В единственном «московском» деле крестьянка жалуется на школьника, который был поставлен к ней на двор, сватался к ее дочери, получил согласие, потом ее «растлил» и теперь «дочь мою оставил и взять за себя не хочет» РГАДА. Ф. 239 Оп. 1 Ч. 4. Д. 5996. Л. 2.. В Вологде в двух случаях отцы подавали челобитные в пропаже своих замужних дочерей и высказывали подозрения относительно зятьев: «он, зять мой, мою дочь, а свою жену неведомо куда из дому своего девал, и пропала она, дочь моя, безвестно» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 270. Л. 2., «и он, Прокопей, мне ее в доме не сказал, … а ныне слышно мне учинилось, что ее, дочери моей, не стало безвестно» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 592. Л. 1об.. В Курске в одном, уже описывавшемся, случае женщина обвиняла зятя в том, что он избил ее дочь до смерти, а в другом деле истица, наоборот, жаловалась на посадских, которые ее зятя «били и грабили» РГАДА Ф. 981 Оп. 1. Д. 268. Л. 2об.. Само собой разумеется, что отношения родителей женщины с зятем находились в прямой зависимости от отношений супругов между собой: как пишет Н. Бошковска, родные женщин заботились о том, чтобы в новой семье их не притесняли, а «жены, с которыми дурно обращались, помощи искали в первую очередь у родителей, братьев с сестрами, теток» Бошковска Н. Указ. соч. С. 148..

Что касается совместного участия в преступлениях, то в одном случае мать с сыновьями, вологжане, подрядились к посадскому Андрею Попову торговать квасом, но денег хозяину не отдавали РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 211 Л. 1., а еще в двух, практически идентичных друг другу «курских» дела, женщины, также с сыновьями, устраивали нападения на истцов и избивали их и членов их семей («выбежали из дворов своих показанная вдова Арина с вышеозначенными детьми своими и учели меня и отца моего бить и грабить» РГАДА Ф. 981 Оп. 2. Д. 322. Л. 1об., «вдова Марфа Польская з детьми своими, с Клементом, с Ыгнатьем, … били отца моего кулачьем и успетками, а сестру мою Анну по щекам и жену мою дубьем смертным боем, а оная вдова Марфа драла отца моего за волосы безвинно» Там же.).

3.3 Родственники

Всего дел в базе, представляющих в том или ином виде информацию о взаимоотношениях женщин со своими родственниками или родственниками мужа, шестнадцать. Из них на Москву приходится только одно, на Курск - восемь, и на Вологду - семь. Лишь одно дело из шестнадцати демонстрирует позитивную картину отношений членов одной семьи.

Об этом деле уже говорилось в параграфе о супружеских отношениях. В нем Василий Соболев, опознав тело своей сестры, показывал, что недавно выдал сестру замуж за Данилу Слободина, а некоторое время назад «уведомился он, Василей, от брата ево Данилова Евстафья Слободина, что вышеписанная сестра ево бутто от них бежала безвесно» РГАДА Ф. 981 Оп. 1. Д. 180. Л. 1.. Василий писал, что неоднократно ездил разыскивать ее, посылал к Слободиным и велел и им искать. Очевидно, что в тех случаях, когда родители не успевали выдать замуж дочерей, ответственность за это брали на себя старшие братья (или, при их отсутствии, сестры), и считали своим долгом продолжать какое-то время и после замужества заботиться о девушках. Н. Бошковска отмечает, что «для женщины родной брат был первейшей опорой, особенно если родители были стары или уже умерли. Сестра могла поддержать ее нравственно, но помочь действием сподручнее было брату: он был мужчиною, и возможностей действовать у него было больше» Бошковска Н. Указ. соч. С. 145.. Другое дело, произошедшее тоже в Курске, опровергает тезис исследовательницы. В 1721 году девка Анна Горяинова жаловалась, что после смерти родителей брат Петр отбирает у нее наследное имущество, а также изводит ее морально, научив их крестьянку «бранить меня матерно всякими неподобными словами и подовать мне кукиши» РГАДА Ф. 981 Оп. 1. Д. 151. Л. 4..

Неизвестно, как далеко в рассматриваемое время простирались «родственные» отношения и осознавали ли себя, к примеру, троюродные брат и сестра членами одной семьи Речь в данном случае идет о горожанах. Дворяне, как правило, помнили и гораздо более далекое родство. Также надо отметить, что помнить родство было необходимо для соблюдения церковных правил, запрещавших браки между близкими родственниками.. В 1723 году в Курске произошел показательный случай, тем не менее, не позволяющий сделать однозначный вывод. Алена Сырова жаловалась на своего соседа Семена Фатьянова и троюродного брата Михаила Моисеева, которые обещали ее подвезти на телеге в город, а сами «зовезли меня вершину от дароги прочь … и били меня по щекам, и чинили надо мною блудное воровство» РГАДА Ф. 981 Оп. 1. Д. 469. Л. 1об.. Показателен этот случай, потому что поведение Михаила не вписывается в представления о родственных отношениях. С другой стороны, истица подчеркивает, что влезла на телегу, потому что «ехал с ним на телеге траюродный мой брат», это свидетельствует о том, что Михаил пользовался ее доверием, и его действия явились для Алены полной неожиданностью.

Отношения с сестрами у женщин также не всегда были простые. Традиционной проблемой было наследство. Кроме того, конфликт мог возникнуть со свояком, а в таких случаях сестра неизменно занимала сторону своего мужа. В 1722 году москвичка девка Афимья Елисеева писала в своей челобитной, что попросила зятя посчитать ее деньги, «и с теми деньгами пошли с ним в город для покупки платья черного на постригиния» РГАДА. Ф. 239 Оп. 1 Ч. 4. Д. 5853. Л. 2об., а когда вернулись, зять не отдал ей оставшихся денег. В произошедшем она считала виновной и сестру: «сестра моя Варвара с мужем своим, а моим зятем, Иваном умыслом своим подговорили меня в дом свой» /Курсив мой - А.В./. Нужно отметить, что в начале челобитной вообще часто обозначалось, что женщина оказалась на месте преступления не случайно, а по веской причине: самым выигрышным было сказать, что ее позвал туда сам ответчик. Разумеется, что на допросе Варвара отрицала вину мужа и заявила, что Афимью они к себе не звали.

