Элементы социологии досады и сожаления

Размещено на http://www.allbest.ru/

Кандидат социологических наук, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге

Элементы социологии досады и сожаления

Михаил Соколов

В те времена, когда социологи еще считали себя вправе смотреть на кого-то свысока, первыми, на кого они бросали снисходительный взор, были экономисты с их моделями утилитарно-рационального индивида и социальные психологи с их стремлением свести социальное поведение к набору разрозненных эффектов в индивидуальной психике. В этой статье мы попробуем показать, что, несмотря на эти предполагаемые пороки, во всяком случае в одном отношении экономисты и психологи сделали шаг, который социологам еще только предстоит сделать. Они систематически изучили возможности отказа от отождествления процедурной рациональности и ориентации действия исключительно на будущее. Исследования предвидимого сожаления (anticipated regret), развивающиеся в экономике и психологии последние 30 лет, утверждают, что мы не столько максимизируем ожидаемые выигрыши от своего выбора, сколько минимизируем сожаления, связанные с рисками выбрать неудачно.

Можно показать -- и мы попробуем сделать это далее, -- что избегание сожалений стоит за еще одним феноменом, также исследованным в психологии и поведенческой экономике, -- эффектом невозвратных потерь (sunk cost fallacy, escalation of commitment). Эффект невозвратных потерь заключается в готовности продолжать инвестировать средства в начатый проект, даже если его успех сомнителен, и в свете нынешнего понимания ситуации альтернативные инвестиции выглядят более многообещающими (предельным примером будет готовность отдавать еще больше денег в классическом лохотроне вслед за уже потерянными). Эффект, разумеется, прослеживается не только в сфере экономического поведения. Подчиняясь этой тенденции, люди начинают работать по нелюбимой специальности, чтобы не признаваться себе, что получили образование, которое им не нужно, продолжают жить с теми, кого не любят, чтобы не сознавать, что надо было развестись годы назад, и поддерживают отправку все новых войск, чтобы кровь павших героев не была пролита напрасно (впервые длинный ряд примеров, в которых встречается подобная кажущаяся иррациональность, можно найти в ранней работе в этой области: Brockner, Rubin, 1985).

В этой статье мы, после обзора соответствующей экономической и психологической литературы, рассмотрим некоторые более общие предпосылки, предполагаемые избеганием сожалений: то, что действия являются взаимодействиями со своим предполагаемым будущим Я, и то, что курсы поведения понимаются как секвенции состояний, тянущиеся из прошлого в будущее. Далее мы обсудим, что эта перспектива предлагает социологическим исследованиям, и что они могут привнести в ее развитие. В частности, мы рассмотрим а) исторические и институциональные контексты, в которых конкретные формы сожаления имеют шансы превратиться в значимую силу, б) институты, воплощающие индивидуальные адаптации к угрозам сожаления, например, определенные формы психотерапии, пробного брака и либерального образования, и в) формы коллективного действия, мотивированные желанием избежать раскаяния в неверном выборе.

Теории сожалений и невозвратные потери в экономике, социальной психологии и теории организаций

Теории сожаления. Дискуссия о роли предвидимого сожаления (anticipated regret) развивалась параллельно в психологии и поведенческой экономике. Интерес экономистов к ней был подстегнут экспериментами Д. Канемана и А. Тверски (Kah- neman, Tversky, 1979), продемонстрировавшими эмпирические отступления от модели ожидаемой полезности при принятии решений. Канеман и Тверски сформулировали свои наблюдения в виде ряда дискретных эффектов. Например, давно занимавшая умы экономистов загадка того, что один и тот же индивид может покупать страховку и участвовать в лотерее, получала в их работах следующую разгадку: индивиды склонны переоценивать небольшие вероятности, и в субъективном восприятии 1/100 и 1/100000 сравнительно мало отличаются друг от друга, побуждая людей реагировать на любые маловероятные события как на одинаково возможные. То, что индивиды готовы предлагать диаметрально противоположные решения для одной и той же задачи в зависимости от того, сформулирована она в терминах приобретений или потерь, объяснялось Канеманом и Тверски общей асимметрией субъективного восприятия выигрышей и проигрышей (негативные эмоции, связанные с проигрышем, сильнее, чем позитивные эмоции, связанные с равным по размерам выигрышем, так что перспектива выиграть 100 рублей в орлянку не перевешивает перспективу проиграть 100 рублей с той же вероятностью). Наконец, существует эффект базы: индивиды переформулируют для себя задачу таким образом, что лучший результат, который может быть наверняка получен, рассматривается как уже полученный, и все остальные возможные исходы переопределяются относительно него (если один курс действия гарантирует мне 1000 долларов, а второй дает 50% за то, что я получу 2000, и 50% -- за то, что я не получу ничего, то я мысленно переформулирую второй вариант для себя в виде «50% за то, что я выиграю 1000, 50% -- что проиграю 1000», что в сочетании с эффектом асимметрии дает однозначное предпочтение первого варианта).

Предсказуемой реакцией экономистов на эти экспериментальные открытия стал поиск простой и изящной математической модели, которая свела бы разрозненные эффекты к какому-то общему знаменателю. Две независимо появившиеся в 1982 году работы (Bell, 1982; Loomes, Sugden, 1982; Bleichrodt, Wakker, 2015) стремились достичь этого за счет замены ожидаемой полезности интенсивностью ожидаемых сожалений. Последние определялись соотношением полученного результата и лучшего результата, который индивид мог бы получить, выбери он другой курс действия, если бы внешние обстоятельства складывались так, как они фактически складывались. Д. Белл в качестве интуитивно понятного примера различий между индивидом, максимизирующим ожидаемые полезности, и индивидом, минимизирующим возможную досаду, приводит некую управляющую компанию: ей нужно распорядиться пакетами ценных бумаг накануне выборов с непредсказуемым исходом, который, вероятно, изменит их относительные котировки (Bell, 1982: 963965). Если выиграет кандидат А, нынешний портфель ценных бумаг подорожает на 10 пунктов, а если B -- то подешевеет на 6 пунктов. Шансы кандидатов оцениваются как 50/50. Компании предлагают два варианта изменений в портфеле. При первом она получает плюс один пункт, какой бы из кандидатов ни победил (то есть при победе А она получает плюс 11 пунктов, при победе В -- минус 5). При втором варианте изменений она получит минус 5 пунктов, если победит А, но плюс 11 пунктов, если победит В. С точки зрения стандартной модели ожидаемой полезности оба варианта эквивалентны и дают математическое ожидание выигрыша в +1 пункт. С точки зрения теории сожаления, однако, выбор стоит между тем, чтобы «наверняка получить +1 пункт» и «с вероятностью 50% выиграть 17, с вероятностью 50% -- проиграть 15» (подавляющее большинство людей отвергает второй вариант). Белл пытался подобрать математическую функцию, которая делала бы эти перспективы неравноценными и позволяла объяснять большинство наблюдений Канемана и Тверски большей или меньшей интенсивностью досады, которую индивид прогнозирует, если дела пойдут не так, как хочется.

