Русский православный замысел в истории: миф или парадигма

Цезарепапистская традиция в сочетании с нетерпимостью по отношению к другим христианским конфессиям создает благоприятную почву для злоупотреблений, когда Православие берется как оправдание великорусской, мессиански "фундированной", шовинистической и экспансионистской политики. Это означает, конечно, расширение сферы влияния православных стран. С другой стороны, согласно учению о симфонии Церковь обязана своими молитвами поддерживать эту экспансионистскую или гегемонистскую политику. Так было в докоммунистические времена. Сегодняшнее фундаменталистское движение пытается реанимировать эту ситуацию.

Прот. А.Шмеман был совершенно прав, когда утверждал, что "христианство никогда не отрицало ни блага государства, ни возможности просвещения его Светом Христовым. Но именно в том и состоял смысл явления в мире Церкви как общества, как видимой организации, что в ней открывалась ограниченность государства, развенчивался навсегда его абсолютизм; какая бы то ни было "сакрализация" его природы...Церковь открывает миру, что есть только две абсолютные ценности: Бог и человек, все же остальное, в том числе и государство, во-первых, ограничено по самой своей природе, по принадлежности до конца только "миру сему", а во-вторых, является благом лишь в ту меру, в какую служит Божьему замыслу о человеке... Отсюда постулатом христианского мира является не слияние Церкви с государством, а как раз, напротив, их различие: ибо христианское государство только в ту меру и христианское, в какую оно не претендует быть всем для человека, определять всю его жизнь, но дает ему возможность быть членом и другого общества, другой реальности, иной по отношению к государству, хотя и не враждебной ему."

Государство как форма свободной организации свободных личностей занимает свою ступень и в иерархии культурно-исторических ценностей, и в иерархии ценностей этических. Однако ступень эта не высшая, метафизически не безусловная, не установленная свыше однажды и навсегда, но опосредованная другими - высшими ступенями. В иерархии духовно-этических ценностей их занимают такие ценности как любовь, святость, вера, праведность, сострадание, добролюбие; в иерархии ценностей культурно-исторических - гений, красота, интеллект, творчество. Это именно те ценности, которые по замечанию Б.Вышеславцева, никак "не могут облечены в форму "обязанностей", "императива закона." Иначе говоря, не могут быть вменены в обязанность гражданам. Это - прерогатива Бога, а не кесаря.

"Немыслима государственная организация веры, мысли, мировоззрения; где ее пытаются осуществить, там возникает кощунственная и субстанционально-бессильная попытка органическое заменить механическим, что практически равносильно разрушению самых субстанциональных основ общества", - писал С.Франк. Пытаясь подменить собой Бога, Его Слово - своей идеологией, занять в иерархии ценностей неподопающее ему высокое место, государство тем самым разрушает саму христианскую и любую другую аксиологию, лишая общество его метафизических оснований и опор, и в конечном итоге обрекает на самоуничтожение и себя. Катастрофа Российской, а затем и Красной Империи - наглядные тому свидетельства. "Тоталитарно только царство Бога; царство кесаря всегда частично", - отмечал в этой связи Н.Бердяев.

Онтологическая функция и призвание государства состоят только в охранении начальных - фундаментальных - ступеней культурно-исторических ценностей иерархии: социальной стабильности, безопасности, а также основополагающих ступеней естественного права. В плане же этическом задача государства, хоть сколько-нибудь идентифицирующего себя с христианскими ценностями, есть прежде всего сбережение (а в современной России - воссоздание) христианской аксиологии и одной из ее безусловных и высших, богоданных ценностей - духовной и интеллектуальной свободы человеческой личности.

Ни на какую идеологическую монополию (а тем более идеологическую инквизицию) государство в обществе права не имеет и иметь не должно. Идеологий, а следовательно партий, организаций и конфессий, как форм свободного культурно-исторического творчества человека в социуме может быть сколько угодно много. Единственной причиной запрещения в обществе той или иной идеологии является ее претензия на тотальный характер, угрожающий свободе и жизни граждан и их не приемлющих. Например, фашизма.

Не идеология, а христианская аксиология, полученная Россией вместе с евангельским благовестием, однако, так до конца и не воспринятая, не усвоенная ею, а также наша культура и история, трагическая и изувеченная двумя идеологиями - "православизмом" и коммунизмом, - но отнюдь, будем надеяться, не законченная; история и культура, в которых еще предстоит прорасти и раскрыться подлинным христианским ценностям, - должны стать источниками нашего национального самосознания.

Нам предстоит научиться видеть в государстве не дарителя и приказчика, но гаранта и охранителя наших духовных богатств, нами самими свободно от мира собираемых. Это и будет христианское отношение к власти, христианский взгляд на государство, соответствующий словам апостола: "...стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства."

Какая Церковь нам нужна?

В конце прошлого - начале нынешнего века многие русские религиозные мыслители отмечают утрату кафоличности, вселенскости Русской Православной Церковью. Ее слияние с государством создало опасную герметичность, в ней угас дух профетизма и дух свободы. С сознанием своего национального превосходства в нее возвратился дух язычества. Он вторгается в Церковь постепенно, казалось бы, незаметным образом, давая о себе знать национальной гордыней. Вживаясь в Церковь национализм порабощал ее, делал зависимой от устремлений нации к самоутверждению. Постепенно он приобрел признаки своеобразной "земной Религии" с поклонением земным идолам. Из Церкви исчез дух евангельской всеобъемлющей полноты и теплоты, открытости каждому, независимо от веры и национального бытия.

Горькая правда состоит в том, что в расцветающем многоцветье культуры и общественного раскрепощения серебряного века начала ХХ века Церковь не смогла дать ясных мировоззренческих позиций народу и ответов на вопросы, поставленные Русской и мировой историей. Многие стороны реальности она оставила вообще вне своего внимания. Пастыри оставили в одиночестве души пасомых, одновременно пребывая в уверенности, что совершают их окормление. Коммунизм в России и во всем мире возник на развалинах христианских церквей, был результатом апостасии, т.е. отступления от Христа, результатом распада Христианства, его исторической деградацией, утратой памяти и утратой веры.

