Постпозитивизм. Проблемы социологии науки

Размещено на http://www.allbest.ru/

Оглавление

• Введение
• 1. Истоки социологии науки
• 2. Разновидности социологии познания
• 3. Постановка проблем в социологии познания
• Заключение
• Список использованной литературы


Введение

Постпозитивизм (постэмпиризм) - направление, возникшее под влиянием постпозитивистской философии науки, включающей в себя весьма разнородные концепции: критический рационализм (Карл Поппер, Имре Лакатос, Пауль Фейерабенд), историческое направление (Томас Кун, Джеральд Холтон), научный реализм (Ром Харре). В работах, посвященных проблематике социологии познания и претендующих на создание постпозитивистской методологии, можно выделить несколько течений. Первое из них не имеет четко очерченных границ, общим для его представителей выступает антипозитивистская направленность, стремление пересмотреть основополагающие принципы позитивистской социологии науки путем соединения отдельных положений критического рационализма, философию герменевтики, экзистенциализма и др. (Роберт Коэн, Маркс Вартофски). Второе направление, получившее распространение главным образом в Англии, основывается на положениях реалистической философии науки. Его представители, заимствуя отдельные идеи исторического материализма, стремятся выработать концепцию «социального реализма», продолжающую традиции натуралистической методологии и стремящуюся наряду с этим преодолеть крайности позитивизма в социологии и социологии понимающей. Представители третьей точки зрения, отождествляя постпозитивизм в социологии с любой формой критики логического позитивизма, подчеркивают преемственность между ними. Они ставят своей целью расширить методологическую платформу классического позитивизма и выработать более гибкую стратегию формирования теоретического знания.

Из числа постпозитивистских концепций западной философии науки, оказавших прямое воздействие на социологию, заслуживает упоминания теория Куна. Сформулированное им понятие парадигмы породило бурные дискуссии по фундаментальным проблемам социального познания. Многообразие и разобщенность различных концепций постпозитивистской философии и социальной науки не позволяют говорить о существовании единой методологической основы, но тем не менее можно выделить две наиболее общие. Во-первых, это реабилитация «метафизики», признание важной роли философских допущений в социальном исследовании, против чего решительно протестует традиционный позитивизм. С признанием роли философских и мировоззренческих идей связано, и стремление сторонников постпозитивизма в социологии включить ценностные суждения в качестве специфического для социального исследования компонента познавательного процесса. Во-вторых, новая методологическая ориентация целиком воспринимает постпозитивистский тезис о качественном своеобразии теоретического уровня знания и его определяющей роли в познании. Этому положению отводится ключевая роль в методологии постпозитивизма в социологии, поскольку оно дает возможность признать научный статус традиционного типа социологического анализа, к которому классический позитивизм относится пренебрежительно.

Интерес к постпозитивизму в социологии может быть объяснен тем обстоятельством, что его методология позволяет учесть ряд специфических сторон социального познания, игнорировавшихся традиционным социологическим позитивизмом. Вместе с тем следует иметь в виду присущие постпозитивистской философии науки слабости и недостатки, которые присутствуют также и в базирующихся на ней концепциях социального познания. К их числу можно отнести релятивистскую трактовку научного знания, отрицание объективной истины, субъективизацию процесса познания, отсутствие общепринятой модели исследовательского процесса и единых требований к формированию теории. Методология постпозитивизма в социологии получает определенное признание, прежде всего в сфере теоретической социологии, где она используется в русле «стабилизационных» тенденций, имеющих своей целью преодоление теоретического плюрализма и создание единой логики научного знания, способной стать основой интеграции различных исследовательских ориентаций.

1. Истоки социологии науки.

социология рационализм постпозитивистский познание

Истоки той проблематизации природы познания, которая была проделана в Германии, не нужно искать далеко - это мысли Маркса о социальной определимости человеческого сознания, и прежде всего о том, как следует понимать феномен идеологии. Основной костяк его мыслей касается того, как люди соотносятся с материальной действительностью посредством труда, или производства, в различных его формах. Такая обработка природы дает нам и знания о мире в том виде, как мы встречаем его в нашем труде. Но у разных групп общества по-разному строятся отношения с природой, да и из-за их разного места в производстве у них образуются и разные знания.

Таким образом, у Маркса мы находим ту типичную точку зрения, что знания - это активно создаваемый социальный продукт. Когда Маркс занимался разбором знаний буржуазных экономистов, его критика строилась на таком идеологическом определении знаний. Поскольку буржуазная экономия - это плод интереса к знаниям, питаемого господствующим классом капиталистического общества, то это знание идеологично, то есть находится под влиянием этого интереса и приспособлено к нему, полагает он. Этот идеологический компонент присущ всему поиску знаний, но важно не путать его с сознательной фальсификацией истины или ее извращением. Для идеологии же характерно как раз то, что люди чаще всего не сознают ее присутствия. Буржуазная идеология проявляется, например, в таких разных формах, как общественные истины, существующие в социальной жизни и подтверждаемые ею. Каждый господствующий в обществе класс развивает свою идеологию, так же как и в системе мыслей и знаний, "конкурирующей" с ней, тоже присутствуют компоненты идеологии.

