Рональд Дэвид Лэйнг и антипсихиатрия

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Рональд Дэвид Лэйнг

Даты жизни Рональда Дэвида Лэйнга 1927-1989. Он родился в Глазго, Шотландия, в бедной семье; его родители были рабочие. После окончания медицинского факультета университета два года он работал психиатром в армии (1951-1952), потом преподавал психиатрию в университете Глазго и работал в местной клинике. Несмотря на то, что тогда у него еще не было своей теории, уже тогда он провел эксперимент, которым позже очень гордился. Тогда Лэйнг работал младшим медицинским сотрудником в городском госпитале Глазго. Он добился у администрации разрешения на некоторое преобразование больничного режима. Преобразование называлось "Rumpus Room". Лэйнг рассказывает в "Фактах жизни":

"В те месяцы, когда я работал в женской палате для безнадежных больных, помимо выполнения всех прочих своих обязанностей, я старался проводить там как можно больше времени - и днем, и ночью. В этой палате находилось около шестидесяти пациенток и две медсестры.... Спустя три-четыре недели я стал неотъемлемой частью жизни этой палаты. Месяца через три, когда я уже разобрался в ситуации и завоевал полное доверие пациентов, а также медсестер... я написал рапорт... В первую очередь я указал, что, с моей точки зрения... гораздо важнее, чем мое лечение, отношения между персоналом и пациентами, а также взаимоотношения пациентов.... Я внес несколько конкретных предложений, среди них было одно, которое имело для меня особое значение. Работая в палате для не поддающихся лечению, я сосредоточился на тех пациентках, которые выглядели наиболее безнадежными и были совсем запущены. Я выяснил у нянечки, которые из них кажутся ей самыми безнадежными, а также взял на заметку тех, кто больше всех был обделен вниманием сестер и других пациентов и кто менее всего тянется к другим.... Были отобраны двенадцать наиболее безнадежных больных. [Удалось добиться, что] две сестры, по крайней мере в течение года, если они захотят дотерпеть до конца, будут проводить с этими пациентками время с девяти утра до пяти вечера. Я сказал сестрам, что меня не волнует, будут ли они являться на дежурство ровно в девять и уходить ровно в пять -- этим ничего не добьешься, -- пусть они просто проводят с этими пациентками столько времени, сколько они сами могут им уделить. Другим условием было предоставление пациенткам отдельного помещения. Мне не удалось вытребовать помещение, которое было бы в их распоряжении круглосуточно, но я вылез из кожи и все-таки добился выделения довольно уютной комнаты. Это была не палата, коек в ней не было. И отныне двенадцать пациенток и две медсестры переходили в эту комнату и проводили там время с девяти утра до пяти вечера. В первый день этих "безнадежных" женщин из палаты в дневную комнату пришлось вести силой. На второй день в половине восьмого утра меня ожидало одно из самых волнующих переживаний за все время, проведенное в этой палате. Двенадцать пациенток сгрудились около запертых дверей и просто-таки не могли дождаться момента, когда они выберутся отсюда и окажутся там вместе со мной и двумя сестрами. И пока мы шли туда, они пританцовывали, припрыгивали, делали нетерпеливые круги и т.п. Совсем не мало для "безнадежных"Примерно через год я ушел из этой больницы. Это мероприятие, правда, в видоизмененной форме, продолжалось и после моего ухода. Месяцев через восемь после его начала все двенадцать пациенток покинули стены больницы. На следующий год все двенадцать снова туда вернулись. Эксперимент заглох, но на какое-то время он что-то изменил в судьбе двенадцати больных и двух сестер, да и в судьбе других людей тоже.... ничто не пропадает зря."

Уехав из Глазго, Лэйнг переехал в Лондон, в знаменитую Тэвистокскую клинику. В ней давно существовала сильная психологическая и психоаналитическая школа. Там читал очень известные лекции Юнг, там же базировались многие психоаналитики школы Мелани Кляйн; его научным руководителем стал психоаналитик и педиатр Д.Винникотт. До сих пор в Тэвистоке ведутся социологически-психиатрические исследования. Важно, что если до этого Лэйнг был знаком только с психиатрией физиологического направления, потому что в Глазго не было своей сильной психоаналитической или психологической школы (Лэйнг рассказывает об этом в автобиографических вещах "Факты жизни" и "Голос опыта"), то после приезда в Тэвисток он встретился с психологическим и социологическим подходом. Видимо, это было для него открытием, которым позже он очень увлекся. Там он провел первые исследования семей шизофреников (1956-1960). Это были для него годы, когда созревала его уверенность, что корни шизофрении находятся, если говорить широко, в социальных условиях, а если говорить более узко - в семье (последнее - ход мысли, продиктованный психоанализом). В последующие годы он работал в разных клиниках и занимался частной практикой, постоянно сотрудничал с Институтом исследования человеческих отношений при Тэвистоке (Tavistock Institute of Human Relations, научно-исследовательское учреждение), а также возглавлял несколько комитетов и общественных учреждений, разных в разное время.

По всей видимости, тогда он еще не познакомился с теорией двойной связи Бэйтсона (см. прил.), которая предлагает конкретный механизм того, как неправильное воспитание (и вообще неправильные взаимоотношения) вызывают шизофрению. Впоследствии, узнав теорию Бэйтсона, он стал ее адептом. В его работах того периода - прежде всего, "Self And Others" - ощущается предшествующее экспериментальному исследованию желание доказать заранее известный результат (шизофрения вызывается в семье). Однако, не зная, грубо говоря, как это происходит, он (как и его соавторы) в поисках убедительной картины пробует примерять разные теории. Вообще говоря, скорее всего это говорит о том, что относительно главного гносеологического вопроса настоящей работы - порождается научное знание объективными свойствами предмета или господствующими в это время в культуре ходами мысли - антипсихиатрия скорее всего представляет собой пример определения мысли культурой.

