, содержались элементы будущей дворянской революционности. Остро ощущая потребности своего времени, Греч понимал, что только такие материалы могут дать успех "Сыну отечества", нейтрализовать влияние на современников "Вестника Европы" и "Русского вестника". Поэтому Греч предоставляет страницы своего журнала передовым писателям и публицистам - бывшим участникам Вольного общества любителей словесности, наук и художеств (А. Востокову, И. Кованько), будущим декабристам и лицам, близким к ним (Ф. Глинке, А. Куницыну и др.).

Гражданское свободомыслие проявлялось "Сыном отечества" прежде всего в освещении характера кампании 1812 г. Эта война понимается как освободительная, как борьба за национальную независимость родины, отечества - отсюда и название журнала, - а не за веру, царя, и помещиков. В некоторых наиболее острых статьях требование национальной свободы выступало требованием свободы политической. Такая постановка вопроса о свободе позже будет близка декабристам; на ней построены, в частности, многие "Думы" Рылеева.

В этом смысле показательна статья "Послание к русским", напечатанная в №5 "Сына отечества" за 1812 г. Автор ее, молодой профессор политических и нравственных наук Царскосельского лицея А.П. Куницын, один из передовых людей своего времени, ученый и публицист, талантливый педагог, пользовался большим уважением и любовью среди молодежи; Пушкин писал о нем: "Он создал нас, он воспитал наш пламень...". Куницын преподавал затем в Петербургском университете, но в 1821 г. был уволен за либеральный образ мыслей, а его книга "Право естественное" подверглась сожжению.

Публицистический пафос "Послания к русским", смысловая и эмоциональная емкость многих слов и выражений позволили современникам видеть в статье даже больше того, что в ней было. Куницын доказывает, что война России с Францией справедливая, так как ведется за сохранение национальной независимости страны. Поход на Россию затеян не в интересах французского народа, это авантюра Наполеона. Наполеон характеризуется как тиран, разрушитель свободы национальной (в отношении к завоеванным народам) и политической (в отношении к самому французскому народу). Французы не могут победить, так как они "проливают кровь свою за дело их тирана"; победят русские, потому что они борются за свободу отечества.

Статья Куницына содержит призыв к согражданам быть мужественными, смело отстаивать независимость и свободу родины, даже если ради этого придется погибнуть. "Умрем свободными в свободном отечестве", - восклицал он. И хотел того Куницын или нет, но эти слова воспринимались передовыми читателями как призыв к борьбе за свободу не только национальную, но и политическую, против своего "внутреннего" тирана - Александра I.

Отличительной особенностью "Сына отечества" на фоне других органов печати является глубокое уважение к простому народу, к русским ратникам. В отделе "Смесь" из номера в номер печатались небольшие, на десять-двадцать строк, заметки и зарисовки, изображавшие военные будни. Герой этих материалов - рядовой солдат, храбрый, выносливый, находчивый, готовый жертвовать собой в борьбе за свободу родины. Он жизнерадостен, любит шутку, острое слово, веселую задорную песню. В "Смеси" рассказывалось также о мужественном поведении крестьян на территории, временно занятой врагом. "Сын отечества" печатал солдатские и народные песни. Некоторые из них затем становились достоянием фольклора.

Следует указать, что журнал не отгораживается от "крамольного" Запада, в нем нет огульного охаивания всего нерусского. Зарубежный материал отбирается с учетом главной задачи журнала: осуждение тирании и прославление борьбы за свободу. Ряд переводных и оригинальных статей был посвящен национально-освободительному и политическому движению в Испании, Италии, Швеции, Нидерландах. Таковы статьи о борьбе испанского народа против армии Наполеона - "Осада Сарагосы" (№7, 9, 11, 12) и "Гражданский катехизис" (№2), статья профессора западной истории Царскосельского лицея И.К. Кайданова "Освобождение Швеции от тиранства Христиана II, короля датского" (№10), перевод "Вступления в историю освобождения Соединенных Нидерландов" Шиллера (№3) и др.

