Введение в микросоциологическую семью

Козьма Прутков

ВВЕДЕНИЕ

Разделение на макро- и микросоциологию семьи относительно и, тем не менее, необходимо, когда критерием становится различение макро- и микрообъектов исследования, а не уровней обобщения и анализа. Семья как макрообъект -- это социальный институт, изучаемый в контексте социетальных процессов во взаимодействии с другими институтами общества и в масштабах исторического времени. Семья как микрообъект -- это малая группа со своей семейной биографией или историей, с учетом приватного характера семейного «климата». Микросоциология семьи изучает семейные интеракции, во-первых, с точки зрения их инструментальное, достижения тех или иных результатов семейного поведения, этапов жизненного цикла семьи: во-вторых, в терминах социологии понимания, восприятия «субъективных» значений обиходной семейности. Особая тема микросоциологического подхода -- проникновение общежитейских интерпретаций в научные объяснения семейных ситуаций и действий, в социологические теории. Это -- область феноменологической социологии семьи, которая привлекает внимание к строгому соблюдению требования о четкой формулировке исследователями исходных предпосылок. Техника и процедуры социологического измерения семьи -- важная часть микросоииологии семьи, исходящей из единства, а не противопоставления количественных и качественных методов.

Идеал науки традиционно отождествляется с бескорыстным и беспристрастным поиском истины. Социология не является исключением, но в данном случае реализация этого вечного идеала затруднена своеобразием изучаемого объекта. В естествознании объект исследования находится вне человека и представления о нем в меньшей мере, чем в социальных науках, зависят от методов и средств измерения. В социологии принципиально иное положение, и особое внимание к этому обстоятельству и составило славу русской социологии как субъективной школы в мировой социологической мысли.

Поиск истины в социологии тяжек, хотя нам в наследство от отечественных первопроходцев достался замечательный субъективный метод. Однако его применение на практике зачастую оказывается довольно затруднительным делом. Субъективный метод требует больше скепсиса по отношению к теоретическим объяснениям, больше самокритики. «Разоблачительная» суть социологии возрастает, когда мы переходим к социологии семьи. Здесь сцепленность объекта с методами наблюдения и вовлеченность самого ученого через личный опыт семейной жизни непосредственно в объект исследования заставляют обратить чрезвычайное внимание на познавательную работу социолога. Это чаще всего невидимая работа социолога, скрытая от глаз потребителя социологической продукции, но по своему влиянию на конечные выводы весьма весомая. Вместе с тем, это не значит, что в микросоциологии семьи все исследования сводятся лишь к методологии и методике. Признавая важность измерительных процедур, нельзя до бесконечности увлекаться усовершенствованием техники исследований и постоянно протирать очки, забывая, как, ядовито заметил американский социолог Т. Шибутани, водрузить их на нос.

Социологу, изучающему семью, призванному профессионально открывать людям глаза на всем давно известные феномены, непросто предпринять путешествие по собственному дому. При этом трудно не оказаться в шоке от социологических наблюдений, которые, по мнению американского социолога Питера Бергера, «как правило, оскорбляют моральные чувства»2.

Поэтому первый методологический принцип фамилиста - перешагнуть через самого себя, через конвенциональность своего пола, преодолеть личный опыт семейной жизни и принять этические нормы профессионала, которые, конечно же, легче сформулировать, нежели осуществить на практике. Социолог, специалист по исследованию семейных изменений, должен уметь провести границу между профессиональным интересом к семье вообще и личной жизнью -- уж коли своя семья неизбежно становится частью предмета исследования. Чтобы уберечься от коварного импульса подстраивать научные истины под свое повседневное бытие, надо ухитриться, подобно гоголевскому кузнецу из «Вия», очертить вокруг себя мелом спасительный круг сциентизма

В области социологии семьи, как ни в какой другой, справедливо звучат слова английского социолога А. Гидденса о том, что освоение социологии, особенностей социологического подхода неизбежно предполагает постепенный отказ от личного взгляда на мир. Профессиональные знания о социологической реальности, накапливаясь, образуют систему отсчета, в которой мир здравого смысла, данный нам в непосредственных ощущениях и принимаемый как самоочевидный, на глазах разваливается.

Важно понять ведущую роль теории в интерпретации изучаемых фамилистических явлений и вместе с тем уяснить конвенциональную обусловленность научных трактовок семейных изменений. Однако все, что мы знаем и узнаем о семье, в значительной степени определяется тем, как извлекаются или конструируются эти знания. Разночтения одного и того же факта зависят не только от концептуальных подходов, но и от своеобразия применяемых в исследованиях методов и процедур.

