Повседневная жизнь населения русского города на рубеже 19-20 веков.

Размещено на http://allbest.ru

1. Повседневная жизнь населения русского города на рубеже 19-20 веков.

Под повседневной жизнью историки понимают обыденную, дюжинную, рутинную жизнь людей, не испытывающую воздействия чрезвычайных и относительно кратковременных событий или катаклизмов (войн, революций, стихийных бедствий). Повседневная жизнь - это череда повторяющихся изо дня в день устойчивых событий и явлений, которые не носят характер исторической случайности или курьёза, а вызваны долговременными социальными процессами и закономерно отражают их.

Например, захват большевиками Зимнего дворца или уличные бои в Москве в ноябре 1917 г. не могут быть отнесены к повседневным событиям, тогда как обыкновенная жизнь простых горожан в Петрограде или Москве в первые годы советской власти (то есть в условиях непрерывных радикальных преобразований) вполне укладывается в рамки понятия «повседневность»: затянувшаяся революция тоже способна стать заурядной рутиной. Аналогичным образом, стремительную штыковую атаку пехоты на позиции противника трудно считать обыденным делом, тогда как быт солдат и офицеров в прифронтовой полосе можно рассматривать как пример типичной повседневности: «солдатские мемуары» свидетельствуют, что именно бытовая сторона войны представляется её участникам наиболее достойной сохраниться в их памяти.

Разумеется, такое определение «повседневности» (как и дефиниция едва ли не каждого термина, которым пользуется историческая наука) уязвимо для критики. Провести строгую границу между событием «повседневным» и «незаурядным, выдающимся, из ряда вон выходящим» не всегда представляется возможным. Однако на эмпирическом уровне различие этих событий и явлений устанавливается достаточно просто, чтобы считать «историю повседневной жизни» самостоятельной областью исследований.

Понятие повседневной жизни сложное и относительно новое для нашей исторической науки. Его границы неизбежно широки и включают едва ли не все стороны человеческого существования. В настоящем спецкурсе «повседневность» будет рассматриваться в двух основных аспектах: как трудовая и бытовая. Такой подход представляется более научным и более историчным по сравнению с теми преимущественно этнографическими работами, в которых «повседневность» понимается прежде всего как календарные праздники, семейно-бытовые традиции, обряды и ритуалы, сопровождающие отдельные события человеческой жизни, и т.п.

В рамках спецкурса будет рассматриваться только повседневная жизнь городского населения, то есть жителей тех населённых пунктов Российской империи, которые официально имели статус города. До 1917 г. верховная власть присваивала его достаточно осторожно, поскольку перевод населённого пункта в статус города означал создание в нём органов муниципального управления, установление и сбор налогов с населения, организацию полицейской службы и т.п. Поэтому до 1917 г. число городов в России росло медленно, а формальный уровень урбанизации страны оставался невысоким по меркам Западной Европы. В 1897 г. в городах проживало чуть более 17 млн. россиян (при общем населении страны, приближавшемся к 130 млн. чел.) К 1914 году горожанами было примерно 15% жителей России, против 56% жителей Германии, 42% граждан США, 40% французов.

Ограничение тематики спецкурса проблемами повседневной жизни именно горожан может вызвать возражение как раз потому, что большинство населения России на рубеже веков проживало в населённых пунктах негородского типа - в деревнях, сёлах, станицах, хуторах и т.п. Перепись 1897 г. показала, что мещанами (то есть жителями городов) назвали себя 13,4 млн. чел., тогда как по данным той же переписи крестьян в России было почти 97 млн. чел. (в 7,5 раза больше). Следуя формальной логике, городской быт с точки зрения простой статистики должен считаться нетипичным для населения России в целом.

Однако именно в городах активно развивались многие социальные процессы, которым предстояло стать важнейшими в жизни страны в наступавшем ХХ веке. В городах складывался рынок рабочей силы и жилья, развивалось просвещение, формировалась современная семья, возникали новые виды досуговой деятельности. Горожане первыми приобщались к достижениям технической революции рубежа двух столетий: в городах появлялся водопровод, электричество, механический транспорт, кинематограф. Иными словами, горожане прокладывали своим соотечественникам путь в новую жизнь, к которой большинство россиян приобщилось уже во второй половине ХХ века, когда процесс урбанизации в нашей стране завершился.

Обращение к теме именно городской повседневности объясняется также состоянием источниковой базы, доступной исследователю. Именно горожане оставили нам наибольший массив мемуаров, а также иных человеческих документов: газетных объявлений, репортажей, дневников, писем.

Есть и иные причины изучать в первую очередь городскую повседневность. Среди них следует назвать относительную простоту исторической реконструкции целого ряда явлений городской жизни рубежа двух столетий. Этот приём тем легче выполнить, что до наших дней сохранилась существенная часть городской предметной среды той эпохи: жилые и общественные здания, исторические интерьеры, предметы быта и т.п. Работать с ними историку-горожанину существенно проще, чем с материальными остатками, отразившими повседневную жизнь сельского населения, которая за прошедшее столетие изменилась несравнено более радикально, чем жизнь горожан.

Хронологические рамки курса охватывают период приблизительно с 1880-х годов до 1914 года. Начальный временной рубеж курса достаточно условен: его выбор вызван необходимостью рассмотреть явления повседневной жизни начала ХХ века в некотором историческом контексте, в сравнении с тем, как шла жизнь в городах на исходе предыдущего столетия. 1914 год, год начала мировой войны, также представляется несколько условной датой, поскольку война далеко не сразу оказала влияние на повседневную жизнь, особенно в городах, расположенных вдали от театра боевых действий.

Территориальные рамки курса определяются кругом доступных автору источников. Их географический охват ограничивается двумя российскими столицами - Петербургом и Москвою - а также некоторыми городами европейской части империи: Одесса, Нижний Новгород, Кострома, Иваново-Вознесенск. Это лишь небольшая часть из почти одной тысячи городов, имевшихся в России к 1914 г. В силу состояния источников в рамках курса не рассматривалась повседневная жизнь в городах Сибири, а также на окраинах страны - в Прибалтике, Польше, Закавказье или Туркестане.