Необходимо учесть, что политическое свободомыслие, гражданский пафос многих материалов "Сына отечества" проявляются не только в отборе тем, их трактовке, но и в самой форме этих материалов, в языке и стиле. Публицистические жанры были ведущими в журнальной прозе - это публицистическая статья на политическую и военную тему, историческая статья с элементами публицистики, публицистическое послание, очерк и т.д. В поэзии преобладали разные виды гражданской ("высокой") лирики: ода, гимн, послание, историческая песнь, патриотическая басня. Взволнованность, эмоциональная приподнятость, вопросительно-восклицательные интонации, экспрессивная лексика и фразеология, обилие слов с политической окраской ("тиран", "мщение", "свобода", "гражданин", "сограждане") - все это заметно выделяло "Сына отечества" среди других современных изданий и вело к высокой лирике и публицистической прозе декабристов, к декабристской журналистике, подготавливало их лексику и политическую терминологию.

Греч ввел в "Сын отечества" интересное новшество - иллюстрации, содержание которых подчинялось общей патриотической цели журнала. Основной жанр иллюстраций - политическая карикатура, высмеивающая Наполеона и его сподвижников. Рисовали для "Сына отечества" художники А.Г. Венецианов и И.И. Теребенев.

Карикатуры были тесно связаны с отдельными материалами "Сына отечества". Например, на рисунке, названном "Французский суп" (№7), представлены французские солдаты, исхудавшие, одетые в лохмотья; они с жадностью смотрят в котелок над костром, где варится ощипанная ворона. Это иллюстрация к соседней заметке в "Смеси", где говорилось: "Очевидцы рассказывают, что в Москве французы ежедневно ходили на охоту - стрелять ворон... Теперь можно дать отставку старинной русской пословице: "Попал как кур во щи", а лучше говорить: "Попал как ворона во французский суп". В следующем, 8-м номере появилась басня Крылова "Ворона и курица" на ту же тему.

Успех "Сына отечества" превзошел все ожидания издателя. Первоначально установленный тираж 600 экземпляров оказался недостаточным: все номера за 1812 г. пришлось отпечатать вторым и третьим тиснением - и они сразу же разошлись.

Передовые люди России считали "Сын отечества" своим журналом; А.И. Тургенев писал П.А. Вяземскому 27 октября 1812 г.: "Подпишусь для тебя на "Сына отечества", в котором помещаются любопытные статьи. Назначение сего журнала было помещать все, что может ободрить дух народа и познакомить его с самим собою". Прогрессивные тенденции "Сына отечества" вызывали открытое возмущение реакционеров. Крупный чиновник Ф.Ф. Вигель уверял, что книжки "Сына отечества" за 1812 г. были полны "бешеных статей"[40].

С конца апреля 1813 г. раз или два в неделю при "Сыне отечества" выпускаются бесплатные прибавления военно-политического характера. Серьезность статей, их размеры делали "Сын отечества" журналом, а свежесть политических новостей и периодичность позволяли ему конкурировать с официальными газетами. Оставаясь журналом, "Сын отечества" открывал пути русской частной газете.

В 1814 г. структура журнала изменяется: вводится литературный отдел, включающий не только художественные произведения, но также критику и библиографию. В 1815 г. на страницах "Сына отечества" впервые в русской печати появляется жанр годового обозрения литературы, прочно вошедший затем в русскую журналистику: он встречается у декабристов (А. Бестужев в "Полярной звезде"), у Н. Полевого в "Московском телеграфе" и больше всего у Белинского в "Отечественных записках" и "Современнике".

Если в 1812-1813 гг. "Сын отечества" был самым передовым и самым современным журналом, то после войны он заметно бледнеет: литература и критика вытесняют политику, гражданский пафос исчезает со страниц журнала; из общественно-политического он превратился в журнал научно-литературный. Новый этап в истории журнала наступит в 1816 г

3. Альманахи декабристов

"Полярная звезда"

Петербургский альманах "Полярная звезда" - одно из самых интересных периодических изданий первой четверти XIX в. Его выпускали А.А. Бестужев и К.Ф. Рылеев; вышло три книжки - на 1823, 1824 и 1825 гг. Ни один современный орган печати не имел такого успеха у читателей.