Безусловно, при исследованиях измерительные средства и технические приемы обладают определенной спецификой и автономией по отношению к тем теориям, которые их порождают. Собственно говоря, процедура удостоверения в обоснованности измерения при помощи какого-либо инструмента, «изготовленного» исходя из определенной теории и как бы в «угоду ей», заключается в сравнении с данными, полученными с использованием другого инструмента. Совпадение результатов измерений по разным методикам свидетельствует о надежности примененных процедур в той сфере исследований, которую можно именовать «микросоциологией семьи».

Когда идет речь о микросоциологии семьи, появляется искушение отождествить данный подход с социально-психологическим, т. е. с исследованием малых групп и семейных взаимоотношений, межличностной сплоченности. Однако это всего лишь одна часть объекта исследования наряду с изучением семейного цикла и разновидностей семейного поведения. Вместе с тем, сравнение макросоциологии семьи с микросоциологией семьи показывает несводимость последней к социально-психологическому измерению внутрисемейных интеракций.

Изучение семьи как института в ряду других структур общества находится на макроуровне, тогда как исследование структуры и динамики отдельных семей относится к микроуровню социологии семьи. Микро- и макрообласти анализа разделяются не только в социологии, но и в физике, биологии и других науках, и это связано прежде всего с различием уровней объекта исследования. Макросоциология семьи изучает социальные изменения, фокусируя внимание на социальном институте семьи, на вкладе институциональных изменений семьи в общесоциальную динамику. Осуществляя фамилистическое измерение социально-исторических процессов, макросоциология семьи объясняет социальную дифференциацию, индустриализацию и урбанизацию в контексте воспроизводства социальной структуры общества, сохранения и модификации социальных институтов, системы их взаимосвязей. При этом в центре анализа -- условия сохранения института семьи как важнейшего посредника во взаимосвязи личности и общества. Исследование посреднической роли института семьи и ее социальных проявлений составляют предмет макросоциологии семьи.

Цель макросоциологии семьи -- исследовать, каким образом институциональный кризис посреднической функции семьи устраняет социокультурное предназначение семьи -- быть надежной крепостью на пути антиэкзистенииальных сил, обнажающих антагонизм общества и личности. Социальная реальность изначально устроена так, что именно институт семьи может противостоять тоталитаризму и индивидуализму. Поэтому в укреплении семьи обоюдно заинтересованы личность и общество.

Таким образом, макросоциология семьи специально не изучает законы развития и историю отдельной семьи. Она ищет принципы, раскрывающие суть изменения и движения всей массы семей в социальном пространстве, -- времени при взаимодействии с остальными элементами социальной макроструктуры. Микросоциология семьи сосредоточивается на жизненном цикле семьи, на возникновении -- функционировании -- распаде отдельных семей. Рассмотрению «под микроскопом» подвергается жизненная история или биография отдельной семьи, ее становление и старение, укрупнение и дробление, сплочение и отчуждение, распад и разложение в связи со смертью всех ее членов.

Микросоциология семьи имеет дело не с одной семьей, а с отдельной семьей, изучаемой на миллионах примеров в контексте старта -- финиша и в связи с семейными событиями, имеющими свойство повторяться в массе случаев. Одни семьи существуют десятилетия, другие -- месяц, неделю, день- Понятие жизненного цикла семьи предполагает циклический разворот семейных событий во множестве семей, а не в отдельной семье, где наблюдается хронологическая последовательность тех или иных действий. Разумеется, можно говорить о «серийном браке», о серии браков-разводов, но это уже характеристика поведения отдельных индивидов, а не семей.

Бывает, что отдельный человек многократно вступает в брак и разводится, но семья, однажды созданная, способна лишь противостоять разрушению. Вопрос в том, будет ли конец семьи преждевременным или своевременным, быстро наступающим или отсроченным на десятилетия. Конкретная семья не возрождается из пепла развода, а всегда создается заново. Серийность или цикличность браков-разводов может наблюдаться лишь в крайне редких случаях разъединения-воссоединения одной и той же пары супругов. Цикличность семейных событий происходит также при рождении нескольких детей в отдельной семье, хотя, строго говоря, каждое рождение сугубо уникально, ибо различается во времени.

Микросоциология семьи, используя биографический подход и анализируя семью по стадиям ее полного цикла, проявляющегося во всей совокупности семей, способна обнаруживать отклонения от идеальной модели семьи, в которой последовательно осуществляются все фазы семейного бытия. При этом описания отдельных случаев складываются в эмпирические обобщения типовых траекторий семейной жизни. Во множестве семейных историй вырисовываются наиболее повторяющиеся и распространенные конфигурации.

