Что такое институты?

Размещено на http://www.allbest.ru/

Что такое институты?

конвенция норт институциональный правило

*Hodgson G. M. What Arc Institutions? // Journal of Economic Issues. 2006. Vol. 40, N 1. P. 1-25. Публикуется с разрешения Ассоциации эволюционной экономики (Association for Evolutionary Economics), с некоторыми сокращениями.

В последние годы в социальных науках все чаще используется понятие "институт", что свидетельствует о росте престижа институциональной экономической теории. Теперь это понятие перекочевало и в другие дисциплины, в том числе в философию, социологию, политологию и географию. Сам термин используется в социальных науках давно, по крайней мере со времени "Новой науки..." Дж. Вико (1725 г.). Однако даже сегодня единодушия в вопросе о его значении нет. Более того, бесконечные дискуссии вокруг определения ключевых терминов, таких, как "институт" и "организация", побудили некоторых авторов отказаться от поиска дефиниций в пользу решения практических вопросов. Но проводить какой-либо анализ функционирования институтов (организаций), не имея адекватного представления о том, что это такое, невозможно.

Мы считаем, что отказываться от поиска определений было бы чересчур поспешным шагом. У нас есть возможность, устранив некоторые препятствия, найти такие дефиниции, которые могли бы удовлетворить всех ученых.

Институты, конвенции и правила

Институты - это разновидность структур, принадлежащих социальному пространству: они представляют собой содержание общественной жизни; значительная доля взаимодействий и деятельности людей структурирована в терминах явных или неявных правил. Не нарушая общепринятых в научной литературе традиций, мы можем определить институты как системы устоявшихся и общепринятых социальных правил, которые структурируют социальные взаимодействия(1). Язык, деньги, законы, системы мер и весов, правила поведения за столом, фирмы (и другие организации) и т. д. - все это, следовательно, институты.

Вслед за Р. Сагденом, Дж. Серлом(2) и другими мы можем определить конвенцию как особый случай институционального правила(3).

Нам следует рассмотреть, каким образом институты структурируют социальные взаимоотношения и как они утверждаются и укореняются. Отчасти долговечность институтов обусловлена тем, что они создают стабильные ожидания. В целом институты, оформляя действия людей и делая их предсказуемыми, упорядочивают мышление, ожидания и деятельность индивидов. Они зависят от мыслей и действий людей, но несводимы к ним.

Институты и ограничивают поведение, и вместе с тем делают его возможным. Существование правил предполагает наличие ограничений. Однако такое ограничение открывает новые возможности для выбора и действий, которых в противном случае не было бы. Например, правила языка позволяют нам общаться, правила дорожного движения - свободнее и безопаснее передвигаться, правовые нормы повышают личную безопасность. Регулирование не всегда противоречит свободе - оно может быть ее союзником.

Как сказал А. Уэллс, социальные институты представляют собой элемент в рамках более общего понятия, известного как социальная структура. Первые институционалисты, работавшие в традиции Торстейна Веблена и Джона Коммонса, считали институты особым видом социальной структуры, способной менять цели или предпочтения агентов.

Однако некоторые институционалисты, например Дж. Ф. Фостер, внесли путаницу, определив институты как "предписанные образцы коррелированного поведения"(4). Определение институтов через поведение сбивает с толку, поскольку мы в таком случае можем предположить, что если прервать соотносящееся с институтами поведение, то они перестанут существовать. Прекращает ли свое существование британская монархия в тот момент, когда все члены королевской семьи спят и никаких королевских церемоний не происходит? Разумеется, нет: прерогативы и власть королевского семейства остаются в силе, даже если их не осуществляют в данный момент. И именно эта власть, а не само поведение, означает, что данный институт существует. Тем не менее власть может быть утрачена, а институт - исчезнуть, если соответствующие практики осуществляются редко. Более того, единственный способ наблюдения институтов возможен лишь через явное поведение(5).

Не всякая социальная структура является институтом. Социальные структуры могут содержать множество отношений, которые не кодифицируются, например демографические структуры в животном мире или в человеческих обществах до появления демографии(6).

Термин "правило" в широком смысле понимается как транслируемое в обществе и соответствующее обычаю нормативное предписание или нормативная по сути склонность (disposition), такая, что в условиях X делается Y(7).

Определение правила как "нормативного по сути" означает, что если правило изучается или оспаривается, то именно в части нормативных вопросов. "Транслируемое в обществе" означает, что тиражирование, репликация таких правил зависит от развитой общественной культуры и от определенного использования языка. Подобные нормы поведения не просто унаследованы генетически или инстинктивно; они зависят от тех или иных социальных структур и могут не иметь непосредственной или очевидной репрезентации в нашем генетическом строении.

Правила включают нормы поведения и социальные конвенции, а также правовые нормы. Члены определенного сообщества обладают явным или неявным их знанием. Подобные правила потенциально кодифицируемы, а потому нарушения правил могут быть определены в явном виде. Это помогает выявить то сообщество, которое подчиняется правилам и понимает их.

Нормативный аспект правила не играл бы такой роли и не должен был бы с необходимостью переходить из поколения в поколение, если бы физические и природные обстоятельства в условиях X предусматривали лишь одну возможность - У*. Если бы, скажем, законы природы принуждали нас в условиях X делать Y*, то не было бы необходимости в нормативном принуждении или в санкциях. Напротив, если существуют многочисленные возможности, то рождается и правило. В одной культуре в условиях X одобряется поступок У, в другой могут требовать делать Z. Тем не менее законы природы ограничивают множество возможных правил. Реальное правило не может содержать в себе требование игнорировать законы гравитации или стать Юлием Цезарем. Набор возможных правил расширяется в ходе технологического и другого институционального развития(8).