К началу издания своего альманаха Рылеев и Бестужев не были новичками в литературе и журналистике. Рылеев уже приобрел известность как автор острой сатиры "К временщику" и гражданских "Дум", Бестужев - как поэт и талантливый критик; оба сотрудничали в петербургских журналах, участвовали в Вольном обществе любителей российской словесности.

Бестужев давно мечтал издавать периодический орган. Еще в конце 1818 г. он просил цензуру разрешить ему выпускать литературный журнал "Зимцерла"[7]. Однако цензурное ведомство отказало Бестужеву, сославшись на его юный возраст (ему исполнилось двадцать лет), на то, что он не известен "ученой публике" и допустил в своем прошении три стилистические неточности. Действительная же причина была другая: Бестужев только что опубликовал в "Сыне отечества" свой перевод главы из "Опыта критической истории Лифляндии..." де Брея, где говорилось о тяжелом положении русских крепостных крестьян[8]. Это дало возможность заподозрить Бестужева в вольномыслии[9]. Рылеев также стремился к изданию журнала. Понимая, что при существующих цензурных условиях право на издание журнала получить невозможно, Бестужев и Рылеев решают выпускать альманах. журнал политический публикация декабрист

В целях цензурной маскировки издатели придали "Полярной звезде" форму, характерную для тогдашних альманахов как представителей "малой" периодики: она печаталась форматом в двенадцатую долю бумажного листа (т.е. меньше половины тетрадной страницы) и на титуле значилось, что эта "карманная книжка для любительниц и любителей русской словесности". Рылеев и Бестужев хотели подчеркнуть, будто они намереваются выпускать чисто литературный альманах, не отступая от традиций Карамзина.

И все же провинциальные читатели сразу догадались, что "Полярная звезда" - это не столько литературно-художественный, сколько общественно-политический альманах. Уже самое название его перекликалось со стихотворением Пушкина "К Чаадаеву" (1818), широко распространенным в рукописных копиях, и воспринималось как символ свободы, счастливого будущего[10]. Кроме того, после выхода первой книги Бестужев и Рылеев сообщили читателям, что, предпринимая издание "Полярной звезды", они "имели в виду более чем одну забаву публики", что альманах рассчитан не на узкий круг читателей, а на "многих"[11].

К сотрудничеству в "Полярной звезде" издатели привлекли лучшие литературные силы - Пушкина, Грибоедова, Ф. Глинку, Кюхельбекера, Д. Давыдова, Вяземского, Сомова и др. Эпизодически участвовали в альманахе даже Греч и Булгарин; они пока еще прикрывались показным либерализмом и не порывали связей с передовыми деятелями; к тому же их участие в "Полярной звезде" ослабляло бдительность цензуры.

Рылеев возглавлял в альманахе отдел поэзии и печатал свои "думы", отрывки из поэм "Войнаровский" и "Наливайко". Бестужев ведал прозой, он помещал критические обзоры литературы и повести, проникнутые идеями свободолюбия. На нем лежали основные издательские и редакторские обязанности, переговоры с сотрудниками и цензурой, отбор материала, составление книжек и корректура. Многие современники воспринимали "Полярную звезду" как альманах Бестужева.

Каждая книжка открывалась обозрением литературы, написанным Бестужевым, а затем шли произведения в прозе и стихах, которые являлись своего рода художественной иллюстрацией выдвинутых в нем положений. Статьи Бестужева служили организующим началом в книжках "Полярной звезды", сообщая им четкую направленность.

При характеристике общественно-политической позиции "Полярной звезды" необходимо помнить, что более двух лет отделяет ее третью книжку от первой. За это время произошли значительные сдвиги в мировоззрении издателей, что не могло не отразиться на материалах "Полярной звезды". Единый и целенаправленный как орган декабристской периодики альманах развивался, совершенствовался от книжки к книжке: с каждым годом яснее определялось политическое лицо "Полярной звезды" в связи с тем, что Рылеев и Бестужев все более полно овладевали идеями дворянской революционности.

"Полярную звезду" на 1823 г. Бестужев и Рылеев подготовили осенью 1822 г. В ту пору они еще не были декабристами: Рылеев не разочаровался в конституционной монархии, Бестужев не до конца преодолел влияние Жуковского и Карамзина. Недостаточная четкость политических и литературных взглядов издателей сказалась на содержании первой книжки "Полярной звезды" и прежде всего, заметна в обозрении Бестужева "Взгляд на старую и новую словесность в России".