При ближайшем рассмотрении мы обнаруживаем удивительный факт. Христианская вера универсальна: этого не отменяют и взаимные схизмы, когда каждая из конфессий стремится обратить других в свою веру. Это означает, что христианство нельзя связывать с какой-то определенной страной. На Западе это поняли рано, причем утверждения, согласно которым немецкий католицизм лучше французского и т.п., носили лишь эпизодический характер. В России же этого не хотели понять. Российский шовинизм, замаскированный под Православие (и как его а1tег еgо - шовинистически окрашенный русско-православный мессианизм), возник еще в XV в. и фактически никогда не переставал существовать.

Если именно русский народ является носителем христианской веры во всей ее чистоте и величии, то отсюда ясно, что лукавый не знает более опасного врага, чем русский народ, и никого так не ненавидит, как его. "Сознавая себя благодатной хранительницей истин веры, религиозно-нравственных ценностей Православия, Россия неизбежно стала средоточием, узловым пунктом вселенской борьбы добра и зла, притязающего на бессмертную душу человека", - говорит митрополит Иоанн.

Национализм под псевдорелигиозной маской религиозного мессианизма проявляется в разных концах православного мира - хотя в каждой из стран по-разному, в соответствии с ее геополитическим значением. У южных славян на Балканах этот мессианизм был реакцией на турецкое иго и некоторым средством ободрения. В эту эпоху возникло представление об особых доблестях сербского народа, который якобы пользуется особой милостью Бога. Кульминацией этого стал основной миф "сербского православия" - идея, согласно которой сербы суть "народ святой Савы", "небесный народ".

Национализм и мессианство стали важнейшими линиями разделения в Русской Православной Церкви - того разделения, о котором говорил Иисус.

"Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? - спрашивает Христос. - Нет, говорю вам, но разделение". Это записано евангелистом Лукой, а в Евангелии от Матфея мы читаем: "Не думайте, что Я пришел принести мир на землю...но меч". "Слово Божие... острее всякого меча обоюдоострого: оно проникает до разделения души и духа, суставов и мозгов и судит помышления и намерения сердечные" - так объясняет апостол Павел свойства этого меча.

Могут ли после этого объяснения удивлять нас слова Христа о том, что Он пришел "разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее и невестку со свекровью ее"? Уж если этот обоюдоострый меч рассекает самого человека, то разделение Христом семей, любых сообществ и содружеств неизбежно. Слово Божие, что острее всякого обоюдоострого меча, разделяет Христианство. И Церковь. На мнимую и истинную. Ради исцеления церковного тела меч отсекает от него члены, способные заразить все тело. При этом не имеет значения количественное измерение истинной Церкви, ибо именно она есть мистическое тело Христа. Иначе не было бы сказано слов: "А внешний двор храма исключи, и не измеряй его, ибо он дан язычникам: они будут попирать святый город".

Испытание отсечением было послано Русской Церкви. Оно сопровождалось мученичеством, и посчитать убиенных нельзя. Разделение Христовой Истиной длится и поныне. Однако речь не идет о том, что называют расколом в Русской Церкви, разделившейся после Октябрьской революции на Московскую Патриархию, живущую в России, и ту часть Церкви, что была вынесена революционной волной в эмиграцию, прижилась там и не собирается возвращаться в Россию. Это не может называться разделением Христовым, ибо ни Московская Патриархия, основанная Сталиным и согласившаяся на прислужничество у советской власти, ни русская зарубежная Церковь, находящаяся все годы коммунистического режима в безопасности, не могут считаться истинной Церковью. Обе части Церкви, несмотря на межиерархические распри, разделяющие их, явились верными наследниками синодального периода Русской Православной Церкви, длившегося с Петровских времен до 1917 года. Именно в этот самый период церковной истории сначала постепенно, а затем все более интенсивно шла национализация Церкви, которая духовно ослабляла и Церковь, и Россию.

Русская Православная Церковь участвовала в создании нации и государства, будучи в "богоизбранном супружестве" с государством и, как правило, играя роль, определявшуюся формулой польского патриарха Мины: "Ничто не должно совершаться в святейшей Церкви против воли и приказаний императора" (через это прошла и католическая церковь, хотя она всегда вдохновлялась претензией римских первосвященников, сформулированной Григорием Седьмым: "...власть апостольского трона стоит далеко выше могущества королевского престола"). Но в отличие от католической, Православная Церковь никогда не была автономным собственником, что сковывало ее социальную активность. Православие - точнее православный этатизм - было идеологией государства, что сковывало его интеллектуальную активность. В результате она оказалась во власти своей истории, то есть в плену романтических иллюзий о сильном Московском царстве.

"Все исторические преимущества нашего жизненного строя, указывающие нам на самобытное и великое призвание России, - писал В.Соловьев, - решительно парализуются такими существенными недостатками, при которых исполнение этого призвания весьма затрудняется. Во-первых, мы обладаем важнейшим даром Божиим - Православною и Святою Церковью, но Церковь не обладает нами. Церковность, представляемая духовною властью, лишена у нас практической самостоятельности и не может свободно и направительно воздействовать на общественную и народную жизнь: мы причастны святому и благодатному телу - Церкви, но первое условие для возрастания в нас этого тела отсутствует.

