Информационное общество

Размещено на Allbest.ru

Введение

информационное общество

Мне кажется, что большинство людей спрашивают себя, в свое или в другое время, что за общество, в котором мы живем? Как нам понять, что происходит с нашим миром? И куда это все нас ведет? Это сложная и часто запутанная задача, поскольку она заключается в попытке определить основные контуры чрезвычайно сложных и изменчивых обстоятельств. На мой взгляд, обязанность социальной науки выявлять и объяснять наиболее важные особенности того, как мы живем сейчас, тем лучше, чтобы мы могли видеть, куда мы направляемся, чтобы мы могли влиять на то, куда мы идем. Некоторые люди быстро отказываются от этой задачи, откровенно приходя в замешательство. Третьи, сталкиваясь с диспутом (спором), отступают в утешительную (и ленивую) веру, что мы видим только то, что мы выбираем. К счастью, большинство людей пытаются понять, что происходит в мире, и при этом приходят к таким понятиям, как «капитализм», «индустриализм», «тоталитаризм» и «либеральная демократия». Большинство из нас услышав такие слова, озвучат их сами, пытаясь объяснить события и потрясения, важные исторические события или даже общее направление социальных, экономических и политических изменений.

По всей вероятности, мы будем спорить с другими об уместности этих ярлыков при применении к конкретным обстоятельствам. Мы даже обсудим, что могут означать термины. Например, хотя можно согласиться с тем, что Россия отошла от коммунизма, будет меньше согласия, что этот переход можно точно описать как переход к полностью капиталистическому обществу. И, хотя большинство аналитиков ясно видят распространение рынков в Китае, продолжение существования диктаторской коммунистической партии затрудняет описание Китая в таких же выражениях, как, скажем, в отношении Западной Европы. Существует постоянная потребность в определении обобщающей терминологии: отсюда такие термины, как «доиндустриальная», «зарождающаяся демократия», «развитый капитализм», «авторитарный популизм».

И все же, несмотря на эти необходимые уточнения, немногие из нас будут чувствовать что надо отказаться от этих концепций или даже от других подобных им. Очевидная причина заключается в том, что, большие и грубые, которые могут быть изменены и недопонимаются, эти понятия и другие подобные им дают нам средства для идентификации и понимания основных элементов мира, в котором мы живем и из которого Мы появились. Кажется неизбежным, что, стремясь понять самые существенные черты разных обществ и обстоятельств, мы движемся к принятию великих концепций. Большие условия для больших проблем.

Отправной точкой для этой книги является появление, по-видимому, нового способа зарождения современных обществ. Комментаторы все чаще стали говорить о «информации» как об отличительной черте современного мира тридцать лет назад. Эта приоритетность информации сохранялась в течение нескольких десятилетий, и мало что может означать, что она теряет контроль над воображением. Нам говорят, что мы вступаем в эпоху информации, что преобладает новый «способ информации», что мы теперь являемся «электронным обществом», что мы должны смириться с «невесомой экономикой», движимой информацией, Что мы перешли в «глобальную информационную экономику». Очень многие комментаторы назвали «обществом информации» Соединенные Штаты, Великобританию, Японию, Германию и другими страны с аналогичным образом жизни. Политики, бизнес-лидеры и политические деятели приняли идею «информационного общества» в своих сердцах, при этом Европейский союз настоятельно призывает к быстрой адаптации к «глобальному информационному обществу», тем самым следуя по пути Японии, которая приняла концепцию информационного общества в Начале 1970-х годов (Duff, 2000).

Просто какой смысл делать из этого источник споров. Для одних это является началом действительно профессионального и неравнодушного общества, а для других - ужесточением контроля над гражданами; Для некоторых это предвещает появление высокообразованной общественности, которая имеет свободный доступ к знаниям, а для других это означает поток мелочи, сенсацию и вводящую в заблуждение пропаганду. Среди политических экономистов речь идет о новой «электронной экономике», в которой быстромыслящий предприниматель знаний имеет преимущество; Среди более чувствительных с культурной точки зрения - «киберпространство», «виртуальная реальность», не имеющая места, которая приветствует воображение и изобретательность.

На фоне этого расходящегося мнения поразительно то, что, хотя они и являются оппозиционными, все ученые признают, что в «информации» есть что-то особенное. В обширной и растущей литературе, посвященной информационной эре, мало согласны с ее основными характеристиками и ее значением, мало того говорят «информация» достигла особой актуальности в современном мире. Доступное письменное изложение может быть характерным и отличаться радикально отличающимися посылками и выводами, но об особой значимости «информации» не спорят.

Это было любопытно относительно валюты «информации», которая вызвала идею для первого издания этой книги, которую я написал в начале 1990-х годов. Казалось, что со всех сторон люди собирают еще один грандиозный термин, чтобы идентифицировать особенности нашего времени. Но одновременно мыслители были удивительно расхожи в своих интерпретациях того, какую форму принимала эта информация, почему она была центральной в наших нынешних системах и как она влияла на социальные, экономические и политические отношения.

