Историческая динамика прагматики предложения: английское вопросительное предложение XVI-XX вв.

Такие этикетные формы полагалось употреблять как можно чаще, поэтому появление двенадцати этикетных обращений в письме придворного королеве, содержащем двести тридцать слов, или одиннадцати обращений в письме такой же длины одного лорда другому было единственным благопристойным способом обращения в 16 в. /Replogle, 1987:105/. Оценочное значение гонорифичных прилагательных отходит на второй план, их ведущей функцией является социально-регулятивная, что подтверждается контекстом, ситуацией, перлокутивным эффектом таких РА.

Среди гонорифичных прилагательных этого периода есть формы, отдельные значения которых становятся позже архаичными, либо практически не употребляются: это brave - превосходный, goodly -- великолепный, lusty -- веселый и пр. (ср. my brave friend, etc.).

Большая часть английских обращений 16 в. имеет жестко социально-регламентированный характер: по нашим данным, представленным в таблице 6, эти качества присущи около 80% всех обращений, причем более трети из них сопровождается гонорифичными прилагательными, что не характерно для иных исторических периодов.

Помимо названных этикетных форм, в 16 в. встречаются идентифицирующие обращения, представленные именем личным собственным, обозначением степени родства и пр.: Romeo, Juliette, cousin, brother, uncle, neighbour etc. Зарегистрированы также отдельные случаи эмотивно-оценочных обращений. В ранненовоанглийский период их доля составляет не более пятой части всех обращений.

Изменения в социальном положении лица сопровождались изменениями в формах вежливости: когда монарх всходил на престол, к нему обращались иначе, чем пока он был наследником. Так, королева Елизавета писала своей сводной сестре good sister, пока Мария была принцессой, но когда она стала королевой, в письмах Елизавета обращалась к ней только Your majesty, your highness, your grace, most noble queen /Harrison, 1935/.

Комичность ситуаций в пьесах фальстафовского цикла часто достигается за счет нарушения принципов вежливости: дружба Фальстафа с принцем крови -- будущим королем воспринималась современниками как скандальная. Правила вежливости предписывают нижестоящим, тем паче простолюдинам, строго соблюдать все требования этикетного обращения к вышестоящим, особенно знати, в присутствии третьих лиц, даже если вышестоящие проявляют к нижестоящим признаки понимания, дружеского расположения, фамильярности. Обращение Фальстафа к принцу по имени Hal или даже lad, my boy, wag свидетельствует, помимо прочего, и о слабости натуры принца, терпящего такое панибратство. Когда в конце пьесы Фальстаф по своему обыкновению называет бывшего принца -- теперь короля просто «King Hal, my royal Hal, my sweet boy», король приказывает судье схватить его.

Подчиненная роль женщины в социуме проявлялась в стратегиях ее речевого поведения. Так, женщины -- члены королевской семьи были обязаны обращаться к королю с соблюдением всех формальностей этикета. Только спящего Лира Корделия нежно называет «O my dear Father». Стоит ему проснуться и ее квеситив содержит требуемые формы вежливости: «How does my royal lord? How fares your Majesty?» /Shak.,King Lear, IV,7/. Леди Макбет также, как правило, обращается к мужу Sir, my royal (worth) lord, worthy thane, не выходя за эти рамки в самых драматичных сценах трагедии.

В 16 в. обращение по имени совершенно не типично среди знати. К своим придворным король обращается my most worthy friends и изредка по фамилии, а в общении между собой придворные, как правило, используют титулы, гонорифичные прилагательные.

Менее жестко регламентированы обращения внутри знатных семей, где встречались формы mother, son, husband, wife, местоимения thou и его производные.

На протяжении исторического развития обращения претерпевают изменения: так, до 14 в. слово fellow обозначало партнера по бизнесу (от буквального значения -- «тот, кто приносит деньги»), в 14 в. оно предполагало некоторую долю презрительного снисхождения как обращение, а в эпоху Шекспира оно служит откровенным оскорблением. В современной речи это обращение ограничено разговорной речью /Leith, 1983:88/.

Приведенные примеры позволяют более адекватно оценить прагматический потенциал высказываний, в частности, вопросительных предложений, содержащих обращения в качестве способствующего РА. Они свидетельствуют о том, что в большинстве случаев гонорифичные прилагательные в силу высокой частотности и ограниченной свободы формирования, служили штампами, рутинными средствами обеспечения функции вежливости. Они не привносили в РА добавочной иллокуции эмоций и оценок, что характерно для современных прилагательных. Только при нарушении норм речевого этикета (завышении/занижении обращения относительно статуса адресата) изучаемые формы сообщают всему РА добавочную экспрессивную иллокутивную силу.

В 17 в., особенно в его второй половине, изменения личностно-ориентированных аспектов РА сводятся к уменьшению степени гиперэксплицитности выражения социального статуса и взаимоотношений коммуникантов в речи. Это проявляется, главным образом, в менее частотном по сравнению с 16 в. функционированием гонорифичных прилагательных в составе обращений (24% в 16 в. и 8% в 17 в.). Общая этическая и эстетическая концепция 17 в. определяет галантность, изысканность и вычурность манер, которые проявляются также в речевом поведении. На первый план выходят формы типа sir, master, madam, dear sir N., doctor, captain, brother etc.

Более значимыми по сравнению с 16 в. становятся идентифицирующая и экспрессивно-оценочная функции обращений: расширяется их качественный состав и возрастает частотность в речи. В общении представителей средних и высших слоев преобладают обращения Mr./Mrs. N. при обращении к равным/нижестоящим коммуникантам. Наблюдаются также обращения по имени или с указанием степени родства (в речи и мужчин, и женщин).

В 17-18 вв. обращение к замужней/незамужней особе вместо общего mistress приобретает дифференцированные формы: miss закрепляется как обращение к девушке, mistress и missis варьируются как обращение к замужней даме.

В 18 в.продолжается сокращение численности обращений, сопровождающихся гонорифичными прилагательными (5% всех РА); в 19-20 вв. их употребление становится эпизодично. Изменяется их функциональная нагрузка: они проявляют не только этикетные, но и, прежде всего, эмоционально-оценочные свойства.