Источниковая база изучения истории повседневности столь же разнообразна, как и сам предмет курса. Весь массив доступных исследователю информационных ресурсов по этой необъятной теме традиционно делят на два типа: текстовые и нетекстовые источники. Отметим в этой связи, что в изучении истории повседневной жизни второй тип источников играет особо важную роль.

К числу текстовых источников можно отнести нормативные документы, акты частного права, материалы делопроизводства государственных и муниципальных учреждений, а также общественных организаций и коммерческих предприятий, периодическую печать и источники личного происхождения. Рассмотрим их более подробно.

Нормативные документы общегосударственных и местных властей регулировали многие аспекты повседневной жизни горожан - от гражданского и административного права до правил уличного движения и розничной торговли или до униформы чинов полиции. Однако при использовании нормативных документов в качестве исторических источников неизбежно возникает вопрос о широте и последовательности применения правовых норм, особенно тех из них, что к началу ХХ века приняли архаический характер и существовали как своего рода юридические курьёзы. Эта оговорка представляется существенной, поскольку органы правоводворения (теоретически значительно более развитые в городах, чем в деревне) не были свободны от коррупции и нередко применяли законы выборочно, в соответствии с частными интересами своих сотрудников. Тем не менее, историку желательно знать основы торгового, строительного, фабричного законодательства, действовавшего в России в ту эпоху, поскольку они в ряде случаев существовенно затрагивали повседневную жизнь горожан.

Например, российское законодательство рубежа 19-20 веков категорически запрещало подданным содержать игорные заведения, а коммерческие карточные игры разрешало лишь в помещениях клубов, доступ в которые был ограничен. Это толкало горожан, одержимых игроманией, в тайные притоны азарта и порождало целый преступный промысел. Суровая рука закона действовала и в таких безобидных на первый взгляд областях жизни горожан, как массовые зрелища: закон ограничивал или вовсе запрещал театральные и цирковые представления в дни великого поста, строго регламентировал ряд вопросов показа кинофильмов и т.п. Даже «Положение о трактирном промысле» издавалось в России в виде акта высшей власти (его последняя дореволюционная редакция вступила в силу с 1 января 1894 г.)

Акты частного права отражают жизнь их субъектов и объектов значительно более точно. За исключением притворных или мнимых сделок, частноправовые акты заключаются по обоюдной воле сторон, с целью закрепить некий юридический факт, а не скрыть его. К сожалению, документов такого рода от изучаемой эпохи сохранилось немного, поскольку значительная часть гражданско-правовых отношений в России того времени обходилась без занесения на бумагу, а тем более - без официальной регистрации. К тому же после 1917 г. такие документы не привлекали внимания архивных работников, ибо отражали правоотношения, официально признанные достойными только полной отмены (договоры найма прислуги, аренды жилых и иных помещений, завещания, акты семейных разделов и т.п.) Для держателей таких документов они после революции также утратили юридическую ценность и нередко были утерянны, а то и умышленно уничтожены. Найти отдельные документы частного права ещё можно в некоторых домашних собраниях, где они хранятся как семейные реликвии.

Нехватку документов частного права в немалой степени восполняют делопроизводственные документы различных учреждений и организаций - государственных, муниципальных и общественных. Для изучения повседневной жизни горожан особую ценность представляют фонды органов полиции и суда, а также церковных консисторий, в которых рассматривались дела о расторжении брака или иные семейные тяжбы. Следует, однако, иметь в виду, что одностороннее увлечение исследователя материалами, отразившими девиантное поведение отдельных лиц, может создать необъективную картину жизни подавляющего большинства законопослушных горожан. Это замечание справедливо и в отношении архивных фондов, образовавшихся в результате деятельности благотоврительных и иных общественных организаций. Постоянно имея дело с социально-проблемными общественными группами (бездомные, безработные, сироты, больные, одинокие старики), эти организации в своих документах неизбежно рисовали одностороннюю картину городской жизни.

Богатейшим источником по истории городской повседневности служит периодическая печать. Рубеж 19-20 веков был временем зарождения в России массовой коммерческой прессы, ориентированной на демократического читателя. Этот читатель всевозможных «листков» не мог пройти мимо городских сплетен и новостей, живо интересовался новинками торговли и премьерами в синематографах, внимательно просматривал газетные объявления. Поэтому разнообразные материалы прессы отразили множество аспектов повседневной жизни, причём делали это день за днём. Пользуясь этим, историк в состоянии проследить изменения на рынке товаров и услуг, доступных горожанам, а также увидеть в развитии многие иные явления повседневной жизни.

При этом, однако, следует помнить о своеобразном подходе репортёров «уличной» прессы к отбору освещаемых ими событий и приёмам журналистского повествования. Нередко газетчики буквально гонялись за скандалами и происшествиями, на потеху обывателю живописали «жареные» факты. Картина городской жизни, нарисованная бульварной печатью, неизбежно грешит односторонностью и требует от исследователя вдумчивой критики. повседневность городской русский жизнь

К материалам периодической печати близок и другой вид источника - ежегодные справочные издания типа адрес-календарей «Вся Москва» или «Весь Петербург»; нередко они и издавались редакцией той или иной городской газеты. Эти адресные книги позволяют увидеть город в профессиональном и территориальном «разрезах», выявить имена и места проживания должностных лиц, предпринимателей, частнопрактикующих врачей и адвокатов, уточнить перечень услуг, востребованных средним классом городского населения, и т.п. Столь же полезным могут быть простые телефонные справочники, которые как раз начали издаваться на рубеже веков.

