Повседневная жизнь населения русского города на рубеже 19-20 веков.

Цена автомобиля в начале ХХ века составляла от 2,5 до 10 тыс. руб.; автопарк России к 1914 г. состоял примерно из 20 тыс. единиц (включая немногочисленные грузовики и совсем уж экзотические автобусы). Иногда богатый хозяин покупал только шасси машины, а несколько сменных кузовов для него заказывал мелким мастерским. Среди таких кузовов мог быть и зимний, в пассажирском отделении которого стоял калорифер, нагревавшийся выхлопными газами (водитель в любом случае помещался под открытым небом). Однако пользоваться машиной зимою было почти невозможно: запустить на морозе тогдашний двигатель мог лишь опытный механик, а ездить на узких шинах по скользкой дороге удавалось только очень хорошему шофёру. В особо дорогих лимузинах пассажирское отделение кузова было отделено от места водителя стеклянной перегородкой, и для общения с шофёром пользовались переговорным устройством, напоминающим судовой машинный телеграф.

Горожане среднего достатка довольствовались поездками на извозчике. Его нанимали на особых стоянках («биржах»), выделенных для этого городской управой. Впрочем, свободного «ваньку» можно было просто подозвать с тротуара в любом месте улицы. Перед выездом из дома богатые горожане посылали за извозчиком свою прислугу. Седок мог торговаться с извозчиком о плате, хотя городские управы устанавливали для легальных («биржевых») извозчиков фиксированную таксу. Наряду с обычными извозчиками (в Петербурге в начале ХХ века их было около 15-20 тысяч) встречались и «лихачи». Их экипаж был запряжён дорогим рысаком, на оглоблях висели электрические фонарики, а на колёса с конца 1890-х гг. стали надевать пневматические шины («дутики»). Такой экипаж ехал быстро и бесшумно, да и выглядел импозантно; однако и тарифы у лихачей были гораздо выше извозчичьих. Услугами лихачей часто пользовались мошенники, чтобы внушить людям представление о своём достатке. В зимнее время извозчики возили седоков на санках; тогда в города приезжало на заработки немало крестьян, и тарифы на услуги извозчиков падали. Правда, такие «зимогоры» плохо знали городскую топографию.

На рубеже веков в городах стали появляться велосипеды. В России они приживались не без труда. По цене импортные «стальные кони» были недёшевы (100-150 руб.), то есть предназначались для состоятельных людей. Однако присущие таким людям представления об общественном приличии плохо вязались с очевидным демократизмом нового средства передвижения. Да и одежда, которую было принято носить в городе людям среднего класса, плохо годилась для езды на велосипеде. В результате до революции велосипед оставался забавой англоманов, «спортсменов» (в тогдашнем понимании этого слова, то есть лиц, ищущих приключений и физической активности и не боящихся прослыть чудаками), а также подростков из состоятельных семей. Иные велосипедисты садились в седло только когда жили летом на даче: там многие городские условности теряли свою обязательную силу.

Общественным транспортом в современном смысле слова стал только трамвай - сначала на конной тяге, а с конца 1890-х годов на электрической (в иных городах делались попытки завести паровой трамвай, но он оказывался слишком дорогим). Некоторые вагоны «конки» были двухэтажными; открытый верхний этаж иронически называли империалом. Пассажиры сидели там боком к направлению движения, спиной к спине, на двух скамейках, тянущихся вдоль крыши; стоять на империале не позволял кондуктор. На империал поднимались по винтовой лестнице; делать это женщинам много лет запрещалось по соображениям общественной морали. Проезд на империале был дешевле, чем на первом этаже. Рельсы конки обычно укладывали в один путь; встречные вагоны разъезжались только на двухпутных остановках. На конечной остановке не было кольцевой петли; лошадь просто перепрягали к другому концу вагона, и вагоновожатый перебирался на второй «пост управления» (благо, вагон был симметричным).

Переход городского рельсового транспорта на электрическую тягу произошёл из-за быстрого увеличения потока пассажиров, а также роста дальности их поездок на рубеже двух столетий. Чтобы ввести трамвайное сообщение, мало было переложить рельсовый путь и построить контактную сеть (её столбы делали из дерева); надо было создать источник электричества. Так, в Петербурге одновременно с прокладкой трамвайных линий в 1907-1910 гг. фирма «Westinghouse Electric» выстроила четыре так называемые «силовые подстанции», а фактически - небольшие электростанции с паровыми машинами, генераторами, трансформаторным хозяйством и даже жильём для персонала. Для ночной стоянки вагонов - сначала конки, а затем и трамвая - строились депо. Однако в утренние часы пик дожидаться, пока все вагоны разъедутся из депо на линии, было некогда, и часть трамваев оставляли на ночь на боковых ветках вблизи центра города, откуда утром им было быстрее добраться до самых загруженных остановок.

Посмотрим теперь, как горожане проводили свой досуг. Заметим, прежде всего, что само понятие досуг было почти неизвестно жителям деревни: там работа на поле и в домашнем хозяйстве поглощала почти всё время без остатка. В городе проблема свободных часов и выходных дней, несомненно, существовала. Решать её помогали различные коммерческие зрелищные предприятия.

