Язык как средство конструирования гендера

Любопытным в этой связи представляется наблюдение И.В. Зыковой, которая указывает, что при непонимании значения идиомы с агентивной лексемой (silent butler - «совок для собирания крошек, пепла», букв. «молчаливый дворецкий»), информанты-мужчины определяли ее гендерную референцию как маскулинную, а информанты-женщины предпочтение отдавали метагендерной референции [Зыкова 2003: 203]. Вероятно, в данном случае, как и в примерах выше, речь может идти о «биосоциальном параметре как факторе, влияющем на когнитивный акт установления дистанции отчуждения» [Колосова 1996].

Исследователи отмечают гендерно асимметричную динамику интепретации категорий с ложными родовыми именами. В 1973 - 75-х гг. Вирджиния Шайн, исследовавшая отношения между полоролевыми стереотипами и качествами, необходимыми для руководителя, на основе анализа вопросников, заполненных 300 руководителями-мужчинами и 167 руководителями-женщинами, выявила высокую степень соответствия терминов, описывающих понятия «men» и «managers» и почти полное отсутствие сходства в случае с «women» и «managers» [Shein 1973; 1975]. Тот же эксперимент, повторенный несколькими исследовательскими коллективами в 1989 году, обнаружил существенные расхождения: у мужчин отмечалась та же модель восприятия, тогда как у женщин был зафиксирован высокий рейтинг сходства как в паре «managers» и «men», так и в паре «managers» и «women» [Shein 1989; Heilman 1989]. По данным Шайн, аналогичные результаты были получены в исследованиях, проведенных в Великобритании, Германии, Китае и Японии.

Анализ феномена «стирания» немаркированной категории эксплицирует связь между понятиями «асимметрия», «маркированность» и «прототипический эффект». С когнитивной точки зрения, термин «маркированность» используется для описания своего рода прототипического эффекта - асимметрии внутри категории, где один из членов (субкатегорий) рассматривается как более базовый. В роли категориального прототипа выступает немаркированный член - субкатегория по умолчанию, которая актуализируется в случаях, когда возможна актуализация лишь одного члена категории при прочих равных.

Такое понимание акцентирует социальную составляющую гендерной категоризации. Сегодня мало кто согласится с утверждением, что «тот факт, что мужской род в английском языке является немаркированным (или, что женский род является немаркированным в языке индейцев Туника ) - это просто особенность грамматики» Цитата из статьи “Pronoun envy”, опубликованной в 1970-х гг. профессорами департамента лингвистики Гарвардского университета в университетской газете в знак протеста против феминистской критики метагендерного использования “he” [цит. по: Cameron 1995:94] . Статус мужского рода как немаркированного и его слияние с фоном в ложных родовых именах объясняется не грамматическими (внутриязыковыми), а социальными причинами. Растущее влияние эгалитарной гендерной идеологии в западном обществе отражается в лексической и грамматической системе языка (политкорректные наименования лица, употребление they в единственном числе). При этом стирание одних асимметрий, сопровождается созданием новых. Например, согласно словарю «Longman Dictionary of Contemporary English» (2001г.), гендерно симметричная оппозиция actor - actress более не является таковой. Слово actress сохраняет свою родовую принадлежность («a woman who performs in a play, film or television program»), а слово actor меняет мужскую референцию на метагендерную, определяясь с помощью неопределенного местоимения someone - «кто-то, некто» (someone who performs in a play, film or television program). Заметим, что словарь 1974г. издания дает только мужскую референцию (actor - man who acts on the stage, TV and in films). Причина изменения, очевидно, заключается в том, что, как указывалось выше, ввиду тривиализующего эффекта женской формы женщины-актрисы предпочитают называть себя мужским родовым именем actor. Политкорректные лексикографические источники фиксируют это «право» лингвистически.

Заметим, что с формальной точки зрения асимметрия man - woman и actor - actress идентичны: в обоих случаях левый член оппозиции обозначает как референтов мужского, так и обоего пола, а правый - только женского. Тот факт, что первая оппозиция использовалась для иллюстрации сексизма в языке, а вторая отражает тенденции политкорректности, является еще одним подтверждением того, что «наделение лингвистических форм значением социально и ситуативно обусловлено» [McConnel-Ginet 1998: 202], а для его «узнавания» необходим доступ к общим лингвистическим и культурным знаниям о гендере.

4.8 Кросс-культурные асимметрии в гендерной категоризации

Гендер - это конвенциональный идеологический конструкт, по-разному проявляющийся в разных языках и культурах. Выше указывалось, что этнокультурная специфика асимметричных отношений в гендерной категоризации в той или иной степени проявляется в каждом из выделенных типов асимметричных отношений. Анализ показывает, что межъязыковые асимметрии связаны не столько с отсутствием реалий, сколько с различиями в восприятии, структурировании и концептуализации мира представителями разных культур. Например, известная форма референции к замужней женщине Mrs. Х в англоязычной Гане воспринимается как маркер сословно-классовой принадлежности [Gritsenko, Boxer 2005]. По данным наших информантов (социологов Акошуа Адомако Ампофо и Акошуа Дарквар), институт фамилий пришел в Гану вместе с христианской традицией. Изначально и у мужчин, и у женщин были только имена, и в сельской местности многие женщины до сих пор не имеют фамилий и, соответственно, не меняют имени, вступая в брак.

В исследовании А.В. Кирилиной на основе анализа толковых словарей и словарей сочетаемости русского и немецкого языков, сделан вывод о том, в что немецком языке Mensch и Mann проявляют значительно больший параллелизм и синонимичность значения, чем мужчина и человек в русском. Хотя слово «человек» в ряде случаев соотносится в русском языке только с лицами мужского пола, оно в значительно меньшей степени, чем Mensch и Mann в немецком реферирует именно к полу обозначаемого лица. Еще одно отличие слов Mann и мужчина, явствующее из сравнения словарных дефиниций - это подчеркивание доминирующей, главенствующей роли мужчины в репродуктивном процессе. Большинство исследованных словарей в статье mдnnlich под первым номером дают интерпретацию, в которой акцентируется производящая, оплодотворяющая функция мужчины. В русских словарях аналогичные толкования отсутствуют. Напротив, акцентируется прокреативная функция женщины [Кирилина 2004: 163 - 164].