Но именно внимание к социальным характеристикам этих магистральных линий семейного цикла образует своеобразный мостик между микро- и макроанализом семьи, подчеркивая относительность различения этих уровней анализа. Тем не менее, правомерность таких дисциплин, как макро- и микросоциология семьи, сохраняется, если помнить, что граница между ними проводится по объекту исследования и что микрообъектом является динамика отдельной семьи, а макрообъектом -- изменения института семьи.

Отдельно взятая семья в контексте жизненного цикла -- лишь одна из трех сторон микрообъекта исследования. Вторая сторона, не менее важная и сложная, заключается в изучении поведения семьи. Существует традиция именовать микросоциологическим исследованием любое обращение к индивидуальному и групповому поведению. Так, например, американский социолог П. Лазарсфельд относит к микросоциологии все, что имеет дело с человеческим поведением в современных ситуациях, и все исследования, использующие количественные методы везде где это возможно и стремящиеся систематизировать качественные процедуры, где они необходимы.

Из всех видов социально значимого поведения семьи микросоциологию интересуют лишь специфические виды семейного поведения, т. е. экзистенциально важные для функционирования и самого конституирования семьи как автономной целостности. Это прежде всего действия, связанные с рождением и воспитанием детей, репродуктивное и социализационное поведение семьи. Сюда относятся также заключение брака, функционирование супружества и разрушение его. Эти формы семейной жизни обычно называют брачным, или матримониальным, поведением, причем в него включают не только поведение, связанное со вступлением в брак, но и с разъединением супругов, с разводом.

Еще одна разновидность общесемейного поведения, редко упоминаемая в научных монографиях и учебниках, но подлежащая микросоциологическому исследованию, относится к прекращению существования семьи в связи со смертью ее членов. Смерть одного из супругов делает другого вдовым, а детей сиротами; смерть детей возвращает семью на предшествующие стадии или редуцирует к браку Данная разновидность поведения семьи не имеет устоявшегося наименования, но связана с комплексом действий по поводу смерти, умирания, похорон, траура и т. п. По-видимому, можно говорить в связи с этим о танатологическом поведении, ведущем зачастую к исчезновению семьи и брака, к формированию «осколочных» форм семьи, семейных группировок. Следует различать прекращение брака и исчезновение семьи Семья как единство супружества-родительства-родства исчезает, если выпадает хотя бы один из этих элементов. Однако распад брака -- супружества может сохранить родственно-родительские контакты, тогда как гибель всех членов семьи, допустим нуклеарной, свидетельствует о полном ее крахе.

Разумеется, семьи заботятся о собственном самосохранении, т. е. о поддержании физического существования своих членов. Поэтому, наряду с танатологическим поведением, характеризующим установки личности к смерти и отношения в семье по поводу смерти ее членов, следует выделять самосохранительное поведение.

Этот термин стал употребляться в социологии и социологической демографии с начала 70-х годов для описания готовности личности к сохранению собственной жизни и здоровья, к продлению существования вплоть до глубокой старости. О самосохранительном поведении личности говорят, когда хотят подчеркнуть воздействие самого человека на сроки жизни, причем выделяют физическое, телесное самосохранение, затем психологическое сохранение своего Я и социальное самосохранение личности в определенном социальном статусе или положении.

В понятии «самосохранительное поведение» не фиксируется направленность на укрепление здоровья и сохранение жизни других членов семьи: детей, инвалидов и престарелых. Забота матери и отца о детях или детей о родителях -- это скорее всего разновидность альтруистического поведения. Вместе с тем, в ходе социализации под влиянием семьи у детей формируются определенные навыки, паттерны самосохранительного поведения, поэтому здесь мы наблюдаем явное пересечение с соииализационным поведением семьи.

Таким образом, изучение семейного цикла жизни, семейного поведения и семейных взаимоотношений исчерпывает микрообъект исследования. Следует обратить внимание также и на то, в каких двух теоретико-методологических измерениях возможен анализ объекта микросоциологии семьи. Во-первых, семья в микросоциологии измеряется в координатах структуры и динамики и, во-вторых, в терминах феноменологического и инструментального подходов

Микросоциология семьи не может ограничиться лишь методами исследования семейной динамики и структуры -- как правило, в этих координатах изучаются бракоразводные и репродуктивные виды поведения, а весь анализ сводится к инструментальному определению результатов семейного поведения.

Структурная ось микросоциологии семьи связана с инструментальным выяснением статуса семьи среди групп микросреды, социальной принадлежности личности. Положение института семьи в обществе, среди других социальных институтов -- это структурный аспект макросоциологии семьи. К нему относится также социокультурная динамика -- межпоколенная трансляция семейных норм и традиций.