В 18 -- начале 19 вв. происходит дальнейшее сокращение набора типичных кодифицированных обращений в целом и некоторое расширение сферы обращений по имени. У представителей средних классов в качестве нормативных обращений между мужем и женой функционируют Mr.N, Mrs.N, Madam, причем обращение жены к мужу по имени считается вульгарным, признаком дурного воспитания. Ср.: «My dear Mr. Bennet,» said his lady to him one day, «have you heard that Netherfield Park is let at last?» /Austen, Pride and Prejudice/.

Представители поколений «отцов» и «детей» в семье, как правило, используют формы mother, father, uncle etc., обращаясь к старшим (реже sir), и son, daughter, имя личное собственное в обращении к младшим; между братьями и сестрами принята адресация с указанием степени родства (sister, cousin, etc.) или по имени. В обращении слуг к хозяевам превалируют формы Master, Mistress, sir, mylady, а между собой -- имена личные либо фамилии. Следует учесть, что в 18 -- начале 19 вв. ядерная семья понималась более широко, чем в современном обществе, и включала также приживалок, воспитанников, учеников и пр. /Handler, Segal 1990:30/, поэтому удельный вес бытовой сферы функционирования обращений в речи в целом весьма велик.

Более независимое положение мужчины в обществе по сравнению с женщиной проявляется не только в семье. В речи мужчин средних классов допустимы обращения друг к другу по имени либо по фамилии без титула, что нехарактерно для женщин за пределами семьи (ср.: в комедии Шеридана «Соперники» из 285 обращений 124 -- это обращения по имени). По-прежнему распространенными остаются обращения sir, madam (ma'am), mistress N (где N -- имя либо фамилия).

Изменения, произошедшие в культуре и социуме во второй половине 19 в. отражаются, в частности, в определенной «демократизации» обращений внутри семьи. Так, в речи представителей средних/высших классов нормативными становятся формы адресации между мужем и женой по имени, что характерно и для 20 в., ср.: «Lady Caroline. John, have you got your overshoes on? -- Sir John. Yes, my love» /Wilde, A Woman of No Importance/.

В случаях общения со знакомыми мужчины и женщины, как правило, обращаются друг к другу и к представителям противоположного пола, используя титул и фамилию или изредка сопровождая их прилагательным, придающим высказыванию экспрессивность: Mr./Mrs. N., Lord N., (my) dear Lord N., (my) dear young lady. Полностью выходит из употребления обращение mistress, замененное на missis (Mrs.).

Тенденция демократизации речевого этикета продолжается в 20 в., что особенно заметно в женской речи. Женщины получают равные с мужчиной возможности широкого употребления имен в функции обращений. В результате усилий феминисток в деловом стиле появляется новая недифференцированная форма обращения к женщине -- Ms. Распространенной формой адресации в неформальной ситуации являются my dear, darling, my boy, old man и т.п.

Сужается сфера официального общения. Так, sir в основном закрепляется лишь как обращение ученика к учителю, подчиненного к командиру в армии, в полиции, обращение официанта, продавца к клиенту. Распространенная прежде форма Dear sir сохраняется в деловой корреспонденции.

Количественные данные об историческом развитии сопутствующих РА обращений в составе речевых актов, реализованных вопросительными предложениями, представлены в таблице 6.

Таким образом, обращения как форма проявления адресантного и интерперсонального аспектов РА, реализованных вопросительными предложениями, претерпевают заметные изменения за рассматриваемый период времени:

- в результате демократизации в социальной сфере проявляется общая тендения демократизации речевого общения, упрощения норм речевого этикета;

- функциональные и количественные сдвиги происходят в употреблении обращений, содержащих гонорифичные прилагательные: если в 16-17 вв. в них они реализуют преимущественно социально-регулятивную функцию, то в 18-20 вв. -- экспрессивно-оценочную; частотность таких форм в речи снижается с 18% до 5% выборки в 16-18 вв., они архаизуются и практически выходят из употребления в 19-20 вв.;

- обращения 16-18 вв. mistress, master в более поздний период изменяется на missis/miss, mister; форма sirrah становится архаичной и выходит из области повседневного употребления;

- доля обращений по имени существенно увеличивается за счет изменений речевого этикета, расширяется область их применения, что особенно заметно в речи женщин (11% и 28% в 16 и 20 вв.), а доля кодифицированных этикетных обращений падает (24% и 17% в 16 и 20 вв.).

2.4 Динамика денотативного аспекта РА, реализованных вопросительными предложениями

На развитие денотативного аспекта РА оказывает влияние характерное отличие речевых актов 16-17 вв. от РА современного периода, которое заключается в большем объеме высказывания как в структурном, так и в содержательном плане, что проявляется в развитии сложных речевых актов.

Длина предложения, по нашим данным, составляет в среднем 20 слов и постепенно сокращается в 18-19 вв. до 12 слов, а в 20 в. -- до 6-7 слов.

В драматургии ранненовоанглийского периода преобладают длинные и сверхдлинные реплики (50-100 слов). По данным В.Я.Мизецкой /1992:80-82/, в пьесах Шекспира, Марло, Джонсона они достигаю соответственно 87%, 84% и 62% текста. При этом средняя длина реплики персонажа равняется 35 словам в 16-17 вв., 20 словам в 18-19 вв. и 15 словам в 20 в. Тем самым прослеживается общая тенденция к сокращению информативного объема высказываний в современном языке /Будагов, 1977:94; Фролова, 1992; Betten, 1987:76/.

Денотативный аспект РА содержит однородную либо разнородную информацию, минимально достаточную для одной пропозиции либо избыточную, осложняющую семантическую структуру высказывания. В 16 в. частотными формами, осложняющими высказывание, являются препозитивные лексико-грамматические верификаторы why, what, how, которые типичны только для данного исторического периода. Маркеры дискурса, также осложняющие семантическую структуру высказывания, проявляют высокую частотность в 16 в. (они функционируют в 60% наших примеров). Она существенно снижается в 17-18 вв. (48%) и уменьшается до 15% в 20 в. (подробнее см. раздел 2.1). Полученные данные, находящие подтверждение в работах других исследователей /Невзорова, 1984:10/, позволяют сделать вывод об историческом изменении денотативного аспекта РА в сторону уменьшения объема содержащейся информации.