Как утверждает Серл(9), ментальные репрезентации института или сопряженных с ним правил играют конституирующую роль, поскольку институт может существовать только тогда, когда у людей есть определенные связанные с ним верования и мнения. Следовательно, институт - это особый тип социальной структуры, которая содержит потенциально кодифицируемые и (явно или имманентно) нормативные правила интерпретации и поведения. Некоторые из этих правил касаются общепринятых символов или значений, например в случае денег или языка. Однако, как указал еще в 1907 г. Макс Вебер, некоторым правилам следуют, даже не формулируя их мысленно в качестве таковых. Например, мало кто из нас смог бы полностью и точно изложить грамматические правила языка, которыми мы постоянно пользуемся, или детально и в полном объеме описать какие-то практические навыки. Тем не менее институциональные правила в принципе кодифицируемы, и тогда их нарушения могут стать предметами дискурса.

Даже если правило потенциально кодифицируемо, насколько широко термин "правило" должен пониматься в определении института? Для Хайека этот термин "используется для такого высказывания, с помощью которого можно описать регулярность в поведении индивидов, независимо от того, „известно" ли им это правило в любом другом смысле, кроме того, что они обычно действуют в соответствии с ним"(10). Хайек принимал во внимание правила, проистекающие из "почти неизменного основания генетически унаследованных, „инстинктивных" побуждений" (11) , а также из разума и взаимодействия людей. Таким образом, для Хайека правило - это любая поведенческая склонность, диспозиция, включая инстинкты и привычки, которые могут вести к "регулярности в поведении индивидов". Под это чересчур широкое определение должны были бы подпадать такие поведенческие регулярности, как дыхание или биение сердца, поэтому понятие правила оказывается в этом случае неоправданно и непозволительно широким(12). Несмотря на то что в целом Хайек делал акцент на целенаправленном поведении и отвергал бихевиористскую психологию, в итоге он разработал такое понятие правила, которое зависело лишь от поведенческих регулярностей, а онтология правил и механизмы их создания и воспроизводства (репликации) игнорировались.

Механизмы репликации социальных правил принципиально отличаются от механизмов репликации генов. Однако, несмотря на то что правила не содержатся в ДНК, было бы ошибкой впадать в другую крайность и рассматривать следование правилам как нечто совершенно произвольное. М. Поланьи убедительно показал, что у человека всегда есть некий базовый слой знания, его неявная основа, которая никогда не может быть исчерпывающим образом выражена, даже в самом произвольном акте(13). Чтобы правила были эффективными в социальном контексте, они не обязательно должны целиком подчиняться сознательному осмыслению.

Неявное измерение знания оказывается проблемой, когда мы пытаемся провести границу между инстинктивными (автономными) поведенческими регулярностями, с одной стороны, и подлинным подчинением правилам - с другой. Некоторые авторы называют вторую (но не первую) категорию поведения интенциональной. Проблема в том, что понятие интенциональности порой расширяется и вбирает в себя такие случаи, при которых поведение не является произвольным и обдуманным(14). Утверждение, согласно которому такое бессознательное "интенциональное" состояние должно быть в принципе доступно сознанию, позволяет очертить границы для этого расширенного понятия интенциональности, но расширяет его "территорию" за счет отдельных автономных или инстинктивных поведенческих актов, таких, как дыхание или мигание (но не сердцебиение), которые до определенной степени и в определенных случаях могут контролироваться сознанием. Например, согласно Серлу дыхание и мигание всегда интенциональны(15).

Альтернативный подход, которому отдаем предпочтение мы, состоит в следующем. Во-первых, понятие интенциональности отводится для случаев сознательного построения прообразов поведения и рефлексивного рассуждения, касающегося будущих событий(16). Непреднамеренные поступки лишены такой сознательной произвольности. Во-вторых, правила рассматриваются как функционирующие и транслируемые в культуре или обществе диспозиции, склонности, обладающие реальным или потенциальным нормативным содержанием. В пользу того, что передача осуществляется скорее на социокультурном, нежели на генетическом уровне, свидетельствует потенциальное или реальное существование совершенно различных систем правил, даже если природная среда их формирования одинакова.

В работе Р. Туомелы(17) правила и нормы различаются в зависимости от способа принуждения к их соблюдению. Для этого вводится понятие коллективной интенциональности, схожее с тем, что встречается у Серла(18). Коллективная интенциональность возникает тогда, когда индивид приписывает некое намерение той группе, к которой принадлежит, будучи уверен, что таково же намерение и других членов группы. Мы действуем определенным образом, поскольку верим, что другие люди имеют схожие с нашими цели. Очевидно, многие поведенческие регулярности развиваются в обществе в силу подобных взаимных намерений и ожиданий. Ту омела описывает подобные регулярности как нормы. Они предполагают целую сеть взаимных верований, а не реальные соглашения между индивидами. С нормами связаны понятия одобрения и неприятия. Правила же, напротив, предстают как продукт явного соглашения, достигнутого с привлечением некоторой вышестоящей инстанции, и за их нарушением следуют санкции.

Однако такое жесткое различение трудно обосновать. Взаимные ожидания становятся явными соглашениями, если они сопровождаются единичными и известными всем знаками либо словами, обозначающими одобрение и согласие. Некоторые поведенческие регулярности изначально могут возникнуть и в отсутствие принуждения к их соблюдению, а впоследствии некая внешняя организация может ввести соответствующие санкции. Различие между подобными санкциями и угрозой неодобрения со стороны других людей постепенно стирается, если учесть, что в обоих случаях индивид испытывает некий дискомфорт. Р. Сагдем пошел еще дальше по этому пути, утверждая, что оба варианта можно объяснить исключительно в терминах предпочтений(19). Но даже если мы отвергаем утилитаристское смешение ценностей и предпочтений, ни анализ внешних санкций, ни рассмотрение общественного порицания не избавят нас от вопросов ценности. Внешние санкции и законы порождают свой собственный моральный авторитет, и нарушение законов тоже может повлечь за собой общественное порицание. Поэтому люди подчиняются законам не просто из-за наличия санкций, но и потому, что правовые системы могут обрести нравственную легитимацию и моральную поддержку со стороны других людей.

