Взаимодействие субъектов социальной коммуникации в медиареальности

Такой обмен коммуникативной энергией и смена ролей могут быть приемлемы при рассмотрении социального взаимодействия как общения, центральным звеном которого является межличностные контакты. Однако изощренность современного коммуникативного инструментария, диффузия различных уровней коммуникации (от межличностной до массовой) востребуют ролевую множественность субъектов. Здесь подразумевается самостоятельность, с одной стороны, и слитность, с другой, всех участников коммуникативного процесса. Таким образом, онтологическая активность субъекта общения нивелируется технологиями, находящимися на вооружении у субъекта коммуникации. В последнем случае каждый коммуникатор вооружен, а потому активен. Полисубъектность, таким образом, является сущностным признаком массовой коммуникации.

Системная взаимосвязь контрастных по своим свойствам и тезаурусным багажам субъектов обеспечивается важнейшим звеном - коммуникативным каналом, который сегодня, благодаря новейшим технологиям, является одновременно не только транслятором, но также и хранилищем баз данных, который подразумевает наличие уникальных алгоритмов их архивации и актуализации. Происходит перенесение части сущностных свойств субъектов в рамках системы на канал их коммуникации, своеобразное «оживление» канала, придание ему важных креативных, прогностических, инициаторских качеств. Таким образом, канал объединяет субъектов, причем делает это объединение все более экспрессивно (суггестивно) насыщенным и, что примечательно, самоценным. Причастность к каналу субъектов социальной коммуникации снимает вопросы о происхождении информации, циркулирующей в нем.

Поэтому канал является одной из ипостасей медиума - самостоятельного звена в субъект-объектной дихотомии. Медиуму противостоит «синкретический субъект», коммуникант, от отдельного индивида до информационных групп, сообществ, классов и пр. Такая фигуративность расставляет новые акценты не только в смене ролей между субъектом и объектом, но и в самих механизмах этой смены. Субъект-объектная парадигма взаимоотношений становится многоуровневой, ее комбинаторика зависит от множества факторов, в т.ч. технологических и ситуационных. Современный тезаурусный анализ позволяет говорить не только о схожих представлениях, опыте и установках субъектов коммуникации, но и о глубинных мировоззренческих основаниях, диктующих определенный ракурс оценки реальности.

Так, в качестве субъекта могут выступать медиа и коммуникант, а в качестве объекта социум. Второй случай: коммуникант-социум против медиа, которые выступают в роли объекта. Третий распространенный вариант взаимодействия: медиум-социум против коммуниканта, конкретного потребителя информации. Данную фигуративность можно определить как «бисубъект-объектные» отношения, учитывая, что медиум, коммуникант и социум суть субъекты с разнонаправленной деятельностью.

Вместо антропологического центра духовной деятельности в обществе появляется центр коммуникации - «синкретический субъект», среднестатистическая единица коммуникативного процесса. Стремление масс-медиа учитывать в своем воздействии индивидуального потребителя воплощается в совершенствовании техники унификации и забвении духовных, сверхсоциальных свойств личности. Разновекторая деятельность медиа и коммуниканта должна в идеале иметь движение навстречу друг другу, когда момент сближения находится в некой истине, озарении, расширении бытийственных горизонтов. Но сегодня это даже не осознается как идеал.

Во втором параграфе «Теория медиавоздействия и проблема активности субъектов» дается характеристика существующим обобщающим моделям массовой коммуникации, которые кроме теоретико-научной важности имеют и прикладное значение. Современные концепции массовой коммуникации чаще всего оставляют за рамками научного интереса объектное, виктимное состояние самого медиума, заостряя свое внимание лишь на его внешней активности, информационно-воздействующем характере его работы. В результате возникают концепции и следующие за ними методологические предписания и рекомендации, существенно искажающие роли и статус коммуницирующих в обществе субъектов.

Одна крайность в теоретических оценках эволюции коммуникативных концепций связана с чрезмерной скрупулезностью и детализацией, которые не приводят к модельному пониманию принципов социальной коммуникации и перспектив ее развития. Другая крайность основана на бихевиористском упрощении существующих теорий, где все сводится к уже дискредитировавшей себя схеме «стимул-реакция». В этой связи для анализа взят промежуточный подход к обобщению научных концепций социальной коммуникации. Методика поиска компромисса между всевластием СМИ (приводящим к деонтологизации и фактическому разрушению социального бытия) и свободой реципиента (пытающегося сохранить человеческие, личностные качества в атмосфере нарастающей информационной суггестии) в ней весьма показательна.

Исследователи, представляющие данный подход (К. Мертен), указывают на две общие тенденции научного объяснения информационного воздействия, сменяющие одна другую, иногда сосуществующие - классическую и трансклассическую модели. «Классическая модель» понимает воздействие как процесс, в котором реципиент бомбардируется коммуникативными стимулами со стороны СМИ. Воздействие происходит тогда, когда реципиент бывает «сражен» этими «выстрелами». Довоенные исследования социальной коммуникации четко следовали предписаниям модели «стимул-реакция» и находили себе подтверждение в массовых психозах и порывах толпы.

«Трансклассическая модель» воздействия не прикрепляла воздействие высказывания только к стимулу, а соотносила его с тремя модальностями: структурой высказывания; внутренним контекстом реципиента (опыт, предшествующие знания и т.д.) и внешним контекстом (ситуативные и социальные рамочные условия). Реципиент, то есть, объект коммуникативного воздействия, обретает здесь определенную свободу, что вполне естественно трансформирует прежние представления об онтологии информационного пространства. Однако настолько велики сила и инерция подхода «стимул-реакция», концентрированное выражение которого составляет однонаправленное воздействие источника информации на получателя, что в трансклассической модели по-прежнему утверждается такое же одновекторное воздействие медиума на реципиента. Не принимается во внимание то обстоятельство, что реальный коммуникативный процесс часто развертывается, протекает совсем в другом русле, ибо наталкивается то и дело на строптивость реципиента, на его право быть самим собой.

