Армии враждующих сторон

Таким образом, как на Юге, так и на Севере всеобщая воинская повинность играла не самую важную роль в формировании вооруженных сил. Вплоть до конца войны армии Союза и Конфедерации оставались все же добровольческими по своему характеру. Преимущественно в них служили солдаты-ветераны, которым соображения патриотизма и верности долгу не позволили покинуть ряды и уйти домой даже тогда, когда они имели на это право. Именно они определяли лицо воюющих армий, именно от них зависел ход кровавых сражений и именно им принадлежала в этой войне громкая и заслуженная слава. Они были солдаты гражданской войны. [57]

Глава 3. Солдаты гражданской войны

Южане, утверждавшие, что конфликт между Севером и Югом -- это война богатых, в которой сражаются бедные, не были совсем неправы. Основу личного состава обеих враждующих армий действительно составляли выходцы не из самых состоятельных слоев населения. На Юге это были в основном мелкие землевладельцы-фермеры. Более 80% солдат Конфедерации имели за свою жизнь только двух рабов -- левую и правую руки, так что называть армию южан рабовладельческой можно разве что фигурально.

На Севере, где более половины солдат набиралось из городского населения, социальный и профессиональный состав вооруженных сил был более разнообразным, однако и там люди состоятельные встречались редко. Главным образом добровольцами на федеральную службу поступали представители трудящихся классов, причем многие полки и даже бригады формировались по профессиональному признаку. В вооруженных силах Севера были части, состоявшие почти целиком из кузнецов, лесорубов, шахтеров и даже школьных учителей, причем все они были уроженцами одного и того же места. Такая профессиональная организация давала северянам важное преимущество: в военно-техническом отношении их войска были подготовлены лучше, чем у противника, и в силу этого инженерная служба федеральной [58] армии всегда была на недосягаемой для южан высоте. В прокладке дорог (в том числе и железных), наведении переправ и строительстве крепостей северяне не знали себе равных не только на американском континенте, но и вообще в мире.

Имелись свои преимущества и у южан. В основной массе уроженцы сельской местности, солдаты Конфедерации самой своей жизнью до войны были лучше подготовлены к воинской службе, чем изнеженные жители городов Севера. Их быт был прост и неприхотлив, они часто ночевали под открытым небом, а каждый день был заполнен физическим трудом, вырабатывавшим силу и выносливость.

Кроме того, до войны на всем старом добром Юге безраздельно властвовал культ силы, и его жители чуть ли не с пеленок учились владеть оружием. На всем пространстве южнее Потомака едва ли можно было найти дом, где на стене не висела бы пара револьверов или хотя бы старое охотничье ружье. «Даже те, кто делал карьеру в политике, сельском хозяйстве или где бы то ни было, не могли без труда идти по тропе мира, -- писал по этому поводу один житель Юга. -- Неопытный адвокат мог носить, а часто и носил в своем портфеле пару пистолетов. Плантатор, живущий обособленной жизнью среди своего хлопка и негров, не терял тем не менее приобретенных ранее навыков обращения с ножом и пистолетом. Юный редактор, который ежедневно рисковал оскорбить кого-нибудь своим пером, поступал крайне неосмотрительно, если пренебрегал благородными средствами самозащиты».

Что касается возраста солдат гражданской войны, то в этом отношении ни одна из враждующих сторон не имела заметного преимущества. В среднем он равнялся 26 годам как на Севере, так и на Юге. Правда, немало было и неоперившихся юнцов, мечтавших о подвигах и славе. Несмотря на запреты родителей, они отправлялись в вербовочные бюро и всеми правдами и неправдами добивались того, чтобы на них повесили солдатский ранец, сунули им в руки винтовку и заставили маршировать под барабан. В армии Севера, например, насчитывалось не менее 100 тысяч 16-летних мальчиков, а еще 100 тысяч солдат Союза не доросли даже до этого нежного возраста. Многие из них, будучи воспитанными [59] в суровых традициях протестантизма, считали для себя большим грехом говорить неправду. Чтобы не лгать, они засовывали в ботинок бумажку с написанным на ней числом 18, после чего могли честно заявить: «Мне больше 18-ти».

Национальный состав обеих армий также в основном был однородным. В этой войне англосаксы воевали против англосаксов, и, несмотря на некоторые языковые различия, в их жилах текла кровь общих предков -- первых британских колонистов. Обе стороны, однако, охотно пользовались услугами эмигрантов. На Севере эмигрантов было, конечно, больше. В армии Союза служило 500 тысяч иностранцев, что составляло примерно 25% от общей численности вооруженных сил Соединенных Штатов.

Больше всего было немцев (200 тысяч), второе место занимали ирландцы (150 тысяч), третье -- англичане и канадцы (100 тысяч). Как правило, они были сформированы в особые эмигрантские части, названия которых говорят сами за себя: «Швейцарские стрелки» (15-й Миссурийский полк), «Гвардия Лафайета» (55-й Нью-йоркский полк), «Гарибальдийская гвардия» (39-й Нью-йоркский полк). «Милиция Mapтинеса» [60] (1-й Нью-мексиканский полк), «Польский легион» (58-й Нью-йоркский полк).

Лучшими из этих иностранных волонтеров были вопреки расхожему мнению не немцы, а ирландцы. Эмигранты из далекой Германии, обосновавшиеся на свободной земле американской республики, охотно пользовались предоставленными им благами, но не были готовы нести ради них жертвы, даже если эти жертвы были минимальными. Очень характерный пример настроения американских немцев продемонстрировали своим поведением немецкие колонисты, проживавшие в окрестностях маленького пенсильванского городка Геттисберг. Когда в июле 1863 года там встретились две армии -- Северовирджинская и Потомакская -- и произошло самое кровопролитное сражение в американской истории, эти «достойные потомки Зигфрида» буквально засыпали ставку командующего северян генерала Мида требованиями убрать раненых из их домов и амбаров. Один из них лично явился с похожей просьбой прямо в главный штаб северян и убрался восвояси только тогда, когда выведенный из себя Мид приказал дать ему винтовку и отправить на линию огня.