Как функционируют институты

Как в общем достигается понимание правил и каким образом их соблюдают? Мы должны объяснить не только положительные и отрицательные стимулы, но и то, как люди интерпретируют и оценивают их. Понимание и оценка правил так или иначе являются процессом социального взаимодействия. Как указал Л. Витгенштейн, "движение человека регулируется дорожными указателями лишь постольку, поскольку существует регулярное их употребление, практика (custom)"(20).

Подобные рассуждения имеют смысл тогда, когда мы рассматриваем специальный случай законодательных правил. Чтобы законы стали правилами в том смысле, о котором говорилось выше, они должны войти в привычку, превратиться в обычай. Существуют законы, которыми повсеместно пренебрегают и которые еще не получили статус правила, обычая. Законы, которые не соблюдают, - это не правила. Чтобы новые законы стали правилами, должен существовать принудительный механизм их соблюдения вплоть до того момента, когда поведение в соответствии с ними станет чем-то обыденным и обретет нормативный статус.

Институционалисты, работающие в традиции Веблена, а также представители современного и классического философского прагматизма утверждают, что институты функционируют лишь потому, что соответствующие правила укоренены в разделяемых всеми привычках мышления и поведения(21). Однако в определении привычки всегда существовала некоторая двусмысленность. Веблен и представители прагматизма рассматривали привычку как приобретенную склонность или способность, которая может получить, а может и не получить отражение в поведении человека в данный момент. Для приобретения привычки важную роль играет повторяющееся поведение. Однако привычка и поведение - разные вещи. Если мы приобретаем привычку, это вовсе не означает, что мы каждый раз обязательно ведем себя в соответствии с ней. Привычка - это склонность обращаться к ранее опробованным мыслям или поступкам, спровоцированная неким подходящим стимулом или контекстом(22).

Социологи У. Томас и Ф. Знаницки, близкие прагматизму, критиковали "расплывчатую трактовку термина „привычка", в которой указывается на любое единообразие поведения. ...Привычка... - это тенденция к повторению одного и того же действия в схожих материальных обстоятельствах"(23). У. Макдугалл, также рассматривая привычку как предрасположенность, писал о "приобретенных привычках мышления и деятельности" как об "истоках деятельности" и считал привычку "основой побудительного мотива или импульса"(24). Многие привычки бессознательны. Это скрытый репертуар возможных мыслей или поведения, который под воздействием внешних стимулов или контекста оживает и актуализируется(25).

Приобретение привычек (привыкание) - это психологический механизм, который лежит в основе значительной части "правилосообразного" поведения. Чтобы привычка обрела статус правила, она должна получить некое неотъемлемое нормативное содержание, быть потенциально кодифицируемой и преобладать в рамках определенной группы. Устойчивые и разделяемые всеми привычки - основа обычаев. У. Джеймс провозгласил: "Привычка - это колоссальный маховик общественной жизни, самый ценный консервативный фактор в обществе"(26).

Преобладающая в обществе структура правил формирует стимулы и ограничения индивидуальных действий. Ограничивая таким образом поведение, созвучные друг другу привычки получают дальнейшее развитие и распространение. Следовательно, структура правил помогает создать привычки и предпочтения, которые согласуются с ее собственным воспроизводством. Привычки - важнейший конструктивный материал для институтов, обеспечивающий их повышенную долговечность, силу и нормативный авторитет. Институты же, в свою очередь, воспроизводя распространенные привычки мышления, способствуют конформизму и нормативному согласию. Как заявил Ч. С. Пирс, сущность верования - в установлении привычки(27). Поэтому привычка - не отрицание произвольного размышления, а его необходимое основание. Разумные объяснения и верования зачастую предстают как рационализация глубоко укоренившихся чувств и эмоций, происхождение которых - в привычках, сформированных благодаря повторяющемуся поведению(28). Это взаимодействие поведения, привычки, эмоции и рационализации помогает объяснить нормативную силу обычая в обществе.

Привычки приобретаются в обществе, а не передаются на генетическом уровне. Признав основополагающую роль привычки в стимулировании поведения, которое основано на следовании правилам, мы можем начать построение альтернативной онтологии институтов, в которой избежим концептуальных проблем, связанных с рассмотрением интенциональности. Мы не отрицаем важности этого понятия, но считаем интенциональность как причиной, так и следствием деятельности человека, явлением, которое необходимо поместить в более широкий контекст других, непроизвольных видов поведения(29).

Структурируя, ограничивая и поощряя индивидуальное поведение, институты могут воздействовать на способности и действия агентов фундаментальным образом: они могут менять их устремления, а не просто ограничивать их или способствовать их осуществлению. Привычка - ключевой механизм такой трансформации. Институты - это социальные структуры, которые формируют исторические причинно-следственные связи, в какой-то степени возвышаясь над индивидуальными привычками мысли и действия. Существование подобной причинности не означает, что институты непосредственно, всецело или одинаковым образом обусловливают индивидуальные устремления, а лишь свидетельствует о возможности наличия значительного воздействия "сверху вниз". Поскольку институты определяют поведенческие регулярности, люди приобретают соответствующие привычки, созвучные целям и верованиям. Таким образом поддерживается вся институциональная структура.