Это любопытство осталось во мне, и не в последнюю очередь из-за того, что озабоченность информацией сохраняется и, во всяком случае, усиливается, как и различия между аналитиками в отношении того, что все это значит. В то время как я пишу, первое издание этой книги появилось, главным образом, благодаря технологическим изменениям. «Революция в области микроэлектроники», объявленная в конце 1970-х и начале 1980-х годов, создала впечатление о том, какие информационные технологии (ИТ) должны были быть. Тогда предпочтительными темами были «конец работы», появление «общество досуга», полностью автоматизированной фабрики, в которой делали все роботы. Эти предметы несколько вышли из моды, поскольку полная занятость возвращалась и сохранялась, но энтузиазм в отношении технологических изменений остался. Сегодняшняя повестка дня касается Интернета, «информационной супермагистрали» и киберсообщества, созданного в настоящее время информационно-коммуникационными технологиями (ИКТ). Актуальными темами сегодня являются электронная демократия, виртуальные отношения, интерактивность, персонализация, киборги и онлайн-сообщества. Многое из того, что мы теперь можем сказать, связано с быстротой и универсальностью новых медиа, чтобы создать перспективы радикальных преобразований в том, что мы можем делать. Поэтому, когда цунами охватило большую часть Юго-Восточной Азии 26 декабря 2004 года, телефоны оборвались, но электронная почта и Интернет быстро стали средством поиска потерянных. И когда 7 июля 2005 года террористы разбомбили лондонскую подземку и автобусную систему, телефонная система оборвалась (возможно, из-за соображений безопасности), однако люди быстро обратились к Интернету за новостями и взаимной поддержкой, В то время как фотографические средства на многих мобильных телефонах вытесняли традиционные носители, чтобы обеспечить яркие картины непосредственного разрушения.

В то же время, однако, в некоторых кругах по крайней мере произошел переход от технологии к тому, что можно было бы считать более мягкими сторонами информации. Среди ведущих политиков и интеллектуалов растет озабоченность по поводу «информационного труда», для «символических аналитиков», которые лучше всего способны вести, где адаптация и постоянная переподготовка являются нормой. Вот люди, которые являются ключевыми игроками в информационном обществе, до тех пор, пока они были благословлены первоклассным образованием, которое предоставляет им информационные возможности, чтобы выжить в новой и глобализованной экономике. Теперь деловые люди, менеджеры, разработчики программного обеспечения, создатели медиа и все, кто связан с творческими отраслями, рассматриваются ключевыми для информационного общества. Этот сдвиг в анализе от технологии к людям, наряду с постоянством общей озабоченности информацией, побудил меня подготовить третье издание «Теорий информационного общества».

Я обращаю внимание на различные интерпретации импорта информации для тщательного изучения общей области интересов, хотя, как мы увидим, интерпретации роли и импорта информации широко расходятся, и действительно, чем ближе мы Приходите, чтобы изучить их круг ведения, тем меньше согласия даже относительно якобы общего предмета - информации - там, кажется, есть. Рассматривая различные образы информационного общества, эта книга организована таким образом, чтобы тщательно анализировать значительный вклад в наше понимание информации в современном мире. По этой причине после критического обзора вопросов определения в Главе 2 (последствия которого отражаются в книге) каждая глава в дальнейшем рассматривает определенную теорию и ее наиболее выдающихся сторонников и пытается оценить ее сильные и слабые стороны в свете альтернативных теоретических Анализов и эмпирических данных. Начиная с мыслителей и теорий таким образом, есть свои проблемы. Читатели, желающие узнать о, скажем, Интернете и онлайновых отношениях, или об информационных потоках в иракской войне, или о потреблении музыки, которая сопровождала распространение MP3-плееров, или о политике в эпоху насыщения медиа, Не найдет в книге таких вопросов, которые рассматривались бы самостоятельно. Эти темы здесь, но они включены в главы, организованные вокруг основных мыслителей и теорий. Некоторые читатели могут найти здесь себя, пожав плечами, отвергнуть книгу как работу мечтательного теоретика.

Я признаюсь (немного) виновным. По мере продвижения в этой книге читатели столкнутся с концепцией постиндустриального общества Даниэля Белла, в которой особое внимание уделяется информации (глава 3), утверждению о том, что мы переживаем переход от фордистского общества к постфордистскому обществу, которое порождает и полагается на (Глава 4), влиятельные взгляды Мануэля Кастельса на «информационный капитализм», действующий в «сетевом обществе» (глава 5), взгляды Герберта Шиллера на потребность и манипулирование информацией о передовом капитализме (глава 6), Юрген Аргумент Хабермаса о том, что «общественная сфера» находится в состоянии упадка, а вместе с ним и целостность информации (глава 7), мысли Энтони Гидденса о «рефлексивной модернизации», в которой освещается роль информации, собранной для целей наблюдения и контроля (глава 8), и Жан Бодрийяр и Зигмунт Бауман о постмодернизме и постмодерне, оба из которых уделяют особое внимание Взрыв знаков в современную эпоху (глава 9). Нельзя не заметить, что эти мыслители и теории, с которыми они связаны, в разных дисциплинах, таких как социология, философия, экономика и география, находятся в центре современных дискуссий в области социальных наук. Это, конечно, не удивительно, учитывая, что социальные мыслители пытаются понять и объяснить мир, в котором мы живем, и что важной особенностью этого является изменение в информационном пространстве. Бесспорно, что каждый должен попытаться объяснить состояние мира, не обращая должного внимания на ту огромную область, которая охватывает изменения в средствах массовой информации, распространение информационных и коммуникационных технологий, новые формы работы и даже сдвиги в системах образования.

Позвольте мне признать кое-что еще: поскольку эта книга начинается с современной социальной науки, стоит предупредить, что некоторые могут найти, по крайней мере, некоторые части, которые трудно поддаются. Юрген Хабермас, несомненно, бросает вызов, Дэниел Белл - вне поляризации своей работы - является сложным и сложным социологом, который требует больших усилий, чтобы его оценить, и такие постмодернистские мыслители, как Жан Бодрийяр, лихо (и раздражительно) непроницаемы в выражении. Поэтому те, кто в замешательстве, не будут одни в этом отношении. Для тех, кто заинтересован в информационном веке, может смутить то, что для них могут показаться довольно чужыми и загадочными социальные теоретики. Они знают, что произошел радикальный, даже революционный прорыв в технологической области, и они хотят, соответственно, прямо объяснить социальные и экономические последствия этого развития. Есть книги в мягкой обложке в изобилии, чтобы удовлетворить эту потребность. «Теория», особенно «великая теория», которая имеет амбиции выявить наиболее существенные черты современной жизни и которые часто ссылаются на историю и множество других «теоретиков», многие из которых давно умерли, не имеет и не должна, Входите в материю, потому что все, что она делает, путано и запутано.