Немецкие волонтеры (правильнее называть их наемниками) были настроены не намного патриотичнее своих более миролюбивых земляков. В армию шли главным образом те из них, кто не сумел найти себе занятие по вкусу в мирной жизни и надеялся слегка подзаработать на военной службе. Разумеется, у них не было желания подставляться под пули южан во имя спасения Союза, к которому они не испытывали, да и не могли испытывать ни малейшей привязанности. Поэтому немецкие эмигрантские полки никогда не отличались высокой боеспособностью ни в наступлении, ни в обороне. 11-й корпус, состоявший почти исключительно из германских наемников, считался наихудшим в Потомакской армии, что и было наглядно продемонстрировано в сражениях при Чанселорсвилле и Геттисберге.

Ирландцы, в отличие от немцев, не могли сражаться только за деньги -- просто в силу особенностей своего национального характера. Уроженцы «зеленого острова» были всегда воодушевлены идеей борьбы за свободу, и эта идея была по-прежнему [61] вышита золотыми буквами на их зеленых знаменах. Те из них, кто сражался за Юг, отождествляли Конфедерацию, свою вторую родину, с любимой Ирландией, также боровшейся против иноземной тирании. Те, кто встал на сторону Севера, полагали, что воюют за свободу, пускай даже за свободу негров, но все же за свободу. Ирландская бригада считалась одной из самых боеспособных частей Потомакской армии. Она была единственной из иностранных частей, которой командование северян позволяло выступать под своими национальными знаменами. Под этим зеленым полотнищем с древним боевым кличем «Эйрин го бра!» ирландцы храбро ходили в атаки, демонстрируя удивительную стойкость и силу духа.

К сожалению, далеко не все части армии северян могли сравняться в этом отношении с ирландцами. Как уже говорилось выше, эмоциональный подъем, охвативший население северных штатов после взятия форта Самтер, быстро пошел на спад. Убедившись в том, что война -- это не увлекательная игра и не увеселительный пикник, многие северяне испытали сильную тягу к мирной жизни. В первую очередь это относилось к трехмесячным милиционерам, разошедшимся по домам, как только срок их службы истек.

Но многие федеральные волонтеры, особенно те из них, кто сгоряча завербовался на три года, не стали дожидаться законных оснований, чтобы покинуть ряды армии, и попросту дезертировали. Это постыдное явление -- яркое свидетельство «боевого духа» северян -- не может не поражать своим размахом. По самым приблизительным подсчетам, из армии северян дезертировало значительно больше 200 тысяч человек, т.е. около 10% от общей численности всех служивших в вооруженных силах США с 1861 по 1865 год. Такое положение вещей порой довольно болезненно отражалось на состоянии полевых армий Союза. По подсчетам Джозефа Хукера, одного из командующих федеральными силами, только из Потомакской армии и только за 1863 год дезертировали 85 тысяч солдат и офицеров, что было равносильно потере большей части всего личного состава.

Впрочем, как показал ход боевых действий, даже те федеральные солдаты, которые оставались в строю, были морально [62] слабее своих противников. Для южан эта война была жизненно важной. Они сражались за привычный им уклад жизни, за возможность жить так, как им хотелось. Эти их настроения наиболее четко и лаконично выразил как-то один конфедерат, взятый северянами в плен на территории одного из южных штатов. На вопрос «за что ты сражаешься?» (северяне очень любили задавать его южанам), он ответил просто: «Я сражаюсь, потому что вы здесь».

Из этого, конечно, не следует, что все мужское население Юга готово было стеной стать на пути полчищ «безбожных янки». Проблемы с уклонением от призыва и с дезертирством были и у конфедератов. Но, во-первых, эти явления вплоть до 1865 года, т.е. до самого конца войны, не носили массового характера, а во-вторых, дезертирство часто вызывалось бедственным положением гражданского населения Юга, в первую очередь жен и детей, сражавшихся на войне конфедератов.

Узнавая из писем, что маленький Эдди плачет по ночам; «Мама, я такой голодный», а «дорогая Люси никогда не жалуется, но с каждым днем становится все более тощей», солдат уже не мог оставаться в строю. Генералы южан знали об этом и часто смотрели на такое дезертирство сквозь пальцы, тем более, что, оказав своим домашним посильную помощь, солдаты возвращались в армию.

Для большинства северян война с непокорным Югом никогда не носила столь принципиальный характер. Конечно, многие из них соглашались, что Союз надо восстановить, а неграм дать свободу, но почетное право умереть за это они охотно уступали другим. Кроме того, несмотря на поражения, которые федеральные войска постоянно терпели в первые годы войны, жители Севера были уверены, что их материальное превосходство сделает свое дело, враг рано или поздно будет побежден (и были правы), а значит, полагали они, и напрягаться не стоило.

Конечно, федеральным солдатам нельзя отказать в отваге и мужестве, но все же в этом они уступали конфедератам. Моральное превосходство солдат Юга было одним из ключевых факторов, наложившим отпечаток на ход этой войны и послужившим причиной того, что Конфедерация сражалась [63] в общем успешно и сумела, несмотря на чудовищное неравенство сил, продержаться так долго.

Были, впрочем, и в рядах армии Союза воины, всегда готовые драться до последнего, и, если понадобится, умереть во имя великой цели -- отмены рабства. Речь идет о чернокожих солдатах Цветных войск США, составлявших около 10% всех федеральных сил. Создание этих войск началось еще в 1862 году, но сначала генералы Союза использовали их исключительно для подсобных и прочих работ, опасаясь, что в бою от негров не будет толку. Опасения оказались напрасными. В печально известном сражении у Воронки, произошедшем в 1864 году во время осады Питтерсберга, негритянская дивизия Ферреро была единственной частью, действовавшей удачно, и, если бы все остальные дивизии северян сражались так же хорошо, армия Потомака не только разбила бы в этот день южан, но и выиграла бы войну.

Несмотря на все различия, волонтеры Севера и Юта, уроженцы одной и той же страны, имели схожие психологические черты. Главной из них был индивидуализм, свойственный жителям США 19-го века еще в большей степени, чем современным американцам. Воспитанные в традициях личной независимости, превыше всего ставившие право быть хозяевами своей судьбы, американские солдаты с трудом мирились с жесткими требованиями военной дисциплины и с необходимостью подчиняться кому бы то ни было, пусть даже своим офицерам. Слишком требовательные командиры вызывали дружную ненависть, как у северян, так и у южан, хотя боролись они с ними по-разному. Первые, следуя демократическим традициям волонтерской армии, переизбирали неугодных офицеров, вторые обычно вызывали их на дуэль.

