Русский православный замысел в истории: миф или парадигма

Русский православный замысел в истории: миф или парадигма?

Введение

В условиях нынешней России трудно говорить о Православии. Сегодня это государство не только полиэтническое, но и многоконфессиональное, а формально - светское. Фактически же Россия - страна нерелигиозная и даже вульгарно атеистическая. И пророчество Г.Федотова, к сожалению сбылось: "Большевизм может пасть от саморазложения своей идеи, от сопротивления экономической стихии гораздо раньше, чем религиозность России станет заметной общественной величиной".

Но из песни слова не выкинешь. Православие сыграло определяюще важную роль в создании российской государственности и формировании русского национального самосознания, которое исторически невозможно без сознания религиозного. История Православия как великой мировой религии, непревзойденной по своей эмоциональной и нравственной красоте, навсегда отпечаталась в русской душе в качестве уникальных цивилизационных кодов, и по сей день определяющих самобытность российской культуры.

Почему в 1917 году "не спасли те храмы, где шла служба", т.е. почему Православие оказалось несостоятельным перед лицом большевизма, почему Русская Православная Церковь не справилась с делом духовного руководства народом? Возможен ли в посткоммунистической России религиозный православный Ренессанс? Может ли Православие стать ее новой идеологией, идущей на смену идеологии коммунистической? Способно ли оно вновь стать интегристским фактором распадающейся страны и выполнить свою традиционную роль имперского связующего звена? Является ли новая Россия православной державой, и если нет, то способна ли она ею стать? Является ли Православие исторически исчерпанной конфессией, или его слово еще впереди? Возможно ли его радикальное обновление (новое прочтение)? Может ли оно идти в ногу с национальной и мировой историей? Что для этого нужно? Наконец, играет ли сегодня Русская Православная Церковь роль подлинного носителя Православия, иными словами, способна ли она быть представителем православной Доктрины?

Все эти вопросы, как представляется, имеют прямое отношение к новейшим парадигмам развития России, влияют на раскрытие ее дремлющего до поры до времени потенциала, а следовательно, на ее самоопределение не только в наступающем ХХI веке, но и в новом тысячелетии. В силу этого они не могут быть безразличны ни для одного российского политика, в том числе и в свете приближающихся президентских выборов 2000 года.

Святая Русь

Вопрос о Православии на Руси с самого начала, с момента ее крещения Владимиром в 988 году, был не только конфессиональным вопросом, т.е. вопросом веры, но и важнейшим вопросом государственной политики.

Как известно, христианство в его православной версии пришло в Древнюю Русь через южных славян. Благодаря Православию, Русь вышла победительницей из борьбы Леса и Степи, оседлого земледельца и скотовода-кочевника, христианина и язычника. В основе этой победы лежала политика Ярослава Мудрого, который не только добился канонизации русских святых, но и создал институт русского митрополита. Уже в древнейшем летописном своде 1039 года есть слова о том, что "Господь возлюбил Русську землю и люди Русськи", которые стали основой много столетий спустя провозглашенного патриотического лозунга о Святой Руси. А митрополит Илларион в "Слове о законе и благодати" с большим воодушевлением прославляет Русь и ее просветителя Владимира. Дав богословско-философское обоснование праву и необходимости Русской Земле занять достойнейшее место среди народов мира, Илларион в сущности дал прототезис будущего лозунга Великой России.

Но Православие стало для древнерусских земель не только интегристским фактором (как многие религии для других народов), но и приобщением к высшей форме тогдашней государственности - Византийской Империи, которая пала, как справедливо отмечал В.Соловьев, вследствие "раздвоения между верою и жизнью", между личным спасением души и земной общественной деятельностью (и "торжество мусульманства было справедливым наказанием христианского Востока").

Из Константинополя Киев получил не только Святое Писание, но и навыки гражданского строительства, греко-римскую правовую традицию через Византию, восходившую к античности. Киевская, а затем и Московская Русь благодаря этой традиции узнали и право частной собственности на землю, и вотчинный иммунитет, и феодальную иерархию, и судебные, уголовные и брачные законы. Россия стала неотъемлемой частью европейской цивилизации и "как живая наследница Византии", по словам Г.Флоровского, стала "православным Востоком для неправославного, но христианского Запада внутри единого культурно-исторического цикла."

Инициатором разрыва этого цикла явился Запад. Схизма 1054 года, когда папские легаты положили на алтарь храма Святой Софии в Константинополе грамоту, проклинающую православного Царьградского патриарха, разделила христианство на две не только существовавшие отдельно, но и, как правило, враждовавшие между собой церкви - римскую католическую и греческую православную. Одним из результатов Великой Схизмы стало взятие и полный разгром Константинополя участниками IV крестового похода, организованного папой Иннокентием III в 1204 году. Христиане-католики, направлявшиеся освободить гроб Господень от мусульман, разрушили твердыню православных христиан. Ненависть западных христиан к восточным оказалась сильнее их вражды с мусульманами.

Падение Царьграда лишило смысла старый торговый путь "Из варяг в греки". Роль Киева была подорвана. А вскоре он был разрушен при нашествии Батыя, что в корне изменило положение западной православной Руси.

После восстановления Византийской Империи Палеологами (1261) римские папы вплоть до взятия в 1453 году Константинополя организовывали против этого православного государства крестовые походы. Папское давление привело к флорентийской унии 1439 года. Не случайно московский князь Василий II (Василий Темный, отец Ивана III) не принял унию, уже торжественно провозглашенную митрополитом Исидором в Кремлевском храме Богоматери.

Таким образом, сам Запад во многом, если не в решающей степени, способствовал превращению Православия в государственную идеологию России. Важным рубежом в этом отношении стало правление Василия II: в 1448 году Русская Православная Церковь провозгласила свою автокефалию - статус самоглавенствующей поместной православной церкви, независимой от других церквей, в том числе и от вселенского патриарха в Константинополе.