Борьба за наследство живого брата развернулась в 1717 году между сестрами вологжанками Улитой, Марьей и Дарьей. Две последние жаловались, что Улита с мужем заняли дом, который остался после ухода в рекруты их брата и в котором он велел им жить «полюбви погодно» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 119. Л. 1об.. По ходу расследования выяснилось, что каждая из сестер пыталась подкупить брата и заполучить дом в свое безраздельное пользование: Улита приходила к брату и приносила пять рублей и «бумагу на крепость», Марья принесла ему десять рублей, а Дарья сказала, что у нее денег нет, но она ему «тако ж сестра», и чтоб он ее «не изобидил».

Взаимоотношения женщин с родней мужа складывались еще сложнее, особенно в случае его смерти. Часто возникали проблемы, связанные с наследством, и вдовы могли лишиться не только своей части в нем, но и собственного приданого. Е.Н. Швейковская пишет по этому поводу: «Противоречиво складывавшиеся внутри семьи отношения порой достигали большой остроты. Страсти особенно накалялись, когда конфликт фокусировался на фундаментальных компонентах, обеспечивающих само существование семьи, а именно на наследуемой земле и недвижимом имуществе. Родственники не справлялись с узлом противоречий, и тогда они должны были обращаться к властям -- вотчинным, мирским или государственным. Страдательной стороной в конфликтных ситуациях в крестьянской семье, и чаще неразделенной, была женщина, тем более оставшаяся без мужа» Швейковская Е.Н. Указ. соч. С. 123..

В уже упоминавшемся деле вологжанка Анна Киселева жаловалась на своего свекра, который выгнал из дома сыновей с семьями безо всяких пожитков, вследствие чего она, даже при живом муже, осталась без своего приданого РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 211. Л. 1об.. Вологжанки Пелагея Пузина РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 133. Л. 1. и Марфа Талашмакова РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 194. Л. 1. в 1717 году жаловались на своих свекровей, которые после смерти мужей не отдавали им в первом случае наследства, а во втором приданого. Марфу вдобавок к этому выгнали из дома: «ныне от дому я … отриновенна и живу монастыре». А Агафье Зубковой пришлось после смерти мужа «валочиться з детьми своими меж двор», потому что дядя ее мужа «збил меня и детей моих з двора, а пожитков мне мужа моего ничего не отдал» РГАДА Ф. 981 Оп. 1. Д. 259. Л. 1об..

Анне Сычуговой, проживавшей в Вологде, но всякий раз называвшей себя, как уже упоминалось, женой «Санкт Питербурхского жителя», пришлось судиться с родственниками мужа дважды. В 1719 году племянник ее мужа Василий Сычугов «дому моего ворота запер и запечатал, и меня по приезде моем по многою прозьбе на двор не пустил» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 347. Л. 2об.. Анна, видимо, имела довольно высокий статус в городе, так как за заступничеством обратилась к Вологодскому епископу. После внушения Василий пустил ее «только в одну жилую избу», а оставшиеся после мужа пожитки запер и уехал. Через пять лет Анна подала жалобу на свояка, который одолжил лошадь еще у ее мужа и так и не возвратил.

Вряд ли сравнительно малое количество дел по Москве о конфликтах между родственниками говорит о мире и ладе, царивших в московских семьях в противоположность провинциальным. Можно лишь предположить, что в небольших городах люди жили в более замкнутых мирках, теснее общались с родными, их жизнь проходила на глазах у последних, и это приводило к более частым ссорам и некоторой напряженности в отношениях.

Судебно-следственные документы оказываются весьма информативным источником в изучении семейных связей женщин. Из них можно узнать, как складывались отношения внутри нуклеарной и расширенной семей, какие конфликты возникали между родственниками, каким образом они их решали, какое место в системе ценностей людей занимала семья. Кроме того, в некоторых делах за типовыми фразами формуляра проступают подлинные эмоции, позволяющие восстановить сложную картину человеческих отношений.

Анализируя роль семьи в повседневной жизни уральского горожанина, Н.А. Миненко пишет: «На всем протяжении XVIII - начала XX решающее значение в поддержании повседневного существования людей играла семья. В городской среде, как и в традиционной крестьянской, социальное во многом реализовалось посредством “семейного”, “родственного”. При этом внутри семьи человек получал возможность самоопределиться в рамках родственных связей. Благодаря благоприятному климату во внутрисемейных отношениях, которые в целом были свойственны уральской городской семье, этому институту удавалось успешно выполнять свои многочисленные функции, в том числе по воспроизводству населения, развитию городской экономики, социализации детей. Семейная обрядность горожан до конца рассматриваемого периода сохраняла прочные связи с народной традицией. Эта обрядность во многом характеризовала семью как место, где перекрещиваются и взаимодействуют приватная и публичная сфера жизни. Обряды обладали правом легитимизации актов частной жизни, сакрализовали важнейшие внутрисемейные события» Миненко Н.А., Апкаримова Е.Ю., Голикова С.В. Указ. соч. С. 322.. Рассмотренные нами дела не всегда подтверждают выводы исследовательницы, в особенности, касающиеся «благоприятного климата во внутрисемейных отношениях», однако то, что для горожанина начала XVIII века семья играла первостепенную роль, то, что она сосредотачивала внутри себя большую часть коммуникации своих членов, определяла их мировидение и поступки, сомнений не вызывает.

Глава 4. Честь и бесчестье

Впервые рассматривать категорию чести как основу общественных отношений в Российском государстве предложила Н. Коллманн. Отдельное освещение в ее работах получил вопрос женской чести. По мнению исследовательницы, в России раннего Нового времени женская честь была частью системы патриархата. В основе женского затворничества лежала боязнь мужчин, что женщины могут повести себя бесстыдно и опозорить свою, а значит, и их (отца или мужа) честь. А так как женщины вообще рассматривались как нечестивые создания, то и доверять им было нельзя; гораздо надежнее запереть их в тереме. Существовала строгая система регулирования женского поведения: если женщина подчинялась патриархальным порядкам, то к ней относились с уважением, она пользовалась защитой семьи и государства. «Структура патриархата нередко имеет подобную оборотную сторону: смирявшиеся с ним женщины выигрывали в статусе и материальном благополучии; в ограниченных рамках социальных норм женщины могли обрести уважение и авторитет» Коллманн Н. Соединенные честью. М.: Древлехранилище, 2001. С. 115-116..