Источники личного происхождения - письма, дневники и мемуары - остаются наиболее доступными для провинциального исследователя. Следует заметить, что специальных изданий писем или дневников горожан (подобных, например, сборникам воспоминаний выпускников отдельных вузов) почти нет. Однако горожанами были, например, все без исключения деятели русской культуры и науки, жившие на рубеже 19-20 веков, чьи личные документы впоследствии были хорошо опубликованы. Понятно, что в своих письмах и дневниках писатели и художники не преследовали цель отражать городскую повседневность, однако это стало «побочным эффектом» всех сколько-нибудь систематических дневниковых записей и переписки.

К категории источников личного происхождения можно отнести и художественные произведения, созданные на рубеже двух столетий. В силу того, что большинство литераторов той эпохи жило, преимущественно, в Петербурге или Москве, русская литература серебряного века неизбежно становилась городской, отражала реалии повседневной жизни первых отечественных мегаполисов. Разумеется, интерсующие современного исследователя сведения на этот счёт нечасто представлены в удобном виде сплошного массива; чаще они рассеяны в ткани повествования. Однако при внимательном чтении проза и даже поэзия того времени способны существенно пополнить картину повседневной жизни русского города, в том числе такими сведениями, которые не сохранились в иных видах текстовых истчоников. Например, только беллетристы могут сообщить нам о типичных городских шумах и запахах, или об особенностях говора отдельных профессиональных групп горожан.

Как уже отмечалось выше, изучение истории повседневности неизбежно требует знакомства с нетекстовыми источниками - материальными остатками былой жизни. Среди них особую ценность представляют изобразительные материалы - в первую очередь фотоснимки. Абсолютное большинство русских фотографических «заведений» работало в городах, а потому именно городские пейзажи уже с середины 19 века стали объектом фотосъёмки. Репродукции исторических фотографий городских ландшафтов достаточно легко доступны современному исследователю - как в виде репринтных изданий, так и на интернет-сайтах музеев, фотогалерей, частных собирателей. Наибольший интерес историка неизбежно вызывают портреты горожан, на которых запечатлена их одежда, аксессуары костюмов, причёски и т.п. Следует, однако, помнить, что павильонные (студийные) фотопортреты конца 19 - начала 20 веков нередко носили приукрашенный характер, поскольку их заказчики стремились быть увековеченными в наиболее репрезентативном облике. Отсюда нередко заметная скованность, неестественность поз и мимики моделей (особенно из числа простонародья), а то и плохо сидящий на них наряд из «дежурного» гардероба фотостудии. Не отличаются правдоподобием и жанровые фотоснимки того времени: сто лет назад фотография ещё не стала подлинно моментальной, и «снимок навскидку» нередко имитировался с помощью постановки костюмированных натурщиков.

К числу нетекстовых источников по истории городской повседневности относятся и все её иные материальные остатки - здания и сооружения (например, мосты), посуда, мебель, украшения, часы, письменные приборы, предметы одежды. Они хранятся как в экспозициях (и запасниках!) краеведческих музеев, так и в частных собраниях. Ряд музеев, например - Эрмитаж, выставил часть своих коллекций в виде снимков, доступных в интернете.

Таким образом, массив источников по истории повседневной городской жизни достаточно велик, чтобы изучать её в самых различных аспектах.

Рассмотрим теперь вопрос о методах, которые для этого применяются.

Наиболее употребимым методом изучения повседневной жизни остаётся описательный. Он сводится к сбору и планомерному изложению фактов, полученных путём анализа источников, по узкой исследовательской теме. Например, описывается только организация торговли продуктами питания на городских рынках: собираются сведения об ассортименте товаров, их хранении, выкладке и подготовке к продаже, о ценах и качестве продуктов, дополнительных услугах, приёмах сбыта товара, применяемых продавцами, а также способах фальсификации «съестных припасов», и так далее. В результате исследователь создаёт картину, которая по своей полноте и систематичности существенно превосходит любой из первичных источников.

Нарративный метод вполне соответствует эмпирическому характеру самого предмета «история повседневности», однако не заменяет иных, более аналитичных методов исследования. Первейший из них - компаративный (сравнительный): исследователь сопоставляет два и более однотипных явления или факта, пытаясь выявить различия между ними и найти тому объяснение. В нашем примере с рыночной торговлей съестными припасами исследователь может сопоставить организацию сбыта продуктов разного происхождения (произведённых в окрестностях города или доставленных издалека) или разного характера (рыба, мясо, овощи), или предназначенных для покупателей различного достатка. Можно также сравнить торговые приёмы и деловую этику продавцов разной этнической принадлежности, или сопоставить организацию торговли на рынке с порядками, принятыми в лавках или в магазинах. Разумеется, объяснение причин таких различий современным исследователем будет носить гипотетический характер, однако это нормальное для любой науки явление.

Для изучения повседневной жизни пригодны и приёмы исторического моделирования (реконструкции). Моделируя поведение покупателя съестных припасов на рынке, исследователь способен предположить, какими способами тот пытался сбить цену или удостовериться в качестве товара, как это поведение зависело от социальной принадлежности покупателя и его профессии, и т.п. Сделав такое предположение, исследователь сможет более целенаправленно вести поиск источников или по-новому прочитать уже имеющиеся у него материалы. Модель явления восполняет лакуны доступных нам документов и связывает в единое целое разрозненные фрагменты исторической картины.

Полезным может оказаться и приём исторической ретроспекции - изучения слабо освещённого в источниках явления прошлого по более близкой к исследователю эпохе. Так, современные приёмы недобросовестной рекламы могут позволить по-новому взглянуть на «ухватки» лавочников былого времени, а фальсификация продуктов питания, практикуемая в наши дни, может на поверку оказаться не столь уж недавней бедою.

Применяя эти приёмы, исследователь должен, естественно, помнить о главных началах научного труда историка. Прежде всего, нельзя нарушать принцип историзма. Изучение городской повседневности способно вызвать у современного исследователя соблазн модернизации прошлого, трактовки или оценки его явлений с позиций нашего времени. Такая модернизация, например, может проявляться в использовании новейшей терминологии для описания ушедшей жизни. Тогда былой Сенной рынок может превратиться в «центр дистрибуции фуража», а Гостиный двор - в «гипермаркет, локализованный на городском шопинг-моле». Более опасно, когда забывший о необходимости быть историчным исследователь приписывает людям прошлого мотивы поведения своих современников или судит их по моральным нормам нашего дня. Тогда обращённый к продавцу призыв покупателя «Побойся Бога!» можно объявить проявлением клерикального фундаментализма, а барыня, нанявшая мальчика-носильщика для переноски корзины с продуктами, будет названа эксплуататором детского труда.