Но теперь я должен утверждать ценность своей «теоретической» отправной точки. Я намеренно подхожу к пониманию информации через встречи с крупными социальными теоретиками посредством ответного удара на опрометчивые высказывания в информационный век. Слишком много этого произошло от «практических» мужчин (и нескольких женщин), которые, будучи впечатлены «революцией в области информационных технологий» или увлечены Интернетом, или неспособны представить жизнь без электронной почты или восхищены блогерами, Или увлеченные опытом «виртуальной реальности», превосходящие мирские, почувствовали, что способны направить социальные и экономические последствия, которые, вероятно, даже неизбежно последуют. В этих рамках работа будет трансформирована, образование будет перевернуто, корпоративные структуры оживут, сама демократия переоценена - все из-за «информационной революции». Такие подходы заразили - и продолжают заражать - огромное количество мнений в отношении информационного общества: в книгах в мягкой обложке с такими названиями, как TheMighty Micro, The Wired Society, Being Digitaland What Will, на университетских курсах, предназначенных для рассмотрения «социальных эффектов» Компьютерной революции «, в бесчисленных политических и деловых обращениях и в едва вычислимом объеме журналистики, которая побуждает аудиторию готовиться к потрясениям во всех аспектах их жизни в результате информационной эпохи.

Цель подхода к информации из альтернативной отправной точки, современной социальной теории (по крайней мере, то, что сочетается с эмпирическими доказательствами) состоит в том, чтобы продемонстрировать, что социальный эффект приближается к информации, безнадежно упрощен и позитивно вводит в заблуждение тех, кто хочет Чтобы понять, что происходит и что, скорее всего, произойдет в будущем. Другая цель состоит в том, чтобы показать, что социальная теория в сочетании с эмпирическими данными является чрезвычайно богатой и, следовательно, в конечном счете более практичной и полезной, способом понимания и объяснения последних тенденций в области информации. Хотя большинство мыслителей, которых я рассматриваю в этой книге, непосредственно обращаются к информационным тенденциям, не все из них делают это. Таким образом, в то время как Даниэль Белл и Герберт Шиллер совершенно разными способами и с похвальным предвидением на протяжении более одного поколения настаивают на том, что проблемы информации и коммуникации лежат в основе послевоенных изменений, есть другие мыслители, которых я считаю такими Как Юрген Хабермас и Энтони Гидденс, которые уделяют меньше внимания информационному пространству. Я спешу сказать, что это не потому, что они не имеют никакого отношения к нашему пониманию информации или потому, что они не считают это важным. Скорее, это связано с тем, что их условия дебатов отличаются от моего акцента на предмет информации. По этой причине я был свободен от обсуждения, скажем, понятия Хабермаса о публичной сфере или от рассмотрения аргументов, связанных с предполагаемым переходом от фордизма к постфордизму, прежде чем перейти к моему интересу к информационным проблемам. Поскольку я не пытаюсь дать полное изложение конкретных социальных теорий, а скорее попытаюсь понять значение информационной области с помощью лучших доступных инструментов, это не кажется мне незаконным.

Следует также сказать, что на протяжении всей этой книги существует межпрограммный и скептический взгляд на концепцию самого информационного общества. Один или два комментатора жаловались, что более ранние издания Теорий информационного общества настолько критично относились к понятию информационного общества, что не было смысла писать всю книгу об этом. Я вернусь к этому вопросу в Главе 10, но заявляю здесь, что представляется уместным уделять пристальное внимание термину, который использует такой рычаг для нынешней мысли, даже если он находит серьезные недостатки. Информационное общество может вводить в заблуждение, но оно все равно может иметь значение в эвристическом смысле. В то же время серьезной проблемой является то, что понятие «информационное общество» часто несет с собой множество предположений о том, что имеет и меняется, и о том, как происходят изменения, но оно используется, по-видимому, беспроблемно широким кругом мнений. Признание этого поощряло меня в выборе названия, поскольку это означало, по крайней мере, то, что люди сразу же увидели бы, по крайней мере в самых общих чертах, в чем дело. Тем не менее я надеюсь поколебать уверенность тех, кто подпишет понятие о появлении нового информационного общества в дальнейшем. Я буду оспаривать точность и уместность концепции во многих ее вариантах, хотя я считаю ее полезной в некоторых отношениях. Поэтому читатели должны обратить внимание на то, что, хотя я часто критикую этот термин, иногда я считаю его полезным для понимания того, как мы живем сегодня. Во второй моей главе я рассматриваю понятие «информационное общество» как нечто определенное, и там читатели сталкиваются с основными определениями термина, связанными с этим термином, но вначале я хотел бы обратить внимание на крупный разрыв, отделяющий многих мыслителей Кого я считаю в этой книге. С одной стороны, это подписчики понятия информационного общества, а с другой - те, кто настаивает на том, что у нас была только информатизация установленных отношений. Становится ясным, что это не просто академическое подразделение, поскольку различные термины показывают, как лучше всего понять, что происходит в информационной сфере.