Динамическое измерение семейного цикла и межличностного «климата» столь же инструментально, как и анализ динамики семейного поведения. Само по себе обращение к исследованию семейных процессов НЕ ведет к постановке задач феноменологического характера. Поэтому возникает необходимость выделения самостоятельной оси микроисследования семьи, введения новой социально-символической координаты, направленной не на выяснение того, что делают участники семейной драмы и к каким это ведет последствиям, а как они сами себе объясняют смысл происходящего, каково их понимание -- пусть алогичное, непоследовательное, иллюзорное -- всего того, что составляет мир семьи.

Субъективные представления и мнения каждого семейного Я важны сами по себе, но еще более как часть семейного МЫ. Знания о них нужны не только для уразумения причин тех или иных действий, а прежде всего для проникновения в смысл, придаваемый этим действиям их участниками. Ориентация на подобное изучение этого смысла оказывается еще одной составной частью предмета микросоциологии семьи. Следовательно, «понимающую» социологию семьи можно рассматривать как автономную область, использующую специальные методы расшифровки внутрисемейной символики. Разумеется, символические системы при всей их устойчивости и инерционности изменяются с течением времени, причем символические конструкции имеют разную длительность существования. Как известно, символика родственных отношений, например, сохраняется столетиями и, может быть, тысячелетиями. Она отстает от изменений практической жизни семьи -- так нынешняя однодетность элиминирует многие из родственных уз. Тем не менее, символическая система родства продолжает существовать вопреки фактическому устранению двоюродных и прочих отношений.

Динамическое измерение сугубо инструментально -- выясняет все обстоятельства, ведущие к конечному результату. Это заметнее всего при изучении семейного поведения и событий жизненного цикла семьи. Фактически схема осуществления семейного цикла и регуляции поведения членов семьи нацелена на достижение определенного результата и представляет собой технологию приведения в действие необходимых для этого средств. Поэтому иногда социальное поведение называют целеустремленным или целенаправленным.

Структурное измерение семьи столь же инструментально, т. к. результаты семейного поведения отдельных семей складываются в тенденции, фиксируемые статистикой браков, разводов и всех событий семейного цикла. Семейная структура -- это своеобразная «фамилиография» (по аналогии с социографией), описывающая в данный момент «поперечный срез» строения системы социально-семейного действия или же семейного поведения. Семейная структура пересекается с демографической структурой, поэтому часто в социологических исследованиях под рубрикой «социально-демографические данные» фигурируют переменные пола, возраста, семейного состояния, этнического статуса, профессиональной занятости, квалификации, образования и др

Системный подход позволяет объединить при микросоциологическом изучении семьи структуру и динамику семейного поведения, точно так же как в макросоциологии совмещаются аналитические системы социального действия и социальной структуры. Инструментальный характер системного конструирования социальной реальности прозрачен оперирование переменными действий или процессов позволяет объяснить изменения структуры. В свою очередь, оперирование переменными структуры показывает, как складываются результаты действий и тенденции наблюдаемых процессов. Взаимосвязь динамики и структуры в системе микросоциологии налицо, поэтому нельзя не согласиться с утверждением ряда ученых об искусственном, «вымышленном» противопоставлении, говоря словами французского социолога П. Бурдье, друг другу «структуралистской» и «интеракционистской» точек зрения (см схему 1.1)

Интересен в связи с этим пример демографии, где взаимное влияние процессов рождаемости и смертности на демографическую структуру по полу, возрасту и семейному состоянию нашло отражение в разработке целого ряда математико-статистических показателей и моделей, особенно моделей режима воспроизводства населения. Многие коэффициенты рождаемости определяются под воздействием структуры населения, и демографы ломают голову, как «очистить» измерение интенсивности процессов рождаемости от «искажающих» воздействий структуры. Например, рост общего коэффициента рождаемости может быть связан с увеличением числа браков или снижением возраста матери в момент рождения первенца при неизменной интенсивности рождаемости

Формальная демография, совершенствуя математике-статистические методы исследования взаимообусловленности переменных демографических процессов и переменных структуры, «выжимает» из инструментального подхода все мыслимое и немыслимое, являя собой идеал для позитивистски ориентированных социологов.

Разумеется, дело не в отдельных демографах. Здесь поучительный урок: нельзя в социальной науке, даже самой «точной» (т. е. наиболее математически оснащенной), вывести за пределы ее предмета все, что не фиксируется статистическим учетом и переписями населения. Нельзя вынести за скобки «строгой научности» все предметно -- либо в числовой форме -- неосязаемое и именуемое социальным действием или поведением (и их элементами). Нельзя ограничить изложение демографических сюжетов и предмета демографии в социальных науках -- социологии, психологии, истории -- одними описаниями «объективных фактов»: рождений, браков, разводов, смертей, распределения людей по полу, возрасту и др.