Проблемы дисциплины вообще были головной болью для обеих армий, особенно в первые годы гражданской войны. На марше войска не могли сохранять необходимого порядка, и походные колонны часто напоминали какое-то шествие богомольцев. Генерал Уильям Шерман -- одно из главных действующих лиц этой войны -- не мог скрыть своего изумления и разочарования поведением собственных солдат: «Марш продемонстрировал полное отсутствие твердой дисциплины [64]; несмотря на все лично прилагаемые мной усилия, я не мог прекратить вылазок своих людей за водой, ежевикой или за тем, что только приходило им в голову». Позже, действуя драконовскими методами, федеральные командиры смогли навести в своих войсках некоторый, хотя и далеко не полный порядок. Так, уже в 1863 году командир полка, отправлявший по какой-нибудь надобности своего солдата в другое место или разрешавший ему по какой-либо причине отстать от колонны, обязательно снабжал его следующей бумагой: «Податель сего имеет мое разрешение покинуть ряды, будучи не в состоянии следовать вместе с полком». Всякий отставший, не имеющий такой бумаги, немедленно арестовывался военной полицией.

Маршевая дисциплина армий Конфедерации в начале войны также оставляла желать лучшего. Правда, на территории своих южных штатов солдаты-южане обычно не нарушали порядков, но стоило, например, Северовирджинской армии оказаться на плодородных равнинах Мериленда или Пенсильвании, как у нее тут же вырастал «хвост», состоявший из намеренно отставших мародеров. Полуголодные, кое-как одетые «серые солдаты» просто не могли упустить случая восполнить свой далеко не полный гардероб и, возможно, впервые за много месяцев хорошенько поесть. Генерал Ли и другие представители южного командования боролись с этим явлением как могли, но часто оказывались бессильными. Так, во время Геттисбергской кампании по армии Северной Вирджинии был отдан строгий приказ, грозивший расстрелом всякому, посягнувшему на собственность мирных граждан.

Но, несмотря на это, многие полки и бригады конфедератов буквально утопали в захваченной ими добыче. Один солдат 4-го Техасского полка, проснувшийся рано утром в долине Камберленда, где бивакировала его часть, был поражен открывшимся перед ним видом. «Голова Дика Сазерленда покоилась на буханке хлеба, как на подушке, а рука заботливо обнимала сочный окорок, -- вспоминал он. -- Боб Мюррей, опасаясь, что его пленники упорхнут или будут похищены, обмотал большой палец правой ноги веревкой, к которой привязал с полдюжины цыплят; одна из широко раскинутых [65] ног Брехёнена охватывала два переполненных кувшина с яблочным маслом и джемом, в то время как у его головы шумно крякал старый жесткий седой гусак, при этом ничуть не беспокоя его сна; Дик Скиннер лежал на спине, держа правой рукой за ноги трех жирных цыплят и утку, а в левой руке -- здоровенную индейку. Он крепко спал, издавая громкий раскатистый храп, который хорошо гармонировал с мелодичным кудахтаньем и кряканьем птиц».

Справедливости ради надо заметить, что и северяне часто обращали самое пристальное внимание на пожитки мирного населения и иногда превосходили в этом даже голодную орду оборванных конфедератов. Но в отличие от командования южан многие генералы федеральных войск не только не боролись с грабежом, но даже поощряли его, делая войну с мирным населением основой своей стратегии. Так поступал во время своего марша к морю Уильям Т. Шерман, оставивший о себе в Джорджии самые печальные воспоминания.

На поле боя американский индивидуализм проявлял себя еще более своеобразно, порой влияя на исход сражения в большей степени, чем распоряжения командующих генералов. «Благодаря независимому характеру федерального волонтера, -- писал граф Парижский, -- многие генералы видели, как в сражении обеспеченная уже победа превращалась в поражение и как самое бедственное поражение почти всегда было исправляемо; нечто вроде общественного мнения существовало среди них, и мы увидим их то стойко умирающими на своем посту, держащимися до последнего, то они, вдруг уверив в себя, что дальнейшее сопротивление бесполезно даже в такой момент, когда решалась участь боя, единодушно поворачивали назад и отступали, чтобы найти лучшую позицию».

Одним словом, психология американского солдата была такова, что сражения часто превращались в лотерею с непредсказуемыми результатами. Единственным способом упорядочить этот процесс, сделать его менее случайным было насаждение строгой дисциплины. Обычно это делалось суровыми мерами, путем безжалостного применения телесных и других наказаний. Мы уже говорили, что в регулярной армии США существовал богатый выбор разного рода дисциплинарных [66] взысканий, и волонтерские армии Севера и Юга охотно воспользовались этим выбором.

Особенно жестокими телесные наказания были в артиллерии. В Потомакской армии, организуемой генералом Мак-Клеланом, ей уделяли особое внимание и при формировании артиллерийских полков прибегали к своего рода «амальгаме», объединяя каждые три добровольческие батареи с одной регулярной. В результате строгие порядки профессиональной армии быстро распространились во всех артиллерийских частях, и нарушители этих порядков не знали никакой пощады. Богатые технические возможности позволяли наказывать их подчас с изощренной жестокостью.

Самой популярной из дисциплинарных мер было подвешивание на запасном колесе, располагавшемся на задней части каждого зарядного ящика. Нарушителя дисциплины буквально распинали на этом колесе: его запястья привязывались к ободу сверху, а лодыжки снизу. Затем колесо слегка поворачивали так, чтобы наказуемый не чувствовал себя слишком комфортно и висел только на одном запястье и одной лодыжке. В таком состоянии человека оставляли на долгие часы, а если он начинал кричать от боли (в большинстве случаев так и было), то в зубы ему вставляли палку и привязывали к голове наподобие удил.