Аналогично, в своей версии теории сожалений Дж. Лумес и Р. Сагден (Loomes, Sugden, 1982) предлагали дополнить функцию полезности специальными бонусами, положительными и отрицательными -- досадой (regret) и ликованием (rejoice) -- которые индивид испытывает, сознавая, что, сделай он все иначе, он бы выиграл, или, наоборот, проиграл. В этом смысле человек может покупать лотерейный билет не столько потому, что надеется купить выигрышный, сколько потому, что боится не купить его и замучить себя сожалениями, когда удача выпадет кому-то другому (в случае с лотерейным билетом сожаление обычно -- хотя и не всегда -- смягчается тем, что людям редко доводится узнать, что именно тот билет, на который они смотрели, но не купили, и был счастливым). Дополнительным бонусом этой модификации функции полезности является возможность объяснить неразрешимую для большинства моделей принятия решений проблему -- эмпирически наблюдаемую нетранзитивность предпочтений (А предпочитается В, В предпочитается С, С предпочитается А) (Bleichrodt, Wakker, 2015).

Кажется, что микроэкономические версии теории сожаления до сих пор остаются в статусе интересной возможности, о которой помнят, но с которой никто не хочет связываться. В отличие от них, развивавшаяся параллельно с экономической психологическая теория сожаления превратилась в небольшую индустрию исследований (см. обзоры в: Zeelenberg, 1999; Connel, Zeelenberg, 2002; Zeelenberg, 2018). Большинство работ в этом русле основаны на мысленных экспериментах (испытуемых просят представить себе, в какой из гипотетических ситуаций они испытают большие сожаления). Десятилетия исследований в этом ключе принесли следующие интересные результаты.

Интенсивность сожаления связана с актом индивидуального выбора (Sugden, 1985; Landman, 1987; Zeelenberg, 1999; Zeelenberg et al., 2018). Принятие выраженно индивидуального решения, отклонение от курса, который в некоторой ситуации может считаться «умолчанием», вызывает более интенсивные сожаления, чем следование ему. Часто умолчание подразумевает недействие -- в эксперименте Канемана и Тверски испытуемые предполагали, что инвестор, который вложил деньги в провалившийся проект, испытает больше сожалений, чем инвестор, не менявший состав своего портфеля, хотя его активы подешевели на аналогичную сумму (Kahneman, Tversky, 1979). Однако в экспериментальных условиях, в которых именно действие было бы ожидаемым поступком, как раз отсутствие действия ассоциировалось с более сильными сожалениями (предположительно, инвестор, не сделавший того, что сделало большинство игроков на рынке, испытывает больше сожалений, чем инвестор, сделавший то же, что и все, пусть даже их потери и равны). Важно отметить, что ответственность лишь слабо связана с рациональной предвидимостью последствий поступков; индивиды сожалеют о тех неприятных исходах своих действий, которые они, трезво рассуждая, не могли бы предвидеть, примерно с той же интенсивностью, что и о тех, которые они имели возможность предвидеть (Connoly, Ordonez, Coughlan, 1997). В этом смысле интуитивно убедительные предположения, что индивидам свойственно а) четко различать досаду (regret), подразумевающую самообвинение (self-recrimination), и разочарование (disappointment) по поводу того, что обстоятельства вне их контроля сложились не в их пользу, и б) переживать досаду болезненнее, чем разочарование (Sugden, 1985; Zeelenberg et al., 2018), не имеет однозначного подтверждения.

Следующий пункт пересекается с предыдущим пунктом. Легкость, с которой можно представить себе, что событий, повлекших за собой неблагоприятный исход, не произошло, увеличивает интенсивность сожаления. Эмоциональная реакция на личное авторство может быть (во всяком случае, частично) продолжением этого феномена, поскольку человеку, предпринявшему какой-то требующий сознательного решения шаг, нетрудно представить себе мир, в котором это решение не было принято. Научный сотрудник, обычно выходящий из дома в 9 утра в неглаженой рубашке, и однажды попавший в автокатастрофу, предположительно будет меньше сожалеть по поводу своих действий этим утром, чем научный сотрудник, один-единственный раз задержавшийся на 10 минут, чтобы, наконец, свою рубашку погладить, -- и именно в этот день попавший в аварию, которая бы не случилась, выйди он в обычное время (Sugden, 1985).

Продолжая предыдущий пункт: чем легче представить себе альтернативный и более благоприятный исход, тем интенсивнее сожаление. Только дети и очень возвышенные натуры сожалеют о том, что люди не летают, как птицы (и те обычно только в обращенных к публике монологах), -- но даже напрочь лишенные воображения индивиды могут представить себе, на что похоже быть на сотню долларов богаче.