Категориальным именам girl (англ.), Mдdchen (нем) в русском соответствуют два слова - «девочка» и «девушка», обозначающие соответственно лицо женского пола от рождения до достижения половой зрелости и лицо женского пола от достижения половой зрелости до замужества. Лексемы «woman» и «женщина» при кажущемся изоморфизме также не являются кореферентными: пары женщина - девушка и woman - girl по-разному делят семантическое пространство лиц женского пола в соответствующих языках. Если для русского языка и культуры актуальными (в зависимости от когнитивной модели, относительно которой определяется каждая из категорий) являются признаки «возраст» и «вступление в брачные отношения», то в английском языке под влиянием феминистского дискурса и стремления к политкорректности «нормой» стало положение, когда слово girl считается уместным лишь в тех контекстах, где применительно к лицам мужского пола может быть употреблено слово boy. В результате, если, например, абитуриенток высшего учебного заведения в русском языке (культуре) отнесут к категории «девушка» (возраст, статус), то в английском - это молодые женщины (young women): употребление в данном случае лексемы girl считается политически некорректным Подчеркнем, что речь идет об общей тенденции, характерной для публичного дискурса, без учета потенциально возможных индивидуальных и групповых преференций, связанных со стилистическими и иными причинами..

Значительно бульшую социально-возрастную дифференциацию обнаруживает категоризация женщины в башкирском языке [Фатыхова 2001]. Здесь в терминах для обозначения девушки отразились народные представления о том, что главное ее предназначение - выйти замуж, и переход ее во взрослое состояние обозначался категорией, производной от понятий времени и роста. В начале совершеннолетия девушку называли ускэн кыз - «подросшая девушка», в пике совершеннолетия - еткэн кыз - «созревшая девушка» и кейэугэ бирерлек кыз - «девушка на выданье». В конце совершеннолетия, если девушка не выходила замуж, ее относили к категориям карт кыз («старая дева»), ултырып кыз («засидевшаяся девушка»). После заключения брака для обозначения зрелости использовалось слово катын («женщина, жена»), а категория «старость», подразумевавшая неспособность женщины рожать, обозначалась словами эбей и карсык.

Исследование немецкого и русского фразеологического фонда выявило, что в русском материале образ женщины представлен гораздо шире, чем в немецком не только в количественном, но и в качественном отношении: отражены разнообразные социальные роли степени родства, этапы жизни женщины, ее разнообразные задачи и умения [Кирилина 1999: 138]. Вообще, как подчеркивает В.Н. Телия, «для русского обыденного самосознания нехарактерно восприятие женщины как слабого пола и противопоставление ее “сильному полу”: эти сочетания, вышедшие из книжно-романтического дискурса, не стали принадлежностью обиходно-бытового употребления языка» [Телия 1996: 263]. Упомянутое исследование А.В. Кирилиной, а также ряд замечаний В.И. Карасика [Карасик 1996] о негативных обозначениях женщин в русском и английском языках дают основания говорить о сниженной мизогинии русского языка как факторе кросс-культурной асимметрии.

Асимметричны смысловые доминанты эмоционально-экспрессивных (уменьшительно-ласкательных) форм мужских и женских имен собственных в различных языках. По наблюдениям А. Вежбицкой, в польском формы на -ch выделяют мужчин в качестве объекта особых положительных чувств и фиксируют «мужественность» как положительное качество (т.е. ценность, которая признается обоими полами), а формы на -chna выделяют женщин и девочек в качестве объекта особых положительных эмоций и фиксируют «женственность» как особое положительное качество (т.е. ценность, которая признается обоими полами [Вежбицкая 1996: 194]. В английском языке отсутствуют формы имен, передающие одновременно и мужественность и теплоту, т.е. эмоции. В русском же языке эмоциональность присутствует, а четкое разграничение мужественности и женственности в экспрессивных формах личных имен почти не выражается. Здесь отмечается некоторая экспансия «женских» форм выражения (Коленька, Ванюшка). А.В. Кирилина дополняет ряд экспрессивных мужских имен собственных русского языка формами, характерными для языка юношей и подростков (Вован, Костян, Гошан), в которых подчеркивается отсутствующая в «традиционной» уменьшительной форме имени маскулинность [Кирилина 2002].

Кросс-культурные асимметрии проявляются и на уровне ассоциаций, связанных с гендерно маркированными номинациями, например, между значениями, ассоциируемыми в различных языках с именами «отец» и «мать». С. Ромейн отмечает, что в африканском языке Ewe, например, слово «oтец» (tу) также означает «владелец» (owner), а слово мать (nу) означает «кто-то страдающий от чего-то», и, соответственно, «богатый человек» является производным от слова «отец» (go-tу - владеющий деньгами), а «больной», «слепой», «глухой» и т.д. - от слова «мать» [Romaine 1999: 98]. С другой стороны, в языках Южной Азии, малайском и тайском, слово «мать» ассоциируется со значениями «главный», «большой», так что сложное слово с основами ibu (мать) и rumah (дом) означает «главная часть дома»; а в тайском сложное слово, состоящее из основ слов «мать» и «армия», означает «главнокомандующий». В данном случае уместна аналогия с метафорой, имеющей место в европейских языках - «mother of all battles», «мать городов русских».

Таким образом, типология кросс-культурных асимметрий в гендерной категоризации обнаруживает частичный изоморфизм с выделенными выше внутриязыковыми типами асимметричных отношений: наряду с расхождениями в номенклатуре гендерных категорий, имеют место многочисленные случаи несовпадения смыслового объема и асимметрия принципов внутреннего членения парных категорий.

ВЫВОДЫ

Межличностная коммуникация в конкретной ситуации сопровождается фоновым процессом отнесения собеседника к категории мужчин или женщин, т.е. категоризацией по признаку пола. В главе с опорой на ментальный лексикон, как средство доступа к продуктам переработки в памяти разностороннего опыта взаимодействия человека с миром, проанализирован пласт культурных представлений, определяющих роль языка как фона конструирования гендера - содержательной и ценностной основы контекстуальных импликаций и инференций.

