Психосемантические аспекты семейной микрокультуры

Размещено на http://www.allbest.ru/

ПСИХОСЕМАНТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ СЕМЕЙНОЙ МИКРОКУЛЬТУРЫ

Е.Е. Сапоговаа, М.А. Горелкина3

Московский педагогический государственный университет, 119991, Россия, Москва, ул. Малая Пироговская, 1, стр. 1

Семейная микрокультура определена как специфическая психосемантическая реальность, порождающая у каждого из членов семьи когнитивно-образную модель самовосприятия и поведения. Представлена авторская модель семейной микрокультуры, четыре кластера которой («Семейные ритуалы и традиции», «Семейно-родственные связи», «Пространственно-предметный мир семьи», «Семейные нарративы») рассмотрены со стороны их функции, психосемантического содержания, «носителей» и социализирующих возможностей.

Ключевые слова: семья как психосемантическая система; личность; семейная микрокультура; семейные нарративы; семейные традиции; семейные родословные; пространственно-предметный мир семьи.

Abstract

Psychosemantic Aspects of Family Microculture

E.E. Sapogova^a, M.A. Gorelkina^a

In the framework of the existential-narrative approach developed by the authors, the ideas about the family as a special microcultural system are defined. Family microculture is considered as a psychosemantic reality built up during the family formation, reproducing itself in history and generating a figurative and cognitive model of self-perception, behavior and lifespan for each of the family members. This is a form of family subjectivity, which appears as a result of the particular psychological way of life that has developed over the course of cooperative existence of several family generations and provides for intrafamily psychological similarity. Family microculture transmits an assimilated and concentrated in texts experience to a growing subject. This experience is generally suitable for a number of situations that the family considers significant and that can potentially occur on a person's life path. The subject interiorizes this experience not so much as a role model and reproduction, but as a general modus, as the logic of behavior, hidden in everyday life and approved by the microsocial environment. The presented analysis of the content of family microculture allows us to understand it as a special precedential psychosemantic reality. Intra-family psychosemantics often appears in the consciousness of a developing person as a “pre-life-experienced” sample, which subsequently determines the choice and perception of other images, units, texts, especially when a person has no individual experience with the realities which they describe. The authors propose a structure and content model of family microculture, in which four clusters are distinguished: “Family rituals and traditions” (contributes to the establishment of basic patterns and models of human interaction with the surrounding reality and corresponds to the behavioral part of the developing “Self-concept”), “Family and genealogical connections” (determines the formation of figurative and cognitive self-representations in the context of other family members existence and the family as a whole, experiences of intrafamily affinity and psychological similarity), “Spatial and material milieu of a family” (identifies relationships between family members through artefacts and the organization of home space, builds semantic-symbolic connections of a man and his family genealogy, influencing his emotional sphere and value orientations) and “Family Narratives” (concentrated on the value-semantic and motivational components of the “Self-concept”, facilitating individuation and promoting the subject's adaptation to reality). Each of the clusters is presented in four dimensions: 1) its specific function in the family microculture; 2) its psychosemantic content; 3) action and/or material “carriers” of this content; 4) “points of application” - socializing potentials that fix certain semantics in the personal autobiographical memory.

Keywords: family as a psychosemantic system; precedent function; family microculture; family narratives; family traditions; family genealogies; spatial and material milieu of a family.

Введение

Содержание социокультурных макро- (этническая, политическая, экономическая, образовательная и т.д.) и микросред (родительская и прародительская семья, близкое окружение, ровесники и сверстники и т.д.), в которых непосредственно осуществляется развитие человека, является плодотворным материалом для анализа механизмов трансляции аккумулированного общечеловеческого опыта, опредмеченного в артефактах культуры, социальных ролях, традициях, моделях поведения, формах выражения эмоций, ментальных схемах, установках и т.п. Как бы ни складывались отношения внутри семьи, влияние поведения, дискурсов, индивидуального стиля, субкультуры ее членов на личностное становление и последующую жизнь человека трудно переоценить [1, 2]. Независимо от того, идентифицируют себя родственники как члены единой семьи или нет, хотят или не хотят перенимать особенности ее уклада и ментальности, семейная микрокультура наполняет и организует их внутреннее личное пространство, прямо и / или косвенно воздействуя на каждого [3-5] и фиксируясь в ценностносмысловой и эмоциональной сфере. Поиск механизмов и форм идентификации личности с семейной микрокультурой, закрепляющей значимый опыт взаимоотношений членов рода с социокультурной реальностью, является актуальным исследовательским предметом [6-9].

Семья, ее родословная и повседневный быт, система внутренних привязанностей, общие переживания и психологическая интимность родственных отношений являются ближайшей и максимально значимой сферой становления личности, средством приобщения ее к смыслам и семантикам того социокультурного пространства, в котором в дальнейшем будет протекать ее жизнь. Именно семья транслирует первичную оценку действительности и выстраивает базовое отношение к ней, причем с позиций самой семьи, в которой осмысление и «оценка описываемых событий зависят исключительно от того, какое значение имело данной событие для данной семьи» [10. С. 9]. Именно в ней диктуется стартовый характер восприятия объектов и ситуаций, строятся эмпирические типизации сфер реальности, расставляются смысловые и оценочные акценты, определяется прагматика разнообразных взаимодействий. Именно во внутрисемейном пространстве формируются глубинные языковые конструкции, тексты и дискурсы для описания себя и мира, закладываются цели и способы комфортной адаптации к реальности. Потребность в научном осмыслении функций и практик семьи в этом ключе приобретает особую значимость.