Весьма опасно также строить далеко идущие гипотезы, когда для этого явно недостаёт материалов источников. Восполнять пробелы за счёт фантазии, предполагая наличие в прошлом явлений, идентичных современным, будет нарушением принципа научности. Например, если механизм ценообразования на городском базаре нам неизвестен, то его не следует «реконструировать», скажем, на основании неких «вечных законов рынка»: дошедшие до нас источники рисуют картину, явно отличную от скрытого соглашения о ценах нынешних торговцев.

При изучении городской повседневности следует обращать внимание на типологическую принадлежность каждого населённого пункта. Города дореволюционной России можно поделить на несколько типов в зависимости от рода занятий их жителей.

Например, в России встречались города, сочетавшие роль экономического центра с административной функцией. Это были некоторые столицы губерний (Москва, Киев, Харьков, Нижний Новгоро, Тула) или уездов (Шуя, Покров). В иных городах экономика преобладала над управленческой функцией, как это наблюдалось в безуездном Иваново-Вознесенске. Ещё чаще встречалось обратное сочетание: город играл роль администартивной столицы, например - губернии, но не отличался индустриальным потенциалом (Владимир, Орёл, Псков). Как редкий тип отметим безуездные («заштатные») непромышленные города (Плёс), где образ жизни населения мало отличался от сельского. Были и обратные примеры: «фабричные сёла» с высоким уровнем развитием промышленности или ремесла, но так и не получившие статус города (Бонячки, Южа, Середа); однако они не стали предметом этого курса. В любом случае, не следует забывать пословицу: «Что город, то норов».

Исследователь повседневной жизни русского города не должен также забывать о существенных различиях между отдельными группами горожан - имущественных, сословных, культурных, этнических. Например, образ жизни двух семей примерно равного достатка - крупного чиновника и средней руки коммерсанта - мог существенно различаться. Если же семья чиновника принадлежала, скажем, к протестантской общине и имела немецкие корни, а семью коммерсанта составляли выходцы из мира русского старообрядчества, то различия в образе их жизни становились бы ещё более заметными.

Интерес исследователей к истории повседневности можно объяснить рядом соображений.

Прежде всего, отечественная историческая наука в ХХ веке слишком увлеклась изучением таких неординарных событий, как революции и войны. В результате созданное ею «историческое полотно» оказалось населённым почти исключительно вождями и полководцами, великими людьми в необычных обстоятельствах. Такой подход отводил рядовому россиянину скромную роль «маленького человека», статиста в большой исторической массовке, которому предписывалось думать и действовать по законам, якобы установленным «марксизмом-ленинизмом». Дегуманизация истории, поиск в ней лишь выигрышных эпизодов, пригодных для «идейно-политического воспитания подрастающего поколения», очевидно противоречил самой сути исторической науки - науки, изучающей прошлое всего народа, а не его (зачастую никем не избранных) вождей и руководителей. Реакцией на «историю без простого человека» и стало на рубеже 1980-х - 1990-х гг. обращение части учёных к истории повседневной жизни простых соотечественников, от которых наука ранее отмахивалась, называя их мещанами и обывателями.

Другая причина интереса учёных к истории повседневности заключается в стремительных переменах, которые начались в жизни российского общества с конца 1980-х гг. «Потребительская революция» пост-советской эпохи, стремительное внедрение в быт миллионов людей новейших технических достижений, невиданные по масштабам миграционные потоки - всё это вызвало интерес к «уходящей натуре» - остаткам былой жизни, на смену которой на глазах нынешнего поколения приходит новый быт постиндустриального общества.

Обращение отечественных учёных к истории повседневности, наметившееся в годы перстройки, не в последнюю очередь стало следствием знакомства с достижениями зарубежной историографии, в частности - с трудами французских историков послевоенного времени.

Исследования по истории повседневной жизни находятся на стыке ряда обществоведческих дисциплин: собственно истории, а также этнологии и социальной психологии. Изучение повседневности требует широкой эрудиции в таких вопросах, как история костюма и моды, мундироведение, история прикладного искусства, история театра, цирка, кинематографа, история экономики, социальная история и т.д. Таким образом, история повседневности может служить дисциплиной, которая интегрирует достижения широкого круга узко-исторических и смежных с ними общественных наук.

Изучение истории повседневной жизни имеет определённую научную и общественную актуальность. Как уже отмечалось, в повседневной жизни простых людей постоянно проявляется действие закономерностей макроистории. Работы по истории повседневной жизни могут оказаться полезными для работников музеев, особенно - историко-этнографических, а также для широкой аудитории - от школьников до создателей исторических фильмов и спектаклей. Не случайно автор одного из первых отечественных трудов по предметно-бытовому миру обыденной жизни - Я.Н. Ривош - долгое время работал консультантом ведущих киностудий и театров страны по вопросам исторической достоверности.

2. Трудовая повседневность городского населения на рубеже 19-20 веков

В отличие от жителей деревни, которые на рубеже 19-20 вв. занималось относительно однородными видами трудовой деятельности, их современники-горожане находили применение своим силам и способностям в самых различных областях. Структура занятости в среднем русском городе той эпохи весьма пёстрая. За исключением немногих промышленных центров, где «фабричный люд» составлял значительную долю населения, в большинстве городов России среди лиц наёмного труда преобладали работники сферы обслуживания, а также домашняя прислуга. Однако трудовая повседневность рабочих известна относительно лучше, поскольку её с 1880-х гг. изучала фабричная инспекция, оставившая обширный массив делопроизводственных документов: отчётов, обзоров, докладов.

