Местное право национальных регионов Российской империи: истоки, место в политике и идеологии, юридическая природа (вторая половина XVII - начало XX вв.)

Наличие местного права в системе права Российской империи и местных партикулярных правовых систем в национальных регионах, таким образом, не противоречило принципам обеспечения единства государственно-правового пространства Российского государства. Наличие местного права скорее способствовало укреплению геополитической устойчивости Российского государства и использовалось для сочетания централизации и децентрализации в правовом регулировании, что дополнялось использованием предоставления российской верховной властью определенного уровня управленческой и правовой самостоятельности (автономизма) национальных регионов в составе Российской империи.

Государственно-правовой автономизм национальных регионов Российской империи в политике российской верховной власти выступал одним из важнейших государственно-правовых инструментов в выстраивании отношений с народами присоединенных территорий. В условиях организации государственной власти имперского типа и сложной организации государственно-правового пространства Российского государства автономия отдельных национальных регионов не противоречила единству государственной власти и государства. Такое положение представляла наличие «самоуправления на основании собственного права», а «условием самостоятельности самоуправления является или дарование таковой государством, или допущение ее последним: самоуправление может жить своим правом, но это право существует, пока государство его не отменило», - отмечает Б.Э. Нольде [78].

В политико-управленческих и нормативно-регулятивных взаимоотношениях с национальными регионами российская верховная власть использовала два основных подхода, которые, соответственно, задали и две основные модели определения их положения в составе Российской империи. При их выстраивании, тем не менее, всегда превалировали общегосударственные интересы. «Государство-завоеватель является единственным создателем разросшегося могущества государства. Завоевание покупается всегда очень дорогой ценой, требует от народа тяжелых жертв, огромных трат. Завоевание не есть личное дело монарха, не составляет только династический интерес. Каждое завоевание есть народное дело и потому должно приводить не только к установлению единства монарха или династии, а к объединению завоеванных областей в одно государство. По всему этому завоевавшее государство может предоставить завоеванной области широкую местную автономию, но не может допускать полного ее отчуждения от себя, доходящего до обособления ее в отдельное государство с особым подданством и с особой территорией. И в едином государстве могут существовать значительные местные особенности, но по крайней мере подданство и территория должны быть едины. Иначе государство фактически распалось бы на несколько отдельных государств, чуждых друг другу, и по управлению и по культуре, и связанных только общностью монарха», - отмечает Н.М. Коркунов [79].

Первая модель определения взаимоотношений верховной власти с национальными регионами сложилась во второй половине XVII - начале XIX вв., когда в состав России вошли территории, в которых местное управление и правовое регулирование во многом определялось владеющими ими государствами. Эта административно-автономистская модельопределения положения национального региона характеризовалась сохранением некоторых элементов местного управления и местного правового регулирования, преимущественно в части определения сословного статуса коренного населения и регулирования отношений преимущественно в гражданско-правовой сфере. Такой характер политико-управленческих связей существовал между имперским центром и Малороссией, Западными губерниями, Остзейским краем и Грузией. Им соответствовало и местное право в национальных регионах.

Вторая модель установления взаимоотношений верховной власти с национальными регионами определилась в первой четверти XIX в., когда «в состав империи вошли территории с собственными длительными традициями государственного существования или самоуправления, населенные народами с развитой национальной культурой. Это сделало для власти особенно острой проблему выработки государственной идеологии и определения способов скрепления всех составных частей империи в единое целое», - подчеркивает историк В.С. Дякин [80]. Такая модель характеризовалась высоким уровнем сохранения для населения национального региона государственно-правовых институтов и выступала как национально-автономистская система с максимальным сохранением системы прежде действовавших органов государственного управления и самоуправления, а также источников местного права. В этих условиях присутствовали и некоторые правовые положения, относящиеся к публично-правовым сферам правового регулирования самостоятельности в законодательной деятельности, государственном управлении и правосудии. При этом администрация национального региона была включена в систему общегосударственного управления через специальные институты, обеспечивающие непосредственную связь с главой Российского государства. Такая политико-управленческая конструкция взаимоотношений была выстроена между верховной властью и Великим княжеством Финляндским, Бессарабией (до 1828 г.) и Царством Польским (до 1832 г.). В этих национальных регионах первоначально сложились и в определенных пределах существовали автономные партикулярные системы права [81]. Но при предоставлении даже самой широкой автономии национальным регионам «русский монарх … как неограниченный монарх России является … таким же неограниченным властителем и в каждой ее области. Как бы ни была широка автономия какой-либо подчиненной области, законодательная власть русского монарха стоит выше этой автономии, и в этом заключается достаточное обеспечение преобладания общерусских интересов над какими бы то ни было местными партикулярными стремлениями», - указывает Н.М. Коркунов [82].

