Местное право национальных регионов Российской империи: истоки, место в политике и идеологии, юридическая природа (вторая половина XVII - начало XX вв.)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Местное право национальных регионов Российской империи: истоки, место в политике и идеологии, юридическая природа (вторая половина XVII - начало XX вв.)

Кодан Сергей Владимирович

Февралёв Сергей Александрович

1. Правовой партикуляризм в правовом развитии и зарождение местного права в России

Зарождение местного права у различных народов уходит своими истоками к зарождению государственности и правового регулирования. При переходе от родоплеменного социального устройства к государственной организации общественной жизни на основе племенных обычаев начинает формироваться и позитивное право, отличавшееся на различных этапах его развития правовым партикуляризмом [1]. Объединение государственных образований в добровольном порядке или путем экспансии влекло и необходимость учета уже сложившихся правовых регуляций и, соответственно, учета и согласования между собой общегосударственных и партикулярных, местных правовых систем.

Проблема возникновения, а затем соотношения права метрополии и присоединенных народов была характерной чертой правового развития еще Римской империи, в которой, подчеркивает Б.Н. Фрезе, при завоевании того или иного народа «коренное право … противодействовало проникновению римских институтов в широком размере. Этот факт показывает и доказывает осуществление культурного закона, по которому обычаи сильного народа противодействуют чужеземным влияниям. До известной степени у всякого народа сказывается реакция против воздействия чуждого духа. … В самом деле, известные правовые воззрения тех народностей, которые вошли в состав Римской империи, оказывали сопротивление римскому праву. Провинциальные права или продолжали свое существование рядом с римским правом, или несколько видоизменялись под влиянием права империи». Он же отмечает и основные тенденции взаимодействия общегосударственного и местного права: если по мере завоевания новых территорий римлянами действовал принцип: «Там, где нет специальных местных постановлений, получает действие имперское право», то по мере упрочения положения имперских властей на новых территориях в правление римского императора Каракаллы (211-217 гг. н.э.) «отношение провинциального права к римскому существенно изменилось. В то время как прежде … местное право и право империи действуют субсидиарно», то в более позднее время «наоборот, право империи составляет правило, и местное право вступает в действие только ему на помощь, субсидиарно» [2]. В более поздние века подобные процессы, связанные с формированием и определением соотношения между общегосударственным и местным правом, были характерны и для правового развития других европейских стран, особенно имевших имперскую форму организации государственной власти [3].

Зарождение местного права в России было связано с таким явлением в формировании и развитии государства и права, как правовой партикуляризм. Естественная обособленность отдельных племен влекла и их обособленность в управленческом и нормативно-регулятивном отношениях. Государственно-правовой партикуляризм проявляется как характерная черта уже в период формирования государственности и права на Руси и становится свойством, присущим древнерусскому государству и праву. Эту ситуацию отражала русская поговорка: «Что город - то норов, что деревня - то обычай». Именно поэтому формирующийся в сфере правового регулирования партикуляризм «свойственен был обычному праву славянских племен на Руси и обуславливался различием географических, климатических, общественных и экономических условий их жизни. Этот партикуляризм не остался без влияния и на последующее право: им объясняется различие в законодательных памятниках Новгорода, Пскова, Москвы и других русских земель XIII-XV столетий» [4].

В древнерусском праве уже по мере его формирования обозначилось деление правовых предписаний и соответственно права на общее и местное. Общее право складывается как продукт подчинения племен общей власти, а затем формирования государственной власти и государства, что влекло за собой подчинение одинаковым распоряжениям этой власти и зарождение общеобязательных юридических правил. На эту черту в формировании древнерусского права связанную с предпосылками деления его на общегосударственное и местное, обращает внимание Ф.И. Леонтович: «На русской почве возникает идея государства, полагается начало политическому объединению русского народа. В то же время развиваются новые явления в сфере права. Подчинение племен одной общей власти влекло за собою, как неизбежный результат, подчинение их одинаковым распоряжениям этой власти. Подле местных и племенных обычаев постепенно зарождается система общих юридических правил и установлений. Идея права, признанная дотоле только в общине, распространяется на все племена, подчинившиеся общей власти» [5].

В деятельности Древнерусского государства постепенно развивается и законодательное ее направление. Опираясь на обычаи и санкционируя их, «государство, - как указывает М.Ф. Владимирский-Буданов, - постепенно овладевает своею будущею функцией творчества и защиты права» [6]. Зримо проявляются и потребность в едином правовом регулировании, стремление к упорядочению и объединению разноплановых источников права в единый законодательный акт, зарождается потребность в систематизации законодательства. Первым в истории русского права его источником права общегосударственного характера стала «Русская Правда». Она отразила формирование древнерусского права в XI-XII вв. и объединила положения правовых обычаев, судебной практики, договоров Руси с Византией (911, 944, 971 гг.), церковных уставов, а также, по мере появления, и накопившееся княжеское законодательство. Развитие «Русской Правды» как источника права показательно с точки зрения развития своеобразного «ядра» древнерусского права как общегосударственного, общего для всей территории государства. Начала «Русской Правды» уходили к первому упоминаемому в русской истории акту систематизации права под названием «Древнейшая Правда» («Правда Роськая»). Затем последовала Правда Ярослава Мудрого (1019-1054 гг.), далее - Правда Ярославичей - сыновей Ярослава Мудрого (около 1072 г.). Указанные акты составили Краткую редакцию Русской Правды. В 20-30-е гг. XII в. создается вторая редакция «Русской Правды» - Пространная Правда , объединившая текст «Краткой Правды» с нормами княжеского законодательства Святополка Изяславича (в 1093-1113 гг. - Великого князя Киевского) и также Устава Владимира Мономаха (1113 г.). В XV в. в Московском государстве сложилась последняя редакция этого памятника - Сокращенная Правда. Д.Я. Самоквасов на основе анализа содержания и сферы действия «Русской Правды» обращает внимание на ее роль как источника общего для всего Древнерусского государства права и сосредотачивает внимание на ее «официальном значении … в древней Руси как свода исключительно уставов и княжеских судебных решений, получивших силу общего закона для всей Руси» [7].Одновременно формируется и «взгляд, как считает П.И. Числов, что у каждого народа существует свое национальное право» и «что это право составляет прирожденное достояние, приобретенное от предков, за которое надо держаться и сохранять как старину» [8].