Еще тяжелее был так называемый «рэк»{4}, заслуженно считавшийся самым страшным наказанием в американской армии, хотя, на первый взгляд, в нем не было ничего ужасного. Сзади каждого обозного фургона имелся особый ящик, несколько выступавший над задними колесами. На этом ящике провинившийся подвешивался так, чтобы он опирался грудью на верхний задний угол, в то время как его руки и ноги привязывались к колесам. Рот, как правило, затыкали, поскольку уже через несколько минут подвергавшийся наказанию солдат начинал вопить благим матом от нестерпимой боли. «Рэк» был настолько ужасной пыткой, что несчастные, подвешенные на ящике, иногда почти сразу теряли сознание, и многие из них оставались затем калеками на всю жизнь. [67]

Один артиллерист вспоминал, что многие предпочитали этому наказанию расстрел.

В пехоте не было запасных колес, и наказания там не имели столь изощренного характера. Наиболее популярным из них были «козлы и кляп». Провинившегося солдата сажали на землю так, чтобы его колени были подтянуты к груди, а руки соединены и связаны в запястьях поверх голеней. Затем над локтями и под коленями просовывалась крепкая палка, а в рот засовывался кляп. Нарушитель дисциплины не испытывал боли, но в течение долгого времени оставался совершенно неподвижным и беззащитным перед насмешками товарищей.

Моральные меры воздействия также занимали свое место среди прочих дисциплинарных взысканий и были порой действеннее телесных наказаний. Например, солдат, пойманных на воровстве, обычно не подвергали ни одной из вышеперечисленных пыток, а просто проводили перед строем полка под бой барабанов с большой надписью «вор» на солдатском ранце.

Впрочем, эти суровые, подчас жестокие наказания применялись в обеих армиях не слишком часто. Как правило, таким образом, командиры и военная полиция воздействовали на людей, оказавшихся в строю случайно или не по своей воле, -- это были, например, «премиальные прыгуны».

Волонтеры-патриоты и закаленные в боях ветераны, конечно, не нуждались в подобных «стимулах». Чтобы водворить среди них дисциплину, требовался только храбрый и опытный командир, и, чем больше было в том или ином полку хороших офицеров, тем скорее становился он боеспособной частью, тем лучше держался под огнем и тем меньше моральных и телесных наказаний требовалось, чтобы навести, в нем порядок. [68]

Глава 4. Офицерский корпус

Профессиональный командный состав американской армии был слишком немногочисленным, чтобы служить основной базой для комплектования офицерских кадров обеих воюющих армий. К началу гражданской войны в вооруженных силах США насчитывалось всего 1080 профессиональных офицеров, которых едва хватило, чтобы для обеспечить необходимым количеством командиров разного уровня полноценный армейский корпус. Оставались, правда, еще 900 выпускников Вест-Пойнта, вышедших в отставку и живших теперь гражданской жизнью, однако и они не могли покрыть дефицита офицеров-профессионалов, который столь остро ощущали в начале конфликта армии Севера и Юга.

Статистика, правда, и на этот раз благоприятствовала федералам. Большинство офицеров армии США не изменили своей присяге, и лишь 286 из них предложили свои услуги Конфедерации. Вест-пойнтовцы в основной массе также не поддержали южные штаты. Только 99 бывших офицеров, окончивших Вест-Пойнт присягнули на верность Конфедерации, в то время как на федеральную службу вернулись 114 человек. Северяне, однако, снова не смогли воспользоваться своим преимуществом: большинство офицеров-профессионалов, многие из которых стали бы прекрасными полководцами Севера, так и прослужили всю войну в младших и средних чинах, и лишь примерно четверть из них получили в конце концов генеральские эполеты. [69]

Таким образом, основу командного состава федеральной армии составляли люди, имевшие до войны лишь отдаленное представление о военной службе. Происходило это, во-первых, потому, что военное ведомство старалось сохранить регулярную армию в ущерб качеству армии добровольческой и всячески мешало профессиональным командирам поступать на службу в волонтерские полки, а во-вторых, эти командиры и сами предпочитали регулярную службу как более трудную, но вместе с тем и более почетную. В результате командные посты добровольческой армии были на всех уровнях «оккупированы» разного рода дилетантами, искавшими леткой славы, наград и возможностей для политической карьеры. Были, впрочем, и среди этих непрофессиональных командиров талантливые и храбрые офицеры, на которых, собственно, и держалась армия. К их числу, например, относился Джошуа Лоуренс Чемберлен, в прошлом преподаватель риторики и основ веры в колледже Бодуин, штат Мэн, сумевший не только дослужиться до звания генерал-майора, но и получить за проявленные храбрость и мужество Почетную медаль Конгресса -- высшую военную награду США.

Особенно много всевозможных проходимцев от политики было среди старших офицеров федеральных вооруженных сил. Во время войны Север по-прежнему оставался ареной борьбы двух политических партий, и это неизбежно отражалось на состоянии армии. Линкольну приходилось считаться [70] со своими оппонентами-демократами, и в обмен на политическую поддержку он часто производил их в генералы и назначал на ответственные посты. Лишь очень немногие из этих генералов-политиканов, как называли их в обществе, действительно что-то представляли из себя как военные. Большинство же, такие, как Батлер, Бэнкс, Фремонт, Зигель и многие другие, принесли делу Севера столько вреда, что этому можно было бы посвятить отдельную и довольно объемистую работу.

«Назначение таких людей на командные посты выглядит самоубийством, -- писал в 1864 году начальник штаба Улисса Гранта Генри Хэллек. -- И все же до сих пор с этим ничего нельзя поделать». Линкольн и сам хорошо знал цену генералам-политиканам, шел на предоставление им командных постов скрепя сердце. Когда в 1863 году генерал-партизан конфедератов Джон С. Мосби во время рейда на Фейрфакс, штат Вирджиния, взял в плен бригадного генерала и 58 лошадей, президент больше жалел о потере лошадей, чем о потере генерала. «Бригадных генералов я делать могу, -- сказал он, -- а лошадей пока еще не научился».

Но чем больше было на командных постах армии Севера серых бездарностей, тем ярче сверкали на их фоне, словно настоящие бриллианты среди фальшивых стекляшек, таланты таких генералов, как Улисс С. Грант, Уильям Т. Шерман, Филипп Шеридан и многих других. В конце концов им удалось пробить себе дорогу к высшим постам вооруженных сил Союза и возглавить его победоносные армии, завершившие эту войну.