Реальность этих житейских событий вовсе не «самоочевидна». Подобные «факты» -- итог обыденной типизации, осуществленной в соответствии со здравым смыслом и принятой на веру формальными демографами в качестве «объективной реальности», т. е. такой, где демографические явления представляют собой «как всем известно» то, что они есть «на самом деле». А есть обычно всего-навсего личный опыт семейного жития-бытия, который подспудно диктует каждому повседневные интерпретации «причин» снижения числа детей, повседневную классификацию (типизацию, категоризацию) окружающего мира по внешне осязаемым фактам рождений, браков и т. д. Возникает задача -- исследовать работу самого здравого смысла по конструированию общежитейских интерпретаций демографической реальности, которые на поверку оказываются скрытыми, латентными обоснованиями лишь личного опыта.

На это в свое время обратил внимание английский социолог- феноменолог Д. Уолш: «Обычно характеристики явлений, исследуемых демографией (возрастная структура, размер семьи, миграция, численность населения), представляются так, будто это строго объективные данные. Однако анализ показывает, что и для их объяснения необходима интерпретация связанных с ними социальных значений»9. Другими словами, мало включить в анализ человеческое поведение, ведущее к внешним результатам, фиксируемым статистикой. Современная методология требует учесть и «внутренние» результаты: изменение мнений, мотивов, установок, ценностных ориентации, причем не только в инструментальном аспекте достижения цели или удовлетворения потребности.

Было бы неверно ограничивать микрообъект исследования семьи лишь структурой и динамикой ее жизненного цикла, межличностных отношений, семейного поведения, поскольку поведенческие регуляторы -- мотивы и установки -- нельзя рассматривать только как части механизма, как шестеренки технологии по производству действий. Пример с формальной демографией показал недостаточность рассмотрения демографических явлений изолированно от контекста познания, как бы существующих независимо, «объективно», «реально», т. е. якобы в отрыве от представлений о них, в том числе представлений общежитейского толка. Важно не упустить из поля зрения при изучении такого микрообъекта, как семья, внеинструментальный аспект семейной жизнедеятельности, обыденные интерпретации семейной реальности.

В связи с этим английский социолог феноменологической ориентации Д. Силвермен пишет, что задача социологии «состоит в поисках обыденных, рутинных форм интерпретации и деятельности, в которых воплощается «обычная семья», «типичная» семейная жизнь для самих ее участников, и в выяснении того, каким образом эти схемы интерпретации... основываются на их (участников) собственных представлениях о социальной структуре».

В расшифровке, понимании обыденных значений или интерпретаций членами семьи их семейного поведения, собственно, и заключается социально-символический аспект микросоциологии семьи, не отменяющий, а дополняющий инструментальный подход. Расшифровка или установление, анализ общежитейских объяснений стереотипных семейных ситуаций составляет основную задачу феноменологического подхода. При этом нет специальной ориентации на поиск причин действий, нет также стремления выявить неискренность или обманный характер этих интерпретаций -- важно понять их самих по себе, т. е. каков социально-символический смысл, придаваемый участниками семейного взаимодействия своим поступкам и намерениям.

Рассмотрим пример феноменологического анализа стереотипа в случае бездетности. Расхожая трактовка «синдрома старой девы» приписывает бездетность лишь женскому полу, вопреки статистическим данным о равной вероятности бесплодия обоих полов. Стереотипом «старой девы» лишь одинокие женщины наделяются привязанностью к кошкам и собакам в качестве компенсации отсутствующей любви или секса. Кстати, эта иллюзия здравого смысла возведена в ранг теоретического объяснения психоанализом, утверждающим, будто любовь одиноких людей к домашним животным является сублимацией неудовлетворенной сексуальной потребности.

В этом стереотипе все ложно: любовь к собачкам и кошечкам присуща не только одиноким людям, но и семейным; привязанность к животным замешает не отсутствие секса, а отсутствие детей в семьях, причем не из-за сексуальной недееспособности и не из-за бесплодия всех видов либо смерти детей, а по причине элиминирования любви к детям, исторического исчезновения (ослабления и угасания) человеческой потребности в нескольких детях. Обзаведение домашними животными в современных городах есть следствие распространения малодетности (прежде всего -- однодетности) семьи, а также опустошения семейных «гнезд» -- отделения взрослеющих детей от родителей, т. е. следствие нуклеаризации семьи.