Численность собственно фабричных рабочих, то есть лиц, занятых на предприятиях, подведомственных фабричной инспекции, даже в начале ХХ века была весьма скромной. При общем населении России около 150 млн. чел., из которых в городах проживало не менее 20-25 миллионов, промышленный «пролетариат» страны составлял от 2,5 до 4,0 млн. чел. Немалая его часть проводила лето в деревне, занимаясь крестьянским трудом, а в город на фабрику возвращалась только осенью, после окончания большинства полевых работ. Такое «челночное» трудоустройство особенно характерно для производств, не требовавших высокой квалификации, в том числе для ткацкого. Немало рабочих (включая тех, кто не покидал завод в течение всего года) жила в так называемых «фабричных сёлах», или же в сельских по образу жизни пригородах индустриальных центров, откуда ежедневно добиралась на работу. Поэтому представление о промышленном рабочем как о главном жителе дореволюционного русского города существенно преувеличено.

Условия, ежедневно встречавшие рабочего в заводском или фабричном цехе, соответствовали уровню производственной культуры и гигиены труда, типичных для первой волны индустриализации. Рабочая смена в начале ХХ в. длилась по 10,5-11,5 часов; при этом на предприятиях с особо вредными условиями труда или тяжёлым его характером (металлургия, химическая промышленность) рабочий день был короче, а своего законного максимума он достигал в лёгкой (особенно текстильной) промышленности. Следует, однако, помнить, что в понятие «продолжительность рабочей смены» в то время засчитывалось и время для приёма рабочими пищи - обычно час, а то и более, поскольку никаких столовых даже на крупных производствах не имелось. Нельзя также забывать, что и на предприятиях Западной Европы, где интенсивность труда была существенно выше, чем в России, рабочий день в начале ХХ в. длился от 9,5 до 10,5 час.; 8-часовой рабочий день тогда оставался лишь требованием международной социал-демократии, а не реальностью.

Характер труда рабочего существенно разнился в зависимости от вида производства и должности работника. Рабочие высокой квалификации, от которых напрямую зависело качество готовой продукции, пользовались определёнными льготами. Наиболее тяжёлая и зачастую невыгодная работа доставалась тем, кто недавно пришёл на предприятие, особенно если это были вчерашние выходцы из деревень, не имевшие даже минимальной трудовой сноровки. Для них (как, впрочем, и для более взрослых рабочих первого поколения) особая тяжесть фабричной работы заключалась не столько в физической нагрузке, сколько в психологическом стрессе. Уроженцам деревень, привыкшим иметь дело с домашними животными и простейшими орудиями труда, было крайне тяжело работать в ритме машины, подчиняться строгой фабричной дисциплине, испытывать воздействие шума и вибрации механизмов, осознавать угрозу своей жизни и здоровью, исходившую от оборудования, на снисхождение которого было бесполезно рассчитывать (в отличие от деревенской лошади).

Среди причин недовольства условиями труда, о которых заявляли рабочие, были не только его продолжительность и физическое утомление, жара или холод на рабочем месте, пыльный воздух или ядовитые испарения, опасные механизмы и плохое освещение. Рабочие нередко сетовали на грубость фабричной администрации, на обсчёт при выдаче зарплаты, на произвольные штрафы, на скверное качество сырья (которое приводило к большому проценту брака и снижению заработка), на недостатки в обслуживании оборудования (вызывавшие простои, которые били работника по карману), на неудобный график («ломку») смен.

В свою очередь, администрация предприятий постоянно отмечала воровство сырья и готовой продукции (что вынуждало обыскивать рабочих по окончании смены), пьянство на рабочих местах (для борьбы с проносом на фабрику спиртного рабочих обыскивали и при входе на предприятие), на длительное оставление рабочих мест во время смены под предлогом посещения туалетов, на взаимную грубость между рабочими (доходившую до драк и воровства), а также на их дерзость в обращении с чинами администрации предприятия.

К этому списку взаимных претензий можно добавить легкомысленное, халатное отношение рабочих даже к тем минимальным правилам охраны труда и его безопасности, которые действовали тогда в то время. Достаточно процитировать одно из положений инструкции, которую на исходе 19 в. утвердило Владимирское губернское правление: «Запрещается выводить маховик паровой машины из положения мёртвой точки весом тела механика». Легко представить судьбу механика, повисшего на спице многометрового колеса, чтобы заставить поршень двигаться, если в машину уже был подан пар: частота вращения её маховика составляла 60-120 оборотов в минуту.

Помимо фабрично-заводских рабочих, в городах было немало работников ремесленных предприятий. Условия их труда нередко были ещё более трудными. Прежде всего, ремесленные заведения (мастерские по пошиву одежды, обуви, головных уборов, белья; мебельные мастерские; пекарни; мыловарни; предприятия по выделке красок, крахмала, белил; кирпичные заводики; мелкие типографии и переплётные заведения; мастерские ритуальных и церковных принадлежностей; зеркальные и стекольные заведения и т.п.) не подлежали надзору фабричной инспекции: для этого у неё просто не доставало кадров и средств. В результате рабочий день здесь мог продолжаться дольше законного предела, зарплата выдавалась нерегулярно, а её начисление было делом полного произвола со стороны хозяина. Даже минимальные требования санитарии и гигиены здесь зачастую не соблюдались; механизация отсутствовала; широко применялся труд женщин и детей.

Нелёгкими были и условия труда работников транспорта. Большую часть пассажирских и грузовых перевозок в городах выполняли извозчики - легковые и ломовые. Многие легковые «ваньки» не владели ни лошадью, ни пролёткой, а получали их от хозяина на условиях ежедневной уплаты установленной таксы; заработком извозчика были деньги, которые ему удавалось получить сверх причитавшейся хозяину суммы. Это означало необходимость работать более 12 часов в день, проводя всё это время под открытым небом - в стужу и в дождь. При этом извозчик нёс убытки от дорожных происшествий с его участием и платил штрафы полиции за нарушение правил движения. Нетерпение ездоков, подгонявших возницу ударами трости по спине, а также жадность пассажиров были частью трудовой повседневности извозчика. Свой психологический стресс он зачастую срывал на лошади или на других участниках уличного движения; выражение «ругаться как извозчик» стало нарицательным. Другим доступным извозчику способом расслабиться (и заодно согреться) был алкоголь: пьянство «ванек» тоже вошло в поговорку. Ломовые извозчики отличались не только недюжинной силой, но и мастерством управляться с конями: в их тяжёлую телегу («медведку» или «полок») приходилось впрягать несколько «лошадиных сил», тогда как легковые извозчики обходились одной лошадью.