Итак, весьма важный изъян, характерный и для других попыток обобщения коммуникативных теорий, состоит в том, что без внимания остается важнейшая структура, а именно создатель информации, субъект, медиум. Между тем медиум представляет собой не просто важнейшее во всей цепи информационного процесса звено, но и чрезвычайно сложное, дробное, многоликое явление, заслуживающее самого серьезного внимания. В исследовании медиум рассматривается на основе перечня ипостасей, предложенного Ф.Махлупом: генератор - первооткрыватель - аналитик - переводчик - переработчик - переносчик - коммуникатор. Сюда же следует добавить инициатора коммуникации.

Медиум, создатель информации, одновременно включает в себя не только направленные на него мощные силы внешнего воздействия, но и очевидное влияние самого реципиента, объекта информации. В то время как реципиент остается собой, медиум обязан в какой-то мере стать реципиентом, стать Другим, причем не конкретным индивидуумом, а своеобразным просчетом многих вариантов воспринимающего сознания, чтобы остановиться на одном избранном варианте, «типовом», а не просто индивидуальном. Он же, в отличие от реципиента, напрямую связан с информационной технологией. Иными словами, он живое продолжение машины, конструкции, конкретных коммуникативных и манипулятивных приемов, норм, определенных технических параметров, в пределах которых вынужден действовать.

Всевластие медиума в трактовках коммуникативного взаимодействия объясняется, в частности, укоренившейся традицией восприятия реципиента как заведомо пассивного объекта. Именно недостаточное внимание к механизмам производства информации субъектом (медиумом) приводит к серьезным трансформациям всей социальной системы.

В третьем параграфе «Манипуляция как основа целостности коммуникативного акта в пространстве творящего и воспринимающего сознаний» дается обоснование новой интегративной модели социальной коммуникации, учитывающей идею взаимодействия и взаимосвязи коммуницирующих субъектов. Особенное внимание уделяется феномену манипуляции как категории отношения человека к миру, характеризующей качество взаимосвязи субъектов в медиареальности. В распространенных социологических, психологических, политических представлениях манипуляция - это прежде всего скрытый прием, нечто негативное, построенное на обмане. Однако именно в медиареальности манипуляция получает уже философское наполнение, обладающее совершенно иным уровнем коннотаций. Предложенная модель рассматривает процесс манипулятивного взаимодействия, в виде целостной структуры, состоящей из дискретных элементов, объединяющихся в более крупные структурные блоки таких элементов, имеющих свою внутреннюю иерархию и взаимодействующих между собой: медиум, реципиент, действительность, высказывание (информация, текст). Притом это такая структурная целостность, где сохраняется общефилософский принцип диалектического единства и развития: все связано со всем.

Принципиально важное и новое положение предлагаемой концепции заключается в том, что «внешний контекст», т.е. внеположная субъекту социальная действительность, не только должен быть соотнесен с медиумом, подобно тому, как это происходит с реципиентом в трансклассической модели, но еще и в том, и даже именно в том, что он является общим для медиума и реципиента. В этом также состоит одна из фундаментальных причин одинаковости их тезаурусов. Другими словами, медиареальность, возникшая на базе коммуникативных технологий, начинает влиять и на медиума, и на реципиента, и на дальнейшее развитие самих технологий.

Новая модель имеет в виду не только внешние ситуативные обстоятельства, которые не могут не принимать во внимание медиум и реципиент, а основу их жизненного и психологического опыта, их наблюдений, переживаний их свойств, состояний, выработанных в процессе взаимодействия личности (на разных стадиях ее становления) с окружающим миром, когда реальность, переработанная, освоенная сознанием каждого человека, делает реальностью и сам информационно-манипулятивный процесс.

Еще один существенный блок, объединяющий медиума и реципиента, - высказывание, информационный материал, который медиум адресует своей аудитории. Подчеркивается не только воздействующий характер высказывания, но и его влияние на самого медиума, который зависит от информационного продукта и от того, насколько удачно тот проникнет в сознание реципиента.

Технологическая и ментальная неразрывность медиума и реципиента приводит к переакцентированию внимания участников коммуникации на обозначенную в диссертации процессуальность как коммуникативную самоцель. Сегодня взаимозависимость медиума и реципиента настолько сильна, что ее разрыв может, в частности, означать прекращение существования медиума.

Следующим важным следствием такого положения является воздействие и медиумов, и реципиентов на внешний и внутренний их контекст. В медиареальности реальным преимуществом начинает обладать не тот, кто владеет максимальным объемом информации, а тот, кто в кратчайшие сроки способен подвергнуть информационный массив интерпретации, соответствующей контекстным реалиям. Подвижность, сиюминутность, призрачность социальных дефиниций являются следствием такого положения.

Природа своеобразия и новизны медиареальности выражается в диалектике человеческого и технологического начал, приводящей к появлению новых и новых медиаформ. Возникает проблема установления закономерностей перевода социальной реальности на язык медиасферы, для решения которой требуется введение манипулятивного акцента. Медиаманипуляция представляет собой сложное структурное образование, обеспечивающее внутреннюю целостность коммуникативных актов, состоящее из системы манипулятивных операций, пронизанное идеей единства и процессуальности. Вместе с тем манипулятивность является видом медиафилософии, суть которой не в создании неких утилитарно-рациональных построений для взаимной опоры различных манипулятивных действий, а в объяснении медимагнетизма, медиапритяжения, которое пронизывает все медиапространство, излучающее потоки гигантской энергии.