Статья Бестужева делится на три части. Сначала идет очерк развития русской литературы от древних времен до начала XIX в., затем автор говорит о литературе "последнего пятнадцатилетия" и, предваряя Белинского, заключает, что в России все еще нет настоящей литературы. Конец статьи посвящен разбору причин, которые тормозят развитие нашей словесности.

Обозрение Бестужева пронизано страстной борьбой за национальную самобытность литературы, за ее высокое, гражданское содержание. С точки зрения народности Бестужев высоко оценивает "Слово о полку Игореве", творчество Кантемира, Ломоносова, Державина, Хемницера, Фонвизина. Отношение к Карамзину у критика двойственное: с одной стороны, он выразил характерное для декабристов несогласие с монархической концепцией "Истории государства российского", но с другой - признал в Карамзине писателя, который дал "народное лицо" русскому языку.

С позиций гражданского романтизма оценивает Бестужев творчество поэтов последнего пятнадцатилетия; весьма одобрительно отзывается он о Крылове, Ф. Глинке, Рылееве, Пушкине как авторе "Руслана и Людмилы" и "Кавказского пленника". Вопреки карамзинистам, видевшим в салонных баснях И.И. Дмитриева верх совершенства и осуждавшим басни Крылова за "грубость" и просторечие, Бестужев решительно поставил Крылова выше Дмитриева. Очень верно Бестужев определил, что "Рылеев, сочинитель дум или гимнов исторических, пробил новую тропу в русском стихотворстве, избрав целию возбуждать доблести сограждан подвигами предков". К числу "бездельных", т.е. незначительных недостатков творчества Жуковского Бестужев относит "германский колорит, сходящий иногда в мистику, и вообще наклонность к чудесному", но в целом элегический характер произведений Жуковского им отнюдь не осуждается.

При рассмотрении причин, которые привели к тому, что среди русских писателей оказалось очень мало самобытных талантов, обнаружились сильные и слабые стороны позиции Бестужева. Он выступает как критик декабристского лагеря, когда, вскрывая "политические препоны, замедлявшие ход просвещения и успехи словесности в России", ответственность за неудовлетворительное состояние литературы и просвещения возлагает на правительство. Не менее смело ратует Бестужев против "феодальной умонаклонности" провинциальных дворян, которые ограждают своих детей от просвещения, и столичных дворян, которые вместо серьезного учения и занятия литературою предпочитают развлекаться и веселиться. Но когда критик неудовлетворительное состояние литературы ставите зависимость от "равнодушия прекрасного пола" к отечественной словесности, это значит, что он еще не порывает с традициями Карамзина.

В заключении статьи Бестужев писал о "тумане, лежащем теперь на поле русской словесности", намекая этим на тяжелые политические и цензурные условия. Современники разгадали намек Бестужева. "Ты умел в 1822 году жаловаться на туманы нашей словесности", - с удовлетворением вспоминал Пушкин в письме к Бестужеву в июне 1825 г.

Художественные материалы первой книжки "Полярной звезды" не были однородны в своем направлении. Передовые тенденции выражали думы Рылеева ("Рогнеда", "Борис Годунов", "Мстислав Удалой"), причем в "Рогнеде" открыто защищались тираноборческие идеи. Горячей защитой свободы человека проникнуто стихотворение Ф. Глинки "Плач пленных иудеев"; особенно сильно в применении к бесправному, закрепощенному народу России звучали слова: "Рабы, влачащие оковы, высоких песней не поют". Открыто антиправительственный характер носила басня Крылова "Крестьянин и овца" - сатира на "волчьи приговоры" продажных судей царской России.

Пушкин выступает в альманахе как ссыльный поэт. Из Одессы он прислал в первую книжку альманаха стихотворение "Овидию", в котором сравнивал свою судьбу с судьбой римского поэта Овидия, изгнанного из пределов родины императором Октавианом Августом.

Кроме этого стихотворения, Пушкин напечатал в первой книжке "Полярной звезды" еще три: "Гречанке", "Мечта воина" и "Элегия" ("Увы, зачем она блистает...").