Не облегчило труд работников городского транспорта и появление в 1870-е гг. конно-железных дорог. Площадка, с которой управлялся вагон конки, не имела остекления, так что условия работы вагоновожатого были не лучше, чем у извозчика. Несовершенные механизмы конки делали управление ею весьма трудным. Участники дорожного движения нередко игнорировали вагоны конки, а иные кучера норовили ехать по её рельсам. Судя по сохранившимся фотографиям, «рабочий пост» водителей первых электрических трамваев тоже был открыт стихии.

С транспортом был связан труд и другой категории городских работников - грузчиков (они же амбалы, крючники, носари), без которых не обходилась ни одна грузовая станция железной дороги или речная пристань. От этих рабочих требовалась не только большая физическая сила и выносливость, но и владение навыками переноски различных грузов - например, досок, корзин, рогожных кулей и т.п. Орудиями труда грузчиков были «коза» (заплечные носилки) и тачка, управляться с которой также было нелегко. Грузчики работали артелями, причём артельный староста отвечал перед заказчиком за сохранность груза и его своевременное перемещение.

Среди горожан, трудившихся по найму, особое место принадлежало работникам сферы обслуживания: магазинов и лавок, предприятий общественного питания, «торговых» бань и прачечных, парикмахерских. Здесь было особенно заметно различие видов труда, зависевшее от способностей человека. Далеко не каждый мог справиться с обязанностями «сидельца» в лавке - завлечь в неё покупателя, навязать ему товар, да ещё обвесить или обсчитать. Особенно трудно приходилось трактирной прислуге - так называемым половым. Они не только не получали зарплату от хозяина заведения, но ещё и вносили деньги на возможный бой посуды. Доход полового составляли исключительно чаевые, которые в небогатых трактирах были буквально грошовыми. Тот, кто не умел заставить посетителей раскошелиться, мог рассчитывать в трактире только на место «кухонного мужика». Естественно, что и предприятия сферы обслуживания не подлежали ведению государственной инспекции, которая недвусмысленно называлась «фабричной».

В сфере обслуживания трудились и тысячи самозанятых горожан. Это были уличные торговцы - продавцы сладостей (петушок на палочке), мороженого (его порцию готовили прямо на глазах покупателя), сбитня (горячего напитка, популярного в холодное время года), табачных изделий (нередко они продавали поштучно папиросы, гильзы которых сами же набивали табаком). К проходным фабрик и заводов во время перерыва, а также к дверям школ в минуты перемен подходили продавцы съестного - пирогов, пряников, ватрушек. К числу самозанятых городских тружеников можно отнести также уличных точильщиков кухонных ножей и ножниц, которые обходили жилые кварталы, неся на плече ножной точильный станок; нередко эти же мастера предлагали услугу пайки металлической посуды и восстановления её оловянного покрытия. Не менее привычной картиной на улицах городов были чистильщики обуви и старьёвщики, предлагавшие горожанам продать ставшие ненужными им домашние вещи.

Среди временных рабочих, приходивших в город на лето, преобладали строители. Как правило, они собирались в артели (бригады), доверяясь опытному мастеру, нередко успевшему перед началом строительного сезона набрать заказы. Такие артельщики выполняли функции современных прорабов, а то и главных бригадиров строительных трестов: они умели на глазок рассчитывать объёмы кирпичной кладки и прочность деревянных конструкций, досконально разбирались в качестве строительных материалов. К элите строителей относились также каменщики, кровельщики, мастера резьбы по дереву, печники. Однако на любой строительной площадке преобладал неквалифицированный труд чернорабочих, заменявших современные подъёмные механизмы, растворомешалки, перфораторы. На такие работы артельщик набирал за гроши крестьян, искавших в городе более щедрого заработка, чем доход от собственного хозяйства.

Появление в городах многоэтажных жилых домов вызвало к жизни целый ряд рабочих профессий, связанных с эксплуатацией таких зданий. В штате служащих дома трудились швейцары, слесари, плотники, а в зимнее время - истопники, которые круглые сутки топили углём котёл центрального отопления. Особой частью работников домового хозяйства были дворники. Они не только подметали двор и прилегающую часть улицы. Дворники также выполняли функцию современных охранников: старались не допускать в сам дом и в его внутренний двор незнакомых людей. Полиция требовала от дворников и иной службы: следить за подозрительными жильцами или их гостями, а при необходимости опознавать сомнительных постояльцев. Впрочем, главной заботой дворников была всё-же очистка тротуаров от снега: зимняя обувь в то время имела кожаную подошву, так что по обледенелому снегу пешеход не сделал бы и шага. Поэтому домовладельцы требовали чистить тротуар «под скребок»; скользкие улицы Петрограда зимы 1917-1918 годов стали в глазах А.А. Блока («Двенадцать») приметой начавшейся революции.

Несмотря на развитие коммунального хозяйства и коммерческого сервиса, города рубежа 19-20 веков не обходились без домашней прислуги. Так, перепись 1890 г. установила, что примерно 13 % жителей Петербурга (свыше 120 тыс. чел.) находилось в личном услужении. В Москве перепись 1882 г. насчитала в рядах прислуги свыше 90 тыс. чел., тогда как на военной и штатской службе тогда состояло не более 34 тыс. москвичей.