Далее, во-вторых, есть у нас еще великое преимущество - священная и самодержавная царская власть, но и этим благом мы плохо пользуемся. При гражданской несостоятельности нашего общества, при крайней дезорганизации общественных сил, при отсутствии настоящего правящего класса, верховная власть лишена необходимых орудий, чтобы ковать судьбу России. Наконец, третье наше сокровище - народ, глубоко благочестивый, с ясным государственным смыслом и преданный самому настоящему и здоровому занятию - земледелию, народ терпеливый, спокойный и самоотверженный, и это благо нам не впрок. Без дружной работы самодеятельных личных сил в социально-экономической области народная масса при всех своих добрых свойствах не только не в состоянии пересоздать землю и сделать ее покорным орудием человеческого духа, но не способна обеспечить себе необходимых средств к существованию, едва может прокормиться землею. Деревенская сила без помощи городского разума остается силой слепою и беззащитною против всевозможных бедствий. Но где же у нас городской (т.е. цивилизованный) разум, способный действительно помогать селу, способный научать и руководить народ в общей работе?

При таких условиях, т.е., лучше сказать, при таком отсутствии необходимых условий истинного прогресса, великие преимущества нашего национально-исторического строя являются лишь как добрые задатки или возможности, которые ждут иных условий и новых элементов для своего благотворного действия."

Выпущенная из коммунистического плена РПЦ с порога отвергла возможность стать для России живительным источником свободы и любви. У нас на глазах она дала пожрать себя низменными страстями мира сего: стремлению к собственности, жажде власти, золотому тельцу, ненависти к инакомыслию и инославию. Поразительно, однако, что общество, русские люди не возмутились и не встрепенулись. Вместо этого они равнодушно смотрят на то, как нынешние властители России в сотрудничестве с православными иерархами прилежно взращивают зловещий цветок государственной религии. Основополагающие православные ценности не имеют для них ровно никакого значения, ибо не могут быть использованы в качестве строительного материала для сооружения новой Вавилонской башни. Им безразлично, что в системе государственного Православия, "православизма" религия умирает: Кесарь становится важнее Христа, а государство - больше Евангелия. Что без свободы веры не может быть не только демократии, но и самой веры. Невдомек им и то, что в "государственном мундире" (выражение В.Соловьева) Церковь перестает быть сама собой и превращается в министерство исповеданий и треб.

Сегодня, когда Церкви возвращены монастыри и храмы, общество с удивлением обнаружило, что Русская Церковь практически ничего не может сказать современному человеку. Ее ведущая - "русская" - идея нежизнеспособна без богатейшего православного быта, уничтоженного большевиками; у нее отсутствует социальная и философская доктрины, которые позволили бы Церкви сориентироваться в труднейшем поиске своего места в светском государстве. Не отреагировала она своевременно и адекватно на социальные катастрофы ХХ века (две мировые бойни, Голокауст, Гулаг). У нее нет собственной смысловой позиции, самостоятельно выработанного понимания Христианства, вобравшего в себя опыт русской исторической катастрофы, понимания, вышедшего из размышления о том, почему в 1917 году "не спасли храмы, где шла служба". Превратившись в сосуд "национальной духовности", она выделяет при нынешнем брожении национального духа такие ингридиенты, как шовинизм, антисемитизм, ксенофобия, от чего пытается всячески откреститься патриарх Алексий Второй. Трудно сегодня освободиться от страшного подозрения, что православные иерархи по-прежнему заражены грехом гордыни: так редко они признают слабости своей Церкви и так воинственно набрасываются на грехи "иноверцев" даже в своих рядах. Отсюда их нетерпимость и требования максимально жестких ограничений на деятельность организаций, представляющих так называемые нетрадиционные культы. А к их числу отныне в России относят чуть ли не все христианские религиозные организации, не входящие в русскую Православную Церковь, даже если они обладают вековым, а то и многовековым опытом служения на российской земле. Этот тип мышления и деятельности проистекает прежде всего из недоверия свободе совести. Характерно, что это происходит на фоне экуменического движения, охватывающего все более широкие сферы во всем мире. На словах православные церкви также всегда выдвигали целью единство христианского мира. Однако складывается впечатление, что их участие в экуменическом движении происходило ранее под нажимом коммунистических властей. Теперь, когда такого нажима более не существует, стала ясно видна антиэкуменистическая ориентация влиятельных кругов Русской Православной Церкви. Запугивая россиян угрозой, якобы исходящей от неправославных христиан, они прибегают к аргументам, прямо заимствованным из арсеналов советской пропаганды. И, кажется, недалеко то время, когда современный Великий Инквизитор придет к нам с орденом "За заслуги перед Отечеством" и, заточив Христа в темницу, скажет ему: "Восемь лет я не мог придушить свободу совести. Все объединились против нее - и первые враги Твои, коммунисты, и демократы, на словах признающие Тебя, и служители Твоего алтаря. Теперь дело сделано, и не вздумай мне мешать".

Как известно, святителей Вениамина и Тихона православный народ в Питере и Москве еще до революции избрал в митрополиты. А Священный Собор 1917-1918 годов определил всенародно избирать епископов по их епархиям. Однако высшие православные иерархи, оставшиеся в России на услужении большевиков, не пошли по этому пути, заклеймив выборы, начало которым положила еще апостольская Церковь, "кадетскими штучками".

В 1927 году появилась печально знаменитая Декларация митр. Сергия Страгородского, которая сокрушила Русскую Православную Церковь, и без того испытывавшую тяжелый духовный кризис. Воцарившись в Церкви с помощью богоборческих властей, разъезжая на "Чайках", подаренных им вождями антихристовой власти, принимая с благодарностью ордена, на которых изображен воинствующий атеист Ленин, поддерживая коммунистическую власть в ее основных начинаниях, сергиане долгое время убеждали мир в том, что в СССР никогда не было гонений на веру, а если кто-либо из пастырей или мирян и попадали в тюрьмы, лагеря и ссылки, то за дело: "сами, мол, виноваты..." Они утаили правду о гонениях на православных русских людей, утаили мучеников и исповедников Христовых, выступивших против Сергиевой Декларации, утаили правду о разделении Церкви. Митрополит Иосиф, который ушел тогда из сергианской Церкви вместе с ярославскими архиереями, охарактеризовал деятельность сергиан "чудовищным произволом, человекоугодничеством и предательством Церкви интересам безбожия и разрушения самой Церкви". Он отмечал, что "приходится удивляться равнодушию и слепоте тех, которые еще полагают, что попустители и творцы этого безобразия творят дело Божие, "спасают" Церковь, управляют ею, а не грубо оскорбляют ее, издеваются над нею, вписывают себя в число ее врагов, себя откалывают от нее, а не они откалывают тех, которые не могут терпеть далее этой вакханалии, грубого насилия и безобразно-кощунственной политики."