Так как институты одновременно и зависят от деятельности индивидов, и ограничивают эту деятельность, и формируют ее, при помощи такого механизма обратной связи они обладают способностью к самосохранению. Институты увековечиваются не просто в силу удобства предлагаемых ими координационных правил, а потому, что они определяют и формируют индивидуальные устремления, создавая основу для их существования во многих индивидуальных сознаниях.

Каждый индивид рождается в уже существующем институциональном мире, противостоящем ему со своими правилами и нормами (30). Институты, с которыми мы сталкиваемся, укоренены в склонностях других индивидов, но также зависят от структурированных взаимодействий между ними, в которых зачастую принимают участие материальные артефакты или инструменты. История снабжает нас ресурсами и ограничениями, в каждом случае и материальными, и когнитивными, в рамках которых мы думаем, действуем и творим.

Следовательно, институты - это не только объективные структуры, существующие "где-то вовне", но и субъективные факторы человеческого действия у нас "в голове"(31). Таким образом, институт служит связующим звеном между идеальным и реальным. Парные понятия привычки и института могут помочь преодолению философской дилеммы между реализмом и субъективизмом в социальной науке. Актор и институциональная структура хотя и различаются, но оказываются вовлечены в круг взаимодействия и взаимозависимости.

Дж. Коммонс заметил, что "иногда институт кажется похожим на здание, на некую конструкцию из законов и регламентов, в рамках которой индивиды действуют как ее заключенные. Иногда же он кажется „поведением" самих заключенных"(32). Эта дилемма существует и по сей день. Например, в определении институтов, данном Д. Нортом (согласно которому они трактуются как правила игры или установленные людьми ограничения (33) ), акцент сделан на правилах тюремной администрации. Напротив, описание институтов у Веблена как устоявшихся стереотипов (привычек) мышления, общих для большинства людей(34), по-видимому, связано с "самими заключенными". Однако, как намекнул Коммонс и подробнее продемонстрировал Веблен(35), поведенческая привычка и институциональная структура переплетены друг с другом и активно воздействуют друг на друга. Чтобы получить полную картину событий, всегда необходимо учитывать оба аспекта.

Некоторые проблемы описания институтов у Дугласа Норта

Если мы определяем институты как социально укорененные системы правил, то очевидно, что организации представляют собой особый тип института, обладающий некими дополнительными свойствами. Организации - это институты, в которых существуют, во-первых, критерии выделения их границ и отличия членов организации от всех остальных, во-вторых, принципы суверенитета в вопросе о том, кто несет ответственность, и, в-третьих, иерархия уровней управления, образуемая делегированием полномочий и ответственности внутри организации.

Однако Норт в нескольких важных замечаниях охарактеризовал институты и организации по-разному. Мы полагаем, что он выразился недостаточно ясно. Как следствие, многие считают, что в его теории организация - это не разновидность института. Неправильно интерпретируется и различение Нортом формальных и неформальных институтов. Строго говоря, ни первого, ни второго различения Норт не делает. Кроме того, он недостаточно подробно описал природу и функционирование социальных правил, которые справедливо считает сущностью институтов. Его акцент на правилах созвучен нашему определению, однако мы считаем, что следует добавить кое-что еще.

По поводу институтов в целом Норт пишет: "Институты - это „правила игры" в обществе, или, выражаясь более формально, созданные человеком ограничительные рамки, которые организуют взаимоотношения между людьми. Следовательно, они задают структуру побудительных мотивов человеческого взаимодействия - будь то в политике, социальной сфере или экономике... С теоретической точки зрения важно четко отделить правила от игроков. Правила призваны определять то, как ведется игра. Но цель команды, которая действует по этим правилам, - выиграть игру... Моделирование стратегий и навыков, складывающихся по мере развития команды, - это совсем другой процесс, нежели моделирование создания и развития правил и последствий их применения"(36).

Норт настаивает на том, что правила следует четко отличать от игроков. Различие между игроками и правилами сходно с различием между агентами и структурами(37), которые зависят от агентов, но тем не менее отличны от них. Норт также писал: "Именно во взаимодействии между институтами и организациями и происходит институциональная эволюция экономики. Если институты - это правила игры, то организации и работающие в них предприниматели - это игроки. Организации составлены из групп индивидов, объединенных для решения некоторых общих задач и достижения определенных целей" (38) . Норт верно отмечает, что организации включают политические партии, фирмы, профсоюзы, школы, университеты и т. д. Но он не пишет, что организации - это не институты. Просто в качестве предмета своего специального интереса он выделяет анализ экономических систем, а не внутреннее функционирование отдельных организаций. Его не очень интересуют социальные правила внутри организаций, поскольку он хочет рассматривать последние как единых игроков, сосредоточившись на взаимодействиях на национальном и более высоких уровнях.

В принципе нет ничего ошибочного в том, что при определенных условиях организации можно считать отдельными игроками, например когда внутри организации существуют процедуры выражения общего решения или решения большинства членов. Как показал Б. Хиндесс, организации могут интерпретироваться как социальные акторы постольку, поскольку "у них есть средства для выработки решений и для действия в соответствии с некоторыми из этих решений"(39).

Однако если мы определяем организации как акторов, то возникает проблема неоправданного смешения организации и индивидуального действия (agency). Организации - такие, как фирмы и профсоюзы, - это структуры, состоящие из индивидуальных акторов, часто с конфликтующими интересами. Даже если механизмы "для выработки решений и для действия в соответствии с некоторыми из этих решений" существуют повсюду, при рассмотрении организации как социального актора нельзя пренебрегать возможностями конфликта внутри организации. При таком анализе от этих внутренних конфликтов абстрагируются, но абстракция не должна служить всеобщим принципом или входить в определения, иначе путь для всякого обсуждения внутренних конфликтов или внутренней структуры организации будет закрыт(40).