В современных исследованиях семья обычно рассматривается в двух ракурсах: как социальный институт [11-13] и как малая группа [14, 15]. Мы предлагаем дополнить эти подходы еще одним измерением: семья может быть понята как особая микрокультурная (психосемантическая) система, последовательно осуществляющая определенные «настройки» сознания младших поколений, которые не только сохраняют и воспроизводят во времени семейную социализирующую «вертикаль», но и способствуют адаптации ее членов к широкому социокультурному окружению, средства, формы и стратегии которого проверены «на истинность» и приняты как эффективные конкретным семейным сообществом. Отдельные семейные микрокультуры обеспечивает также и общую базисную устойчивость макрокультуры, предполагающую не только семиотические связи, но и выработку в определенном социуме единообразных правил поведения, коллективной памяти, общей для этноса картины мира. Помимо этого, семейная микрокультура выступает как инструмент, помогающий человеку «раздвинуть свою собственную природу» [16. С. 26]: с ее помощью люди не только легко понимают друг друга, но и поддерживают символическую связь друг с другом и предками, прошлым и настоящим рода, обеспечивают переживание «Мы-идентичности».

В рамках разрабатываемого нами экзистенциально-нарративного подхода мы предлагаем понимать семейную микрокультуру как выстраиваемую в ходе становления рода психосемантическую реальность, воспроизводящую себя во времени и порождающую у каждого из ее членов когнитивно-образную модель самовосприятия, поведения, жизни в целом («жизненный мир» конкретного субъекта). Это форма семейной субъективности, появляющаяся как результат складывающегося на протяжении времени совместного существования нескольких поколений семьи особого психологического уклада жизни [17]. Такой уклад постепенно стабилизируется за счет долгого времени существования семьи, стилистики, плотности и значимости поддерживаемых между родственниками связей, повторяющихся условий социализации, общей социокультурной базы и т.д. Важно, что его влияние на ребенка начинается очень рано, поначалу адресуется бессознательному и в дальнейшем не выбирается и не подвергается особой критике, переживаясь сознанием как единственно возможная данность, «истинность», поскольку у ребенка нет вариантов для сравнения. Психологический семейный уклад воспринимается как регулятор и предиктор семейного существования личности.

За счет регулярно повторяющегося и в каком-то смысле ритуализированного взаимодействия (приветствия и прощания, утешения и осуждения, мотивирования и ограничения, временной регламент жизни, праздники, совместное времяпрепровождение, традиции игр, чтения, семейных советов, привычки и пр.) происходит усвоение человеком информации о подлежащих исполнению и последующему воспроизведению одобренных старшим поколением поведенческих моделей, оценочных систем, смыслов, способов эмоционального самовыражения, стратегий, целеполагания и пр. Общность жизни позволяет достигать внутрисемейного психологического сходства (в интересах, занятиях, чувстве юмора, вкусах, предпочтениях, привычках и пр.), обычно оцениваемого каждым членом семьи позитивно и ценностно.

Одновременно посредством приобщения новых членов семьи к семейной микрокультуре семья утверждает свою уникальность и единство, поскольку любой человек нуждается в чувстве принадлежности к ценностному, смысловому и символическому содержанию референтного сообщества, к живой, актуально формирующейся и функционирующей памяти и общим социокультурным ритуалам. По словам У. Джемса, у человека появится «столько же социальных “Я”, сколько индивидов, которые признают его и имеют представление о нем» (цит. по: [18. С. 119]).

Семейная микрокультура в целом - достаточно подвижная система, ассимилирующая значимый опыт не только каждого поколения, но и отдельных представителей фамилии. Более того, семейная микрокультура всегда вписана в широкие общекультурные, политические и социально-экономические фреймы своей исторической эпохи и в этом плане может быть понята с позиций «теории поколений» [19-21]. Тем не менее она имеет особый психосемантический костяк, значимое «ядро», состоящее из комплекса концептов, установок, убеждений, прививаемых новым поколениям привычек и прочего, незначительно изменяющихся на протяжении некоторого времени. Используя эмоционально и семантически насыщенные формы вербальной и невербальной коммуникации (утешения, наставления, толкования, оправдания, предостережения, интуитивного вчувствования друг в друга и пр.), осознанные как «истинные» и ассимилированные семьей устойчивые жизненные «уроки» (личные истории, семейные предания, индивидуальные биографии членов семьи и т.п.), семья выполняет в отношении взрослеющего субъекта ряд специфических функций - нарративную, инкультурационную, интертекстуальную, социализирующую, запрещающе-наказующую, предостерегающую (регулятивную) и т.д. Тем самым микрокультура семьи и индивидуальные субкультуры членов семьи выступают уникальным семантико-символическим ресурсом становления взрослеющих в ней детей.

Постепенное осознание развивающимся человеком того факта, что семья имеет большую власть над ним, являясь в каком-то смысле демиургом его самосознания и будущей судьбы, заставляет его быть чувствительным к разнообразным, в том числе и неявным, сигналам, исходящим из внутрисемейного коммуникативного пространства, наблюдать и изучать особенности поведения и характеристики личности членов семьи, перенимая или отвергая их, приспосабливаясь к ним и ставя (или снимая) определенные задачи для построения собственных моделей взаимодействия с другими людьми, социумом и миром в целом. Об этом косвенно свидетельствует интерес людей к собственным «корням», «истокам» - семейным родословным [10], закрепленным в форме внутрисемейных нарративов [22]. Такие нарративы функционируют во внутрисемейной реальности в форме ассоциативно связанных сюжетов, образов семейных персонажей и событий, свидетелями которых были члены семьи, вневременных «моралите» и выполняют прецедентную функцию. Кроме того, они ложатся в основание жизненных убеждений и принципов, которым личность следует в жизни [23].