Что касается государственной защиты, то суды очень внимательно относились к искам о «бесчестье», и особенно к делам о сексуальном оскорблении женщин; наказания были суровыми. Но «чем больше женщины ассоциировали себя с этими (патриархальными - А.В.) ценностями и использовали их юридическую защиту, тем сильнее становился патриархат» Там же. С. 140-141.. В понимании Коллман, затворничество вовсе не свидетельствовало об «унизительном подчинении» Там же. С. 143. женщин. На основании исследования дел о бесчестье женщин историк, напротив, делает вывод об их привилегированном положении: «В тяжбах о нанесении бесчестья пол позволял женщинам выходить за рамки своего социального положения и возможностей, предоставляя им общественную защиту их достоинства и даже материальное вознаграждение» Там же. С.212.. При этом право женщин на защиту собственной чести и уважение, которым они пользовались, ни в коей мере не вступали в противоречие с патриархальной системой: «Когда женщины добивались в суде защиты своей чести - это являлось одновременно защитой чести их отцов и мужей, и, таким образом, защитой и поддержкой патриархального общественного строя» Там же. С.215..

Что касается царствования Петра I, Коллманн считает, что в это время произошло «общее ослабление защиты индивидуальной чести» Там же. С.207., и на смену старым московским понятиям о чести пришли новые европейские.

Вопрос о том, что скрывалось за понятием «бесчестье» в судебных исках, непрост. Это слово встречается в четверти документов собранной базы. Само по себе оно не употребляется, а всегда идет в связке с обвинениями в брани, побоях, увечье. С одной стороны, это может прямо указывать на то, что понималось под словом «бесчестье» челобитчиками, с другой, - может свидетельствовать о том, что это определение не обладает никакой смысловой нагрузкой, а является лишь частью формуляра и упрощает процедуру определения наказания Kamenskii A. Honor and Dishonor in the18th Century Russia. В печати.. В пользу последнего предположения говорит и то, что «бесчестье» может вовсе отсутствовать в челобитной, но появиться, скажем, в мировой. И напротив, истец/истица может обвинять ответчика в бое, ругани и даже изнасиловании, но нигде не упомянуть о бесчестье. К примеру, в Курском надворном суде за рассматриваемый период имеется 13 таких дел, а случаев, в которых речь идет именно о бесчестье - 10. На основе собранных документов не представляется возможным однозначно судить о том, считали ли себя избитые и обруганные люди обесчещенными и просто не писали об этом, или же уже в данное время «честь» отчасти индивидуализировалась, и документы отражают реальное восприятие этого феномена каждым в отдельности.

Тем не менее, среди имеющихся дел есть два, которые позволяют предположить, что такой конструкт как «бесчестье» еще не окончательно утратил смысл и формализовался. В этих кейсах истцы оценивают произошедшее с ними как бесчестье, но при этом речь не идет ни о брани, ни об увечье. Оба дела уже рассматривались в предыдущей главе. В первом отец курченин Яков Захаров жалуется на свою дочь Марфу, которая убежала, вышла замуж и тем его обесчестила РГАДА Ф. 981 Оп. 1. Д. 423. Л. 3об.. Неясно при этом, чем именно она его обесчестила, своим побегом или браком не по статусу. Хотя, возможно, он находил ситуацию в целом позорящей его имя и семью и бросающей тень на репутацию. В другом деле уже неоднократно упоминавшаяся «вдова Санкт Питербурхского жителя» Анна Сычугова подавала иск на своего родственника, который в ее отсутствие запер ее двор и «по многою прозьбе» не пустил ее с дочерьми туда: «принуждена у двора своего стоять до вечернаго благовесту, и тем он, Сычюгов, меня, рабу, и з детьми моими обесчестил» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 347. Л. 1.. Скорее всего Анна находила унизительным то, что ей пришлось прилюдно упрашивать кого-то пустить ее в собственный дом. Можно также предположить, что дело усугублялось ее довольно высоким социальным статусом.

Вопрос о том, зависели ли представления о чести от социального статуса женщины, изучила на основе одного кейса О.Е. Глаголева. Рассматривая случай бесчестья, произошедший в последней четверти XVIII века с провинциальной дворянкой Ульяной Псищевой, историк высказывает мысль о том, что чувство унижения во многом зависело от обстоятельств случившегося: социального статуса всех участников тяжбы (самой истицы, ответчика и свидетелей, которые наблюдали позор женщины) и характера взаимоотношений между ними, а также места, в котором произошел эксцесс. Глаголева пишет: происхождение «ставило Ульяну в особое положение в местном обществе. Если же принять во внимание низкое социальное положение (“подьяческий сын”) хозяина дома, в котором произошло “бесчестье” Ульяны, а также невысокие чины и несолидное состояние остальных членов компании (подпоручик, прапорщик и жена вахмистра), то можно представить себе, что Ульяна, будучи одновременно Лутовиновой и премьер-майоршей, чувствовала себя гранд-дамой общества. Тем больнее было оскорбление от небогатого и нечиновного родственника» Глаголева О.Е. Оскорбленная добродетель: бесчестье и обида в эмоциональном мире русской провинциальной дворянки XVIII века // Российская империя чувств: подходы к культурной истории эмоций. Под ред. Я. Плампера, Ш. Шахадат и М. Эли. М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 341.. Наверняка, в случае, произошедшем в Курске в 1721 году, посадская Анна Горяинова также видела двойное «бесчестье» в том, что ее «бранит матерно всякими неподобными словами и подовает кукиши» «вопчея (с ее братом - А.В.) матери ж нашей крестьянка» РГАДА Ф. 981 Оп. 1. Д. 151. Л. 1об..

О.Е. Кошелева в своей статье «Бесчестье словом …», анализируя «бесчестящие» слова, приходит к выводу, что они не были идентичны для мужчин и для женщин: оба пола имели свои болевые точки, на которые традиционно и делался упор в ссорах. Если для мужчин большое значение имел их социальный статус, и поэтому такие оскорбления, как «не слуга» или «боярский холоп», воспринимались особенно болезненно, то женские оскорбления чаще всего были связаны с сексуальностью Кошелева О.Е. «Бесчестье словом» петербургских обывателей петровского времени и монаршая власть // Одиссей. Человек в истории. Под ред. А.Я. Гуревича. М.: Наука, 2003. С. 159. .