Митр. Сергий говорил: "Мы с нашим народом и нашим правительством". "Мы были со своим народом", повторяют сегодня его последователи, оправдывая прислужничество у богоборческой власти и агентурную работу в карательных органах. Но служа русскому национализму, они совершают подмену. Служение нации становится предпочтительней служению Богу. Их Богом становится нация, народ. Но ведь национальное бытие как созидающая сила может формироваться только в служении Богу, а не нации. И не потому, что жизнь нации проходит как бы в низшем порядке по сравнению с мистической, сокровенной жизнью религии. А потому, что Бог есть первопричина бытия, Творец нации, и о каждой из них имеет Свой Промысл. Сергианство, объявившее себя спасителем Церкви, нации и народа, и ради них вступившее в непозволительные для Церкви и христиан компромиссы с гонителями Церкви, нации и народа, посягнуло на этот Божественный Промысл, на Божественный Порядок Бытия.

Соотношение русского национализма и Русской Православной Церкви в настоящий момент таково: национализм использует Православие в своих целях как один из собственных компонентов своего идеологического обоснования. А церковная иерархия позволяет применять Православие для духовной легитимации национализма. При этом отдельные клирики и иерархи становятся националистическими политиками. Для В.Соловьева "русская идея" - понятие чисто духовное, для нынешних ее адептов - понятие идеологическое, государственное, инструментальное. У В.Соловьева эта идея предполагает открытость и всечеловечность, у них - изоляционизм и ксенофобию. У него эта идея именно национальная, у них - националистическая. По словам В.Соловьева, "истинная Церковь всегда осудит доктрину, утверждающую, что нет ничего выше национальных интересов, это новое язычество, творящей себе из нации верховное божество, этот ложный патриотизм, стремящийся встать на место религии". "Церковь исключительно или хотя бы только преимущественно национальная неизбежно становится церковью государственною, - констатирует В.Соловьев. - Государственная самостоятельность нации поглощает самостоятельность ее Церкви."

Но еще страшнее то, что у всех верующих людей России постепенно складывается смутное подозрение, что, приди завтра к власти Зюганов со товарищи, - наша Церковь присягнет и им. А при определенных обстоятельствах, пожалуй, еще и будет призывать верующий народ голосовать за коммунистов, все более дрейфующих к большевистскому фундаментализму, круто замешанному на ультранационализме, и обещающих в случае победы немедленно приступить к возрождению "многострадального отечества" (видимо, для того, чтобы всем вновь "много страдать").

Однако особенно поразили верующую паству, да и весь христианский мир высказывания деятелей Православной Церкви на одном из недавних "Всемирных соборов русского народа"(?!) о том, что наше ядерное оружие - это "дар божий", а также о том, что наши ракеты - это "ангелы-хранители", а происхождение их мощи объясняется, мол, незримым содействием пресветлого старца Серафима.

Как отмечал А.Нежный, "Кесарю плевать. В его прагматичном сознании по данному вопросу имеется три основополагающих суждения. Первое: служили той власти, послужат и этой . Второе: у той власти был Агитпроп, а у этой будет Агитпоп. И третье: становым хребтом той власти была КПСС, а этой, глядишь, станет РПЦ".

Церковь, особенно Православная, не может служить никаким мирским целям. Иначе она перестает быть Церковью. Начинается ее падение, предсказанное св. Иоанном Богословом. В лучшем случае она остается "духовным Макдональдсом". А Церковь, по словам св. Григория Нисского, есть устроение Вселенной.

Конечно, церковные интегристы - это еще не вся РПЦ. Однако, к сожалению, голос дальновидного и здравомыслящего сегмента православного клира тонет сегодня в мощном хоре сторонников фактического огосударствления Церкви и клерикализации "тысячелетней Державы". А высшие руководители Церкви либо молчат, либо заискивают перед "ястребами", которые тянут их назад, так ничему и не научившись. Идеологи цезарепапистского "православизма" настойчиво рекомендуют власти предержащей по сути дела вернуться к ущербному теократическому уваровскому символу, в равной мере не имеющего никакого отношения ни к святоотеческому Православию, ни к реалиям современного мира.

80 лет спустя после формального отделения Церкви от государства Россия оказывается перед выбором: заполнить "православизмом" вакуум, образовавшийся после краха коммунизма, использовать религию в конъюнктурных целях для воссоздания тоталитарного государства, которое нуждается в "морально-политическом единстве" российского (советского?) общества под знаменем "единственно правильных идей", или идти вперед по пути мировоззренческого плюрализма и равных прав для всех граждан и верующих свободной страны.

Христианство, особенно в его православной версии, - не замкнутая система, не монолит и не догма. Христианство - это иная жизнь, созидаемая человеком с помощью Бога и Богом с помощью человека. Она возможна только для тех, кто верует в Бого-Слово, в Логос, для которых Он является неопровержимым утверждением. Это начало и конец теологии. Нет "христианства без берегов". Есть Христианство и лжехристианство. Есть Церковь как "столп и утверждение истины" и есть игра в "Церковь", есть вера и "идея веры".