Лучшими художественными произведениями в прозе "Полярной звезды" на 1823 г. была повесть Бестужева "Роман и Ольга" (из истории вольного Новгорода), в которой поэтизировались гражданские доблести русского человека - мужество, смелость, независимость, вольнолюбие, и его же очерк "Вечер на бивуаке", рисующий жизнь офицеров в походе.

Но в первой книжке "Полярной звезды" были напечатаны также произведения Греча и Булгарина, бездарного графа Хвостова и других "благонамеренных" литераторов.

Жуковский, помимо переводов из "Орлеанской девы" Шиллера и "Энеиды" Вергилия, поместил пять лирических стихотворений, три из которых ("Счастие во сне", "Утешение", "Три путника") посвящены темам разлуки и смерти, исполнены грусти и тоски. Участие Жуковского в первой книжке "Полярной звезды" - не дипломатический ход со стороны издателей, а свидетельство еще неокончательно установившейся их литературно-эстетической позиции.

Вторая книжка альманаха - "Полярная звезда" на 1824 г. - прошла цензуру 20 декабря 1823 г. В это время Рылеев уже был членом Северного общества, а Бестужев подготовлен к вступлению в него. Взгляды издателей определились, поэтому политическая линия альманаха стала более отчетливой.

Открывается альманах обозрением Бестужева "Взгляд на русскую словесность в течение 1823 года". В начале статьи, а не в конце, как было в первом обозрении, рассматриваются причины, "замедлившие ход словесности", а потом приводится характеристика произведений за истекший год. Уже ни слова не говорит Бестужев о равнодушии прекрасных читательниц как причине отставания нашей литературы. Теперь развитие литературы он ставит в непосредственную зависимость от общественно-политической ситуации. Так как литература живет современностью, то расцвет ее возможен только при подъеме общественной жизни, при существовании политических интересов. Почему в пору Отечественной войны 1812 г. у нас было такое оживление в литературе и журналистике? - ставит вопрос автор. Потому что это была пора общественного подъема. А когда она прошла, все опять погрузилось "в бездейственный покой". Политический накал остыл, наступило "совершенное оцепенение словесности".

Показательно, что во второй книжке "Полярной звезды" не появилось ни одного лирического стихотворения Жуковского; он представлен переводами из "Энеиды" Вергилия и "Орлеанской девы" Шиллера и двумя прозаическими произведениями. Зато значительно увеличился вклад Пушкина - он напечатал семь стихотворений. Кюхельбекер поместил отрывок из поэмы "Святополк". Бестужев дал в альманах "Роман в семи письмах" и повесть "Замок Нейгаузен", Рылеев - отрывки из поэмы "Войнаровский".

Третья книжка "Полярной звезды" вышла летом 1825 г. По идейной насыщенности она значительно превосходит две первые: оба издателя уже декабристы, активные участники Северного общества, руководители его левой фракции - республиканской.

"Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов" Бестужева, которым открывается "Полярная звезда", - это не только литературное, но в полном смысле слова политическое выступление. Снова выдвигается тезис: у нас нет литературы, т.е. такой литературы, которая удовлетворяла бы потребностям русской общественной жизни. Почему? Нет настоящего общественного возбуждения, и поскольку ум "не занят политикою", то он "кинулся в кумовство и пересуды... Я говорю не об одной словесности: все наши общества заражены тою же болезнею", - подчеркивает критик. Третье обозрение Бестужева не только утверждает зависимость литературы от общественной жизни - оно содержит могучий призыв к активной политической борьбе. "Мы начинаем чувствовать и мыслить - но ощупью. Жизнь необходимо требует движения, а развивающийся ум - дела", - заявляет Бестужев, намечая пути революционной деятельности для своих современников. Яркой художественной иллюстрацией этого тезиса статьи является отрывок из поэмы Рылеева "Наливайко" ("Исповедь Наливайки"), опубликованный в альманахе. Устами своего героя Рылеев прославляет революционный подвиг: борьба с угнетателями народа необходима, даже если в этой борьбе придется погибнуть.