Такое понимание социальной специфики знаний в противоположность представлению об однозначности знания было темой, интересовавшей многих мыслителей второй половины XIX начала XX веков. Чтобы понять истоки этого интереса, следует также ознакомиться с некоторыми другими обстоятельствами в этот период. В это время решительнейшим образом изменились как само производство, так и организация знаний и познания. В ХIХ веке университеты (которые изначально служили образовательными заведениями для священников) изменились и стали секуляризованными и обычно управляемыми государственными заведениями, занимавшимися высшим образованием и научными исследованиями. Одной из функций новых университетов была систематизация знаний в ранее совершенно небывалых масштабах. Кроме того, началось разделение дисциплин, которые сегодня имеют совершенно различные объекты познания - например, сегодняшних социологии - науки о государстве и психологии. Ранее знания специализировались значительно меньше. Да и исследовательская работа не всегда была специальностью, которой человек отдавался профессионально. К тому же возникло разделение между естественными науками и гуманитарно-общественными науками, которое до сих пор столь же важно. Вслед за этим последовали многочисленные дискуссии о том, что же такое настоящее знание и истинное познание, а также что делать, чтобы их достичь. Таким образом, происходило оправдание и усиление научного знания как авторитета в общественной жизни, и наука приобрела также сильный заряд символической ценности, поскольку стала восприниматься как важнейший путь современного общества к дальнейшему прогрессу, она стала инкарнацией рациональности современного общества. Типический пример выражения этой символической ценности - это позитивизм Конта и его последователей.

Немецкий историцизм являл собой реакцию, как на притязания естественнонаучного идеала науки, так и на некоторых сторонников этого идеала из стана гуманитарно-общественных наук. В противоположность общим и всеохватывающим объяснительным моделям и теориям естественных наук (и даже марксизма) приверженцы историзма полагали, что законным полем деятельности для "наук о духе" является поиск и идентификация исторически уникальных, то есть гуманитарных (духовных) проявлений. Такая направленность хорошо сочеталась с тем интересом к культурным продуктам и систематизированным знаниям, который имелся у зарождавшейся социологии. Обоих немецких социологов познания, Шелера и Маннгейма, следует понимать с учетом этой исторической обстановки, что особенно касается социальной ситуации, установившейся в Германии между войнами. Для Европы время приблизительно с 1870 г. до 1914 г., несмотря на краткие кризисные периоды, характеризуется промышленным и экономическим развитием с огромными социальными и политическими преобразованиями, а также, по крайней мере поначалу, - с оптимизмом развития. Присутствовал общий интерес к тому, как функционирует общество, и не в малой степени как ведет себя человек в новом обществе и как идеи воздействуют на людей. Наряду с полной надежд верой в рационализм существовал также сильный страх перед проявлениями иррациональности. Как пример можно назвать большой интерес многих ранних социологов к поведению так называемой массы (или черни), а также различные представления о лежащей на среднем классе ответственности за охрану, защиту и поддержание культурных ценностей.

2. Разновидности социологии познания.

Классическая немецкая социология познания.

Для Германии двадцатых годов характерны сильная политическая нестабильность и распространение социального не спокойствия. Одной из проблем, которые встали перед социологами, стало само многообразие теорий и идей, претендовавших на объяснение социальной ситуации.

Другой проблемой явилась все большая сложность политической идеологии и раскол вследствие этого многих политических направлений. Конечно, признание исторической относительности мышления сделало более легкими для понимания множество взаимоисключающих идеологий, но это не решало проблемы того, как следует оценивать их относительно друг друга, и как выделить истинные. Даже если понимать убеждения различных групп как взращенные различными социальными и историческими обстоятельствами, нет никакой шкалы для их оценки. Маннгейм четко сформулировал взаимосвязь этих конкретных проблем следующим образом: "Как можно человеку продолжать жить и мыслить во время, когда поднимаются и должны быть радикально обдуманы проблемы идеологии и утопии со всеми их сложностями?"

Философ Макс Шелер видел в социологии познания инструмент, который нужно применить, чтобы разрешить в немецкой Веймарской республике идеологические конфликты посредством объяснения политикам ограниченности различных идеологий. В своей основе идеи Шелера коренятся в философской перспективе, в поиске вечного и истинного знания. Для Шелера релятивизм социологии познания становился на самом деле средством разобраться в его проявлениях с целью добраться до вечного, абсолютного и неподвластного социальным факторам: до мира истины, лежащего вне радиуса действия эмпирических исследований. Его аргументация строится на различении, с одной стороны, "реального фактора", и с другой стороны - "идеального фактора", при этом первый определяет те обстоятельства, при которых позднее выступает второй, не влияя на содержание мышления и знаний. Это означает, что исторические и социальные условия, при которых развивается мышление, можно отнести к формам познания, а содержание знания исключается из социологического анализа.

Второй центр тяжести располагается у Макса Шелера в его определении того, что он называет "относительно естественной картиной мира", которая является способом, каким индивид воспринимает мир вокруг себя. Хотя для отдельного человека этот способ кажется совершенно естественным и должным, на самом деле те знания, которые требуются, чтобы человек смог воспринимать окружающий его мир осмысленно, соотносятся с тем положением, которое человек занимает в обществе. Таким образом, имеются разнообразные картины мира, например, философская, культурная и юридическая. Ход мысли Шелера таков: правящая элита должна суметь выработать перспективу, интегрирующую эти разные картины мира, и тем самым достичь истины. Тогда можно будет заново возвести стабильное и хорошо интегрированное общество, и будет устранено социальное беспокойство послевоенного общества. Та элита, которую имел в виду Шелер, состояла из старой аристократии.