Свои таланты, не менее яркие, чем на Севере, были и на Юге, только им не приходилось сталкиваться в своем продвижении по служебной лестнице с такими трудностями. Конфедераты с самого начала более ответственно подошли к подбору командных кадров, и офицерский корпус армии Юга был более профессиональным, чем армии Севера. Конечно, вест-пойнтцев не хватало и конфедератам, и им тоже приходилось пользоваться услугами офицеров-добровольцев, не прошедших военной подготовки, но в отличие от своих оппонентов они никогда не назначали дилетантов на высокие посты. Согласно распоряжению Джефферсона Девиса, офицеры [71], не закончившие Вест-Пойнт, не могли подняться выше командира бригады, и, следовательно, весь старший командный состав от командира дивизии до командира армии состоял исключительно из профессиональных военных.

Однако на Юге заботились и о качествах младшего командного состава, всячески стараясь поднять уровень его подготовки. Правда, здесь также существовал обычай избрания офицеров солдатами, но продержался он недолго. Закон от 16 апреля 1862 года, тот самый, согласно которому была введена всеобщая воинская обязанность, передоверил назначение командиров всех уровней, включая даже сержантов, администрации президента, покончив таким образом с вредным «демократизмом» в армии.

Кроме того, как показал сам опыт войны, непрофессиональные офицеры, вышедшие из кругов южной аристократии, оказались лучше подготовленными к исполнению своих обязанностей, чем, например, их северные коллеги -- политики. Сама довоенная жизнь плантатора была своего рода командирскими курсами, поскольку многие из качеств, необходимых хорошему командиру, требовались и рачительному [72] хозяину большого поместья. Последнему так же, как и первому, приходилось руководить большим количеством людей, заботиться об их пропитании и снабжении всем необходимым. От этого умения зависели как благосостояние плантации, так и боеспособность воинской части.

Всеобщая неопытность была одной из главных характерных черт обеих армий в начале гражданской войны. Этой неопытностью, однако, в большей степени отличались северяне, чем южане. Среди последних было больше тех, кому уже приходилось участвовать в крупномасштабных боевых действиях во время Мексиканской кампании. Эта война была очень популярна на Юге и, наоборот, непопулярна на Севере. Из почти 50 тысяч добровольцев, присоединившихся в 1847 году к армии США, 40 тысяч были выходцами с Юга. Вернувшись домой, они еще не успели забыть приобретенные навыки, и многие из этих людей вскоре заняли места среди офицеров армии Конфедерации.

Таким образом, опыт, профессионализм и талант офицерского корпуса и генералитета Юга стали еще одной важной причиной «долгожительства» Конфедерации. И хотя многих командиров и полководцев Союза также нельзя обвинить в бездарности и незнании своих обязанностей, лучшие образцы военного искусства (такие, как операция Джексона в долине Шенандоа или маневрирование генерала Ли в сражении при Чанселорсвилле) были все же продемонстрированы их оппонентами.

К несчастью для Конфедерации, на этом ее преимущества и заканчивались. По всем остальным статьям Север обладал безусловным и подавляющим превосходством. [73]

Глава 5. Проблемы материального обеспечения

Огромное материальное превосходство Севера особенно заметно, если сравнивать системы снабжения воюющих сторон оружием, боеприпасами, провиантом и прочим необходимым для армии имуществом. В то время как аграрный Юг испытывал недостаток буквально во всем, начиная от пушек и винтовок и заканчивая теплым нижним бельем, федеральные солдаты порой едва ли не «купались в роскоши». Однако расскажем все по порядку.

Главной статьей снабжения воюющих армий были, безусловно, предметы вооружения и боеприпасы. Юг в этом отношении был особенно беден, поскольку он практически не располагал оружейными заводами и фабриками. Несколько помогли решить эту проблему захваченные южанами федеральные арсеналы, но их все же было совершенно недостаточно. Среди взятых в начале войны трофеев оказалось 190 тысяч единиц годного к употреблению вооружения и 300 тысяч единиц всякого металлического лома, включая кремневые ружья времен англо-американской войны. Как следствие, первым волонтерам Юга пришлось идти на войну с собственным оружием (зачастую с охотничьими ружьями, к которым они умудрялись в случае необходимости примыкать штыки).

Положение с вооружением было столь отчаянным, что Юг мог потерпеть сокрушительное поражение уже в первые [74] месяцы войны. Этого не произошло только благодаря тому, что во главе департамента вооружения военного министерства Конфедерации стоял пенсильванец Джошуа Горгас. Деятельность этого «янки» была столь энергичной и плодотворной, что за всю войну Юг не проиграл ни одной битвы из-за недостачи вооружения и боеприпасов.

Существовали три основных источника снабжения южных армий оружием. Прежде всего это импорт из Европы, которая в первые два года войны являлась основной поставщицей Юга. Еще не успели начаться бои, как агенты Горгаса в Европе, в первую очередь в Англии, принялись деятельно скупать оружие лучших образцов (например, английскую винтовку Энфилд) и целыми кораблями отправлять его в Америку. Когда петля блокады начала затягиваться на шее Юга, делать это стало намного сложнее. Но на выручку гибнущей Конфедерации пришли предприимчивые и дерзкие «нарушители блокады» -- владельцы частных пароходов, а чаще парусников, которые, словно наглые мыши, снующие под самым носом ленивых котов, проскальзывали сквозь плотную линию сторожевых кораблей северян и доставляли южанам столь необходимое им вооружение. Всего за годы войны отважным контрабандистам удалось провезти 330 тысяч единиц оружия для бюро вооружений и 270 тысяч единиц для отдельных штатов и частных лиц.

Другим, тоже немаловажным, источником были сами армии северян, оружие которых в больших количествах доставалось конфедератам после их славных побед. Только на поле Семидневной битвы южане взяли в качестве трофеев 35 тысяч винтовок. Немногим менее, а именно: 20 тысяч, было захвачено ими после второго Булранского сражения.