Отмеченная тенденция проявляется в историческом варьировании сложных РА, реализованные вопросительными предложениями. Широта и свобода, с которой разговорная речь 16 в. переносилась в шекспировский театр (а, возможно, и особенность издания его пьес, в которых, зачастую, нельзя говорить об авторской пунктуации), выразились в большом количестве присоединенных и сегментированных конструкций, эллиптических предложений в тексте.

Вопросительнoе предложение с синтаксическим присоединением -- «введением добавочной информации, возникающей неожиданно в сознании говорящего в момент речи и реализуемой в качестве дополнения» /Щерба, 1957:80-81/ -- может быть как единым речевым актом, так и последовательностью РА. Добавочная информация, содержащаяся в присоединенной части, облегчает ответную реакцию адресата, предлагая пропозицию его ответа. Например, «I pardon that man's life. What is thy case? Adultery? Thou shalt not die: die for adultery» /Shak., King Lear, IV,6,111-112/; «Whо's there? who's the traitor?» /ibid., III,7,26-27/. Такую уточняющую информацию справедливо рассматривать не как отдельный речевой акт (и всю реплику как последовательность РА), а как единый РА -- квеситив, на том основании, что в нем имеется единый контекст, единая иллокутивная цель -- спрашивание.

Сложные речевые акты отличаются от последовательности простых РА, где каждый следующий РА имеет собственную пропозицию, направлен на выяснение разных участков информации и предполагает различные ответы. Ср.: «What are you? Your name? Your quality? and why you answer this present summons?» /ibid.,V,3,119-120/. Таким образом, в данном примере содержатся четыре отдельные РА квеситива, реализованные в одном речевом шаге.

Стремление адресанта реализовать сразу несколько РА за один речевой шаг можно расценить как стремление к экономии в речи. На наш взгляд, оно не противоречит основным коммуникативным постулатам, в частности, постулату количества (Будь краток).

Развитие системы сложных речевых актов с точки зрения объема передаваемой информации идет по линии сокращения количества простых РА в их структуре. Если в 16 в. сложный РА, реализованный вопросительным предложением, может объединять до 5 простых РА, то в 17-18 вв. число простых компонентов сокращается (два, реже три РА) и частотность сложных РА существенно уменьшается. В 19-20 вв. сложные РА, как правило, включают в себя не более двух простых. Например: «She dies for love, but she has known its joys: Gods, is this just, that I, who knows no joys, Must die, because she loves?» /Dryden, All for Love/; «If Beverly should ask you what kind of man your friend Acres is, do tell him I am a devil of a fellow -- will you, Jack?» /Sheridan, The Rivals/; «But seriously, Cecily ... (moving to her) ... if my name was Algy, couldn't you love me?» /Wilde, The Importance of Being Earnest/; «Where is she, by the way?» /Storey, The Restoration of Arnold Middleton/.

В частности, в 17 в. происходит резкое снижение численности сложных РА с проклятиями, клятвами, божбой, благословениями типа By my Lord, Zounds, `fore God, plague on't, `fore Heaven, damn it, God bless you, for God's love, God a mercy on my soul etc. Оно вызвано тем, что в 1606 г. парламент своим законом запрещает богохульство и неуместное упоминание имени бога и святых на театральной сцене. В редакционных правках текста шекспировского фолио I (1623) происходит замена выражений из раннего кварто (1600): God на Heaven, s'wounds на why и пр. Однако эта тенденция не закрепилась в истории и уже в 18 в. язык драмы широко воспроизводит божбу и проклятия (последние особенно разнообразны, например, в речевых партиях мужских персонажей Шеридана).

В современной драматургии (Д.Арден, Д.Осборн, Г.Пинтер, Т.Уайльдер, Т.Элиот), отличающейся поиском новых форм, синтезом приемов различных жанров, в том числе эпических, а также попытками возрождения сверхдлинных реплик типа «хора», «пролога» и «эпилога» античного театра, изредка появляются сложные РА, содержащие 3-5 простых РА-компонентов и более, например, «Who was in it, dear? Laurence Olivier? I always think he's best for the Greek things, don't you?»/Shaffer, Five Finger Exercise/. Однако в целом это нетипично для сложных РА 20 в.

Таким образом, специфика исторической динамики денотативного аспекта РА, выраженного вопросительным предложением, в целом видится в общей тенденции к уменьшению его объема (с 5 простых РА в составе сложного РА в 16 в. до 2 простых РА в 20 в.). Отдельные проявления современной противоположной тенденции лишь подчеркивают общее направление развития.

2.5 Динамика метакоммуникативного аспекта РА, реализованных вопросительными предложениями

Реализация РА зависит от целого ряда факторов, сопутствующих речевой коммуникации и определяющих стратегии и тактики передачи информации, которые составляют сущность метакоммуникативного аспекта РА. Важнейшими среди них являются коммуникативные принципы или максимы дискурса, в частности, принцип вежливости.

Диахронические изменения социально-культурного контекста приводят к изменениям в сфере этоса и дискурса, в содержании понятия норм вежливости и особенностях реализации коммуникативных принципов. Эти изменения, с одной стороны, влияют на функционирование вопросительного предложения в речи (обусловливая выбор синтаксических форм, лексико-стилистических элементов, реализацию требований этикета и пр.), а с другой, затрагивают вопросительное предложение в целом как одно из средств реализации принципа вежливости в дискурсе. Тем самым анализируемая конструкция является и объектом, и субъектом диахронического варьирования коммуникативного принципа вежливости.

Коммуникативные принципы реализуются на уровне дискурса. В современной лингвистике понятие дискурса не получило однозначной трактовки. Его определяют как текст, высказывание, устная речь, а также все формы речевого общения. Последняя трактовка ближе всего идее диахронического анализа прагматических характеристик предложения.

Подходы к анализу дискурса разнятся от традиционно-лингвистического, исследующего текст и его свойства, до психолингвистического -- анализа ориентации личности через ее дискурс -- направление, которое оформилось в последние годы в так называемую дискурсивную психологию (обзор работ содержится в: /Ушакова, 1997:158/). Наше понимание проблемы в основном перекликается с исследованиями отражения действительности в дискурсе в работах Т.А.ван Дейка, П.Грайса и др. Это направление совмещает элементы прагмалингвистических и этнопсихологических, социолингвистических подходов.