В третьей главе «Проблема формирования “другого сознания” в медиареальности» рассматриваются характерные черты идеологии и технологии медиареальности. Теория медиаидеологии является составной частью определенного в диссертации научного направления - медиалогии невербальной коммуникации. Здесь наряду с изучением невыраженных форм коммуникативного взаимодействия анализу подвергаются и более широкие понятия: манипулятивность, перекодировка социальной сферы, распредмечивание, деонтологизация социальных взаимосвязей и другие технологии, ведущие к глубинным изменениям человека как субъекта познавательной деятельности. Понимание социальной и идеологической функции медиареальности, гипнотизирующей общественное сознание своими технологиями, становится важной научной задачей.

В первом параграфе «Манипулятивность как форма духовного воздействия» проводится анализ существующих исследований манипуляции и определяются ее современные дефиниции исходя из ее нового онтологического статуса в медиареальности. Доказывается, что абсолютное большинство исследований, в т.ч. и обладающих философской направленностью (С.Кара-Мурза и др.), воспринимают манипуляцию исключительно как линейный, однонаправленный процесс. Современные дефиниции коммуникативного пространства (нелинейность, возрастающая скорость, иррациональная незавершенность, пространственная неопределенность и т.д.) до сих пор не получали достаточного внимания в многочисленных концепциях манипуляции.

Манипуляция в концентрированном виде отражает эволюцию технологий информационного обмена: от количественных характеристик, выражавшихся в зримых «победах» над бессловесным реципиентом, до современных качественных оценок, ставящих во главу угла степень доверия реципиента медиуму-коммуникатору, готовность обеих сторон к долгосрочному продолжению коммуникации. Манипулятивность начинает восприниматься не как прежняя «обманутость», а как «вовлеченность» субъекта в коммуникацию, в бесконечную рекурсию образного представления бытия. Этот весьма интенсивный процесс, получающий с развитием техники все новое и новое ускорение, обострил экзистенциальное противоречие, о котором писал еще Сёрен Кьеркегор, заметив, что «постоянное добывание условий» стало «ответом на вопрос о значении того, что этим обусловливается». Достигнутая с помощью точных и экономных технологических приемов цель в ходе коммуникации мгновенно превращается в средство для выстраивания новых манипулятивных взаимосвязей.

Объединенность медиума и реципиента в этом ускоряющемся, быстро меняющем свои конфигурации социальном пространстве опирается на новую конвенциональность. Технологически обеспеченное обоюдное стремление к различным целям в рамках одного коммуникативного акта рождает определенное качество их взаимосвязи и взаимодействия. Информация, воспринимаемая как «метасредство деятельности», в рамках манипулятивных отношений получает заведомо многозначную, порой полярно противоположную интерпретацию в зависимости от интенций субъекта. Поэтому именно манипуляция как технология информационного взаимодействия становится аксиологической и психологической доминантой в медиареальности.

Теория психологической доминанты, выдвинутая А.А.Ухтомским (принцип доминанты является важнейшим побуждающим фактором для любой активности, в том числе и духовно-интеллектуальной), дает методологическое обоснование доминанте манипулятивности как приемлемого и наиболее распространенного социального алгоритма, который обеспечивает, с точки зрения эпистемологии, прагматическую адекватность и понятность медиареальности познающему субъекту, который, в свою очередь, уже как объект коммуникативных атак, получая буквально с рождения «прививку манипулятивности», и не подозревает о существовании других форм коммуникативных отношений.

Гуманистическое содержание, которое пытался подчеркнуть А.А.Ухтомский в разработке своей идеи (благодаря доминанте можно преодолеть «проклятие индивидуалистического отношения к жизни»), сегодня практически сведено на нет утилитарным, коммерческим использованием факторов нервного возбуждения человека. Наиболее важная особенность такого технологизма состоит в том, что концентрация на потребительской доминанте отбрасывает на периферию сознания всю «остальную» жизнь индивида, делая ее ненужной и неинтересной, что соответствует идеям А.А.Ухтомского, только с диаметрально противоположным этическим значением.

Экспрессивная компонента информации предстает здесь в виде манипулятивной субстанции, проявляющейся в различных медиастратегиях: установление повестки дня (власть в информационном обществе состоит не только в обладании информацией, не только в умении уклониться от деструкции и не допустить ее, но и в возможности незаметно, «тактично» изымать из публичной дискуссии нежелательные темы); мифологизация и смещение акцентов (манипулятивные мифы создают прочный эпистемологический каркас, опутывающий сознание реципиента); религиозная экстатичность при потреблении информации (сегодня любые формы информационной взаимосвязи представляются в медиареальности как высшая ценность, выходящая за пределы понимания); рекламный дискурс как материализованный алгоритм мышления (императивность и повторяемость рекламных сообщений создают шаблон для ценностной оценки всего объема актуальной социальной информации).

Понимание манипуляции как общего принципа взаимодействия субъектов в медиареальности не означает социального оправдания манипуляции. Манипуляция, выросшая из межличностного взаимодействия (например, обман одинокого простака на рынке), стала действенным инструментом современного, глобального и масштабного массово-коммуникативного процесса. Но именно ее истоки позволяют скрывать потребительские смыслы под масками задушевных, доверительных интонаций.

Во втором параграфе «Перформация как вид медиации» исследуется феномен перформативности как одного из способов формирования «другого сознания», что является профессиональной задачей медиума, учитывающего логику «чужого Я» в свой деятельности. Понятие перформации активизировалось в коммуникативистике в связи с дискуссиями о статусе пассивного потребителя информпродукта. Проблема перформативности активно разрабатывалась теоретиком постмодернистского театра С.Мелроуз. Суть нововведения заключается в сдвиге от «минимального расхода энергии» в обычной жизни до «максимального в перформансе». В коммуникации энергия действия, а не внутреннего переживания, становится главным источником воздействия на реципиента и способствует театрализации коммуникативного акта. Понятие «перформанса» связано также с понятием «репрезентация», т.е. «перепредставление» и являет собой процесс использования любой системы знаков для производства значений.