К самым элитным из общедоступных мест проведения досуга принадлежали театры. В столицах это были как казённые (императорские) театры - Большой и Малый в Москве, Мариинский, Александринский и Михайловский в Петербурге - так и частные (они же коммерческие). В провинции все театральные труппы были только частными - постоянными (если в городе имелось театральное здание) или гастролирующими.

Посещение императорских театров, особенно для аристократической части горожан, было не столько зрелищем, сколько светским мероприятием. Если «человек света» не продлевал годовой абонемент на театральную ложу, или если он (чаще - она) появлялся в театре в вышедшем из моды наряде, знатоки делали вывод, что дела у этого человека или всей его семьи плохи. После этого трудно было рассчитывать получить дружеский заём, который ещё вчера был бы делом одного короткого разговора. При этом происходившее на сцене действие интересовало завсегдатаев театра лишь в той мере, в какой позволяло строить предположения о том, с кем из лиц императорской фамилии или иных богатых покровителей близка та или иная актриса. (Занятно, но традицию рассматривать казённые театры как придворный гарем унаследовали советские руководители: в близких отношениях с актрисами молва обвиняла таких государственных деятелей 1920-х - 1930-х гг., как А.В. Луначарский и М.И. Калинин). Важнейшей частью императорских театров были буфеты и вестибюли: здесь происходили встречи людей, решавших подчас не менее серьёзные вопросы, чем герои самых пафосных сценических постановок.

Репертуар коммерческих театров (например, театра Корша в Москве или театра Суворина в Петербурге) эклектично сочетал спектакли на любой вкус и под любое настроение. В один вечер там можно было посмотреть драму и водевиль. Публика была готова именно к такому сочетанию жанров; в этой традиции знатоки видят причину провала «Чайки» в Петербурге, где новаторский спектакль Чехова шёл в один вечер с проходной комедией. Буфет и в таких театрах часто притягивал ту часть публики, которая искала возможности для выпивки в благородных условиях «очага культуры».

Сравнительно новым для рубежа веков жанром театральных постановок стала оперетта. С 1900-х гг. в Россию приходят спектакли венских композиторов, остающиеся классикой жанра по сей день: Имре Кальмана и Ференца Легара. Они позволяли зрителям хотя бы на время избавиться от сковывающих условностей ханжеской пуританской морали среднего класса, воплощали заветные грёзы простого обывателя в раскованных танцах и легкомысленных песнях. Не случайно, что гонорары звёзд русской оперетты не снились артистам императорских театров; те, впрочем, имели преимущество в получении казённой пенсии.

Однако самым главным зрелищным новшеством начала ХХ века в городах Росси стал, конечно, кинематограф. При всём техническом несовершенстве «великий немой» мгновенно завоевал популярность, какую сейчас трудно представить. В 1916 г. в России, причём почти исключительно - в городах, было продано 150 млн. билетов в кинотеатры. Если учесть, что ещё летом 1915 г. немцы оккупировали самую урбанизированную часть империи - Польшу, то городское население страны в 1916 г. не превышало 20 млн. чел. Всего за несколько лет даже в небольших городах появились десятки кинотеатров (пусть и скромного размера, особенно по меркам нынешних синемаксов); их общее число к 1917 г. превысило 4 тысячи. Возникла собственная кинопромышленность: свыше 160 «кинопредприятий» в 1916 г. занимались производством и прокатом фильмов. Всё это более чем удивительно по ряду причин.

Прежде всего, кино стало первым в России искусством, которое развивалось без всякой казённой поддержки. Власти скорее мешали становлению кинопроката довольно жёсткими цензурными ограничениями, налогообложением кинотеатров и тем, что предъявляли к их помещениям строгие требования пожарной безопасности. С последним спорить не приходилось: увесистая бобина горючего целлулоида в соседстве с раскалённой лампой проектора и впрямь была подобна мине замедленного действия.

Во-вторых, киносеансы проходили предельно демократично: в одном зале на соседних стульях могли оказаться чиновник и мастеровой. Фильм («фильму», как тогда говорили) показывали в полной темноте, так что одевать в кинозал дорогие туалеты (подобные тем, что шились для выхода в театр) не имело смысла. В обществе, ещё не изжившем сословные предрассудки, это было настоящей революцией. Однако даже самый чванливый барин не мог отказать себе в зрелище, равного которому он в иных условиях получить не мог.

Репертуар тогдашнего кинопроката в целом востребован и современным зрителем: публике предлагали мелодрамы, комедии, детективы, экранизацию литературных произведений, а также видовые и документальные ленты. Показ фильма сопровождался игрой тапёра на пианино, а в иных кинотеатрах - нехитрыми звуковыми эффектами, которые производили за экраном доморощенные мастера-шумовики. «Озвучивать» запрещалось только показ документальных съёмок лиц царской фамилии, а также глав зарубежных стран; без музыки шла на экранах и хроника церковной жизни. Значительная часть игровых лент поступала в Россию из-за рубежа. Лидером здесь был не американский, а европейский кинематограф: Германия, Франция, Дания. Дублировать немые иностранные фильмы не требовалось: достаточно было вклеить в ленту русские титры.