Еще раньше возник национальный миф о чудесном перенесении Владимирской иконы Богородицы Андреем Боголюбским из Киева в Вышеград, а затем в Боголюбово и во Владимир. Он стал основой сознательной государственной политики при князе Дмитрии Донском. Именно тогда причисленный к лику святых митрополит Алексей подчинил интересам Москвы и общерусского объединения управление Русской Православной Церковью. Он перенес официальную резиденцию митрополита из Киева во Владимир. Постоянно пребывая в Москве, Алексей, сын черниговского боярина Бьяконта, нес вместе с тем титул митрополита Киевского, сохранив тем самым духовную власть над русскими землями в Твери, Новгороде, Польше и Литве. Именно он поставил архипастырскую власть на небывалую до того в России высоту, что позволило провести идейное обоснование последовательности: Москва - наследница Владимирского великого княжества, Владимир - наследник Киева. В 1395 году чудотворная Владимирская икона Богоматери-заступницы нашей переносится в Москву. Уроки Алексея хорошо усвоили последовавшие за Дмитрием Донским Московские светские властители - Василий II, его внук и правнук, Иван III.

Приоритетность сохранения Православия Московским государством привела к тому, что русские люди оторванной от Родины западной Руси переходили на службу Московскому князю целыми дружинами и при Иване Калите, и при Симеоне Гордом, и при Дмитрии Донском. При Иване III этот наплыв еще более усилился и завершился при его сыне Василии III уничтожением уделов. Это уже было создание России, принятое народом и его национальным сознанием. Тверь, Новгород, Псков, Рязань, втянувшись в водоворот княжеских и региональных усобиц, думая о своей локальной выгоде, играя в дружбу с татарами, становясь время от времени орудием Литвы или Ливонского Ордена, проиграли Москве на этом важнейшем поле народного общерусского самосознания, стержнем которого было Православие.

Православие, таким образом, стало сущностью русской народности. Именно поэтому в России не было случаев массового, коллективного или территориального перехода в ислам, несмотря на многовековое соседство Ордынского ига. Государственное созидание нации в Российской Империи не подразумевало уничтожения различий между конфессиями и народами. Велимир Хлебников писал: "Ах, мусульмане те же русские, И русским может быть ислам." Именно это чувство национального единения создало и сохранило Русь, ту Русь, которая в это время стала Святой Русью.

Было бы, разумеется, неверным утверждать, что татарское иго не оказало никакого влияния на формирующееся национальное самосознание России и в государственном, и в конфессиональном смыслах. Долгая зависимость от татарской государственности, тесное общение с татарами многих поколений русских людей, естественно, наложили отпечаток на московские нравы и обычаи, на политическую и правовую культуру. Известно, что дань в Большую Орду в последний раз была направлена в 1502 году, 22 года спустя после Стояния на реке Угре (1480 г.). Но и позднее наследники распавшейся примерно в это время Золотой Орды - Крымское и Казанское ханства - собирали дань, уводили в полон людей для продажи в Османский Султанат, вассалами которого они были. Последний раз крымский хан сжег Москву в 1571 году, а "налог по крови" платила и послепетровская Россия.

Однако вряд ли серьезна историософская традиция приписывать татарскому влиянию все последующие бедствия России (как у А.Толстого: "И вот, наглотавшись татарщиной всласть, Вы Русью ее назовете!") и видеть в Московском царстве "орду"(Савицкий), "православное ханство"(Федотов) или даже "тоталитарное государство"(Бердяев).

Не подлежит сомнению, что Чингизхан стоит у истоков грандиозной идеи единства Евразии. Киевская Русь занимала всего лишь одну двадцатую часть нынешней российской территории. Империя монголов территориально почти совпадала с современной Россией. И в ХVI столетии Москва перехватила у Орды идею евразийства. Конечно, и Запад прекрасно понимал, что Россия - наследница сразу двух империй - и Чингизхана и Византии - и потому боялся и демонизировал ее. Но ведь идея сильного государства находилась тогда в русле общеевропейской традиции. Более того, она восходит не только к византийским, но и римским представлениям об императорской власти, и потому связать ее с понятиями ордынской государственности невозможно. В Московском государстве, на протяжении нескольких веков постоянно враждовавшем со своими западными соседями - Великим княжеством Литовским, Ливонским Орденом, Польским и Шведским королевствами, - эта идея служила не только экономическому, политическому и культурному единению страны, но и выживанию нации. Да и теория божественного происхождения княжеской власти, над которой немало потрудились Спиридон-Савва, Иосиф Волоцкий и Филофей, была в известной степени импортирована из Европы и, в частности, заимствована у Николло Макиавелли.

Первым, кто назвал Московское государство империей, был участник Казанских походов, воевода в Ливонской войне, князь Андрей Курбский. Верный "пресветлому Православию", он воспел "империю Святорусскую", оплот чистой веры Христовой и православное подобие Священной Римской Империи. И если при Иване III были заложены основы идейного обоснования единодержавия, то Иван Грозный пошел еще дальше, вознамерившись, по словам Поссевино, "казаться чуть ли не первосвященником и одновременно императором", отмечая, однако, что "все это заимствовано от греческих патриархов и императоров".66 При этом Иван Грозный учитывал интересы татарской знати, ислам сохранил свои позиции, а конница казанских татар приняла участие в Ливонской войне. Спустя два столетия Павел I закрепил намерение Грозного законодательно.

Святорусская империя, как известно, не устояла. Она погибла в Великой Смуте. Однако Смуту победило народное восстание, в котором проявилось осознание православного и великорусского единства. Коренные русские земли стали оплотом земского ополчения. Патриарх Гермоген предал церковному проклятию участников восстания Болотникова, совершил в Успенском соборе всенародное покаяние в клятвопреступлениях.