Но будем уповать на то, что церковь станет Церковью, и тогда она сможет многое сделать не только для спасения душ человеческих, но и для спасения России. И в первую очередь будем ждать, что она окажется в силах перестать считать себя национальной, государственной Церковью. Зерно, если не умрет, не родится. Так и Церковь, когда перестанет считать себя национальной, таковой и станет. Выступая за права и свободы для всех, не зажимая католиков и протестантов, а поддерживая их, не отталкивая (или русифицируя) национальные меньшинства, а развивая их идентичность внутри Церкви, бескорыстно проповедуя высшие моральные ценности перед кесарем и народом, она сможет стать высшим моральным и духовным авторитетом для всех россиян. Тогда она сможет выполнить свою земную миссию, о которой писал В.Соловьев: "Христианство явилось расширением и восполнением иудейской теократии не тем только, что оно приобщило к ней новые национальные элементы, но еще более тем, что оно возвысило и усилило образующие начала самой теократии. Прежде всего оно дало миру подлинное священство по прямому божественному праву, не зависимое ни от какого человеческого служения и установления. В иудействе, мы знаем, священство первоначально учреждено при человеческом посредстве, при посредстве пророка Божия Моисея. Таким образом, иудейское священство находилось в генетической зависимости от другого служения - пророческого, которое одно в еврействе стояло в непосредственной связи с Божеством. В христианстве, напротив, первоначальное священство представляется Божественным лицом Иисуса Христа. От него непосредственно получили апостолы и передали своим преемникам чрез рукоположение таинственный дар священства. Собственно говоря, Христос был и пребывает единым истинным первосвященником; но пока видимая церковь имеет отдельное существование на земле, необходимо должны быть видимые носители священства Христова, которые священствуют и святительствуют не от себя и не от какого бы то ни было человеческого имени, а лишь как заместители Христа, Его силою и благодатью. Этому соответствует в порядке временном тот факт, что существующая церковная иерархия прямой и непрерывной цепью преемства связана с самим Христом без всякого постороннего посредства."

Лютер прочил, что Церкви прейдут, а Христианство останется. Он звал: "Да прейдет Церковь, да буди Царство Твое!" Трудно освободиться от беспокойного предчувствия, что время это очень близко...

Лютер отверг Священное предание как источник, равноправный со Священным Писанием. Он призвал верить в Слово Божие, а не в его истолкование какими бы то ни было авторитетами: святыми отцами, папскими соборами, теологами. Он говорил, что простая крестьянка может быть более благочестивой, чем епископ, и не ему учить ее истинной вере. У каждого свой путь к Богу, а как по нему идти, сказано в Евангелии. А в Нагорной Проповеди сказано :"И когда молишься, не будь как лицемеры, которые любят, в синагогах и на углах улиц останавливаясь молиться, чтобы показаться перед людьми...Ты же, когда молишься, войди в комнату свою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, который втайне, и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно".

Епископ-мученик Дамаскин указывает индивидуальный путь к Граду Божьему. Он пишет, что, возможно, наступило время, когда Господь не хочет, чтобы между Ним и верующим стояла Церковь как посредник. И у каждого человека всегда остается надежда стать непосредственно перед Господом и отвечать Ему за самого себя, "как это было при праотцах"96. Пророчество епископа впрямую относится к той России, в которой он жил и умирал. Относится оно и к нам, к нашему времени, а возможно, и к временам, которые наступят после нас. Ибо у Бога " один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день". И тогда мы понесем свои "собственные кирпичики" на незыблемый фундамент Христовой правды и сделаемся храмом Духа Его Животворящего.

Новая Россия

"Нет, решительно нет никаких разумных человеческих оснований представлять себе первый день России "после большевиков", - пророчески писал Г.Федотов, - как розовую зарю новой свободной жизни. Утро, которое займется над Россией после кошмарной революционной ночи, будет скорее то туманное "седое утро", которое пророчил умирающий Блок... После мечты о мировой гегемонии, о завоевании планетных миров, о физиологическом бессмертии, о земном рае - у разбитого корыта бедности, отсталости, рабства - может быть национального унижения. Седое утро."

Н.Бердяев различал пять Россий: Россию киевскую, Россию татарского периода, Россию московскую, Россию петровскую, Россию императорскую и, наконец, Россию коммунистическую. "Но будет, - пророчески писал он, - еще и новая Россия." Возрождение России, мыслимой как национальное и культурное единство, невозможно без восстановления в ней православной версии христианства, без возвращения ее к христианству как основе ее духовного мира. При всякой иной - даже христианской, но не православной религии - это уже будет не Россия. Без Православия Россия - не нация, а человеческое месиво (или, по словам В.Новодворской, "человеческая протоплазма"), глина, из которой можно лепить все что угодно: камень, дерево, металл, который можно дробить на какие угодно части.

Что есть Россия сегодня? Если исходить из того, что богоборческий ее путь завершен, то она уже никогда не вернется к коммунистической парадигме развития. Посткоммунистическая Россия не может вернуться и к дооктябрьскому периоду, в одночасье вновь став Российской Империей. За постсоветские годы не сложилось в России и национальное государство в западном понимании этого слова. Нет признаков того, что такое государство складывается сейчас. Россия сегодня - не православное государство династии Романовых. И не Святая Русь династии Рюриковичей. Но это и не мусульманское государство. Победу ислама в России представить себе невозможно. Но Россия - это уже не атеистическое государство. Это государство многоконфессиональное с очень сильной православной традицией. Значит, речь идет о новом прочтении христианства, о Новом Православии, которое было бы терпимо по отношению к другим конфессиям. Светское государство не имеет права на религиозные симпатии и предпочтения. И обозначенное государственными границами пространство жизни и определенное православными догматами пространство веры суть вещи далеко не совпадающие. В излюбленной нашей Церковью ссылке на каноническую территорию Православия, которой от века будто бы является вся Россия, можно различить не только великодержавное мечтание о межевых столбах с восьмиконечным крестом рядом с пограничными, но и плохо скрываемую угрозу для всякого инославия. Однако любая долговременная попытка "православизации" русской государственной политики должна быть признана антигосударственной, поскольку рано или поздно она взорвет его, поставив российское правительство во враждебные отношения с частью собственного народа.