Более экзотическим зрелищем оставался цирк. Лишь в немногих городах имелись специальные цирковые здания, подобные цирку Чинизелли в Петербурге. Строить такие сооружения в небогатых провинциальных городах антрепренёры не решались. Там выступали циркачи-гастролёры, которые развёртывали цирк-шапито. Это были акробаты, наездники, дрессировщики, канатоходцы, жонглёры и, конечно, клоуны. Искусство ковёрных в те времена было едва ли не самым смелым видом эстрадной сатиры: клоуну, как юродивому в средние века, разрешалось говорить гораздо больше, чем мог позволить себе актёр иного жанра. В самом деле: чиновник, подавший в суд на циркового клоуна за оскорбление, проиграл бы в глазах общества вне зависимости от исхода процесса. Особым видом циркового зрелища были поединки мастеров классической борьбы, собиравшие полные залы; в начале ХХ века борцы (например, Иван Поддубный) приобрели в русском обществе необычайную популярность.

На рубеже веков в городах стали появляться особые досуговые центры, не носившие коммерческого характера - так называемые народные дома. На современном языке они бы назывались рабочими клубами. Как правило, их содержали фабриканты или городские управы. В народном доме имелся зрительный зал, где можно было поставить любительский спектакль, но куда не стыдно было пригласить и профессиональных исполнителей; имелись также библиотека и помещения для занятия отдельных кружков: вязания, вышивки, игры на музыкальных инструментах. При нардоме нередко оборудовали чайную. Она-то и выдавала главную цель строительства народных домов: отвлечь простой фабричный люд от пьянства. Насколько это удавалось, судить трудно.

Едва ли не единственным видом массового зрелища, популярного ныне, однако ещё неведомого в начале ХХ в. даже в самых больших городах, оставались спортивные соревнования. Несмотря на то, что Россия участвовала в международном олимпийском движении, а наши спортсмены успешно выступали на олимпийских играх, в стране не имелось стадионов или иных сооружений, оборудованных для зрителей. Исключением можно считать ипподромы, где регулярно устраивались скачки верховых лошадей и конные бега (соревнования упряжек). Ипподромы любили посещать ценители лошадей; таких знатоков в те времена было не меньше, чем нынче людей, интересующихся автомобилями. Многих привлекал сюда азарт: на бегах и скачках разрешалось делать ставки. Иных форм тотализатора в России не допускалось.

Разумеется, для желающих более интеллектуальных развлечений города (особенно столицы) также могли предложить немало возможностей: музеи, картинные галереи (в 1890-е гг. открылись Третьяковская галерея в Москве и Музей императора Александра III в Петербурге), концерты знаменитых исполнителей. Для публики попроще содержать постоянные увеселительные учреждения было невыгодно: этот зритель большую часть года проводил в заботах о хлебе насущном. О таких искателях развлечений вспоминали только в канун многодневных народных праздников - например, на Пасху или в дни ярмарок. Тогда в городах появлялись балаганы, уличные кукольные театры, бродячие фокусники или дрессировщики мелких животных.

Наряду с массовыми зрелищами городская культура досуга знала немало домашних развлечений. Самым простым способом скоротать время было сходить в гости или принять гостей. Высшей формой этого праздника в дворянской и буржуазной среде были балы. На рубеже столетий ещё сохранялась старая культура их проведения. Она наделяла особым смыслом едва ли не каждое действие, способное произойти на балу: кто с кем танцевал и какой танец, кто во что нарядился, кто с кем просто поговорил пару минут - всё это ещё много времени спустя оставалось предметом светских пересудов и сплетен. Для молодёжи из высшего общества бал давал единственную приемлемымую для окружающих возможность встретиться с лицами противоположного пола, завязать знакомство или флирт. Для хозяев бала он служил способом показать своё богатство и/или положение в обществе: о последнем знатоки светской жизни судили по тому, какие гости явились на бал, кто проигнорировал приглашение, а кто из общих знакомых не удостоился его. Для дам бал был одним из немногих поводов пошить новый наряд или обновить запас драгоценностей.

Однако для простого народа способа проведения досуга, аналогичного «барским» балам, так и не сложилось. Отдалённо напоминающие его гуляния, привычные в деревне, уже не годились для города: трудно представить себе сельский хоровод на пыльной булыжной мостовой, зажатой между громадами домов-комодов. Как компромисс, мещанство гуляло «по старинке» в пригородах или в оставшихся в черте города участках леса; в Москве, например, местом таких почти деревенских гуляний была Марьина роща. В таких местах искусственная цивилизация города словно отступала перед живой природой, и человек получал право быть самим собою, а не членом какого-то сословия, обязанным следовать его кодексу поведения.