Использование указанных моделей организации управления и правового регулирования в национальных регионах Российской империи обеспечивало достижение сугубо прагматических целей. Российская власть прекрасно понимала политические и организационные трудности распространения общегосударственных институтов управления и общего права на население новых национальных регионов и не ориентировалась на бездумное разрушение сложившихся государственно-правовых институтов, что могло вызвать негативное отношение и дестабилизацию обстановки в регионе. Следует учитывать рациональное начало в использовании российской властью определенной автономии национальных регионов в управленческом плане, поскольку «некоторые из этих земель имели уже хорошо организованное административное устройство; в политическом отношении некоторые из них стояли даже выше России. … Поэтому нередко в присоединенных местностях оставалось прежнее их административное устройство или вводилось новое, согласованное, однако, с условиями местной жизни; таковы Финляндия, Царство Польское, остзейские губернии и проч. Такой образ действия со стороны русского правительства обусловливался прежде всего, конечно, желанием сохранить за собою приобретенные земли путем снискания симпатии их населения, а затем отчасти и тем обстоятельством, что организовать чисто русское управление в приобретенных владениях было делом не только далеко не легким, но иногда и прямо невозможными», - справедливо отмечает В.В. Ивановский].

Указанные подходы и модели политико-управленческого и нормативно-правового воздействия российской верховной власти на национальные регионы позволяли осуществлять достаточно гибкую политику и обеспечивать их взаимный баланс. Характеризуя использование верховной властью начал автономии в этнополитике и управлении национальными регионами, Б.Э. Нольде замечает: «В XVII, XVIII, XIX вв. в русском государственном быту, рядом с элементами коронного управления и элементами всецело подчиненного русскому закону самоуправления, существовали в высшей степени явления, граничившие с государственной автономией отдельных местностей, входящих в состав русского государства. Система широкой областной автономии действовала у нас на западной окраине. Начиная с Бессарабии и кончая Финляндией, эта окраина представляла пояс автономных областей со своеобразным политическим устройством, отношение которых к остальной России покоилось на совершенно иных началах, нежели отношение к целому и центру других ее частей. Состав этих областей и их правовая характеристика не были в каждую минуту исторического развития однообразными. Одни местности утрачивали свои особенности, в то время как другие их приобретали; одни сохраняли их в течение более продолжительного периода, нежели другие; самые условия соединения с Россией представлялись не всегда вполне одинаковыми и менялись в отношении даже одной и той же области. Система складывалась исторически и сохраняла всю пестроту исторического уклада» [84].

Таким образом, российская верховная власть активно использовала государственно-правовой автономизм национальных регионов как политико-юридический инструментарий в реализации управленческого и регулятивного воздействия на их коренное население. Устанавливая, используя и при необходимости варьируя уровень самостоятельности в определении системы местного управления и правового регулирования в том или ином национальном регионе, российская верховная власть обеспечивала социальную стабильность, внутреннюю и внешнюю безопасность Российского государства.

Политическая обстановка в национальном регионе и позиция российской верховной власти по отношению к государственно-правовой автономии национальных регионов находились в состоянии корреляции и взаимно детерминировали состояние автономизма местных систем управления и права. Лояльность национальных элит по отношению к российской верховной власти и признание ее власти как верховной в различных национальных регионах были различны и зависели от характера включения народов и территорий в состав России. При добровольном переходе в российское подданство или при этнической и конфессиональной близости к русскому населению и уповании на перемену положения российская верховная власть предоставляла и поддерживала автономное положение местного управления и права, хотя эти же обстоятельства позволяли и безболезненно сужать автономизм в положении региона (Малороссия, Западные губернии). При отсутствии собственной государственности или ее поглощении (резком ограничении) более сильными соседними государствами российская власть использовала бульший круг элементов самостоятельности местного управления и права для поддержания управляемости краем (Прибалтика, Грузия, Великое княжество Финляндское, Бессарабия). При присоединении народов, имевших развитую государственность и правовую систему, утрата государственного суверенитета рассматривалась как ущемление национального самосознания.

В плане влияния политической ситуации на уровень автономизма и сохранения местного права в национальных регионах Российской империи необходимо рассматривать взаимоотношения между Россией и Польшей, которая в результате разделов Речи Посполитой (польско-литовского государства) между Прусским королевством, Российской империей и Австрийской монархией в 1772-1795 потеряла свою самостоятельность. После восстановления Польского государства по Тильзитскому мирному договору 1807 г. (в качестве Варшавского герцогства - протектората Франции) и его войны на стороне Наполеона в 1815 г. по решению Венского конгресса последовал новый раздел Польши между Австрией, Пруссией и Россией, которой отошла бомльшая часть территории бывшего Варшавского герцогства, и было образовано Царство (Королевство) Польское в качестве автономного образования. Последнему в 1845 г. был «дарован российской верховной властью» Конституционный устав (хартия) Царства Польского с введением «народного представительства», но восстание 1830-1831 гг. привело к упразднению автономии. Восстание в Царстве Польском 1863-1864 гг. повлекло еще большую централизацию управления в крае и сужение сферы действия местного права. Сравнивая Великое княжество Финляндское и Царство Польское как наиболее характерные примеры реакции российского императора на складывающиеся отношения имперской власти с национальными элитами, В.В. Ивановский в конце XIX в. констатирует, что «история Царства Польского, по присоединении этого края к России, представляет хорошую иллюстрацию и для понимания государственного положения Финляндии. Та и другая страна в начале столетия получили самостоятельное государственное устройство… В основании возникновения самостоятельных и отдельных от России политических установлений в этих странах лежит воля русского императора, от которого зависело дать им то или иное устройство. Царство Польское … по воле императора утратило свою политическую самостоятельность, напротив, Финляндия, ввиду вполне мирного характера ее внутренней жизни … пользуется этою самостоятельностью и до настоящего времени» [85]. Такая взаимосвязь политической обстановки в Царстве Польском и местной государственно-правовой системы определила и основные тенденции развития польской системы права, которая отразила изменения политики российской верховной власти в отношении этого национального региона.