Будущее России невозможно предугадать на основе опыта других стран, ибо никакая другая страна не прошла такой богоборческий путь, как она. Ни одна страна не прожила столь долгий срок в условиях тоталитаризма. 75 лет преобразовали наш народ, наложили на его духовный состав такой отпечаток, который, быть может, не сотрется на протяжении еще многих десятилетий. Значит, нельзя представлять дело так, что мы сделали некий исторический крюк, а теперь возвращаемся в исходное положение, заново выруливаем на столбовую дорогу, по которой давно идут цивилизованные страны, и пуститься за ними вдогонку. Во-первых, в этом случае мы никогда их не догоним, А во-вторых, к сожалению или к счастью, подобные возвраты в истории невозможны.

Следовательно, мы, как страна, как народ, как общество, обречены искать свой путь. Искать - не в смысле волюнтаристского придумывания, но - открытия. В этой связи русская идея сегодня - это напряженно работающая мысль о будущем России, о способах ее самоспасения и самопреобразования. Это и мысль о новой формуле многонациональной российской государственности, которая пока не найдена, и о принципиально новых, демократических методах ее поиска и конституирования. Это и поиск наиболее рациональных и динамичных форм социально ориентированной рыночной экономики. Это и выработка нового - трезвого и широкого, истинно исторического взгляда на отечественную историю, дореволюционную, советскую и современную. Наконец, - что труднее всего - процесс формирования нового национального сознания, философского, религиозного, нравственного. Нам надо попытаться открыть в нашем наличном состоянии источники саморазвития. Один из таких источников - вера в то, что Бог окончательно не оставил Россию, что она еще послужит делу Христа.

Российские религиознае философы не предрекали, что вступление России на этот путь будет легким. Ибо лежит он через весьма болезненный общенациональный акт покаяния. Вот что писал по этому поводу Г.Федотов: "Сейчас происходит отчаянная борьба за душу России и ее духовную судьбу... В руках архангелов повисли весы над бездной, и чаша их колеблется под тяжестью человеческих душ... Какое слово может быть религиозно действенно, может помочь спасительному выходу из кризиса? Только одно: вечное слово о покаянии.

Покаяние - ужас и отвращение к себе ("и трепещу и проклинаю"), ненависть к прошлому, черта, рубеж, удар ножа, новое рождение, новая жизнь... Incipit vita nuova.

Почему Россия - христианская Россия - забыла о покаянии? Я говорю о покаянии национальном, конечно. Было ли когда-нибудь христианское поколение, христианский народ, который перед лицом исторических катастроф не видел в них карающей руки, не сводил бы счеты со своей совестью? На другой день после татарского погрома русские проповедники и книжники, оплакивая погибшую Русь, обличали ее грехи... Жозеф де Местр видел в революции суд Божий. А в православной России не нашлось пророческого обличающего голоса, который показал бы нашу вину в нашей гибели. Это бесчувствие национальной совести само по себе является самым сильным симптомом болезни. Пореволюционные националисты в этом отношении как две капли воды похожи на своих отцов: националистов школы Александра III. Если от последних христианская совесть требует покаяния в грехах старой России, то от первых, стоящих на почве революции, требуется покаяние в ее грехах. Каково должно быть пореволюционное христианское сознание? Оно прежде всего исполнено ужаса перед революцией как своим грехом, грехом своего народа и стремления начать новую жизнь, чистую от кровавых воспоминаний, хотя и на почве, политой кровью, в условиях, созданных революцией".

Пока покаяния в грехах прошлого не принесено, Бог может попустить еще новые страдания России. Так сухая смоковница была наказана за то, что на ней не было плодов, которые могли бы насытить... "Бесконечно тяжело, - писал Г.Федотов, - что наше национальное возрождение хотят начинать, вместо плача Иеремии, с гордой проповеди Филофея...Трижды отрекалась Русь от своего древнего идеала святости, каждый раз обедняя и уродуя свою христианскую личность. Первое отступничество - с поколением Филофея, второе - с Петром, третье - с Лениным. И все же она сохраняла подспудно свою верность - тому Христу, в которого она крестилась вместе с Борисом и Глебом - старотерпцами, которому она молилась с кротким Сергием. Лампада преп. Сергия, о которой говорил Ключевский, еще теплилась до наших дней. И вот теперь, когда всей туче большевистских бесов не удалось задуть ее, вызывают, как Вия, из гроба старца Филофея : не задует ли он?

Будем верить, что не задует и что из всех блужданий и блуда освобождения от семи бесов Россия, как Магдалина, вернется к ногам навсегда возлюбленного ею Христа".

У всякой идеологии - неважно, коммунистической или православной - имеются прежде всего две черты: тотальность и дуализм. Тотальность - это притязания идеологии дать ответы на все вопросы человеческого бытия, охватить собою все, в том числе и внутренний мир человека, который подвластен только божеской, но никак не мирской или даже церковной власти. Дуализм - четкое определение светлого и темного полюсов, образ социальной реальности, поляризованный по принципу "свои-чужие", "друзья-враги", "силы прогресса-силы реакции". Эта архаическая структура неизбежно порождает "образ врага" - сердцевину националистического сознания. В этом духовная близость коммунизма и "православизма". Возможно, благодаря этой близости коммунизм так быстро воцарился в Российской Империи в 1917 году. Возможно, по этой же причине теперь его снова меняет "православизм", а наши "новые православные", еще вчера защищавшие идеалы коммунизма, вновь намерены строить "патриотический рай", совершенствуя "новое православие" как национальную русскую религию, открыто агрессивную по отношению к инородцам. Возможно, наконец, поэтому наша Церковь, которая вчера служила большевикам, теперь служит "демократам", а завтра, глядишь, и снова запоет Осанну богоборческой власти.