Число сравниваемых объектов делает выбор и досаду, испытываемую после него, сильнее. Один из экспериментов показал, однако, что имеет значение не число объектов как таковое, а их разнообразие (Sagi, Friedland, 2007). Неприятная особенность выбора между губами Никанора Ивановича, носом Ивана Кузьмича, развязностью Балтазара Балтазарыча и дородностью Ивана Павловича состоит в том, что мы мысленно всегда сравниваем достоинства одного кандидата с достоинствами всех остальных, вместе взятых, -- например, Никанора Ивановича с воображаемой фигурой, наделенной совершенным носом, дородностью и развязностью.

Экспериментальные данные показывают, что индивиды не просто осведомлены об этих особенностях своего восприятия, но и учитывают их при выборе. Наш выбор во многом представляет собой реакцию на ожидаемое или предвидимое разочарование (anticipated regret). В одном остроумном эксперименте (Zeelenberg, 1999: 96-98) индивиды стояли перед выбором между А и В, причем в одних экспериментальных условиях они должны были бы, вне зависимости от их выбора, позднее ближе познакомиться с последствиями выбора А, а в других -- с последствиями выбора В (то есть в первом случае, если они выбирали А, то ничего не узнавали о В, но если выбирали В, то узнавали и про А, и про В, а во втором -- наоборот). В первых условиях люди предпочитали А, а во вторых -- В, так, чтобы никогда не узнать, от чего отказались. Общим выводом из этого и многих других экспериментов является regret-aversive (или mistake-aversive) склонность большинства людей: предвидимое ими ликование от удачного выбора слабее досады от неудачного.

Несколько исследований продемонстрировали влияние ожидаемых сожалений на поведение в жизненных ситуациях. Так, первокурсники, которых заставили поразмышлять о чувствах, которые они будут испытывать после незащищенного секса с незнакомцами, полгода спустя сообщали о меньшем числе случаев такового, нежели те, кого не подвергали подобным упражнениям (Richard et al., 1996). Потребители, которых побудили представить себе, как они будут чувствовать себя, если приобретенная ими аппаратура сломается, делали выбор в пользу более надежной и дорогостоящей (Simonson, 1992). Страховые агенты, впрочем, за столетия до этих экспериментов знали, что ничто не приносит им такого урожая, как хроника происшествий в новостях.

Невозвратные затраты. Исследования предвкушаемых сожалений в основном затрагивали, как и следует из названия, те сожаления, которые индивиды предполагали, что могут испытать в связи выборами, которые им еще предстояло сделать. В другой области, развивавшейся в теории организаций параллельно с исследованиями сожаления в психологии и поведенческой экономике (и в значительной мере в изоляции от них), основной темой стали иррациональные реакции, связанные с выборами, сделанными в прошлом, -- реакции организаций на «невозвратные затраты» (sunk cost). Под «невозвратными затратами» понимаются ситуации, в которых фирма или политическая структура инвестирует в некий проект и продолжает развивать его, игнорируя поступающие сигналы о том, что проект с высокими шансами закончится неудачей, и даже если он и не потерпит полный провал, альтернативные вложения ресурсов принесли бы большую прибыль. Организация действует так, поскольку остановить проект -- значит признаться себе и другим, что была сделана ошибка. Логику «невозвратных затрат» прекрасно сформулировал подрядчик в атомной индустрии, которого цитирует классическая статья: «главная хитрость в этом бизнесе -- успеть начать строить очередной завод прежде, чем [антиядерное] движение узнает об этом. Если ко времени, когда они заявятся со своими демонстрациями и начнут требовать отнять у нас лицензию, мы успеем закопать в землю стали и бетона на много миллионов долларов, ни один [политик] в своем уме не решится остановить проект» (Arkes, Blumer, 1985: 125). Первой публикацией, посвященной невозвратным потерям, была статья Б. Сто (Staw, 1976). Надо отметить также книгу, в которой то же явление носит иное название, -- «entrapment» (Brockner, Rubin, 1985).

Как и исследования предвкушаемых сожалений, изучение условий, в которых индивиды и организации склонны попадать в ловушку «невозвратных затрат», превратилось за последние десятилетия в небольшую индустрию (см. обзоры в:

Brockner, 1992; Sleesman et al., 2012). Фактором, на который указал еще Сто, была личная ответственность инициатора. Тот, кто отвечал за начало неудачного проекта, обычно энергичнее всего настаивал на его завершении. Завершение представляло для него шанс на самооправдание, возможность доказать, что замысел все-таки был верным. Перед кем индивид стремится в таких случаях оправдаться варьируется от случая к случаю. Чисто утилитарно, начав строить стадион, ответственные за него чиновники имеют все основания настаивать на продолжении проекта, пусть даже он не будет завершен вовремя и обойдется на порядок дороже, чем планировалось. Гораздо проще отбивать атаки критиков, имея на руках готовый стадион (поскольку тогда критикам придется доказывать, что налогоплательщикам в других странах аналогичная постройка обошлась куда дешевле, а это, с учетом уникальности проектов соответствующего масштаба, сложно), чем объяснить, почему многомиллиардная стройка была остановлена навсегда.

В примерах, в которых фигурируют организации, эскалация инвестиций в провальные проекты обычно являются в первую очередь попыткой рационализации своих действий в глазах других. Однако экспериментальные данные и многочисленные исторические примеры показывают, что готовность соглашаться на все более рискованные ставки, чтобы не признаться в том, что прошлые ставки были ошибочны, могут проявиться и в отсутствие внешней аудитории .