Итак, в условиях строительства Российской империи вопрос об отношении к местным правовым системам национальных регионов занимал важное место в политике российской верховной власти. Признавая действие местных партикулярных узаконений, российские императоры не только учитывали исторические корни их происхождения и государственно-правовую ментальность новых российских подданных, но и решали политическую задачу обеспечения геополитической устойчивости и территориального правового единства Российского государства в условиях имперского типа организации в нем государственной власти. Сохранение сложивших ко времени присоединения к России местных правовых систем и учет их национальных особенностей, как и использование сложившихся в национальных регионах систем управления, применялись в определении государственно-правового положения национального региона в составе Российского государства. При этом активно использовалось в качестве инструмента политико-правового воздействия на население национального региона предоставление ему российской верховной властью определенного уровня государственно-правового автономизма в условиях имперского типа организации государственной власти, управления и правового регулирования, который определял объем самостоятельности в сфере местного управления и правового регулирования. В формировании и развитии Российской империи во второй половине XVII - начале XX вв. обозначилась сложная социальная, политическая и юридическая проблема для российской верховной власти - вопрос об отношении к местным системам управления и правового регулирования народов и регионов, вошедших в состав подданных, и территориальное устройство Российского государства. В указанный период это вопросы становятся приоритетными - они явились важнейшей доминантой в политике российской власти в национальных регионах, отражаясь в унификации местного и общероссийского законодательства.

3. Юридическая природа местного права и партикулярных правовых систем в России

Возникновение и развитие местного права в России во второй половине XVII - начале XX вв. как правового явления необходимо рассматривать в контексте политики российской верховной власти и Российского государства по строительству и поддержанию устойчивости его как имперского государственно-правового образования с точки зрения внешне- и внутриполитической стабильности и устойчивости в европейском геополитическом пространстве. В связи с этим научный интерес представляет юридическая природа местного права - его основные черты и свойства, отражающие специфику использования в решении политических задач российской верховной властью, особенности нормативно-правового содержания и места в правовом регулировании общественных отношений в Российской империи.

Закрепление понятия местного права в российском законодательстве появляется с включением новых народов и территорий в юрисдикционное пространство Российского государства. Верховная государственная власть во второй половине XVII - первой четверти XIX вв. в правовых актах об изменении социального и территориального пространства обозначает свое отношение к управленческому и правовому положению национальных регионов и статусу их коренных жителей. Правовые акты российской верховной власти фиксировали и определяли политико-юридические основы формирования и наличия в правовой системе России как местного права в целом, так и появление местных систем партикулярного права, регулирующих общественные отношения исключительно в отдельных национальных регионах. С началом процесса расширения территории Московского государства и продвижением его в Малороссию русский царь Алексей Михайлович обозначает вопросы наличия у ее населения дарованных ранее властями Польши и Литвы «прав и вольностей». Особенно это проявилось с присоединением Прибалтики, когда во время Северной войны 1710-1712 гг. Жалованные грамоты жителям Остзейского края были изданы «в подтверждение древних их привилегий, прав и статутов». И в другие правления в правовых актах при объявлении гарантий для местного населения на пользование прежними правами и привилегиями обозначалось наличие партикулярного и общегосударственного права с приоритетом последнего для новых российских подданных. Особенно рельефно вопрос о наличии в Российской империи местного права в его национально-региональных системах обозначился при включении в состав Российского государства регионов с собственной особенной системой источников партикулярного права - Великого княжества Финляндского (гарантировались «коренные законы, права и преимущества, коими … доселе пользовались»), Бессарабии («жителям предоставляются их законы») и Царства Польского («основав внутреннее управление оного на особенных правилах, свойственных наречию, обычаям жителей, и к местному их положению примененных») [86].

Правовые акты российской верховной власти второй половины XVII - первой четверти XX вв. в политико-правовом плане обозначили не только контуры использования в национальных регионах местного управления и права, но и саму проблему - вопрос о наличии в российской системе права для русского и нерусского населения, права, действующего во внутренних губерниях, и права в национальных регионах (в официальной терминологии - окраин). Характерно, что и конституционный проект «Государственной уставной грамоты Российской империи» 1820 г. предусматривал закрепление уже сложившегося на практике разделения законов и принцип их соотношения: «Присоединенные губернии сохраняют свои особенные или местные законы», а в Российской империи «законы разделяются на общие государственные законы и на особенные или местные. Общие законы составляют общее право и применяются во всех случаях, в коих местные законы недостаточны» [87].

Наиболее отчетливо вопросы относительно сложившейся двухуровневой системы российского права обозначил во время работ по систематизации законодательства в 1826-1832 гг. и издания Свода законов Российской империи М.М. Сперанский. Им еще во «Введении к Уложению государственных законов» (1809 г.) указывалось на наличие в России сложного государственно-правового устройства: «Российская империя разделяется на области и губернии» - и подчеркивалось, что «именование областей присвояется тем частям империи, кои по пространству и населению своему не могут войти в общий распорядок управления» и «имеют особенное устройство с применением к ним общих государственных законов по местному их положению…» [88]. В связи с подготовкой Свода законов Российской империи М.М. Сперанский подчеркивал: «Если многосложность законов затрудняет ход дел внутри империи, то трудность сия очевидно должна быть несравненно более в краях присоединенных, где законы российские непрестанно должно соглашать с законами местными, кои также раздробительны и разнообразны. Когда же, напротив, и общие местные законы приведены будут в свои составы, тогда черта, их разделяющая, будет очевидна, случаи противоречия будут редки и удобно разрешаемы» [89]. Сперанский предложил в ходе систематизации законодательства составить общий (общеимперский) Свод законов Российской империи и своды местных узаконений.