Показано, что классическая теория категоризации, где категории выделяются на основе общих признаков, внутренне (по природе вещей) присущих их членам, ведет к эссенциалистскому пониманию гендера: гендерные различия трактуются как имманентные, а мужественность и женственность рассматриваются как объективная природная данность. Основой для современной трактовки гендера как социального конструкта (набора черт и поведенческих стереотипов, характеризующих концепты мужественности и женственности в определенной культуре) является прототипическая теория категоризации, которая акцентирует роль человека и его опыта в этом процессе и подчеркивает, что категоризация не обязательно осуществляется на основе общих признаков, объективно присущих членам категории.

Установлено, что источником прототипического эффекта в гендерной категоризации служат стереотипы, типичные случаи, знакомые примеры, идеалы, эталоны (образцы), которые метонимически представляя категорию в целом, действуют как точки когнитивной референции и создают основу для рассуждений, догадок, умозаключений. В той мере, в которой они формируют мнения и ожидания относительно того, какими являются или должны быть мужчины и женщины, можно говорить о размывании границ между стереотипичным и типичным, а также идеальным/знакомым/эталонным в гендерной категоризации.

Поскольку гендерные различия могут быть в большей мере результатом стереотипных представлений о таких различиях, чем отражением их фактического существования, речь следует вести о конструируемости гендера, а не о его отражении сознанием.

Раскрыта роль метафоры в создании гендерной картины мира и суть феномена метафорического рода, когда характеристики «мужское» и «женское» отделяются от сущностей, имеющих реальные гендерные (родовые) различия, и переносятся на другие предметы и явления на основе ассоциаций с культурными представлениями о мужественности и женственности, характерными для данного социума. Изложена гипотеза о том, что гендерная метафора может кодироваться в грамматической системе языков, мотивируя формально-грамматический род существительных.

Дано когнитивное обоснование перформативности и многомерности (изменчивости) гендера как конвенционального идеологического конструкта.

Установлено, что значительная часть знаний о гендере, как наборе поведенческих практик, оценок, мнений, предписаний, стереотипов, структурирована в форме пропозиций, включающих базовые концепты (мужчина/женщина, мужественность/женственность) и атрибутируемые им признаки (свойства, действия). Гендерные пропозиции могут выражаться вербально (в форме афоризмов, лозунгов, сентенций) или представлять собой компоненты «скрытого» коммуникативного содержания, способные получать вербальное выражение, не будучи сами выражены словесно.

Механизм гендерной категоризации представлен с помощью модели комплексных категорий, в которых соотнесение варианта с прототипом происходит на основе включения их в общую пропозициональную схему. Пропозициональные схемы производны от опыта - как коллективного (культурного, исторического и др.), так и индивидуального - который постепенно обрабатывается, обобщается и фиксируется в виде сценариев. В повседневной речевой практике слова «мужчина», «женщина», «мужик» и другие лексемы, опредмечивающие в языке гендерные концепты, способны выступать в роли вербальных знаков, актуализирующих в воображении культурные сценарии, в которых аккумулированы знания о гендере.

Значения, задаваемые гендерными пропозициями не находятся в отношениях семантической близости; их объединяет соотнесенность с единым центром - представлением о женственности (мужественности), характерным для данной культуры. Данный способ категоризации репрезентируют радиальные модели, содержащие центральный член и варианты, связь между которыми конвенциональна и усваивается индивидом в процессе социализации. Особенностью мужественности и женственности как радиальных концептуальных (семантических) категорий является то, что их центральные члены не существуют вне своих конкретных проявлений - вариантов: нет мужественности и женственности в чистом виде («как таковых»); гендерная идентичность конструируется в процессе перформации теми самыми проявлениями, которые считаются ее результатами.

Когнитивной основой понимания мужественности и женственности как динамичных концептов, поддающихся социальному манипулированию и регулированию, являются кластерные модели. Они представляют собой пучок (cluster), психологически являющийся более базовым, чем каждая из моделей, взятая в отдельности, и определяют репертуар мужественностей и женственностей, имеющийся в распоряжении представителей того или иного языка и культуры.

Различия в смысловом объеме гендерных категорий определяются различием когнитивных оснований для категоризации - идеологическими установками и опытом. Единицы языка выступают в качестве оптимальных средств кодирования ситуаций, связанных с прошлым опытом человека, и служат опорами для получения выводных знаний, играющих важную роль в процессах понимания.

Типология асимметричных отношений в гендерной категоризации включает (1) асимметрию, проявляющуюся в отсутствии одного из категориальных контрагентов; (2) несовпадение смыслового объема категориальных контрагентов; (3) асимметрию внутреннего структурирования парных гендерных категорий, связанную с различной социальной значимостью тех или иных социальных параметров для женщины и мужчины; (4) асимметрию маркированного и немаркированного членов в категориях с ложными родовыми именами («стирание» немаркированной субкатегории). Фиксируются системноязыковые и дискурсивные асимметрии; асимметрии, связанные с особенностями социальной организации (гендерным разделением труда), и идеологические асимметрии, сконструированные сознанием.

Гендерные асимметрии не просто постулируют различие, но поддерживают определенную социальную иерархию. Выявлены многочисленные примеры андроцентричной асимметрии и социальной ранжированности гендерной категоризации, в рамках которой один из классов представлен как неавтономный или менее автономный (в языке это проявляется, в частности, в маркированности женского рода по отношению к мужскому).

Проанализированы случаи ценностной асимметрии в парах гендерно маркированных антропонимов в разных языках. Данный тип асимметрии отражает отношение/оценку женщины и женского в патриархатной культуре и определяет тенденции словоупотребления - например, предпочтение женщинами мужского родового имени. Последнее еще раз подтверждает, что гендер - это набор социальных практик, посредством которых индивид конструирует и заявляет свою идентичность, а не только система категоризации людей.