Однако постепенно все большее значение приобретал третий источник -- военная промышленность Юга, и именно в ее организации замечательный талант Джошуа Горгаса проявил себя в полной мере. Под его деятельным руководством в разных частях Конфедерации создавались многочисленные арсеналы, без остановки выпускавшие ружья, пушки, револьверы, патроны, снаряды и многое другое. Они действовали в Ричмонде, Фейетвилле, Аугусте, Чарльстоне, Колумбусе, Мейконе, Атланте, Сельме и в других местах. В Мейконе, [75] Аугусте и Колумбусе были возведены фабрики по производству вооружения, и кроме того в Аугусте под руководством полковника Джорджа Рейнса южане построили огромную пороховую мельницу. Частный капитал также сделал вклад в создание военной индустрии Юга. Одной из самых значимых была, например, фабрика Тредегар Айрон Уоркс в Ричмонде, производившая торпеды, обшивку броненосцев, лопасти винтов, полевые орудия, большие нарезные морские пушки Брука, станки для военных заводов и множестве других нужных предметов. Успехи военной промышленности Конфедерации были столь значимыми, что к началу 1863 года Горгас мог не без гордости заявить: «Теперь мы в состоянии вести войну до бесконечности».

Как ни странно, но в начале войны на промышленно развитом Севере также ощущалась острая нехватка вооружения. Военных заводов там, конечно, хватало, но их производственных мощностей было все же недостаточно, чтобы обеспечить полевые армии Союза необходимым количеством вооружений. Поэтому агенты федерального правительства вслед за агентами Конфедерации тоже отправились в Европу. Они разместили военные заказы на английских и бельгийских фабриках, однако получить требуемое в срок им не удалось: бельгийцы и особенно англичане, сочувствовавшие делу Юга, работали не торопясь и с прохладцей.

Тогда агенты Севера были вынуждены обратиться к правительствам государств Германии, и тем самым, хотя они об этом не догадывались, северяне оказали различным немецким армиям огромную услугу. Германские государства как раз перевооружали свои войска и не знали, куда девать то, что изымалось из военных арсеналов. Теперь клиент был найден, и немцы охотно всучили некомпетентные агентам Севера груду своего старого металлического лома. Только в 1861 году федеральное правительство вывезло из Европы 127600 единиц стрелкового оружия, 3123 артиллерийских орудия и 2 140 000 патронов, разумеется, все это не новейших образцов и не лучшего качества.

Нетрудно сделать вывод, чем именно были вооружены федеральные армии в самом начале войны и какова была в силу этого их боеспособность. Положение усугубилось еще [76] и неразберихой, возникшей в результате широкого разнообразия систем и калибров. Полки часто получали не те боеприпасы, которые подходили бы к их ружьям и винтовкам. Так, многие из них, вооруженные нарезным оружием, снабжались пулями для гладкоствольных мушкетов, которые они могли бы вколотить в стволы своих Спрингфилдов разве что молотком. В то же время солдаты других полков, которым не так повезло с оружием, носили в подсумках для своих гладкоствольных ружей пули Минье.

Дело было, впрочем, не только в некомпетентности Союза. Первый год войны прошел на Севере под знаком разного рода финансовых злоупотреблений. Это было время, когда военным ведомством управлял Саймон Камерон, мало подходящий для своей должности и, по-видимому, нечистый на руку человек (Линкольн говорил, что он не крал только раскаленное железо). При нем правительство покупало снаряжение по фантастическим ценам, порой платя вдвое против реальной цены. Например, военное министерство Камерона закупило 1000 пистолетов, заплатив за каждый из них по 25 долларов, в то время как в действительности они стоили не более 14 долларов. За винтовки системы Энфилд было уплачено по 26 долларов, в то время как их реальная цена не превышала 20-ти. 15-долларовый револьвер Кольта был приобретен по неслыханной цене -- 35 долларов за ствол.

Но и это было еще не все. При Камероне почти вся система снабжения и обеспечения армии США оказалась в руках губернаторов. С одной стороны это было неплохо. Большинство губернаторов внимательно следило за полками, набранными на подведомственных им территориях, и в случае необходимости помогало им, чем могло. В распоряжении каждого губернатора имелось для этих целей так называемое бюро генерал-адъютанта -- военное министерство в миниатюре. Оно поддерживало сношения со всеми полками, сформированными в этом штате, в какой бы части страны они не находились, и время от времени посылало к ним своих инспекторов.

Таким образом, нехватка оружия и обмундирования, которую могли испытывать полки, почти всегда сразу же восполнялась за счет бюджета родного штата. [77]

Но с другой стороны централизованная система снабжения войск в результате закрепления подобных порядков совершенно отсутствовала. Не было единообразия ни в вооружении, ни в униформе (вначале войны федеральная армия представляла из себя довольно пестрое зрелище), ни в амуниции. Кроме того, некоторые губернаторы не упускали возможности погреть руки на военных поставках, и отсутствие контроля со стороны государства давало им для этого массу возможностей. Например, губернатор Индианы Мортон посылал своих агентов в другие штаты, где они занимались продажей оружия и боеприпасов из индианских арсеналов.

Разумеется, долго так продолжаться не могло. 13 января 1862 года Линкольн снял Саймона Камерона с поста военного секретаря и отправил в политическую ссылку послом в Санкт-Петербург. Его место занял энергичный и компетентный Эдвин Стентон, который сразу взял быка за рога. Положение с вооружением и прочими военными поставками вскоре совершенно выправилось. Федеральные арсеналы заработали на полную мощь, так что армия больше не нуждалась в заграничных поставках и вполне обходилась оружием американского производства. За годы войны на Севере было выпущено 7892 артиллерийских орудия и 4 миллиона единиц стрелкового оружия. Северная военная промышленность, разумеется, не уступала южной, так что обе стороны достигли в этой области паритета и могли бы сражаться, по крайней мере до конца 19-го века.