Манифест императора Николая I «Об издании Свода законов Российской империи» от 31 января 1833 г. на официальном уровне достаточно четко определил, что Свод законов рассматривается как акт систематизации действующего общегосударственного законодательства - «общий свод», а также что и после его введения в действие сохраняют юридическую силу «все местные законы, где они действуют, доколе по принятым для сего мерам не будут составлены в особые своды» [90]. Указанное положение манифеста означало, что и систематизированные в особые своды местные узаконения отдельных регионов сохранят свое действие в отношении проживающих в них российских подданных.

Российское правоведение в понимании местного права опирается на его определение в законодательстве и выводит последнее на доктринальный уровень. Практически первым дал их понятие Н.Ф. Рождественский «Российские законы разделяются на общие местные. Первые имеют обязательную силу во всех частях империи; вторые действуют в тех только частях государства, которым они сохранены или даны самодержавною властью» [91]. Цивилист Д.И. Мейер в 1830-е гг. указывает, что «по пространству действия законы разделяются на общие (leges universales) и местные (leges particulares)» [92]. А.М. Гуляев указывает, что партикулярное право содержит «нормы местного характера, действие которых ограничивается пределами каждой прежде отдельной территории» [93]. Позднее цивилист и теоретик права Г.Ф. Шершеневич указывает, что в системе российского законодательства выделяются «местные законы, предназначенные для известной местности и ее коренных жителей» [94]. В начале XX в. общее понятие формулирует Н.Н. Корево: «Под местными законами разумеются законы областей, присоединенных в различные времена к Российскому государству и живших до того времени самостоятельной жизнью или в составе других государств» [95.

В российском правоведении складывается понимание «принципа территориальности действия закона в границах места», в соответствии с которым, как указывает В.Ф. Залеский, «законы данного государства действуют только на территории этого государства - и при том на всей его территории, исключая лишь те области, где существует особое месное законодательство» [96].

Общие правовые параметры действия местного права в Российской империи были заложены, как уже указывалось, в законодательстве 1650-1820-х гг., но их законодательное оформление и детализация были связаны с созданием Свода законов Российской империи в 1826-1832 гг. Законодательное определение места и пределов действия местного права в системе права Российской империи было вынесено на уровень основополагающих узаконений - в Основные государственные законы Российской империи, которые открывали Свод законов Российской империи 1832 г. изд. [97]. Последующие издания Основных государственных законов (1842, 1857, 1886 и 1892 гг.) сохранили эти положения 1832 г. без изменения. Основные государственные законы исходили из закрепленного в ст. 47 положения о единстве российского правового пространства и указывали на исходящий от императора как единого носителя верховной государственной власти закон как основной источник права: «Империя Российская управляется на твердых основаниях положительных законов, учреждений и уставов, от самодержавной власти исходящих». Следующей ст. 48 фиксировалось наличие местных правовых систем: «Законы в империи действуют или единообразно в общей их силе, или с местными в некоторых их частях изменениями. Пространство сих изменений, где они допускаются, определяются в уставах особенных», которые специально устанавливались российской верховной властью. Тем самым Основные государственные законы 1832 г. закрепили два уровня системы права в Российской империи - общегосударственное право и местное право.

Ст. 79 Основных государственных законов закрепляла гарантии разрешения коллизии между законами на основе общего правила (новый изданный закон отменял ранее изданный) и определяла: «Законы, особенно для какой-либо губернии или для какого-либо рода людей изданные, новым общим законом не отменяются, если в нем именно таковой отмены не постановлено». Из этого следовало, что при коллизии ранее действующих местных узаконений и изданных новых общегосударственных узаконений сохранялось действие именно партикулярного права, если иное прямо не указано в законе, действующем для всей империи. Цивилист Л.А. Кассо, толкуя данные положения, отмечает: «Здесь содержится: во-первых, презумпция в пользу действия общего закона на всем пространстве империи, во-вторых, безмолвное признание его субсидиарной силы во всех случаях, не нормированных местными узаконениями» [98].