Почему индивиды продолжают повышать ставки, придерживаясь гибельного курса, даже когда за ними не наблюдают? Здесь возможны две интерпретации -- одна чисто когнитивистская, указывающая на искажения в процессе переработки информации, вторая -- мотивационная и связанная с избеганием ожидаемых сожалений. Согласно когнитивистской интерпретации, вкладываясь в проигрышный курс действия, мы становимся жертвой психологических эффектов, сродни описанным Канеманом и Тверски. Как аргумент в поддержку когнитивной интерпретации указывается, что другим фактором, влияющим на готовность продолжать следовать порочному курсу, является близость проекта к завершению: в экспериментах подавляющее большинство субъектов были готовы выделить миллиард долларов на завершение проекта, осуществленного на 90%, даже несмотря на то, что вложение этого миллиарда в другой проект обещало большую прибыль. Лишь незначительное меньшинство, однако, готово было пренебречь более выгодным проектом ради проекта, который был осуществлен лишь на 10%, -- даже в условиях, когда завершение начатого проекта также оценивалось в миллиард и сулило ту же прибыль, что и завершенного на 90% проекта из предыдущего примера (Garland, 1990). Гарланд видит в этом чисто когнитивное искажение в оценке масштабов (проект, 10% стоимости которого составляет миллиард, кажется обещающим большую отдачу, чем тот, 90% стоимости которого составляют миллиард, даже если экспериментальные условия прямо заявляют иное). Другое когнитивное объяснение поведения, связанного с невозвратными потерями, возвращает нас к идее асимметрии в субъективном восприятии выигрышей и проигрышей и к готовности идти на больший риск тогда, когда вовлечены потери, чем когда вовлечены выигрыши (Arkes, Blumer, 1985).

Объяснить феномен реакции на невозвратные потери мы можем, однако, и не ссылаясь на причудливые когнитивные искажения. Вместо этого мы можем рассмотреть их как частный случай избегания сожалений о неудачных выборах. Удивительным образом исследования сожалений и невозвратных потерь до сих пор практически не соприкасались, несмотря на то что между ними трудно не усмотреть фундаментальное родство. Для этого нам достаточно принять, что индивид предвидит в будущем сожаления не только о тех поступках, которые он собирается совершить, но и о тех, которые он уже совершил. Существование эффекта невозвратных потерь может быть понято как неизбежное следствие избегания сожалений в контексте, когда индивид в любой момент находит себя уже сделавшим некоторое количество шагов в том или ином направлении, о которых он обречен будет сожалеть, если в свете следующих шагов эти предыдущие шаги окажутся ненужными, излишними или просто ошибочными -- например, если курс придется сменить. Удачность или неудачность прошлого выбора и наличие поводов сожалеть о нем отчасти определяются нашими сегодняшним выборами. Соответственно, избегание возможных сожалений о том, что мы сделали вчера, может определить то, что мы делаем сегодня.

Рассмотрим один пример. Представьте себе путешественника, объезжающего на общественном транспорте достопримечательности. Путешественник базируется в населенном пункте А и хочет осмотреть соборы С1, С2 и С3, причем у него есть только один день, и он знает, что попадет только в одно из этих мест. Между С1, С2 и С3 у него нет особых предпочтений, и он выбирает, исходя из соображений минимизации времени, которое ему придется провести в дороге. Ни в одно из мест не ходит прямой автобус, и добираться нужно через В1, В2 и В3, причем дорога туда занимает столько времени, сколько указывают цифры рядом со стрелками (см. рис. 1). Представьте себе, что путешественник оказался в В1 и теперь выбирает между перемещением в С1 и С2. Здесь возникает интересный парадокс. Путешествие в С1 займет больше времени, и поэтому, если он рассматривает свое путешествие как перемещение из точки В1 к финальному назначению, рациональным выбором будет С2. Это рекомендация, однозначно следующая и из соображений максимизации ожидаемой полезности, и из минимизации сожалений. Однако если рассматривать его путешествие как путешествие по всему маршруту от А1, то ситуация становится менее однозначной. С одной стороны, перемещение в С2 все равно дает меньший по длительности совокупный маршрут (4 часа вместо 5). С другой стороны, в С2 ведут две другие дороги -- через В2 и В3, -- и дорога через В2 заняла бы на час меньше (3 часа). Отправься наш путешественник из В1 в С1 -- и ему придется жалеть о лишнем часе, который не был бы потрачен, отправься он в С2 через В2. Участок пути от А1 к В1 в этом примере является примером невозвратной потери; если она включается в исчисление сожаления, то выбором должен быть С1, а не более близкий С2. Длительность двух маршрутов -- хорошо сравнимая вещь, и понятно, что маршрут в С2 через В1 хуже, чем маршрут через В2. Но два собора, которые наш путешественник не видел, и один из которых он к тому же и не увидит, сравнимы куда меньше, и сожалений о том, что вместо прекрасного С2 он увидит С1, странник может опасаться меньше.

Задолго до того, как эти соображения возникли в умах экономистов и психологов, и уж точно независимо от них, они были открыты изобретателями классического лохотрона, который самым хищническим образом эксплуатирует человеческое стремление избегать сожалений об уже сделанных шагах. Лохотрон -- как и большинство ситуаций с невозвратными потерями, -- структурно можно представить как секвенцию событий, перемещение между которыми осуществляется под угрозой интенсивных сожалений. В любой момент, находясь внутри секвенции, жертва может предвидеть, что, решив покинуть ее, испытает раскаяние за то, что вообще начала играть, и за то, что не вышла ранее1. Оставаясь в ней, однако, она сохраняет хотя бы призрачный шанс выиграть. Лохотрон работает за счет того, что каждый конкретный прошлый шаг -- не выйти из игры -- оказывается удачным или неудачным лишь в свете итога всей секвенции -- и если вероятность удачного исхода становится с каждым ходом все более призрачной, то и неизбежные сожаления по поводу всех предыдущих не-выходов, которые индивид обречен испытать, наконец, выйдя, будут все более тяжелыми -- и, соответственно, мотив оставаться в игре усиливается. В случае выхода жертва может предвидеть неизбежные сожаления -- даже если нынешнее решение покинуть игру полностью оправдано, прошлые в его свете становятся ошибкой; оставаясь в игре, жертва на некоторое время сохраняет надежду на значительную долю ликования (то, что могло оказаться ошибкой, оказалось хорошей стратегией, демонстрацией самообладания и проявлением характера). Криминальная хроника 1990-х содержит множество свидетельств того, что люди часто готовы заплатить за эту надежду остатками своего имущества.

Общие предпосылки и некоторые импликации для понимания человеческого поведения

Общие предпосылки. Существование предвидимых сожалений имеет некоторые далеко идущие следствия для понимания человеческой природы, которые, в свою очередь, указывают на прежде неисследованные области социальной жизни.