Важно подчеркнуть разделение мнений относительно переменных интерпретаций, с которыми мы столкнемся в дальнейшем. С одной стороны, есть люди, которые согласны с тем, что в последнее время мы наблюдаем появление обществ информации, характеризующихся их различиями с ранее существовавшими обществами. Не все из них в целом довольны термином «информационное общество», но поскольку они утверждают, что нынешняя эпоха особенная и отличная, что является поворотным моментом в социальном развитии, я думаю, что их можно назвать его индоссантами. С другой стороны, есть ученые, которые, хотя и с удовольствием признают, что информация приобрела особое значение в современную эпоху, настаивают на том, что центральной особенностью настоящего является его непрерывность с прошлым. Различие между теоретиками информационного общества и теми, кто рассматривает информатизацию как подчиненную особенность установленных социальных систем, может быть степенью: мыслители занимают разные точки вдоль континуума, но, несомненно, один полюс, на котором акцент делается на изменении и Другой, где стресс связан с персистентностью. В этой книге я буду рассматривать различные точки зрения на «информацию» в современном мире, обсуждая мыслителей и теории, такие как «постиндустриализм» Даниэля Белла, Жан-Франсуа Лиотарда «постмодернизм» и Юргена Хабермаса в «публичной сфере»,, Мы увидим, что каждый из них вносит определенный вклад в наше понимание информационных событий, будь то в том, что касается роли служащих, подрывания сложившейся интеллектуальной мысли, расширения наблюдения, увеличения регуляризации Повседневной жизни или ослабления гражданского общества. Моя главная цель - рассмотреть и проанализировать эти различия в толковании.

Тем не менее, за этими различиями и между ними существует линия, которую нельзя игнорировать: разделение между теми, кто поддерживает идею информационного общества, и теми, кто рассматривает информатизацию как продолжение заранее установленных отношений. К одному крылу мы можем поместить тех, кто провозглашает новое общество, возникшее из старого. На этой стороне теоретики:

- постиндустриализм (Даниэль Белл и легион последователей) ;

-постмодернизм (например, Жан Бодрийяр, Марк Постёр, Поль Вирилио) ;

-гибкая специализация (например, Майкл Пиоре и Чарльз Сабель, Ларри Хиршхорн) ;

- информационный режим Развития (Manuel Castells).

С другой стороны, это авторы, которые делают акцент на непрерывности. Я бы включил сюда теоретиков:

неомарксизма (например, Герберта Шиллера) ;

теории регулирования (например, Мишель Аглиетта, Алена Липица) ;

гибкого накопления (David Harvey) ; * рефлексивной модернизации (Athony Giddens) ;

публичной сферы (Юрген Хабермас, Garnham).

Ни один из последних не отрицает, что информация имеет ключевое значение для современного мира, но в отличие от первого они утверждают, что ее форма и функция подчиняются давно установленным принципам и практике. По мере продвижения по этой книге у читателей будет возможность решить, какие подходы они находят наиболее убедительными.

Глава I. Что такое информационное общество?

Если мы хотим оценить различные подходы к пониманию информационных тенденций и проблем в настоящее время, мы должны обратить внимание на определения, которые приводятся в действие участниками дебатов. Особенно полезно сначала проверить, что обозначают те, кто ссылается на информационное общество, когда они называют этот термин. Настаивание тех, кто подписывается на эту концепцию, и их утверждение о том, что наше время характеризуется своей новизной, требует критики для анализа, более срочно, чем те сценарии, которые утверждают, что статус-кво остается. Следовательно, главная цель этой главы состоит в том, чтобы спросить: что люди имеют в виду, когда они относятся к «информационному обществу»? Позже я прокомментирую различные способы, которыми участники воспринимают саму «информацию». Как мы видим, здесь, в самой концепции феномена, лежащей в основе всей дискуссии, есть различия, которые повторяют разницу между теоретиками информационного общества, которые объявляют новизну настоящих и мыслителей информатизации, которые признают силу прошлого, взвешивающего На сегодняшних событиях.

1.1 Определения информационного общества

Что бросается в глаза при чтении литературы об информационном обществе, так это то, что многие авторы работают с недоработанными определениями своего предмета. Им кажется настолько очевидным, что мы живем в информационном обществе, что они беспечно думают, что нет необходимости четко разъяснять, что они подразумевают под понятием. Они много пишут об особенностях информационного общества, но смутно расходятся в своих операционных критериях. Стремясь понять изменения в информации, они спешат интерпретировать их с точки зрения различных форм экономического производства, новых форм социального взаимодействия, инновационных процессов производства и т. п. Однако, поскольку они делают это, они часто не могут установить, каким образом и почему информация становится все более значимой в настоящее время, настолько критически, что она начинает внедрять новый тип общества. Что же касается информации, которая заставляет так много ученых думать, что она лежит в основе современной эпохи?

Я думаю, что можно выделить пять определений информационного общества, каждое из которых представляет критерии для идентификации нового. Это: 1 технологическая 2 экономическая 3 профессиональная 4 пространственная 5 культурная.

Они не обязательно должны быть взаимоисключающими, хотя теоретики подчеркивают те или иные факторы при представлении своих конкретных сценариев. Однако то, что разделяют эти определения, - это убежденность в том, что количественные изменения в информации приводят к появлению качественно нового вида социальной системы - информационного общества. Таким образом, каждое определение во многом аналогично: в настоящее время информации больше, поэтому у нас существует информационное общество. Как мы видим, есть серьезные трудности с этим аргументом ex post facto, который аргументирует причину вывода. Существует шестое определение информационного общества, которое отличается тем, что его главная претензия заключается не в том, что сегодня есть больше информации (очевидно, есть), а в том, что характер информации таков, что изменил нашу жизнь. Это предположение заключается в том, что теоретические знания / информация лежат в основе того, как мы себя ведем в настоящее время. Это определение, которое исключительно качественно в натуральном выражении, не одобряется большинством сторонников информационного общества, хотя я нахожу это наиболее убедительным аргументом в пользу адекватности лейбла информационного общества. Давайте подробнее рассмотрим эти определения в свою очередь.