К регламентации действия местного права имели отношение и другие положения Основных государственных законов. Ст. 65 устанавливала общие пределы толкования местных узаконений и требовала: «Законы должны быть исполняемы по точному и буквальному смыслу оных без всякого изменения или распространения», а также: «Все без изъятия места, не исключая и высших правительств, во всяком случае должны утверждать определения свои на точных словах закона, не переменяя в них, без доклада императорскому величеству, ни единой буквы и не допуская обманчивого непостоянства самопроизвольных толкований». В данной статье также формулировались общие правила разрешения коллизионных ситуаций, которые были применимы и к определению соотношения общегосударственных и местных правовых установлений. Принципиальное значение для определения действия местных узаконений во времени имело закрепленное в ст. 72 правило: «Закон сохраняет свое действие, доколе не будет отменен силою нового закона». Ст. 73 уточняла, что «отмена закона существующего совершается тем же порядком, какой выше означен для составления законов», и предусматривала порядок отмены узаконения: «Закон общий и всенародно объявленный отменяется не иначе, как таковым же общим законом», а императорский «указ, изданный за собственноручным высочайшим подписанием, не иначе отменен быть может, как таковым же указом за собственноручным высочайшим подписанием». По этому поводу российский государствовед В.В. Ивановский подчеркивает: «Между общими и местными законами не может быть никакой коллизии, так как последние отменяют силу первых в той местности, на которую они распространяются, и общие законы применяются в местностях, управляемых на основании особых законов, лишь в тех случаях, относительно которых в местных законах не содержится никаких указаний» [99].

Новая редакция Основных государственных законов 1906 г. не акцентирует внимания на особенностях правового регулирования правового статуса населения национальных регионов и исходит из четко определенного положения о единстве территориального и правового пространства (ст. 1). В них выделяется лишь Великое княжество Финляндское, в отношении которого подчеркивается, что оно составляет «нераздельную часть государства российского» и «во внутренних своих делах управляется особыми установлениями на основании особого законодательства» (ст. 2) [100].

Общая регламентация пределов действия местных узаконений, определенная Основными государственными законами, была детализирована на отраслевом уровне Сводом законов гражданских (т. 10 Свода законов Российской империи), который устанавливал субсидиарный характер использования общероссийского права в гражданском судопроизводстве: «В тяжебных делах принимаются в основание законы края; а в тех случаях, где оные окажутся недостаточными, принимаются и законы русские» (ч. 2, ст. 1606) и предусматривал в содержании изъятия из местного гражданского права, исключительно на основании которых решались гражданские дела в национальных регионах [101]. При этом, как отмечает российский цивилист П.П. Цитович, соотношение общего (помещенного в Свод законов) гражданского законодательства и местных гражданских узаконений определялось следующим образом: «Общая территория (действия - Авт.) 1 ч. X т. теснее территории местностей, для которых существуют свои местные законы. По отношению к 1 ч. X т. эти отдельные местности находятся в двояком положении: одни из них совершенно недоступны для 1 ч. X т. - таково положение Финляндии, Остзейского края и бывшего Царства Польского (после 1832 г. - Авт ). Другие местности, напротив, открыты действию 1 ч. X т., но лишь настолько, насколько это нужно для дополнения своих местных законов той или другой области. В таком положении находятся Бессарабия и Закавказье» [102]. С изданием Устава гражданского судопроизводства от 20 ноября 1864 г. при решении гражданских дел предписывалось следовать «по точному разуму существующих законов, а в случае неполноты, неясности или противоречия, основывать решение на общем смысле законов» [103]. Это предполагало принятие решения, как подчеркивает Л.А. Кассо, «на основании общего духа того же местного права» [104].

Закрепление и конкретизацию положений относительно приоритетности местного права в отношении правового регулирования статуса коренного населения национальных регионов предполагалось продолжить в актах систематизации местных узаконений. Их планировалось издать после завершения работ над общегосударственным Сводом законов Российской империи. Но из планируемых сводов местных законов был издан в 1845 г. лишь Свод местных узаконений губерний остзейских. Часть первая свода во введении определяла параметры действия прибалтийского законодательства. Ст. 1 повторила положения ст. 47-48 Основных государственных законов Российской империи 1832 и 1842 гг. издания: «Империя Российская управляется на твердых основаниях положительных законов, уставов и учреждений, от самодержавной власти исходящих. Законы в империи действуют или единообразно в общей их силе, или с местными в некоторых их частях изменениями». Ст. 2 детализирует указанное положение: «Сии изменения в общих законах именуются узаконениями местными . Заимствуя силу так же, как и законы общие, от единой власти самодержавной, сии узаконения простираются на те только губернии и области, коим они особенно предоставлены, и объемлют только те случаи, на кои именно постановлены, как изъятие из общих правил. Во всех других случаях действие общих законов империи сохраняет и в сих губерниях и областях полную свою силу» [105]. Одновременно Свод местных узаконений губерний остзейских в ст. 3 четко ограничивает территориальные пределы действия партикулярных узаконений в Остзейском крае - «в губерниях Лифляндской, Эстляндской и Курляндской и в городе Нарве». Далее в той же статье определялись сферы правового регулирования местным прибалтийским законодательством: к государственному праву относились два первые раздела: (1) содержал положения относительно местного управления - «к особенному учреждению некоторых властей и мест губернского управления» и (2) к сословному положению населения края - «к правам состояния»; (3) к гражданскому праву - «к законам гражданским»; (4) к гражданско-процессуальному праву - «к порядку судопроизводства гражданского»; (5) к уголовно-процессуальному праву - «к порядку судопроизводства уголовного». В данной статье закреплялось и использование законоположений общегосударственного законодательства, размещенного в Своде законов Российской империи: «Допускаемые в губерниях остзейских и в городе Нарве изъятия из законов общих о наказаниях уголовных и исправительных, о земских повинностях и разных частях казенного управления, государственного благоустройства и благочиния, означены по принадлежности в общем Своде законов империи», т.е. указывалось на обязательную их фиксацию в общеимперских узаконениях.