Повседневная жизнь среднего класса знала также менее затратные и чинные способы скоротать время, чем бал. Например, популярным было домашнее музицирование, в частности - исполнение романсов по нотам. Сочинение таких романсов для минимального инструментального состава (чаще всего для рояля), их издание и продажа было до появления грампластинки самым близким аналогом современной поп-музыки. Поэтому не стоит удивляться, что слова даже знаменитых романсов, мягко скажем, не принадлежат к числу шедевров отечественной поэзии и плохо вяжутся с виртуозной манерой их исполнения, принятой в классической музыке. Люди также ездили в гости друг к другу, чтобы поиграть в карты или в лото; иногда такие партии затягивались глубоко заполночь, и припозднившихся гостей приходилось оставлять на ночлег в доме хозяев. Среди карточных забав особой популярностью пользовались коммерческие игры: вист, винт, преферанс, безик; в отсутствии партнёров карты годились для пасьянса. В семейном кругу не было редкостью чтение вслух новинок литературы, особенно если дома выписывали журнал - еженедельник типа «Нивы» или «толстый журнал», подобный «Вестнику Европы».

В карты также широко играли завсегдатаи клубов. Исторически первым типом такого досугового учреждения были дворянские клубы типа Английских клубов в Москве и Петербурге. В 19 веке в городах стали появляться и купеческие клубы, и даже «клубы приказчиков». Словно стараясь отмежеваться от непрошенных соперников в деле «клубостроительства», аристократы столиц стали создавать ещё более элитные досуговые центры, например - Яхт-клуб в Петербурге. Доступ в них был открыт лишь немногим лицам, прошедшим строгую тайную баллотировку клубных завсегдатаев. Зато выдержавшие испытание счастливчики приобщались к жизни подлинных сливок столичного общества. Между тем собственно клубная жизнь была довольно скучна и однообразна. В стенах клуба вели беседы, играли в карты и отдавали дань хорошей кухне. Однако только так и устанавливались те невидимые посторонним глазом дружеские связи, которыми был пронизан весь русский высший свет.

Неизменной частью повседневной жизни аристократии и крупной буржуазии была общественная деятельность - участие в благотворительных и иных социально-ориентированных организациях, вплоть до добровольных пожарных обществ. Для иных «тузов общества» это участие было символическим и ограничивалось ежегодными денежными взносами. Однако есть немало примеров того, как «общественник» из мира родовой или денежной знати работал в таких организациях не покладая рук и приносил людям немалую пользу. Особенно часто эту роль брали на себя жёны крупных фабрикантов и заводчиков. Они собирали средства на постройку и содержание больниц (а иногда - даже одной койки в больнице), школ (например, учреждали для хороших учеников именные стипендии), сиротских приютов, народных библиотек и т.п. Нельзя, впрочем, забывать, что для восходящей части буржуазии активная филантропическая деятельность служила верным средством получить дворянство и закрепить своё положение в высшем свете, постоянно заседая бок о бок с аристократией в благотворительных комитетах.

Неотъемлемой частью повседневной жизни даже самого небольшого города к началу ХХ века стали системы розничной торговли и бытового обслуживания. Само их существование резко отличало город от деревни: в последней, как правило, не имелось даже постоянных торговых точек, и сбытом товаров там занимались разъездные торговцы. В сёлах торговые лавки уже имелись, но о сервисе и там не было речи. Рассмотрим отдельные элементы этих чисто городских феноменов.

К числу основных учреждений торговли в городах принадлежали рынки, лавки и магазины. Они различались ассортиментом товаров и организацией их сбыта.

На рынках торговали, в основном, продуктами питания, дровами и пиломатериалами, а также сеном, овсом и отрубями для работавших в городе лошадей. В роли продавцов здесь выступали либо крестьяне, которые сами произвели эти товары в своих хозяйствах, либо (чаще всего) перекупщики, которые объезжали пригородные сёла или встречали едущих в город крестьян на подступах к окраинам, чтобы предложить закупить их товар оптом. Конечный покупатель мог на рынке торговаться с продавцом; для иных любителей этот процесс был подчас интереснее самой покупки. Рынки помещались в каменных или деревянных зданиях, которые сооружались и содержались городской управой; за торговлю на рынке продавцы платили городу поместный сбор. В свою очередь, управа следила за тем, чтобы на рынках соблюдались минимальные требования санитарии, особенно в торговле мясом, рыбой и молоком. В небольших городах рынки контролировались слабо и действовали один-два дня в неделю: на ежедневную торговлю продавцы не набирали товара, а покупатели - денег.

Особой формой рынка служили праздничные базары, прежде всего - масленичные. Там торговали сезонными товарами, да и постоянный ассортимент в обстановке русского карнавала шёл лучше.

Словом «лавка» горожане называли торговые предприятия весьма разного уровня организации. Лавкой мог быть (в современных терминах) и незатейливый «мини-маркет» - магазин ежедневных покупок с «дежурным» ассортиментом ходовых товаров, и специализированный магазин (бакалейная, булочная, мясная, скобяная, писчебумажная лавки), и нечто подобное нынешнему бутику (букинистическая или антикварная лавки). В лавках, как правило, допускался торг, причём постоянные покупатели могли рассчитывать не только на скидку, но и на рассрочку платежа, и на отпуск товара в долг по так называемой заборной книжке. Свой долг держатель книжки возвращал раз в две недели, когда на фабрике или на заводе выдавали зарплату («дачку»). Обычно за прилавком в таком магазинчике стоял сам его хозяин или члены его семьи, однако продавцами могли работать и наёмные «приказчики». Стараясь заполучить постоянных клиентов, иные лавочники предлагали им подарки: например, доставку тяжёлого груза на дом своим транспортом или продажу образца товара (например, муки) на пробу. Наряду с рабочими и мещанами частыми покупателями в лавках были кухарки из богатых семей. В целом лавка считалась торговым предприятием для самой демократической части городского населения.