Данный стереотип ложен и с точки зрения инструментального объяснения причин распространения в городах домашних животных, тем не менее, он интересен социологу как факт мира символических значений. Если феминисты возмущаются этим стереотипом как «оскорбляющим» тендерную честь женщин, а члены общества охраны животных негодуют из-за «неуважения» к чистоте их помыслов, то социолог исследует стереотип как обыденную трактовку сложившегося малодетного образа жизни горожан. В стереотипе законсервирован существующий образ мыслей, «заморожены» общепринятые значения привычного мира, быта. Сегодня здравый смысл продолжает связывать привязанность к собакам с одинокостью, с изоляцией от сексуальной практики или неспособностью к ней. Следовательно, в общественной психологии остается мощным по своему влиянию на повседневность определение деторождения как следствия проявления сексуального инстинкта. Иначе говоря, «сексуальность» по-прежнему остается «причиной рождаемости».

Укоренелость стереотипа в массовом «сознании» показывает, что его символика выполняет определенную экзистенциальную (важную для самого существования, выживания) функцию, способствует интеграции людей в разного рода социокультурные общности. Однако экзи-стенциально-интегративная функция стереотипа, раскрывающая сохранение значимости его смыслового содержания в сменяющих друг друга поколениях, не тождественна тем пружинам действий, что обнаруживаются в рамках инструментального подхода. Секс не является «причиной» высокой или низкой рождаемости, рождения того или иного числа детей в семье.

Апелляция к сексуальности не заменяет инструментального действия потребности в детях как подлинной причины уменьшения числа детей в семье -- она служит иной цели. Ссылка на стереотип «сексуального инстинкта» активизирует понятный для большинства язык обсуждения какой-либо проблемы, делает каждого участником дискуссии, обеспечивает эффект его присутствия, вовлеченности в общее дело. Функционирование стереотипов не изолирует индивида от остальных, не делает его посторонним или немым свидетелем. Знакомство со стереотипами обеспечивает каждому сопричастность с другими, соединенность отдельного Я с общим МЫ. Отсюда следует ожидать, что символика стереотипных трактовок будет использоваться в качестве точки отсчета во всех ситуациях, где возникает задача инструментального определения причин поведения, особенно массового поведения.

Таковы истоки широкого распространения инстинктивизма в истолковании стремлений к рождению детей, живучести мифологических представлений о «естественной природе» человеческих побуждений к «размножению», к рождаемости, понимаемой как «расположение», и т. п.

Предрассудок о физиологическом стремлении -- через сексуальное влечение -- к рождению сколь угодно большого числа детей подкрепляется смежными стереотипами, полный перечень которых и предстоит выявить феноменологической или «понимающей» социологии семьи. Популярность представлений об «инстинкте размножения» среди представителей естествознания, особенно среди биологов, говорит о силе проникновения инстинктивистских стереотипов здравого смысла в общественное мнение. Более того, функционирование «научно-популярных слухов» о тенденциях рождаемости, размере семьи и численности населения имеет место и среди социальных ученых. Даже у специалистов -- социологов и демографов семьи можно встретить расхожие трактовки семейных коллизий, заимствованные из обыденных интерпретаций рождаемости и подкрепленные личной практикой малодетной жизни

Поэтому столь настоятельно стоит задача по включению данной сферы в предмет микросоциологии семьи. Требуется систематическое, а не эпизодическое исследование социально-символического мира семейной жизни; необходим феноменологический анализ повседневных значений, используемых членами семьи и проникающих в научные интерпретации современных тенденций брачного, репродуктивного, социализационного поведения; изменений семейного цикла жизни. Феноменологическое изучение семьи только начинается, впереди -- масса исследовательской работы по составлению перечня или реестра всех встречающихся в семьях общежитейских трактовок типичных ситуаций проблемного и рутинного характера (относящихся к заключению брака, разводу, смерти, рождению детей, прерыванию и предупреждению беременности, усыновлению, адюльтеру и т. д. и т п.).

При сохранении единого социологического подхода к изучению социума различие между макро- и микросоциологией семьи проводится по объекту исследования. В первом случае это институциональные изменения семьи в контексте всей социальной системы; во втором -- отдельная семья и ее жизненная история, отдельные виды семейного поведения и их элементы, взятые как самостоятельные системы с еще более микроскопическими подсистемами и частицами, каждая из которых, в свою очередь, вновь может рассматриваться как автономная субсистема. Можно представить следующим образом три составные части объекта микросоциологии семьи, или три основные области изучения, а также связи микросоциологии семьи со смежными дисциплинами и с макросоциологией (см. схему 1.2)

Разумеется, разлагая структуру объекта «семья», семейного действия и взаимодействия на составные части и подчасти, можно убедиться, что «семейный атом» столь же неисчерпаем для социологического познания, как и атом в физике, проникающей в структуру протонов и электронов, в сложное строение элементарных частиц. Беря" семью как целое, как социокультурное поле семейных взаимодействий, интеракций, социолог изучает социально значимые единицы этих интеракций, а не единицы в буквальном смысле -- не индивидов. Если например, в фокусе оказывается «семейное поведение», то сначала единицами считаются отдельные виды семейного поведения -- брачное, репродуктивное и т. д.