С изданием в 1864 г. третьей части Свода местных узаконений губерний остзейских («Законы гражданские») во введении к нему детализировался ряд положений относительно действия местных прибалтийских узаконений. При этом вводился «уровень действия законов» в отдельных местностях и в отношении отдельных сословных категорий населения Остзейских губерний. По этому поводу ст. I определяла: «Постановления, содержащиеся в Своде гражданских узаконений Остзейских губерний, суть или общие, действующие во всем Остзейском крае, или особенные, имеющие обязательную силу лишь в отдельных территориях», а ст. II: «Пространство территорий определяется не только географическими границами, но вместе и званием их обывателей и обуславливаемою оным подсудностью каждого». Особо оговаривалось соотношение местного и обычного права - в ст. XXIV устанавливалось правило: «Право обычное не может ни отменять, ни изменять постановления настоящего Свода». Ст. XXV отдает приоритет лишь обычаям, которые признавались Сводом в качестве основания правового регулирования: «Случаи, в которых местным обычаям представлена предпочтительная, в идее изъятия, сила, приведены в настоящем Своде где следует» [106].

Практически идентичные положения предполагалось поместить и в Своде местных законов Западных губерний, проект которого был подготовлен II отделением Собственной е.и.в. канцелярии. И хотя этот свод не был введен в действие, положения его проекта подтверждают намерения верховной власти выделить местное законодательство. Ст. 1-2 воспроизводили основные положения Основных государственных законов 1832 г. Ст. 3 устанавливала территориальные пределы действия местных законов на территории губерний, определенных как «западные», и сферы правового регулирования местными узаконениями: «Местные законы губерниям Виленской, Гродненской, Минской, Подольской, Волынской, Киевской и области Белостокской, при присоединении их к империи предоставленные и поныне в них действующие, относятся: 1) К законам о состояниях. 2) К законам гражданским. 3) К законам о судебных обрядах, о судоустройстве и о мерах гражданских взысканий». То есть, в отличие от Остзейских губерний, здесь сохранялись местные правовые установления только относительно особенностей сословного статуса и регулирования гражданских и гражданско-процессуальных отношений. В проекте, в ст. 4, указывалось на действие определенных в Своде законов Российской империи законоположений относительно Западных губерний: «Сверх сего в законах, действующих в сих губерниях, существуют, по управлению их, некоторые другие менее важные местные особенности; они изложены во всей подробности в общем Своде законов империи, по принадлежности» [107].

В 1830-1860 гг., таким образом, были установлены законодательные параметры юридической силы местного права. Основные государственные законы Российской империи 1832-1906 гг. определили соотношение, порядок издания и отмены узаконений, распространяющихся на коренное население национальных регионов. Свод местных узаконений губерний остзейских уточнил ряд этих положений относительно конкретного региона.

Источники местного права в Российской империи представляли сложную совокупность носителей нормативно-правовой информации и отражали международный и внутригосударственный характер формирования партикулярного уровня правового регулирования и наличие локализованных правовых систем, действующих в отношении коренного населения в отдельных национальных регионах. Общая классификация источников местного права исходит из особенностей их формирования и развития и включает: международно-правовые акты, правовые акты российской власти и местные правовые акты, которые составляли источники обособленных партикулярных правовых систем в каждом национальном регионе.

Международно-правовые акты в формировании местных правовых систем в Российской империи выступали источником партикулярного права в контексте юридической фиксации прекращения состояния войны, восстановления мирных отношений между воюющими государствами и урегулирования территориальных притязаний сторон. Они играли важную роль в связи с определением условий правового положения коренного населения завоеванных территорий при его переходе под юрисдикцию Российского государства, возможностью в установленные сроки свободного выбора и перемещения жителей из завоеванного пространства в страну бывшей их принадлежности, при рассмотрении незавершенных уголовных и гражданских дел и др. В плане формирования местных правовых систем большое значение имели положения, в которых оговаривались обязательства русской стороны сохранять правовое положение народов присоединенных территорий, на которых прежде распространялось действие местного права. Во второй половине XVII - начале XX вв. складывается в качестве основной международно-договорная форма передачи населения и территорий в состав Российского государства, выступая основанием распространения на них власти российского монарха [108]. Международно-правовые акты в контексте формирования местных правовых систем по своему содержанию устанавливали отдельные положения, которые можно классифицировать по нижеследующим группам.

Общие положения относительно сохранения прежнего правового статуса населения присоединенных территорий в международно-правовых актах определяли общие принципы их положения в качестве российских подданных. Так, например, по Ништадскому мирному договору от 30 августа 1721 г. Швеция уступила России права на Лифляндию, Эстляндию, и стороны оговаривали условие, что российская сторона обязуется сохранить за населением присоединенных территорий «право на свободное исповедание веры, а также привилегии и действие шведского законодательства» [109]. При этом международно-правовые акты могли фиксировать и уже состоявшиеся односторонние решения российской верховной власти о сохранении местного права в отношении населения присоединенных территорий. Так, Мирный трактат, заключенный между Российской империей и Шведским королевством в Фридрихсгаме 5 (17) сентября 1809 г., фиксировал, что «поелику его величество император всероссийский самыми несомненными опытами милосердия и правосудия ознаменовал уже образ правления своего жителям приобретенных им ныне областей: обеспечив, по единственным побуждениям великодушного своего соизволения, свободное отправление их веры, права собственности и преимущества, то его шведское величество тем самым освобождается от священного впрочем долга, чинить о том в пользу прежних своих подданных какие-либо условия» [110].