Во-первых, чтобы сожаления сыграли свою роль в принятии решений, действие должно быть мотивировано последующей оценкой этого действия самим индивидом. В любой момент 1 индивид должен ориентироваться на оценку или впечатления, которые сложатся у него в момент 1 + 1, когда нынешнее Я и серия предыдущих Я схлопнутся в одно персональное прошлое.

Во-вторых, для того чтобы индивид мог пожалеть о своем прошлом выборе, выборы и их последствия должны быть в его глазах организованы в последовательности или секвенции (или, во всяком случае, мое сегодняшнее Я должно быть уверено, что они будут таковыми для будущего Я). Чтобы эффекты невозвратных потерь сказались в полной мере, мое нынешнее Я должно ожидать, что мое завтрашнее Я оценит не просто выбор, сделанный сейчас, но и приведшую к нему траекторию; диахронически развертывающиеся события должны рассматриваться им как синхронный паттерн, наподобие запечатленного на рисунке 1, который может продолжаться сколь угодно далеко в прошлое.

Далее мы рассмотрим оба условия по очереди.

Будущее Я. Старая социологическая мудрость гласит, что любая оценка индивидом себя предполагает взгляд глазами Другого. В случае ожидаемого сожаления эта интеракция приобретает особенно нетривиальный характер, поскольку тот, чьими глазами индивиду необходимо смотреть на себя, -- это завтрашняя версия его собственного Я Луман отмечал, что возможность подобной коммуникации со своим собственным будущим «Я» сопровождает общую эволюцию социальной системы.. Для того чтобы предвидеть свою досаду, необходимо принять роль себя самого каким-я-буду-завтра.

Эксперименты М. Зееленберга и других проливают некоторый свет на то, как индивиды представляют себе впечатление их завтрашнего Я от выборов их сегодняшнего Я. Общий вывод из них: люди ожидают, что их будущее Я будет прискорбно слабо по части реконструкции своих прошлых информационных состояний. Оно не сможет провести различия между тем, что было ошибкой с их стороны, и тем, что было разумным риском. Именно это обстоятельство, видимо, стоит за неразграничением предвидимой досады и предвидимого разочарования.

Вернемся еще раз к рисунку 1. По поводу путешественника, находящегося в В1, можно спросить, как он вообще попал туда и почему сразу не отправился в В2. Чтобы объяснить это, нам придется снабдить историю о нем дополнительными подробностями -- например, что он путешествовал в доинтернетную эпоху, когда расписание можно было выяснить только на соответствующей автобусной остановке Эта эпоха еще продолжается, впрочем, в Южной Италии и сельской Португалии -- во всяком случае, для тех, кто не читает по-итальянски и по-португальски.. Находясь в А, он сел в автобус, который обещал доставить его в один из промежуточных пунктов В за минимальное время -- один час, -- предполагая, что, не имея никакой информации о том, что ждет его там, рационально исходить из соображений минимизации времени на первом этапе путешествия. Исследования предвидимых сожалений показывают, однако: индивиды ожидают, что будущее Я немилосердно относится к обоснованным, но, в итоге, неправильным догадкам. Это можно объяснять по-разному: с одной стороны, информация воспринимается как то, что можно получить, затратив дополнительные усилия (например, зайдя в турбюро). Хотя сегодня идея тратить время на наведение справок кажется мне неудачной, если окажется, что справка все-таки была нужна, мое завтрашнее Я будет грызть себя за то, что мое сегодняшнее Я пренебрегло ее получением. Возможно, однако, что завтрашние Я вообще судят нас не за недостаток способности к рациональному выбору, а склонны верить в то, что за нашими успехами и поражениями стоит свойство наподобие мистической удачливости. Поэтому они одинаково жестоко карают нас и за ошибки, случившиеся по нашей вине, и за провалы, за которые мы не несем ответственности. Действуя в условиях неопределенности, я опираюсь на догадки. Я думаю, что моя будущая версия будет знать точный ответ, но забудет, на что было похоже не знать его, или не станет рассматривать незнание как достаточное оправдание.

Правда ли это, и справедливы ли мы к своим будущим альтер эго? Эксперименты, посвященные разочарованию в психологии и поведенческой экономике, в основном фиксируют реакции на воображаемые ситуации («представьте себе, что бы вы испытали, если...»). Это оправдано, с одной стороны, этическими соображениями (эксперимент, фактически сопровождающийся сожалениями для участников, неизбежно был бы жестоким), с другой стороны -- тем, что для принятия решений имеет значение именно то, как индивид представляет себе свои будущие сожаления, а не то, какими они фактически будут. Ошибки в понимании будущего Я реальны по своим поведенческим последствиям.

Тем не менее, верны ли наши догадки о наших будущих сожалениях -- сама по себе захватывающая тема. К несчастью, об этом известно мало. Едва ли не единственное исследование, сравнивающие сожаления, которые индивиды испытывают, и сожаления, которых они ожидали, представлено в статье из 1990-х (ОИоукЬ, МеЯуес, 1995), показывающей, что людям свойственно предвидеть сожаление от того, что они сделают, но недооценивать интенсивность будущих сожалений о том, что они не попытались сделать. Авторы приводят несколько возможных объяснений. Например: совершенные поступки обычно поддаются коррекции, в то время как несовершенные вовремя часто не могут быть совершены вообще. Неудачный брак в современных обществах всегда можно прервать разводом, но не решившийся рассказать о своих чувствах может не получить шанса все исправить, если избранник или избранница соединит тем временем свою судьбу с другим. Далее, людям легче вспоминать причины того, что они сделали, чем того, что они не сделали, и легче объяснить своему будущему Я, почему они что-то предприняли, а не почему они воздержались от действия. Опять же, произошедшие события обладают материальностью, которая позволяет видеть их отчетливо и находить в них светлые стороны (мой брак распался, зато я получил неиссякаемый материал для своего курса по социологии семьи!). Зато неслучившиеся события наделены неопределенностью, которая превращает их в благодатный материал для построения воздушных замков, становящихся особенно привлекательными по мере растворения в воздухе.