В базе, находящейся в основе данной работы, можно выделить дела, в которых содержатся: а) прямая брань; б) угрозы/«похвальные слова»; в) действия. В большинстве дел конкретные бесчестящие слова не называются, а присутствуют общие фразы вроде: «матерны всячески бранил» РГАДА Ф. 981 Оп. 1. Д. 139. Л. 1об., «бранил меня и безчестил всяческою скверною и неподобною бранью» РГАДА Ф. 981 Оп. 1. Д. 714. Л. 2., «учал меня бранить и поносить всякими неудобными словами» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 500. Л. 1.. Непосредственно бранные слова, такие как «курва», «блядь» и «недобрая жена», встретились лишь по одному разу. Эти слова, по-видимому, считались допустимыми для внесения в протокол. Коллманн пишет, что существовало два рода обвинений: те, которые могли иметь под собой реальные основания, а, следовательно, быть подтверждены или опровергнуты, и те, которые носили «общий характер» Коллманн Н. Указ. соч. С. 202-203.. Исследовательница не упоминает здесь о типичных женских оскорблениях и не указывает, к какой группе их можно отнести. С одной стороны, слова вроде «курва» и «блядь» могли быть произнесены в пылу ссоры и не иметь характера обвинения или намека. Но с другой стороны, как представляется, далеко не всегда подобные выражения использовались лишь для «красного словца»: общество подозрительно относилось к одиноким женщинам и публичной клеветой пыталось их еще больше маргинализировать. Истицы же в свою очередь практически в каждой жалобе старались подчеркнуть безосновательность оскорбления и свою невиновность, употребляя такие выражения, как «безвинно», «неведомо за что», «незнамо за что», «а за что, того она не знает», «а я за собой вины никакой не ведаю». Однако это неведение часто было притворным Учитывая частоту, с которой встречаются эти выражения, а также их неправдоподобность, можно предположить, что в рассматриваемое время они уже не несли смысла, а стали частью формуляра. : из показаний свидетелей и ответчиков становится очевидным, что челобитчицы нередко сами провоцировали нападение.

Необходимой частью каждой челобитной было перечисление угроз, полученных от обвиняемого, и выражение опасений: «хотели ее бить плетьми» РГАДА. Ф. 239 Оп. 1 Ч. 4. Д. 5881. Л. 3об., «грозил мне всячески» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 383. Л. 1об., «чего я и впредь весьма опасна» РГАДА Ф. 981 Оп. 1. Д. 993. Л. 2.. В одном деле из Курска ответчик обесчестил истицу тем, что «ругаясь, вынимал ис порток и показывал мне тайные свои уды», а после того он и его родственники «незнаема по какому злохитрому своему умышлению, похваляются непременно, чтоб меня … с мужем и з детьми моими выбить вон из дому моего» Там же.. А в подобном случае в Вологде жена пономаря подавала челобитную на посадского, который «тайный свой уд сулил мне в рот» и «говорил, похваляясь, дом наш сожещи» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 3. Л. 1об.. Нет оснований для предположения о том, что «похвальные слова» как-то усугубляли вину ответчика, однако истицы старались передать их в подробностях (например, «говорит …, чтоб убить меня до смерти и изрезать ножем» РГАДА Ф. 981 Оп. 1. Д. 988. Л. 1об.). Скорее всего этот пересказ угроз имел целью повлиять на решение суда путем создания образа жестокого и опасного для всего общества «врага».

Кульминацией практически каждого конфликта были побои. В большинстве дел женщины в подробностях описывают, чем и как их били, акцентируя внимание на степени полученных увечий (и, возможно, преувеличивая ее): «бил пинками на смерть, а не наживо» РГАДА Ф. 981 Оп. 1. Д. 139. Л. 1., «и от того их бою оная жена моя и сын, и дочери лежат при смерти» РГАДА Ф. 981 Оп. 1. Д. 292. Л. 1об. , «и от того ево удара, падши, лежала она, вдова Парасковья, многое время без памяти» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 192. Л. 2., «от оного вышепомянутого боя и увечья помираю голодною смертью» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 500. Л. 2об.. Однако некоторые случаи не кажутся выдуманными и обнаруживают жестокость нравов людей рассматриваемого времени. К примеру, курчанка Евдокия Воробьева в 1721 году жаловалась на своего деверя, который у ее сына «вкусил в левой руце палец до крови» РГАДА Ф. 981 Оп. 1. Д. 139. Л. 1.. Через два года в Курске же Ермолай Черников подавал иск на Ивана Ефросинова в «наглом приезде и непорядочных поступках» РГАДА Ф. 981 Оп. 2. Д. 77. Л. 3.. Последний ворвался в дом матери истца и среди прочего «порубил оной матери моей полошем у правой руки перст». А в 1726 году посадский Борис Мезенцов бил помещицу Екатерину Беликову «вилами, а жена ево палкою, смертным боем и прокалол он, Борис, правую ногу выша колена до синя». Здесь надо отметить, что ни в Москве, ни в Вологде подобных происшествий не встретилось. Скорее всего это связано не с разницей в нравах жителей, а с порядком составления челобитных в этих городах или желанием, или нежеланием обывателей фиксировать некоторые подробности.

Дел с явной сексуальной коннотацией в базе шесть. В одном из них женщина жаловалась, что мужчина «безстыдством своим ухватил ее поперек и зжал крепко» РГАДА. Ф. 239 Оп. 1 Ч. 4. Д. 5767. Л. 1об., в остальных делах речь идет об изнасиловании. Из них по Вологде имеется одно такое дело, по Москве и по Курску - по два. Изнасилование, которое сегодня стало синонимом бесчестия, в XVIII, похоже, так не воспринималось. Интересно сравнить два дела, в которых матери подают иски в изнасиловании их дочерей. В первом, рассматривавшемся выше деле, крестьянка Анна Ерофеева жаловалась на ученика, который «обольстил» ее дочь и отказался жениться. Хотя истица в данном случае прямо и не говорит о бесчестье дочери, такие фразы, как «дочь моя, не утерпя, стала ему кричать, чего ради девство мое разрушил до венца», «оной Милюков, видя такое свое озорничество и не хотя в великий стыд прийти, дочь мою обольстил, что де над тобою учинил такое растление, воистинно за себя возьму», не оставляют сомнений в том, что произошедшее расценивалось всей семьей именно как бесчестье. А вот в случае изнасилования вологжанином Осипом Рыбниковым своей работницы Дарьи, также уже упоминавшемся, мать последней в своей челобитной беспокойств о ее чести и репутации не выразила. Такое разное отношение к вопросу чести в данном случае нельзя связать с социальным статусом: обе семьи были крестьянскими. Маловероятно и то, что провинциалы были менее чувствительны в подобных вопросах. Проблема скорее всего была в огласке: в первом деле о сватанье, наверняка, знали все родственники и соседи семьи, и поэтому сам факт отказа жениться мог расцениваться как удар по репутации семьи. Во втором же случае ответчик сам был заинтересован в том, чтобы сохранить произошедшее и тайне, и обещал девушке, что «никто, де, про то не слыхает, они, де, и дома зберегут» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 520. Л. 1..