В древнерусском праве тем самым уже образовывалось своеобразное его ядро - общегосударственный источник права, каковым и выступала «Русская Правда». «Русская Правда», создавая общегосударственную основу правового регулирования, влияла, вошла в состав или послужила одним из источников более поздних актов систематизированного характера на уровне отдельных источников права местного характера: Псковской судной грамоты, Двинской уставной грамоты и др. правовых актов [9].

Местная локализация источников права была связана с вступлением Руси в период феодальной раздробленности в XII - начале XIII вв., когда Древнерусское государство разделилось на ряд отдельных самостоятельных княжеств и земель. Государственная раздробленность повлекла как территориальное обособление - зарождение областной «автономии», так и обособление и создание новых местных источников права. Наиболее четко характерные черты формирования местного права дает Ф.И. Леонтович, который указывает, что в период образования новых княжеств происходит «сильное развитие областной автономии… На севере России развивается система народоправств (Новгород, Псков), на северо-востоке - система княжеских вотчин. Там на первом плане стоит община, здесь - князья. Иной порядок замечаем в юго-западной (литовской) России: в общественной жизни выдвигаются на первый план сословные начала - идея государства уступает в силе интересам господствующих сословий (боярщины, позднейшей шляхты). Соответственные явления замечаем и в законодательстве. В каждой области являются свои местные законы в форме разного рода грамот (привилеев литовско-русских) - уставных, судных, жалованных и пр. Местные законы видоизменяют положения Русской Правды (больше на востоке, меньше на западе), или, лучше сказать, Правда получает ближайшее применение к условиям местной жизни различных частей Руси. Система местных, партикулярных законов - существенная черта русского законодательства XIII-XV столетий. В особенности резко обозначилось различие между законодательством северных общин (Новгорода и Пскова), северо-восточных княжеств и федерации литовско-русских земель (Великого княжества Литовского). Каждая из этих трех главных систем современного русского законодательства, в свою очередь, проникалась началами партикулярными: на севере новгородское, вечевое законодательство разнилось от псковского, хотя основа их была одинакова. Точно так же законодательство северо-восточной Руси, развиваясь по отдельным областям, представляло местные особенности и оттенки (правда или законы московские, земель онежской, двинской, белозерской и пр.). Законодательство литовско-русское развило еще больше партикулярные начала: подле сословных систем «права» (духовного, шляхетского, мещанского или магдебургского и купнаго), развились местные системы права польского (в подшляхетских землях), витебского, волынского, киевского и пр. Каждая из этих систем правa имела свои особенности, отличалась различным внутренним характером и направлением» [10].

Местное право в период княжеской раздробленности было результатом законотворчества отдельных государственных образований и приобретало различные формы выражения партикулярного права. Соответственно возникали и проблемы его локализации в рамках отдельных княжеств, а также согласования источников права и сложившихся механизмов правового регулирования между отдельными образованиями при слиянии княжеств, добровольном присоединении или завоевании новых территорий. В контексте формирования местного права интерес представляют локальные источники права - грамоты как форма оформления различного рода правовых предписаний, к которым относились судные грамоты, государственные уставные грамоты, жалованные грамоты, а также междукняжеские договоры и договоры между народом и князем.

Судные грамоты Новгорода и Пскова наиболее ярко отражали формирование местных источников права. Такое законодательство принимало вече в форме вечевых грамот (жалованные, отказные и др.). Отдельные акты вечевого законодательства объединялись, подобно «Русской Правде», в официальные акты обобщающего характера, из которых до нас дошли Новгородская (в редакции 1471 г.) и Псковская (1462-1476 гг.) судные грамоты. Они включали отдельные статьи «Русской Правды» и положения новгородского и псковского обычного и местного права (отдельные постановления вече, совета бояр, княжеские грамоты и др.). Новгородская судная грамота содержала положения о судоустройстве и порядке судопроизводства. Псковская грамота: положения о судоустройстве - видах суда и о судопроизводстве - о порядке суда, судебных доказательствах и судебных пошлинах, а также нормы уголовного и гражданского права [11].

Государственные уставные грамоты с точки зрения формирования местного законодательства были характерны для определения системы взаимоотношений князя с населением отдельных, как правило, вновь приобретенных территорий. Как отмечает Н.П. Загоскин: «Государственными уставными грамотами следует считать издаваемые государственной властью грамоты, содержащие в себе более или менее всестороннюю регламентацию различных ветвей местного управления, правительственного или земского». В их числе он выделял две группы - «уставные грамоты, определяющие порядок местного правительственного управления» и «уставные грамоты, определяющие порядок местного земского самоуправления» [12]. Позднее по этому поводу П.И. Числов подчеркнул, что «под уставной грамотой разумеется в то время учредительный акт, определяющей местное управление той или иной области» [13]. Уставные грамоты показывают, как указывает А.Д. Градовский, что «князья старались определить отношения правительственных лиц к народу уставными грамотами», а последние «имеют главной своей целью ограничить произвол областных начальств относительно местного народонаселения» [14]. Этими актами была заложена традиция определения основ особенностей правового положения населения отдельных территорий в составе Русского государства.