Одним из проявлений андроцентризма в гендерной категоризации является «стирание» немаркированной (мужской) категории и ее слияние с фоном, результатом чего становится контрадикторность концепта женщина не своему контрагенту мужчине, а человеку вообще. Данный тип асимметричных отношений указывает на связь между понятиями «асимметрия», «маркированность» и «прототипический эффект». С когнитивной точки зрения, термин «маркированность» используется для описания своего рода прототипического эффекта - асимметрии внутри категории, где один из членов (субкатегорий) рассматривается как более базовый. В роли категориального прототипа выступает немаркированный член - субкатегория по умолчанию, которая актуализируется в случаях, когда возможна актуализация лишь одного члена категории при прочих равных.

Этнокультурная специфика асимметричных отношений в гендерной категоризации в той или иной мере проявляется в рамках каждого из выделенных типов. При этом межъязыковые асимметрии связаны не столько с отсутствием реалий, сколько с различиями в восприятии, структурировании и концептуализации мира представителями разных культур.

Осмысление гендера с позиций теории категоризации способствует более полному описанию пассивного слоя и внутренней формы культурных концептов мужественности и женственности и создает основу для анализа инструментального аспекта языка в процессе дискурсивного конструирования гендера.

Глава 5. ЯЗЫК КАК ИНСТРУМЕНТ КОНСТРУИРОВАНИЯ ГЕНДЕРА: АНАЛИЗ ДИСКУРСИВНЫХ ПРАКТИК

Данные о языке, полученные лингвистикой - один из основных источников информации о характере и динамике конструирования гендера как продукта культуры и социальных отношений. Постмодернистская философия видит в языке главный инструмент конструирования картины мира, утверждая, что то, что человек воспринимает как реальность, на самом деле есть лингвистически сконструированный феномен, результат наследуемой нами языковой системы.

Тезис об амбивалентности языка как средства конструирования гендера (фон vs инструмент), на первый взгляд, проистекает из положения о двойственности объекта лингвистики, которую ощущали и отмечали многие лингвисты, от Гумбольдта до Хомского, выражая ее в разных дихотомических формулах - язык и речь, эргон и энергейя, схема и узус, код и сообщение, компетенция и употребление и т.д. Однако, говоря о фоновой и инструментальной ролях языка, мы исходим не из дихотомии языка и речи (данные термины используются здесь чисто условно для удобства разграничения системы и ее использования), а из триединства языка, речи и мышления в социальном контексте (см. гл. 3), где мышление служит целям постепенного развертывания индивидуальной способности конструировать внутреннюю «модель» окружающего человека мира, в процессе чего производятся манипуляции с этой моделью, чтобы сделать заключения о развитии мира объективной действительности и установить возможные результаты возможных действий в отношении нее.

Изучение языка как инструмента конструирования гендера основано на постсруктуралисткой концепции языка как одной из форм социальной практики. В данной концепции понятия языка и дискурса трактуются как соотносительные (см. гл. 1), поэтому анализ инструментального аспекта языка предполагает обращение к дискурсивным практикам.

Термин «дискурс» многозначен; он используется в различных областях знания (философия, социология, литература, лингвистика и пр.), акцентируя разные стороны обозначаемого явления. В работе дискурс трактуется (1) с позиций лингвистического описания - как конкретное коммуникативное событие; «речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное действие», «связный текст в совокупности с экстралингвистическими - прагматическими, социокультурными, психологическими и др. факторами» [ЛЭС, с. 136]; и (2) в общефилософском смысле - как исторически детерминированная социальная форма репрезентации знаний/идей или «совокупность тематически соотнесенных текстов» [Чернявская 2001: 14, 16] (напр., гендерный дискурс, политический дискурс).

Понимание языка и дискурса как формы социальной практики эксплицирует афористичное определение Н.Д. Арутюновой: дискурс - это «речь, погруженная в жизнь» [Арутюнова 1990(б): 137]. «Погруженность» в жизнь предполагает диалогические отношения (взаимообмен, взаимовлияние языка и «жизни»), рассмотрение которых в рамках когнитивно-прагматической модели (см. гл. 3) опирается на категории адресата, адресанта, традиции и реальности, существующие в тесной взаимосвязи, что схематически можно представить следующим образом:

Традиция (культурные конвенции)

Адресант Текст/Речь Адресат

Социальная реальность

Связующие линии в данной схеме, отражая буквальное значение слова discursus в латыни (бег в разные стороны, туда и сюда [Зусман 2004: 101]), овнешняют «бег смысла», который формирует «ткань» социальной реальности, определяет составляющие ее позиции и отношения.

Инструментальный аспект языка в дискурсивном конструировании социального мира отражает понятие позиционирования.

В процессе коммуникации участники выражают определенные точки зрения, предлагают планы, обсуждают идеи. Они совершают речевые действия и занимают определенные позиции. Понятие позиции субъекта и производный от него термин «позиционирование» восходят к работам Ж. Лакана и М. Фуко; применительно к лингвистическому анализу они были конкретизированы Н. Фэрклоу [Fairclough 1989] (см. гл. 1).

Вопрос позиционирования касается двух взаимосвязанных моментов. С одной стороны, индивид позиционирует себя относительно некоего значимого содержания, выражаемого им или другими: мы предлагаем/продвигаем идеи, модулируем их в ответ на фактические или предполагаемые действия других, принимаем с энтузиазмом, рассматриваем серьезно или высмеиваем, играем с лингвистическими формами, используемыми для их выражения и т.д. С другой стороны, участники коммуникации позиционируют себя относительно других субъектов, с которыми взаимодействуют в дискурсе. Мы обращаемся к их идеям и чувствам, оцениваем их способности, статус, положение по отношению к нам. Мы не только модулируем и трансформируем свои идеи в процессе коммуникации, но ставим друг друга в определенные (меняющиеся) дискурсивные позиции. Эти позиции многочисленны и разнообразны: ученик, учитель, партнер, лидер, помощник, конкурент, эксперт, новичок, судья, обвинитель, защитник, свидетель, советчик, друг, рассказчик, герой и т.п. В определенный момент индивид может занимать несколько позиций. Они тесно связаны с социальным и культурным контекстом и зачастую гендерно не нейтральны.

Идея позиционирования имплицитно присутствует в работе Р. Лакофф «Язык и место женщины». Хотя сама Лакофф не пользовалась этим термином, она указывала, что использование «женского языка» ставит женщин в позицию «слабых», «неуверенных», «безвластных» [Lakoff 1975].