Норт не проясняет должным образом, определяет ли он организации как игроков или такое рассмотрение служит ему лишь в качестве аналитической абстракции. Это породило путаницу, поскольку другие авторы настаивали на том, что организации следует определять в качестве игроков. Однако в письмах к автору данной статьи Норт пояснил, что он рассматривает организации как игроков просто для анализа социально-экономической системы в целом и что он не считает организации по сути тождественными игрокам во всех ситуациях. Поэтому речь идет не о дефиниции, а об абстракции.

Когда Норт писал, что организации составлены из групп индивидов, объединенных для решения некоторых общих задач и достижения определенных целей, он просто пренебрег случаями, когда это может быть не так. Его меньше интересуют внутренние механизмы, посредством которых организации принуждают или убеждают своих членов действовать сообща. По сути дела, такие механизмы всегда содержат системы укорененных в них правил. Организации состоят из структур или сетей, а последние не могут функционировать без правил коммуникации, членства или суверенитета. Неизбежное присутствие правил внутри организаций означает, что даже согласно собственному определению Норта организации должны рассматриваться как разновидность института. И в самом деле, Норт в принципе признал, что организации сами включают в себя внутренних игроков и системы правил.

Как признал Норт, организации можно рассматривать и как акторов (в определенных обстоятельствах), и в целом как институты. Индивиды действуют внутри организационной системы правил. Организации, в свою очередь, тоже иногда можно рассматривать как индивидуальных акторов внутри других, более широких институциональных систем правил. Таким образом, существует множество уровней, на которых организации можно рассматривать по-разному. Например, индивид действует в своей стране, но и сама страна иногда может рассматриваться как отдельный актор в пространстве международных правил и институтов.

Двусмысленность возникает у Норта и с различением формальных и неформальных ограничений. Разумеется, некое разграничение здесь необходимо, но у разных авторов оно осуществляется по-разному, что вносит еще большую путаницу. Некоторые отождествляют формальное с законным и считают неформальные правила незаконными, даже если они записаны. Но если "формальный" означает "законный", то непонятно, должно ли слово "неформальный" означать нечто незаконное (то есть не выраженное в законе) или противозаконное. Другая возможность - это превратить различие между формальными и неформальными правилами в различие между явными и неявными правилами. Еще один вариант, встречающийся в литературе, - отождествить формальные со специально сконструированными, разработанными, а неформальные - со спонтанно возникшими институтами, что согласуется со знаменитым различением прагматических и органических институтов у К. Менгера. Итак, у нас есть по крайней мере три варианта, Норт же свою позицию не проясняет.

Картина еще более усложняется тем, как он использует термины "правило" и "ограничение". Чаще всего Норт писал о формальных и неформальных ограничениях, а не правилах, но не указал, почему он отказался от слова "правило" и являются ли ограничения правилами. Обычно он писал о "формальных правилах", но "неформальных правил" в его работах не встретишь. Однако некоторые авторы(41) считают, что Норт различает формальные и неформальные правила. Примеры формальных ограничений, приводимые самим Нортом, - это "правила, законы, конституции", а неформальных - "нормы, конвенции, самостоятельно разработанные кодексы поведения"(42). То есть правила - это особый вид формальных ограничений.

Тут возникают новые проблемы. Если все правила формальны, а институты, по сути, это правила, то все институты формальны. Однако впоследствии Норт переопределил институты следующим образом: "Институты - это ограничения, которые люди накладывают на свои взаимодействия"(43). Если институты теперь определить как ограничения, а не как правила, то возникает вопрос о возможном различии между формальными и неформальными ограничениями. В таком определении института не указывается на то, что зачастую он помогает деятельности и поощряет ее, а не просто ограничивает(44).

В переписке с нами Норт отождествил "формальные правила" с нормами права, которые вступают в законную силу благодаря действиям судов. Напротив, неформальные нормы действуют "со стороны равных вам или тех, кто заставляет вас нести издержки, если вы не равняетесь на них". Несмотря на то что в работах Норта постоянно подчеркивается сила неформальных и привычных отношений, судя по его определениям, он близок к отождествлению правил и институтов с "формальными" (то есть законодательными) предписаниями(45).

Такое сведение понятия "институт" лишь к системам правовых норм можно критиковать за то, что из этого понятия исключаются те социальные порядки, которые не получили законодательного выражения. Важными примерами таких институтов и правил являются язык, классы в Великобритании, касты в Индии, обычаи в отношении различных полов во многих других странах. Некоторые правила и институты - такие, как язык или некоторые дорожные конвенции, - могут возникнуть в основном спонтанно как координационные равновесия, которые воспроизводятся главным образом потому, что агентам удобно им подчиняться. До некоторой степени во всех этих случаях действуют также нравственные убеждения, санкции и ограничения. Итак, далеко не все действующие правила и институты декретированы законодательно.

Верно выделяя "неформальные ограничения", Норт не выделяет категорию "неформальных правил". Однако все возможные ограничения, возникающие благодаря деятельности людей (а не законов природы), в сущности, являются правилами. Поэтому четкого различия между правилами и ограничениями нет. Более того, чрезмерно выделяя формальные и законодательные аспекты институтов, мы можем пренебречь тем обстоятельством, что правовые системы сами основаны на неформальных правилах и нормах. Как утверждал Дюркгейм еще в 1893 г., не все в контракте имеет контрактную природу. Всегда существуют такие правила и нормы, которые не кодифицированы законодательно. Стороны соглашения вынуждены опираться на институциональные правила и стандарты поведения, которые из практических соображений, в силу своей сложности не могут быть полностью внесены в законы. Системы права всегда неполны, в них остается место для обычаев и культурных традиций(46).