Конкретные обязательства стороны относительно управленческого и правового устройства присоединяемых к России территорий в международно-правовых актах могли определять и общий характер положения присоединенных национальных регионов в составе Российской империи. Так, согласно акту Венского конгресса 1815 г., часть бывшего Герцогства Варшавского, разделенного между Австрией, Пруссией и Россией, присоединялась к Российскому государству в качестве Царства Польского, и «в силу своей конституции будет в неразрывной с Россией связи», а также указывалось, что «его императорское величество предполагает даровать, по своему благоусмотрению, внутреннее распространение сему государству, имеющему состоять под особенным управлением». Согласуясь с принятыми обязательствами, император Александр I даровал Царству Польскому в 1815 г. Конституционный устав (хартию), устанавливавшую конституционное правление и самую широкую автономию края [112].

Специальные положения относительно особенностей юрисдикции на отошедших к России территориях могли также содержаться и в международно-правовых актах. Так, при возвращении Южной Бессарабии в состав Российской империи по результатам русско-турецкой войны 1877-1878 гг. на основе Берлинского мирного договора от 1 (13) июля 1878 г. было предусмотрено рассмотрение дел при наступлении юридического факта в период нахождения населения по румынской юрисдикции исключительно по румынским законам [112]. В связи с этим в 1879 г. в России были изданы специальные правила по рассмотрению уголовных и гражданских дел на возвращенных территориях по румынским законам [113].

Международно-правовые акты юридически не ограничивали и не могли на будущее время ограничивать установленными в них положениями властные, управленческие и законодательные функции российского монарха. Последний мог свободно отказаться от взятых на себя обязательств или по своему усмотрению расширить их. Так, например, после восстания 1830-1831 гг. в Царстве Польском император Николай I 14 февраля 1832 г. отменил конституционно-автономное положение края в составе Российской империи [114].

Правовые акты российской верховной власти относительно местных правовых систем носили первичный характер и профилировали систему общероссийского права с определением и коррективами положения в ней местных правовых систем, поскольку являлись выражением воли российского монарха в условиях неограниченности его власти на всей территории Российской империи, включая национальные регионы. Они составляли несколько групп носителей правовой информации: о включении населения и территорий в состав Российской империи и общем санкционировании источников местного права; об отмене действия местного права в целом или по отдельным вопросам правового регулирования; устанавливающие параметры действия местного права. По содержательной направленности воздействия на местные правовые системы правовые акты российской власти можно классифицировать по нижеследующим группам.

Правовые акты российской верховной власти о включении населения и территорий в состав Российской империи и общем санкционировании источников местного права носили «жалованный характер» - в традиции подобных актов русского права - и подчеркивали сохранение российской верховной властью местного права и привилегий для населения новых территорий. Для этого использовалась различные формы правовых актов. Во второй половине XVII - первой половине XVIII вв. традиционно употреблялась форма жалованной грамоты: Жалованная грамота гетману Богдану Хмельницкому и всему Войску запорожскому царя Алексея Михайловича от 27 марта 1654 г., Жалованные грамоты Петра I - «городу Риге» от 30 сентября 1710 г., «шляхетству и земству Эстляндского княжества» от 1 марта 1712 г. и «городу Ревелю» от 13 марта 1712 г., Жалованная грамота Екатерины II «подданным княжеств Курляндского и Семигальского, также Пильтенского округа благородному рыцарству и земству, городам и всем обывателям» от 15 апреля 1795 г. С начала XIX в. чаще использовалась форма манифеста - торжественного акта по поводу наиболее значительных событий в государстве. Павел I издал манифест от 18 января 1801 «о присоединении Грузинского царства к России». Александр I подтвердил манифестом от 12 сентября 1801 г. решение Павла I о включении Грузинского царства в состав России и предписал разрешать гражданские дела «по Уложению, изданному царем Вахтангом, яко по коренному грузинскому закону». 5 марта 1809 г. им был издан манифест «Об учреждении прав Великого княжества Финляндии». 23 июля 1812 г. император утвердил Временное правление в Бессарабской области и объявил: «Жителям Бессарабской области предоставляются их законы». Манифест от 9 мая 1815 г. объявил «о присоединении к империи Российской части Герцогства Варшавского под наименованием Царства Польского», а 15 (27) ноября 1815 г. даровал новому национальному региону Конституционный устав (хартию) [115].

Правовые акты российской верховной власти об отмене действия местного права в целом или по отдельным вопросам правового регулирования выступали средством согласования и унификации общегосударственного права и местных правовых систем. При издании таких актов источником правового регулирования становилось общероссийское право, помещенное в Свод законов Российском империи, в котором фиксировались теперь лишь «изъятия из общего закона по местным обстоятельствам». Отмена действия местных узаконений в национальном регионе как форма постепенного поглощения партикулярных правовых регуляций общегосударственным правом была возможна без политических осложнений лишь в национальных регионах с близкими по содержанию к общероссийским узаконениям местными источниками права. В Западных губерниях действие местных источников было отменено указом императора Николая I от 1 января 1831 г. [116]. На территории Малороссии - указом от 25 июня 1840 г. [117]. Подобное решение было принято и об отмене действия местного гражданского права в Малороссии по причине включения сохранившихся партикулярных положений в Свод законов Российской империи. В конце 1859 г. в Грузии действие положений Уложения царя Вахтанга было заменено дополнениями в Свод законов гражданских Свода законов Российской империи 1857 г. изд. [118]. 19 февраля 1775 г. Александр II указом объявил «о введении в действие Судебных уставов 20 ноября 1864 года в Царстве Польском», а 13 сентября 1876 г. последовал указ Александра II о распространении на Царство Польское общероссийского уголовного права [118].