На неизбежность революционного восстания в России Бестужев в своем третьем обозрении намекал неоднократно. Лишь в таком смысле, например, нужно понимать его слова: "Порох на воздухе дает только вспышки, но сжатый в железо, он рвется выстрелами и движет и рушит громады".

Обозревая русскую литературу за 1824 и начало 1825 г., Бестужев выше всего оценивает "Горе от ума" Грибоедова, определяя комедию как "феномен, какого не знали мы от времен "Недоросля". Несмотря на строгости цензуры, он сумел раскрыть перед читателями протестующий характер образа Чацкого как активного борца за высокие гражданские идеалы, у которого "душа в чувствованиях, ум и остроумие в речах". "Будущее оценит достойно сию комедию и поставит ее в число первых творений народных", - утверждал Бестужев. Рядом с "Горем от ума" Бестужев ставит рукописную поэму Пушкина "Цыганы" как истинно самобытное произведение, в котором "сверкают молнийные очерки вольной жизни и глубоких страстей". Напротив, отношение к незадолго до того вышедшей из печати первой главе "Евгения Онегина" у Бестужева, как и у многих декабристов, менее восторженное: он ценит в романе Пушкина только лирические отступления, исполненные высоких чувств и "благородных порывов", где "мечта уносит поэта из прозы описываемого общества". Бестужев в своем третьем обзоре ни слова не говорит о стихотворениях Жуковского, а упоминает только перевод "Орлеанской девы" Шиллера.

Большое внимание уделяет Бестужев современной русской журналистике и критике. Отметив заметное оживление в печати, Бестужев довольно строго отзывается о многих изданиях. Подчеркивая реакционное направление "Вестника Европы", он пишет, что этот журнал "толковал о старине и заржавленным циркулем измерял новое". Автор обозрения решительно выступает против "критической перебранки", характерной для многих журналов (и особенно для "Вестника Европы"). Он требует серьезной принципиальной критики, которая занималась бы разбором сущности произведения, а не мелочной полемикой, была бы "дельной и основательной", а "не корпела над запятыми".

Художественный материал "Полярной звезды" на 1825 г. отличался большой идейной выдержанностью. В третьей книжке альманаха нет ни одного поэтического произведения Жуковского. Не случайно Бестужев вслед за своим обозрением поместил отрывок из поэмы Пушкина "Цыганы" и первый отрывок из поэмы Рылеева "Наливайко" ("Смерть Чигиринского старосты"), в котором открыто оправдывалась беспощадная расправа с поработителями. Вершиной творчества Рылеева и лучшим образцом агитационной поэзии декабристов был второй отрывок из поэмы "Наливайко" - "Исповедь Наливайки". В нем не только прославлялся революционный подвиг защитников свободы, но прямо указывалось на скорое наступление в России революционных событий.

Как известно, разбойничья тема, как символ свободолюбия и независимости, часто разрабатывалась в поэтической практике декабристов. Показательно, что в третьей книжке "Полярной звезды" этой теме посвящены два произведения: "Братья-разбойники" Пушкина и "Разбойники" Н. Языкова.

В отделе прозы третьей книжки идеи свободолюбия ярче всего были выражены повестью самого Бестужева "Изменник" и очерком его брата Николая Бестужева "Гибралтар". В "Изменнике" лицемерному, коварному Владимиру Ситцкому, перебежавшему к полякам, противопоставляется его брат Михаил, храбро сражающийся за свободу родины и погибающий в этой борьбе. Очерк Н. Бестужева "Гибралтар" посвящен революционным событиям в Испании; в нем звучат нескрываемое сочувствие героической борьбе восставших и глубокая грусть, вызванная поражением революции.

Читатели высоко оценили идейные и художественные достоинства "Полярной звезды". Первая книжка альманаха вышла тиражом в 600 экземпляров и сразу же была раскуплена. Вторую книжку отпечатали тиражом в 1500 экземпляров, она разошлась в течение трех недель и принесла издателям неожиданный доход. Поэтому участникам третьей книжки Бестужев и Рылеев уже смогли дать денежное вознаграждение. В истории русской журналистики это был первый случай оплаты авторского труда.

После того как вышла третья книжка "Полярной звезды", Рылеев и Бестужев начали готовить четвертую. Но занятость делами Северного общества и службой не позволила им своевременно собрать альманах в полном объеме. Тогда они решили имеющийся материал напечатать небольшой книжкой под названием "Звездочка".