Необходимость прислуги даже в семьях среднего достатка станет более ясной, если вспомнить, что в большинстве домов того времени ещё не было водопровода, что продукты питания продавались далеко не в виде полуфабрикатов, а одежда, сшитая из натуральных тканей, требовала постоянного глажения. Многие домашние дела, которые сейчас вообще не осознаются как труд, требовали тогда немалых усилий и времени. Чтобы выпить горячего чая, было бесполезно искать электрический кипятильник или газовую плиту. Следовало «поставить самовар», то есть заложить в него топливо (обычно - щепки или лучину), залить воду, вставить трубу самовара в отверстие печной вьюшки, разжечь огонь и только минут через десять дождаться кипятка. Ещё более сложным было приготовление пищи, стирка белья, уборка помещений.

Однако обилие прислуги в домах горожан объясняется не только техническим несовершенством быта. Желание любой мало-мальски зажиточной семьи иметь прислугу можно рассматривать и как пережиток крепостного права. До 1861 года о богатстве помещика судили не в последнюю очередь по тому, сколько лакеев прислуживало гостям за его столом. К началу ХХ века крепостные времена, казалось, уже канули в прошлое. Однако память о том, как подобает жить тем, кто преуспел, оказалась гораздо более прочной.

Обилие прислуги в русских семьях объяснялось и мизерной заработной платой, на которую соглашалось большинство «низших служителей». Самые непритязательные из них готовы были работать за стол и кров в хозяйском доме, да ещё за 5-10 рублей в месяц на карманные расходы. Даже для семьи мелкого чиновника, имевшей доход 30-50 рублей в месяц, такие расходы на прислугу были вполне посильными.

В небогатых семьях низшего среднего класса имелась одна «прислуга за всё». На неё возлагалось множество домашних дел, однако скорость и качество их исполнения зачастую оставляло желать лучшего. На должность прислуги за всё не шли люди, владевшие специальными служебными профессиями. Это был удел либо недавних выходцев из деревень, либо прислуги, потерявшей место в более зажиточном доме.

Солидные хозяева нанимали прислугу через специальные посреднические конторы, которые ручались за рекомендуемых ими работников. Быт богатой семьи обеспечивали горничные, кухарки (а то и повара, которых подчас переманили из хороших ресторанов), няни, гувернантки и гувернёры. Владельцы особняков часто держали своего садовника (по совместительству дворника). Если семья имела собственный выезд (то есть коня и экипаж), то ей приходилось нанимать конюха и кучера: первый кормил и чистил лошадь, второй запрягал её и управлял во время поездки. Ещё выше в иерархии прислуги оказывались водители первых частных автомобилей, которые стали появляться в крупных городах в начале ХХ века.

Слуги поневоле оказывались в курсе всех дел семьи, становились её частью. В то же время наличие в доме прислуги создавало немало проблем, специфичных для того времени. Нередко хозяева обвиняли своих лакеев в лености, дерзости, воровстве, в нескромном любопытстве; прислуга жаловалась на скупость, грубость и капризы хозяев, а горничные помоложе - на домогательства со стороны мужской части семейства.

Совсем иначе выглядела трудовая повседневность у тех горожан, кто владел «благородными» профессиями. Это были, прежде всего, государственные служащие (гражданские - чиновники, и военные - офицеры), служащие органов муниципального управления (городских управ и расположенных в городе земских учреждений), «лица, состоящие на частной службе» (управленческий персонал финансовых учреждений, а также торговых и промышленных предприятий), наконец, «лица свободных профессий» (адвокаты, журналисты, частнопрактикующие врачи). Общим для большинства этих людей было наличие у них высшего (или хотя бы среднего специального) образования, а также принадлежность к дворянству, гильдейскому купечеству или сословию почётных граждан. Рассмотрим трудовые будни некоторых из них.

В городах уездного или, тем более, губернского уровня государственная служба занимала немалую часть образованного общества. В начале ХХ века численность чиновников в России превысила 160 тыс. чел., а вместе с теми низшими канцелярскими служащими, кто не имел классного чина, их было около 400 тысяч. Иными словами, государственные гражданские служащие составляли до 2 % горожан. Доля чиновников в населении непромышленных губернских столиц могла быть ещё выше.

Служебное время чиновника начиналось около 9 часов утра и заканчивалось вскоре после обеда; до конца присутственных часов на рабочих местах оставались только низшие служащие, не имевшие классных чинов. Работа государственного гражданского служащего состояла в чтении документов и приёме просителей, а также в составлении служебных писем и записок, посредством которых чиновник осуществлял свою управленческую функцию. Все эти виды деятельности к началу ХХ века успели стать ритуальными, обрели прочные этикетные формы, нарушать которые чиновник не дерзал. Почитать начальство, держать в строгости подчинённых, принимать просителей с официальной любезностью (последняя зависела от общественного положения посетителя и сути его дела), не проявлять излишней инициативы, ограничивать своё служебное рвение традиционными пределами - так можно сформулировать неписаные правила чиновничьей этики.

В тоже время условия труда гражданского служащего - государственного, земского или муниципального - трудно назвать лёгкими. Большинство зданий присутственных мест было выстроено ещё в первой половине 19 века и не располагало элементарными бытовыми удобствами. Чиновничьи конторы отапливались печами, освещались керосином, редко имели телефонную связь. В начале ХХ века недоступной большинству чиновников роскошью оставалась пишущая машинка (собственного производства этого средства оргтехники в России до 1917 г. не имелось) и даже авторучка. Для тиражирования документов приходилось держать особых низших служащих - «копиистов», или использовать кустарные приспособления наподобие гектографа, сближавшие чиновников с подпольщиками. Конный экипаж был ещё большей роскошью, так что чины полиции были вынуждены возить арестантов на извозчиках (если на такие расходы у полиции имелись казённые деньги). Автомобили в начале ХХ века имелись даже не у всех министров. Рабочая неделя служащего длилась шесть дней, а ежегодный отпуск ему и вовсе не полагался. Правда, в России из-за обилия государственных и церковных праздников рабочий год составлял примерно 270-280 дней.