«Семейная семантика», пронизывающая повседневную жизнь человека, включает огромное разнообразие типов воздействий: это знаковость среды обитания и находящихся в ней вещей, знаковость внутренней организации пространства жилища, знаковость привычного и ритуального поведения, знаковость социализации и ее институтов, знаковость коммуникации и используемых в ней языков и т.д. Ребенок, оказавшийся в конкретной микрокультуре, под ее воздействием обретает знание кодов своего хронотопа и социальной среды, которые впоследствии функционируют как прецеденты, организуя и фильтруя работу сознания и самосознания. Понятно, что эти коды различны: в зависимости от того, воспитывается ли ребенок в семье или в детском доме, живет ли в большой многодетной семье или является единственным ребенком в нуклеарной семье, общается на одном или нескольких языках, существует в условиях материального достатка или бедности, социализируется в рамках религиозного или светского уклада и т.д., выстраиваются уникальная констелляция его самовосприятия и личная «дорожная карта» собственной жизни и развития. В дальнейшем это помогает ему ответить на вопросы: кто есть я? зачем я есть? какой я? чего я хочу от жизни? каково мое предназначение в ней? что я должен делать, чтобы чувствовать внутреннюю удовлетворенность от того, что я есть и что я именно такой, а не другой? Подобные воздействия, будучи интериоризированными достаточно рано, иногда еще на досознательном уровне, способствуют постепенному становлению его собственной субъективной микрокультуры.

При анализе семейной микрокультуры [7-9, 24] обнаруживается, что транслируемые семейным окружением сигналы несут широкий спектр установок, касающихся не только становления личностных или мировоззренческих характеристик ребенка, но и «настроек» сознания, определяющих последующий выбор им жизненных стратегий и внутренних экзистенциальных стратегем (модусов жизни), форм самопрезентаций, а также самовосприятия. Например, сознательно или бессознательно транслируемая ребенку установка «Мы - бедные» порождает стратегию привычно экономной жизни («Без этого я могу обойтись»), при которой человек считает правильным отказывать себе, а впоследствии и близким, во многом, что не считает минимально необходимым для жизнеобеспечения и чувства удовлетворенности жизнью, возникающим от осознанного самоограничения («Я - бедный»). Впоследствии такой человек, даже сумевший обеспечить себе финансовый достаток, реализует данную стратегию в разных типах поведения, порождая в самосознании и сознании других определенный образ себя («честной бедности», «аскетизма», «самоограничения», «личной скромности», «неприхотливости» и т.д.), воспринимаемый как должный.

Родители, полагающие свою внутрисемейную позицию однозначной и незыблемой, нередко вообще не догадываются, что взрослеющий ребенок не только знает о них больше и понимает их лучше, чем им бы хотелось, но и вписывает их микрокультурный образ в модели собственного поведения, жизненные стратегии и экзистенциальную трансспективу. Отметим, что, вопреки традиционным убеждениям о преобладании в семейной социализации женского влияния, значимую роль здесь нередко играют отцы: в частности, семейное поведение отца задает модель будущего семейного поведения детей (особенно сыновей), выстраивает психосемантические основания семейной целенаправленности [25]. Родители и семейное окружение в целом на протяжении всей жизни человека остаются для него сверхзначимыми Другими, наделенными особым - экзистенциальным - статусом в «картине мира» [26].

Обращаясь к анализу семейной микрокультуры, мы предлагаем понимать ее как особую прецедентную психосемантическую реальность.

Прецедентный характер ее содержания включает ряд аспектов, главный из которых состоит в том, что она выстраивает досознательное обобщенное предзнание субъекта о себе, жизни и мире, предваряющее в ряде случаев его собственный опыт взаимодействия с окружением. Основу такого до- опытного предзнания составляют заданные семейным микрокультурным фреймом тексты, образы, смыслы и пр. В свое время Э. Эриксон, хоть и не обращаясь напрямую к его экзистенциальной сущности, частично фиксировал его характеристики в понятии наличия / отсутствия у ребенка базового доверия к миру [27]. Он связывал его преимущественно с качеством материнской заботы, но, как думается, оно легко транспонируется на общее содержание семейной микрокультуры, создающее и последующий образ «Я», и доверие человека к самому себе [28], и общее отношение к осваиваемой реальности. Смысл влияния прецедентов на человека состоит не в их воспитательной или просветительской функции, а именно в их первичности, прецедентности [29. С. 47], поскольку первые «инвокации» семейной микрокультуры адресуются фактически еще бессознательному и прочно фиксируются в нем.

Семейная микрокультура, несмотря на кажущуюся «локальность», имеет широкий социализирующий охват: она транслирует взрослеющему субъекту ассимилированный семьей опыт, обобщенно подходящий к целому ряду ситуаций, которые семья считает значимыми и которые потенциально могут встретиться на жизненном пути человека. Он впитывает опыт не столько как образец для подражания и механического воспроизведения, сколько как естественно понятный и кажущийся простым общий модус, скрытую в повседневности и одобряемую окружением логику поведения, как общий сценарий, как опробованную семьей стратегему. Впоследствии сам человек может ассоциативно переносить этот опыт на новые жизненные ситуации, используя в качестве инструмента саморегуляции, но может, проверив их на собственном опыте, и отвергнуть или изменить его. Если появившиеся в семье иные поведенческие модели, стратегии или новые смыслы окажутся актуальными сразу для многих ее членов, они имеют шанс закрепиться в семейной микрокультуре и будут переданы следующему поколению посредством прямых наставлений и / или трансляции семейных апокрифов.

Семейная микрокультура отвечает и за знаковые системы, которые в качестве орудия идентификации и понимания человек будет применять как в отношении самого себя, так и в отношении других людей и ситуаций, использовать их как своеобразную «мерку» для оценки их качеств и характеристик. Она создает своеобразную семантическую зону ближайшего развития, реализуемую во внутрисемейном взаимодействии: если транслировать ребенку значимые семейные ценностно-смысловые концепты (уступчивость, толерантность, скрупулезность, благородство и тому подобное или, наоборот, нетерпимость, пренебрежение, подозрительность и т.д.), он постепенно привыкает «измерять» себя и других именно в этих единицах, не предполагая до определенного возраста, что существуют и другие. Разнообразие знаковых систем способствует стереоскопическому видению самого себя и окружения. Образы и метафоры, содержащиеся в семейной микрокультуре (например, модели хорошего и плохого поведения, образы хороших и плохих людей), становятся первичными ориентирами при выборе привычного поведения, стратегий взаимодействия, модуса существования. Когда Л.С. Выготский говорит, что ребенок постепенно осваивает возможность применять по отношению к себе те приемы, которые используют по отношению к нему взрослые [30. С. 131-132], то естественно продолжить его мысль в том плане, что и в самоорганизации, планировании, осуществлении собственной жизни человек также идет от накопленных в первичном социуме семьи приемов и образцов.