Изнасилование проходило по отдельной статье Соборного Уложения (ст. 16, 25 гл. XXII), поэтому, вероятно, пострадавшие и не упоминали о бесчестье (которое также рассматривалось как отдельное правонарушение и каралось соответственно (ст. 90 гл. X)). Едва ли вызывает сомнение, что изнасилованная женщина чувствовала себя обесчещенной, а ее семья была опозорена, но имеющиеся источники не предоставляют сведений для подобных рассуждений.

Ив Левин, изучившая особенности половой жизни русских в древности, а вслед за ней и Н. Бошковска, не ставят под сомнение тождественность изнасилования бесчестию. Обе исследовательницы, напротив, считают, что насилие было первоначальным и основным способ обесчестить женщину, и только впоследствии некоторые слова и действия, имеющие отношение к интимной сфере, стали восприниматься также: «мужчину можно было привлечь к суду за словесное оскорбление женщины даже в отсутствие физического действия» Левин И. Секс и общество в мире православных славян 900-1700 гг. // «А се грехи злые, смертные…». Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.). Изд. подготовила Н.Л. Пушкарева. М.: Ладомир, 1999. С. 360..

В свою очередь Д. Кайзер сравнил дела об изнасилованиях в европейских странах и в России раннего Нового времени. Как оказалось, весьма строгое в этом вопросе западное статутное право на деле практически не применялось: господствовавшая система патриархата функционировала не в пользу женщин, суды гораздо более охотно верили мужчинам. Историк считает, что в России сложилась обратная ситуация: «как показывают протоколы, свидетельства женщин чаще вызывали доверие, чем свидетельства мужчин, и жертвы часто находили других женщин, поддерживавших их обвинения. Впрочем, даже без такой поддержки одного обвинения со стороны женщины могло быть достаточно, чтобы осудить мужчину за изнасилование, на первый взгляд, в нарушение патриархальной иерархии России раннего модерна» Кайзер Д. «Он сказал, она сказала»: изнасилование и гендерный дискурс в России раннего модерна. // Социальная история. Ежегодник. 2003. М.: РОССПЭН, 2003. С.256.. В отличие от западных судов, в российских не женщинам нужно было доказывать вину ответчика, а ответчику свою невиновность. В большинстве случаев мужчины не столь упорно отрицали свою непричастность к делу, а придерживались иных стратегий: или, ссылались на и без того запятнанную репутацию женщины, утверждали, что блуд является ее нормой жизни, или заявляли, что интимные отношения имели место по обоюдному согласию.

Среди «бесчестящих» действий особо нужно упомянуть о жалобах истиц, что их «опростоволосили». Всего в базе имеется четыре дела, содержащих подобную жалобу. Некоторые предметы одежды и убранства (в особенности, головной убор и серьги) женщин имели символическое и часто даже сакральное значение, негласное, но осознаваемое всеми членами общества. Нарушение норм поведения, связанных с этими предметами, скорее всего, было прямо направлено именно на «лишение чести», в отличие от, например, брани или побоев, которые не носили никакого символического смысла, а были вполне типичным средством выражения отрицательных эмоций.

Что касается конечной цели женщин в делах о бесчестье, того, ради чего они затевали тяжбу, то здесь также нет однозначного ответа. С одной стороны, существует точка зрения Коллманн Н.Ш. Указ. соч. С. 144., что главным для «обесчещенного» было подать жалобу, то есть публично заявить о несогласии с действиями обидчика. В глазах местного сообщества, почти всегда находящегося в курсе произошедшего, умолчание означало бы признание заслуженности оскорбления и санкционировало новые нападения. Этот тезис подтверждается и количеством разбирательств, брошенных на ранней стадии. С другой стороны, на кону зачастую стояли весьма значительные суммы денег, ради получения которых женщины вполне могли спекулировать понятием «честь»: провоцировать ответчика, подговаривать свидетелей, прибегать к прямому оговору. К тому же, если взять в расчет то, что в России всегда существовало особое отношение к женской чести, идущее из православной традиции, то можно предположить, что в XVIII в. обвинение в бесчестии в челобитных использовалось женщинами (именно женщинами) как своего рода красный сигнал, способствующий быстрому и успешному решению дела.

На основе приведенных случаев может сложиться впечатление, что предъявление обвинения в бесчестье являлось исключительно женской прерогативой. На самом деле в базе имеются и дела, в которых мужчины подают подобные иски на женщин. Как уже было сказано, мужчины в основном считали бесчестьем упреки в плохой службе, недобросовестном исполнении своего дела, обманах в торговле. К примеру, вологжанин Василий Олешев в 1717 году был поставлен на квартиру к Ивану Рындину. Помещение, выделенное Олешеву хозяином, показалось первому тесным, и он поменялся со «свейским арестантом», содержащимся у Ивана Пушникова. Для хозяев, очевидно, была большая разница, кого содержать у себя на постое, так как жена Рындина вскоре заявила, что Олешев «перевел того иноземца стоять из своей корысти к ним на двор и бутто взял с того арестанта денег дватцать рублев» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 134. Л. 1.. Эту клевету истец терпеть не пожелал и заявил, что «тем меня оная Рындина жена оглашает и бесчестит напрасно, заслуженного, мя, раба вашего /Курсив мой - А.В./». Вологодский торговец Михаил Кочутин в том же году жаловался на Анну Хоненеву, торгующую по соседству, в том, что она «меня, нижайшего, вором называла, бутто я украл ящик, и в том меня бесчестит напрасно» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 188. Л. 1об.. Вологжанин же Иван Трухин в 1721 году подавал иск на посадского Ивана Многомалова, в том, что тот бранил его жену и его самого «и вором называл, и бутто я, нижеименованный, Вашего Величества пошлины крал /Курсив мой - А.В./ и ночью точно городил воровски». Тут же истец находил нужным уточнить, что «за мной, нижеименованным, воровства и притчин никаких не обретается» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 383. Л. 1..