Высшей формой организации торговли в городах были магазины и их объединения - гостиные дворы и пассажи. Магазин был ориентирован на состоятельную публику. Это подчёркивали атрибуты «европейскости» - от названия, содержащего иноязычные слова, до «галантерейной» манеры обращения, которую практиковали тамошние приказчики: добавлять звук «с» к окончаниям слов, как будто скороговоркой произнося нечто вроде обращения «ваше сиятельство». Торговаться о цене в магазинах, как правило, было нельзя. С 1900-х гг. в магазинах стали появляться кассовые аппараты, способные выдать чек. Покупателей здесь обслуживали наёмные продавцы, причём по преимуществу мужчины (даже в магазинах сугубо дамских товаров; барыня стеснялась приказчика ничуть не больше, чем врача или портного). Только наиболее именитых покупателей обслуживал сам хозяин заведения.

Гостиные дворы как способ объединить несколько магазинов и лавок открытой галереей возникли ещё в 18 веке. С 1840-х гг. в больших городах стали строить пассажи - кирпичные здания с торговыми помещениями, расположенными по сторонам прохода (фр. passage), который накрывали металлической или стеклянной крышей. Благодаря ей пассаж круглый год оставался сухим и чистым. Попадая в него с тёмной и холодной зимней улицы, покупатель настраивался на весёлый лад и легче расставался с деньгами. Как правило, в пассажах располагались дорогие магазины: арендная плата здесь была намного выше, чем в иных торговых помещениях. В Петербурге таким торговым центром стал «Пассаж» на Невском проспекте, а в Москве - пассаж на ул. Петровка и Верхние торговые ряды (ГУМ) на Красной площади.

В первые годы ХХ века в столицах стали появляться универмаги более современного типа. Здесь все отделы и секции заполнял товаром один хозяин; никакие арендаторы на его площадь не допускались. Торговаться в таких магазинах было уже просто неуместно. В Москве это был универсальный магазин американской компании «Мюр и Мерилиз», в Петербурге - магазин Гвардейского Экономического Общества (в наших терминах - потребительского кооператива офицеров гвардейских частей и флотских экипажей).

Перечень одних лишь видов предприятий бытового обслуживания, облегчавших повседневную жизнь горожан, будет весьма длинным. Назовём только некоторые из них. О внешнем облике горожан заботились парикмахерские и бани, а также мастерские портных, сапожников, шляпников, скорняков (специалистов по пошиву изделий из меха). Созданный ими образ горожан были готовы запечатлеть фотосалоны. Имелись также мастерские по изготовлению мебели, ремонту часов и музыкальных инструментов, переплётные мастерские (большинство книг с целью удешевления издательства выпускали в мягком переплёте; покупатель мог заказать картонный переплёт за дополнительную плату). Свои услуги горожанам предлагали врачи, учителя и репетиторы, адвокаты, гадалки и ясновидящие.

Услуги парикмахерских были сто лет назад востребованы куда больше, чем сейчас. Женщины тогда носили длинные волосы, а мода диктовала им самые затейливые причёски. Завивка и укладка волос без «химии» держалась недолго и требовала от модницы нового визита к куафёру. Наряду с парикмахерскими услугами он нередко передавал клиенткам свежие городские сплетни. Мужчины тоже часто прибегали к услугам парикмахеров - точнее, брадобреев. Безопасные лезвия «Жиллет» появились в продаже только в 1905 г., а до этого все желавшие побриться были вынуждены пользоваться опасными бритвами. Тот, кто не владел этим непростым делом, должен был посещать парикмахерскую. Впрочем, мода на мужские причёски тоже требовала частой стрижки, а то и укладки волос; для этого модники пользовались особыми кремами - «фиксатуарами», например бриолином.

Бани в городах того времени также не были роскошью или экзотикой. Собственная ванна имелась только в немногих домах новейшей постройки; остальным горожанам приходилось раз в неделю посещать баню. Там к их услугам была не только горячая вода, но и массаж, «мозольный оператор» (хирург), а также буфет с прохладительными напитками. «Банный бизнес» - эксплуатация «торговых» бань - относился к числу самых выгодных видов бытового обслуживания.