Семейная микрокультура фиксирована в комплексе разнообразных вербальных и невербальных текстов, понимаемых семиотически - как осмысленные последовательности знаков, несущих информационный, эмоциональный или побудительный посыл, принятых семьей и репродуцируемых во внутрисемейных дискурсах несколькими поколениями. В первую очередь это относится к предлагаемому детям «кругу чтения», эмоционально-телесному коду общения, семейным архивам и меморатам и пр. В этом плане семейная микрокультура является хранилищем микрокультурной памяти о тех аспектах бытия, которые выделены семьей как значимые. Здесь могут быть выделены обязательные и факультативные зоны, полузакрытые (и открывающиеся с возрастом или сменой статуса) и запретные (болезни, сумасшествия, преступления и неблаговидные поступки, совершенные членами семьи), но идея хранения определенных значений (смыслового «ядра») остается всегда: то, что семья выделила как экзистенциальный опыт, удерживается в ее артефактах и нарративах в течение длительного времени. Будучи фиксированными в сознании, они функционируют как априорные когнитивно-эмоциональные схемы и сцепки семантических единиц и используются как «мерки» для ориентировки в реальном и ментальном пространствах, постепенно обрастая личностными смыслами.

Некоторые тексты появляются в жизни развивающегося человека как еще «до-жизненно-опытный» образец, в дальнейшем определяющий собой бессознательный, а порой и осознанный выбор и восприятие других образов, единиц, текстов, особенно тогда, когда в отношении описываемых ими реалий у человека нет собственного опыта и, соответственно, возможностей критического анализа - тогда он обращается к семейному микро- культурному ресурсу, а если и это не помогает - к ресурсам «большой» культуры (народной мудрости - пословицам, поговоркам и пр.). Опора на концепты семейной микрокультуры делает окружающий мир «знакомым», размеченным в событийном и смысловом планах. Постепенно семантические единицы, образы и схемы семейной микрокультуры становятся феноменами индивидуальной семиосферы, и даже тогда, когда некоторые из них утрачивают актуальное хождение в современном хронотопе, в «большой» культуре или микрокультуре отдельных сообществ, они могут продолжать «жить» в индивидуальной субкультуре отдельной личности как наследие микрокультуры семьи. В этом случае можно говорить об их срастании с мифологемами и символами конкретной личности в общей структуре ментальности.

Отдельно стоит подчеркнуть, что микрокультурный семантический ресурс не всегда продуктивен и актуален. Вместе с прецедентными текстами люди усваивают большое количество фикционных идей [31] и основанных на них поведенческих моделей, которые, может быть, и оправдывали себя на предшествующих этапах существования семьи, но утратили часть смыслов, перестав быть значимыми для современных поколений. Часто они бывают результатом определенной идеологии, личных убеждений взрослых и пожилых членов семьи, непродуктивных установок сознания, особенностей личности и т.п.

Собственно, микрокультура семьи никогда не бывает полностью кон- темпоральной, ее содержание всегда сохраняет в себе ряд «отживших» единиц, ведь чтобы попасть в семиотический ресурс, их содержание должно «отстояться» и пройти проверку «на истинность» в течение некоторого времени, за которое иногда утрачивает злободневность. В этом плане ее можно считать всегда слегка запаздывающей в своем развитии по сравнению с макрокультурой. Более того, она никогда не бывает и содержательно полной, относясь лишь к наиболее общим, «сильным» событийным точкам жизни, значимым для семьи, оставляя простор для изменений и активности личности в индивидуальном постижении действительности. Эта обязательная содержательная неполнота микрокультуры детерминирована тем, что современная динамичная жизнь порождает большое количество новых ситуаций и схем действия в них, поэтому семейная микрокультура вынуждена становиться «творческой» системой, на ходу приспосабливающейся к новым условиям. Заставляя рефлексировать новый опыт, семейная микрокультура способствует становлению аутентичности.

Метод

Исходя из данных тезисов, мы построили общую структурно-содержательную модель семейной микрокультуры, выделив в ней четыре кластера: «Семейные ритуалы и традиции», «Семейно-родственные связи», «Пространственно-предметный мир семьи» и «Семейные нарративы». Они были выделены условно для исследовательских и педагогических целей, поскольку функционируют как единое, имеют множественные глубинные связи друг с другом и в целом способствуют становлению личности и формированию жизненной стратегии.

В построении авторской модели использовался метод теоретического анализа с целью понимания и - главное - исследовательской операционализации сути феномена семейной микрокультуры, с тем чтобы далее его можно было бы изучать эмпирически, а также использовать практически в специальных коррекционных, развивающих и терапевтических программах. Предметом авторского осмысления стали не только библиографические источники с большим междисциплинарным потенциалом в изучении содержания и функций семейной микрокультуры (философские, исторические / документальные, социологические, демографические, этнографические, культурологические, антропологические, лингвокультурологические, педагогические, психологические и др.), но и возможности разрабатываемого авторами экзистенциально-нарративного подхода в объяснении вклада психосемантики внутрисемейного пространства в развитие личности ребенка и ее последующих проекций, в организацию ею своего жизненного пути. Кроме того, к анализу были привлечены результаты исследовательской работы авторов и материалы многолетней консультативной практики Е.Е. Сапоговой, связанной с анализом автобиографических нарративов и личных историй респондентов.