Позиционировать себя и других можно самыми разными способами. Употребление «he or she» или «s/he» позиционирует говорящего как сторонника эгалитарной гендерной идеологии; заявление «ты рассуждаешь как женщина» эксплицирует андроцентристскую позицию, обращение Mrs. подчеркивает семейный статус женщины, а использование вульгаризмов, сужение диапазона и/или понижение тона голоса может быть заявкой женщины на сильную («мужскую») позицию.

Позиционирование идей и субъектов сложным образом переплетены друг с другом и используют разнообразные лингвистические ресурсы. В исследовании Аны С. Вилларил (доклад на XIV Мировом конгрессе прикладной лингвистики, июль 2005) содержатся примеры того, как отказ от метагендерного использования «мужских» антропонимов (ложных родовых имен) в публичных выступлениях президента Мексики Винсента Фокса становится способом политического (само)позиционирования - сигналом демократической (прозападной) ориентации. Примечательно, что речь идет не только о парном использовании существительных мужского и женского рода («мужчины и женщины», «мексиканцы и мексиканки»), но и артиклей («las y los mexicanos»), а также нетрадиционного порядка слов: mбs de 2 milliones de niтas, niтos y jуvenes («более двух миллионов девушек, юношей и молодых людей»).

В современной лингвистике изучение языкового конструирования гендера ведется в конкретных дискурсивных контекстах (communities of practice). В нашей работе - это предвыборный дискурс, выбор которого представляется оптимальным по ряду причин. Конструирование гендера в предвыборном дискурсе не было предметом специального рассмотрения ни в отечественной, ни в зарубежной лингвистике. Оно актуально ввиду устойчивого интереса ученых к изучению политического дискурса в целом (Fairclough N., Wodak R., van Dijk T., Lakoff G., Баранов А.Н., Бакумова Е.В., Базылев В.Н., Т.Н. Ушакова, Н.Д. Павлова, Е.И. Шейгал, О.С. Иссерс , Н.Э. Гронская и др.) и позволяет четко ограничить отбор исследуемого материала, сохраняя при этом возможность анализировать различные речевые жанры - предвыборные обращения, интервью, теледебаты, письма в редакцию, обсуждения на интернет-форумах и т.п.

Анализ гендерных аспектов позиционирования идей и субъектов в предвыборных дискурсивных практиках позволит выяснить, как конструируются «мужской» и «женский» голос в предвыборном дискурсе, какие гендерные стереотипы при этом эксплуатируются, какие лингвистические средства используются, а также раскрыть роль гендерного фактора в формировании позитивного (негативного) образа кандидата на выборах.

С лингвистической точки зрения, предвыборная кампания - это сложное коммуникативное событие, происходящее между адресатом и адресантом в процессе коммуникативного действия в определенном временном, пространственном и прочем контексте. Предвыборный дискурс вызывает модификацию коммуникативных задач, соответствующее изменение лингвистических стратегий и порожденного в данной коммуникативной ситуации текстового материала. Использование языка в функции воздействия (с целью дискредитации или агитации) выходит на первый план, а условия порождения текста выводят на поверхность то, что принято называть его прагматической или стратегической направленностью. Сверхзадачей пишущего является не фактографическое описание действительности (то, что по общепринятому обозначению называется содержанием текста), а программирование прогнозируемого восприятия и реакций со стороны адресата. Большинство читателей не сталкивались лично с кандидатом и его противниками, а потому не в состоянии оценить истинность (ложность) преподносимого материала. На этом основано самое общее правило использования приемов по манипуляции общественным сознанием с опорой на различные стереотипы или их разновидности - предубеждения, в том числе гендерного характера.

Исследование ведется в рамках когнитивно-прагматической и стилистической моделей. Совмещение подходов призвано обеспечить необходимую полноту описания. Выявление стилистически значимых форм и моделей сопровождается анализом социальных и культурных причин (корней) их гендерной релевантности, экспликацией лежащих в их основе социальных стереотипов и пр. Материалом для анализа послужили печатные и электронные тексты, теле и радио-интервью, а также иные материалы, имеющие непосредственное отношение к выборам мера Нижнего Новгорода (август - сентябрь 2002г.), губернатора Санкт-Петербурга (осень 2003г.), выборам в Государственную думу (2003г.) и президентской кампании 2004г. К анализу также привлекались материалы американского предвыборного дискурса (президентская кампания 2004г.).

Целесообразность обращения к иноязычному материалу связана с тем, что гендер как социальный конструкт по-разному проявляется в различных языках и культурах. Английский язык перспективен для углубленного изучения семантических и семиотических средств конструирования гендера. Президентская предвыборная кампания в США ведется в течение целого года; она имеет четкий сценарий (предвыборные поездки и выступления, обращения к избирателям в трибун партийных форумов, теледебаты и т.д.) и широко освещается в различных средствах массовой информации, что расширяет объем материала для исследования. Кроме того, обращение к американским предвыборным практикам связано с присутствием гендерной тематики в предвыборных программах кандидатов и активным использованием гендерной идеологии и риторики для завоевания лояльности избирателей. Гендерный дискурс в странах Запада в целом более влиятелен и менее маргинализован, чем в России, что дает дополнительный материал для решения поставленных в работе задач.

Начнем с вопроса о позиционировании выборов в целом. Анализ показывает, что концептуализация выборов носит метафорический характер, а метафорика предвыборного дискурса профилирует Напомним, что Р. Лангакер понимал под профилированием смену фигуры и фона, перемещение точки зрения и концентрацию внимания на определенных аспектах ситуации (см. гл. 1) гендерные смыслы, конструируя политику и политическую жизнь как «мужскую» сферу.

5.1 Метафоры предвыборного дискурса и «маскулинизация» политики

Политические и экономические идеологии структурируются метафорами, которые могут скрывать или акцентировать те или иные стороны реальности. Дж Лакофф и М. Джонсон приводят пример метафоры людских ресурсов (labor is a resource), в рамках которой о человеческом труде говорят в терминах наличия и затрат так же, как, например, о нефти: дешевый труд - это хорошо, как и дешевая нефть. Эксплуатация человека, «санкционированная» данной метафорой, наиболее очевидна в странах, где с гордостью заявляют о «практически неистощимых дешевых людских ресурсах» [Lakoff, Johnson 1980: 236 - 237].