Дискурс как система речевого взаимодействия в определеной лингво-культурной общности зависит от социальных, культурных (ценностных, этических, эстетических и пр.) компонентов этой общности, от этоса -- конкретного «стиля» взаимодействия в социуме, обобщенного типа речевой интеракции (П.Браун и С.Левинсон определяют данное понятие как эмоциональный -- affective -- характер речевого взаимодействия членов общества /Brown, Levinson, 1987:243/). Эти экстралингвистические аспекты преломляются через лингво-культурный уровень языковой личности -- вариативную картину мира отдельной личности, базирующуюся на общей для эпохи базовой инвариантной картине действительности, и через прагматический уровень языковой личности -- специфику мотивов и целей ее поведения, управляющих текстопроизводством, иерархию смыслов и ценностей в ее языковой модели мира /Караулов, 1987:37/. Вместе с лингвистическими аспектами, соответствующими структурно-языковому, семантическому уровню языковой личности, они образуют обобщенную модель речевой интеракции конкретной эпохи. Схематически мы представляем ее следующим образом:

Культура Этос (стиль общения)

Лингво-культурная Речевое взаимодействие

общность (дискурс)

Социум Языковая личность

Эффективность системы речевого взаимодействия, на наш взгляд, определяется степенью взаимного понимания коммуникантов. Взаимопонимание внутренне присуще общению, оно является мерой социальности человеческого бытия, способом овладения предметной деятельностью. Основу взаимопонимания составляет кооперированное достижение цели. Принципы кооперации (сотрудничества), лежащие в основе речевого поведения личности, сформулированы П.Грайсом как постулаты количества (информативности), качества (истинности), релевантности (уместности), способа выражения (ясности) /Grice, 1975:41-58/. Они перекликаются с правилами прагматической компетенции Р.Лакофф: правилом ясности выражения и правилом вежливости /Lakoff, 1973/, причем второе правило она детализирует как (1) не вмешивайся, (2) предоставляй собеседнику право выбора, (3) будь дружелюбен.

Как свидетельствует наш анализ, названные принципы и правила не являются константами, они варьируются в зависимости от социального и этно-культурного аспектов коммуникации конкретной эпохи. Имеется в виду, что при относительной стабильности набора данных принципов и правил, их приоритетность и конкретное наполнение каждого вариабельны. Они зависят также от индивидуальных целей общения: в случаях, когда передача содержания сообщения (идеационная функция языка) превалирует над иными целями коммуникации (например, в деловом, научном, официальном общении), принцип ясности выражения является главенствующим по отношению к принципу вежливости; напротив, в неформальном неинформативном общении превалирует принцип вежливости, а информативность и ясность могут быть принесены ему в жертву.

Соглашаясь с идеями П.Грайса и Р.Лакофф, нельзя не учитывать их развития Дж.Личем. В целом им выделяются шесть максим принципа вежливости: максимы такта и великодушия (в комиссивах); максимы похвалы и скромности (в экспрессивах и ассертивах); максимы согласия и симпатии (в ассертивах) /Leеch, 1983/. Роль принципа вежливости он усматривает в поддержании социального равновесия, доброжелательных отношений между партнерами по коммуникации для достижения взаимопонимания. Принципы вежливости разработаны Личем для различных иллокутивных актов с учетом того, что некоторые иллокутивные акты по своей природе обладают положительной вежливостью (предложения выполнить действие) или отрицательной вежливостью (приказы). Негативная вежливость заключается в минимализации невежливых иллокуций, а позитивная -- в усилении вежливых иллокуций. Понятие негативной вежливости Дж. Лич связывает с директивами, а позитивной -- с комиссивами (в классификации речевых актов Дж.Серля).

Вслед за Дж.Личем мы исходим из того, что важнейшие (first-order) принципы межперсонального взаимодействия -- это принцип кооперации, вежливости, заинтересованности, способствования /Leеch, 1983:146/, причем первоочередность их значения зависит от культурных, социальных, лингвистических факторов: например, в англоязычных культурах предпочтение отдается максиме такта, а в культурах восточной Азии -- принципу скромности /там же/. Таким образом, в трактовке Дж.Лича принцип вежливости и принцип кооперации одинаково значимы в прагматике и находятся в комплементарных отношениях. Из их равенства следует, что они обладают равной объяснительной силой: например, случаи косвенной реализации речевых актов, нарушающие принцип количества, могут быть объяснены вежливостью, так как импликация более вежлива, чем прямо выраженное значение.

Для анализа исторических изменений метакоммуникативного аспекта РА необходимо установить формальные параметры стратегий коммуникации, для чего воспользуемся понятием «лица». В отличие от трактовки «лица» Э.Гоффманом как позитивной социальной ценности, на которую претендует индивид /Goffman, 1967:5/, возьмем за основу понятие «лица» в теории П.Браун и С.Левинсона: это стремление к тому, чтобы, с одной стороны, действиям лица не мешали (негативное «лицо»), а с другой -- чтобы его цели и стремления одобряли другие участники коммуникации (позитивное «лицо») /Brown, Levinson, 1987:131/.

Помимо понятия «лица» личность обладает и рациональным потенциалом, то есть способностью избирать методы достижения своих целей, исходя из самих целей /ibid:61/.

В своем поведении личность использует стратегии позитивной и негативной вежливости. Первые служат целям минимизации угрозы позитивному «лицу» адресата (обеспечивают его стремление к получению одобрения, поддержки окружающих, удовлетворяют его позитивную самооценку). Вторые предназначены для уменьшения угрозы негативному «лицу» адресата, то есть компенсируют его потребность в неприкосновенности внутренней сферы, самоопределении, невмешательстве. На выбор стратегий коммуникации влияют такие социальные факторы - переменные, как социальная дистанция говорящего и слушающего, иерархическое соотношение их статусов, а также преимущественная значимость той или иной стратегии в конкретной культуре в ту или иную эпоху -- этнокультурная переменная. Отмечают, что степень вежливости возрастает с увеличением социальной дистанции между коммуникантами и с повышением статуса слушающего над статусом говорящего. Она также возрастает с увеличением степени риска угрозы «лицу» (вмешательства) /Brown, Levinson, 1987/.