Следует разграничить понятие «перформансной коммуникации», уже вошедшее в научный оборот, и предлагаемое в диссертации понятие «перформативности» как универсального качества современных коммуникативных процессов. Перформансную коммуникацию Г.Г.Почепцов трактует узко, связывая ее с такими понятиями, как зрелищность, церемониальность и ритуальность.

Перформанс и информация, особенно ее экспрессивное наполнение, имеют глубинную взаимосвязь. Ин-форматируемая вещь (базовый факт) вводится в сферу традиции и опыта. Пер-форматируемая вещь выносится из этих сфер и переводится в область технологии. Она уже была информатирована. Ее бытие уже отмечено в традиции, она стала частью реальности. Перформанс должен обладать контрастным, по сравнению с традицией, наполнением. Только тогда он будет восприниматься не как видоизменение, или транс-формация, а как коренное изменение онтологии. Для этого нужна мотивация, прежде всего экспрессивная, внушающая то, почему вещь необходимо подвергнуть новому отождествлению. Однако подлинность перформанса вторична, она отталкивается от существующей картины мира и создает эфемерные миры, которые зависимы от контекста, от объяснений, от постоянной подпитки эстетической и идеологической энергией. Эта зависимость манипулятивна по сути, поскольку в перформатированном пространстве центром становится не новое бытие вещи, а объяснения по поводу ее измененного бытия. Доктринальность перформанса соответствует целеполагающему механицизму, который свойственен манипуляции. Доктрина прикрывает механицизм, превращает перформатора из манипулятора в идеолога, «законного» владельца чужой вещи.

Еще одна важная функция перформанса в массовой коммуникации - маскировка или разрушение подлинности. Перформанс в определенном смысле становится самоцелью, точнее, манифестированным процессом, основанным на рекурсии, самовозобновлении репродукции, технических копий, многократных переосмыслений, не оставляющих основы первоначального содержания.

Перформативное качество манипуляций реализует себя через следующие социокультурные явления: игра, развлечение, сценарная, драматургическая логика информпространства, зрелищность как квинтэссенция визуальности, социальные эксперименты и новации, не несущие в себе какого-либо целеполагания, а ценные, интересные «сами по себе» и т.д. Понятие игры в ХХ веке стало одной из важнейших составляющих культуры. Сегодня игра служит методологической и эпистемологической основой перформативности. Трактовка игры как механизма коммуникативно-манипулятивной сферы лишает ее традиционного смысла свободного самовыражения человека, не ставящего перед собой утилитарной цели, но испытывающего радость от участия в игре.

Вместо игры как праисточника и основной формы культуры возникает играизация, отличающаяся прагматизмом, узкопрактичными интересами, соображениями выгоды и пользы. Играизация, ставшая новой парадигмой рациональности, явилась формой противостояния информационно-коммуникативно-му хаосу. Играизация сблизилась с «перформативным поведением», которое отличается от обычного, речевого поведения особой «энергией действия».

Присущее игре моделирование искусственной реальности внутри подлинной действительности на основе интерсубъективного взаимодействия, отвечает глубинным задачам формирования медиареальности. Однако направление интерсубъективности нацелено не вовне, не в объективную реальность (так это происходит с игрой как частью культуры), а внутрь игровой реальности. Социальность благодаря играизации не умножается, а наоборот потребляется, перформатируется, требует все больших объяснений.

Комбинаторика игровых воплощений информации на телевидении создает особую, карнавальную атмосферу, в которой зритель является и участником, и наблюдателем бесконечного действа. Поведение человека высвобождается от гнета традиций (возрастных, имущественных, сословных) и потому выглядит эксцентричным и неуместным с точки зрения обыденной реальности. Карнавал, став обыденностью, отодвигает на периферию социального некарнавальные формы жизни. Постмодернистский принцип всеобщей равнозначности всех явлений и всех сторон жизни определяет семантическое поле медиареальности.

Манипулятивность и перформативность рассматривают человека (реципиента, получателя информации) как нечто изначально данное, но смотрят на него с разных точек зрения. Манипулятивность видит его пассивным объектом, перформативность создает иллюзию его активности. Обе позиции обусловлены природой современного коммуникативного процесса и способствуют построению моделей реакций и поведения человека, участвующего в этом процессе.

В третьем параграфе «Коэволюционные особенности медиаэпистемологии» отмечается, что важнейшим коэволюционным свойством медиареальности является естественный отбор, требующий от современников приращения знаний о медиасфере, а также развития навыков рефлексии по поводу информсобытий. Разделение потребителей информации по уровню восприятия перформативно-манипулятивных сообщений является важнейшим свойством их коэволюции в медиареальности.

Степень социализации человека определяется сегодня его способностью расшифровывать медийные коды. Теперь масс-медиа не просто предлагают «повестку дня», они словно предвосхищают желания аудитории, узурпируя важнейшее онтологическое свойство человеческого сознания - его прогностическое моделирование действительности, определение ее функциональной пространственно-временной динамики.

Человек «принадлежит одновременно и органично трем мирам -- природе, обществу и культуре» (М.С.Каган). Поэтому во всех этих ипостасях он, с одной стороны, примиряет внутри себя противоречия между медийным форматом культуры и традиционной культурой, между медиатизацией и социализацией, между медийной сущностью «человека смотрящего», со всеми подразумеваемыми здесь девиациями, и «человека думающего», «человека развивающегося». Но при этом, будучи сложноорганизованной, синергетической «био-социо-культурной» системой, испытывает на себе все более сильное энтропийное давление, выражающееся в хаотическом нарастании культурных, социальных и даже биологических антиномий и аномалий, составляющих его актуальную «повестку дня». Иррациональность бытия приводит к глубоким противоречиям прежде всего внутри самого познающего субъекта. Эти процессы рассматриваются сквозь призму трех субстанциональных уровней: культурного, социального и био-антропологического.