Но по всем остальным статьям снабжения Юг не мог похвалиться такими же успехами, как в области вооружения и боеприпасов. Главе квартирмейстерского ведомства Аврааму Майеру оставалось только завидовать достижениям пенсильванца Горгаса, поскольку сам он не мог добиться столь блестящих результатов. Одной из первых забот Майера было обеспечение армий конфедератов обмундированием и обувью. Своей текстильной промышленности на Юге не было, и эта задача сама по себе представляла большую сложность. Правда, к осени 1861 года Майеру все же удалось создать сеть фабрик по производству обмундирования (в Ричмонде, Аугусте, Атланте и Колумбусе), но их мощности были слишком ничтожны, чтобы покрыть нужды конфедеративной армии. [78]

В результате солдатам-южанам пришлось самим позаботиться о своей униформе. Нередко они шили ее из домотканой материи или облачались во взятую в федеральных арсеналах и снятую с убитых северян униформу армии США. Чтобы кто-нибудь не спутал их с «грязными янки», конфедераты [79] перекрашивали трофейные мундиры с помощью специального красителя, изготовленного из скорлупы грецкого ореха, отчего те приобретали желто-бурый оттенок. Эта желтизна начала постепенно вытеснять благородный серый цвет мундиров конфедератов, и вскоре добрая половина всех мятежных армий щеголяла в «ореховых» мундирах.

Еще хуже дело обстояло с зимней одеждой, и многим оборванным южанам, не имевшим шинелей, пришлось прибегать к реквизиции имущества гражданских лиц. Особой популярностью пользовались позаимствованные в домах мирных жителей ковры, посередине которых южане прорезали дырки для головы и носили их наподобие мексиканских пончо.

Мародерство вообще было одним из главных источников снабжения южан как обмундированием, так и провиантом. Особенно отличались в этом отношении доблестные техасцы, всегда бывшие впереди и в бою, и в грабеже. Когда в марте 1863 года бойцы Техасской бригады заметили, что их головные уборы пришли в совершенную негодность, они недолго думали над тем, где раздобыть новые. Лагерь бригады был разбит неподалеку от Ричмонда, окрестности которого хорошо подходили для «фуражировок».

Техасцы целыми партиями отправлялись к оживленным шоссейным дорогам и, предварительно срезав длинные пруты, прятались в засаде. Как только на дороге показывался богатый экипаж или просто пассажирский дилижанс, они издавали боевой клич мятежников и стреляли холостыми зарядами из своих винтовок. Пораженные этим дьявольским шумом, пассажиры открывали окна и высовывали головы, чтобы посмотреть, что все это значит. Техасцы, выскакивая из засады, сбивали шляпы своими прутьями и быстро исчезали с захваченной добычей. Выходка оказалась остроумной и проделывалась техасцами много раз, пока значительная часть их бригады не была обеспечена новыми шляпами, а командование южан не выставило вдоль дорог отряды военной полиции.

Босоногость значительной части личного состава вооруженных сил Конфедерации на протяжении всей войны стала явлением столь обычным, что на него почти перестали [80] обращать внимание. Обувь была наиболее изнашиваемой частью экипировки и, следовательно, чаще всего нуждалась в замене. Однако скудность запасов, зачаточная промышленность и некомпетентность руководства сделали эту проблему почти неразрешимой. Попытки как-то исправить положение, конечно, предпринимались, но всякий раз они заканчивались неудачей. Так, например, по предложению Майера фабрики Юга начали выпускать армейские ботинки на деревянной подошве и с парусиновым верхом, которые «устроили всех, кроме пехотинцев».

Убедившись в неспособности квартирмейстерского ведомства справиться с босоногостьо, генералы и офицеры Юга попытались сами изобрести хоть что-нибудь. Осенью 1862 года, когда нехватка обуви стала ощущаться особенно остро, генерал Лонгстрит приказал сшить некое подобие мокасин из искусственной кожи «мехом» внутрь. Однако «мокасины Лонгстрита» себя не оправдали: они разваливались прямо на ногах в считанные недели, а иногда и дни.

Таким образом, проблема обуви не была решена, и многие солдаты-южане прошагали немало миль босыми ногами по холодной дорожной грязи и глубокому вирджинскому снегу. Особенно тяжело им приходилось, когда ударяли морозы (а в Америке это происходит не так уж и редко), и замерзшая грязь превращалась в «битое стекло». Жительница городка Скоггстон, штат Теннесси, видевшая корпус Лонгстрита на марше, записала в своем дневнике, что она никогда не забудет «этих оборванных, босых техасских мальчиков, которые, проходя мимо моего дома во время отступления к Ноксвиллу, оставляли на снегу кровавые следы».

Нехватка обуви и обмундирования превращала армию конфедератов в какое-то сборище оборванцев, которое, если отнять у них оружие, выглядело бы вполне уместно на любой церковной паперти. Остается только удивляться силе духа и стойкости этих босых, полуодетых, часто голодных людей, которые, несмотря ни на что, сражались и одерживали победы. Вот как описывал в 1864 году типичный внешний вид конфедерата один из бойцов армии Северной Вирджинии: «Этот типичный солдат вооружен винтовкой системы Энфилд и 40 патронами к ней. Через плечо он носит скатанное [81] поношенное одеяло со связанными внизу концами, кусок палаточного брезента и дырявое пончо. Его «униформа» сильно поношена, одна штанина оторвана до колена, а у самодельных башмаков так разбиты носы, что сквозь дырки видны голые ступни. На его голове сидит потрепанная засаленная шляпа неописуемого вида. Так выглядит человек, несущий на своих плечах надежды и мольбы Конфедерации на окончательную победу. Он голоден, он грязен, он носит лохмотья, часто у него нет обуви, но, несмотря на все это, он один из лучших воинов, которых только можно встретить на страницах американской истории».

Ужасные лишения, переживаемые конфедератами, могли привидеться богатому промышленному Северу разве что в кошмарном сне. И в начале, и в середине, и особенно в конце войны солдаты Союза были всегда одеты и обуты. Только за первые 14 месяцев боевых действий войска северян получили 3 миллиона мундиров и 2,5 миллиона одеял. Для первой зимы в армию было поставлено 240 тысяч палаток, и хотя большую их часть пришлось оставить при выступлении в поход, но вместо них департамент квартирмейстера выдал походные палатки в количестве 340 тысяч штук.

Впоследствии такие палатки были усовершенствованы: их стали шить из холста, пропитанного каучуком. Одеяла были заменены на пончо, которые также пропитывали каучуком. Вначале войны этих пончо было всего 40 тысяч, но в 1864 году -- уже 1,5 миллиона, так что, разложив их на земле, можно было получить квадрат со стороной в 1,25 км.