В целом выделяют разное количество позитивных и негативных стратегий коммуникации /Brown, Gilman, 1989:167; Brown, Levinson, 1987:102-131/. Для нашего анализа возьмем за основу перечень П.Браун и С.Левинсона как наиболее полный (хотя сами авторы указывают, что он не является исчерпывающим). К позитивным стратегиям относятся:

«1. Notice, attend to (H) (his interests, wants, needs, goods)

2. Exxagerate (interest, approval, sympathy with H)

3. Intensify interest to (H)

4. Use in-group identity markers

5. Seek agreement

6. Avoid disagreement

7. Presuppose, raise, assert common ground

8. Joke

9. Assert, pressupose S's knowlege of and concern for H's wants

10. Offer, promise

11. Be optimistic

12. Include both (S) and (H) in the activity

14. Assume or assert reciprocity

15. Give gifts to H (goods, sympathy, understanding, cooperation)» /Brown, Levinson, 1987:102/.

К негативным субстратегиям относятся:

«1. Be conventionally indirect

2. Question, hedge

3. Be pessimistic

4. Minimize the imposition

5. Give deference

6. Apologize

7. Impersonalize (S) and (H)

8. State the FTA as a general rule

9. Nominalize

10. Go on record as incurring a debt, or as not indebting»/ibid:131/.

В этосах 16-20 вв. наблюдается неравномерное использование различных стратегий. По нашим данным, в целом, вопросительные предложения способны реализовать восемь позититивных и четыре негативных стратегии вежливости, причем в различные периоды набор стратегий и их количественное соотношение варьируются (см. табл.7).

В 16 в. по нашим материалам вопросительные предложения употребляются для реализации восьми позитивных стратегий: (P1), (P4), (P5), (P7), (P8), (P10), (P13), (P15) и четырех негативных (N1), (N2), (N5), (N7), причем первые существенно преобладают над вторыми (70-30% выборки), что иллюстрируют примеры, в основном, из исторических хроник В.Шекспира (данные анализа его трагедий и комедий ср. по /Brown, Gilman, 1989; Kopytko, 1993/).

Среди позитивных стратегий наиболее частотны стратегии (P4), (P13), (P5), (P1), (P8) (соответственно 25%, 11%, 10%, 8% и 7% выборки).

Использование стратегии «относись с пониманием к интересам и добродетелям слушающего» (Р1) характерно в случаях косвенных комплиментов и для ситуаций ликоповышения, например, «Earl of Worcester. I cannot blame him; was not he proclaim'd By Richard that dead is the next of blood?» /Shak., I, Henry IV,I,3,145/.

Важную роль в (Р1) играет фактор социальной дистанции, в данном случае -- это обсуждение поддаными наследника престола.

Стратегия использования идентификационных маркеров принадлежности к определенной группе (Р4) является особо распространенной в пьесах В.Шекспира, например, «Prince Henry. Speak, sirs; how was it?»/ Shak., I, Henry IV,II,4,166/; «Prince Henry. How now, my lady the hostess, what say'st thou to me?» /Shak., I, Henry IV,II,4,276/.

Высокая частотность данной стратегии в 16 в. (25% выборки) обусловлена, с нашей точки зрения, требованиями речевого этикета ранненовоанглийского периода, который отражает общее состояние этоса и зависит от комплекса социальных, этнокультурных и языковых факторов (подробнее см. раздел 2.3).

Разновидность стратегии позитивной вежливости, действие которой ориентировано на поиск согласия со слушающим для достижения оптимального взаимодействия (Р5), представлена в нашей выборке в основном «подтвердительными вопросами», направленными на вызов подтверждения известному факту, например, «Hotspur. Of York, is it not? -- Earl of Worcester. True...»/ Shak., I, Henry IV,I,3,268/.

Она также осуществляется маркерами вежливости в составе вопросительных предложений: «Earl of Worcester. I prithee, tell me, doth he keep his bed?»/Shak., I, Henry IV,IV,1,21/. Характерной особенностью реализации этой стратегии является низкая степень социальной дистанции между коммуникантами.

Стратегия поиска и упрочения общих интересов (Р7) выражается чаще всего смягченными просьбами. Косвенные реквестивы, реализованные вопросительными предложениями, служат средством установления благоприятных отношений между коммуникантами, стимулируют общение равных по статусу коммуникантов или используются как способ ликоповышения, например, следующая просьба мужчины адресована равной по статусу женщине: «Hootspur. Come, wilt thou see me ride? and when I am o'horseback, I will swear I love thee infinitely...» /Shak., I, Henry IV,II,3,94/.

В 16 в. реализация стратегии «шути» (Р8) характеризуется широким диапазоном факторов социальной дистанции и иерархического соотношения статусов говорящего/слушающего. Коммуниканты могут быть и равны по статусу, и максимально удалены друг от друга. В частности, королевский шут пользуется коммуникативной свободой в обращении к вышестоящим. Однако в ситуациях ликопонижения данная стратегия применяется лишь в редких случаях (7% примеров): можно предположить, что использование (Р4) рассматривается в них как избыточное в плане вежливости. В следующем примере принц обращается к Фальстафу как к другу и собутыльнику: «Prince Henry. What say'st thou to a hare or the melancholy of Moor Ditch?»/Shak., I, Henry IV,I,2,75/.

В 16 в. положительная стратегия «предлагай, обещай» (Р10) эпизодически реализуется вопросительными предложениями (1% нашей выборки), например, «Sir Walter Blunt. Shall I return this answer to the king?»/ Shak., I, Henry IV,IV,3,106/. Ее использование ограничено ситуациями ликоповышения или равенства коммуникантов (как в приведенном примере). Хотя стратегия (Р10) нехарактерна для вопросительных предложений, по данным Р.Копытко, в целом, это одна из наиболее частотных стратегий позитивной вежливости в пьесах В.Шекспира/Kopytko, 1993:73/.