Распредмечивание культурных ценностей происходит на уровне коммуникации между медиумом и массовым потребителем. Лишенные своего сакрального смысла артефакты оцифрованы, их свойства становятся одномерными: то, что медиум решил зафиксировать, остается, а «несущественные», «вторичные» детали отбрасываются. Реципиент переносит центр своего внимания в область подвижных и иллюзорных изображений, поскольку именно они благодаря многолетнему манипулятивно-перформативному научению/внушению теперь покрывают поле его культурных потребностей.

Похожие процессы происходят и на уровне социального бытия. Как считают социальные психологи, в центре мира каждого индивида находится прежде всего восприятие его собственного Я. На этом строятся технологии экспрессивного воздействия. Апеллирование к личностным смыслам в ситуации размытых социальных целей есть основной манипулятивный метод создания/разрушения социальных общностей. При этом исподволь создается обобщенный «идеальный» образ, предмет для подражания.

Ответный импульс от реципиента в медиареальность ведет к тому, что в ней возникает технически обеспеченная и опредмеченная проекция Я реципиента, учитывающая особенности его характера, структуры личности, даже физиологии. Социальная информация начинает восприниматься не как сообщение о чем-то социально важном, а как набор жизненных рекомендаций каждого человека самому себе о том, как соответствовать индивидуально воспринимаемому образу обобщенного другого: как вести себя в той или иной ситуации, как одеваться, что читать, о чем думать и т.д. Деонтологизация социума с феноменологической точки зрения проявляется, таким образом, в утрате им важнейшей функции идентификации, нормативной адаптации и регулирования взаимоотношений личности с ее окружением.

Деградация социальной традиции и социальных связей, утрата личностью ощущения своего положения в системе социальных координат приводят к замене социоморфных инструментов коммуникации на антропоморфные. Так, новые формы медиа предлагают новые способы манипулятивного воздействия, эксплуатирующие сумеречные состояния сознания. Средство-посредник (компьютер - «хард», плюс игры - «софт») становится настолько могущественным, что уничтожает само опосредованиеё создавая собственные, самоценные и самостоятельные миры. Подсознательные переживания превращаются в платформу для формирования новой социальной общности: многопользовательские версии популярных игр дают возможность сразу тысячам людей очутиться в симулированных, сновидческих пространствах одновременно.

Однако деонтологизация (распредмечивание) социальных связей не означает их безусловного уничтожения. Речь, скорее, следует вести о новой фигуративности и новой предметности в социореальности, ставших следствием длительной экспансии со стороны масс-медиа. Это утверждение находит свое подтверждение в новейших исследованиях синергетики, согласно которым кризисный этап в развивающихся сложных системах завершается переходом системы в качественно новое состояние: либо деструктивным путем, разрушающим упорядоченную систему, либо конструктивным путем перехода в устойчивое состояние с более высоким уровнем организации. Таким образом, материи присуща не только разрушительная, но и «созидательная тенденция», что позволяет строить прогнозы позитивного развития социореальности.

Четвертая глава «Невербальная семиотика медиасферы» основана на эмпирических исследованиях коммуникативной рефлексологии, а также на обобщении опыта в области медиапедагогики, позволяющего строить прогнозы относительно гуманистического возрождения субъекта в медиареальности. Отсутствие внятной логики в презентациях реальности, перформативная иррациональность, нелинейность и противоречивость, манипулятивная интенциональность как сущностные характеристики поведения медиума приводят к перераспределению внимания реципиента в процессе декодирования им информационного сообщения. Важным в социальной коммуникации становится не то, «что говорят», а то, «как говорят» и «кто говорит». Вербальные способы верификации информации уступают по степени значимости свое место невербальным. Семантика невербальных теорий коммуникативной деятельности уже достаточно давно вызывает интерес специалистов. Однако интегрального описания медиасферы как важнейшей подсистемы невербальной семиотики не существует, так что впервые в медиасемиотической традиции здесь ставится и решается ряд важных задач, представленных коммуникативной рефлексологией, демонстрационным насилием, медиапедагогикой, объединенных единым семантическим языком антропологического подхода к медиареальности в рамках медиалогии невербальной коммуникации. Равновесие между перечисленными частными науками поддерживает идея целостного восприятия и воздействия медиапродукта на личность и на социум.

Первый параграф «Информационный ритм как объект коммуникативной рефлексологии» посвящен проблемам коммуникативной рефлексологии, рассматриваемой на основе отношений субъекта социальной коммуникации и ритма информационных сообщений.

Монотонный, механически-бездушный процесс рождения сенсаций и медиакатастроф, формирования новостей и повестки дня вызывает рефлекторный принцип в восприятии информации, на основе которого появляется комплекс условных и безусловных рефлексов. Иными словами, коммуникативная рефлекторность - это вид опосредованного восприятия информации.

Одним из основных формообразующих средств коммуникативной рефлексологии является информационный ритм. Несмотря на все усилия исследователей, этот феномен до сих пор остается расплывчатым и неясным. В наиболее общих определениях ритм - это движение материи, логически и пропорционально распределенной в пространстве и времени.