Индивидуальный пошив одежды, обуви и даже белья тоже не был тогда редкостью. Индустриальное производство одежды только начиналось; его сдерживала и бедность значительной части населения, и сословные предрассудки в выборе одежды, и - не в последнюю очередь - отсутствие у швейников точных сведений о типичных размерах фигуры своих земляков. В результате готовая одежда на рынке обычно была ношенной и продавалась на «блошиных рынках» типа барахолки на Сухаревской площади в Москве. Новый наряд, как правило, шился у портного на заказ, даже если заказчик был весьма небогат. Не случайно о пошиве одежды говорили: «строить» (пальто, костюм, платье). Портные, естественно, строго делились по уровню мастерства и по тарифам на свои услуги. Лучшие столичные мастера шили по последней парижской моде и умели работать с самыми деликатными и дорогими материалами, какие только производила европейская текстильная промышленность в «досинтетическую» эпоху.

Фотоателье или фотостудии также были данью особой стадии развития техники. Прогресс уже сделал фотографию реальностью и породил спрос на неё в самых демократических слоях общества. Однако техника ещё не зашла так далеко, чтобы фотоаппаратом мог с успехом пользоваться каждый любитель. Поэтому всякий, кто желал запечатлеть себя, шёл в фотомастерскую. Особенно часто это делали солдаты срочной службы, желавшие послать родителям свой снимок в военной форме. Для крестьянских парней, привыкших к нехитрым поделкам доморощенных портных, даже солдатский мундир казался щегольским нарядом.

Изготовление мебели по индивидуальным заказам тоже характерно для своего времени. Дореволюционная Россия почти не знала типового жилищного строительства, а потому мебель приходилось подгонять к каждой квартире или дому. Едва ли не единственным предметом мебели фабричного производства с середины 19 века оставались «венские» стулья; в 1900-е годы их дюжина стоила 45 руб. Фирма «Братья Тонет» выпускала стулья из гнутого дерева в несобранном виде; так продукт легче было перевозить на дальние расстояния. В результате мебель, задуманная для уличных кафе и поначалу казавшаяся слишком индустриально выглядящей для жилья, быстро стала популярной в домах российских горожан. Без «венского стула» просто невозможно представить себе интерьеры той эпохи.

Особым видом городского коммерческого сервиса были интимные услуги. Проституция в России не запрещалась, но весьма строго регулировалась полицией в целях охраны общественной нравственности и здоровья (так, по крайней мере, гласила официальная мотивировка). Как бы то ни было, в любом городе имелись улицы, на которых каждый вечер появлялись в поисках клиентов «гулящие» женщины с пресловутым «жёлтым билетом»; имелись и кварталы публичных домов с неизменным красным фонарём над входом. В Петербурге, например, местом работы уличных проституток был Невский проспект в районе Гостиного двора. В Москве дома терпимости располагались вокруг Цветного бульвара (где в 1960-е гг. выстроили Дом политического просвещения МГК КПСС). Столь же одиозное прошлое столичная молва приписывала целому ряду импозантных зданий в центре Москвы, где после революции разместились советские учреждения (например, Фотохроника ТАСС на Тверском бульваре).

Тарифы на услуги публичных женщин разнились в зависимости от класса заведения, в котором они работали. Дорогими считались те, что брали по десять рублей за ночь; «пакет услуг» в дешёвом борделе не стоил и рубля. Как и почти во всех иных отраслях русского сервиса, лучшими работницами секс-индустрии считались иностранки, а относительная дешевизна услуг объяснялась интенсивной эксплуатацией персонала. Интересующиеся подробностями этой стороны городской жизни могут обратиться к классическим произведениям - рассказу А.П. Чехова «Припадок» (по преданию, толкнувшему на попытку самоубийства будущего поэта К.Д. Бальмонта) и повести А.И. Куприна «Яма». Двадцатипятилетний интервал между ними позволит понять, менялось ли что-то в древнейшей профессии на рубеже двух самых динамичных веков русской истории.

Жизнь в городе начала ХХ века была далека от идиллии. Его обитателей подстерегало немало опасностей - как знакомых современному горожанину, так и присущих только своему времени. Рассмотрим лишь некоторые из них.

Едва ли не главной угрозой имуществу, а то и жизни горожан были пожары. Нельзя забывать, что значительная часть жилых, производственных и общественных зданий тогда обогревалась и освещалась открытым огнём. Да и сами эти здания были «каменными», то есть кирпичными, только снаружи. Внутренние перегородки и межэтажные конструкции делались из дерева: строительная техника того времени не могла поднимать бетонные плиты весом в несколько тонн, которыми теперь перекрывают пролёты капитальных стен. Поэтому в каждом доме соседствовали источники огня и сухой горючий материал. Последствия такого сочетания легко предугадать: пожарные в городах без дела подолгу не сидели.

Чтобы не приехать к месту возгорания слишком поздно (на телефонные вызовы рассчитывать не приходилось), пожарные постоянно наблюдали за своим кварталом (а в небольших городах - и за всеми постройками) с высокой каланчи, вздымавшейся над зданием пожарного депо. Внутри этой каланчи сушили мокрые от воды льняные рукава. Если справиться с огнём силами одного депо пожарные не могли, они поднимали на каланче особые знаки, по которым им на помощь приезжали пожарные из других частей города.