Более частотна по сравнению с (Р10) стратегия спрашивания либо информирования о причинах (Р13) (11% наших примеров 16 в.). Эта стратегия стимулирует взаимопонимание коммуникантов и не имеет ограничений в плане социальной дистанции и иерархического взаимоположения коммуникантов, например, «Prince Henry. An otter, Sir John! Why an otter?»/Shak., I, Henry IV,III,3,120/.

Стратегия проявления внимания к слущающему, готовности к сотрудничеству, демонстрации понимания и симпатии (Р15) является одной из наиболее частотных в произведениях В.Шекспира, в целом /Kopytko, 1993:79/, однако в вопросительных предложениях ее роль ограничена (3% выборки). Как правило, ее реализуют вопросительные предложения -- разновидности метакоммуникативного РА, например, «Prince Henry. Come hither, Francis. -- Francis. My lord? -- Prince Henry. How long hast thou to serve, Franscis?» /Shak., I, Henry IV,II,4,38/.

Поскольку, как отмечалось выше, метакоммуникативная функция вопросительных предложений в 16 в. развита более слабо по сравнению с современным периодом (см. раздел 2.2), в этом усматривается одна из причин низкой частотности стратегии (Р15) в нашем материале ранненовоанглийского периода.

Среди стратегий негативной вежливости в 16 в. вопросительные предложения чаще всего реализуют (N1), (N2) (10% и 8%); они также зафиксированы в функции стратегий (N5), (N7) (6% и 6%). Важность этих стратегий обусловлена тем, что в культурах Запада негативная вежливость представлена наиболее конвенционализированным набором лингвистических средств компенсации угрозы «лицу» /Kopytko, 1993:84/.

Целью стратегии (N1) является уменьшение степени «вмешательства» за счет использования косвенных способов передачи сообщения. Типичным способом реализации данной стратегии является использование косвенных РА (побуждений и т.п.), например, «Sir John Falstaff. What, shall we be merry? shall we have a play extempore?» /Shak., I, Henry IV,II,4,266/; «Sir John Falstaff. Dost thou hear, Hal? thou know'st in the state of innocency Adam fell; and what should poor Jack Falstaff do in the days of villainy?» /Shak., I, Henry IV,II,3,157/.

В данном случае использование стратегии (N1) ситуативно коррелирует со значительной социальной дистанцией коммуникантов. В целом среди наших примеров реализаций стратегии (N1) преобладает социальная дистанцированность и иерархическое подчинение говорящего слушающему.

Сущностью стратегии негативной вежливости (N2) является стремление говорящего избежать навязчивости в общении за счет языкового оформления сообщения в виде вопроса, включения в сообщение лексических маркеров -hedges типа rather, sort of, true, quite. Например, Фальстаф смягчает свое категоричное утверждение вопросительной формой с глаголом believe: «Sir John Falstaff. Wilt thou believe me, Hal? three or four bonds of forty pound-a-piece, and a seal-ring of my grandfather's» /Shak., I, Henry IV,III,3,97/.

По нашим данным, стратегия (N2) в пьесах В.Шекспира реализуется вопросительными предложениями в ситуациях равенства или более высокого положения адресата (в этом примере -- принца). Важной предпосылкой ее применения служит осознание говорящим категоричности своего сообщения, что обусловливает стремление смягчить высказывание для предотвращения угрозы негативному «лицу» слушающего.

В нашем материале стратегия (N2) реализуется и сегментированными вопросами, для которых смягчение категоричности является одной из ведущих функций /Шевченко, 1988а/, например, Пандарус -- Крессиде: «What, are you gone again? You must be watch'd ere you be made tame, must you? Come your ways, come your ways... /Shak.,Troilus and Cressida III, 2,43-45/.

Стратегия негативной вежливости (N5) -- «относись с почтением к нуждам слушающего»-- характерна для ситуаций ликоповышения. Как правило, она реализуется клишированными фразами, содержащими beseach, pray и производные, этикетными формами -- кодифицированными и гонорифичными обращениями (подробнее см. раздел 2.3), например, «Sir John Falstaff. ...But I prithee, sweet wag, shall there be gallows standing in England when thou art king?» /Shak., I, Henry IV,I,2,55.

Привлекает внимание факт более высокой частотности стратегии (N5) в речи 16-17 вв. по сравнению с 19-20 вв. (6-7% и 1%), что обусловлено отмеченной выше гипертрофированностью социально-регулятивной функции общения в ранненовоанглийский период и наличием разветвленной системы кодифицированных языковых форм ее реализации.

Стратегия негативной вежливости (N7) ориентирована на то, чтобы избежать прямых форм «вмешательства», предотвратить прямую угрозу негативному «лицу». Она реализуется языковыми формами пассива, конструкциями с безличным подлежащим it и т.п., ср. «Hotspur. ...shall it be, That you a world of curses undergo, Being the agents, or base second means, The cords, the ladder, or the hangman rather?»/Shak., I, Henry IV,I,3,163/; «Prince Henry. Cheerly, my lord: how fares your Grace?» /Shak., I, Henry IV,V,4,44/.

В нашей выборке эта стратегия реализуется вопросительными предложениями, как правило, безотносительно фактора социальной дистанции и иерархии социальных статусов коммуникантов.

В 17 в. стратегии позитивной и негативной вежливости, реализуемые вопросительными предложениями, по данным нашей выборки не претерпевают существенных качественных или количественных изменений. Сохраняется ведущая роль стратегий (Р4) (23%), заметное место занимают также стратегии (Р5), (Р13), (N1), (N2) (по 10% каждая).

Приведем пример наиболее частотной стратегии использования маркеров принадлежности к группе (Р4), реализуемой в ситуации социального равенства коммуникантов: «Indeed, Mrs. Engine, is it thus with you? My friend Fainall, have you carried it so swimmingly?» /Congreve, The Way of the World/. Лексический состав идентифицирующих маркеров, как отмечалось выше, варьируется в различные исторические периоды в соответствии с требованиями речевого этикета.

В 18 в. статистически существенные изменения охватывают как общее соотношение позитивных и негативных стратегий, реализованных вопросительными предложениями, удельный вес которых в нашей выборке практически уравновешивается (52% и 48%), так и частные проявления отдельных стратегий (существенный рост частотности (N2) -- 26% по сравнению с 10% в 16-17 вв.