Норт соглашается с тем, что неформальная сфера играет важную роль и воздействует на формальные (то есть правовые) институты. Например, он акцентирует внимание на идеологии и обычаях. Но он не уделяет достаточно внимания неформальным институтам, которые не фигурируют в законодательстве, включая те, что возникают спонтанно. Норт обращает внимание на неформальные ограничения и культурную трансляцию ценностей, но ему не следовало бы ограничивать определение институтов лишь теми правилами, которые присутствуют в законах.

Идет ли речь о формальных или неформальных правилах, мы должны рассмотреть способы их установления. И хотя это не обязательно нужно включать в определение института или правила, но следует проанализировать то, как системы правил влияют на индивидуальное поведение. Однако указания на стимулы и санкции, связанные с правилами, мало, поскольку в нем не объясняется, как индивиды оценивают эти санкции и стимулы, почему они могут или не могут воспринимать их всерьез.

Разумеется, простая кодификация, установление или провозглашение правила недостаточны, чтобы заставить его повлиять на социальное поведение. Его могут просто игнорировать, так же, как, например, многие водители превышают допустимую скорость вождения на дорогах, а многие европейцы пренебрегают законодательными ограничениями курения в ресторанах. В этом отношении размытое определение правила может сбить нас с толку.

Норт осознает недостаточность простого провозглашения правила, однако в попытке понять, как закрепляется или меняется поведение, он порой сосредоточивает свое внимание на неформальных ограничениях в повседневной жизни. Разумеется, эта сфера имеет важное значение, однако парадокс в том, что согласно собственным определениям Норта неформальные ограничения вовсе не являются институтами. Мы же предпочитаем более широкое понимание институтов, которое включает и неформальную основу любого структурированного и устойчивого поведения. Вот почему мы определяем институты как долговечные системы устоявшихся и укорененных социальных правил, структурирующие социальные взаимодействия. Выражаясь короче, институты - это социальные системы правил, а не просто правила.

В силу неоднозначности терминов "формальный" и "неформальный" применительно к институтам и правилам мы либо должны вовсе от них отказаться, либо применять их с большой осторожностью. Возможно, наилучшим решением было бы использование более точных терминов, таких, как "законодательный", "незаконный" ("не зафиксированный законодательно") и "явный" ("эксплицитный").

В целом соглашаясь с дефинициями Норта, П. Пеликан сравнил правила по Норту с генотипом внутри фенотипа в структуре организации(47). Если уподобить Правила генам, то чрезвычайную важность приобретает вопрос о механизмах их выживания и репликации, а также о том, каким образом они влияют на индивидов или организации. Правила не способны непосредственно копировать и умножать сами себя, они реплицируются через иные психологические механизмы. С точки зрения прагматизма, сущности, подобные генам и лежащие в основе правил, - это индивидуальные привычки, поскольку последние представляют собой условные, родственные правилам склонности (диспозиции), согласно которым выстраивается поведение. Итак, поскольку правила обычно функционируют лишь потому, что они укоренены в распространенных привычках мышления и поведения, лучше всего рассматривать в качестве социальных генотипов привычки, а не правила.Самостоятельное принуждение vs внешнее принуждение

Каждый институт зависит от других институтов - за одним возможным исключением. Как указал Серл, язык является основным социальным институтом в том смысле, что все остальные институты предполагают язык, сам же язык не предполагает для своего существования других институтов(48). Язык служит основой потому, что любой институт связан с социальным взаимодействием и определенного рода интерпретацией, а значит, и с правилами интерпретации (хотя бы в рудиментарной форме).

В обширной литературе по проблемам самоорганизации и спонтанных порядков высказывается весьма важная идея о том, что институты и другие социальные феномены могут возникать непреднамеренно, в ходе структурированных взаимодействий между агентами(49). Может возникать такой социальный порядок, который сам по себе не входит в намерения и не является отличительной чертой ни индивидов, ни социальных групп.

Однако даже самоорганизующиеся институты требуют наличия (хотя бы рудиментарного) языка, поэтому, за исключением самого языка, понятие самоорганизации должно быть определено с учетом первичной и внешней организации коммуникативных правил или правил интерпретации. Более того, понятия самоорганизации или спонтанного порядка недостаточны для понимания всех институтов. Сам Менгер признавал различие между "органическими" (самоорганизующимися) и "прагматическими" (целенаправленно созданными) институтами. Впрочем, впоследствии многие авторы проигнорировали вторые, сконцентрировавшись на первых.

Институты, которые не являются самоорганизующимися, больше зависят от других институтов, необходимых для принуждения к соблюдению внутренних правил. Рассмотрим сначала некоторые типичные механизмы самоорганизации, а затем приведем несколько примеров упомянутой внешней зависимости.

Архетипом самоорганизации служит координационная игра. Правила координации обычно содержат стимулы к соблюдению конвенции для всех участников. Следовательно, равновесие в такой игре может быть самоподдерживающимся и весьма устойчивым. Примером служит язык. В ходе коммуникации у нас есть серьезные стимулы и склонности использовать слова и звуки так, чтобы они как можно точнее соответствовали общепринятым нормам(50). Подобным же образом некоторые (но не все) правовые нормы (legal rules) во многом оказываются самоподдерживающимися. Например, существуют очевидные стимулы останавливаться на красный свет и ехать по той же стороне дороги, что и другие (если отвлечься от потребности избежать законодательных санкций). И хотя обязательно произойдут нарушения, соблюдение этих конкретных законов отчасти может быть гарантировано самими водителями, поскольку нарушения повысят ожидаемые личные риски.