Обнаружив пожар, огнеборцы стремительно готовили к выезду свой обоз. Он состоял из «линеек» (экипажей для перевозки самих пожарных и их «огнегасительных снарядов»), а также пожарного насоса («трубы»). К началу ХХ в. эти насосы только в больших городах были паровыми: там ручная «труба» не справилась бы с подачей большого количества воды на значительную высоту. В маленьких городах труба всё ещё была в ходу, и тогда во время тушения огня пожарные просили собравшихся зевак покачать ею воду. Иногда в состав обоза входила и складная лестница. Однако даже при максимальном выдвижении она доставала только до третьих этажей здания; эвакуация людей с большей высоты оставалась проблематичной. Все перечисленные экипажи передвигались на конной тяге (зимой ещё и на санном ходу). В 1910-е гг. управы небольших городов уже начинали присматриваться к пожарным автомобилям, но лишь потому, что горело у них нечасто, и отцам города жаль было тратить средства на содержание простаивающих подолгу без дела коней пожарного обоза.

Особенно драматичный характер принимали пожары промышленных предприятий и зрелищных объектов. Находившихся там в немалом числе людей охватывала паника, что усугубляло ситуацию. Часто именно паника, а не сам огонь, приводила к жертвам. Поэтому такие здания строились по особо строгим противопожарным правилам. Так, фабричные корпуса оснащались спринклерными системам пожаротушения. В самом высоком месте корпуса устанавливался большой бак с водой, от которого расходились сотни метров труб во все опасные места. На каждой трубе имелись десятки спринклеров - миниатюрных леек, отверстия которых закрывала мембрана из легкоплавкого металла. Система была постоянно заполнена водой под тяжестью собственного веса. Если где-то вблизи спринклера вспыхивало пламя, мембрана плавилась и выпускала водяной душ в очаг возгорания. Чтобы рабочие могли быстро покинуть фабричный корпус в случае пожара, на его наружных стенах устанавливали аварийные железные лестницы. Задерживаться людям не следовало: в огне чугунные колонны, на которые опирались полы многоэтажных корпусов, быстро теряли прочность, и здание «складывалось» под собственной тяжестью.

Источником огня в театрах часто становилось газовое освещение рампы. Поэтому в зданиях, построенных на рубеже веков, устанавливали средство, которое должно было помешать оггню перекинуться в зрительный зал. Сейчас его назвали бы роль-ставней; сто лет назад его называли проще - железным занавесом. Под собственной тяжестью он довольно быстро разворачивался и опускался из-под потолка до уровня сцены, отрезая её от партера.

Сами заводы и фабрики, давшие жизнь иным городам, тоже служили источником опасностей. Не говоря о производственных травмах (нередко по причине невежества самих рабочих, но зачастую и по вине администрации), их тружеников подстерегало множество профессиональных болезней, течение которых не предвещало ничего хорошего. Такие недуги поражали бронхи и лёгкие, суставы и кости, глаза и уши людей. Страхование рабочих на случай потери ими трудоспособности вследствие профессиональных заболеваний стало вводиться в России только с 1912 года, когда соответствующий закон не без скрипа приняла Государственная Дума. Весьма дурно была поставлена в городах (особенно в небольших и небогатых) и служба скорой медицинской помощи, которая в условиях скученного проживания становится жизненной необходимостью.

Среди иных болезней для горожан рубежа 19-20 веков наиболее ожидаемым недугом был туберкулёз лёгких («чахотка»). Это было время пандемии туберкулёза, от которого медицина не имела надёжных средств. «Прогрессивная общественность» объясняла распространение чахотки тяжёлыми условиями труда и быта горожан. Однако факты свидетельствуют, что туберкулёз тогда находил свои жертвы во всех слоях общества, включая лиц императорской фамилии, которые вряд ли могли посетовать на нездоровый быт. Впрочем, беда одних людей оборачивалась выигрышем для других. На туберкулёзной эпидемии рубежа веков вырос город-курорт Ялта, ставший последним в дореволюционной России рекреационным объектом и чуть не превратившийся в годы мировой войны в русский Голливуд.

Из числа прочих телесных недугов, подстерегавших горожан, следует упомянуть кишечные инфекции, особенно брюшной тиф. Не проходило ни одного лета, чтобы вспышки тифа не отмечались в городах Поволжья, куда его заносили с началом навигации из Астрахани. В 1900 г. от тифа едва не умер сам император Николай II. Для малышей, особенно из небогатых семей, серьёзной угрозой в первые годы жизни были дифтерия и круп (крупозная ангина). Впрочем, они уносили жизни крестьянских детей в не меньших количествах, чем городских; официальная мораль спокойно взирала на такой способ планирования семьи. Взрослых горожан подстерегали также венерические болезни. Их распространение формально не считалось эпидемией, однако число газетных объявлений врачей-венерологов косвенно свидетельствует о серьёзности этой беды даже среди пациентов из средних классов.

Привычный для нас грипп был так же печально известен сто лет назад, правда - под именем инфлюэнцы. Уже тогда медики отмечали, что потери от нетрудоспособности, вызванной гриппом, превосходят все другие известные заболевания. Так, во время гриппозной эпидемии 1889 г. недуг был отмечен у 650 тыс. жителей Петербурга (население столицы тогда составляло около 1 млн. чел.) и у 300 тыс. москвичей (свыше трети населения первопрестольной).