Технологическая.

Технологические концепции сосредоточены на ряде инноваций, появившихся с конца 1970-х годов. Новые технологии являются одним из наиболее заметных показателей нового времени и, соответственно, часто используются для обозначения появления информационного общества. К ним относятся кабельное и спутниковое телевидение, компьютер-компьютерная связь, персональные компьютеры (ПК), новые офисные технологии, в частности онлайновые информационные службы и текстовые процессоры, а также родственные объекты. Простое предложение состоит в том, что такой объем технологических инноваций должен привести к восстановлению социального мира, поскольку его воздействие настолько глубокое. Можно выделить два периода, в течение которых утверждалось, что новые технологии имеют такое последствие, что они, как полагали, приводят к системным социальным изменениям. Во время первого, конца 1970-х и начала 1980-х годов, комментаторы были в восторге от способности могущественного микромира революционировать наш образ жизни (Evans, 1979; Martin, 1978), и не более того, чем ведущий футурист в мире Элвин Тоффлер (1980). Его предложение, в памятной метафоре, состоит в том, что со временем мир был решительно сформирован тремя волнами технологических инноваций, каждый из которых непреодолимый, как самая мощная сила приливов. Первой была сельскохозяйственная революция, а вторая - Промышленная революция. Третья - это информационная революция, которая поглощает нас сейчас и которая предвещает новый образ жизни (который, как утверждает Тоффлер, станет прекрасным, если мы покатаемся на волне).

Вторая фаза является более поздней. С середины 90-х годов многие комментаторы пришли к убеждению, что слияние информационных и коммуникационных технологий (ИКТ) имеет такое последствие, что мы вступаем в новый тип общества. Компьютерные коммуникации (электронная почта, передача данных и текстовые сообщения, обмен информацией в Интернете и т. Д.) В настоящее время вызывают больше всего слухов о создании нового общества (Negroponte, 1995; Gates, 1995; Dertouzos, 1997). Быстрое развитие Интернета, особенно его способности одновременно содействовать экономическому успеху, образованию и демократическому процессу, вызвал много комментариев. В средствах массовой информации регулярно появляются отчеты о прибытии информационной супермагистрали, на которой население должно стать искусным водителем. Поднимают авторитетные голоса, чтобы объявить, что 'новый порядок.,, Навязывается ничего не подозревающему миру благодаря достижениям в сфере телекоммуникаций. Будущее рождается в так называемых информационных супермагистралях.,, [И] любого, кто обходит эти дороги, грозит разорения « (Angell, 1995, стр. 10). В таких счетах много делается для быстрого внедрения интернет-технологий, особенно тех, которые основаны на широкополосной связи, поскольку эта технология всегда может быть включена, не прерывая нормальной телефонии, хотя на горизонте находится беспроводное соединение, посредством которого мобильный телефон становится разъемом для Интернет, что-то, что волнует тех, кто предвидит мир «безграничной связи» - в любом месте, в любое время, всегда пользователь «на связи» с сетью. Соответственно, данные собираются в Интернете по всему миру, причем наиболее загруженные пользователи и самые ранние усыновители, такие как Финляндия, Южная Корея и Соединенные Штаты, рассматривают больше информационных обществ, чем отстающих, таких как Греция, Мексика и Кения. В Великобритании к лету 2005 года почти шесть из десяти домашних пользователей могли получить доступ к Интернету (http: //www. statistics. gov. uk/ CCI / nugget. asp? ID = 8 & POS = 1 & COIR), что на несколько пунктов отстало от ведущих стран, таких как Как Дания и Швеция, которые имели 80-процентную связь с домашними пользователями, но все еще намного опережают большинство стран (http: //europa. eu. int/rapid/ pressReleasesAction. do? referenec=STAT/05/143). Распространение национальных, международных и действительно глобальных обменов информацией между банками, корпорациями, правительствами, университетами и волонтерскими организациями и внутри них указывает на аналогичную тенденцию к созданию технологической инфраструктуры, которая позволяет мгновенно осуществлять компьютерную связь в любое время суток в любом месте Который соответствующим образом оборудован (Connors, 1993).

Большинство академических аналитиков, избегая при этом преувеличенного языка футуристов и политиков, тем не менее переняли то, что является корнем сходного подхода (Feather, 1998; Hill, 1999). Например, в Японии предпринимались попытки измерить рост Джохо Шакая (информационное общество) с 1960-х годов (Duff et al., 1996). В 1975 году министерство почт и телекоммуникаций Японии (MPT) начало перепись населения, которая стремится отслеживать изменения объема (например, количество телефонных сообщений) и транспортных средств (например, проникновение телекоммуникационного оборудования) информации с использованием сложных методов (Ito, 1991, 1994). В Великобритании очень уважаемая школа мысли разработала нео-шумпетерианский подход к переменам. Объединив аргумент Шумпетера о том, что крупные технологические инновации приводят к «творческому разрушению» с темой Кондратьева «длинные волны» экономического развития, эти исследователи утверждают, что информационные и коммуникационные технологии представляют собой создание новой эпохи (Freeman, 1987), которая будет Неудобно на ранних этапах, но в долгосрочной перспективе будет экономически выгодным. Эта новая «технико-экономическая парадигма» составляет «информационную эпоху», которая должна сформироваться в начале этого века (Hall and Preston, 1988; Preston, 2001).