Как представляется, в понимании мужской и женской чести в целом в рассматриваемый период находила отражение расстановка предназначения и функций полов. Для женщины честь означала в первую очередь чистоту, верность мужу, отсутствие каких-либо связей вне брака, так как основной женской функцией было рождение потомков, принадлежащих к роду мужа. Для мужчины же честь была синонимична репутации, уважению к нему окружающих. Это было связано в том числе с функцией обеспечения семьи. К примеру, если мужчину-торговца публично обвиняли в мошенничестве, покупатели больше не хотели иметь с ним дела, что вело к разорению; во-вторых, неподобающее поведение членов семьи наносило удар по авторитету отца и мужа как главы семейства

Проанализированные в данной главе кейсы свидетельствуют о весьма низком уровне культуры общения как среди простолюдинов, так и среди большинства дворян. Кроме того, такая немотивированная агрессия и постоянная готовность к стычке являются индикаторами внутреннего состояния людей. Авторитарный характер власти, насилие как главный способ взаимодействия государства с населением, неграмотность и необразованность, довольно посредственные бытовые условия существования - все эти факторы вкупе не способствовали возникновению у обывателей чувства безопасности, а, следовательно, и доброжелательности или хотя бы терпимости.

Что касается информационного потенциала источников, то, пожалуй, лучше всего они позволяют исследовать именно тему чести и бесчестья. Тем не менее, вопросов здесь все еще больше, чем ответов. Имеющиеся документы отчасти подтверждают тезис Коллманн о жесткой системе патриархата и защите женской чести как характерной мужской функции. В некоторых делах муж (или другой мужчина-член семьи) подает челобитную о бесчестье женщины или каким-либо образом участвует в ее иске. Но все же в абсолютном большинстве случаев женщины действуют самостоятельно. Поэтому можно говорить о том, что и сами они весьма болезненно относились к любым поползновениям на их достоинство и репутацию, готовы были усмотреть бесчестье практически в любых невежливых словах или поступках и спешили заявить об этом. Но другую тенденцию, отмеченную Коллманн, источники демонстрируют в полной мере: суды действительно очень внимательно относились к вопросам женской чести, проводили расследования и строго карали виновных.

Рассмотренные дела не позволяют говорить о «провинциальной» или «столичной» специфике феномена чести. Как уже было сказано, провинциалы были в этих вопросах не менее (а возможно, и более) щепетильны, чем москвичи. Об этом можно судить хотя бы по распределению дел о бесчестье по городам: очевидно, что самым «неблагополучным» городом являлся провинциальный Курск. Нельзя и сказать, что жители Вологды или Курска вкладывали в слово «честь» какое-то свое понимание. Как представляется, к рассматриваемому периоду этот феномен был уже «унифицирован» для всей территории страны.

Глава 5. Материальное положение

5.1 Заработок

Информация о женском заработке, которую дают источники, разумеется, носит характер вторичных сведений: мы узнаем о том, каким способом женщина изыскивала средства на существование, только если произошедшие с ней неприятности были как-то связаны с работой. Очевидно, что представительницы не всех сословий нуждались в самостоятельном заработке, а те, что нуждались, имели разные на то причины. В Москве проживало большое количество солдатских жен, на долгое время остававшихся без мужей и средств к существованию, и вопрос заработка был актуален в первую очередь для них. В большинстве случаев, став солдаткой, женщина могла рассчитывать только на собственные силы и зачастую вынуждена была менять место жительства и образ жизни, приспосабливаться к изменившейся действительности. Виртшафтер подчеркивает неопределенность и шаткость социального положения солдаток. Она пишет: «Потеряв место в родной общине, солдатские жены могли легко получить паспорт, который позволял им менять место жительства в поисках работы. Их можно было встретить в городах, где они оказывались вовлеченными в мелкую торговлю, проституцию, а также в сделки с брошенными детьми между приютами для подкидышей и сельской округой; некоторые из них даже владели ремесленными мастерскими или доходными заведениями» Виртшафтер Э.К. Указ. соч. С. 105-106.. В процитированных словах отчасти обозначены основные сферы, в которых могли добывать деньги женщины. Торговля была, пожалуй, наиболее распространенным способом заработка. В выборке по Судному приказу информация о женском заработке содержится в двух делах, в обоих речь идет о торговле, и в обоих фигурируют солдатки.

В 1721 году солдатка Дарья Верещагина и посадская Ирина Никифорова успешно судились с Михаилом Арцыбашевым, жена которого «сторговала у них шапку соболью, верх бархатной да епанечку отласную цветную, мех лисей лапчетой, ценою за шестнатцать рублев с полтиною», дала рубль в задаток, а остального не доплатила, «и те, де, деньги у них пропадают» РГАДА. Ф. 239 Оп. 1 Ч. 4. Д. 5842. Л. 1об.. Михаил утверждал, что жена «дала им, истицам, в уплату денег рубль, две четверти муки ржаной ценою за четверть по рубль да полпуда масла коровья по цене за рубль, и того уплаты показал четыре рубли». Довольно часто оказывалось так, что у покупателя не было при себе денег, и тогда товар давался под залог каких-либо вещей. Мы узнаем о распространенности такой практики по частоте подачи челобитных о невозврате долга. Для некоторых людей постоянные покупки «взаймы» становились нормой жизни.