Однако едва ли не больше, чем о болезнях («страданиях») телесных, общество рубежа веков говорило о недугах душевных. То было время важных достижений в психиатрии. Широкая общественность стала проявлять к этой науке обывательский интерес, чем поспешили воспользоваться шарлатаны. Объективно говоря, жизнь в городе действительно способствовала развитию душевных расстройств - неврастении, истерий, фобий. Число самоубийств в городах было несравненно выше, чем в деревне; впрочем, это по крайней мере частично можно объяснить большей доступностью средств свести с жизнью счёты - от отравления светильным газом до прыжка с верхнего этажа дома или с моста. Число коек в отделениях для душевнобольных в городских клиниках было заметно больше, чем в сельских. В тоже время несомненно, что эпидемия неврозов имела конъюнктурный характер и нередко была следствием неупорядоченной жизни, а также пристрастия многих людей из мира богемы и бизнеса к алкоголю или наркотикам. Сказывалось и отсутствие в России адекватной психиатрической помощи: в сознании людей она ассоциировалась с принудительным заточением в «жёлтом доме» по инициативе жадных наследников и варварскими способами лечения.

Наряду с болезнями горожанина подстерегали и иные опасности. Не последнее место среди них занимали преступные посягательства. Общий уровень уголовной преступности в городе был явно выше, чем в деревне (правда, на селе больше правонарушений оставалось незарегистрированными). За деньгами и имуществом горожан охотились мошенники, вымогатели, воры, грабители и разбойники. От них не отставали недобросовестные предприниматели, навязывавшие сомнительные товары или непрошеные услуги. Занесём в этот раздел и «экспроприации» денег революционными боевыми группами: в 1905-1907 гг. «эксы» стали почти повседневными событиями.

Однако объектом посягательства могли стать не только деньги и вещи. Горожан заметно чаще, чем жителей деревни, избивали и убивали. Не в последнюю очередь это объясняется тем, что лица с преступными наклонностями в деревне надолго не задерживались: односельчане находили убедительные способы объяснить им, как нежелательно их дальнейшее присутствие. Такие изгои находили место именно в городах, где им легче было затеряться в притонах уголовников.

Неприятности мог принести горожанину контакт не только с преступным миром, но и с представителями закона. Не были редкостью случаи, когда полицейские избивали и грабили пьяных прохожих, поднятых ими на улице. Не церемонились слуги правопорядка и при разгоне демонстраций и митингов, особенно когда в них участвовала не «чистая публика», а рабочие или студенты. Специфической частью сложных отношений горожанина с государством становилось вымогательство взяток чиновниками разрешительных и контролирующих учреждений. Эта практика особенно чувствительно била по горожанам иудейского вероисповедания, само проживание которых вне пределов черты оседлости требовало полицейского разрешения. От подозрений в поборах была в то время свободна только система образования, по крайней мере - высшая школа.

Как и сейчас, источником повышенной опасности для жителей (и гостей) городов оставался транспорт. Даже мирная упряжная лошадка иногда была способна понести, то есть перестать слушаться кучера. В таком случае пассажирам её экипажа грозили тяжкие увечья, а то и гибель: если открытая пролётка или сани опрокидывались на быстром ходу, спасти седоков могло лишь чудо. О случаях уличных происшествий с участием автомобилей, мотоциклов или велосипедов автору неизвестно, однако примеры гибели людей при столкновении извозчичьей пролётки с трамваем существуют.

Местом, где горожанин подвергался издевательствам или насилию, мог быть и его собственный дом. В первую очередь это касалось детей. Народная педагогика рассматривала порку и другие физические наказания как законные и даже необходимые воспитательные средства. В городе, полном детских соблазнов, родителям приходилось прибегать к ремню чаще, чем в деревне. Порка грозила не только детям из бедных семей, но и отпрыскам родителей, принадлежащих к среднему классу. Им доставалось не только за домашние шалости, но и за плохую успеваемость или дурное поведение в школе. Впрочем, в зажиточной семье применялись и более щадящие средства воспитания: озорника оставляли без сладкого, лишали прогулки, отказывали в игрушке. Однако именно детей из таких добропорядочных внешне семей страх вызвать гнев отца принесённой из гимназии двойкой иногда доводил до самоубийства. К разряду домашнего насилия можно отнести и побои, нанесённые друг другу супругами: неизбежная в условиях города эмансипация женщины делала такое рукоприкладство более симметричным в гендерном отношении, чем в семьях крестьян. Нелёгким было также положение, которое в богатых семьях занимали жившие там из милости бедные родственники - «приживалки» и «приживалы». Не всегда гармонично уживались под одним кровом среднее и старшее поколения одной семьи: век стариков в городе мог быть дольше, а желание их взрослых детей освободиться от докучливой опеки гораздо сильнее, чем в деревне, где «большак» или «большуха» были носителями полезных в медленно меняющейся жизни знаний.

Размещено на Allbest.ru