Издание уставных грамот представляет наибольший интерес с точки зрения определения содержания публично-правовых отношений в условиях формирующегося развития государственности и права на Руси в период раздробленности. Устойчивость княжеской власти в новых провинциях могло поддерживать только сохранение местных правовых установлений и полномочий земского самоуправления, а также четкое определение пределов взаимоотношений с представителями княжеской власти на местах. При этом, как обращает внимание М.В. Владимирский-Буданов, «уставная грамота не есть привилегия: в ней содержатся не исключения из общих норм, а местное применение их; это есть закон местный » [15]. До нас дошло 15 уставных грамот. В связи с чем Н.А. Максимейко указывает, что «лучшим свидетельством местного разнообразия в древнерусском праве являются уставные грамоты Литовского и Московского государств, которые выдавались правительством отдельным землям. Из них видно, что каждая земля имела свое особое право» [16], т.е. свои партикулярные правовые установления. Уставные грамоты регулировали публично-правовые отношения и определяли организацию наместнического управления, суда, правила предоставления содержания княжеской администрации (корм) и доходов с разрешенных дел (пошлин) и другие вопросы местного управления [17]. Из числа источников местного права наибольшей полнотой своего содержания выделяются Двинская (1397 г.) и Белозерская (1488 г.) уставные грамоты.

Двинская уставная грамота была дана Двинской земле Московским великим князем Василием Дмитриевичем в 1397 г. в связи с мирным приобретением Заволочья Москвой в XIV в. Будучи недовольными подчинением Новгороду и действиями его правительства, двиняне добровольно приняли московского наместника. Давая грамоту Двинской земле, московский князь считал ее положения в качестве единственного правового акта, определявшего отношение московского наместника к двинянам: «Коли кого пожалую своих бояр, пошлю наместником к ним в Двинскую землю, или кого пожалую наместничеством из двинских бояр, то мои наместники ходят по сей по моей грамоте великого князя». Одновременно подчеркивалась и ответственность за нарушение грамоты как двинянами, так и пришлыми людьми: «А через ее мою грамоту кто их чем изобидит, или кто не будет ходить по сей грамоте, быть тому от меня, от великого князя, казнь». В грамоте содержались: положения уголовно-правового характера - определяется отношение к убийству, обидам словом и делом, драке на пиру, порче межей и татьбе, неумышленному убийству хозяином холопа или рабы; положения о судоустройстве и судопроизводстве определяли подсудность, пошлину за рассмотрение дел, вызов в суд и последствия неявки в него; ряд положений определяли пошлины по торговле и торговый тархан на беспошлинную торговлю двинских купцов в Московском княжестве. В грамоте, указывает П. Мрочек-Дроздовский, «находится все то, в чем и чем местное право Двинской земли отличалось от общерусской Правды» [18].

Уставные грамоты в Великом княжестве Литовском, Русском, Жемойтском также достаточно широко использовались в определении системы взаимоотношений с народами и землями, вошедшими в его состав. Княжество возникло на рубеже XII-XIII вв. и включило в XIII в. часть Галицко-Волынских, Черниговские, Смоленские, Полоцкие и некоторые другие древнерусские земли. Территориальные границы княжества сложились во второй половине XIV в. (с севера на юг оно простиралось от Балтийского до Черного морей, а с запада на восток - от Брестчины до Смоленщины). Литовские племена (жмудь, литва, латгалы, зимогола и др.) были родственны восточным славянам, а само княжество по составу населения было преимущественно славянским. Русский язык в его западном варианте («русская мова») и православная вера во многом определяли социокультурную среду княжества, а его право сформировалось под влиянием «Русской Правды». При этом, как определялось в договоре между Польским королевством и Великим княжеством Литовским, поляки должны судиться по польскому, а русины (т.е. жители Литвы и Руси) по русскому праву. Уставные грамоты в Великом княжестве Литовском, как и в Московском княжестве, выполняли ту же функцию и содержали подобные положения: «Туда включено преимущественно все то, что всего чаще могло подвергнуться нарушению, посягательству со стороны общественной власти в лице князя литовского и его местных органов, - указывает М.Н. Ясинский. - То же, что не выходило из тесного круга частных, гражданских отношений, что не соприкасалось непосредственно с интересами государства, то вовсе не нуждалось в каком-либо специальном охранении или подтверждении, но вполне представлялось регламентации путем господствующего обычая», а сами «грамоты не имеют претензии обнять все правовые нормы, бывшие в юридическом обороте, но представляют местному действующему обычному праву пополнить все недостающее в них». Не менее интересна с точки зрения процессов зарождения местного права и констатация М.Н. Ясинского, что «собирая в одно целое [19].

Междукняжеские договоры также закладывали основы механизмов сохранения партикулярных правовых предписаний и согласования действия права на различных территориях. Известны более 66 договоров, заключенных в XIV-XVI вв. Они представляли мирные трактаты и назывались крестными, целовальными мирными и любовными грамотами. В них определялись взаимные отношения между князьями для прекращения или для предупреждения взаимных войн, устанавливались территориальные границы владений, порядок рассмотрения споров между князем и подданными, права и обязанности подданного одного князя на территории другого, условия ликвидации последствий предшествующего договору военного столкновения, условия возвращения занятых областей и пленных, возмещения убытков и др. В рассматриваемый период складывались и договоры между народом и князем, которыеустанавливали права князя в отношении населения на определенной (присоединившейся или завоеванной) территории как правителя, судьи, а также его финансовые права. Известны 25 таких договоров, первый из которых относится к 1264-1265 гг., а последний к 1471 г. Для XIII столетия были характерны «договоры князей с волостями», которые, как указывает В.М. Грибовский, «могут быть по содержанию своему охарактеризованы тем, что в них по преимуществу определяются условия призвания князя и его права и обязанности как высшего судьи, гражданского правителя и военачальника» [20].