Идеалы Святой Руси Алексея Михайловича уже не были только лишь продолжением цезарепапистских потуг Ивана Грозного. Их истоки - в унижении Смутного времени, в затянувшейся блокаде, в осознанном стремлении преодолеть на этой основе мятежи и бунты, укрепить власть, достичь государственной консолидации. При этом ни сам Алексей Михайлович, ни патриарх Филарет, ни их преемники не отступали от имперской политики терпимости. Права мусульманских подданных были ограждены обычаем и законом, и посреди русских земель до конца ХVII века сохранялось Касимовское царство. Россия не испытала ничего подобного изгнанию морисков. Людовик ХIV вынудил гугенотов покинуть Францию, а Петр 1 удержал раскольников, дав им двойные оклады. Не было в Православии и присущего католической церкви, начиная с IV Латеранского собора (1215 год), церковного антииудазма, переросшего уже в ХХ веке в фашистской Германии и ряде других стран Запада в расистский антисемитизм. (Установленные собором правила для евреев внутри христианского общества оказались сравнимыми с нацистским расовым законодательством: собор постановил, что евреи должны носить отличительные знаки на одежде, как прокаженные или проститутки, что предвосхитило предписание Третьего Рейха от 1 сентября 1941 года, согласно которому евреи должны были нашить на одежду желтые шестиконечные звезды.) Вообще именно западные, а не восточные христиане узурпировали еврейскую идею истории спасения, которая в качестве сакральной истории охватывала не только все прошлое от сотворения Адама, но и все будущее - до Последних дней, когда Бог положит конец миру; они вытеснили Израиль из этой истории, заместив его Церковью и оставив евреям место лишь в прошлом. Заодно западные христиане присвоили и всю еврейскую Библию в качестве первой части Священного Писания, истолковав ее как собрание пророчеств о Христе. В эпоху средневековья католическая церковь и светские власти постоянно и активно преследовали евреев, действовали как союзники в тесном единстве. В российской православной традиции ничего подобного не было.

Соблазн и грехопадение

И все же русские цари и императоры не удержались от соблазна превратить Православие в государственную идеологию, хотя после того, как Россия сложилась в ХVII веке как мощное евразийское государство, вышла ко всем сопредельным морям, отстояла свою независимость в борьбе с противниками на Западе, Севере и Юге, необходимости в этом не было. "Два Рима пали, третий стоит, а четвертому не бывать", - писал псковский инок Филофей князю Василию III в начале ХVI века. Эта формула русского мессианства "прижилась" к Православию, не имея в нем никакого основания, ибо Мессия-Христос уже пришел и ожидать другого есть измена Богу.

Уже при династии Романовых была предпринята попытка построения не просто империи, но идеократического, даже теократического царства. Поставленное на "государеву службу" и подчиненное идее расширения Российской Империи, Православие с этого времени постепенно утрачивает свое прежнее значение как стержень национального самосознания. В основе этой духовной драмы, растянутой на столетия, лежали не только имперские амбиции русских самодержцев, но и незрелость русского культурного сознания в целом, на которое наложились многовековые исторические традиции постоянного военного противостояния России со своими соседями. "Оцерковленное, оправославненное зло, - отмечал Г.Федотов, - гораздо страшнее откровенного антихристианства."

Так или иначе, но христианское понимание Логоса как свободно понимаемой Истины, свободного Пути и творческой жизни было постепенно - не без участия Церкви - подменено идеей священного царства, а сама вера - некой канонизированной, все себе подчиняющей и регламентирующей идеологией, Православие - "православизмом." Церковь несет за это основную долю ответственности. Ибо, по словам Л.Тихомирова, "ни одна нация не сливала так своего гражданско-политического бытия с церковным, как Россия. Только древний Израиль представляет с ней в этом аналогию, ибо даже и Византия несла в себе наследство политического учреждения - Древнего Рима, а Россия, подобно Израилю, родилась вместе с обручением Господу".

При этом была совершена роковая аберрация, негативные последствия которой позднее описал Н.Бердяев, В.Соловьев, С.Франк и другие русские религиозные философы: Православие было по существу "нацио-нализировано", что выразилось в восприятии Самодержавием своей Поместной Церкви как Вселенской, своей веры как единственно истинно православной, а царя как ее единственного гаранта и хранителя ("патриархов четыре, а царь - один"). "Русскость" как-то сама собой стала религиозной добродетелью, которую приравняли к догматическим истинам. Возникла философия русской души.

Все это произошло не внезапно. Исподволь в России шел долгий процесс сознательной модернизации на национальной основе вселенского Православия. Святой Русью уже называлось не то, что было ею на самом деле - т.е. святые, прославившие Господа на русской земле, святые как часть Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви. Святой Русью стали называть "национальную русскую святость", а затем и всю Россию. Церковь отказалась от духовного подвижничества, от борьбы против влияния светской власти на душу человека. Подвижники бежали в пустыни, предчувствуя близкое падение Руси...

В результате уже к началу ХVII века в России была создана вторая в христианской истории (после Византии) и первая по внешней мощи и масштабу идеократическая держава, очень скоро, начиная с Петра, по существу переставшая считаться с Божией волей и воспринимать себя sub specie aeter-nitatis. В теократическом царстве есть только одна неограниченная власть - власть царя, рядом с ней меркнет образ митрополита или патриарха, и голос Церкви становится все слабее. Церковь не просто оказывается в плену у государства, она становится его составной частью, составляя с ним один, закованный в сакральный быт мир. Мысль о том, что вся Россия если еще не стала Святой Русью, то непременно должна стать ею, губительным образом подорвала церковное сознание, отвергнувшее важнейший принцип Православия: верность завещанному Христом, никогда не обещавшего своим последователям рая на земле. "Со времен Петра, - отмечал в этой связи Н.Карамзин, - упало духовенство в России. Первосвятители наши уже только были угодниками царей и на кафедрах языком библейским произносили им слова похвальные."69 (Как, впрочем, после 1917 года они произносили слова похвальные коммунистическим вождям.)