Координационное равновесие может быть самоподдерживающимся не только потому, что ни у кого из игроков нет стимулов к изменению своей стратегии, но и потому, что каждый игрок хочет, чтобы другие также не отклонялись от своих стратегий(51). Если у агентов есть совместимые в этом смысле предпочтения и стратегии, то тогда координационные правила часто могут появляться спонтанно и самостоятельно поддерживаться. И даже если я предпочитаю ездить по левой стороне, но оказываюсь в стране, где вождение по правой стороне закреплено конвенцией, я стану ездить по правой стороне, и другие предпочтут, чтобы я это делал. Координационное равновесие будет стабильным и самоподдерживающимся даже тогда, когда равновесная ситуация не является идеальной для каждого из участников.

Однако координационные игры - это особый случай. Противоположными характеристиками обладает знаменитая игра "дилемма заключенного", которая, как утверждают, описывает несколько типов ситуаций, включая субоптимальное с точки зрения общества, но выгодное для индивида использование частных автомобилей, а не общественного транспорта, знаменитую "трагедию общин" и некоторые стороны трудовых договоров(52).

По крайней мере в однопериодной игре "дилемма заключенного" у каждого из игроков есть стимул отклониться от своей стратегии. Ситуация взаимного сотрудничества не является равновесием по Нэшу, поскольку каждый из игроков может получить преимущество, "расколовшись", отклонившись от своей первоначальной стратегии ("молчать"). Равновесием по Нэшу является такая ситуация, в которой оба игрока отклоняются от своих стратегий, но каждый из них получает меньше, чем при сотрудничестве. Может возникнуть "спонтанный порядок", но он, очевидно, является субоптимальным согласно любому разумному критерию (53).

Координационным правилам подчиняются, прежде всего, в силу удобства. При этом субоптимальные исходы в игре "дилемма заключенного" порождают более острые нормативные проблемы. Хотя со всеми правилами сопряжены выгоды и издержки, но существует серьезное различие между соблюдением правила просто ради удобства и в силу нормативных убеждений. В. Ванберг верно подметил, что авторы, писавшие в традиции анализа спонтанных порядков - Юм и Смит, Менгер, Хайек, - неправомерно предполагают наличие неких дополнительных моральных и законодательных механизмов, требующихся для принуждения к соблюдению правил в некоординационных играх(54).

До недавних пор проблема принуждения вызывала относительно небольшой интерес в литературе. Как было отмечено выше, некоторые правила обладают механизмами самостоятельного принуждения к их соблюдению, но законы, ограничивающие поведение, с нарушением которых сопряжены существенные чистые выигрыши, нуждаются в наиболее активном контроле. Поэтому люди часто уходят от налогов или превышают допустимую скорость на дорогах.

Еще один пример: существуют стимулы к девальвации денег. Если этого нельзя распознать, то индивиды, очевидно, будут стремиться к использованию менее дорогих, низкокачественных или поддельных денежных знаков. Если закрывать глаза на такие подделки или девальвации, то "плохие" деньги вытеснят "хорошие". Поэтому деньги не являются самоподдерживающимся институтом, таким, как язык, и может потребоваться некая внешняя инстанция, чтобы принудить к соблюдению правил в денежной сфере(55).

Самоподдерживающиеся механизмы могут разрушаться, если существуют возможность незаметного отклонения от нормы и действенные стимулы для такого отклонения. В этом отношении язык отличается от денег. Поэтому аргументы в пользу принуждения с третьей стороны (например, государства) в случае денег и некоторых законов убедительнее, чем в случае языка.

Попытки объяснить эволюцию контрактов и частной собственности целиком в терминах спонтанного порядка провалились. Некоторые авторы пытаются объяснить механизмы соблюдения прав собственности через торговые коалиции(56). И. Сенед показал, что права собственности не являются целиком самоподдерживающимися и для принуждения к их соблюдению нужны внешние институты (государство)(57). Чем больше число акторов, тем труднее индивидам установить взаимные отношения, гарантирующие выполнение контрактных обязательств(58). Если же торговые коалиции все же появляются, то они сами берут на себя контролирующие функции государства. В мире неполной и несовершенной информации, высоких трансакционных издержек, асимметричных властных отношений и агентов с ограниченными познавательными возможностями для контроля за соблюдением правил необходимы влиятельные институты.

Вопрос о том, не мог бы какой-то иной институт, кроме государства, играть эту необходимую роль, остается открытым. Основным предметом возможных исследований должна стать взаимозависимость и комплементарность различных институтов.

Институты, чувствительные и не чувствительные к характеристикам агентов.

Введем еще одно различение. Институту, чувствительному к характеристикам агентов, свойственны такие равновесия или конвенции, которые могут существенно измениться, если меняются предпочтения или склонности некоторых агентов в рамках возможного спектра личностных типов. Лучше всего пояснить это определение на примере институтов, не чувствительных к характеристикам агентов.

В одной из своих первых работ Г. Беккер показал, что если агент действует по привычке или по инерции, то и здесь можно, как и в случае рациональной оптимизации, предсказать существование кривых спроса с отрицательным наклоном и ориентированной на прибыль деятельности фирм. Он продемонстрировал, что поворот бюджетного ограничения ведет к отрицательному наклону кривой рыночного спроса, независимо от того, ведут ли себя агенты по привычке или рационально(59).

Значительно позже Д. Гоуд и Ш. Сандер показали, что в ходе экспериментов с агентами "нулевого интеллекта" наблюдается поведение, которое мало отличается от поведения торговцев. Они выдвинули идею о том, что структурные ограничения могут порождать сходные результаты независимо от целей или поведения отдельных индивидов. Как и в модели Беккера, системные ограничения преобладают над микровариациями. Упорядоченное рыночное поведение возникает в силу ресурсных и институциональных ограничений (которые становятся основными объяснительными принципами) и может оказаться во многом независимым от рациональности или нерациональности агентов. Таким образом, возникает возможность такого исследования рынков, в котором акцент будет сделан преимущественно на институтах и структурах и которое не будет зависеть от предпосылок о поведении агентов (60) ).