Рассматривая процессы территориальной локализации права, необходимо учитывать связь формирующегося местного и уже сложившегося обычного права. «В старой розни обычного права славян, - указывает Ф.И. Леонтович, - нужно искать корни партикулярного направления русского права в течение всего княжеского периода (т.е. до начала XVII века): система местных законов Москвы, Пскова, Новгорода и других русских земель и волостей XIII-XV столетий несомненно берет свое начало в исконном партикуляризме обычного права славян, в старой розни обычаев…» [21]. Не менее важным является и то, что на данном этапе формирования и развития древнерусского права правовой партикуляризм отражал и складывающиеся в обществе представления о праве, правовой консерватизм отдельных народов. Как подчеркивает П.И. Числов: «Взгляд, что у каждого народа существует свое национальное право, приводит к убеждению, что это право составляет прирожденное достояние, приобретенное от предков, за которое надо держаться и сохранять как старину» [22]. Но в указанный период, в условиях зарождения национальных правовых систем, еще не было четко выраженных их особенностей. Формирование русского права, как и восточноевропейского, определялось общими факторами их развития, поскольку, как справедливо обращает внимание А.Н. Филиппов, «все народы, на известных одинаковых ступенях их культуры, имеют сходственные юридические нормы и учреждения, соответствующие общим условиям их религиозной, экономической и политической жизни» [23].

Формирование Московского государства как централизованного политико-правового образования подводит итоги периода раздробленности русских княжеств и «эпохи, когда у нас на первом плане, - как отмечал Ф.И. Леонтович, - стояла дробная система … местных, партикулярных законов (XIV-го и XV-го столетий)» [24]. В правления Ивана III и Василия III за счет присоединения Новгородской республики (1478 г.), Тверского великого княжества (1485 г.), Псковской республики (1510 г.) и Рязанского великого княжества (1521 г.) в целом завершился процесс расширения Московского великого княжества. В это время начинается и движение в сторону создания общерусского законодательства, но «право в московский период развивается медленно, и, так сказать, с бульшим уважением к старине, с сохранением бульшей с ней связи; кроме того, Москва не сразу делается российской законодательницею: Московский князь лишь в конце XIV века является законодателем и вне Москвы, но и здесь он более помогает и своим авторитетом утверждает местные законодательства; только в конце XV века эта всероссийская законодательная роль московского князя окончательно установилась, и Судебник, впервые изданный великим князем Иоанном III в 1497 году, есть уже акт всероссийского законодательства, хотя и его действие, по воле законодавца, ограничивается главным образом теми пунктами Московского государства, где не существовало в то время своих местных уложений или грамот», - указывает П.М. Мрочек-Дроздовский [25]. Последовавшее затем издание Судебника 1550 г. и его дополнения указными книгами приказов (почти 450 указов) продолжило стремление власти к унификации правового регулирования и преодолению партикулярных различий в русском праве. При этом на формирование общерусского законодательства влияние оказывает «практическая рецепция чужого права»: приказные служители сами создавали «субсидиарные источники права из постановлений Литовского статута», для чего из него «делались выписки … дьяками, переводились (весьма неискусно) на московское наречие, расчленялись на статьи, приписывались в Указные книги… и, несомненно, применялись на практике», - обращает внимание на привлечение источников права Великого княжества Литовского для развития русского общегосударственного права М.Ф. Владимирский-Буданов [26].

Процесс создания общерусского права завершило создание Соборного уложения 1649 г., которое стало, как отмечает Н.П. Загоскин, «рубежом, отграничивающим древнее и новое законодательство» и «краеугольным камнем в основе русского законодательства» [27]. Оно опиралось на прежние правовые акты - Судебники 1497 и 1550 гг., «Кормчую книгу», «Стоглав», царские указы и судебные приговоры, испытало влияние в качестве «кодификационного пособия» и выстраивания системы законодательных предписаний Литовского Статута. Одновременно Соборное уложение выступала в качестве акта, как указывает Л.А Кассо, «обнимающего правоотношения всех подданных в России» [28]. Соборное уложение в условиях оформления Московского государства как централизованного стало и основным источником его права, первым кодексом в истории российского законодательства. Именно издание Соборного уложения как главного источника общерусского права означало завершение централизации правовых предписаний и преодоление партикуляризма источников русского права. Упорядочение законодательства и создание соборного уложения 1649 г. создавало и основу для проведения дифференциации права на общегосударственное и местное в условиях начавшегося формирования Российского государства как империи во второй половине XVII в. Общегосударственное право распространялось впоследствии на население внутренних губерний, а местное - на жителей новых территорий, включаемых в состав России.