С началом Петровских реформ из государственной психологии вытравливается даже смутное сознание инородности Церкви царству. Вдохновитель синодальной реформы Петра Феофан Прокопович предлагает называть Царя уже не "Помазанником", а "Епископом Епископов" и даже "Христом Господним".

Оценивая последствия теократической утопии для судеб русского государства, Г.Федотов справедливо писал: "Поколение Филофея подменило идею русской церкви... идеей православного царства. Оно задушило ростки свободной мистической жизни (традицию преп. Сергия - Нила Сорского) и на крови и обломках (опричнина) старой свободной Руси построило могучее восточное царство, в котором было больше татарского, чем греческого... Отрекаясь от византийской культуры (замучили Максима Грека), варварская рука схватилась за двуглавого орла. Величайшая в мире империя была создана. Только наполнялась она уже не христианским содержанием."

Именно это религиозно-идеологическое (а не церковно-христианское) содержание государственной власти стало одной из главных онтологических причин всех последующих соблазнов, грехов и обвалов русской истории - церковного раскола, насильственной вестернизации страны и, в конечном счете, краха Российской Империи в 1917 году. Русская катастрофа ХХ века была в первую очередь религиозной, и только потом государственной катастрофой. Как отмечал прот. Г.Флоровский, " в революции открылась... бездна неверности и давнего отпадения, и одержимости и порчи."

Начиная с ХVII века история России совершалась под знаком утопической государственной идеологии. Сменялись эпохи, цари, вожди и видимое наполнение идеологии. Неизменным оставался только несвободный, идеократический характер государства. Не личность и ее свобода и ее творчество, но Царство (неважно - православное или коммунистическое), должное не сегодня завтра обратиться в Эдем для своих подданных, сделалось едва ли не высшей всеобъемлющей социально-культурной, а в пределе абсолютной этической и мистической ценностью русского архетипа. Создав "патриотическое" Православие, назвав его русским, национальным, российские церковные идеологи изменили подлинному Православию, а следовательно, и России. Подменив веру суррогатом, они подготовили почву для коммунизма. Большевикам уже не надо было разрушать веру в сознании народа: это сделали до них. Они же лишь наполнили "православизм" как лжеправославие коммунистическим содержанием. Именно поэтому коммунизм, как пародия на земной рай, столь быстро воцарился в Российской Империи. Именно поэтому русский народ отказался защищать Империю в 1917 году, а Церковь оказалась неспособной сыграть роль имперского связующего звена. Как писал В.Розанов: "Бог не захотел более Руси. Он гонит ее из-под солнца".

Конечно, Православие в России развивалось не только в русле теократической утопии. Была и другая духовная традиция, отличная от цезарепапизма, традиция подвижничества, направленная на просвещение и преображение мира светом евангельской Истины. Восходящая к св. Сергию Радонежскому, заволжским старцам и Нилу Сорскому, она была продолжена в ХVIII веке св. Тихоном Задонским, а в ХIХ веке - преп. Серафимом Саровским и Филаретом, митрополитом Московским, а затем, уже в миру, на рубеже ХIХ и ХХ веков - Владимиром Соловьевым и представителями русского религиозного Ренессанса: Е.Трубецким, о. С.Булгаковым, Н.Бердяевым, С.Франком (и получившая свое блестящее развитие уже в зарубежье в трудах о. Г.Флоровского, Г.Федотова, В.Лосского и др.). Идеи реформации Православной Церкви, причем более глубокие, чем реформаторские идеи Лютера по отношению к Католической Церкви, развивались в произведениях Ф.Достоевского и Л.Толстого. Однако эта традиция так и не смогла стать определяющей для исторических и духовных судеб России. Надежда, что "Москва - Третий Рим", ставшая фундаментом националистической идеологии, повторявшаяся как заклинание, способная совершить чудо - воссоздать в России одновременно мощь Рима и Византии - выразила "прельщение", которым оказался поражен дух церковной и околоцерковной элиты. Псевдопророки, упоенные могуществом Святой Руси, которая свята была отнюдь не гордостным духом, а смиренным служением Богу, вознамерились свой мятежный богоборческий, по сути дела языческий, дух привить Православию. Потери оказались грандиозными. Вместо власти "третьего Рима" воцарилась власть бесов. ХХ век, пребывающий, по словам поэта, "под тенью Люцеферова крыла", стал веком божественного возмездия народам, отступившим от своего Творца. Сбылось предсказание о. Иоанна Кронштадского (1905 г.): "И если не будет покаяния русского народа - конец мира близок. Бог отнимет благочестивого Царя и пошлет бич, в лице нечистивых, жестоких, самозванных правителей, которые зальют всю землю кровью и слезами".

Можно предположить, что победа идеократической государственной традиции явилась одной из причин того, что в России не состоялась единая нация. Ее подновленная версия, уваровская идеология самодержавия, православия и народности, ставшая ответом на вызов декабристов, не сумела дать ответ на вызов времени, требовавший радикального обновления национального самосознания. Более того, она необратимо вела к распаду традиционного как имперского, так и религиозного сознания в России, поскольку заведомо была неприемлема для значительной части ее подданных. "Ужаснее всего, - писал Л.Толстой, - не материальное положение, не застой промышленности, не земельное неустройство, не финансовое расстройство, не вообще революция. Ужасно то душевное, умственное расстройство, которое лежит в основе всех этих бедствий. Ужасно то, что большинство русских людей живет без какого бы то ни было нравственного и религиозного начала, обязательного для всех и общего всем закона."

Николай I приступил к административной и правовой унификации, которая сопровождалась ограничением прав католиков, мусульман и представителей других "неправославных" конфессий, ликвидацией областных особенностей, а главное, насильственной русификацией. Еще Хомяков говорил, что в "Новом Израиле", как называли русские императоры Россию, заметны несимпатичные черты Ветхого Завета - та же национальная гордость, то же высокомерие, то же презрительное отношение к другим национальностям и то же пустосвятство... "Что же делали против этого те, кому надлежало делать? Немногое. Пустосвятство продолжало развиваться параллельно неверию: мы строили храмы, но о духовном возрождении народа мало заботились."