Результаты исследования

Анализируя семейную микрокультуру в указанном выше контексте, мы предположили, что актуализация в социализации кластера «Семейные ритуалы и традиции» способствует становлению базовых схем и моделей взаимодействия человека с окружающей реальностью и тем самым корреспондирует с поведенческой частью становящейся «Я-концепции». Кластер «Семейно-родственные связи» способствует становлению когнитивнообразных представлений о себе в контексте существования других членов семьи и рода в целом, переживания внутрисемейного психологического сходства и даже ощущения себя продолжателем некоей «семейной миссии», носителем значимых для семьи смыслов. Кластер «Пространственно-предметный мир семьи» «материализует», делает реальными разные аспекты существования семейного сообщества во времени и во многом способствует укоренению себя в действительности, формирует семантико-символические связи человека и рода и тем самым способствует развитию эмоционально-оценочной сферы личности. Наконец, кластер «Семейные нарративы», максимально интегрируя в себе воздействия на все стороны «Я-концепции», акцентирован на ее ценностно-смысловых и мотивационных составляющих, способствуя индивидуации и позволяя осуществляться не только прямому воздействию микрокультуры на личность, но и обратному - личности на дальнейшее развитие ее содержания.

Ниже мы рассмотрим четыре стороны каждого кластера модели:

1) его специфическую функцию в семейной микрокультуре;

2) его психосемантическое содержание;

3) действенных и / или предметных «носителей» этого содержания;

4) «точки приложения» - социализирующие возможности, закрепляющие определенные значения и смыслы в структуре автобиографической памяти личности.

Кластер «Семейные ритуалы и традиции» включает в себя разноплановые элементы социокультурного опыта, передаваемые от поколения к поколению и сохраняющиеся в конкретной семейной группе в течение длительного времени за счет коллективно переживаемых чувств. По большей части они концентрируются вокруг значимых событий человеческой жизни - появления на свет, получения образования, женитьбы, рождения детей и т.д. Они могут быть в той или иной мере развернутыми со стороны реализующих их действий, могут относиться к разным аспектам жизни (праздникам, семейному чтению, совместному жизнеобеспечению и досугу и т.д.), но главное состоит в актуализации совместных чувств по разным поводам, которые сплачивают и объединяют членов семьи, часто вне их специальной когнитивной рефлексии.

Семейные ритуалы и традиции тяготеют к неизменчивости, клишированности: к устойчивому и регулярно воспроизводимому комплексу действий, норм, представлений, правил и образцов. В семантическом пространстве семьи они функционируют не столько как совокупность заданных извне житейских общеобязательных форм поведения, апеллирующих к гражданскому долженствованию и требующих скорее демонстрации, чем истинного переживания, сколько как варианты доказавших на практике свою необходимость моделей поведения и принципов совместного существования членов семьи, насыщенных концентрированными эмоциями («не высовывайся», «не давай в долг», «каждые выходные пеки блины по бабушкиному рецепту», «на свадьбу обязательно надевай старое, новое, чужое, голубое», «никогда не покупай гладиолусы на дни рождения детей», «сажай на могилах родственников сирень», «пусть дети обязательно прочитают “Динку”» и пр.).

Функция ритуалов и традиций состоит в интеграции членов семьи, придании им внутрисемейного психологического сходства, в их сплочении за счет регулярного переживания совместных эмоций. Ритуализация семейного существования повышает возможности идентификации, взаимного узнавания и взаимопонимания («понимаем друг друга с полуслова»), подкрепления мотивации солидарности (чувства «Мы») и взаимопомощи («один за всех и все за одного»). Вовлекая в традицию и ритуал ребенка, семья не только приобщает его к истории рода, но и каждый раз транслирует внутрисемейную поведенческую норму.

Психосемантическое содержание кластера разнообразно. Совместное чтение, посещение выставок и театров, коллективные путешествия и отдых, общие праздники, семейные советы и прочее могут принимать как устойчивую, ритуализированную (совместная лепка пельменей, рубка капусты, выпекание печенья по семейным рецептам, а также организация крестин, свадеб, похорон и т.д.), так и свободно-творческую форму (вместе придумывают фасон, кроят и шьют одежду, делают самодельные открытки на дни рождения, планируют путешествия в отпуске, вместе делают ремонт, строят дачу, баню и пр.). Значения, транслируемые во время семейных мероприятий («мы вместе», «мы едины», «мы - семья» и т.п.) призваны провести условную границу между «Мы» («Свои») и «Не мы» («Они», «Чужие») с целью подчеркнуть реальные или мыслимые достоинства семьи, указать каждому члену на преимущества принадлежности к ней.

«Носителями» семантики этого кластера являются привычные поведенческие схемы для определенного, регулярно повторяющегося набора ситуаций: это традиции выходного дня, традиции празднования дней рождений и знаменательных событий в жизни семьи (юбилеев, особых успехов, окончания школы, свадеб, похорон и пр.), совместные семейные игры, традиции гостеприимства, совместные прогулки, совместное приготовление традиционных семейных блюд и др.

Современные жизненные условия (урбанизация, глобализация, виртуализация и т.п.) нередко отрывают людей от старых традиций, служащих подтверждению чувства коллективной заботы членов семьи друг о друге. Нехватка времени, расстояния, социальный лифтинг, возможности смены статуса отдельными членами и ветвями семьи и тому подобное выстраивают многочисленные препятствия для сохранения традиционной многопоколенной семейной инфраструктуры [32, 33], и это заставляет изменяться форму и содержание ритуалов и традиций (ближайшим примером тому могут быть семейные видеоконференции-«кофепития» на дни рождения в период COVID-19 вместо традиционных семейных застолий). Тем не менее даже в «осколках» люди стремятся их сохранять и поддерживать, поскольку это входит в их представления о дружной, сплоченной, хорошей, а главное - правильной семье, которой они достойны.

Отказ от поддержания традиций, хотя на первый взгляд не выглядит серьезной опасностью, нередко «работает» на разобщение и отчуждение близких людей; пренебречь ими или отказаться от участия в них в каком- то смысле означает отказаться от самого себя как принадлежащего к семье, роду.