В следующем году помещица Стефанида Игнатьева жаловалась на солдатку Анну Федорову, которая взяла у нее на продажу жемчуг, но не принесла ни денег, ни товара. На допросе Анна поведала длинную историю о том, как она пришла на Сретенку к потенциальному покупателю, некому «армянину» Дмитрию Николаеву, заночевала у него (!), а жемчуг у нее взяла его теща «на сохраненье» и утром отдала лишь пустой мешочек. Ответчица, обнаружив пропажу, спросила у тещи Николаева, «ис того мешечка тот жемчуг, где девала, и она, Марья ей ответчице сказала, что того жемчугу не бирала, и за то, де, она, Марья, з дочерью своею Ульяною хотели ее бить плетьми, и она, де, ответчица, убоясь от них побой, пошла от них з двора долой» РГАДА. Ф. 239 Оп. 1 Ч. 4. Д. 5881. Л. 1.. Разумеется, Марья всячески отпиралась, и трудно сказать, вправду ли Анна оказалась пострадавшей стороной или присвоила товар и дала ложные показания, потому что дело так и не было решено.

В 1723 году вологжанка Ульяна Чистякова жаловалась на Прокопья Рыбникова, который не отдавал ей денег за чепцы, которые она «по слову ево Прокопьеву оставила в доме ево» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 475. Л. 1об.. Ульяне удалось собрать свидетелей и доказать свою правоту, но уже после приговора истица и ответчик подали мировую.

Замужние посадские женщины в меньшей степени нуждались в заработке, они не торговали «походя» и не шили на заказ: как правило, они торговали на постоянном месте или участвовали в каких-либо предприятиях совместно с мужем. Положение же вдов и не вышедших замуж женщин было близко к положению солдаток: нередко они также должны были рассчитывать только на свои силы. О.Е. Кошелева в своей статье «Две девки Пелагеи и веселая вдова» проследила судьбы трех петербургских жительниц петровского времени. Каждая из них, оставшись без чьего бы то ни было покровительства, активно и уверенно стала устраивать свою жизнь сама: дворянка, девка Пелагея Мякинина сдавала жилье в наем и занималась ростовщичеством, дворовая девка Пелагея Никулина самовольно ушла от хозяйки, успешно судилась с ней, а потом вышла замуж и отсудила еще и «кормовые деньги», посадская вдова Евдокия Салимова «прославилась» тем, что сразу после смерти мужа, не оплакивая его, как положено, переехала в Петербург и стала ходить «по причинным и непостоянным местам, пить, и веселица, и танцевать и непостоянничать» Кошелева О.Е. Две девки Пелагеи и веселая вдова (из жизни незнаменитых людей в эпоху Петра I) // Родина. - 2002. - №9. С. 45.. Эти выводы интересны и в другом отношении: они отчасти опровергают представление о восприятии вдов и девиц в обществе того времени («В идеальном понимании людей рассматриваемого времени в структуре общества не должно было быть места самостоятельным женщинам, они считались аномальными и как большинство социальных аномалий презирались» Там же. С. 47.). В трех приведенных Кошелевой примерах фигурируют одинокие, но совершенно самостоятельные женщины: они заключают сделки, переезжают из города в город, общаются с представителями разных социальных слоев, ведут судебные тяжбы и пр.

В Курске лишь в одном деле упоминается о работе женщины: причем «работа» в данном случае не синонимична способу заработка. В 1726 году супруги Федор и Ефимья Костины дали Евстрату Мециянкину расписку в том, что «жить ему, Федору, з женою своею у меня в доме и всякую работу работать, и во всем меня и жену мою слушать и почитать, и подушной оклад за меня ему, Федору, платить, и кормить, и поить по смерти, и всякою адеждою адевать» РГАДА Ф. 981 Оп. 1. Д. 291. Л. 2.. В обмен на это Костины должны были наследовать бездетным, по всей видимости, Мециянкиным. Информация эта дошла до нас, потому что уже на следующий год между семьями возник конфликт: Евстрат жаловался, что Федор обмолотил его хлеб и взял крупу, а Ефимья тем временем «выдрала мне бороду». Это дело также осталось без приговора: вполне вероятно, что истец просто-напросто передумал оставлять наследство Костиным и теперь передергивал ситуацию, чтобы не платить неустойку.

«Вологжане посацкие люди Иван Смуров с товарыщи» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 592. Л. 1об. в 1724 году извещали, что ездивший с их товаром по разным городам «ради продажи и покупки» Степан Попов умер, а имевшимися у него товарами теперь завладела его жена.

Вологодская выборка для рассматриваемого вопроса гораздо более информативна. Здесь в восьми кейсах имеются сведения о способах заработка участниц судебных разбирательств. В половине случаев этот способ - торговля, в двух - шитье вещей на заказ, в одном - работа на дому, и еще в одном - сдача жилья в наем.

Интересно отметить, что почти в каждом городе, по видимости, имелось основное место купли-продажи ювелирных изделий, и оно было наиболее криминогенным районом. В Москве эту роль выполнял Жемчужный переулок, в Вологде - Серебряный ряд. В этих местах не только существовал повышенный риск подвергнуться ограблению: здесь можно было заложить краденые украшения, что для некоторых женщин, по преимуществу солдаток, было основным способом заработка. В 1717 году вологжанки, торгующие в Серебряном ряду, Лукерья Кочутина и Анна Хоненева повздорили из-за того, что первая отзывала покупателей от лавки последней к себе: «и в то, де, время она, ответчица, с ней Лукерью щитались, как, де, она, Лукерья, ее, ответчицу, так и она, ответчица, ее, Лукерью, называли, а бранью, де, промежу собой, она, ответчица, с ней, Лукерью, никак не бранивалась» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 188. Л. 1об..

Однако ссоры с соседями или неотдача товара были не самыми серьезными опасностями, подстерегающими торговок. Так, в 1717 году Евгения Мясникова подавала явочную челобитную о том, что несколько месяцев назад крестьянка Устинья Федорова взяла у нее на продажу много товара, пропала с ним, а потом была найдена зарезанной: «и те мои взятые товары она, Устинья, продала или ссудила, или истеряла, о том я неведома, а после того на третей день найдена она, девка, на берегу реки Вологды зарезана» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 211. Л. 3об..