Итак, формирование и развитие русского права в X - первой половине XVII вв. отразило тенденции выделения в нем в качестве локализованных территориально систем местного права, а затем его централизации. До XII в. это обуславливал партикуляризм обычного права, основывающийся на обычаях отдельных славянских племен. С раздроблением Древнерусского государства в XII-XV вв. и локализацией законодательства в отдельных княжествах начинает складываться местное публичное и частное право, которое действовало в отношении отдельных групп населения на определенных территориях. И хотя местное право отдельных княжеств имело общую социально-правовую природу и в своей основе опиралось на общегосударственный правовой акт - «Русскую Правду», оно начинает преимущественно регулировать публично-правовую сферу отношений в части определения системы взаимоотношений князей с присоединенными или завоеванными территориями и лишь незначительно затрагивает сферу частного права. В этом отношении показательны Судные грамоты Новгорода и Пскова, а также уставные грамоты для отдельных территорий, а также в условиях развития гражданско-правовых отношений местное право получает все большее развитие и более начинает отражать местную специфику. В XVI - первой половине XVII вв. в условиях образования Московского государства как централизованного проходит и централизация источников права. Издание Соборного уложения 1649 г. определило его в качестве источника общерусского права, а затем и общегосударственного права, что позволило по мере расширения территории Русского государства выделять в структуре российского права его региональный уровень - местное право.

2. Местное право в строительстве Российской империи в политике и идеологии российской верховной власти

Развитие Российского государства со второй половины XVII столетия пошло в русле развития имперской формы организации верховной государственной власти и ее политико-правового пространства, которые выступали важнейшими факторами, детерминирующими характер политики в отношении присоединяемых национальных регионов. В результате включения новых народов в состав российских подданных и территориального расширения государства сложилась сложная форма социально-территориального устройства социума и государства - Российская империя. Поэтому особое место в политике, идеологии и практике деятельности российской верховной государственной власти и в государственно-правовом развитии России начинает занимать отношение к местным системам государственного управления и партикулярного права, которые отразили опыт собственного государственно-правового развития народов, вошедших в состав Российской империи.

Местное право в строительстве Российской империи и политике российской верховной власти в национальных регионах становится одной из главных политико-юридических проблем уже во второй половине XVII столетия. Вопрос об отношении российской власти к местному праву народов новых территорий возник в связи с тем, что «Русское государство, - как подчеркивает Р.Ф. Туровский, - постепенно стало превращаться в империю с XVI в., особенно явственным имперский его характер был в классический имперский период XVIII-XIX вв.» [29]. Этот процесс необходимо рассматривать в контексте внешнеполитического курса Российского государства, которое стремилось обеспечить свою геополитическую устойчивость и внешнюю безопасность, прежде всего, на западных границах от Балтийского до Черного морей. Российская власть преследовала, как указывает Б.Н. Миронов, «в первую очередь геополитические соображения: обеспечить прочные границы, обрести незамерзающие порты, воспрепятствовать захвату пограничных территорий соперниками или включить их в сферу своего влияния. Правящая элита рассматривала Россию законной наследницей и преемницей Киевской Руси и Золотой Орды и стремилась "собрать русские земли", которые в XI-XII вв. входили в состав Киевской Руси, а в XIII-XVI вв. - в состав Золотой Орды, под скипетр русского царя» [30]. Вектор внешнеполитических интересов России определился во второй половине XVII - XVIII вв. и был направлен на укрепление ее позиций в Европе, был связан с ее территориальным расширением за границы Московского государства и формированием Российской империи в результате многочисленных войн и конфликтов. В отличие от колониальной политики западноевропейских государств, как подчеркивает Н.М. Коркунов, «присоединение русских окраин не было делом экономического расчета. Россия постепенно овладела своими окраинами и на западе, и на востоке в силу чисто политических побуждений, как необходимым условием обеспечения своего могущества и независимости» [31].

Расширение социально-территориального пространства действия российской верховной власти имело конкретные статистические параметры. На протяжении второй половины XVII - начала XX вв. территория Российского государства увеличилась с 14,1 до 21,8 млн. кв. км - в 1,55 раза, а численность его населения - в 25,4 раза, с 7 до 178 млн. человек. В результате, как указывает П.Н. Даневский, сложилась «обширная русская держава, заключающая в себе более шестой части твердой земли нашей планеты и шестнадцатую часть ее обитателей, представляет государственный союз народов, различных по племени, языку, вере, степени просвещения, нравам, обычаям и законам, которыми они руководствуются в своих гражданских отношениях и действиях» [32].

В этих условиях менялось и соотношение населения центральной части России (в границах середины XVII в.) и присоединенных территорий: если в конце 1670-х гг. 14,3% (1,6 млн. из 11,2 млн.) составляли жители новых земель, то в конце XVIII в. население национальных регионов составляло 36,4% (13,6 млн. из 37,4 млн.), а в начале XX в. - 59,1% (105, 4 млн. из 178,4 млн. человек). Соответственно изменялся и этнический состав населения Российской империи: в XVIII, XIX и XX вв. в процентном отношении русские составляли: 70,7% - 48,9% - 44,6%. На долю других почти 200 народов соответственно приходилось 29,3% - 51,1% - 55,4%, в т.ч. украинцы: 12,9% - 19,8% - 18,1%; белорусы: 2,4% - 8,3% - 4,0% и др. [33]. При этом «включение в состав Российской империи территорий с иноязычным населением, - подчеркивает историк В.С. Дякин, - каждый раз ставило перед властью проблему его интеграции в общую правовую и административную систему» [34].