Метафоры предвыборного дискурса («выборы - это война», «выборы - это спорт», «выборы - это азартная игра», «выборы - это роман (с избирателем)») структурируют политику и политическую жизнь как «мужскую» сферу. С учетом современных представлений о языке как о системе ориентирующего поведения, основная функция которого состоит не столько в передаче информации и осуществлении референции к независимой от него реальности, сколько в ориентации личности в ее собственной познавательной области [Матурана 1996], правомерно полагать, что подобное структурирование оказывает непосредственное влияние на методы ведения политической борьбы и характер ее восприятия в обществе.

Подчеркнем, что говоря о метафоризации как средстве конструирования гендера, мы имеем в виду не элементарную семантизацию метафоры (приравнивание ее значения к значению некоего неметафоризированного отрезка речевой цепи), но более широкую трактовку метафоры именно в семантике целого текста, когда понять надо смыслы, метасмыслы, общую идею. При этом в иллюстративных примерах мы ограничиваемся рассмотрением самых традиционных форм метафоры, обычно составляющих предмет стилистики, - тропов (фигур речи). Иными словами, речь идет об импликации гендерных смыслов благодаря метафоричности и метафоризации как «ипостасям рефлексии», представляющим собой «связь между опытом субъекта понимания и той ситуацией, которая дана в тексте для освоения» [Крюкова 2000: 256].

Метафора ВЫБОРЫ - ВОЙНА:

· блок "Родина" продолжает атаковать ЦИК (Российская газета, 15.01.2004);

· [корреспонденты] задали каждому [кандидату] три идентичных вопроса и прошлись «беглым огнём» по их штабам (Версия № 5, 2004);

· … надо ему [С. Глазьеву] переходить в решительное наступление на власть (Коммерсант № 39, 4. 03. 2004);

· хочется надеяться, что до тяжелой артиллерии «рыбкинского» калибра дело не дойдет (Совершенно секретно № 3, 5.03. 2004);

· Главная задача у «Единой России» - борьба с кандидатом против всех. А остальные кандидаты - сбитые летчики, чего с ними бороться («Свобода слова», телеканал НТВ, 12. 03. 2004).

Метафора как метасредство понимания обеспечивает оптимизацию процессов смыслопостроения - акцентуацию идеи жесткого, по-военному жестокого характера политической (предвыборной) борьбы.

Хотя воин (солдат) - архетип мужской идентичности, дискурсивные практики последовательно «встраивают» в эту модель и женщин-кандидатов: Битва Железных леди (http://www.spbipp.ru); Хакамада, боевая подруга Немцова (Новое дело, 5 - 11.02.2004). В последнем примере содержательно не мотивированная апелляция к коллегам по партии мужчинам, имплицирует неавтономность женщины-кандидата, являясь, по сути, средством дискредитации.

«Военная» метафора пронизывает репрезентации предвыборных перестановок в российском правительстве (отставка кабинета Касьянова, назначение Фрадкова, формирование нового кабинета и т.д.) и восприятие политической жизни в целом: Аппарат правительства - боевая гвардия премьера (АИФ, 10.03.04); … уход С. Кириенко оголит тот фланг, который выстраивается под Е. Люлина (Биржа № 7, 24.02.2004).

Существует мнение, что низкое представительство женщин в политике и властных структурах связано с концептуализацией данной сферы через призму войны и агрессии, что вызывает отторжение у большей части женщин.

Метафора ВЫБОРЫ - АЗАРТНАЯ ИГРА также имеет «мужскую» перспективу. Она активно эксплуатируется как журналистами и политическими аналитиками, так и самими кандидатами-мужчинами для акцентуации сильной (маскулинной) позиции:

· Пятерка в прикупе [кандидаты-соперники Путина. - Е.Г.] (Версия № 5, 2004)

· На кого партии делают ставки (АИФ № 37 (1194), сентябрь 2003)

· Правые пошли ва-банк (Нижегородский рабочий № 171/15342, 12.09.2003)

· «Идет шахматная игра. И мне она нравится. Я играю с Сергеем Кириенко и верю, что в конечном итоге победа будет за мной» (Биржа, 1.12.2003).

Метафора ВЫБОРЫ - СПОРТ реализуется огромным количеством клишированных конструкций. Слово «кампания», применительно к выборам употребляется, пожалуй, даже реже чем его метафорический аналог - «предвыборная гонка». Спорт традиционно относится к числу «мужских» тем, и в предвыборном контексте спортивная метафора акцентирует гендерно значимые смыслы острой конкуренции и соперничества:

· Старт кандидата номер один (Биржа № 49, 22.12.2003).

· бизнесмены Брынцалов и Кикалишвили - с дистанции сошли (там же)

· политика как футбол (Версия № 8, 2004)

· Путин - болельщик «Единой России» (АИФ № 50, декабрь 2003 г.)

· Коммунисты, чей выдвиженец уверенно взял «серебро» (Биржа № 651, 22.03.2004).