Созданное в 1817 году Министерство духовных дел и народного просвещения быстро превратилось в своеобразное цензурное ведомство, осуществляющее идеологический надзор не только над светскими учреждениями и культурой, но и над Церковью, по сути даже над Синодом. Эту политику последовательно продолжали Александр II (особенно в Польше), Александр III, при котором кризис Империи принял необратимый характер, и Николай II. Несовместимость этой политики с принципами имперской государственности была очевидна и обрекала Россию на катастрофу. Николай I и его преемники с их идеей "Россия для русских" вольно или невольно порвали с имперской традицией. Не создав российской нации, они погубили Империю.

Еще позорнее то, что царская идеократическая власть при полной поддержке Церкви, реформируя Православие, попыталась превратить ее в русскую религию, воюющую с Израилем. В начале века стало крепнуть черносотенное движение. С.Нилусом были опубликованы "Протоколы сионских мудрецов", которые получили в России широкое распространение. Россия не просто приняла фальшивые документы за подлинные: она поддалась на дьявольскую провокацию. Ибо возможно ли христианину, да еще православному, т.е. обладающему правой верой, допустить мысль о том, что не Бог управляет судьбами человечества, а несколько "сионских мудрецов", которым ничего не стоит, составив губительный заговор, "обойти Бога", скрыв этот заговор от него? Между тем, если бы это действительно было так, то бессмысленно предупреждать об этом уже обреченное человечество. Во вселенной С. Нилуса и тех, кто поверил его фальшивке и руководствовался ею при организации еврейских погромов, уже не было места для Бога. Там властвовали "сионские мудрецы".

Не исключено, что С.Нилус был поражен маниакальным страхом перед Антихристом. Это случается с теми, кто, как свидетельствуют Св. Отцы, вторгается в тайны Божественного Промысла, не получив на то Божьего благословения. Мистическим безумием поражается прежде всего тот, кто охвачен гордостным самомнением, жаждет человеческого признания и не получил дар любви и доверия к Богу. Но как объяснить, что мистическим безумием оказалась охваченной Церковь? Вероятно, ее кризис к тому времени уже принял необратимый характер. А потому и Россию уже ничто не могло спасти. Антихрист, соперничающий с Христом, не признающий в нем воплотившегося Бога, уже находился в России и активно боролся за души русских православных людей. И небезуспешно. И если для любящих Христа он был безопасен, то тех, кто уже более не надеялся на Бога, он и в самом деле пугал.

Разбуженный властью и Церковью языческий дух породил национализм, а вместе с ним и ненависть к еврейству. В 90-е годы прошлого века в России происходил заметный подъем национализма. Могло показаться, что национализм, причем в самых грубых, черносотенных его проявлениях, - будущее России.

Однако история опровергла эти гипотезы. Расистский, этнический национализм - в отличие от Германии, Италии, Испании и ряда других стран - не имел будущего в России. Термин "национализм" в России того времени приобрел другой смысл. Это этатизм, вера во всемогущее государство. В сталинские времена этатистские чаяния русского и других народов России привели к построению мощного тоталитарного государства. В его идеологиии проступили антисемитские и в какой-то степени фашистские черты (о чем, в частности, писал Н.Бердяев76). Однако это набиравшее обороты движение в высшей советской номенклатуре оборвалось с хрущевской оттепелью. Фашизм, антисемитизм, расизм были отторгнуты русским народом как не соответствующие, чуждые его культурной исторической программе. И одна из главных причин этого, как представляется, - православные коды, навечно запечатленнные в российской цивилизации, в русской душе.

С другой стороны, русский национализм уже в конце ХIХ века выявил удивительное сходство с национализмом иудейским, что отмечал чуткий религиозный философ Л.Тихомиров: "Нельзя не заметить поразительного сходства национальной узости иных наших патриотов с той еврейской национальной психологией, которую обличали пророки. В узких понятиях патриотизма у нас понятие о вере ныне смешивается с понятием о племени, и русский народ представляется живущим верою только для самого себя, в эгоистической замкнутости. Но такое воззрение внушается не христианским, а еврейским духом. Русский народ имеет великие заслуги в христианском деле именно потому, что всегда признавал себя не собственником христианства, а слугой, сам ему служил, а не заставлял служить себе... Как же нам воскрешать в своей вере еврейскую точку зрения, да еще при этом воображать победить евреев, усваивая их дух?"

Вероятно, можно сказать, что в ХIХ веке Россия перестала быть православной страной. И про нее уже можно было сказать словами Христа: "Знаю твои дела. Ты носишь имя, будто ты жив, но ты мертв." Нигде в мире противоположность между именем "Святой Руси" и полной мертвенности веры не поражала до такой степени, как в России. И возрождение в постсоветской России, изменившей Православию, ислама стало справедливым ее наказанием.

Г.Федотов писал в 1933 году: "Россия, спасающая мир, - такова была эсхатологическая утопия. Христианская неправда ее была в том, что Россия мыслилась во всеоружии своей государственной мощи и славы. Жертвенное спасение подменялось империализмом Кесаря. Младшее поколение славянофилов стало жертвой этого грубого нехристианского соблазна и этим сорвало дело православного возрождения России...

С тех пор утекли океаны воды. Совершилось - вернее обнажилось воочию - религиозное отступничество России. Когда-то один из самых чутких глашатаев нашего христианского возрождения вопрошал Россию:

Каким ты хочешь быть Востоком,

Востоком Ксеркса иль Христа?

Уже поколение Александра III дало на этот вопрос ясный, хотя и бессознательный ответ. Идеал правды был принесен в жертву славе и мощи. Стилизованный по-православному Ксеркс стал идеалом православного царя и всего русского мнимохристианского национализма. Отступничество революции было предвосхищено давно - Леонтьевым и Данилевским. Большевизм, сорвав все маски, строит Россию Ксеркса."