В состав Российского государства во второй половине XVII - XVIII вв. вошли Украина (Малороссия), Белоруссия и Литва (Западные губернии), Прибалтика (Остзейские губернии), финские земли (Старая Финляндия). Одновременно Российское государство укрепляло позиции и на восточных рубежах, продвинувшись в Сибирь и даже в Северную Америку - на Аляску. Первая половина XIX в. стала периодом завершения строительства Российской империи - на рубеже XVIII и XIX вв. в состав Российского государства вошли Грузия (1801 г.), Великое княжество Финляндское (1808-1809 гг.), Бессарабия (1812 г.) и Царство Польское (1815 г.). По этому поводу Н.М. Коркунов отмечал, что «условия географического положения и исторических судеб русского государства привели к тому, что мы (жители внутренних губерний России. - Авт. ) … со всех сторон окружены, как кольцом, окраинами, резко отличающимися своей культурой, племенным составом, религией, историческим прошлым от коренных русских областей» [35].

Именно эти новые социальные и территориальные пространства с ярко выраженными особенностями каждого из национальных регионов выступило важнейшим фактором, определившим политическую необходимость и целесообразность учета их особенностей для российской верховной власти во внутренней политике. В связи с этим М.М. Михайлов подчеркивал, что «если … государство сложилось через соединение различных народов, из коих каждый имеет свою особую историю, то в развитии этих народов мы усматриваем различие, и отсюда является необходимость в местных законах» [36]. И поэтому своеобразным «политическим оселком» для российского царя, а затем императора, было выражение его отношения к религии, обычаям и нравам новых народов и, конечно же, к сложившимся у них механизмам управления и правового регулирования - местным системам права, отличавшимся как по источникам, так и по уровню развития. Это же проявилось и в формировании этнополитического вектора в юридической политике Российского государства - его управленческой и регулятивной деятельности.

Политическая целесообразность в сохранении местных управленческих институтов и правовых систем для российской верховной власти была очевидна, и ее необходимо рассматривать в контексте усилий, направленных на укрепление или расширение присутствия и устойчивости российской администрации в новом социальном и территориальном пространстве. Политические соображения при территориальной экспансии любого европейского государства, как и российского, формировали для их правителей главное правило, которое в XVIII в. Ш.-Л. Монтескьё сформулировал в книге «Дух законов»: необходимо, «чтобы в завоеванной стране все оставалось в прежнем положении: те же суды, те же законы, те же обычаи, те же привилегии; ничего не должно быть изменено, кроме армии и имени государя» [37].

Верховная власть прекрасно понимала, что, достигнув расположения к себе местных элит и, по возможности, большинства населения, обеспечив легитимацию русской власти среди населения, она сможет обеспечить внутриполитическую стабильность в национальном регионе и геополитическую устойчивость Российского государства во взаимоотношениях с соседними странами. Но при этом следует учитывать и то, что народы национальных регионов вошли в состав российских подданных по своей просьбе или в результате завоевания Россией новых территорий, и решение вопросов о государственно-правовом положении регионов и населения в составе Российской империи было прерогативой российского императора. Признание действия местного права в каждом национальном регионе следовало, как отмечает Э.Н. Берендтс, «в силу свободного решения русского монарха, который, имея силу и власть завоевателя, мог по своему усмотрению определять порядок управления и законодательства в новозавоеванном крае» - и он действовал «не по предписанию положительного права, а по соображениям справедливости и политической целесообразности» [38].

При этом российская верховная власть учитывала и комплекс обстоятельств, «которые до крайности затрудняют распространение на всю государственную территорию одних и тех же гражданских правовых норм. Это - причины культурные, строй и склад быта семейного и экономического, особенно когда они нашли выражение в законодательстве, в существенных частях, более совершенном, чем то, которое действует в коренной части государства», - указывает Н.М. Рейнке [39]. При этом местное право рассматривалось в правительственной политике как объект ее политико-юридического воздействия. Процессы влияния на развитие правового регулирования в национальных регионах занимали важное место в юридической политике Российского государства - в ее рамках происходило согласование и унификация общеимперского законодательства с сохранением юридической силы в том или ином объеме местных национальных узаконений и традиционных регуляций в регионах, отражающих этническую специфику присоединенных к империи территорий, с корректировкой имперским центром за счет признания местных узаконений в качестве приоритетных в пределах отдельного, включенного в состав империи, национального региона или санкционирования обычаев и перевода их на уровень обычного права.

В политике российской верховной власти по отношению к населению национальных регионов особое значение приобретала идеологическая составляющая, в реализации которой правовые акты российских императоров имели важное значение как средство определения позиции главы Российского государства и ее трансляции в общество. В различного рода узаконениях российская верховная власть не только подчеркивала сохранение прежнего правового статуса для новых российских подданных, но и проводила идею единства и общего Отечества с русским царем во главе, пропагандировала патримониальный характер власти. Г.А. Абов по этому поводу отмечал: «Сознавая, что широко раскинувшаяся империя должна иметь одну душу, общий движущий нерв и плотно спаянные составные части, в бозе почивающий царь стремился к тому, чтобы все подданные признавали империю общим отечеством, считали себя гражданами великой России, видели в верховном ее вожде и руководителе своего общего любящего отца» [40].

В правовых актах носители российской верховной государственной власти - цари, а затем императоры - декларировали свое намерение обеспечивать прежние и даровать новые права и привилегии новым российским подданным, защищать их и сохранять сложившуюся систему управления и права. Решению указанных задач способствовали и обращенные к населению присоединяемых территорий манифесты о сохранении прежнего правового статуса населения присоединяемых территорий, и конкретные «жалованные правовые акты», которые издавала российская верховная власть и в которых она определяла общую идеологию и принципы правового регулирования в национальных регионах. Эта тенденция определяется еще в Московском государстве, когда царь Алексей Михайлович 8 января 1654 г. Б. Хмельницкому на прошение стать подданными русского царя ответил согласием, указал на сохранение прежнего правового положения власти и статуса населения [41] и 27 марта 1654 г. выдал Жалованную грамоту гетману Б. Хмельницкому и Запорожскому войску «на принятие их в российское подданство» и «с подтверждением прав и вольностей, дарованных им от королей польских и князей литовских» [42]. В том же году русским царем была дана и Жалованная грамота г. Киеву в подтверждение «прежних прав его и вольностей» [43].