Сейчас Шелера в основном вспоминают как крестного отца социологии познания, поскольку его идеи с социологической точки зрения представляли собой своего рода поворотный пункт. Его воспринимали также как отзвук основной фигуры в немецкой социологии познания - Карла Маннгейма, труды которого по социологии познания собраны прежде всего в книге "Идеология и утопия", вышедшей в 1929 г. на немецком языке и в 1936 г. - на английском (в конце жизни Маннгейм жил в изгнании). В отличие от Шелера, Маннгейм в значительной мере принимал идеологическую теорию марксизма в качестве исходного пункта для развития социологии познания, и его творчество осуществлялось в рамках социологии, а не философии. Но как же следует обойтись с выдвинутым марксизмом понятием идеологии и представлением об искаженном сознании? Так в действительности отражаются социальные интересы различных классов в познании и мышлении? В работах Маннгейма по социологии познания рассматривается не только процесс отбора (за определенными исключениями, к которым мы вернемся) в противовес к познанию (как в работах Шелера), но и его содержание.

В своем анализе понятия идеологии Маннгейм выделяет два аспекта, частичная и целостная (тотальная) идеология. Частичная идеология соотносится с индивидом и оперирует на психологическом уровне. Таким типом идеологии пользуется человек в случаях, когда, например, ставятся под вопрос аргументы отдельного человека, расходящегося во мнении с другими. То, что тогда считается идеологией - это более или менее сознательное извращение этим человеком чего-либо с целью соблюсти собственные интересы. Маннгейм полагает, что такие извращения могут растянуться по всей длине шкалы, от лжи и недосмотра до подстановки, от намеренных попыток введения в заблуждение до самообмана. Целостная же идеология, напротив, соотносима с идеологией исторической эпохи, или мыслительной структурой социальной группы в определенный период, то есть она покоится на надиндивидуальном уровне и соотносится с представлениями, выражаемыми на этом уровне. Целостная идеология - это картина мира, связанная специфическим историческим и социальным контекстом.

Вместо того чтобы отвлекаться на мотивы и интересы отдельных лиц, особое внимание здесь уделяется согласованию между формами познания и той ситуацией, в которой возникают эти формы. Интерес для социологии познания представляет целостная идеология. Маннгейм подчеркивает, что эта целостность не является суммой отдельных, фрагментарных переживаний ее, и индивид тоже не может охватить все элементы целостности. Представления, как индивида, так и группы находятся под влиянием общих социоисторических условий, но в понятиях частичной/целостной идеологии разная степень смысловой наполненности. Маннгейм полагает, что марксизм поставил понятие частичной идеологии в зависимость от целостной, и тем придал понятию идеологии именно такой смысл. Но в то же время он считает, что идеологическая теория марксизма принадлежит прошедшему этапу, и что следует сделать следующий шаг - перейти от теории идеологии к социологии познания. Это происходит, согласно Маннгейму, "посредством появления общей формулировки понятия целостной идеологии, благодаря чему отдельные теории идеологии развиваются в социологию познания".

Здесь перед социологией познания Маннгейма встала вышеуказанная теоретическая проблема познания, а именно: как поступить с проблемой релятивизма? Если знание относительно и зависит от того положения, какое социальная группа занимает в обществе, и от исторической и социальной среды, то что же тогда подсказывает, что и сам познавательно-социологический анализ не является проявлением определенной идеологии, поскольку и он относителен в историческом и социальном отношении? Может быть, социология познания выражает собой лишь взгляд на мир группы интеллектуалов, или же этот взгляд на связь социальных форм и знаний актуален вообще, невзирая на время, место и социальное положение? В таком случае саму социологию познания невозможно анализировать с точки зрения социологии познания. Как же решить этот "познавательно-социологический парадокс", то есть как, будучи социологом познания, обосновать собственные претензии на знания и заниматься социологией познания, не перепиливая сук, на котором сидишь, вышеуказанным образом?

Этот парадокс Маннгейм пытается разрешить двояко. Во-первых, он указывает на интеллигенцию (а тем и на самих исследователей) как на социальную группу, которая отличается от остальных, занимая особое положение в истории и имея к ней особое отношение. Разошедшиеся интересы различных социальных групп (что обусловлено их различным положением в историческом и социальном контексте) определяют их отношение к формализованному знанию и его содержанию. Маннгейм полагает, что истинно интегрирующую перспективу можно выработать только основываясь частью на понимании и сохранении культурного мира прошлой истории, частью на таком положении в современном обществе, которое позволяет глубоко осознать его динамику, базируясь на "относительно бесклассовом" и не слишком фиксированном социальном существовании. Те, кто занимают такое положение - это интеллектуалы, или "свободно парящая интеллигенция", как выражается Маннгейм. Поскольку интеллигенция - это неоднородная комплексная группа, которая благодаря полученному образованию приобретает способность синтезировать и критиковать все другие классовые интересы, ее точка зрения оказывается выше прочих точек зрения, и может сравнивать их друг с другом и отделять все ценное в каждой из них, при этом ей не приходится вырабатывать отношение к формализованным знаниям, а тем и связанным специфическим классовым интересам других перспектив. или защищать их: "(слой интеллектуалов) соединяет в самом себе все интересы, которые пронизывают социальную жизнь."

Понимание Маннгеймом специфического характера интеллигенции в соединении с тем, что он настаивал на том, что, несмотря на признание влияния социального и исторического контекста на мышление и познание, возможно отличить истинное знание от неверного, называется реляционизмом, это один из способов попытаться избежать вышеуказанного парадокса. Как указывали многие комментаторы, у Маннгейма остается все же некоторая противоречивость. Это касается также и другого положения, которое он отстаивал, противопоставляя полному релятивизму, а именно то, что содержание естественнонаучного и математического/логического знания исключается из познавательно-социологического анализа, поскольку оно неподвластно социальным интересам. Таким образом, у Маннгейма было много слабых пунктов, которые вновь оказались в фокусе современной социологии науки, которая считает, что и эти формы познания не могут исключаться из социологии познания.