Следует признать, что, здравомысляще, эти определения информационного общества действительно кажутся уместными. В конце концов, если можно увидеть «серию изобретений» (Landes, 1969) - мощность пара, двигатель внутреннего сгорания, электричество, летающий шаттл - как ключевую характеристику «индустриального общества», то почему Не принять виртуозные разработки в области ИКТ в качестве свидетельства нового типа общества? Как говорит Джон Нейсбит (John Naisbitt, 1984) : «Компьютерная технология относится к информационному возрасту, что механизация была промышленной революцией» (стр. 28). И почему бы нет? Может показаться очевидным, что эти технологии справедливы как отличительные черты нового общества, но, если исследовать дальше, нельзя не заметить и туманность технологии в большинстве этих комментариев. Спрашивать просто для полезной меры - в этом обществе теперь, сколько ИКТ есть и как далеко это ведет нас к квалификации для статуса информационного общества? Сколько ИКТ требуется для идентификации информационного общества? - каждый быстро осознает, что многие из тех, кто акцентирует внимание на технологиях, не могут предоставить нам что-либо настолько обыденное в реальном мире или тестируемое. ИКТ, он начинает появляться, повсюду - и нигде тоже. Эта проблема измерения и связанная с ней сложность определения точки технологического масштаба, по которой, как считается, общество вступила в век информации, несомненно, являются центральными для любого приемлемого определения совершенно нового типа общества. Его обычно игнорируют приверженцы информационного общества: объявляются новые технологии, и предполагается, что это само по себе предвещает информационное общество. Этот вопрос, к удивлению, также игнорируется другими учеными, которые все же утверждают, что ИКТ являются основным индексом информационного общества. Они с удовольствием описывают в общих чертах технологические новшества, так или иначе предполагая, что этого достаточно, чтобы отличить новое общество. Позвольте мне заявить об этом с увлечением: такое информационное общество, в котором каждый имеет свой компьютер? Если да, то это ПК определенной мощности? Или это должен быть сетевой компьютер, а не автономный? Или более уместно взять в качестве показателя популярность iPod или BlackBerries? Это когда почти все получают цифровое телевидение? Или является индивидуальное принятие таких технологий второстепенной важности, ключевой мерой является организационное включение ИКТ? Является ли на самом деле убедительным показателем институциональное принятие в отличие от индивидуальной собственности? Задавая эти вопросы, вы начинаете осознавать, что технологическое определение информационного общества вовсе не однозначно, однако само собой разумеется, что такие определения первоначально появляются. Это касается тех, кто провозглашает принятие ИКТ отличительной чертой информационного общества, чтобы быть точным о том, что они означают. Часто выдвигается возражение против технологических определений информационного общества. Критики возражают против тех, кто утверждает, что в определенную эпоху технологии сначала изобретаются, а затем влияют на общество, тем самым побуждая людей реагировать, приспосабливаясь к новому. Технология в этих версиях является преимуществом прежде всего, поэтому она приходит к определению целого социального мира: Steam Age, Age of the Automobile, Atomic Age (Dickson, 1974).

Центральное возражение здесь заключается не в том, что это неизбежно технологически детерминированный - в этой технологии рассматривается как основная социальная динамика - и как таковое упрощение процессов изменений. Это, безусловно, так, но более важным является то, что он отводит в совершенно отдельное разделение социальные, экономические и политические аспекты технологических инноваций. Они следуют из и являются подчиненными, главной силой технологии, которая, кажется, является самовоспроизводящейся, хотя она оставляет впечатление на все аспекты общества. Технология в этом воображении приходит извне общества как инвазивный элемент, не контактируя с социальным в своем развитии, но при огромных социальных последствиях, оказывающих влияние на общество. Но это демонстративно случай, когда технология не отстраняется от социальной сферы таким образом. Напротив, это неотъемлемая часть социальной сферы. Например, решения, касающиеся исследований и разработок, выражают приоритеты, и из этих оценочных суждений производятся конкретные типы технологий (например, военные проекты получили значительно больший объем финансирования, чем работа в области здравоохранения в течение большей части времени в двадцатом веке), что неудивительно, - самые современные системы оружия, которые затмевают успехи лечения, скажем, простуды). Многие исследования показали, как технологии несут на себе отпечаток социальных ценностей, будь то в архитектурном дизайне мостов в Нью-Йорке, где якобы были установлены высоты, которые препятствовали бы доступу к общественным транзитным системам некоторых районов, которые могли бы оставаться заповедником частных владельцев автомобилей; Или изготовления автомобилей, которые свидетельствуют о ценности частной собственности, презумпции в отношении размера семьи (как правило, два взрослых, двое детей), отношение к окружающей среде (расточительное использование невозобновляемой энергии наряду с загрязнением), символы статуса (Porsche, «Жук», «Шкода») и отдельные, а не общественные формы транзита; Или строительство домов, которые являются не просто местами для жизни, но также выражениями образа жизни, престижа и властных отношений и предпочтениями в отношении различных стилей жизни. Как это так, как можно принять то, что считается асоциальным явлением (технологией), и утверждать, что тогда это определяет социальный мир? Это легко (можно было бы принять любой элементный фактор и приписать обществу его название - Общество кислорода, Водное общество, Картофельный век), и это ложно (технология, по сути, является неотъемлемой частью общества), и поэтому отдельные ИКТ И высшая роль в социальных изменениях сомнительна.

Экономическая.

Этот подход показывает рост экономической ценности информационной деятельности. Если можно подсчитать увеличение доли валового национального продукта (ВНП), учитываемой информационным бизнесом, то логически следует точка, в которой можно объявить о достижении информационной экономики. Как только большая часть экономической деятельности занята информационной деятельностью, а не, скажем, натуральным сельским хозяйством или промышленным производством, следует, что мы можем говорить об информационном обществе (Jonscher, 1999).