Затем, если выделить только брачное поведение -- ими будут элементы его регуляционной структуры: потребность в браке и брачном партнере каждого из супругов, степень согласованности индивидуальных потребностей, оценка возникающих жизненных ситуаций не с позиции отдельного Я, а исходя из супружеского МЫ, и наконец, результаты поведения брачной диады, воплощающие в себе реализацию парных или же эгоцентристских решений. Чем больше в брачном поведении признаков того, что супружеское ядро действует как нечто целое, тем более оно оказывается брачно-семейным, а не «индивидным». Несогласованность индивидуальных линий поведения супругов, разъединение их характеризуют дезинтеграцию брачного поведения, поведения брачной пары: сведение или редукцию к индивидуалистическим траекториям, т. е. исчезновение брачного поведения как такового, как подлинного объекта микросоциологического исследования супружества.

Семья и семейное поведение не есть сумма индивидуальных линий поведения, и если социолога интересует семейный индивид, то в качестве члена семьи, семейного МЫ, элемента семейных взаимодействий. Вопрос о соотношении семьи и личности в социологии семьи имеет смысл, когда объектом изучения является семья, а не индивид, -- в последнем случае исчезает то, что собственно исследуется социологией семьи.

Подобная подмена объекта часто наблюдается не только в социологии семьи. Это происходит и в других социологических отраслях, когда вольно или невольно поведение групп, разного рода общностей и организаций редуцируется к индивидуальному поведению. По свидетельству французских социологов Д. Берто и И. Берто-Вьям, «первые социологи, которые стали конкретно работать над вопросами социальной стратификации, в качестве базового элемента выделяли не индивида, а семейную ячейку. Однако с введением техники репрезентативной выборки, основу которой составлял индивид, этот социологический подход был забыт. Можно лишь сожалеть, что таким образом техническая детерминированность предала забвению целое теоретическое направление».

Конечно, в выборочном исследовании технически удобнее работать с индивидом и как с единицей отбора, и как с первоэлементом социальности в смысле типизации, формирования разного рода социальных категорий -- по профессии, образованию, доходу, месту жительства или работы и т. д. Подобная социография, объединяющая людей по избранным признакам в зависимости от целей ученого, может «кромсать» социальную реальность как угодно, конструируя агрегаты любителей пива, болельщиков «Спартака», членов профсоюза, владельцев овчарок и т. п.

Смешение внимания с традиционной семьи на семью нуклеарную и в конечном счете на индивида представлено на схеме 1.3, построенной на основе разработок английского культуролога Джона Дэвиса. На рис. 1.3.1 показано первоначальное внешнее воздействие на расширенную семью, осуществляемое через ее главу; затем процесс нуклеаризации делает объектом влияния главу нуклеарной семьи -- мужа (поэтому система родства на рис. 1.3.2 отнесена к внешним воздействиям, а на остальных рисунках устранена как потерявшая свое значение вообще). На рисунке 1.3.3 все воздействия на нуклеарную семью в индустриальном обществе идут уже через пару «муж-жена». На четвертом рисунке социальные воздействия направлены на отдельное ЭГО, т. е. отдельно на мужей, на жен и на ребенка. Следует обратить внимание, что на первых двух рисунках влияние общества в целом является ведущим, а на двух последних воздействие государства становится самым важным.

В схеме Дж. Девиса выделяется ориентация современного государства (выражающего преимущественно интересы наемно-индустриального производства) не на «равноправную пару», а на мать с ребенком. Причем произошедшее на наших глазах «выманивание» матери из семейно-домашнего производства в рыночную систему с индивидуальной оплатой труда заложило основы конкуренции жен и мужей, создало материальную базу для разводов и для распространения после- и внебрачных матерей-одиночек. Компенсируя некоторым образом занятость жен вне дома и частично же облегчая совмещение работы с материнством, подобная «охрана материнства» стимулировала внесемейные ориентации и установки на рождение одного-двух детей, на малодетную семью. Вся эта «забота» о матерях и детях подспудно. имплитцитно оттесняла отца от отцовских функций. Фактически государство, беря эти функции на себя, разрушало мужскую роль семьянина. Подобная склонность к государственному патернализму, замещающему фигуру отца, граничит с вмешательством в приватный мир семьи.