Существует также исследование основных поводов для досады американцев, показывающее, что самой распространенной темой сожалений является образование (не получил образование или, реже, получил не то (Roese, Summerville, 2005)). Авторы интерпретируют это как свидетельство того, что наличие широких образовательных возможностей создает много поводов винить себя; к этому можно было бы прибавить, что целерациональные связки «учиться, чтобы пойти работать» неизбежно оставляют место для обвинений себя в бездарно потраченном времени, если работа не согласуется с профилем специальности. Здесь мы подходим, однако, к следующей важной теме -- секвенциям, связывающим наши выборы с их отдаленными последствиями, -- которая является законной именно для социологического исследования Изучение секвенций в социологии имеет обширную и славную историю (Abbott, 1995). К сожалению, относящиеся к ней исследования имели дело почти исключительно с последовательностями, которые может обнаружить социолог, но не с теми, внутри которых видят себя герои его исследований..

Распознаваемые секвенции. Сожаления требуют воображения. Чтобы сожалеть о поступке, надо иметь возможность представить себе мир, в котором этот поступок не был совершен. Подобное воображение опирается, разумеется, на ресурсы определенной культуры -- вещи, легко вообразимые для наших современников, были плохо вообразимы для людей прошлого (и, возможно, наоборот). Далее, чтобы сожаления о совершенных вчера поступках направляло наши действия сегодня, надо, чтобы наши выборы, сделанные тогда, и выборы, сделанные сейчас, представлялись нам элементами одной последовательности, разные элементы которой были бы связаны как цели и средства, или, по крайней мере, чтобы более ранние состояния признавались условиями достижения более поздних.

Большинство экспериментов, описанных в предыдущем параграфе, моделировали ситуации, в которых экспериментаторы могли с достаточной уверенностью предполагать, что между испытуемыми, ними самими, и будущими читателями их статей будет существовать полное единодушие в отношении того, что является последствием того или иного выбора (выбор шарика определенного цвета и получение выигрыша). Однако, хотя мастерство экспериментатора в социальной психологии и состоит в изобретении таких однозначных в своей интерпретации парабол, изучение более широких социологических импликаций сожаления быстро приводит нас в неисследованные земли.

Мы не будем пытаться здесь составить каталог последовательностей, ограничимся тем, что перечислим некоторые характерные типы, представляющие наибольший социологический интерес, в порядке возрастания абсолютной хронологической длительности.

Салонные игры, включающие в себя «игры шанса» и «игры стратегии», ведущиеся по каким-то заранее установленным формальным правилам и часто ограниченные пределами одной ситуации или взаимодействия лицом к лицу, в терминах Гоффмана (например, шахматная партия, если она ведется не по переписке, или «партия» в лохотроне; сюда относятся психологические эксперименты).

Географические перемещения -- практические проекты, протяженные в пространстве и, до некоторой степени, во времени -- как, например, перемещение индивида из А1 в С1 в нашем примере.

Кампании -- серии взаимосвязанных шагов, предпринимаемые в рамках движения к некой лежащей в отдаленном -- в момент их начала -- будущем цели; примерами могут служить военные походы, многоходовые политические заговоры или развертывание исследовательских проектов.

Биографии -- серии служащих переходом друг в друга состояний, охватывающих определенную сторону жизненного цикла индивида, например, профессиональная карьера, кредитная история, интеллектуальная траектория или сексуальная биография. Биографии, во всяком случае, профессиональные, в современных обществах могут граничить с кампаниями -- когда амбициозный старшеклассник задается целью стать президентом или получить Нобелевскую премию.

Коллективные движения -- могут граничить как с кампаниями, так и с биографиями, но по определению вовлекают в себя группы людей. Коллективные проекты часто выходят за пределы земного существования всех тех, кто эти проекты начал, -- например, развитие политического сообщества, дзайбацу или научной школы. В их рамках стремление видеть свои собственные действия рациональными переплетается с моральными обязательствами перед другими участниками предприятия.

И сам набор секвенций, распознаваемых индивидами, и представления о том, какие последствия своих выборов в их рамках индивид может и обязан предвидеть, очевидным образом различны в разных социальных средах и в разных местах и эпохах. За пределами этого трюизма мы, к несчастью, не находим никакой более общей попытки систематизировать их рода и виды. Социальные науки породили, однако, по крайней мере два сильных тезиса относительно общих векторов развития секвенционального воображения, определяющего отношения индивидов с последствиями их поступков, -- авторства Мишеля Фуко и Бенедикта Андерсона.

Оба, хотя и подойдя к этой идее с разных сторон, утверждали, что объем последствий, ответственность за которые индивиду приходится записать на свой счет, возрос при переходе к современным обществам; Фуко кроме того предполагал, что он продолжает возрастать и сегодня. Тень будущего, лежащего на наших современниках, гуще, чем у наших предшественников. Институциональным ее воплощением, предположительно, являются всевозможные воспетые Фуко организационные формы, ставящие наше завтра в прямую зависимость от наших действий сегодня и формирующие субъективность индивида, помнящего днем и ночью, что он может горько пожалеть о своих поступках (см. например, о связи дисциплинарности и формальных механизмов оценки качества в академическом мире в: Shore, Wright, 1999). Способность индивидов мыслить в категориях далеко идущих последствий является одновременно условием и следствием существования институтов, предполагающих значительную степень самодисциплины. Индивиды должны обладать способностью к самодисциплине, превышающей определенный порог, чтобы подобные институты вообще возникли, однако, после того, как начало положено, они справляются с задачей контроля над отдельными девиантами.

Андерсон утверждал, что одновременно с готовностью угадывать последствия своих поступков для себя самого возрастает и способность индивида прослеживать влияние, которое его действия оказывают на других людей. Здесь основную роль, предположительно, сыграли технологические изменения в сочетании с изменениями литературных жанров и конвенций. Андерсон связывал появление «сообществ судьбы» -- групп людей, предполагающих, что их будущее неразрывно связано множеством неизвестных им самим способов, -- с рождением жанра современного романа и появлением газеты, которые, в свою очередь, выросли из изобретения печатного станка (Андерсон, 2000).