Принципиальные положения относительно сохранения местного права были определены Петром I во время Русско-шведской (Северная) войны 1700-1721 гг. при завоевании Прибалтики, которым были изданы ряд правовых актов «в подтверждение древних их привилегий, прав и статутов». Положение Лифляндского княжества определили получившие утверждение российского царя составили: Договорные статьи, предложенные депутатами при сдаче Риги и «вступлении в российское подданство» 1 июля 1710 г. [44], Акт о капитуляции г. Риги от 4 июля 1710 г. [45](рассмотрены царем 30 сентября 1710 г.[46]), Аккордные пункты - положения, согласованные представителями сословий с российской верховной властью, «о предоставлении жителям сего княжества прежних прав, привилегий и преимуществ» от 4 июля 1710 г. [47] (рассмотрены царем 12 октября 1710 г.[48]), которые получили детализацию в Жалованных грамотах от 30 сентября 1710 г. дворянству княжества [49] и г. Рига [50]. В рамках данного подхода определялось и правовое положение населения завоеванного Эстляндского герцогства, сохранение местного право для которого определили 29 сентября 1710 г. Акт капитуляции г. Ревеля [51], Договор «о вступлении оного города в российское подданство на условиях, допущенных с российской стороны» [52] и Договорные пункты «между шляхетством и земством» и генерал-поручиком русской армии Р.Х. Бауером «О предоставлении жителям сего герцогства прежних привилегий и преимуществ, как по части их вероисповедания, так и по другим их правам» [53]. Их положения детализировали Жалованные грамоты - шляхетству и земству «В подтверждение древних их привилегий, прав и статутов» от 1 марта 1712 г. [54] и г. Ревелю «В подтверждение всех древних оного города привилегий, прав, судов, законных постановлений и обычаев» от 13 марта 1712 г. [55]. Состоявшиеся решения закрепил Ништатский мирный договор со Швецией от 30 августа (11 сентября) 1721 г. - «Царское величество обещает, … что все жители провинций лифляндские и эстляндские, также и острова Эзеля, шляхетские и нешляхетские, и в тех провинциях обитающиеся города, магистраты цехи и цунфты при них под свейским правлением имевшие привилегии в обыкновениях, правах и справедливостях, постоянно и непоколебимо содержаны и защищены будут» [56]. По итогам войны со Швецией 1741-1743 гг. Абоский мирный договор от 7 (19) августа 1743 г. подтвердил принадлежность России завоеванных остзейских земель и сохранение местного права для их населения [57]. Данный подход сохранила и императрица Екатерина II, которая в 1795 г. при присоединении Курляндского и Семигальского княжеств и Пильтенского округа объявила и гарантировала, что всем жителям «права, преимущества и собственность, законно каждому принадлежащая, в целости соблюдены будут» [58].

В русле этих сложившихся подходов действовал и император Александр I. Он 15 марта 1809 г. в манифесте «Об учреждении прав Великого княжества Финляндии» объявил, что, «вступив в обладание Великого Княжества Финляндии, признали мы за благо сим вновь утвердить и удостоверить религию, коренные законы, права и преимущества, коими каждое состояние сего княжества в особенности и все подданные оное населяющие от мала до велика по конституциям их доселе пользовались, обещая хранить оные в ненарушимости и непреложной их силе и действии» [59]. Эти же принципы Александр I провозгласил и в отношении населения присоединенной в 1812 г. Бессарабии: «Жителям Бессарабской области предоставляются их законы» [60]. Он также, объявляя манифестом от 9 мая 1815 г. «о присоединении к империи Российской части герцогства Варшавского под наименованием Царства Польского», торжественно обещал «устроить участь сего края, основав внутреннее управление оного на особенных правилах, свойственных наречию, обычаям жителей, и к местному их положению примененных» [61]. Каждый император, вступая на престол, своими торжественными правовыми актами - манифестами неизменно подтверждал сохранение действия местного права для населения отдельных национальных регионов и проводил мысль о преемственности политического курса в данном направлении.

Идеологический контекст правовых актов российской верховной власти, обращенных к населению присоединяемых территорий, характерен и для легитимации ее намерений для «блага новых российских подданных». Так, например, императрица Елизавета Петровна использовала стремление населения финских территорий Шведского королевства к независимости и во время Русско-шведской войны 1741-1743 г. манифестом от 18 марта 1742 г. (на немецком, шведском и финском языках) заявляла, что если «Княжество Финляндское … пожелает освободиться от владычества Швеции», то будет иметь собственные законы и свой образ правления» [62].

Высшие должностные лица, назначенные верховной властью в национальные регионы, должны были становиться проводниками политики российских монархов среди местного населения. Императрица Екатерина II, например, в указе от 2 мая 1795 г. Курляндскому генерал-губернатору предписала: «Обращаясь с обитателями вверенной вам губернии Курляндской, не упустите при всяком удобном случае внушать им, что мы покой и благоденствие верных наших подданных поставляем верховным для себя удовольствием, и что потому могут они удостоверены, что не токмо они свои права, выгоды и собственность, каждому законно принадлежащую, сохраняют, но и участвовать будут как вообще в тех преимуществах, которые в империи нашей прочим ее жителям присвоены, так и в тех милостях, каковыми обвыкли мы каждого из наших подданных награждать по мере усердия его службы» [63]. В последствии император Александр I после включения в состав России Бессарабии в 1812 г. назначенному гражданскому губернатору в инструкции, определяя его главную задачу, предписывал делать «все, что только способно поразить взоры и воображение подданных сей области, должно приведено быть в действие, чтобы поселить в них любовь к отечеству и к его правлению» [64].