Однако "Звездочка" света не увидела: часть тиража, отпечатанная к 14 декабря 1825 г., после событий на Сенатской площади была передана в следственную комиссию вместе с другими бумагами Рылеева и Бестужева[12].

По образному выражению Герцена, "Полярная звезда" скрылась за тучами николаевского царствования"[13]. Продолжая традицию альманаха декабристов, Герцен в 1855 г. в Вольной русской типографии в Лондоне начал печатать свой альманах "Полярная звезда", на обложке которой было изображение барельефа с профилями пяти казненных декабристов. Это название Герцен выбрал, по его словам, затем, "чтоб показать непрерывность предания, преемственность труда, внутреннюю связь и кровное родство" с декабристами.

Весьма положительно о "Полярной звезде" Бестужева и Рылеева отзывался Белинский; он постоянно именовал ее "известным, знаменитым" альманахом (IX, 684; X, 283), указывал на исключительный успех у читателей (IV, 120).

Белинский, всегда очень высоко ценивший критическую деятельность А. Бестужева, особо выделял его обозрения русской литературы в "Полярной звезде". Рассматривая статьи Бестужева в "Сыне отечества" и "Полярной звезде", он заключал: "Да, Марлинский немного действовал как критик, но много сделал - его заслуги в этом отношении незабвенны" (IV, 35)[14]. Белинский видел в Бестужеве-критике активного борца за передовую литературу, человека смелого, принципиального, прямо высказывающего свои убеждения. Несмотря на то, что жанр годового обозрения русской литературы впервые появился в "Сыне отечества" (в 1815 г.), Белинский считал А. Бестужева истинным создателем этого жанра. "Литературные обозрения первый начал Марлинский. Его статьи в этом роде имели чрезвычайный успех в публике", - писал он в статье "Русская литература в 1842 году" (VI, 515) и вновь подтвердил свою мысль в статье "Взгляд на русскую литературу 1847 года" (X, 283). Традицию своих обозрений в "Отечественных записках" и "Современнике" Белинский вел от Бестужева, умевшего при анализе литературных явлений затрагивать важные общественно-политические вопросы. Напротив, узкобиблиографический, регистрационный характер обозрений Греча в "Сыне отечества" был неприемлем для Белинского.

"Полярная звезда" Бестужева и Рылеева явилась родоначальницей большого числа альманахов 1820-1830-х годов. По справедливому замечанию Белинского, "успех "Полярной звезды" произвел в нашей литературе альманашный период, продолжавшийся с лишком десять лет" (IV, 120).

Ближе всего к "Полярной звезде" по направлению стояли два альманаха: "Мнемозина", выходившая в Москве, и "Русская старина" - в Петербурге.

"Мнемозина" и "Русская старина"

"Мнемозина" была создана в 1824 г. как трехмесячный сборник, но последняя книжка ее запоздала и вышла уже в следующем году. Инициатива издания "Мнемозины" принадлежала К.В. Кюхельбекеру, который вначале намеревался выпускать ее самостоятельно, но потом, по совету друзей, привлек в качестве соиздателя В.Ф. Одоевского, имевшего большие литературные связи.

Кюхельбекер вступил в Северное общество незадолго до восстания, однако современники знали его свободомыслие по выступлениям в журналах. Было известно также, что, путешествуя по Европе в качестве секретаря вельможи А.Л. Нарышкина, Кюхельбекер читал в Париже лекции о русской литературе, знакомил слушателей с вольнолюбивыми произведениями современных авторов. Политическая заостренность этих лекций встревожила русского посла в Париже, и он выслал Кюхельбекера в Россию. Вернувшись в Петербург как опальный поэт, Кюхельбекер вскоре был отправлен на службу в канцелярию генерала Ермолова в Тифлис, где подружился с Грибоедовым. Осенью 1823 г. Грибоедов и Кюхельбекер приехали в Москву и вскоре начали вместе сотрудничать в "Мнемозине".