Проявления негативной стратегии уклончивости выражения (N2), сущность которой понимается как «Do not assume willingness to comply. Question, hedge» /Brown, Gilman, 1989:201/, становятся распространенными в 18 в. прежде всего в наших примерах ситуаций small talk, ср. «Ha! ha! ha! 'tis genteel, isn't it?» /Sheridan, The Rivals/; «What's this for? -- hey?» /ibid./; «Your niece, is she? And that young gentleman -- a brother of yours, I should presume?» /Goldsmith, She Stoops to Conquer/.

Как отмечалось выше, появление феномена small talk отличает коммуникацию 18 в. от коммуникации 16-17 вв. Учитывая сущностные характеристики стратегии (N2), такие как близость социальной дистанции между коммуникантами и стремление быть ненавязчивым, смягчить свое высказывание, среди причин роста частотности этой стратегии в 18 в. справедливо усматривать появление и развитие в этот период small talk.

В 19 и 20 вв. развитие коммуникативного принципа вежливости направлено в сторону преобладания негативной вежливости над позитивной. По нашим данным, соотношение позитивных и негативных стратегий принимает вид 40 : 60 в 19 в. и 38 : 62 в 20 в.

Среди отдельных стратегий наиболее заметные количественные изменения происходят в реализации вопросительными предложениями стратегий (Р4), (Р5) (уменьшение) и (N1), (N2) (увеличение). Так, в анализируемом материале практически полностью исчезает стратегия поиска согласия и одобрения адресата (Р5), которая в 16-17 вв. реализовалась маркерами вежливости в составе вопросительных предложений.

Значительно сокращается сфера функционирования идентификационных маркеров (Р4) (25%-10% в 18-20 вв.), например, «What way you'd take, friend Austin?» /Browning, A Blot in the `Scutcheon/; «Oh, Mildred, have I met your brother's face?» /ibid./; «I'm sure you have no objection, have you, Inspector?» /Priestley, An Inspector Calls/. Данное явление, отмеченное нами в разделе 2.3, связано с общим снижением численности РА обращений, сопутствующих РА, реализованным вопросительными предложениями. В частности, в пьесах отдельных авторов (P.Shaffer, E.Bond, H.Pinter) не зарегистрированы обращения в вопросительных предложениях. Мы усматриваем связь этого явления с развитием литературной традиции, а именно интродуктивных и адресатных ремарок /Солощук, 1995/ как средств организации авторской речи в современном драматургическом произведении, которые практически отсутствовали или находились в процессе становления в 16-18 вв.

В 19-20 вв. область функционирования негативных стратегий, реализованных вопросительными предложениями, количественно расширяется за счет существенного роста частотности стратегий (N1) и (N2). Это соответствует общей тенденции качественного и количественного расширения сферы косвенных реализаций РА вопросительными предложениями в 16-20 вв., отмечаемой в разделе 2.2. Например, «You eat well up there, eh?» /Pinter, Old Times/; «The sun, you mean? The heat» /ibid/.

Одна из причин количественного роста реализации стратегий (N1) и особенно (N2) видится в значительно возросшем к 20 в. по сравнению с 16 в. употреблении сегментированных вопросов /Шевченко, 1998а; Nasslin, 1984/: как отмечалось выше, с одной стороны, они служат средством смягчения категоричности высказывания, вызова подтверждения без передачи существенно важной информации (и в этом смысле функционируют как hedges), с другой, существенно расширяется их прагматический потенциал за счет реализации косвенных РА и их подтипов, например, «I mean the sheer expectation of it all, the looking-forwarsdness of it all [...] and the cafes we found, almost private ones, weren't they? where artists and writers and sometimes actors collected, [...]all those cafes and all those people, creative undoubtedly, and does it still exist I wonder? do you know? can you tell me?» /Pinter, Old Times/.

Следует указать, что с нашей точки зрения отмеченная тенденция развития феномена косвенности в РА имеет значение и для объяснения определенного роста численности стратегии (Р15) в 19-20 вв. по сравнению с 16-18 вв. (5-6% и 2-3% нашей выборки).

В 19-20 вв. наблюдается сокращение частотности стратегий негативной вежливости (N5), (N7) (см. табл. 7). Это обусловлено как изменением этикетных норм (выходом из употребления гонорифичных форм обращений и пр.), так и развитием безличных форм и пассива в английском языке /Иванова, Чахоян, 1976:173-176/.

Суммируя наши наблюдения над стратегиями вежливости, реализованными вопросительными предложениями в 16-20 вв., следует отметить, что в целом они свидетельствуют об определенном преобладании позитивных стратегий над негативными в 16-17 вв. и негативных над позитивными в 19-20 вв., причем период Просвещения является своеобразным «водоразделом», когда оба типа стратегии относительно уравновешиваются. Наши выводы подтверждаются данными Дж.Лича /Leech, 1983/ и Р.Копытко о том, что в этосе времен Шекспира доминировала позитивная вежливость, сменившаяся за последние столетия негативной вежливостью британского речевого общения 20 века /Kopytko, 1993:110/. Также полагают, что для современного британского социума с его формализованностью общения, обязательным учетом социальной дистанции характерна негативная вежливость как общая черта речевого взаимодействия, в отличие от современного американского общества, которому свойственно дружелюбие, демократизация стиля коммуникации: для него характерна позитивная вежливость /Kopytko, 1993:51/.

Думается, что выделение этосов с преимущественно позитивной или негативной вежливостью все же выходит за рамки лингвистических исследований. Необходимо подчеркнуть, что выявленное историческое варьирование реализаций стратегий вежливости средствами вопросительных предложений трактуется нами только как общая тенденция дискурса и не претендует на глобальность выводов. Отказавшись от попыток однозначной атрибуции явлений, мы рассматриваем варьирование отдельных стратегий - переменных не с позиций «либо-либо», а с точки зрения того, в какой степени та или иная стратегия представлена в этосе определенной эпохи, что именно в ней изменяется и каковы тенденции этой изменчивости.