Далеко не все женщины, однако, стремились добыть деньги законным путем. Такие нелегальные занятия как проституция и корчемство были нередким явлением. Существует мнение, что «проституция, как субкультура, со своими правилами поведения, упорядоченными ценами, определенной географией, собственным словарем появилась в Санкт-Петербурге в 40-50-х годах XVIII века» Ролдугина И.А. Возникновение субкультуры проституции. - Электрон. дан. - Arzamas - Режим доступа : http://arzamas.academy/materials/850, свободный.. В целом оно справедливо, но, как отмечает Н. Бошковска Бошковска Н. Указ. соч. С. 105-108., само явление, как и «определенная география» с «собственным словарем», наличествовали уже и в XVII веке. Подтверждается это и документами первой трети XVIII века. Учреждения, фонды которых используются в настоящей работе, не специализировались на делах о сексуальных проступках: этим ведал церковный суд, а позже и Главная полицмейстерская канцелярия в Москве. Поэтому в базе нет ни одного дела, касающегося непосредственно проституции, что тем не менее, не позволяет вычеркнуть ее из перечня женских способов заработка.

Корчемство Корчемство - незаконная, тайная продажа вина и других предметов монопольной торговли. (см.: Словарь русского языка XVIII в. Л.: Наука, 1984. Вып. 10 - Электрон. дан. - Русская литература и фольклор - Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/sl18/slov-abc/15/slh04907.htm, свободный). - другое нелегальное занятие - практически всегда соседствовало с проституцией: «кабак был едва отличим от блудилища», а «в шинкарках не видели честных женщин» Бошковска Н. Указ. соч. С. 263-264.. Однако к торговле алкоголем государство относилось гораздо серьезнее, чем к торговле телом Скорее всего именно эта неотделимость корчемства от проституции заставила власть начать преследовать и последнюю., так как первое наносило урон казне, и со всей строгостью преследовало корчемников, но уличить их не всегда было легко. Такое положение дел породило многочисленные изветы, которые, однако, в основном выступали как второстепенные обвинения, подливающие масла в огонь, и передавались в качестве слухов, а не точной информации. Вязавшая чулки Аграфена Споркина первоначально была приведена в Вологодскую земскую избу по подозрению в другом нелегальном деле - продаже табака. Изветчик писал, что Аграфена «живет непостоянно, и ходят, де, к ней в дом многие люди, а для чего - неизвестно» РГАДА Ф. 717 Оп. 1. Д. 529. Л. 2об.. После этого у ответчицы в доме устроили обыск, и было найдено «в мешечке листового табаку с полфунта». Аграфена объяснила, что тот табак «заложил ей гороцкой салдат», и «в заклад, де, тот табак она, Агрофена, взяла простотой своей», «а наперед, де, сего никакого табаку она, Агрофена, ни у кого не принимывала и никаким воровством не промышливала». Суд Аграфениной простоте поверил и приговорил ее к битью батогами теперь за то, что взяла табак и держала у себя.

Как видно из примеров, женщины в большинстве случаев справлялись с жизненными трудностями, вызванными петровскими реформами Под трудностями понимается изменение семейного положения (уход мужа на службу), места жительства, разрыв прежних связей, необходимость заботиться о средствах на жизнь для себя и детей и т.п.. Кому-то из них удавалось устроиться лучше, кто-то вынужден был или предпочитал идти по более легкому, но незаконному пути. Но так или иначе, чем бы ни стали заниматься женщины, риск подвергнуться нападению, быть оскорбленными, потерять товар или деньги у них всегда был выше, нежели у мужчин.

В данном случае документы позволяют говорить о некоторой столичной специфике женских способов заработка. Можно предположить, что в Москве эти способы были более «маргинальными», нежели в провинции. Связано это соответственно с высокой концентрацией в Москве «маргинальных» женщин, т.е. солдаток. Если о посадской или крестьянке заботился муж, а о вдове или девице - родственники, то солдатские жены сразу после ухода мужа на службу вытеснялись из общины, оставались без всякой поддержки и, переехав в Москву, соглашались практически на любой труд, в том числе и незаконный. Однако под «маргинальными» способами заработка понимаются не только нелегальные: сюда же можно отнести и временную, сомнительную, опасную работу. У провинциалок же такой необходимости в большинстве случаев не было.

5.2 Имущество

Судебно-следственные документы предоставляют богатый материал для изучения а) имущественного положения женщин; б) различия в материальном достатке более и менее зажиточных семей; в) практик распоряжения вещами; г) моды. Однако основной интерес для настоящей работы представляет вопрос о соотношении имущественного положения столичных и провинциальных женщин. Также в рассмотренных делах можно выделить несколько основных каналов извлечения сведений о наличествующем у участниц разбирательств имуществе: первый и самый информативный - перечисление вещей, выбитых во время избиения; второй - упоминания о долгах; третий - споры о принадлежности вещей; четвертый - росписи украденного, отданного на сбережение и не возвращенного имущества, разбирательства по поводу незаконного завладения имуществом.

Перечисления выбитого фигурирует в 7 делах. В подавляющем большинстве случаев выбитое ограничивается украшениями. Из источников не совсем ясно, что нужно понимать под «выбитым»: отнятое или потерянное во время драки, но скорее всего женщины перечисляли просто все, чего лишились. Как бы сильно женщины не были изувечены, они практически всегда с точностью перечисляли все выбитые вещи и называли их цену, благодаря чему в нашем распоряжении и имеется столько информации об их внешнем убранстве. Вопрос о цене также вызывает недоумение: по каким критериям высчитывалась стоимость уже далеко не новой вещи? Единственное объяснение, приходящее на ум, - люди запоминали, за сколько ими покупалась каждая вещь, а потом называли примерную цену, исходя из ее (вещи) состояния. В большинстве же случаев указывалось, что вещь была новая.

Другой вопрос, который возникает при чтении описи сбитых драгоценностей, составленной женщиной не самого высокого социального статуса, можно ли верить этому списку? Другими словами, могла ли женщина включить туда пару-тройку вымышленных предметов, ведь у следствия не было возможности проверить информацию.

Однако же несколько фактов не позволяют однозначно заключить, что женщины лгали. Во-первых, ни в одном деле не встречается возражений ответчика по поводу предъявляемых ему сумм. Во-вторых, у следствия также ни в одном деле не возникло подозрений в обмане, и ни разу не было сделано попытки проверить каким-либо образом показания, тем более что и свидетели никогда не оспаривали списков, составленных истицами. В-третьих, слишком уж скрупулезно женщины перечисляют свои пожитки и слишком точно оценивают их: к примеру, гораздо логичнее для выдумки было бы назвать цену не «четыре рубли, дватцать три алтына, две деньги», а пять рублей, или четыре рубля, двадцать четыре алтына. Если это действительно ложь, то, надо признать, весьма изворотливая.