Не были столь уж высокими и оклады жалования чиновников. Заметим, что от классного чина оклад практически не зависел. Решающим фактором было ведомство, в котором служил чиновник, и занимаемая им должность. Среди самых высокооплачиваемых государственных служащих были судейские чины и служащие акцизного ведомства. Даже в полиции, которая финансировалась земствами и городскими управами по ставкам, утверждённым министерством внутренних дел, мало кто из офицеров губернского уровня получал в начале ХХ века более 150 рублей в месяц. Разумеется, это составляло зарплату рабочего-ткача за год, а то и полтора, но было вполне соизмеримо с окладом земского врача (100-120 руб. в месяц) и лишь вдвое превышало жалование учителя гимназии. Оклад же низшего полицейского чина - городового - составлял 15-20 руб. в месяц и вряд ли показался бы привлекательным даже для фабричного рабочего. В иных казённых ведомствах не было редкостью, что чиновника принимали на службу вообще без жалования, и только по прошествии года находили для него ставку. Правда, по окончании срока службы (25-35 лет) чиновнику полагалась пенсия, однако для её получения он должен был делать отчисления из собственного жалования в особую «эмеритальную кассу».

Трудовая повседневность персонала земских и городских управ была более напряжённой. Просителями здесь гораздо чаще оказывались самые социально уязвимые члены общества, и их беды не терпели отлагательства. Здесь уже неуместным был неспешный ход дел, типичный для казённой службы. Впрочем, на службу в земства и городские управы как правило шли люди, желавшие принести пользу обществу, а потому ценившие свою работу именно за её нечиновный, деловой характер. Да и число собственно служащих в земских и муниципальных учреждениях было относительно невелико, особенно в сравнении с числом государственных служащих. Так, в конце 1880-х гг. в уездных земских управах 32 губерний числилось менее 1300 членов, а в губернских управах - всего 133 человека. Не носившие мундиров служащие органов самоуправления терялись среди штатских сюртуков и не составляли заметной части городского населения. Оклады жалования служащих земских управ также были ниже, чем у чиновников (а пенсии по старости и вовсе нищенскими); впрочем, многие земцы происходили из состоятельных семей и шли на работу в земство не ради денег.

Преподаватели гимназий, реальных училищ, кадетских корпусов и духовных семинарий относились к числу обеспеченных горожан. Так, годовой оклад директора гимназии в начале ХХ века составлял 2000 руб., а его классный чин соответствовал генеральскому; после 25 лет службы директор получал право на пенсию в размере 700-900 руб. в год. Учителям гимназий платили по 600-900 руб. в год; они могли иметь дополнительные заработки в виде частных уроков.

Военнослужащие составляли немалую (и зачастую самую блестящую) часть городских благородных сословий. Воинские части дислоцировались почти исключительно в городах, а потому весь 40-тысячный офицерский корпус России вливался в число их жителей. В мирное время служба офицера не отнимала у него много времени или особых сил: хлопотную работу по обучению солдат срочной службы, их содержанию и проживанию офицеры перекладывали на унтер-офицеров - вчерашних «срочников», решивших остаться на службе в армии в расчёте на денежное довольствие и карьерную перспективу. Выходцы из деревень, унтера легче находили общий язык с солдатами и не беспокоили офицеров по мелочам, из которых, собственно, и состояла жизнь воинских частей в мирное время.

Едва ли единственным поводом для офицера обратить подобающее внимание на состояние дел в своей части была подготовка к инспекторской проверке. Как правило, она носила поверхностный характер и сводилась к оценке строевой выправки солдат, состояния их обмундирования и оружия, да ещё к церемониальной пробе солдатского обеда. Упрекать инспекторов за чрезмерную благожелательность было бы несправедливо: за четверть века - с 1878 по 1904 гг. - русская армия почти не вела боевых действий; в ней выросло и подошло к пенсионному возрасту целое поколение офицеров, по-настоящему не нюхавших пороха. Спокойная служба стала для них само собою разумеющимся делом. К тому же все иные виды обучения солдат, кроме строевой муштры, особенно огневая подготовка, требовали значительных денежных затрат. Военный бюджет России (300 млн. руб. в год на рубеже двух веков), весьма скромный для миллионной армии, не был на них рассчитан.

Если что-то и тяготило офицеров в их службе, так это скромное жалование. На исходе 19 века офицеры пехотных частей начинали службу с окладов 40-45 руб. в месяц. Иными словами, командир пехотной роты получал примерно столько, сколько начинающий педагог казённой гимназии. Для тех, кто не имел дополнительных источников доходов, служба в армии становилась нелёгким делом. В век царства денег блеск офицерских мундиров на поверку оказывался мишурным.

С деньгами лучше всего обстояло дело у тех немногих горожан, кто служил в частных компаниях: правлениях банков, а также в конторах промышленных, торговых или транспортных предприятий. Причитавшиеся таким счастливцам суммы выглядят неправдоподобными даже в наше время. Так, в 1890-е гг. директор правления одной из текстильных фабрик в Иваново-Вознесенске получал 20 тыс. руб. в год. Для сравнения: годовое жалование мэра Нью-Йорка тогда составляло $12.000, то есть 24 тыс. руб. Служивший тогда же управляющим частной железной дорогой на юге России С.Ю. Витте получал в год свыше 50 тыс.руб. и не сразу согласился принять должность «товарища» (заместителя) министра путей сообщения с годовым окладом в 8 тыс. руб. Хорошо знавший дело строительства железных дорог писатель Н.Г. Михайловский (Н. Гарин) утверждал, что суммарные доходы инженера-путейца в период сооружения очередной стальной магистрали могли достигать 10 тыс. руб. в год. Если вспомнить, что сам император получал «живыми деньгами» не более 100 тыс. руб. в год, то перечисленные суммы станут более впечатляющими. Нельзя также забывать, что современного подоходного налога в России до 1917 г. практически не существовало - ни для рабочих, получавших 10-30 руб. в месяц, ни для тех, кто получал на два порядка больше.