Если вышеназванные когнитивные метафоры «интернациональны», то метафора ВЫБОРЫ - РОМАН (С ИЗБИРАТЕЛЕМ) отражает специфику концептуализации выборов в российском предвыборном дискурсе. Толчком к такому осмыслению, возможно, стал лозунг «выбирай сердцем», который активно использовался во время президентской кампании 1996 года, хотя культурные корни у данного явления значительно более глубокие. Еще в 1915 году Н. Бердяев говорил, что «русский народ не хочет быть мужественным, строителем, его природа определяется как женственная, пассивная, покорная в делах государственных, он всегда ждет жениха, мужа, властелина» [Бердяев 1992; Ланкур-Лаферьер 2003: 57]. А в начале XVII века, в Смутное время, дьяк Иван Тимофеев сравнивал Россию со «вдовой», лишившейся законного супруга, царя [Тимофеев 1951; Ланкур-Лаферьер 2003:58]. В этой связи уместно привести фрагмент из статьи Ю. Богомолова, где выборы структурируются одновременно в терминах двух когнитивных метафор - театр Значительное возрастание театрального плана политического дискурса отмечается в монографии Е.С. Шейгал [Шейгал 2000]. Концептуализация предвыборной кампании в рамках метафоры ВЫБОРЫ - ТЕАТР на президентских выборах 2004 года получила новую перспективу - «массовка для Путина» или спектакль с заранее известным финалом, в котором участникам отведены гендерно маркированные роли [см. Гриценко 2005(б)]. и роман: «В связи с выборами 2000 года мне в свое время пришлось вспомнить "Горе от ума". Появление Путина на политической авансцене вызвало тогда недоумение у передовой общественности. Сразу встал вопрос: кто такой? Ответ на него имел понятный психологический подтекст: он такой, как все, - не самый высокий, не самый красноречивый. Не ярко выраженный блондин и уж точно не брюнет. И никакой нет у него харизмы. И политическая биография у него совсем коротенькая. И чего в нем нашла Софья Фамусова? Каждый претендент на ее руку тогда чувствовал себя обойденным Чацким - остроумным, свободолюбивым, непринужденным, с большим политическим опытом. Особенно Явлинский. А она, Софья (в просторечии - электорат), тогда предпочла Молчалина, который на поверку не так уж и прост» (Известия, 5.03.2004).

В предвыборном дискурсе метафора ВЫБОРЫ - РОМАН не только позиционирует кандидата и избирателей, но и определяет отношения кандидатов со спонсорами:

· Жених Глазьев предлагает невесте-избирателю роскошную жизнь: доходы от ренты, которую он собирается отнять у олигархов (Совершенно секретно №2, 2004);

· … получив немалые дивиденды в виде всенародной любви, он [Б. Немцов. - Е.Г.] по-юношески решил, что любовь эта «до гроба»…Люди это поняли и полюбили другого политика (Биржа № 4, 2.02.2004);

· … отдавшись Березовскому, КПРФ утрачивает кредит доверия (АИФ № 49, 2003).

· Чубайс «бросил» Хакамаду: он не хочет плестись в хвосте у Березовского и ЮКОСА, которые взяли под опеку Ирину Муцуовну. (Жизнь № 10 (330), 29.01.2004).

Характер агентивности в последнем примере прагматически значим: актуализация пропозициональной схемы «мужчина субъект, женщина объект» имплицирует неавтономность (несамостоятельность) женщины-кандидата.

Проведенный анализ подтвердил вывод А.В Кирилиной об эротизации и сексуализации публицистического дискурса [Кирилина 2000(а): 61]; речь идет прежде всего об активном использовании сексуальной метафоры в предвыборных материалах, напр.: «Партии пожеребились впустую» (Коммерсант, 5.11.2003) - ироническая оценка жеребьевки предвыборных дебатов; «… Борис Ефимович и Григорий Алексеевич совсем не против Путина. Просто так случилось, что они, будто два петуха, оказались в одном курятнике и при этом кур-избирателей каждый хочет затоптать сам. Но похоже, что Путин их затопчет обоих и все куры достанутся ему одному» (АИФ, 02.2004). Данная тенденция проявляется также в широком использовании гендерных эпитетов и каламбуров: «ИГРАЙ ГОРМОН! Деятельность Госдумы приобрела ярко выраженный мужской характер» (Ведомости № 45, 2002)

Релевантность гендерного параметра в метафорике предвыборного дискурса очевидна. Под метафорикой понимается совокупность использующихся в дискурсе метафорических моделей (М-моделей), трактуемых как «тематически связанные поля сигнификативных дескрипторов, представляющих источник метафорической проекции» [Баранов 2004: 32], в нашем случае - война, спорт, игра, роман. Эти метафорические модели, как и собственно гендерная метафора, являющаяся фоном М-моделей персонификации и родственных отношений (ср. «Россия - женщина»; «страна, история - мать»; «соратники - братья», а также «кандидат - мужик, ковбой», «женщина-кандидат - девушка-бомж» [И. Хакамада], «бабушка российского комсомола» [В. Матвиенко]» и т.п.), являются частью предвыборных дискурсивных практик, определяемых как «общие тенденции в использовании близких по функции альтернативных (синонимичных и квазисинонимичных) языковых средств выражения определенного смысла в данном типе дискурса» [с. 39]. Благодаря частичной общности метафорических следствий (способности профилировать гендерные смыслы) эти модели образуют «констелляцию метафор» [c. 38], участвующих в определении логики предвыборной аргументации и способов осмысления политических реалий. Таким образом, метафоризация и метафоричность становятся одним из важных механизмов дискурсивного конструирования гендера.

5.2 Типовые контексты конструирования гендера в предвыборном дискурсе

Гендер является социальным конструктом градуируемой релевантности [Kotthoff 1996] и проявляется с разной степенью интенсивности в различных контекстах. В этой связи закономерен интерес к вопросу о том, «в каких коммуникативных ситуациях и типах дискурса и с какой интенсивностью совершается конструирование гендера и какие экстра- и итралингвистические факторы воздействуют на этот процесс» [Кирилина 2002: 8].

В предвыборных материалах представлены как тексты, для которых характерно активное конструирование гендера (doing gender), так и текстовые продукты, где гендерный параметр не акцентируется или нивелируется (undoing gender). Эти два типа текстов, как правило, различаются своей функционально-прагматической направленностью. Суть различий можно пояснить на основе функциональной теории языка М.А.К. Халлидея.

Напомним, что Халлидей выделяет содержательную функцию языка или функцию формирования идей (ideational function) и межличностную функцию (interpersonal function), которая, по его мнению, существенно отличается от функции простой передачи содержания, поскольку здесь индивид использует язык «как средство собственного вторжения в речевое действие для выражения своих комментариев, предпочтений и оценок, а также отношений, в которые он ставит себя и слушателя - в частности, для выражения принимаемой им коммуникативной роли информирования, запроса, приветствия, убеждения и т.д.» [Halliday 1996: 58 - 59]. Кроме содержательной и межличностной функций Халлидей говорит еще о текстуальной функции (textual function), однако для ответа на поставленный выше вопрос она менее существенна.