Предпосылкой любого человеческого опыта является способность индивида упорядочивать свои ощущения в двух планах (в плане существования и смены) в одном и том же пространственном и временном фоне. Именно благодаря этой способности субъект имеет дело не с сырым и хаотичным материалом собственных ощущений, а со строго упорядоченными восприятиями и целостными объектами, на что, в частности, обращал внимание М.Мерло-Понти. Так возникает особое перцептуальное личностно и индивидуально окрашенное пространство и время, которые отличаются от реальности именно за счет своей упорядоченности. Точно так же, как в перцептуальном пространстве и времени, могут сочетаться различные элементы человеческого опыта, переживаний и самых фантастических видений, создавая в конце концов гармоничную (непротиворечивую) картину внутреннего мира, в ритме могут соотноситься отдельные элементы пространства-времени, и именно эти соотношения создают корреляцию с внутренним миром воспринимающего субъекта.

В эпоху новых значений, которые обретает рефлекторность восприятия, ритмическая организация коммуникации пробивает в сознание реципиента прямой путь, заменяя собой испытанную, но дискредитированную манипулятивной медиареальностью цепочку дискурсов и логических умозаключений. По сути дела, это становится отрицанием привычных и устойчивых форм социальной коммуникации.

Современное перцептуальное ощущение времени особенно остро ставит проблему не только ритмической длительности временных отрезков, но и их смыслового наполнения. Телевизионная аудитория, шире - аудитория современных масс-медиа - начинает дифференцироваться не только по сути воспринимаемой информации, но и по формам, по метрическим характеристикам ее подачи, причем ментальная пропасть между приверженцами, скажем, культурологической информации и сообщений агентств криминальных новостей начинает выглядеть просто непреодолимой.

Сложности в постижении ритма как важнейшего явления информационного мира заключаются в его полифункциональности. Существуют разные уровни информационных ритмов и разные ритмо-пространства, пронизывающие сознание человека: цивилизационные, социокультурные, индивидуальные. Их сочетание образует многоаспектный кластер, характеризующий определенную направленность личности, ее психологический статус, степень эмоционального отношения к миру, т.е. в конечном итоге некий индивидуальный модус личности.

Метрическая соразмерность коммуникативных интенций медиума и реципиента может выступать в роли своеобразного «жанрового указателя», в рамках которого должно произойти манипулятивное воздействие с использованием определенного количества информации. Манипуляция выглядит как «этическое задание», предваряющее и направляющее коммуникацию. Речевые периоды, их завершенность, их целеполагающее нарастание - это своего рода конвенционально принятая метрическая форма коммуникации, которая позволяет каждому из участников диалога использовать собственные ритмические сюжеты для достижения индивидуальных результатов, в том числе и для защиты от чуждых вторжений.

Сравнительный ритмологический анализ передач «Новости» на телеканале «Культура» и «Чрезвычайное происшествие» на телеканале НТВ позволяет сделать ряд выводов. Информационно-ритмическое построение передач с различной этической, суггестивной, идеологической, коммуникативной направленностью демонстрирует их прямую зависимость от ритма мышления-воспроизведения-интерпретации программ журналистами и их зрителями. Современная тенденция в информационном вещании состоит в увеличении темпа подачи информации, даже в том случае, когда речь идет о сугубо консервативных новостях культуры. Динамизм становится средством вовлечения зрителя в информационный поток, но и аудитория «защищается» от жесткого ритма информационных сообщений новым, поверхностным, клиповым сознанием или быстрым переключением на другой канал (забывание и отторжение также наступают незамедлительно). Однако сегодня темп криминальных новостей почти в полтора раза выше ритма новостей культуры, что свидетельствует о суггестии, проявляющейся даже на метрическом уровне.

Темпоритм коммуникации исключает реципиента из диалога, который в культуре определяет ее сущностное свойство (М.Бахтин). Обработка сознания идет за счет усилий медиума, а у индивида вырабатываются или рефлекс зависимости, или рефлекс полного отторжения от коммуникативного пространства. В диапазоне между этими крайностями есть еще разнообразные реакции - односторонней сосредоточенности (рассеянное восприятие), гедонистических ощущений (например, праздничная трапеза перед телеэкраном), недостаток впечатлений и пр.

Ритм информационного сообщения кроме вспомогательной функции, обеспечивающей адекватность восприятия интенций медиума, начинает нести в себе и самостоятельное значение, коррелирующее с экспрессивной стороной социальной информации. Такой переход можно квалифицировать как отражение всеобщей тенденции в медиареальности к перетеканию коммуникативных акцентов с содержания на форму сообщений, из вербальной в невербальную сферу. Ритм и насилие, как крайние проявления технологий медиареальности, предстают не как интенциональные, по Гуссерлю, а как «схватываемые» объекты в социальной коммуникации, которые составляют «естественный» фон информационной динамики.

Второй параграф «Медиатизация насилия как онтологическая проблема» посвящен анализу сложного и многоаспектного социального феномена, каким становится насилие. Его важнейший, системообразующий статус в медиареальности является неслучайным.

Медиареальность в современных условиях предстает не как искусственная параллель эмпирическому миру, а как самый активный его элемент. Медиально представленное насилие в этом искаженном мире занимает одно из центральных мест. Но параллельно с ним существует и насилие человека над самим собой в медиареальности: над своим интеллектом, над своим телом, над своей социальностью и культурой.

Несоответствие сцен насилия объективной реальности является важнейшей эпистемологической характеристикой медиареальности. Многочисленные исследования подтверждают: современное поколение подростков в процессе взросления воспринимает через телевизионные программы громадное количество сцен убийств, насилия и жестокости, исчисляемые десятками тысяч. В связи с тем, что каждая из этих сцен сделана правдиво, так как непременно стремится привлечь к себе внимание зрителя, возникает ощущение тотального давления псевдореальности на сознание и на мир вокруг индивида.

Насилие становится интегральным медийным элементом, проникающим в основные и наиболее популярные форматы телевизионных программ: игры, примитивный юмор, сериал, ток-шоу и новости. Поэтому это уже не только неизбежный, но даже необходимый эмоциональный фон медиареальности. Важнейшей характеристикой медиареальности является тривиализация насилия как следствие гиперэкспрессивности информационного медиапотока.