Одоевский в тайные общества не входил, но знал об их существовании и дружил со многими декабристами. Проявлявший большие симпатии к отвлеченному "любомудрию" и мистическому идеализму, писатель-романтик ("русский Гофман", как его называли), Одоевский в своих философских и фантастических повестях иногда критически изображал светское общество, что положительно оценивал Белинский (I, 274; IV, 344; VIII, 300).

"Мнемозина" только названием и периодичностью напоминала альманах[15]. В действительности же это был настоящий журнал и по составу и по характеру материалов. В "Мнемозине" имелись отделы: "Философия", "Военная история", "Изящная проза", "Стихотворения", "Путешествия", "Критика и антикритика", "Смесь". Не только современники ощущали это своеобразие "Мнемозины": Белинский, например, называл ее "журналом-альманахом" (VIII, 300) или просто "журналом" (II, 463).

Научным отделом заведовал Одоевский. Он писал статьи и очерки по вопросам философии - в духе философского идеализма Шеллинга, и по вопросам эстетики - в духе немецкого романтизма, а также сатирические статьи-фельетоны. Кюхельбекер стоял во главе художественного и критического отделов и был самым деятельным сотрудником "Мнемозины": в четырех книжках альманаха он напечатал более двадцати своих произведений в самых различных жанрах - стихотворения, письма о путешествии по Германии и Франции, повесть "Адо", поэмы "Святополк Окаянный" и "Смерть Байрона", отрывки из трагедии "Аргивяне", критические и полемические статьи и т.д.

Первая книжка Мнемозины" открывалась программным стихотворением Грибоедова "Давид"; в нем защищалась идея героического подвига, оправдывалась борьба с тираном. Пушкин дал в альманах три стихотворения: "Вечер", "Мой демон", "К морю". В "Вечере" он называет свободу своим кумиром, а в стихотворении "К морю" рисует образ свободолюбивого поэта Байрона. Печатались также стихи Вяземского, Баратынского, Раича и др., но ведущая роль в отделе поэзии, бесспорно, принадлежала Кюхельбекеру, Грибоедову и Пушкину.

В отделе "Философия" выделялись статьи Одоевского ("Афоризмы из различных писателей по части современного германского любомудрия", отрывок из "Словаря истории философии") и рассуждение профессора Московского университета М.Г. Павлова "О способах исследования природы", в котором доказывалось преимущество "умозрительного" метода перед "эмпирическим". Работа Павлова произвела сильное впечатление на современников; к ней обращались и в последующие десятилетия, ее хорошо знал Белинский (II, 463).

Но центральное место в "Мнемозине" по праву занимала статья Кюхельбекера "О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие", опубликованная во второй книжке альманаха. Это было боевое выступление, в котором защищались основные положения литературно-эстетической программы декабристов: борьба с подражанием, требование самобытной литературы, насыщенной высоким гражданским пафосом, острая критика элегического романтизма карамзинского толка, творчества Жуковского и поэтов его школы.

Кюхельбекер отмечает, что в течение последнего десятилетия наиболее широкое распространение в русской поэзии получил жанр элегии, где воспеваются чувства грусти, тоски, уныния. Время требует от поэзии мужественной силы, а ее нет в "мутны", ничего не определяющих, изнеженных, бесцветных произведениях".

Определяя современное состояние литературы, Кюхельбекер решительно заявляет: "У нас все мечта и призрак, все мнится и кажется и чудится, все только будто бы, как бы, нечто, что-то... чувств у нас уже давно нет: чувство уныния поглотило все прочие. Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости; до бесконечности жуем и пережевываем эту тоску и наперерыв щеголяем своим малодушием в периодических изданиях... Из слова же русского, богатого и мощного, силятся извлечь небольшой, благопристойный, приторный, искусственно тощий, приспособленный для немногих, язык,un petit jargon de coterie"[16]. Явно намекая на баллады и элегии Жуковского, Кюхельбекер писал: "Картины везде одни и те же: луна, которая, разумеется, уныла и бледна, скалы и дубравы, где их никогда не бывало, лес, за которым сто раз представляют заходящее солнце, вечерняя заря; изредка длинные тени и привидения, что-то невидимое, что-то неведомое: ... в особенности же туман: туманы над водами, туманы над бором, туманы над полями, туман в голове сочинителя".