Таким образом, в метакоммуникативном аспекте РА, реализованных вопросительными предложениями, обнаруживаются диахронические изменения, выражающиеся в варьировании коммуникативного принципа вежливости в 16-20 вв.:

- в 16-20 вв., в целом, ведущими стратегиями снижения угрозы позитивному «лицу» слушающего являются использование идентификационных маркеров принадлежности к группе (Р4), просьб (Р7) и запросов причин (Р13), а также стратегии (Р1), (Р5), (Р8), (Р10), (Р15);

- в 16-18 вв. вопросительными предложениями реализуются восемь вышеназванных стратегий позитивной вежливости, а в 19 и 20 вв. -- семь стратегий позитивной вежливости, поскольку в 19-20 вв. вопросительные предложения, реализующие стратегию поиска согласия и одобрения адресата (Р5) за счет различных маркеров вежливости, выходят из употребления. Численность вопросительных предложений, реализующих стратегию (Р4), статистически существенно снижается в 16-20 вв. с 25% до 10% выборки;

- в целом за исследуемый период времени вопросительные предложения проявляют способность реализовать четыре стратегии негативной вежливости, наиболее значимые из которых -- стратегия косвенного способа выражения (N1), ненавязчивости и уклончивости (N2), а также стратегии (N5), (N7). В плане диахронии частотность стратегий (N1), (N2) сохраняется в 16-17 вв. на уровне 8-10% выборки и статистически существенно увеличивается в 18-20 вв. (14-28% и 26-30% соответственно);

- как ведущая прослеживается объективная тенденция предпочтения стратегий позитивной вежливости в драмах 16-17 вв. и негативной вежливости в 19-20 вв. В дискурсе 18 в. в равной степени реализуются стратегии и позитивной, и негативной вежливости;

Диахроническое варьирование метакоммуникативного аспекта РА, реализованных вопросительными предложениями, обусловлено комплексом экстралингвистических и языковых факторов, среди которых развитие британского этоса в целом по пути от преимущественно позитивной к преимущественно негативной ориентации принципа вежливости; развитие косвенности речевых актов в сторону количественного роста и качественного расширения; изменения норм речевого этикета; историческое развитие литературно-художественной традиции в драматургии.

Заключение

Обращение к исследованию исторической динамики прагматических характеристик предложения продиктовано ходом современного развития языкознания как науки, в которой преобладают коммуникативно-ориентированные парадигмы, а также возрастанием роли онтологических исследований в лингвистике. Осознание имманентной историчности РА, наличия в нем диахронических постоянных и переменных, связанных с конкретным социумом, этосом, культурой и системой языка, обусловило закономерное расширение границ предметной области прагмалингвистики и необходимость развития концепции речевых актов и коммуникативных принципов в направлении разработки основ диахронического описания прагматики предложения на уровне речевого акта и дискурса.

Теоретическое обобщение парадигмальных характеристик развиваемого направления анализа -- исторической прагмалингвистики дополняет концепцию коммуникативно-функциональной парадигмы в языкознании и, объединяя элементы социо- и психолингвистических подходов с прагматикой языка в плане диахронии, продолжает общую линию развития современной науки по пути синтеза парадигм. Основываясь на деятельностном подходе и исходя из понимания коммуникации как системы, историческая прагмалингвистика изучает постоянные и переменные элементы РА и дискурса и рассматривает динамические процессы в вербальной коммуникации как результат саморазвития языка и изменений коммуникативных потребностей, обусловленных динамикой культуры и общества.

Поиск новых способов изучения процессов диахронического варьирования прагматических характеристик предложения обусловил необходимость создания аспектной модели РА, которая дает возможность моделирования прямых и косвенных РА и описания прагматических функций предложения в дискурсе на протяжении их исторического развития.

Прагматический потенциал английского вопросительного предложения на уровне набора реализуемых им РА рассматривается как система, в которой диахроническими постоянными выступают прагматические типы РА, а переменными -- компоненты отдельных аспектов РА. В результате исследования обнаружено качественное и количественное историческое варьирование переменных, а также количественные изменения инвариантов при сохранении их сущностных характеристик. Если первое соответствует динамическому, развивающемуся характеру системы, то второе обеспечивает ее стабильность.

Так, в локутивном аспекте РА, реализованных английскими вопросительными предложениями, выявлено ингерентное и адгерентное варьирование. Среди ингерентных трансформаций в 16-20 вв. выделяется снижение частотности и уменьшение числа перформативных глаголов, качественное сокращение набора маркеров дискурса, что приводит к историческому сдвигу в способах реализации речеактовой интенции от преимущественно эксплицитного и гиперэксплицитного в ранненовоанглийский период к предпочтительно эксплицитному и имплицитному в современной речи. Адгерентное варьирование компонентов локуции не вызывает изменений в системе РА.

В 16-20 вв. иллокутивный потенциал РА -- вопросительных предложений на уровне типов РА сохраняется, но на уровне разновидностей (подтипов) РА трансформируется. В качестве общей тенденции прагматического варьирования отмечается качественное расширение и количественный рост косвенных реализаций РА к 20 в. за счет снижения частотности прямых РА -- вопросительных предложений, в чем видится связь с общими процессами развития цивилизации от гомогенных к гетерогенным формам.

Проведенный анализ адресантного и адресатного (интерперсонального) аспектов РА, представленных вопросительными предложениями и обнаруженные качественные и количественный сдвиги в сфере употребления обращений позволяют проследить взаимосвязь тенденций демократизации речевого общения, упрощения норм речевого этикета и развития языковых средств адресации за рассматриваемый период.

Специфика исторической динамики денотативного аспекта РА, реализованных вопросительными предложениями, проявляется в уменьшении его объема, снижении числа простых РА в составе сложных РА за последние 400 лет, что совпадает с общей тенденцией сокращения объема высказывания в современном английском языке.

Впервые предпринятый анализ метакоммуникативного аспекта РА -- вопросительных предложений как проявления коммуникативного принципа вежливости позволяет определить набор коммуникативных стратегий, реализуемых этими предложениями, выявить направления их диахронических изменений как в качественном, так и в количественном плане. Диахронические трансформации метакоммуникативного аспекта РА соответствуют общему направлению развития британского этоса в целом от ориентации на позитивную вежливость в 16 в. к преобладанию негативной вежливости в 20 в.