Октябрьская революция явилась поворотом от Православия, а в более широком смысле от христианства, к языческой идеологии и практике не только в России, но и во всем мире. Освенцим и Гулаг, коммунизм и фашизм отражали всемирный кризис христианского сознания. Началась богоборческая антиисторическая эпоха. Весь ХХ век прошел под знаком кризиса всемирной истории, который в конце столетия стал глобальным. В его основе был бунт против Бога, отказ от выполнения Божественного замысла о судьбах человечества и Церкви. Отказ от христианства. Будучи современниками двух геноцидов - Освенцима и Гулага - мы не можем не видеть в этом массовом убийстве ни в чем не повинных людей попытку снова распять Христа. Причем убийца распинал Христа не только в своей жертве, но и в себе самом. В человечестве созрел замысел убийства Бога, оно утратило Христа: в этом был тайный мистический грех против плоти и крови Сына Человеческого, отдавшего за жизнь мира свои плоть и кровь. Этот тайный грех богоубийства нашел себе убежище в Церкви, среди священнослужителей и мирских христиан. Христианский мир никто не мог ни разрушить извне, ни взорвать изнутри, пока за дело не взялись сами христиане, забывшие о высоте своего имени. Они сами разорили данный им дом.

В большевистской России богоборчество проявилось в самых крайних формах. Тот же Г.Федотов писал: "Россия, насчитывающая миллионы глоток, гонит христианство с яростью одержимого. Горсть мучеников умирает в каторжных тюрьмах и ссылке. Масса не поднимается на защиту ее вчерашних святынь. Звериная борьба за жизнь поглощает ее всецело. Трудно судить, остается ли еще уголок в ее душе, доступный нездешнему Слову. Может быть, еще как вздох о невозвратном, утраченном и невозможном..."

Принятый большевиками менее чем два месяца спустя после революции декрет об отделении Церкви от государства, нанес жестокий удар по религиозным общинам, начиная с господствующей православной. Он лишил их прав юридического лица, а заодно и всей собственности, которая отныне объявлялась "народным достоянием", а на практике переходила в руки властей. Преподавание религии запрещалось не только в государственных, но и в частных учебных заведениях. А вскоре начались массовые репрессии против священнослужителей и верующих любых культов, которые оказались, таким образом, уравнены не в правах, а в бесправии.

В дальнейшем советские руководители, сохраняя на словах принцип отделения церковных структур от государственных, на деле привязали их к себе еще крепче, чем это делали цари. Вся религиозная жизнь в стране была поставлена под контроль пресловутого Совета по делам религий, который, как известно, представлял собой не что иное, как филиал спецслужб и идеологических структур режима. Эта ситуация сохранялась до 1990 года, когда был принят закон "О свободе вероисповеданий".

По словам Л.Тихомирова, в ХХ веке Россия стала "любодеицей, изменившей Богу". Он видит падение Церкви в России в жажде земного процветания, в "религии земного благоустройства", в "животном падении из-за наших благ земных".80

И не оттого ли так быстро "слиняла"(выражение В.Розанова) Россия, что Церковь, подменив подлинную православную доктрину "религией земного благоустройства", подготовила народ к восприятию мифа о "коммунистическом рае"?

"Русский народ - святой народ." "Русский народ - богоносец." "Русский народ поведает миру новое слово любви и правды." Такими песнями в течение многих лет зачаровывали многие поколения простых русских людей представители светской и духовной власти России. Мессианская идея стала неотъемлемой составной частью Русской Православной Церкви. По словам очевидцев, не было проповеди в конце ХIХ - начале ХХ века, в которой не звучал в той или другой степени мотив об особой богоизбранности русского народа. Восхваление исключительно хороших свойств русской души было подлинным пафосом тогдашней русской проповеднической литературы. "И при всем том, - отмечал на гребне гражданской войны прот. Константин Агеев, - русский мужик явил себя в наши дни таким извергом, что мир содрогнулся и вновь заговорил о язычестве русских". Размышляя о причинах падения России, он спрашивал: "Где же были мы, деятели Церкви, в то время, когда "развращали" русскую душу? Или мы способны делать Христово дело, когда нет препятствующих нам?"

Богоборческий путь, который прошла Россия в ХХ веке в своем стремлении построить Вавилонскую башню, изменив делу Христа, имел чудовищные последствия. Это столетие было подлинным Апокалипсисом для страны. Богоборческую карму несет нынешнее поколение россиян, будут нести еще многие их поколения.

"Симфония властей"

Отношения Православной Церкви и государства никогда не были простыми. Уже в Византии Православие было превращено в идеологический инструмент и долгое время выполняло функцию апологии государственной власти. Разумеется, и на Западе имела место идеологизация католической Церкви. Однако там Церковь была гораздо более независима от государства, что сделало возможным постепенное освобождение веры от всякого рода чуждых ее природе идеологических построений. Что же касается Православной веры, то она всегда составляла с государством сущностное единство. Конечно, трения между духовной и мирской властью были и в православном мире, и подчас они приобретали драматическую заостренность, Однако эти конфликты никак не сопоставимы с аналогичными конфликтами на Западе. В православном мире не было длительной борьбы, даже войны между главами Церкви и государства. Ни в одной православной стране Церковь не обособлялась от государства. Возможно, поэтому Православие остается "государственным делом" и в нашем столетии. Все возрастающее отделение государства от Церкви, происходящее на Западе (хотя, конечно, и там достаточно медленно и непоследовательно), в православных государствах и не начиналось.

Парадокс состоит в том, что освобождение и реабилитация православной веры в посткоммунистической России не положили конец ее использованию в качестве инструмента политики. Для сегодняшней ситуации в России характерна комбинация двух подходов: во-первых, определенный возврат к дооктябрьской эпохе, который выражается в попытках придать Православию функцию правоконсервативной и националистически-имперской государственной идеологии; и во-вторых, идеологический союз между Православием и ... атеистическим коммунизмом. Эти тенденции, в особенности вторая, составляют своеобразие сегодняшней идеологической контроверзы по поводу Православия, своеобразие, граничащее с гротеском.