Социализирующие возможности этого кластера корреспондируют с поведенческой и эмоциональной составляющими «Я». «Точкой приложения» здесь можно считать временную разметку человеческого существования, ритмизирующую и упорядочивающую жизнь каждого члена семьи. Традиции и ритуалы обычно «привязаны» к нормативным событиям и задают символический порядок жизни [34, 35]. Актуализация концептов «повторяемость», «цикличность», «неизменность» и других, сопровождающая их соблюдение, помогает поддерживать у членов семьи переживание фамилистичной связи друг с другом и уходящим в историю кругом предков. Как следствие, создается чувство внутреннего единства («Это мы, и мы гордимся тем, что мы - это мы»), защищенности и родственной заботы, символически гарантирующей личности защиту от исчезновения.

Еще в большей степени за это «отвечает» кластер «Семейнородственные связи», опирающийся на внутрисемейные родословные. Последние представляют собой обязательные для трансляции рассказы о происхождении рода, изложенные в определенной исторической последовательности и нередко дополненные личными историями о событиях, свидетелями и / или участниками которых были члены семьи, их объяснениями и оценками этих событий [10]. Разделяя кластеры «Семейнородственные связи» и «Семейные нарративы», мы обратили внимание на разные психологические фокусы семейной оптики: в первом случае речь идет о фактах и событиях, пережитых семьей в контекстах исторического времени, во втором - преимущественно о рефлексии единичного опыта, обретенного в ходе собственной жизни, и его значении для опыта других членов семьи. В этом плане нарративы носят более личностный, интимный, адресованный близким людям характер и в целом более субъективны, чем родословные. Иными словами, в первом случае в центре внимания рассказчика время, на которое пришлась его жизнь, во втором - собственная жизнь во времени, ее индивидуальные уроки.

Содержание этого кластера задается необходимостью передачи новым членам семьи информации об истории рода, целью которой является позиционирование каждого из них в «Мы»-ряд «предки-потомки». Это важная функция, поскольку она создает переживание неслучайности собственного существования, общности, укорененности субъекта в реальности через принадлежность к длящейся во времени родственной цепочке. Этот кластер призван актуализировать процессы внутрисемейной идентификации, заставляя искать и / или выстраивать сходство с другими членами семьи.

В этой связи в одной из наших работ [26] было введено понятие «длящейся (трансмиссионной) идентичности», позволяющей усматривать в числе своих характеристик якобы унаследованные от предков качества и способности («говорят, я такая же умелая, какой была прабабушка с материнской стороны», «мать всегда говорила, что я по характеру - вылитый ее дед»). К этому «психологическому наследству» у личности нередко бывает особое отношение: оно воспринимается как косвенное подтверждение значимости, необходимости собственного существования.

Ключевые концепты психосемантического содержания этого кластера («род», «семья», «предки», «близкие», «фамилия», «сходство», «одинаковость», «общность», «общая судьба» и т.п.) оказываются особым средством самопознания, своеобразной меркой сравнения себя и своей жизни с другими, живущими и ушедшими, членами семьи и особенностями их биографии. Это создает своеобразную возможность представлять собственный образ во временной метаперспективе и либо устремляться к нему, либо уклоняться от него («Таким, как дед, я стану / не буду, когда мне будет N лет»). Это вписываемое в родословную «отзеркаленное Я» нередко оказывается внутренним ориентиром в лиминальных ситуациях («А что бы сделал отец в этих обстоятельствах?», «А что бы мне на это сказала бабушка?»), в кризисах и стрессах, в условиях смысложизненных выборов, при смыслоутратах.

Семейные родословные содержат информацию практически о каждом члене семьи, хотя и представленную в ней неравномерно - по разным причинам (психическая болезнь, ранняя смерть, алкоголизм, неблаговидность деяний и пр.) о ком-то в семье говорят больше и чаще, кого-то только изредка упоминают. В целом же содержание внутрисемейных родословных достаточно канонично и вращается вокруг фактов, связанных с рождением, получением образования, браками и разводами, детьми, профессией и работой, смертью, и все это - с «детализацией, укрупнением деталей» [36. С. 61], частым присутствием «рассказа в рассказе» за счет возникающих по ходу изложения ассоциаций.

«Носителями» семантики этого кластера становятся тексты и гипертексты родословных (устные или письменно зафиксированные, например, в дневниках, меморатах, семейных хрониках), внутренним смысловым центром которых являются семья, род. Это рассказы, описывающие ключевые моменты жизни прадедов и прабабушек, бабушек и дедушек (по материнской и отцовской линиям), отца и матери, самого субъекта, его собственных детей и внуков, а также - реже - сиблингов, их детей и внуков. Движение повествования обычно идет из прошлого в будущее и может включать временные и содержательные параллели с другими ветвями рода. Сами тексты могут быть в большей или меньшей степени «олитературены» или документально-фактологичны, могут опираться на генеалогию или излагаться пристрастно (в случаях конфликтов между ветвями рода или отдельными членами семьи), могут включать отступления и фрагменты других текстов, апелляции к определенным оценкам и чувствам. Взятые вместе, они образуют огромный информационный массив, который дополняется визуальной микрокулътурой семьи, главным элементом которой являются семейные фотоальбомы.

Социализирующие возможности этого кластера адресованы прежде всего построению когнитивно-образных представлений человека о самом себе через косвенную культивацию определенных характеристик, встречающихся в истории семьи и одобренных ею. Рассказывая об истории рода, старшие члены семьи обычно указывают на желательные и нежелательные в данной семье качества, достойные и отрицаемые характеристики, явные и неявные плюсы и неприемлемые минусы жизни предков. Часто это делается в контекстах успешности / неуспешности и завершается житейским моралите.