Социология науки Франции.

Как уже упоминалось, иная классическая формулировка проблем социологии познания содержится в работах Дюркгейма (и Мосса) начала XX века. В этой связи интересны их попытки анализировать общие предпосылки мышления, прежде всего те основополагающие категории и системы классификации, которыми мы пользуемся, в их соотношении с социальной жизнью и мышлением. Эти взгляды изложены прежде всего в "Элементарных формах религиозной жизни" (1912), но уже в 1903 г. Дюркгейм и Мосс опубликовали книгу "Примитивная классификация", где впервые встречаются многие из тех положений, которые вошли в "Элементарные формы".

Дюркгейм исходит из основных категорий мышления: пространство, время, количество и т.д. Он интересуется вообще-то коллективным сознанием ("мнением"), имеющимся в каждом обществе, а эти основные категории - "солидная рама, облекающая любое мышление". Они - продукт социальной жизни и коллективного сознания. Деление времени на месяцы и годы соответствует, например, возобновляющейся социальной активности (выражаемой в частности в ритуалах и празднествах), и в свою очередь регулирует коллективную жизнь. Также социально фиксировано и пространство. В качестве примера Дюркгейм упоминает представление, бытующее в некоторых индейских обществах, что пространство - это гигантская окружность, что выражается и в том, что форму окружности имеет стоянка. В теории Дюркгейма речь идет о том, как индивид усваивает социальную систему представлений и классификаций, предписывающую, что правильно, а что - нет, что истинно - и что неверно и т.д. Такая система представлений не только составляет когнитивный фундамент, но обладает также моральным и символическим значением.

Символическое представление общества о самом себе выражает потребности человека. Для Дюркгейма солидарность была ядром социальной жизни, поэтому и проявления морального и социального авторитета имеют центральное значение в его теории. Когда процесс усвоения завершен, эта система принимает внешний, объективный характер для индивида и становится авторитетом, символизирующим "святое" в обществе в отличие от мирского. Исходная точка здесь та, что и индивид, и социальная действительность создаются этой системой классификации. Индивид, так сказать, с рождения вынужден усваивать общественные познания, чтобы вообще можно было сказать, что он существует в обществе как человек и чтобы осознать это свое социальное окружение. Грубо говоря, можно сказать, что не мы самостоятельно думаем об обществе и его социальной жизни, но оно выражает себя посредством нас.

Социологическая теория познания Дюркгейма развивалась параллельно с общей проблемой, занимавшей его и других социологов в этот период-проблемой социального порядка. Невзирая на это, его идеи, в отличие от идей немецких социологов познания, не примыкали столь откровенно к политическим реальностям, в определенной мере потому, что он предпочел развивать свои мысли на примерах так называемых примитивных обществ. Причиной интереса Дюркгейма к системам классификации примитивных обществ было то, что, как он считал, они менее сложны, и потому легче идентифицировать связи, интересовавшие его.

Религия - самая исконная и основополагающая система классификации, организующая мир. Власть общества символизируется, в частности, в ритуалах и тотемах, выражающих те знания об устройстве мира, которые имеются в данном обществе. Но, согласно Дюркгейму, существует преемственность между первыми религиозными формулировками абстрактного мышления и тем очень сложным абстрактным мышлением, которое представляют знания более позднего времени в форме различных классификационных систем, мыслительных структур, метафорических размышлений и даже науки. Считал ли он, что содержание новейшего научного мышления то же, что и в других формах знания и может быть, следовательно, подвергнуто такого же рода анализу, или что научное знание представляет собой исключение - мнения об этом разделились.

Обычно его интерпретируют таким образом, что он якобы остановился на науке как форме познания, но существуют и попытки доказать обратное. Сам Дюркгейм выразил свои выводы следующим образом.

Религия занимается переводом этих действительностей (идей человека, природы н общества) на понятный язык, который по своей природе не отличается от того, который принят в науке. Оба пытаются связать вещи друг с другом, классифицировать и систематизировать их. Мы видели даже, что фундаментальные идеи, научная логика - религиозного происхождения. Правда, наука развивает их, чтобы самой ими пользоваться. Она очищает их от случайных элементов и в общем во всей своей деятельности сохраняет критический дух, чего не делает религия. Она окружает себя мерами предосторожности, чтобы "избежать поспешных выводов и предубеждений", и чтобы отмести в сторону страсти, предрассудки и все субъективные влияния. Но этих методологических улучшений недостаточно, чтобы отделить ее от религии. С этой точки зрения обе добиваются одной цели; научное мышление - всего лишь более совершенная форма религиозного мышления. Поэтому вполне естественно, что второе постепенно отступает, по мере того как первое все лучше подходит для этого занятия.

Альтернативы мертоновской социологии науки

Теперь мы перейдем к этим альтернативам, как называется современная социология знания. Они заключаются прежде всего в двух доминирующих ответвлениях, выросших за семидесятые - восьмидесятые годы. Это так называемая "Сильная программа" и этнометодологическая социология знания. Следует однако отметить, что к современной социологии знания относятся также исследования научной политики, социальных аспектов технологического развития и применения технологий, роли научной экспертизы и т.д., которые, однако, здесь не описываются из соображений экономии места.