Есть некоторые сомнения в том, что хроническая тревога по поводу возможных последствий своих поступков была менее характерна для европейцев до XVIII столетия, чем для наших современников. То, что люди прошлых веков кажутся нам свободными от сожалений, может скорее проистекать из нашей неспособности распознавать сожаления, которых избегали они. Древние греки, говорит Х. Арендт (Арендт, 2000: 253-264), страдали от постоянных опасений, что гражданский подвиг может привести к результатам, прямо противоположным намерениям героя. Аналогично, большинство наших современников вряд ли думает сегодня, что один маленький проступок может перевесить весы архангела не в их пользу и обречь на вечные муки, которые будут еще горше в силу отравляющей их вечной досады, хотя средневековые источники показывают, что это опасение активно использовалось при маркетинге душеспасительных услуг.

Тем не менее современность, несомненно, ассоциируется с распространением некоторых новых секвенций, возникновением новых сравнимостей и появлением новых агентов, которые специфически подвержены сожалениям. Сожаление -- это блюдо, которое каждое общество готовит по-своему. Кажется, в частности, что современные государственные бюрократии с их императивом целерациональности, подотчетностью избирателям и, соответственно, потребностью в обосновании предшествующих шагов, оказываются неизбежными жертвами любых основанных на сожалениях ошибок и заблуждений (Meyer et. al., 1997). Неудивительно, что бюрократ оказывается любимым героем литературы по безвозвратным потерям. Но и для новых агентов, для которых рациональность и целесообразность их действий являются основным оправданием их существования, и для старых новые угрозы возникают в связи с распространением новых сравнимостей -- механизмом, позволяющим сравнивать два состояния, которые прежде не были строго сравнимыми (Espeland, Sauder, 2007). Путешественник, колебавшийся между соборами Ci, С2 и С3, может испытать укол сожаления позже, открыв страницу в Tripadvisor и узнав, что с точки зрения массы туристов выбранный им Ci -- куда менее значительный памятник архитектуры, чем два других.

Другим фактором, придающим сожалениям их специфически современный облик, становится распространение биографий в использованном выше смысле слова -- как принудительного объединения событий в жизни индивида в некоторую последовательность, оцениваемую целиком с точки зрения ее целесообразности или оптимальности. Сбой в подобной последовательности не только болезненно переживается самим индивидом, но и превращается в социальную стигму, когда человек, получивший высшее образование, но работающий на низкоквалифицированной работе, считается «деклассированным» и не справившимся с жизнью. В несколько более мягкой форме эта стигма преследует и тех, кто работает не по специальности, особенно если полученное образование было трудоемким и бесполезным для всех, кто не занимает определенную нишу на рынке труда Важное достоинство либерального образования состоит, видимо, в его guilt-free статусе. Люди, которые не учатся ничему конкретному, не могу сожалеть, что не работают по специальности..

Проявлением этой склонности рассматривать биографию как секвенцию является, видимо, умножение биографических дедлайнов. Применительно к индивидуальным жизненным траекториям действие этого императива особенно значимо -- и иногда разрушительно, -- поскольку происходит на фоне действия другого императива -- поиска себя. Последний утверждает, что все наиболее важные решения в жизни индивида должны приниматься по велению внутреннего голоса, воплощающего его подлинное Я. Они должны быть раскрытием его истинной сущности и сопровождаться ощущением абсолютной уверенности Чарльз Тэйлор (Taylor, 1989) возводит эту установку к кальвинистскому посюстороннему аскетизму, однако сегодня границы ее распространения мало совпадают с границами традиционного влияния конфессий.. Брачный партнер или профессия должны быть не просто судьбой, а призванием (иначе у индивида всегда будут основания досадовать, что он не выбрал другую работу или другого партнера, которые были бы призванием). Императив нормальной биографии еще больше усложняет задачу поиска призвания -- непростую и саму по себе. Он предписывает временные рамки, в которые нормальный индивид должен успеть созреть для принятия очередного судьбоносного решения. В обществах, придающих личному выбору большое значение, индивид, как правило, получает меню опций -- чьим именно супругом стать или студентом какого факультета числиться, оставляется на его усмотрение. Он не выбирает лишь сам момент выбора. Жизнь представляет собой серию стандартных дедлайнов, приближающихся с неотвратимостью смерти, но, в отличие от смерти, наступающих в заранее известное время. Выбравшие неправильно платят существенный штраф, но те, кто попытался уклониться от выбора, часто страдают еще больше Советская и нынешняя российская система, требовавшая от юношей в 17 лет определиться с узкоспециализированной учебной программой, на которую они собираются поступать, или отправиться в армию, была словно специально создана для того, чтобы производить волны сожалений на протяжении всей дальнейшей биографии индивида.. Соответствующая обыденная теория обычно предоставляет окружающим интерпретации для отставания от графика, как правило, дискредитирующие отстающего. Академический мир особенно богат представлениями о нормальной карьере, отождествляющими скорость прохождения ее стадий с тестом профессиональной пригодности. Скорость, с которой преодолеваются ступени академической лестницы, однозначно воспринимается как показатель силы воли или таланта^

Соблазнительно провести параллель между развитием воображения, становящегося для индивида источником (само)принуждения, и воображения, позволяющего, хотя бы в мечтах, преодолевать диктат сожалений. Возвращаясь к Андерсону, кажется, что развитие художественной литературы отражает не только рост готовности прослеживать непредвиденные последствия поступков индивида, составляющих сообщество судьбы. Оно также несет отпечаток развития вкуса к нестандартным, неожиданным секвенциям. Продвижение индивидов по одной из установленных биографических последовательностей можно разделить на два класса -- скучные и причудливые. Скучные секвенции подразумевают перемещение по стандартной последовательности стадий в направлении заранее известной цели, скажем, как когда индивид получает образование по специальности и постепенно растет по карьерной лестнице в своей области. Причудливые секвенции могут отклоняться от этого линейного паттерна в любых мыслимых направлениях. Х, который получил диплом по социологии или праву и стал криминологом, проделал скучную траекторию. Y, который во время учебы в университете получил десять лет за вооруженное ограбление, в тюрьме начал от тоски писать в криминологические журналы и вышел на свободу главой влиятельной научной школы, проделал причудливую траекторию, в которой, казалось бы, непоправимая неудача внезапно становится шагом к успеху. Другим примером такой секвенции, хорошо известной по классической литературе, будет история Z, которая надеялась встретить любовь всей жизни и выйти замуж, а вместо этого вначале вышла замуж и, вопреки собственным ожиданиям, встретила в супруге любовь всей жизни (что дает нам «Укрощение строптивой» и «Разрисованную вуаль»).