Однако, распадаясь на ряд сцен и эпизодов, эксплуатирующих подсознание и физиологию, насилие, как феномен медиареальности и как социальный феномен, не имеет четкой верификации и вызывает массу споров. Если суммировать различные точки зрения на степень влияния телевизионного насилия на реальную жизнь, то можно выделить следующие основные исследовательские направления: ТВ-насилие (сцены насилия на ТВ и их рецепция) никак не воздействует на зрителя; оно «очищает» сознание реципиента сопереживанием; стимулирует его готовность к применению насилия; оставляет двойственную реакцию. Здесь особенно показательно то, что даже в специфическом мире научной коммуникации концепт насилия, прошедший сквозь фильтр медиареальности, оказывает свое влияние на интенции исследователей: настолько контрастными и полярными порой являются их концепции. Дается характеристика основных теорий, связанных с исследованием феномена насилия и его презентаций в медиареальности: «теории катарсиса», «теории стимуляции», «теории культивации», теории об отсутствии воздействия, «теории социального научения»

Противоречия и парадоксы бытования феномена насилия в социуме снимаются через определение механизмов медиаидеологии, которые и приводят к искомым эффектам в аудитории. Одним из таких механизмов, объединяющих в себе и рефлексологию, и рекламный дискурс, и манипулятивную перформативность, является апплицирующий эффект - эффект наложения определенных клише и образов на сознание реципиента. Аппликация идеологем есть механизм создания аттитюдов (установок) через повторение, визуализацию, акцентированную экспрессию, ритмическую рефлекторность, сценарные интеракции и пр. Маска-образ, маска-действительность возникают через многократное наложение нескольких ментальных слоев, которые и создают прочный идеологический каркас на короткий промежуток времени. Его замена, порой на прямо противоположный по своей аксиологии, потребует таких же усилий. При таком подходе анализируемые теории являются определенным ракурсами, с помощью которых оценивается степень и форма апплицирующего воздействия насилия на сознание субъекта коммуникации. Становится также объяснимой и размытость и неверифицируемость данного феномена, который начинает оцениваться не как конкретное зло, а как многоуровневый идеологический фон, призванный к созданию новых медийных универсалий.

Человек, находящийся одновременно и в центре, и на границе этих онтологий, не только является источником, питающим все новые образы насилия в социальном и медийном ракурсах. Он же выступает в роли посредника, трансформатора этих образов, при этом существенно изменяясь сам.

Проведенные опросы и их результаты позволяют утверждать, что насилие воспринимается подростками в России и Германии как существенный элемент социального становления, необходимый способ адаптации к взрослой жизни. Таким образом, концепт насилия носит универсальный характер, что подтверждает его статус механизма медиаидеологии. Данное утверждение напрямую сопряжено с рецепцией именно медиально представленного насилия, что возвращает к теории социального научения. Принятие насилия в любых его формах вызывается не столько физиологическими или возрастными факторами, а в гораздо большей степени - направленным, методичным, очень изощренным и разнообразным внушением, по сути, устанавливающим отношения жесткой зависимости между социально сильной, дееспособной личностью и возможностью применять ею насилие. Однако, в отличие от суггестивного подхода, речь здесь следует вести именно о результирующем (апплицирующем) эффекте от повторения похожих одна на другую формул поведения, одних и тех же эпизодов, вызывающих повышенное внимание СМИ (например, криминальные новости, идущие в прайм-тайм), другими словами, от приоритетов в программной политике подавляющего большинства телеканалов.

Для российской социореальности особенно тревожным является то обстоятельство, что насилие выступает в качестве одной из ярких красок, составляющих фантазийное мироощущение (художественные фильмы, компьютерные вымышленные коллизии, визуализирующие и упрощающие окружающий мир, заменяют собой реальность на фоне когнитивных альтернатив в виде чтения газет, прослушивания радио и т.д.), и следовательно проникает в самую глубь национального сознания, трансформируя всю систему ценностей. Немецкие подростки более прагматично отдают предпочтение документальным форматам, используя их в качестве своеобразной «дорожной карты» для своей социализации. Данное соображение станет важным основанием для выстраивания перспектив и концепций в области медиапедагогики.

В третьем параграфе «Медиапедагогика как механизм формирования культуры личности» рассматриваются подходы к системе медиаобразования в России, которое уже получило официальный статус в качестве научной дисциплины. Однако разночтения по поводу целей, задач и направленности медиаобразования существуют по сей день. Такое положение является далеко неслучайным. К субъективным причинам следует отнести повышенное внимание ряда авторов к американо-канадскому и британскому опыту в области медиаобразования. Характерной чертой этого направления является изучение манипулятивного потенциала медиа, выработка навыков критического восприятия продукции и технологий СМИ, формирование так называемой «медиаграмотности» среди подростков, что, безусловно, является важным и чрезвычайно полезным делом. Однако мало учитывается положительный опыт некоторых стран Западной Европы, например, Германии, который опирается не столько на манипулятивно-технологическую парадигму восприятия медиа, сколько на гуманистически-гражданскую традицию, делающую упор на осмысленности и ответственности в обращении с информацией. К объективным причинам следует отнести сложившуюся в отечественной педагогике традицию недоверчивого отношения к техническим средствам обеспечения образовательного процесса.