Политическая целесообразность, таким образом, определяла необходимость для российской верховной власти бережно относиться к сохранению местных управленческих структур и правовых систем в национальных регионах. Стремление получить расположение коренных народов вновь приобретаемых земель и сохранить в них политическую стабильность должно было способствовать решению главной задачи - обеспечение геополитической устойчивости Российского государства в целом. На решение этих же вопросов было направлено и содержание правовых актов, обращенных к населению новых территорий.

Вопросы обеспечения государственно-правового единства Российской империи и сосуществования общегосударственного и местного права в политике российской верховной власти на протяжении второй половины XVII - начале XX вв. постоянно находятся в центре ее внимания. Это требовало решения двуединой задачи: с одной стороны, сохранить самодержавную власть на всем социальном и территориальном пространстве Российской империи, а с другой - учесть в поддержании «вертикали самодержавной власти» социальные интересы и культурные особенности населения национальных регионов и уровень их государственно-правового развития. В определении отношения российской верховной власти к местным системам управления и права в национальных регионах действовал главный принцип организации государственной власти - полной подвластности их населения российскому царю. Его определил Петр I в Воинском уставе 1716 г.: «Его величество … силу и власть имеет свои государства и земли … по своей воле и благонамерению управлять» [65]. Анна Иоанновна в манифесте о вступлении на престол от 28 февраля 1730 г. подтвердила «самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества…» [66]. Павлом I в Учреждении об императорской фамилии от 5 апреля 1797 г. российский император определялся «яко неограниченный самодержец» [67]. Основные государственные законы в Своде законов Российской империи 1832-1892 гг. изд. определили верховенство власти главы Российского государства: «Император всероссийский есть монарх самодержавный и неограниченный» (ст. 1). Ст. 3-4 определяли, что «императорский всероссийский престол есть наследственный в ныне благополучно царствующем императорском доме», и «с императорским всероссийским престолом нераздельны суть престолы: Царства Польского и Великого Княжества Финляндского» [68]. Последнее было связано с особым положением Царства Польского и Великого Княжества Финляндского в составе Российской империи. Но при этом указанные национальные регионы, как отмечал Г. Еллинек, «представляют из себя … не реальные унии, а единые государства» [69].

Положения Основных государственных законов о единстве политико-правового пространства Российского государства были откорректированы в их новой редакции от 23 апреля 1906 г. Ст. 1 которых закрепила положение: «Государство Российское едино и нераздельно», впервые четко формулируя положение о территориальном и социальном его единстве. В ст. 4 указывалось: «Императору всероссийскому принадлежит верховная самодержавная власть» [70]. По этому поводу государствовед Б.Э. Нольде подчеркивал, что «единство и нераздельность государства юридически заключается в том, что государство, в данном своем территориальном составе, подчинено одной верховной власти. Россия "едина и нераздельна" потому, что русская государственная власть господствует на всей русской территории» [71]. В полной мере указанные положения относились и к местным правовым системам, по поводу которых А.Д. Градовский обращает внимание на то, что «единственным источником законодательной власти является власть самодержавная, императорская. Местные законы считаются точно так же истекшими от этой власти, как и всякий другой закон… По изменившимся обстоятельствам государства эта власть … вправе видоизменять содержание местных законов и даже отменить их» [72]. Эту точку зрения разделяли и представители других отраслевых наук. Так, цивилист П.П. Цитович указывает, что «законы отдельных местностей … находятся под влиянием одной и той же законодательной власти» [73].

Пространство власти русского царя, а затем российского императора, определяли титул, герб и государственная печать главы Российского государства. Расширяя содержание титула по мере включения в состав страны новых территорий, титулатура государей рассматривалась как отражение величия государства. Уже титул царя Алексея Михайловича, с которого началось строительство Российской империи, очерчивал пространство власти. После победы России в Северной войне 22 октября 1721 г. Сенат и Святейший Синод обратились к Петру I с прошением принять титул «Отца Отечества, Императора Всероссийского, Петра Великого» (по аналогии с Древним Римом) [74]. Петр I принял титул императора и указом от 11 ноября 1721 г. оформил его. С этого времени Московское государство стало именоваться Российской империей. И хотя императорский титул российского царя не сразу получил признание царствующих домов в Европе, он имел важное политическое значение в выстраивании отношений с национальными регионами. Сообразно и государственная символика - герб и печать - отражали изменения в политико-правовом пространстве Российского государства [75]. «В истории наименования наших государей отражается вкратце история России. По различным формам, в которых выражалось у нас право верховной власти, можно безошибочно судить о значении государя внутри его владений, об отношении его к подданным, о внешнем объеме его государства и, наконец, о том, как другие, особенно соседние государства, смотрели на его власть», - писал исследователь этого вопроса А.Б. Лакиер [76].

Основные государственные законы Российской империи 1832 г. в ст. 37-39 закрепили титул российского императора, который отразил территориальные изменения Российского государства: «Божиею поспешествующею милостию, Мы, Николай Первый, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Польский, Царь Сибирский, Царь Херсониса Таврического, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский, Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и Государь Иверския, Карталинския, Грузинския и Кабардинския земли, Черкасских и Горских Князей и иных наследный Государь и Обладатель, Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голстинский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая» [77].