Ориентация в современных условиях всех социальных институтов и всего строя жизни на индивида-одиночку в связи с системой индивидуальной зарплаты ведет к тенденции рассматривать семью не в целом, а по агрегативным категориям. Отдельно от семьи классифицируются дети, но не как сыновья-дочери, а как дети вообще, при этом часто употребляется понятие «ребенок» (по типам: больной -- здоровый, благополучный -- неблагополучный и т. д.); также отдельно рассматриваются мужья, но типологизируемые не как «отцы», а просто как «мужчины»; и наконец, отдельно от семьи классифицируются матери, жены (но уже как «женщины»: занятые -- незанятые, работающие -- неработающие и т. п.). Другими словами, социально значимая занятость в семье исключается при агрегативно-индивидном подходе из понятия «работа», стаж работы по дому исключается из «трудового стажа», родительский труд не подпадает под категории найма, не учитывается при исчислении пенсий.

Подобная «индивидуализация» объекта исследования в социологии семьи совершенно неприемлема, ведь данные о категориях мужчин или женщин используются для обобщений о семье и браке в целом. Подмена семьи индивидом искажает информацию о семье, нельзя судить о семейном положении по мнениям отдельных категорий людей, т. к. за скобки выносятся феномен взаимодействия, специфика семейных интеракций. По этому поводу основатель социометрии Якоб Морено писал, что «социальный атом -- это наименьший социальный элемент, но это не индивид».

Человеческое существование и общение -- всегда «со-человеческое». Обособленный индивид -- это социальная фикция, поскольку социальный «атом» человека включает все многообразие отношений с окружающими. Если продолжить эту физическую метафору, то семья окажется своеобразной молекулой -- системой систем межличностных взаимоотношений. Поэтому редукция семьи к социальному атому индивида, и тем более к личности как агрегативной единице (понимаемой в качестве элементарной части какого-либо агрегата, конгломерата произвольно соединенных элементов), и впрямь лишает микросоциологию ее объекта изучения.

Склонность к подмене объекта «семья» индивидом вызывается не только удобством проведения исследований -- построением выборки, обработки данных и прочее. Расширяется практика социальной работы, социальной заботы и помощи, психотерапии, т. е. «медикализации» в связи с этим брака и семьи. Социальная работа, возникающая в индустриальном обществе в целях налаживания «человеческих отношений» прежде всего на производстве, по-видимому, направлена на компенсацию исчезнувших человеческих качеств этих отношений, которые были присуши экономике на стадии семейного производства. Не случайно основоположник теории человеческих отношений американский психолог Элтон Мейо пытался анализ производственных отношений строить по образцу семейных. Однако свелось все это на промышленном производстве к психотерапии, направленной на индивида. Как сказано в профессиональном кодексе Национальной ассоциации социальных работников США -- «индивид является объектом первостепенной заботы общества».

Терапевтический подход, усиливающий апелляцию к индивиду и ведущий к типологизации семей по категориям индивидов, нуждающихся в заботе и лечении, не просто расширяет «медикализацию» социальной работы с семьей. При этом индивидуальная терапия помещается в центр интересов социологии семьи, превращая ее в социальную психологию личности, которая попеременно то обретает семейный статус, то отказывается от него.

Английский социолог Д. Н. Морган из Манчестерского университета понимает под «медикализацией» семьи «широкий процесс усвоения медицинской модели в отношении к институту брака и семьи». Фамилистская ориентация заменяется ориентацией на те или иные категории индивидов, теряющих к тому же свойство целостной полноценной личности в связи с реификацией (овеществлением, материализацией) болезни и нездоровья в разного рода административно-технологических средствах (мистифицирующих значимость медицинских профессий, специализирующихся на лечении в ущерб остальным медицинским службам охраны и профилактики здоровья).

Рост популярности слова «терапия» говорит не просто о модном увлечении медициной, а о качественном изменении общественной атмосферы, отражающейся и на научных исследованиях. Сосредоточенность на «семейной терапии», на медицинских аспектах брачно-семейных отношений отдаляет понимание межличностных процессов в семье от широкого социального контекста. Все это ведет к деполитизации проблем семьи и принимаемых в связи с этим решений, к смещению интереса с семейной политики, изменяющей положение семьи среди других социальных институтов, на интерес к манипулированию «внутренними изменениями», межличностными взаимодействиями в семье с помощью социальной работы разного рода.

Схема «общество -- семья», при которой семья выступает в двух ипостасях социального института и малой социальной группы, в случае смещения исследовательских акцентов с семейного МЫ на отдельное Я превращается в схему «общество-индивид, диада, неполная семья». Растворение семейного в индивидуальном, разумеется, обусловлено историческим ослаблением посреднической роли семьи. Однако важно отметить с точки зрения методологической, что при фокусировке на индивиде и его семейном окружении появляется риск потерять определенность предмета социологии семьи.