Официальное учение Православной Церкви об отношениях между Церковью и государством выкристаллизовалось очень рано, еще в VI столетии н. э. Его основателем был византийский император Юстиниан. Согласно принятому им вердикту (так называемая 6-я поправка), как духовная, так и мирская власть исходит от Бога: "Церковь служит Богу и божественному, царство господствует над земным". В этом находит свое воплощение принцип "симфонии властей".

Архиепископ Серафим так комментирует этот принцип: "Эта симфония со стороны императоров выражается в сохранении догматов и почитании священства, в чем они полагали главную свою задачу и за что они ожидали от Бога величайших благ". И он уточняет, что правители имели особо великие заслуги в борьбе с "еретиками". "Таким образом, в силу этой симфонии византийские императоры действовали как божественные стражи и охранители православной веры в ее борьбе с еретиками". Серафим имеет в виду прежде всего церковный собор, созванный императором, на котором "еретики" были прокляты. Но практиковалась и иная деятельность, которая описывается архиепископом такими невинными словами: "И византийские императоры пресекали это дальнейшее распространение ересей среди верующих своими распоряжениями".

Что это значит? Преследование ересей государством происходило не иначе, как с применением таких инструментов, как ссылка, заточение, пытки и даже казнь. Вот каков реальный смысл слова "препятствование ереси", и это отнюдь не пример любви к ближнему.

Что содействует Церкви при реализации такой "симфонии"? "Она очень много делала для этой симфонии. Эта деятельность с ее стороны состояла в том, что она своею Православною верою, низведением верующим божественной благодати Святого духа в таинствах, чрез молитвы и богослужения, чрез свое церковное просвещение и воспитание - пробуждала своих сынов от ветхой к новой, чистой и святой христианской жизни".

Эта деятельность Церкви - "принуждение" (так буквально!) верующих к почитанию императора как помазанника Божьего, к исполнению всех его законов и к преданности ему вплоть до самопожертвования.

Симбиоз Церкви и государства изображается в приподнятых словах, которые подразумевают особое разделение функций. Мирская власть устанавливает для церкви монополию на истину в делах религии и служит защитой ее привилегиям. Церковь дает государству религиозную санкцию. Государство поддерживает Церковь физическими средствами. Со своей стороны, Церковь поддерживает государство духовными средствами. Таким образом, мы имеем перед собой союз между алтарем и троном. Во всяком случае все это имеет весьма отдаленное отношение к духовной миссии Церкви. Как писал В.Соловьев, "зависимость духовной власти от светской и отсутствие у нее собственного средоточия парализует внешнюю деятельность Церкви и подрывает ее влияние на жизнь народа и общества. Русская церковь, благодаря Богу, пользуется охраной православного царя самодержавного и, следовательно, независимого от безбожных стихий современного общества. Но кроме этого отрицательного условия, которое у нас налицо, т.е. кроме политической неограниченности царской власти, для успешного ее служения делу Божию потребно еще положительное условие: нужно, чтобы власти христианского государства руководились указаниями самостоятельного духовного авторитета как явного представителя Церкви Христовой на земле; для чего нужно, чтобы духовная власть, олицетворяющая религиозный элемент в обществе, имела полную самостоятельность. Церковь, лишенная вполне самостоятельного представительства, не может иметь настоящего влияния ни на правительство, ни на общество. И вот мы видим, несмотря на благочестие русского народа, несмотря на преданность Православию наших государей, несмотря на многие прекрасные качества нашего духовенства, Церковь у нас лишена подобающего ей значения и не руководит жизнью России. Наш народ ставит выше всего правду Божию, он теократичен в глубине души своей, но он лишен первого реального условия для осуществления теократии благодаря коренным недостаткам нашего церковного строя."

Из учения о симфонии - по меньшей мере в ее русском варианте - следует совершенно особый статус Церкви в обществе. Модель отношений между Церковью и государством, опирающаяся на учение о симфонии, - это модель отношений между государственной Церковью и конфессиональным государством. Православная Церковь является привилегированной, поскольку она есть государственная Церковь. Но одновременно она находится в зависимости от государства. Такая Церковь - привилегированная служительница государства.

Православная Церковь пользуется таким вниманием государства, которое не уделяется ни одной другой религии и никакому другому мировоззрению. Религия является не частным, но государственным делом. Но в результате этого она попадает в зависимость от государства, обречена на то, чтобы принимать от него "помощь". Со своей стороны, государство отнюдь не нейтрально: оно относится к церквам неодинаково - признает только одну и ей способствует. (На Западе в течение долгого времени ситуация была похожая: вспомним об англиканской Церкви или о политике французских королей, которые контролировали католическую Церковь и преследовали гугенотов. Но, с одной стороны, наличие мирового центра католицизма ослабляло сферу королевской власти, с другой стороны, политика толерантности мирской власти в вопросах веры началась довольно рано - с Нантского эдикта.) "Православное государство" - это не теократическое государство, поскольку хотя Церковь и располагает поддержкой мирской власти, однако властью не пользуется. С другой стороны, это и не светское государство.

Учение о симфонии предостерегает от смешения двух властей, каковое может встречаться в двух формах: цезарепапизм и папоцезаризм. Цезарепапизм есть духовная власть императора, папоцезаризм - мирская власть Церкви, теократия. Однако обе они ложны и искажают подлинное учение Церкви.