Содержательная и межличностная функции Халлидея соотносимы с референциальной (referential) и аффективной (affective) функциями, которые выделяет Дж. Холмс [Holmes 1995]. Отметим, что термин «аффективный» в русском переводе представляется не вполне удачным, поскольку связан отношениями производности со словом «аффект» - «состояние крайнего возбуждения, потери самоконтроля» [ТСРЯ, c. 32]. У Холмс прилагательное affective производно от глагола to affect в значении «задевать, затрагивать, оказывать влияние».

О.С. Иссерс, анализируя речевое общение с точки зрения его «стратегичности» (наличия/отсутствия «комплексного речевого воздействия, которое осуществляет говорящий для “обработки” партнера» [Иссерс 1999:102]), считает возможным разграничить «информирование в чистом виде» и «интерпретирующее информирование» [с. 104]. В основе этого разграничения, по ее мнению, лежит наличие/отсутствие установки на интерпретацию, которая необходима при операциях над знаниями партнера, его ценностными установками, волей и т.д. Информирование в чистом виде она относит к нестратегическим, а интерпретирующее информирование к стратегическим типам речевых актов. Отдавая себе отчет в определенной условности такого разграничения, мы считаем возможным использовать его для демонстрации мотивов и механизмов актуализации и нейтрализации гендера в предвыборном дискурсе, поскольку апелляция к гендеру (осознанная или неосознанная) является частью речевых стратегий агитации/дискредитации.

Материалы предвыборного дискурса, основной функцией которых является передача содержания как «объективной» информации без комментариев и оценок (тексты реферирующего типа или «информирование в чистом виде», по Иссерс), включают программные заявления кандидатов и партий, информационные сообщения Центральной избирательной комиссии и других официальных органов, пресс-релизы и официальные документы предвыборных штабов и т.д. Такие тексты стилистически нейтральны и не содержат гендерных импликаций. Функция второй группы текстов (тексты воздействующего типа или «интерпретирующее информирование») заключается в том, чтобы дать оценку, выразить или сформировать определенное отношение. Сюда относятся как выступления самих кандидатов, так и тексты о них.

Опросы показывают, что избиратели в своем выборе кандидата руководствуются в первую очередь образом его личности, и лишь во вторую - избирательной программой. Гендер - важнейший аспект личности, который в предвыборном дискурсе эксплуатируется весьма активно, при этом интенсивность его конструирования имеет тенденцию возрастать при снижении стилистической тональности речи. Обращение к гендеру и сексуальности в СМИ чаще регистрируется в текстах неформального и фамильярного тона, ср: «Единая Россия закончила истерику: Прошел форум сторонников партии власти» (Коммерсант, 2.12.2003); «… отчаянное стремление [Керри] быть большим мачо, чем Буш» (to out-macho Bush) и т.п. Наиболее эксплицитно гендерная тематика представлена в продуктах «черного пиара», предвыборных блогах и на Интернет-форумах, где нюансы предвыборной борьбы и личности кандитатов обсуждаются в неформальной, фамильярной и/или полемически заостренной форме.

В предвыборной кампаниии кандидат/политик выступает не только как субъект собственного поведения, но и как объект внешнего внимания и оценок. Дискурсивное конструирование гендера в выступлениях самих кандидатов и в материалах о них подчинено разнообразным стратегиям: агитация и дискредитация, построение имиджа Здесь и далее имидж понимается как (само)репрезентация в терминах социально признанных качеств (Г.Г.Почепцов, W.Holly)., формирование эмоционального настроя, привлечение внимания и др. Распространенной тактикой дискредитации кандидата-мужчины в предвыборном дискурсе является демаскулинизация - контекстуальная импликация немужественности: «Глазьев плачется», «Керри-Мямля» и пр. Драматизация как разновидность риторической стратегии Подробнее о классификации речевых стратегий и тактик см. [Иссерс 1999]. тоже реализуется с учетом гендерной роли: «Меня сейчас на лошадь посади, я так поскачу, что опытный наездник скажет: “Вот это да!”. На трактор посади, я вспашу, как по струнке, на комбайн - я буду молотить <…> девку обнять - извините, уж попадется мне, не вырвется» (И. Лапшин, АИФ 12. 2003); «Я благодарю бога, что мне, матери двоих детей, женщине, достало мужества и воли пойти на переговоры с террористами…» (И. Хакамада, http://www.hakamada.ru/Statement/2004 ) .

Соответствие гендерным нормам и ожиданиям - важный аспект языкового конструирования имиджа политического лидера. В книге Н. Фэрклоу «Язык и власть» показано, как визуальный стиль и дискурсивные стратегии бывшего премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер способствовали тому, что, занимая маскулинную позицию лидера, она сумела оправдать ожидания электората в отношении своего гендера, даже когда вела войну на Фольклендах и проводила жесткие экономические реформы внутри страны. Так, «с помощью профессиональных инструкторов, Тэтчер понизила тон и темп речи <…> прежде ее высокий голос стереотипно ассоциировался с чрезмерной эмоциональностью. Избавившись от “визгливости”, она стала звучать “по-государственному”, а ее слегка хрипловатый тембр воспринимается многими как сексуальный» [Fairclough 1989: 183]. К числу визуальных признаков того, что Фэрклоу называет «изящной зрелой женственностью среднего класса» (middle-class smart adult femininity), относятся прическа, элегантные костюмы, женские украшения (броши, ожерелья) и неизменная дамская сумочка [с.185]. Анализируя интервью М. Тэтчер, Фэрклоу демонстрирует, как особенности речи - манипуляция инклюзивным и эксклюзивным использованием местоимений, способы выражения модальности (have got вместо must, I wonder if perhaps I can answer вместо may be I can answer Must имплицирует авторитаритарность, have (got) - передает значение долженствования, обусловленного внешними обстоятельствами. По сравнению с maybe I can answer, форма I wonder if perhaps I can answer создает эффект смягчения модального значения возможности, имплицирует желание “остаться в тени” [Fairclough 1989: 183 - 184] ), очередность высказываний в диалоге, «вежливый, но твердый» тон и пр. - участвуют в конструировании «субъектной позиции женщины-политического лидера в социальном контексте, характеризующемся институциализованным сексизмом» [с. 178].