С точки зрения ЮНЕСКО, медиаобразование (media education) подразумевает обучение теории и навыкам обращения с современными средствами массовой коммуникации, и это определение сегодня оказывается недостаточным для обозначения всего комплекса проблем отношений с медиареальностью, которые может и должна подвергать научно-методологическому анализу данная дисциплина. Недостатком такого подхода является редукция отношений человека с медиареальностью. Медиаграмотность, по сути, сводится к критическому потреблению реципиентом продукции масс-медиа без реальной возможности воздействовать на них, не будучи в них инкорпорированным. Между тем одним из источников кризиса медиакультуры стал распад идентичностей коммуникативного агента и реципиента, которые свелись к формальным и технологически обусловленным совпадениям их тезаурусов. Современная медиафилософия оторвана от личности передающего и познающего субъекта. Порождаемые ею способы вовлечения общества в медиапространство носят отчетливо дегуманизирующий характер. Другими словами, информация в медиаобразовании отождествляется со СМИ, постигается через СМИ, а не через человека. Доводится до абсурдного парадокса известное маклюэнское положение: «средство сообщения есть само сообщение».

Значение информации для человека, важность ее для формирования личности и успешной социализации выходит далеко за пределы такого научного целеполагания. Не учитывается, что средство массовой информации в технологическом контексте, т.е. в таком, какой соответствует данной методике медиаобразования, есть всего лишь часть информации, но не вся информация.

В результате, медиаграмотность как социально приемлемый уровень обращения со СМИ, будучи распространяемой и тиражируемой в открытой и нелинейной информационной системе (образование), может означать лишь еще большую манипулятивную зависимость «обучаемых» от навязанных СМИ кодов и образов.

Корректнее обозначать эту парадигму методик и концепций термином, введенным в научный обиход в Германии: «медиапедагогика» (Medienpдdagogik). Очевидным его отличием является ценностно-ориентированный подход, и основной целью медиапедагогики является не просто «медиаграмотность», т.е. набор знаний и навыков, а «медиакомпетентность» (Medienkompetenz), включающая в себя и медиаграмотность, и понимание экспрессивно-информационного потока, и суггестивную грамотность, и осмысленный подход к медиа как носителям противоречивой информации, и визуальную грамотность. Поэтому медиапедагогика не должна концентрироваться лишь на СМИ как одной из онтологических сторон медиареальности. Ее цель - человек в его отношениях с информацией, которая сегодня в подавляющем большинстве случаев осваивается с помощью медиа, однако ими не исчерпывается. Одной из задач медиапедагогики, в частности, является преодоление «ментальности жертвы», когда воспринимающий медиапродукт не может ничем и никак противостоять его направленности, очевидной тенденциозности, а зачастую и прямой лживости.

Таким образом, новый вектор развития данной научной парадигмы может быть представлен так: «медиапедагогика» (Medienpдdagogik) ? «медиакомпетентность» (Medienkompetenz), а саму науку можно определить как способ формирования гармоничной личности в ее отношениях с медиа- и социореальностями, как свод методик, обеспечивающих развитие творческих, коммуникативных способностей, критического мышления, умений полноценного восприятия, интерпретации, анализа и оценки медиатекстов.

Данное определение показывает, что медиапедагогика не является абсолютно новой и альтернативной медиаобразованию парадигмой. Речь идет лишь о смене воспитательных акцентов: от потребителя и пользователя информационных технологий к активному и осмысленному субъекту социальной коммуникации. Идея сознательного действия субъекта составляет суть медиапедагогики. Гуманитарный поворот и социология взаимодействия стали ее теоретической базой.

Одной из наиболее распространенных является концепция «практической» медиапедагогики, ставящей своей задачей критический анализ языка медиа как «зеркала», отражающего его отношения с реальностью. Другое важное направление в медиапедагогике связано с проблемой противодействия насилию на телевизионном экране, которое было тщательно разработано одним из пионеров системы российского медиаобразования А.В. Федоровым в его монографии «Права ребенка и проблема насилия на российском экране» Федоров А. Права ребенка и проблема насилия на российском экране. - Таганрог: Изд-во Кучма, 2004. Третье направление в медиапедагогике можно назвать «технологическим», весьма популярным и разработанным в США. Строго говоря, речь идет скорее не о медиапедагогике, а лишь об ограничительных технических мерах, которые призваны оградить детей от деструктивного телевизионного контента. Наконец, еще одним магистральным направлением медиапедагогики является методика расширения навыков критического мышления реципиентов медиапродукции. Здесь акцент делается на распознании манипулятивных методик создания медиатекстов, на формировании «автономных образований общественности» (Хабермас), активно воздействующих на власть и на медиа как одну из ветвей власти, на изучении психологических и социальных эффектов, специально создаваемых СМИ в процессе их воздействия на аудиторию.

Проблема состоит в недостаточной философской осмысленности в сфере медиапедагогики отношений реципиентов и медиаинформации. Динамика рационального и внерационального в современной медиаидеологии выражается в двунаправленном движении от рационализма коммуникативного агента к иррациональности порождаемых им смыслов, на базе чего происходит обеднение культурного слоя общественной жизни. Именно философия медиареальности призвана способствовать смене содержательных акцентов в этой науке и педагогической практике. Речь идет о синтезе, т.е. о воссоединении целого из частей медиареальности, новизна которого состоит в том, что медиамир становится пространством развития для человека. Для этого необходимо кардинально менять систему подготовки медийных кадров. Не «упаковка» - информации, журналиста, телеведущего и т.п., - а образованность и кругозор создателей медиамира, демиургов новой реальности являются важнейшей гуманизирующей целью.

Таким образом, медиапедагогика призвана обладать отчетливым комплексом воспитательных задач. Они должны иметь прежде всего не разрушительную, а созидательную функцию. Процесс уничтожения рецидивов старого сознания затянулся, приобрел гротесковые черты и закрывает путь к восстановлению. Создание комплекса воспитательных ценностей для человека, испытавшего деструктивные манипулятивные атаки, требует работы специального научно-общественного медиасовета, отражающего в своем составе основополагающую идею гуманизации СМИ.