В принципе прямолинейный, но на практике чрезвычайно сложный труд, большую часть пионерской работы выполнил покойный Фриц Махлуп (1902-83) из Принстонского университета (Махлуп, 1962). Марк Порат (1977b) уточнил, что его идентификация информационных отраслей, таких как образование, юриспруденция, издательское дело, СМИ и компьютерное производство, и его попытка оценить их меняющуюся экономическую ценность.

Порат выделял первичный и вторичный информационные сектора экономики. Первичный сектор восприимчив к готовой экономической оценке, поскольку он имеет рыночную цену, а вторичный сектор, более сложный по цене, но, тем не менее, существенный для всей современной организации, включает информационную деятельность в компаниях и государственных учреждениях (например, крылья персонала Компании, научно-исследовательские и опытно-конструкторские отделы бизнеса). Таким образом, Порат способен различать два информационных сектора, затем консолидировать их, разделить неинформационные элементы экономики и, реорганизуя национальную экономическую статистику, сделать вывод о том, что почти половина ВНП Соединенных Штатов, учитываемая этими Объединенные информационные сектора, «Соединенные Штаты в настоящее время представляют собой экономику, основанную на информации». Таким образом, «Информационное общество» [где] основными аренами экономической деятельности являются информационные товары и услуги, а также государственная и частная (вторичная информационная секция) бюрократия « (Porat, 1978, стр. 32). Это количественное определение экономической значимости информации является непреодолимым достижением. Неудивительно, что те, кто убежден в появлении информационного общества, регулярно обращались к Махлупу и особенно к Порату как к авторитетным демонстрациям растущей критической информационной деятельности, одна из которых должна была привести к новому веку. Однако есть и трудности с подходом к экономике информации (Monk, 1989, pp. 39-63). Главное, что за весомыми статистическими таблицами существует большая интерпретация и оценочное суждение о том, как создавать категории и что включать и исключать из информационного сектора. В этой связи особенно поразительно то, что, несмотря на их различия, Махлуп и Порат создают охватывающие категории информационного сектора, которые преувеличивают его экономическую ценность. Есть основания для запроса их действительности. Например, Махлуп включает в свои «отрасли знаний» «строительство информационных зданий», основой которого, по-видимому, является то, что строительство, скажем, университета или библиотеки, отличается от того, что предназначено для складирования чая и кофе. Но как же тогда распределить многие здания, которые, когда-то построенные, меняют цель (многие университетские отделы расположены в бывших домах, а некоторые лекционные залы находятся на переделанных складах)?

Опять же, Порат испытывает некоторые трудности, чтобы идентифицировать «квазифирму», встроенную в неинформационное предприятие. Но приемлемо ли из правильного предположения, что R&D в нефтехимической компании связано с информационной деятельностью, чтобы отделить это от производственного элемента в статистических целях? Несомненно, что действия размыты, а раздел исследований и разработок тесно связан с производственными крыльями, и любое разделение по математическим причинам не соответствует его роли. В более общем плане, когда Порат рассматривает свой «вторичный информационный сектор», он фактически разделяет каждую отрасль на информационные и неинформационные области. Но такие различия между «мышлением» и «делом» чрезвычайно трудно принять. Где можно поставить компьютерные системы числового управления или функции линейного управления, которые являются неотъемлемым элементом производства? Возражение здесь состоит в том, что Порат разделяет, несколько произвольно, в рамках отраслей промышленности, чтобы наметить «вторичный информационный сектор», а не «неинформационную» сферу. Такие возражения не могут недействить результаты Махлупа и Пората, но они являются напоминанием о неизбежном вторжении ценностных суждений в построение их статистических таблиц. Как таковые они поддерживают скептицизм в отношении идеи возникновения информационной экономики.

Другая трудность заключается в том, что агрегированные данные неизбежно приводят к гомогенизации весьма разрозненных видов экономической деятельности. В ходе раунда можно сказать, что рост экономической стоимости рекламы и телевидения является показателем информационного общества, но у нас остается желание провести различие между информационной деятельностью на качественных основаниях. Энтузиазм экономистов-информаторов поставить цену на все имеет печальное последствие неспособности сообщить нам действительно ценные аспекты информационного сектора. Этот поиск, чтобы провести различие между количественными и качественными показателями информационного общества, не преследует Махлуп и Порат, хотя очевидно, что многомиллионные продажи газеты The Sun не могут быть приравнены к ним - тем более менее считаться более информативными, хотя и без сомнения Он имеет большую экономическую ценность - 400 000 тираж «Файнэншл таймс». Это различие, к которому я вернусь, но которое предлагает возможность того, что мы можем иметь общество, в котором, по измерению ВНП, информационная активность имеет большой вес, но с точки зрения источников экономической, социальной и политической жизни является Не имеет большого значения - нация кушетки и разновидности удовольствия в стиле Диснея, потребляющие изображения день и ночь?

Профессиональная.

Этот подход наиболее благоприятствует социологам. Он также тесно связан с работой Даниэля Белла (1973), который является самым важным теоретиком «постиндустриального общества» (термин, ассоциированный с «информационным обществом» и используемый как таковой в собственном письме Белла), Здесь исследуется структура профессии во времени и наблюдаются закономерности изменений. Предложение состоит в том, что мы достигли информационного общества, когда преобладание занятий обнаруживается в информационной работе. Снижение занятости в обрабатывающей промышленности и рост занятости в сфере услуг интерпретируются как потеря ручной работы и замена ее на «белых воротничков». Поскольку сырьем для неквалифицированного труда является информация (в отличие от ручного труда и техники ловкости и ловкости, а также оборудования, характерного для ручного труда), можно сказать, что значительное увеличение такой информационной работы объявляет о появлении информационного общества. Существует убедительное доказательство этого: в Западной Европе, Японии и Северной Америке более 70 процентов рабочей силы сейчас находятся в сфере обслуживания экономики, а в настоящее время большинство служащих занято. Только на этих основаниях представляется правдоподобным утверждать, что мы живем в информационном обществе, поскольку «преобладающая группа (профессий) состоит из работников информации» (Белл, 1979, стр. 183).