Отдельными узаконениями российская верховная власть вносила многочисленные и существенные изменения в действие местного права, прежде всего для устранения коллизий, и тем самым устраняла коллизии между общегосударственным и местным правом в пользу первого. Содержательный диапазон их был различен: от отмены отдельных положений местного права и инкорпорации их в общегосударственное законодательство - до существенного изменения положения подданных и национального региона в составе Российской империи. В соответствующих разделах данной работы анализируются изменения в правовых системах национальных регионов.

Правовые акты российской верховной власти, устанавливающие параметры действия местного права, были объединены в рамках Свода законов Российской империи. По отношению к местным источникам права и актам их систематизации Свод законов Российской империи как источник имел более высокую юридическую силу, и акт систематизации общегосударственного законодательства во включенных в него Основных государственных законах Российской империи определял общие правовые параметры действия местного права и пределы правового регулирования общественных отношений коренного населения национальных регионов местными источниками права. В отдельных разделах Свода (о местном управлении, сословиях, гражданском, уголовном и процессуальном праве) определялись особенности управления и правового регулирования в отдельных сферах правового регулирования. При этом подчеркнем, что, определяя в целом субсидиарный характер действия общероссийского права в отношении местного, Свод законов Российской империи выступал важнейшим правовым средством унификации общеимперского и местного права. Сама же структура местного права складывалась по мере включения новых народов и территорий в состав России во второй половине XVII - первой четверти XIX вв. и представляла совокупность обособленных местных партикулярных систем, источники которых санкционируются российской верховной властью.

Систематизация местных узаконений в юридической политике Российского государства относительно населения национальных регионов с XVIII столетия начинает выступать важным средством согласования правового регулирования и источников права как на общегосударственном уровне, так и в пределах отдельного национального региона. Предпринимаемые попытки навести порядок в источниках партикулярного правового регулирования и систематизировать их не имели успеха, но после подготовки и издания Свода законов Российской империи манифест Николая I от 31 января 1833 г. об объявлении свода в качестве источника общегосударственного права с 1835 г. четко обозначил намерение верховной власти, что «все местные законы … будут составлены в особые своды» [119].

Местные правовые системы в Российской империи необходимо рассматривать как относительно локализованные и сложившиеся на уровне отдельных национальных регионов нормативно-регулятивные системы, отражающие социально-экономические, этно-культурные и историко-юридические особенности развития и правосознания коренного населения в санкционированных российской верховной властью источниках права, системе местного управления и правоприменения, с помощью которых метрополия определяет систему взаимоотношениям с отдельным социумом и оказывает организационно-регулятивное воздействие на общественные отношения в нем. При этом заметим, что само местное право структурно состоит из совокупности партикулярных систем права отдельных национальных регионов.

Критерии выделения отдельных местных систем права включают следующие: (1) обособленное социокультурное развитие населения национального региона до включения в состав Российской империи, в рамках которого сформировалась собственная или под влиянием других государств собственная система правового регулирования; (2) наличие в каждом национальном регионе обособленных источников местного права - правовых актов, отличающихся по историческому происхождению и содержанию от общероссийских носителей нормативно-правовой информации и санкционированных российской верховной властью в качестве носителей норм права для коренного населения данных регионов; (3) сложившийся местный механизм управления и судебных органов, обеспечивающих применение местного права; (4) сформировавшаяся интерпретационная практика и практика реализации местных правовых предписаний, выступающая в качестве дополнительного источника права и положений интерпретационного характера; (5) сложившееся на основе местного права правосознание и правовая культура населения национальных регионов.

Местные правовые системы национальных регионов в Российской империи представляли сложившиеся конкретно-исторически и относительно локализованные совокупности партикулярных источников права и юридической практики отдельных народов, ранее имевших собственную национальную государственность и право или получивших определенный уровень государственно-правового развития в рамках другого государства. По мере расширения социально-территориального пространства Российского государства сложились следующие местные правовые системы национальных регионов в Российской империи: во второй половине XVII вв. - в Украине (Малороссия), Белоруссии и Литве (Западные губернии); в XVIII в. - в Прибалтике (Остзейские губернии) и части финских земель (Старая Финляндия); в первой четверти XIX в. - в Грузии (1801 г.), в Великом княжестве Финляндском (1808-1809 гг.), в Бессарабии (1812 г.) и в Царстве Польском (1815 г.). «Все те местные правовые системы, которые живут более или менее обособленной жизнью в пределах России, - они в ней не зачаты, они в ней не рождены. Они в ней охраняются и развиваются, насколько то допускается … началом государственного единства», - подчеркивает российский правовед Э.Н. Берендтс [120].