Добавим, что сегодняшние сетования на незнание и отсутствие желания поддерживать семейно-родственные связи, как и апелляции к тому, что в старину все были обязаны помнить своих предков, связаны с утратой этим знанием актуальной прагматики. Мир, в том числе и семейный, плавно дрейфует к индивидуализму, обусловленному ростом экономического благополучия населения, возможностью существовать вне поддержки рода. Сегодня доказательство родства необходимо скорее для подтверждения имущественных и социальных прав, чем для удовлетворения потребности в близкородственных связях. «Генеалогическое забвение» становится нормой, тем не менее снижение прагматической ценности поддержания семейно-родственных связей не снижает и тем более не уничтожает ценность психологическую. Получая возможность сравнить себя и свою свершающуюся «здесь-и-сейчас» жизнь с семейными моделями, личность корректирует саморазвитие, стимулируя, к примеру, социальный лифтинг, стремясь к финансовому благополучию, самостоятельности, культивируя в себе «уклоняющиеся» от признанных в семье характеристики.

Кластер «Пространственно-предметный мир семьи» представляет собой комплекс артефактов, приобщающих субъекта к семейной истории через вещи и привычные для семьи способы организации «пространства обитания» (теснота или простор, заполненность вещами или минимализм, преобладание вертикалей или горизонталей, зональность и пр.). Их воздействие на человека несомненно, поэтому неслучайно в последние годы наблюдается ренессанс исследовательского интереса к феноменологии материального мира [37], являющегося частью микрокультуры семьи.

Носителями семантики этого кластера являются:

1) дом, отчий дом, родной дом, дом детства, первый собственный дом, дом дедушки и бабушки (дом предков) - пространство, отождествляемое с местом принятия, комфорта, защищенности, пространство фамилистич- ной «со-в-местности» [24. С. 124], а также отдельные его части - дворы, чердаки, подвалы, коридоры и т.д.;

2) предметы жилого интерьера, структурирующие пространство - мебель, лампы, «домашний очаг» и т.п., которые отождествляют временную связь родственных поколений;

3) предметы быта - посуда, утварь, полотенца и занавески, декоративные предметы и пр., символизирующие «присутствие» близких людей в микропространстве субъекта;

4) культурные артефакты - иконы, книги (библиотеки), инструменты, украшения, картины, фотографии, предметы, сделанные своими руками, домашние коллекции и т.д.; они символически увязывают в субъективном пространстве членов семьи прошлое с современностью;

5) любимые близкими «локусы» и «топосы», нередко на место чего-то в их жизни «первого», «последнего», «постоянного» или «главного»;

6) любимая или «знаковая» еда, ритуально связанная с праздниками, днями рождений, встречами и проводами и т.д.;

7) предметы с характерными запахами и звуками - материнские духи, запах старого шкафа, патефон, примус, скрип двери или половицы, стрекотание проектора и связанные с ними семейные апокрифы и воспоминания;

8) предметы детства - игрушки, детские «коллекции», первые школьные тетради и т.п.;

9) реликвии - единичные вещи, олицетворяющие для человека его род, семью, дух дома и пр., а также фотоальбомы, киноархивы, сборники семейных меморатов, «песенники» и т.д.;

10) овеществленные символы, фиксирующие «самость» рассказчика (зарубки о росте на дверном косяке, «свои» комната, стул или чашка);

11) одежда и многое другое [22].

О. Шпенглер писал об этом так: «Дом и равным образом основные, т.е. употребительные формы утвари, оружия, одежды и посуды принадлежат к тотемной стороне бытия. Они характеризуют не вкус, но навыки борьбы, жизни и работы» [38. С. 432-433].

Говоря о вещной составляющей этого кластера, прежде всего имеют в виду семейный реликварий - единичные вещи (украшения, посуда, картины, детские вещички, уникальные фотографии предков, письма, локоны и т.д.), которые бережно передаются из поколения в поколение, но также и предметы, которые привычно окружают личность (отцовские инструменты «в нижнем ящике», фотоальбом «на третьей полке», «материнское вязание «на столике у кресла» и т.п.), создают ощущение уюта, фамилистичности и временной стабильности. Привычные вещи родительского дома (пространства взросления) нередко сами по себе несут психотерапевтический эффект.

«Распаковывая» свое психологическое содержание в ментальной и повествовательной активности владельцев, вещи из семейных реликвариев способны воссоздавать эпизоды запечатленной в них жизни семьи, обретая психологические функции: смысловую, мемориальную, экзистенциальную, лирическую, эстетическую, эмоциональную и т.д. Особенно отчетливо это осознается, если вещь исчезает (кто-то разбивает старую чашку, теряет бабушкино колечко и т.п.) или сам владелец уходит (из жизни или из семьи), оставляя вещь, «впитавшую» в себя его характеристики, состояния, интересы и пр. Для членов семьи такая вещь свидетельствует не столько о себе самой, сколько о людях, которым принадлежала, и о пережитых ими событиях. В каком-то смысле такая вещь выступает как принадлежность субъекта / семьи, и именно поэтому с предметами из реликвариев часто связаны семейные предания, приметы, предзнаменования.

Психосемантическое содержание вещности состоит в том, что, будучи сохраняемыми во времени, вещи «удерживают» в себе коллективную память о событии, ситуации, обстоятельствах их бытования в семье, а также отношение к ним и устойчивые переживания по их поводу. Иными словами, семейное сознание превращает их в нечто «надвещное», в знак - нечто сверх того, чем они являются по своей физической природе («вещезнаки», символы): за предметом всегда стоит (и вместе с ним передается) определенная ценность, значение (например, «бережливость», «вера», «эстетический идеал», «вагабондизм», «скромность» и пр.). Сохраняемые в семье вещи обычно функционируют как знаки и символы, хотя могут продолжать выполнять и свои «вещные» функции и использоваться в повседневном обиходе семьи.