Сильная программа

При Отделении Изучения Науки в Эдинбурге объединилась группа исследователей по различным дисциплинам (Барнс, Блор, Эдж, Маккензи, Шейпин и др.) и разработала исследовательскую программу, получившую название "Сильной программы" (СП). Проект существовал еще с 1974 г., но как программа он оформился лишь в 1976 г. в книге Дэвида Блора "Знание и социальные представления". Общими исходными пунктами программы является взгляд на науку как специфическую форму культуры, которую можно анализировать эмпирически и при помощи социологии знания, кроме того, у СП натуралистический взгляд на знания и идеи, что означает, что их можно объяснить точно так же, как объясняют "природные" явления. Поскольку СП не считает вескими демаркационные критерии традиционной теории науки, она в противовес им формулирует собственную программу, при этом в качестве образца объяснений научного знания выдвигаются следующие пункты:

Оно должно быть каузальным, то есть направленным на те обстоятельства и условия, которые дали начало представлениям или знаниям. Естественно, не только социальные, но и другие причины могут воздействовать на получение знаний.

Оно должно быть беспристрастным в вопросе истины и ложности, рациональности и иррациональности, успеха и неудачи. И истинное, и ложное, и рациональное, и иррациональное знание и т.д. требуют объяснения.

Объяснительная модель его должна быть симметрична, одни и те же причины должны объяснять как "истинные", так и "ложные" представления.

Оно должно быть рефлексивным, то есть объяснительная модель должна быть в принципе приложимой и к социологии, иначе она становится внутренне противоречивой (ср. с вышеприведенным познавательно-социологическим парадоксом).

Сами сторонники СП не считают это чем-то новым, а лишь монтажом ранее проявлявшихся тенденций, почерпнутых, в частности, у Дюркгейма и Маннгейма. Еще одно свидетельство желания Эдинбургской группы привязать ее к прежней социологии знания - то, что свою работу они называют "социологией научного знания".

Выраженное в менее программной форме, это означает, что СП рекомендует по отношению к феномену знания применять ту же установку, что естествоиспытатели занимают относительно своего объекта познания - природы. Имеются определенные причины того, почему знания и наука имеют именно такой вид, как сейчас, и интересны как сами эти причины, так и эффект их воздействия. Такие причинные связи можно анализировать без того, чтобы социология как-то занималась этими эффектами, то есть независимо от того, истинно ли знание или ложно и т.д., что делается в нормативной модели, за которую выступает традиционная теория науки. Затем, ничто не может исключаться из анализа априори. Независимо от того, истинны или ложны представления и знания, можно применять каузальную объяснительную модель одного и того же типа. Наконец, в свою очередь и социология знания и науки тоже, разумеется, порождены какими-то причинами, и потому их можно анализировать при тех же условиях.

Сильный уклон СП в сторону эмпирики результировал впоследствии в ряде исследований. Наряду с общефилософскими дискуссионными моментами, в программе присутствует критика именно того типа каузальных объяснений, какие используются при исследовании именно этих случаев. Это объясняется тем, что они в высокой степени привязаны к понятию "социального интереса", которое призвано объяснить содержание знаний.

У Барнса эта важная мысль выражена так: все развитие познания в первую очередь - инструмент контроля за окружающим, независимо от того, социально оно или естественно. Знания представляют собой источник как упорядочивания действительности, так и контроля над ней, что, в частности, выражается в способности владения коммуникациями и т.д. Но знания - это также культурный источник, определяемый обществом, в котором оно произросло, и они применяются также в соответствии с интересами, существующими в этом обществе. Все знания добываются людьми на основе существующих культурных ресурсов. Старые знания - это часть того сырья, которое применяется для добычи нового. Поэтому, невзирая на то, какие интересы управляют генерацией знаний, в процесс всегда замешаны социально поддерживаемое согласие и модификация существующего понятийного содержания.

Это означает, что понимание того, что такое знание и наука, социально определено, и потому вовсе не обязательно построено на рациональном основании. Это означает также, что наука может быть применена какой-либо социальной группой как, например, обоснование доминирования или контроля за другими социальными группами, и что содержание знании оценивается по социально институционализованным меркам, что также свидетельствует о контроле, конкретные примеры этого приводятся в сборнике исследований, посвященных отдельным таким случаям, под названием "Естественный порядок", где, в частности, френология (анализ формы черепа) начала XIX века и ее притязания на знание (и споры вокруг этого) ставятся в связь с тем познавательным интересом, который нарождающаяся буржуазия проявляла к соединению духовных качеств с социальной средой и к поиску научных оснований для иерархии, отличавшейся бы от прежней, но все же отражавшей бы мир так, как его видел новый средний класс. Другой пример - это объяснение развития статистики и содержания знаний интересами, выразившимися, в частности, в использовании их как оснований для аргументации в пользу или против евгеники (расовой чистоты).

СП работает в двух направлениях, или, иначе говоря, имеет два профиля. Вдохновителем их остается Хабермас, но социологический профиль в значительной мере примыкает также к попыткам дальнейшего развития социальной теории познания Дюркгейма. На СП сильно повлияли многочисленные работы социоантрополога Мэри Дуглас на эту тему. Она была одной из немногих, работавших над общей проблемой "как поддерживается социальный порядок?". Дуглас, проявившая себя как функционалистки ориентированная, строго, но заметно вносящая новое дюркгеймианка, исследует, как различные социальные группы развивают свои космологии (картины мира) и какие познавательные интересы этим управляют. Таким образом, все представления в данной культуре должны объясняться на основе того, как они используются и какие интересы они выражают. Разумеется, Дуглас включает в свой анализ и научное знание.