Такое "православие" не нужно новой России. Ей нужна новая концепция "симфонии властей", новая концепция отношений Церкви и государства, новое осмысление связи между "христианским" и "национальным", а главное - новая постановка вопроса о религиозной истине. Речь идет о содержании христианского кредо и о связанном с ним вопросе об универсальном притязании христианства на выражение полноты истины, о его притязании исключить или ограничить истинность других религий и мировоззрений. Следует признать, что христианство, и особенно Православие, в своей основе есть постоянная и радикальная духовная Революция, направленная через покаяние ("метанойю", дословно "изменение сознания", т.е. через переход от "ветхого сознания" к "новому") к "обожению" человечества, т.е. к Богочеловечеству. "Богочеловек, т.е. соединение Божества с человеческой природой в одном индивидуальном лице, есть начаток, необходимое основание и средоточие, конец же и завершение есть Богочеловечество (точнее, человечество обоженное), т.е. сочетание с богом - при посредстве Богочеловека - всего человеческого рода, а через него и всякой твари."

Исторический опыт России показал, что Православие не может быть государственной идеологией, не изменив самому себе. А потому оно не может заменить коммунистическую идеологию. Оно не может стать и господствующей конфессией. На рубеже ХХI века оно, вероятно, не способно вновь стать имперским связующим звеном, интегристским фактором современной России. Его потенциал в другом - в нравственном самосовершенствовании русского человека, в моральной парадигме развития России, в движении к Богочеловечеству. Только в этом смысле можно понимать слова Ф.Достоевского о том, что "Православие является орудием выработки русского, "непременно русского" всечеловека, который воплотит в себе стремления всех народов и приведет их к какому-то "тысячелетнему Царству", под своим, конечно, главенством".

Высшее духовное призвание России - благая весть, которую она несет миру. На этом пути возникает мессианский соблазн - в гордости этого призвания. Ведь такое призвание - не хорошо сшитое платье, которое легко и удобно носить. "Такое призвание, если только помнить о нем, - писал Г.Федотов, - жерновом ляжет на плечи, бросит крестом на землю, пронзит сердце кровоточащей раной. Ведь дело идет не о чем ином, как о спасении мира. Для христианского сознания только жертва имеет спасительное значение. И так как эта жертва принесена раз и навсегда за весь мир, то спасение теперь может означать лишь принятие этой голгофской жертвы, лишь соучастие в ней."

Однако сегодняшнее русское Православие продолжает жить в "мире ниспровергнутых убеждений", который рухнул под ударами истории ХХ века. Задача очищения, т.е. критического анализа традиции, вообще им не поставлена. Напротив, усилия направлены как раз на сохранении целостности православной традиции, все элементы признаются одинаково ценными и важными. Поэтому сегодня в России возрождается то самое православие, которое не выдержало испытания и во многих отношениях уже проявило свою несостоятельность. Наше православное христианство по существу утратило характер Евангелия, т.е. радостной вести, "хорошей новости". Взамен оно стало "стержнем русской культуры". "Религиозное" и "национальное" внутри нашего православия слились до такой степени, что выделить христианскую основу "в чистом виде" невозможно, да никто к этому и не стремится.

В христианском мире не может быть народов-мессий, спасающих все человечество. Каждый народ, спасая себя, участвует в общем спасении - имеет свое, хотя и неравное по дарам и значению призвание - миссию. Правильно понятое православное христианство не уделяет никакого привилегированного или особого места России в семье народов. Требование некоторых иерархов служить России, пожертвовать собой ради России не имеет ничего общего с христианством, так как пожертвовать собой можно только абсолютному. Русь же не абсолют. Ибо "истинно только служение". Служение России не будет грехом только тогда, когда сама Россия будет служить Богу. Христианская любовь к родине не может ставить высшей целью служение ее интересам и ее могуществу - но ее духовный рост, творчество, просветление, святость. Когда-то, во времена Тиверия, от обольщения родиной, государством погиб целый народ. И православным России предстоит сделать такой же страшный выбор между родиной (в государственном ее значении) и Богом.

Душа выше и дороже всего: ее спасение, полнота, цельность и глубина ее внутреннего мира - прежде всего, а все прочее само приложится, несущественно - таков девиз Святой Руси. Это отличительно-русский, по словам В.Соловьева, идеал святости. Немецкий принцип "борьба вокруг права", как и английский "борьба за жизнь" не имеют с этим идеалом ничего общего. Наш народ - менее всего юридический или политический народ, в очень слабой степени - социально-экономический и в высочайшей - нравственный и нравственно-религиозный. Не случайно девиз "душа всего дороже" получил религиозную санкцию именно в Русском Православии. И отсутствие у русского человека некоторых западных добродетелей и связанные с этим его жизненные неустройства и неудобства объясняются именно тем, что моральность для него выше легальности, душа дороже формальной организации, в которую он никогда не полагает эту душу. Идеал "умеренности и аккуратности" никогда не займет высокого места среди русских народных небуржуазных идеалов. А потому, отмечал В.Иванов, - "не у народа следует нам искать Бога... а Бога должно нам искать в наших сердцах."103 Иными словами, не народ определяет истину, а сердце каждого; истина есть индивидуальное дело и невозможна вне развития индивида. Следовательно, важна степень постижения истины индивидом, а национальную историю следует оценивать по тому, насколько она содействует или мешает реализации им своего назначения.