Получив от субъекта «квант смысла», вещь маркирует собой связанный с ней фрагмент опыта не только в объективной, но и в субъективной системе координат, где игрушечный мишка с оторванным ухом, которым играли два поколения детей в семье, или простенький бабушкин крестик, полученный ею от своей бабушки, могут значить неизмеримо больше, чем некая дорогостоящая собственность. Превращаясь в знак, вещь «переключает» культурный контекст, впитывая в себя именно то, что значимо для семьи, памятно для нее, и сохраняет в себе необходимые семантические единицы («преемственность», «совместность», «общность», «семейственность» и др.).

В семейной микрокультуре вещи используются в качестве посредников для переживаний общности, символической передачи определенных смыслов и потенций от поколения к поколению. Механизмом является временное совмещение, семантическое наложение двух рядов событий: один образован неким значимым событием собственной жизни субъекта, для которого нужен дополнительный психологический ресурс, второй - сходным происшествием прошлого, смыслы, итоги и эмоции которого психологически объективированы и концентрированы в вещи. «Совмещение реальностей» в семейной микрокультуре обеспечивает символическую связь поколений, образуя «вневременное настоящее». Как пишет А. Шюц, «смысл - это не качество, присущее определенному опыту, возникающему в нашем потоке сознания, а результат интерпретации прошлого опыта, увиденного из настоящего сейчас при рефлексивной установке» [39. С. 4].

Что же касается повседневной вещной реальности, то она является хорошим накопителем семейной микрокультуры и иллюстратором бытующих в ней потребностей, привычек, интересов. Довольно часто в ней есть своеобразная иерархия: для кого-то максимально притягательными смыслами обладают зеркала, для кого-то - часы, книги, фотографии и пр. [22]. Через анализ предметной среды семьи можно выйти на систему бытующих в семье концептов («бедность», «честность», «болезнь», «аккуратность», «чистота» и др.), отражающих представления членов семьи о самих себе, родственности, близости, общих целях и ценностях, принципах, внутрисемейных стратегиях.

Значимость трансляции концептов этого кластера («совместность», «общность», «единство», «сходство». «повторяемость» и др.) состоит в своеобразной психологической отсылочности: «отталкиваясь» от вещи, человек актуализирует в себе определенные потенции, насыщается необходимой мотивацией, привносит в наличную ситуацию недостающие смыслы за счет «энергетики родства» - ощущения символической связанности, сходства, смежности фрагментов собственного опыта с опытом предков («бабушка была счастлива в браке с этим колечком, и я, получив его, буду счастлива», «деда на войне от пули спас этот значок, и меня спасет», «эта счастливая монетка всем в семье приносила удачу, и мне поможет на экзамене»).

Социализирующие возможности этого кластера предполагают преимущественное воздействие на эмоциональную составляющую «Я-концепции» и создают условия для укрепления внутренних микросоциальных связей, усиления фамилистических переживаний (чувства «Мы», переживания «Я - как они [предки, родственники]»). Его содержание акцентируется не столько на самобытности и личностной автономии членов семьи, сколько на сходстве характеров и общности судьбы. Как следствие, он порождает виртуальные взаимные обязательства, коллективистические внутрисемейные установки, предполагающие необходимость взаимовыручки, поддержки более успешными членами семьи менее успешных даже не ради их самих, а «во имя семьи».

Хотя сегодняшние социальные тренды разрушают эту патриархальность вместе с изменением быта и модой не хранить ничего сверх необходимого личности «здесь-и-теперь», тем не менее знаки символического «присутствия предков в жизни» для многих людей все еще оказываются значимыми.

Кластер «Семейные нарративы» - важнейший кластер семейной микрокультуры, интегрирующий сохранившийся во времени опыт рода. По сути, это вербализованная «семейная память», коллективная биография, рассказываемая история семьи - эпизоды «родовых саг» в их разнообразных формах (мемораты, хроникаты, фабулаты, предания, легенды). Имея обширное повествовательное содержание, он включает два смежных кластера нарративов - родословные, о которых мы упоминали выше, и личные истории. Иногда семейные нарративы и родословные рассматриваются как тождественные, но все же понятие семейных нарративов шире привычного понятия семейных родословных, поскольку не только содержит информацию о сформировавшихся во времени родственных связях, но и вербализованные эпизоды единичного опыта отдельных членов рода.

Родословные и личные истории различаются по тематике: если родословные, являясь семейным историческим нарративом (или «хроникатом» - документально зафиксированными фактами истории рода [24. С. 184]), по большей части включают предания о происхождении фамилии и «первопредке», рассказы о ярких переломных моментах семейной истории, тексты о создании и распаде семьи, рождении и смерти ее членов, частные родословные семейных ветвей и т.п., то внутрисемейные нарративы сильнее погружены в индивидуальные автобиографии, поэтому включают смешные и необычные истории, рассказы об уникальном опыте, пережитом единожды кем-то из членов семьи, но сохраняющимся в ее памяти, тексты рефлексивного порядка, выстроенные вокруг экзистенциальных, «заветных», запретных или потайных для человека тем и т.д.

В каждом роду есть личности, рассказ о которых составляет основу и центр корпуса семейных историй, а сами родные делятся на «выдающихся» и «простых». «Выдающиеся» предки - это члены семьи (как правило, бабушки и дедушки, реже - прабабушки и прадедушки, далее все остальные), получившие хорошее образование, «выбившиеся в люди», достигшие «известности», много знающие и умеющие, сделавшие карьеру, а также обладающие особыми способностями, персональными качествами или отличающиеся экстравагантным поведением, пережившие серьезные жизненные испытания (война, голод, сиротство, трагические события) или совершившие геройские или романтические поступки (побег из семьи ради замужества или «воплощения мечты») [24]. Их судьба неявно транслирует концепты неординарности, исключительности, даже некоей загадочности личности предка (откуда у предка необычный талант, как ему хватило смелости и мужества оставить семью и уехать вслед за мечтой, как правило, составляет загадку индивидуальности и представляет собой экзистенциальный соблазн), которые могут «перейти» к потомкам.