Правда, иногда частные предприятия, в руках которых в основном и было сосредоточено обеспечение армии обмундированием, подводили ее, поставляя некачественную продукцию. Случалось, что она была сделана из низкосортной ткани «шодди», состоявшей «из остатков и разных обрезков, собранных в магазинах, слепленных, скатанных, склеенных и разглаженных до внешне пристойного вида». Конечно, такое обмундирование не могло служить долго и после первого же дождя разваливалось на куски, а то и вовсе превращалось в пыль.

Все это, однако, не заставило военные власти Севера отказаться от услуг частных кампаний. Они лишь усилили контроль [82] за качеством выполняемых заказов, и недостатки были устранены. Как писал один из современников: «У Билли-янки было сравнительно мало причин жаловаться на качество одежды, которую он получал из рук квартирмейстера».

С провиантом дела в северной армии обстояли не только не хуже, но, пожалуй, даже и лучше. Развитое фермерские хозяйство северных штатов обеспечивало своих воинов пропитанием настолько хорошо, что их рационы включали большее количество продуктов, чем требовалось. Они состояли из фунта сухарей или 2-3 унций хлеба или муки, 1,25 фунта свежего или соленого мяса и 0,5 фунта сала на едока. Сверх того, на каждые сто человек выдавалось по 8 галлонов бобов, 10 фунтов риса, 10 фунтов кофе, 15 фунтов сахара, 2 галлона сока, 2 фунта соли, 1,25 фунта свечей и 4 фунта мыла. Этого хватало северянам с избытком, и разницу между съеденным и оставленным они получали деньгами, которые поступали в ротную казну.

Иногда, чтобы эта сумма была побольше, солдаты прибегали к экономии на каком-нибудь одном продукте. Так, многие полки, стоявшие в окрестностях Вашингтона, построили земляные печи и выпекали хлеб самостоятельно, получая, таким образом, вместо сухарей свежие караваи и экономя деньги, сокращая расход муки. Только одному из этих полков удалось менее чем за два месяца пополнить свою казну на целых 1300 долларов -- очень значительную по тем временам сумму.

Конфедераты, разумеется, и мечтать не могли о таком изобилии. Их рационы почти всегда были скудны, а нередко и вовсе отсутствовали. Появление в меню южного солдата мяса или птицы уже было поводом для «лукуллова пира», и, чем больше длилась война, тем реже случались в их жизни такие праздники. Основу пропитания воинов-конфедератов составляла кукуруза в разных вариантах: кукуруза сырая, кукуруза вареная, жареные кукурузные зерна и кукурузная мука. Последняя использовалась южанами для приготовления «шомполушек» -- фирменного блюда конфедеративных армий. Они замешивали выданную им порцию муки на воде, подсаливали ее, если было чем, и обмазывали полученным продуктом шомпола своих винтовок. На этих шомполах тесто [83] запекалось над костром и в результате получалось некое подобие соленого печенья, настолько твердого, что об него можно было сломать зубы.

Однако иногда у южан не было даже столь скудных запасов продовольствия. Например, весной 1864 года первый корпус Северовирджинской армии был буквально поставлен на грань голодной смерти. «Мы не можем поддерживать жизнь в наших животных более чем неделю или две, -- докладывал генерал-адъютанту Самуэлю Куперу командир корпуса генерал Лонгстрит. -- Наши рационы также слишком скудны, так что мы едва можем идти... Я умоляю вас прислать нам провиант хотя бы для того, чтобы мы могли продолжить марш... Возможно, это лучшие войска, которые только есть в конфедеративных армиях, и их нельзя бросить здесь (в восточном Теннесси -- К.М.) на голодную смерть».

Столь тяжелое положение конфедератов с провиантом подкашивало их ряды не хуже неприятельских снарядов и пуль. Оно было главной причиной различных заболеваний, в том числе и дизентерии, ставшей настоящим бичом всех вооруженных сил Юга. От этой болезни, которой солдаты со свойственным им крепким юмором давали разные прозвища, страдали буквально все -- начиная от рядовых и заканчивая командующими армиями.

Остается по-прежнему неразрешимой загадкой, как могли эти люди, истощенные голодом и болезнями порой до последней крайности, все же продолжать сражаться, внушая своим врагам уважение и страх. Проявленные в этой войне мужество и выносливость конфедератов заслуживают, безусловно, самой высокой оценки. Такими солдатами могла бы гордиться любая страна, любая нация.

Нам необходимо теперь подвести некоторые итоги этого краткого сравнительного описания враждующих армий. Не нужно обладать особой проницательностью и специальной военной подготовкой чтобы понять, какая из армий оказалась сильнее и почему она в конечном итоге одержала победу. Экономика, сыгравшая важную роль в зарождении конфликта между Севером и Югом, внесла решающий вклад и в [84] его разрешение. Именно экономическое превосходство промышленного Союза над аграрной Конфедерацией явилось причиной победы первого, и в этом заключалась еще одна характерная черта гражданской войны в США. Черта эта, впрочем, была особенностью не только великой американской междоусобицы, но и многих других войн нового и новейшего времени. Чем дальше шагало человечество по пути технического прогресса, тем большее значение приобретал в жизни человека и во всех сферах его деятельности уровень экономического развития. Война же была лишь наиболее ярким из проявлений этого непреложного закона.

Конечно, Юг со своим патриархальным укладом жизни, плантационным хозяйством и рабством стоял на пути экономического развития США, и гибель его была неизбежной. Но все же нельзя не изумиться, а может быть, и восхититься тому упорству и отваге, с которыми его жители сражались за безнадежное дело -- спасение своей гибнущей цивилизации. А то, что это дело было действительно безнадежным, не вызывало никаких сомнений. Неравенство сил было таково, что война Севера и Юга напоминала поединок Давида и Голиафа, где у Давида не было поддержки свыше.

И если ему время от времени удавалось класть Голиафа на лопатки, если Юг продержался четыре долгие года, то заслуга в этом почти целиком принадлежит храброй конфедеративной армии. Эта армия, как и государство, которое она защищала, относилась к прошлому. Как и в былые времена, она могла противопоставить катившемуся с севера «паровому катку» лишь доблесть своих солдат и талант своих командиров. Но в итоге была раздавлена.