Поэтому национальное отношение к бытию, из которого вытекает вольно или невольно признание национальной исключительности, ложно. Именно этот ветхозаветно-архаический, племенной взгляд был преодолен новозаветной традицией, признавшей истину не за народом, а за Христианством: "нет ни эллина, ни иудея". После этого всякая национальная идея, независимо от намерений ее носителей, становилась реакционной, влекущей людей назад, в мир общинно-племенных страстей, интересов, среди которых гибнут индивидуальные помыслы. Таково понимание Благой Вести: в Иисусе Бог уже сделал все, что зависело от Него. А теперь смысл жизни и смерти Иисуса зависит от меня. Если я не беру на себя то бремя следования за Иисусом, о котором говорит Новый завет, то Он "напрасно умер". Таков смысловой центр восприятия Благой Вести.

Более того. В Евангелии нет речи о создании народного, национального или даже общечеловеческого Христианства. Христос приходит не к массам, а к личности, к душе человека. Там Он непостижимым образом создает Свое царство. Национальная идея по Соловьеву - это осознание народом своей идентичности, общего пути, общих задач, общей ответственности и обязанности строить лучшее, свободное, гуманное и справедливое общество.

Идею нации и государства В.Соловьев подчиняет элементарной человеческой морали, не знающей наций и политических интересов. По той причине, что национальное сознание он понимает прежде всего как сознание нравственное, как совесть и стыд, не терпящие никакого национального самодовольства. По той причине, что как христианин Соловьев разумел абсолютную ценность человека в его божественном первородстве, а не в национальной принадлежности и не в государственной функции. Как христианин же, он видел в национальном самодовольстве грех идолопоклонства. Наконец, как христианин, он смотрел на Россию умным и совестливым вселенским взором. Соловьев говорил, что лжепатриоты держатся за Церковь "как за атрибут и санкцию исключительного национализма. Но нежелающие пожертвовать своим национальным эгоизмом вселенской истине не могут и не должны называться христианами." "Нравственный долг требует от народа прежде всего, чтоб он отрекся от своего национального эгоизма, преодолел свою природную ограниченность, вышел из своего обособления. Народ должен себя признать тем, чем он есть по истине, то есть лишь частью вселенского целого; он должен признать свою солидарность со всеми другими живыми частями этого целого, солидарность в высших всечеловеческих интересах, и служить не себе, а этим интересам; в меру своих национальных сил и сообразно своим национальным качествам". Ему вторил Н.Бердяев: "Тот, кто не видит брата своего в человеке другой национальности, тот не только не христианин, но и теряет свою собственную человечность и глубину."

Сегодня, однако, вопрос стоит куда более широко, чем возрождение Православия и Православной Церкви в России. На рубеже веков, в преддверии следующего тысячелетия возникает творческая задача обновления самих основ христианской идентичности. Прежние, наработанные в истекающем тысячелетии ее догматы - это следует признать прямо - не выдержали испытаний ХХ века. После двух мировых войн, Голокауста, Освенцима и Гулага, после формирования реальности ядерного Апокалипсиса - оказались исчерпанными. Речь идет не только о возвращении к истокам Евангелия, Благой Вести, которую даровал нашим предкам Христос, но и о Новом Благовестии, которое Господь выработал бы уже в сотрудничестве с человеком. Речь идет о новом прочтении Христианской доктрины. Но, как говорил о. С.Булгаков, "Христос не придет в мир, доколе не будет призван воплем всего мира: "ей, гряди, Господи Иисусе".

Новое Христианство было бы мировоззрением, выработавшим свою собственную политическую культуру, не зависящую от политических режимов; христианство, отказавшееся от всякой опоры на национальные ценности и традиции; наконец, христианство, релятивировавшее свое собственное притязание на причастность к абсолютной истине и изменившее вытекающие из этого притязания миссионерские установки. В новом Христианстве не должно быть места и буржуазной потребительской морали. "В нынешнем безбожном и бесчеловечном строе нашей жизни.., - отмечал В.Соловьев, - цель экономической деятельности есть только корысть: предметы материальной природы, хотя бы и живые, являются только орудием для удовлетворения слепых своекорыстных желаний. В теократии же цель экономической деятельности есть очеловечивание материальной жизни и природы, устроение ее человеческим разумом, одушевление ее человеческим чувством."

Новое христианство означало бы, что нужно с последней серьезностью относиться к своей истине и с такой же серьезностью принимать существование "чужих" истин. Плюрализм в нем должен стать большим, чем мирное сосуществование с мировоззренчески расколотым миром. Плюрализм должен стать положительной ценностью в самом христианстве, т.е. христианской ценностью. Подлинная теология и христология не станут выдвигать абсолютистское притязание на обладание всей полнотой истины. Я воспринял эту веру в Церкви, но не могу притязать на то, что и другие "поверят" в нее. Я даже не испытываю потребности "передать", т.е. как-то навязать ее. Мое безусловное и "последнее" не обязывает других. И здесь открывается пространство для христианского плюрализма.

В творческом обновлении христианства слово России не может и не должно быть последним словом. И в этом смысле ей не стоит поспешно вытравливать из себя все, что вложила в нее ее история. В частности, свойственный нам дух коллективизма, как антитеза абсолютному господству частного интереса, - это больше наш плюс, нежели минус, и он не является антагонистом свободе личности, хотя и находится в диалектическом противоречии с нею. Сохранение этого начала - один из залогов того, что мы не утратим своей самобытности, не растворимся в христианском мире, а, значит, останемся ему интересными, умножим его живое своеобразие и - как знать, - быть может, приблизим идеал Богочеловечества. Не об этом ли мечтал Ф.Достоевский?

Падение христианской идеи в Европе, отмечал В.Соловьев, было связано с всеобщей секуляризацией, т.е. отделением от религии и Церкви всех сфер человеческой деятельности - политики и народного управления, науки и школы, искусства и общественной жизни. "Можно было бы отчаяться в судьбах христианства, если бы в запасе всемирной истории не хранились еще свежие силы - силы славянских народов."

Второе Крещение Руси, а вместе с ней и всего мира, может совершиться силами ее православного остатка. Он существует. Мы не только верим, но и знаем о нем. Он носит в себе образ и форму будущей России.