Конечно, православные фундаменталисты бросают упрек прежде всего католическому папоцезаризму - претензии папизма на мирскую власть. Что же касается собственно "православного папоцезаризма", некоторого вида высшего надзора Церкви над положением в государстве (по примеру некоторых ранних византийских патриархов, которые клеймили развращенные нравы при дворе императора), то она не имеет ничего против этого, хотя и не выражает этого вполне открыто. Однако Православная Церковь признала бесперспективность таких мечтаний и смирилась с их нереализуемостью. Но и в наше время все еще слышны отзвуки старых претензий - архиепископ Серафим обращается к учению Отцов Церкви, "которые не только говорили о различии Церкви и государства, но и о превосходстве первой над последним, конечно, в духовном отношении, поскольку небесные блага, даруемые через церковь, важнее благ земных, получаемых от государства".85 Серафим цитирует св. Иоанна Златоуста, согласно которому Церковь главенствует в государстве, подобно тому, как дух главенствует в теле. Но все это лишь ностальгические пережитки.

Если опасность "папоцезаризма" в православном мире практически не встает, то вполне реально существует опасность если не цезарепапизма в чистом виде, то довольно значительного подчинения Церкви государству. Такова цена, которую должен заплатить клир за свое привилегированное положение. Если он ожидает от властителей привилегий, то должен считаться с их требованиями, и в особенности там, где самодержавный властитель не привык допускать какие бы то ни было ограничения своему своеволию. Православное учение считает легитимным властителем только самодержца.

Фактически подчинение Церкви государству началось довольно рано. Самое позднее с VIII столетия Византия стала полностью цезарепапистским государством, в котором согласно официальной церковной доктрине не патриарх, а император, поскольку он считается наместником Христа на Земле, является главой Церкви, и даже в вопросах учения. Положение в православных государствах на Балканах было копией византийских отношений. Цезарепапистские тенденции проявились и в России XV-XVI столетий. Теологическое выражение дал им игумен Волоколамского монастыря Иосиф Волоцкий. Он выдвинул тезис, что "полнота власти" не только в государстве, но и в Церкви - принадлежит мирскому владыке. Правда, Иосиф Волоцкий подчеркивает, что царь должен склоняться перед законом Божиим, но, с другой стороны, он постулирует, что суд, осуществляемый царем, является окончательным. Между этими постулатами существует определенная напряженность, которая предоставляет Церкви пространство для деятельности, но в любом случае слова о "суде царевом" дают царю возможность самому определять, придерживается ли он Божьих законов.

Взгляды Иосифа служат самовластию. Знаменитый же патриарх Никон, напротив, оказывал наибольшее во всей истории Церкви сопротивление претензиям мирской власти. Однако он потерпел поражение. После того, как Петр Великий отменил звание патриарха, Русская Православная Церковь находилась в полной и однозначной зависимости от самодержавия вплоть до Февральской революции. Это отнюдь не соответствует "симфоническим" отношениям.

Тем не менее и сегодня осуществляются попытки реанимировать анахроническую и нереализуемую идею "симфонии властей". Мечта о возведении Православия в ранг государственной религии, идущая рука об руку с отвержением мирского государства, все еще не утратила своей притягательности. Отсюда необходимым образом возникают трудности со свободой совести. Конечно, никто не отрицает свободу совести прямо и однозначно. Все признают, что "естественное" право человека - право выбирать ту или иную религию. Но одновременно это словесное признание сопровождается такими оговорками и ограничениями, что само это понятие полностью выхолащивается.

Конечно, отношение между предопределением и свободой, между всемогуществом Бога и свободой человеческого решения всегда было осью самой большой контроверзы в теологии. Однако принятие свободы выбора относится к ядру христианской веры. Подавляющее большинство Отцов церкви, теологов и христианских философов признают ее. И это понятно - без возможности свободного выбора необъяснимо грехопадение.

Православным фундаменталистам нечистый мерещится всюду: в западном либеральном мире, в материалистически-капиталистической цивилизации, у протестантских проповедников и у "папистов". Однако - довольно странным образом - они не замечают его у самых радикальных противников христианства и любой религии вообще - у коммунистов. А между тем при коммунистическом режиме Церковь немилосердно подавляли, расстреливали митрополитов, священников и монахов, сажали, ссылали, отправляли в трудовые лагеря. Во время гражданской войны преследования приняли зверские формы: случалось, что священника поливали ледяной водой, до тех пор пока он не превращался в глыбу льда. Монастыри и церкви закрывались в массовых масштабах, превращались в казармы, общественные бани и конюшни. Религиозное образование было запрещено, многие иконы и другие сокровища религиозного искусства попросту уничтожены. Долгое время даже элементарная свобода обрядов ограничивалась: запрещался колокольный звон, чтобы "не мешать покою трудящихся", духовенство не имело права носить облачение вне Церкви. В начале 30-х гг. весь свободный христианский мир, во главе с Папой, протестовал против этого варварства. Темпы и интенсивность преследований снизились; в послевоенные годы они, в целом, стали слабее. Но и тогда, особенно во времена "реформатора" Хрущева, тысячи церквей были закрыты.

Все отчетливее обозначающийся союз между черной и красной реакцией, между клерикализмом и воинствующим атеизмом выглядит фантомом, чем-то нереальным, и все же это факт. Инициативу в этом союзе захватили коммунисты. Они сделали Церкви свое "предложение". Еще во времена перестройки началось это гротескное сближение. Люди, до тех пор находившие в адрес религии лишь оскорбительные и полные ненависти слова, называвшие веру не иначе, как "поповщиной", люди, для которых религия была "опиумом для народа", последним "капиталистическим пережитком в сознании трудящихся", - вдруг стали с богомольным видом появляться на богослужениях, креститься и зажигать свечи. "Буржуазные" критики коммунистического атеизма давно уже указали на очевидное христианское происхождение социалистических и коммунистических идеалов социальной справедливости и братства людей. Коммунисты с жаром отрицали это и настаивали на несоединимости двух социальных учений, которую могут оспаривать только фальсификаторы и коварные идеологические враги. Теперь же - как будто ничего этого не было - они начали с гордостью подчеркивать это родство, более того, они стали претендовать и на некие заслуги перед верой.