Современные аудитории демонстрируют специфический вкус к подобной иронии судьбы, и причудливые секвенции составляют одну из основных тем массовой культуры. Жизнь здесь, как и в других отношениях, имитирует литературу: индивидам нравится видеть собственные судьбы в терминах причудливых последовательностей, особенно если те в итоге оставляют их обладателями новой и лучшей идентичности.

Помимо этого чудесного спасения от неминуемых сожалений в коллективном воображении, множество деталей индивидуальных жизненных траекторий будет отражать более практические меры по их минимизации. В следующем разделе мы рассмотрим некоторое количество форм индивидуальной адаптации к секвенциям, заключающим в себе угрозу сожалений -- ликвидацию когнитивного диссонанса, перспективную рационализацию, культивацию атемпоральности, новые смыслы и отрытые финалы -- которые окружают нас в повседневной жизни и в которых мы сами участвуем каждый день. сожаление секвенциональный коллективный

Частные адаптации

Ликвидация когнитивного диссонанса. Впервые поведение индивида, направленное на совладание с сожалениями, стало предметом исследования в рамках изучения когнитивного диссонанса. Хотя само понятие диссонанса шире и включает любые (ощущаемые индивидом) противоречия между когнициями, три типа классических экспериментов, которые Л. Фестингер и его коллеги использовали для демонстрации его существования, имели дело как раз со стремлением минимизировать досаду (БезИ^ег, 1957; современная версия: ОгеепшаЫ е1 а1., 2002). В терминах нашего примера в первом из них индивид, объективно потративший больше времени на дорогу, убеждает себя, что сама дорога была интересной экскурсией по сельской местности (в примере Фестингера, те, кто получил меньшее вознаграждение за участие в скучном эксперименте, чувствуют, что он был интереснее, чем те, кому заплатили больше). Во втором случае индивид говорит себе, что собор С1 нравится ему больше, чем понравился бы С2 (те, кому заплатили меньше, склонны выше оценивать научный потенциал исследования, в котором они поучаствовали). В-третьих, попавшие в С1 избегают получать дополнительную информацию о С2, и наоборот -- чтобы не убедиться случайно, что они выбрали неправильно (впрочем, последний эффект прослеживался лишь с большим числом оговорок -- в других случаях, как замечал сам Фестингер, испытуемые как раз проявляли повышенный интерес к отвергнутой альтернативе). Несмотря на богатый репертуар имеющихся здесь возможностей, наша способность менять свои субъективные восприятия, чтобы достичь большего внутреннего комфорта, не безгранична, что доказывает само существование прочих форм адаптации. Сложно убедить себя, что чувствовал бы себя хуже, находясь во всех остальных отношениях в том же положении, что и сейчас, но будучи на тысячу долларов богаче.

Перспективная рационализация. Благодаря Фрейду термин «рационализация» широко используется для приписывания благовидных мотивов своим прошлым действиям, которые индивид бессознательно осуществляет, чтобы скрыть неприглядную правду о себе от себя самого. «Рационализация» в этом смысле противопоставляется «рациональности» (или «целерациональности» в веберовском смысле) -- обдуманному выбору наиболее эффективных средств для достижения поставленной и находящейся в будущем цели. Рациональность перспективна, а рационализация ретроспективна. Есть несколько типов действий, которые не укладываются в эту ясную дихотомию. Предусмотрительный преступник, который планирует злодеяние с учетом необходимости предъявить алиби, тоже производит рационализацию определенного рода, но подготовка этой рационализации есть целерациональное действие. В этом параграфе мы рассмотрим класс действий, которые являются в этом плане еще более сложным случаем. Они совершаются сегодня для того, чтобы завтра некоторые действия, совершенные вчера, сохранили осмысленность. Действия, которые относятся к этому загадочному классу, можно описать как перспективную рационализацию. В рационализации во фрейдовском смысле следователем, которого невротик планирует ввести в заблуждение, является он сам, вернее, другая часть его личности, которая существует синхронно с вводящей в заблуждение. Здесь мы рассмотрим случай, когда одна из них -- вводимая в заблуждение -- отделена от вводящей временным интервалом Проецируя это в фрейдовскую схему: наше будущее Я здесь соответствует сознательной части Эго, наше сегодняшнее Я -- бессознательным частям Эго, осуществляющим работу вытеснения, а прошлые Я -- бессознательному И, чьи иррациональные поступки сегодняшнему Я приходится как-то рационализировать..

Примерами перспективной рационализации будут любые шаги, мотивированные желанием продолжить линию, заданную прошлыми действиями, и тем самым придать всему своему поведению видимость целенаправленности и рациональности. Все образцы поведения, квалифицируемые как проявления sunk cost fallacy, попадают в эту категорию. Сюда относится, однако, и множество обыденных действий, не рассматриваемых обычно как вопиющие проявления иррациональности, -- например, выбор нашего путешественника, отправляющегося посмотреть на С1, а не С2. В поведенческой экономике, как описано выше, интерес к подобным решениям был связан с видимой разрушительностью многих из них, однако в социологии несколько раз высказывалось предположение, что аналогичный механизм может быть ответственен за значительную часть упорядоченности, которую мы вообще наблюдаем в социальной жизни.