И в более общем плане она работает с тем, что следовало бы назвать проблемой ограничения, и из сделанного ею наибольшее внимание среди прочего привлекла так называемая модель "групповой сетки", которую как растр можно наложить на любую культуру. Размеры "сетки" соотносимы с иерархией в группе и ее статусом, а размеры "группы" зависят от степени ее сплоченности. Вместе эти понятия представляют собой способ соотнесения индивида с группой и группы с ее окружением. Таблица из четырех полей, которую можно построить на этих понятиях, дает возможность проводить различие между различными космологиями. Дуглас описывает социальную силу космологий следующим образом, что также наглядно показывает динамическую направленность, содержащуюся в дюркгеймианской традиции.

Ошибочно рассматривать людей в отрыве от их космологий или подчиненными им. В определенной мере они сами (или мы сами) ощущают, что находятся под контролем внешнего, фиксированного идейного окружения. Но это ощущение - иллюзия. Люди живут в своей космологии, погруженные в нее, они энергично манипулируют ею, отходят от нее, если вызванные ею сложности сказываются на их жизни, но пользуются ею для борьбы друг с другом и принуждения друг друга согласиться с чем-либо, что у них на уме.

Таковы социологические корни СП, в то время как ее второе направление настроено более философски. Частью речь идет об общей критике традиционной философии науки, но следует также указать на его связь с работами Мэри Хесс по теории науки. Хесс изучает, как индукция, то есть обобщение отдельных наблюдений, связана с сетью понятий, являющихся обыденными и потому самоочевидными (и, что не менее важно, передаваемыми в рамках одной культуры). Но чтобы применять их социально приемлемым образом, требуется процесс обучения, при котором сторонами могут выступать, к примеру, взрослый - ребенок или учитель - ученик. В самом объекте нет ничего (имеющего отношение к понятийной сети), что определяло бы, что является правильным. Модель сети Хесс была упрощена Барнсом, и ее применимость в рамках СП состоит в том, что она охватывает и научное знание тоже. Понятийные сетки (теории) очень легко могут оказаться в конфликте друг с другом, особенно явно это видно в науке. Поскольку нет объективных критериев того, какая теория верна - выявление этого является результатом социального процесса - необходим социологический анализ. Этот анализ должен включать в себя не только изучение хода процесса, но также объяснение того, почему теории имеют именно такой вид, то есть он должен прояснить, какие системы классификации действуют на самом деле, а вместе с тем - каковы социальные реальности.

Эмпирическую социологию науки, за которую ратует СП, критиковали с многих различных точек зрениям и лишь немногие будут затронуты здесь, критика может быть направлена не только на объяснительную модель на основе "социальных интересов", но и на силу каузальных объяснений. Здесь вопрос стоит так, удалось ли СП в действительности выяснить больше, чем это уже было сделано раньше, а именно установить общие связи между содержанием науки и развитием общества вообще. Хесс, в основном положительно относящаяся к СП, указывает, что в действительности эта программа более слабая, чем может показаться на первый взгляд. Иного типа критика, также интересная, поскольку высказана лицом, представляющим соперничающую с СП в этой области этнометодологическую социологию науки, представлена Стивеном Уолгаром. Уолгар полностью приемлет фокусирование СП на содержании науки, а не на ее внешних формах. Он, напротив, очень критически относится к понятию "социального интереса" как объяснению. Он полагает, что оно объясняет сразу все и ничто. По мнению Уолгара, в исследованиях СП есть нечто социальное, стоящее в какой-то связи с наукой - и это социальный интерес, понятие, которое, по его мнению, расплывчато, и слишком поспешно было применено. Кроме того, Уолгар полагает, что натурализм, за который выступает СП, фактически ведет к той асимметрии, которой хотят избежать.

Уолгар делит деятельность СП на две области. В одной ставятся вопросы относительно того, "как" конституируется научное знание, а в другой ставится вопрос "почему". Он полагает, что эти две области исследуются не симметрично:

Первая часть одной из точек зрения (СП) означает, что мы пытаемся выяснить, каковы действующие лица в познании и в отношении познания вторая - что это всего лишь средство достижения цели. Другая и более всеохватная аналитическая цель - понять, почему действующие лица делают то, что делают, так, как они это делают. Еще раз становится очевидной основополагающая асимметрия плана. Объект в сфере "как" (репрезентации/представления, аргументы, знания) должен рассматриваться натуралистически, в том смысле, что он должен считаться активно конструирующим: в противоположность этому объекты в сфере "почему" должны рассматриваться как заранее заданные, и использоваться как источник своего рода каузальных объяснений, при этом без проблематизации их сконструированного характера.

Иными словами, Уолгар полагает, что анализу науки по СП не достает последовательности. Слишком многое здесь принимается как данность в вопросе о том, что такое общество, каковы отношения между человеком и обществом, а также знаниями. Взгляд на науку как социальную конструкцию не идет достаточно глубоко. Причина того, что Уолгар столь критически к этому относится - это, как ранее уже говорилось, его принадлежность к этнометодологическому направлению, доводящему конструктивизм до его крайнего проявления.

3. Постановка проблем в социологии познания

Вообще говоря, социология познания занимается соотношением между мышлением, идеями и познанием - с одной стороны, и обществом с его разнообразной социальной организацией - с другой. Это очень расплывчатая формулировка, и просто поразительно, насколько трудно дать точное определением, что же такое социология познания, хотя она и прослеживается далеко вглубь истории. Познание может означать различные вещи, и его природа давно интересовала людей, и в раннем истории, и теперь. В то же время есть понятия и знания, которые не представляют для нас проблемы - но которые иногда совершенно не совпадают с тем, что столь же очевидно и естественно для других.