Акцент на профессиональное изменение как маркер информационного общества каким-то образом ушел в сторону вытеснения некогда доминирующих проблем с технологией. Эта концепция информационного общества сильно отличается от той концепции, которая предполагает, что это информационные и коммуникационные технологии, которые отличают новый возраст. Фокус на профессиональном изменении - это тот, который подчеркивает трансформирующую силу самой информации, а не технологии, информацию, которая является тем, что нарисовано и порождено в профессиях или воплощено в людях посредством их образования и опыта. Чарльз Лидбитер (Charles Leadbeater, 1999) назвал свою книгу, чтобы подчеркнуть, что это информация, которая является основополагающей в нынешнюю эпоху. «Живя на воздухе» когда-то было знакомым увещеванием, данное мирским мудрым тем, кто не хочет зарабатывать на жизнь пот своего лба, но все такие советы теперь устарели; Лидвеатер утверждает, что именно так нужно зарабатывать себе на жизнь в век информации. Living on Thin Air (1999) заявляет, что «мышление умное», будучи «изобретательским» и имеющее способность развивать и эксплуатировать «сети», на самом деле является ключом к новой «невесомой» экономике (Coyne, 1997; Dertouzos, 1997), Поскольку производство богатства происходит не от физических усилий, а от «идей, знаний, навыков, таланта и творчества» (Leadbeater, 1999, стр. 18). В его книге приводятся примеры таких успехов: богатые дизайнеры, торговцы, создатели изображений, музыканты, биотехнологии, генетические инженеры и искатели ниши.

Лидбеатер ставит на популярный язык то, что, как утверждают ученые, рассуждают ученые. Ряд влиятельных авторов, от Роберта Рейха (1991), до Питера Друкера (1993), Мануэлю Кастельсу (1996-8), показывают, что сегодня экономика подпитывается и подпитывается людьми, основной характеристикой которых является способность манипулировать Информация. Предпочтительные термины варьируются: от «символических аналитиков» до «экспертов в области знаний» до «информационного труда», но одно сообщение постоянное: сегодняшние движители и шейкеры - это те, чья работа связана с созданием и использованием информации.

Интуитивно может показаться правильным, что угольщик является промышленным, поскольку экскурсовод относится к информационному обществу, но на самом деле распределение профессий в этих отдельных категориях является решением суда, которое предполагает большую свободу действий. Конечный продукт - лысистая статистическая цифра, дающая точный процент «информационных работников» - скрывает сложные процессы, с помощью которых исследователи создают свои категории и распределяют людей тем или иным образом. Как утверждает Порат: когда «мы утверждаем, что определенные занятия в основном занимаются манипуляцией символами… Это различие степени, а не своего рода « (Porat, 1977a, стр. 3). Например, работники железнодорожного сообщения должны иметь знания о дорожках и расписаниях, о ролях и процедурах; Они должны общаться с другими сигнальными работниками по линии, с персоналом станции и драйверами двигателей; Они обязаны «знать блок» своих и других кают, должны вести точную и всеобъемлющую книгу всего движения, проходящего через их территорию; И у них мало потребности в физической силе, чтобы тянуть рычаги с момента появления современного оборудования (Strangleman, 2004). Тем не менее, железнодорожный сигнальный рабочий, несомненно, является ручным рабочим «индустриальной эпохи». И наоборот, люди, которые приходят на ремонт фотокопировального аппарата, могут мало знать о продуктах, отличных от тех, для которых они были обучены, вполне могут работать в жарких, грязных и неудобных обстоятельствах и могут нуждаться в значительной силе для перемещения механизмов и замены поврежденных частей. Тем не менее они, несомненно, будут классифицироваться как «информационные работники», поскольку их работа с машинами New Age соответствует интерпретациям Пората. Пункт здесь прост: мы должны скептически относиться к убедительным цифрам, которые являются результатом восприятия исследователями того, где профессии должны быть наиболее подходящим образом классифицированы.

Следствием этой категоризации часто является неспособность идентифицировать более стратегически важные информационные занятия. Хотя методология может предоставить нам картину большего объема работы с информацией, она не предлагает каких-либо средств для дифференциации наиболее важных аспектов информационной работы. Стремление к количественному измерению информационной работы скрывает возможность того, что рост определенных видов информационной деятельности может иметь особенно важные последствия для социальной жизни. Это различие особенно уместно в отношении профессиональных мер, поскольку некоторые комментаторы стремятся характеризовать информационное общество в терминах «первенства профессий» (Bell, 1973), а некоторые - как повышение популярности элитной «техноструктуры», Который владеет «организованным знанием» (Galbraith, 1972), а третьи сосредоточены на альтернативных источниках стратегически важных информационных занятий. Подсчет числа «информационных работников» в обществе ничего не говорит о иерархиях - и связанных с ними изменениях в власти и уважении - этих людей. Например, можно утверждать, что важнейшей проблемой является рост числа инженеров в области вычислительной техники и телекоммуникаций, поскольку они могут оказывать решающее влияние на темпы технологических инноваций. Или можно предположить, что расширение научных исследователей является важнейшей категорией информационной работы, поскольку они являются наиболее важным фактором в обеспечении инноваций. И наоборот, более высокие темпы расширения социальных работников для решения проблем стареющего населения, увеличение числа семейных дислокаций и делинквентности среди несовершеннолетних могут иметь мало общего с информационным обществом, хотя, несомненно, социальные работники будут классифицироваться среди инженеров по ИКТ как «информационные работники».