Из этих моделей видно, что упорядоченное и порой даже предсказуемое поведение может иногда быть результатом преимущественно институциональных ограничений. В таком случае мы говорим об институтах, не чувствительных к характеристикам агентов, поскольку исходы взаимодействий относительно не чувствительны к индивидуальной психологии или личностным качествам агентов.

Отчасти основываясь на результатах Гоуда и Сандера, Ф. Мировски утверждает, что для понимания рынков нам не нужно уделять много внимания когнитивным особенностям или вычислительным способностям агентов. Вместо этого он рассматривает сам рынок как некий вычислительный механизм. Его подход применим к некоторым институциональным структурам, в том числе и к отдельным рынкам, однако общей теоретической стратегии из них не получится, поскольку есть институты, чувствительные к характеристикам агентов.

Модели Беккера и Гоуда с Сандером обладают одной общей чертой: наличием жестких и непреодолимых (бюджетных) ограничений. Они принуждают агентов занять ту или иную позицию, предлагая им лишь несколько альтернатив, независимо от их склонностей. Поэтому основная тяжесть объяснения ложится на ограничения. Хотя подобные жесткие ограничения и существуют в реальности, они представляют собой лишь частный случай. Другие институциональные ограничения действуют через сдерживающие меры, наказания и штрафы. Однако в таких случаях можно преступить закон и нарушить правило. Склонность к нарушению правил и ограничений зависит отчасти и от предпочтений каждого индивида. Если бы ограничения были мягче, у агентов было бы больше свободы выбора и их личностные качества, по-видимому, следовало бы учитывать в анализе. Мировски же чрезмерно обобщает противоположный случай, что чревато смешением действий агентов и институциональной структуры.

Рассмотрим альтернативную возможность - относительно сильных стимулов следовать конвенции. Координационная игра, вероятно, не чувствительна к характеристикам агентов, поскольку у игроков есть стимулы подчиняться преобладающей конвенции, даже если это не лучший для них вариант. В какой-то степени, например, дорожная конвенция обладает этими свойствами. Однако она может быть разрушена, если значительное число людей будут ей пренебрегать. До тех пор, пока выгоды от координации конечны, существует вероятность появления экстремального типа личности, склонного к нарушению конвенции. Еще раз отметим, что в случае жестких ограничений все агенты должны подчиняться правилам независимо от своих склонностей.

В отличие от системы жестких ограничений, некоторые институциональные конфигурации чувствительны к характеристикам агентов. Рассмотрим, например, основной способ сотрудничества в повторяющейся игре "дилемма заключенного", когда большинство игроков придерживаются стратегии "зуб за зуб". Если вдруг среди игроков начнут, напротив, преобладать те, кто всегда сотрудничают, то результат будет весьма чувствителен к "вторжению" игроков, всегда отклоняющих от соглашения. Если же и это последнее вторжение будет неполным или ошибочным, то может последовать новая победа тех, кто играет по правилам "зуб за зуб". Каждый из этих исходов нестабилен(61). В результате оказывается, что конвенции чувствительны к типам игроков(62).

Если предположить значительную вариативность личностных качеств индивидов и проанализировать стабильность преобладающих конвенций, то можно оценить чувствительность соответствующих институтов к характеристикам агентов. Чувствительность или нечувствительность могут быть разной степени, и анализ нельзя ограничивать лишь крайними случаями.

Итак, мы ввели несколько базовых определений. Социальные структуры включают в себя все множество социальных отношений, в том числе эпизодических и не подчиненных правилам, а также социальные институты. Институты - это системы установленных и укоренившихся социальных правил, которые структурируют социальные взаимодействия. Правила в этом контексте понимаются как циркулирующие в обществе и устоявшиеся нормативные предписания или имманентные нормативные склонности. Под конвенциями понимается особый тип институциональных правил. Организации - это институты, обладающие определенными особенностями. Привыкание - психологический механизм, посредством которого индивиды приобретают склонность вести себя в соответствии с воспринятыми прежде образцами. Мы попытались не только ввести эти абстрактные определения, но и конкретизировать их, прояснив некоторые вопросы, связанные с формальными и неформальными институтами, а также с феноменами самоорганизации и спонтанного порядка.

(1) Например, Дж. Найт определил институт как "набор правил, структурирующих социальные взаимодействия определенными способами" (Knight J. Institutions and Social Conflict. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 2). Однако в рамках повой институциональной экономической теории ведутся дискуссии о том, должны ли институты рассматриваться как равновесия, нормы или правила (См.: Aoki M. Toward a Comparative Institutional Analysis. Cambridge: MIT Press, 2001; Crawford S. E. S., Ostrom E. A. Grammar of Institutions American Political Science Review. 1995. Vol. 89, No 3. P. 582 - 600). Но этот конфликт интерпретации, по сути дела, возникает внутри той интеллектуальной традиции, в которой индивидуальные предпочтения или цели принимаются заданными. Будучи относительно стабильными, институты обладают равновесными качествами, даже если их равновесия могут нарушаться. Эти равновесия восстанавливаются и укрепляются, когда предпочтения и цели запечатлеваются в результатах функционирования институтов. Что касается норм и правил, то это не просто "окружающая среда", в которой (рациональный) агент должен принимать решения и действовать, они кроме того интериоризуются в предпочтения и реплицируются в поведении индивида. Повторяющееся, условное, подчиняющееся нормам поведемте получает нормативный смысл, если люди принимают обычай как нечто нравственно добродетельное и таким образом способствуют стабилизации институционального равновесия.