Обычной иллюстрацией этого может служить, например, то столкновение различного понимания действительности, когда люди первый раз оказываются в совершенно чуждой им культуре или делают историческую ретроспекцию своей собственной культуры. Социология познания интересуется как раз такими явлениями, которые касаются продуктов культуры, как, например, идеи, выражаемые в религии или морали. В этом смысле у классиков общественной мысли Маркса, Вебера и Дюркгейма содержится явно познавательно-социологическая постановка вопросов, хотя обозначение "социология познания" впервые было пущено в оборот немецким философом Максом Шелером в 1924 г.

У Маркса есть, в частности, знаменитый тезис о том, что общественное бытие человека определяет его сознанием, что, в свою очередь, находится в связи с общим анализом капиталистического способа производства (можно даже сказать, что теории Маркса, прежде всего его идеологическая теория, являются основополагающими для социологии познания). Вебер интересуется, в частности, тем, какое значение специфическая протестантская этика имела для зарождения капитализма. И, наконец, Дюркгейм показывает своим анализом религии в примитивных обществах, что все категории и классификационные системы мышления имеют социальное происхождение.

Но это направление фундаментально не только потому, что классики социологии занимаются типичными проблемами социологии познания. Это обусловлено также характером вопросов, которые ставятся в этой области исследований. Их широта и в то же время глубина делает их центральными для социологии как науки, и для всех, считающих, что им есть что сказать о человеке в обществе. Вообще трудно себе представить какое-либо направление в социологии, где не имела бы значения проблематика социологии познания. Как, например, можно было бы объяснить намерения, которые мы ежедневно и ежечасно выражаем или воспринимаем со стороны других, без признания того, что у них имеется происхождение, и его возможно установить? Как можно было бы анализировать те способы, какими общество воспроизводит себя, например, в школах и образовательных заведениях разного рода, не представляя себе, почему это воспроизводство необходимо не только материально, но также и в когнитивном и интеллектуальном отношении?

Одной из предпосылок социологии познания является, таким образом, различение мышления и социального бытия, и напряженность между ними. Отношения между ними нельзя принимать как данность, но как соотнесенное с различными историческими периодами, различными культурами и т.д. Поскольку социология познания, пытаясь определить причины разнообразия мышления, ставит также целью объяснить, почему определенные группы обладают определенными знаниями, идеями и верованиями и т.д., то у нее имеется и критическое, или скептическое, направление. Оно, так сказать, не довольствуется внешним описанием знаний в обществе, а имеет более глубокие намерения.

В то же время исходные моменты социологии познания во многом противоположны традиционным философским взглядам на природу мышления и познания. Можно сказать, что у социологии познания наготове альтернативные ответы на такие вопросы теории познания, как: "что такое знание, откуда мы знаем, что обладаем знанием, и как отличить истинное знание от иных представлений?". Как говорят Бергер и Лукман, социология благодаря своей внутренней логике вынуждена соотносить восприятие действительности и знаний с изменчивыми социальными условиями, в то время как философия не вынуждена (и согласно традиционной научной философии, и не должна) вести таких размышлений. Такой "оттенок" альтернативности привел к тому, что социология познания в определенных отношениях противоречива. После своего начального периода она оказалась в тени и долгое время лежала без движения, прежде чем затем возродиться к жизни; теперь она не только закрепила свое место, но и находится в процессе развития. (Следует помнить, что вообще вполне возможно с позиций философии утверждать обратное, то есть, что есть вечное и абсолютное знание.)

Аргументация в пользу существования абсолютного знания, или вечной, неизменной и универсальной рациональности - это выражение того, что можно назвать объективизмом, часто противопоставляемым релятивизму. Однако важно видеть, что между крайними точками шкалы есть и промежуточные, и что жесткий объективизм так же трудно исповедовать, как и полный релятивизм. Значительная трудность с релятивизмом та, что если проводить его последовательное то, как сказать, рубишь сук, на котором сидишь. Если все мышление и все знания относительны во времени и пространстве и в различных социальных группах, то как же тогда можно оценивать чьи-либо знания? Как можно утверждать, что именно наше объяснение мира и существования верно? Один из способов интерпретации сложностей релятивизма - это сделать вывод, что цена всем знаниям одинаково велика или мала, и занять насквозь скептическую позицию по отношению к возможности "знать" хоть что-нибудь. Однако, как будет видно из дальнейшего изложения, социологи познания делали много попыток избежать релятивистского парадокса. При желании заняться развитием социологии познания и науки наиболее плодотворно занять реалистическую позицию.

Реализм как философское понятие отнюдь не лишен сложностей и может пониматься по-разному, но мы здесь будем придерживаться очень упрощенного описания, где проводятся важные границы с полностью скептическим отношением к науке и знанию. Онтологический реализм признает существование материального мира, независимого от наших знаний, или предполагаемых знаний, о нем. Таким образом, имеется действительность, ограничивающая построения сознания о ней. Наука стремится к изображению и объяснению этой действительности. В свою очередь, эти изображения и объяснения варьируют в разные времена и в разных культурах, и в этом смысле они относительны. Вовсе не бесспорно, что наука просто и без затруднений воспроизводит действительность - но с другой стороны, нет причин идеалистически ограничивать все попытки добывания знаний лишь мыслительными конструкциями. Все время держа это в голове, можно избежать заклинивания на паре противоположностей "объективизм/релятивизм", а вместо этого посмотреть, как разные социологи познания фактически решают эту проблему.

Уже в начальной фазе развития социологии познания можно выделить два комплекса проблем, которые прослеживаются как лейтмотив ее последующего развития. Один касается исторической изменчивости и интересует больше всего, можно сказать, представителей раннего периода немецкой социологии познаниям Шелера и Маннгейма. Второй касается фундаментально социального характера мышления, что можно связать с французской традицией, в которой фигурой первого плана является Дюркгейм.

Важнейшей проблемой социологии науки являются социальные последствия научно-технической, технологической, информационной революций. Основное направление можно обозначить таким образом: на наших глазах происходит постепенный переход от индустриальной ступени в развитии общества к постиндустриальной. Массовое использование информационных технологий, новых источников энергии, материалов, биотехнологий изменяет общественное производство, всю сферу обслуживания. Достижения информационной революции: телефон, компьютер, факс, ксерокс - позволяют ученому выполнять свою работу в домашнем кабинете.

Здесь самое главное - изменение всего образа жизни человека - работы, отдыха, общения. Надо иметь в виду, что сегодня достижения науки так или иначе воздействуют на жизнь каждого человека, где бы он ни жил и чем бы ни занимался. Например, неграмотный житель какой-нибудь афро-азиатской страны - с транзистором, обучение грамоте в Индии - через спутниковое телевидение. Современный менеджер - в автомобиле, с компьютером, сотовой связью - способен выполнять свои функциональные обязанности, оказавшись в автомобильной пробке.

Для социолога, изучающего социальные последствия технологической и информационной революций, очень интересно проследить их воздействие на разные социальные группы и, по возможности, измерить их.

От темпов и глубины развертывания НТР зависят объем знаний, способы его освоения, продолжительность обучения и многое другое. Для молодежи с каждым новым поколением отодвигается срок начала самостоятельной трудовой деятельности, вводится всеобщее среднее образование, в продвинутых странах - до 12 лет. Молодой человек в 16-18 лет получает все права и - никаких обязанностей.

Меняется и основная парадигма обучения. Девизом современного образования можно сделать афоризм: "Многознанье уму не научает". Главное - не усвоение определенного объема информации, а умение находить ее, работать с этой информацией. Образно говоря, ценится не тот специалист, который много знает - время энциклопедических умов ушло в прошлое, а тот, который знает, где можно оперативно найти нужную информацию.

Мощное техническое оснащение учебного процесса дает возможность использовать компьютерные учебники, дифференцированное, индивидуальное и дистантное обучение.

Одна из основных целей образования - формирование у человека потребности в самообразовании, в постоянном пополнении своих знаний. Как спутник, выведенный на орбиту при определенной скорости, вращается дальше самостоятельно, так и человек должен достигать такой орбиты знаний, чтобы крутиться на ней самостоятельно. Именно поэтому в продвинутых вузах сокращается число обязательных академических занятий и увеличивается время для самостоятельной работы. И самая большая трудность - психологическая: день, выделенный в расписании для самостоятельной работы, может превратиться в очередной выходной.

В современных условиях для многих людей интеллектуального труда обязательным становится непрерывное образование. Знания, полученные в вузе, устаревают за 8-10 лет, а то и быстрее, и потому нужно обязательно систематически повышать квалификацию, проводить сертификацию, лицензирование специалистов. Таким образом, у людей интеллектуального труда учебное время становится рабочим временем.

Для людей преимущественно физического труда возникают свои проблемы. Под воздействием современных технологических и информационных переворотов время коренного обновления технологий в ведущих отраслях промышленности сокращается в среднем до 5 лет, а средняя продолжительность трудовой жизни - 37 лет. Следовательно, работник, оставаясь в рамках прежней профессии, вынужден менять ее, постоянно переучиваться. К примеру, содержание работы токаря на простом станке, на универсальном станке, обрабатывающем центре и современном станке с программным управлением. Работа машиниста паровоза, тепловоза и электровоза. Работа механизатора в сельском хозяйстве - прицепной комбайн, самоходка и современный "Дон", "напичканный" электроникой. Специалисты предсказывают, что в результате морального износа профессий срок их жизни будет не более 10 лет. Все это потребует от человека профессиональной гибкости, подвижности, высокой адаптивности и, конечно, постоянного повышения своих профессиональных знаний.

Очевидно, что тем, кто занимается физическим трудом, нужна хорошая общеобразовательная подготовка. Примерно половина профессий в промышленности и чуть меньше - в сельском хозяйстве требуют обязательного среднего образования. Вложения в народное образование характеризуются высокой эффективностью. Человек полностью окупает затраты на общее образование в первые полтора-два года своей работы.

В условиях современного производства изменяются мера социальной ответственности человека, мера его профессиональной компетентности. Человек по своей халатности, некомпетентности в секунды может уничтожить такие материальные ценности, которые не создаст за всю свою трудовую жизнь. Теряют смысл традиционные методы наказания, возмещения ущерба. Например, авария на Чернобыльской АЭС из-за халатности операторов повлекла за собой катастрофические последствия.

Для специалистов умственного труда развитие современной науки ставит больше проблем, чем позволяет решить. Работа людей квалифицированного умственного труда связана главным образом с информационными потоками: поиск, обработка, использование информации в своей профессиональной деятельности. Подсчитано, что удвоение объема информации происходит за 7-10 лет. Вот почему срок работы над докторской диссертацией, оригинальной монографией - около 10 лет. Столько требуется времени для переработки накопленной информации, для выхода на рубеж современной науки в отдельной отрасли научного знания. Понятно, что чем моложе отрасль научного знания, тем быстрее это можно сделать. Не случайно сейчас основные научные открытия делаются на стыках наук, новых быстрорастущих отраслей знания, где нет старого багажа.

Сугубо научную статью в научном журнале читают в среднем 1,3 человека, не считая тех, кто работал над ней. И в то же время пятая часть всех НИР дублирует друг друга. Специалисты считают, что работу стоимостью до 50 тыс. долл. проще, рентабельней провести заново, чем искать необходимую информацию.