Шестидесятые годы для него - период антипсихиатрии. В судьбе этого явления, с точки зрения рассказа о Лэйнге, интересно соотношение его личных качеств и действий и некоторым образом независимых от него обстоятельств. Независимые от него обстоятельства складывались неблагоприятно. До какой-то степени в его власти было с этим бороться. Пока у него были силы, он боролся, затем силы кончились, он перестал, все развалилось [Laing, 1982].

В человеческом смысле слова жизнь его была грустной и неудачной. В конце ее он много пил, потерял из-за этого работу, семью и дом. В 62 года он умер от инфаркта. Долгая депрессия, в которой он был перед смертью, и сам его алкоголизм, кажется, однозначно свидетельствуют, что в чем-то он допустил ошибку. Он не знал, в чем она, поэтому не смог исправить (впрочем, если бы он знал, в чем она, он, наверное, не столько смог бы ее исправить, сколько написал бы об этом книгу).

Творчество Лэйнга отчетливо разделяется на три периода.

1. (До антипсихиатрии). "Разделенное Я"

В течение приблизительно тридцати пяти лет жизни в его мастерстве психиатра не было ничего, что бы принципиально отличало его от коллег, за исключением понимания мира психически больных. В конце 50-х годов Лэйнг написал книгу "Разделенное Я" [Laing, 1959; 1995]. На первый взгляд она не имеет никакого отношения к антипсихиатрии (последней, напомню, предстояло появиться через несколько лет). Эта книга получила широкую известность. В ней шла речь о психологических причинал шизофрении.

Лэйнг продолжает проблемную линию Ясперса, который ввел критерий "понимания", сделавшийся к тому времени широко употребительным: психоз (в отличие от нервного расстройства) есть то, что непонятно обычному сознанию.

Трудно установить, когда именно Лэйнг решил мысленно отказаться от деления на психозы/не-психозы. Его отсроченные самоинтерпретации могут предоставлять ложную картину. Например, история Rumpus Room может быть связана или с тем, что он испытывал сострадание к больным (признавая, что они больны), или с тем, что он не верил, что они больны, или с тем, что это в принципе одно и то же. Как бы то ни было, этот ход мысли произошел. В дальнейшем он подкреплял сам себя, потому что оказался продуктивен. По моему мнению, интенция понимания вполне укладывается в рамки научного стремления к максимальной истине.

Книга Divided Self посвящена описанию психологических мотивов шизофреников, описанию их чувств, их истории и так далее. Для Лэйнга очень важно, что то, что происходит в мире психически больных, не бессмысленно. Он стоит на этой позиции изначально и действует для тех, кто стоит на противоположной, выступая переводчиком.

"Описывая один путь сумасшествия, я попробую показать, что существует постижимый переход от здорового шизоидного способа бытия-в-мире к психотическому способу бытия-в-мире" (Разделенное Я, с.7. Курсив мой.)

Можно спросить, как получилось, что он понял то, чего не понимали до него. Вероятно, во-первых, дело в способности к эмпатии. Это была его личная особенность, которую так или иначе отмечали многие, общавшиеся с ним [Капра, 1996]. Сам он писал: "Проблема заключается в том, что... я с трудом обнаруживаю "признаки и симптомы" психоза в личностях, с которыми беседую. Обычно я считал это своим недостатком: я, видимо, не настолько умен /чтобы заметить бред и галлюцинации/... " (Разделенное Я, с.20) Также источником понимания было его психоаналитическое образование. Конечно, нельзя сказать, что психоанализ "понимает" больных (с этой идеей ожесточенно спорил Ясперс, поскольку психоаналитическое толкование бреда как "Я его люблю - я его ненавижу - он ненавидит меня" может потрясать воображение, но вряд ли вызывать понимание). Но он приучает видеть начала всех психических проблем в жизненных конфликтах, прежде всего в семейных драмах - то есть в чем-то близком, непосредственно касающемся жизни. Кроме того, это образование оказалось применено не к немецкой ментальности, которая иногда отличается готовностью к любым фантастическим построениям, а к шотландской; шотландцы же, как считается, даже от практичных англичан отличаются исключительной приверженностью здравому смыслу (школа Рида и т.п.). Кроме того, как пишет сам Лэйнг, в эту эпоху некоторое, так сказать, предпонимание носилось в воздухе: "Попытка сообщить, на что похоже живое существо /в шизофреническом состоянии/, по-видимому, характеризует творчество огромного количества писателей и художников нашего времени" (Разделенное Я, с.35) (в качестве примера он приводит Кафку и С.Беккета). Все же главной среди предпосылок представляется эмпатия. "Смотреть на пациента, слушать его и видеть "признаки" шизофрении (как "болезни") и смотреть и слушать его просто как человека - значит видеть и слышать в корне отличающимся образом." (Разделенное Я, с. 26).

Итак, он развертывает перед читателями скрытую картину переживаний больного и смысла его действий. Он формулирует ее обычным языком (важно, что академическая наука, как ФПс, так и психоанализ, изобилует сложной терминологией). В итоге она сделалась понятной, даже стало понятно, почему сам больной не мог ее так сформулировать. Таким образом, граница между малой и большой психиатрией, между неврозами и психозами, и, выражаясь несколько шире, между психологически понятными заболеваниями в общем нормального человека и принципиально недоступными для понимания психозами оказалась под вопросом.

Научный мир откликнулся главным образом именно на это содержание "Разделенного Я", почти не заметив того, что обратной стороной одного сделанного открытия было другое сделанное открытие. А именно, показав, что мир психически больного в принципе понятен и по-своему естественен (нормален, если определять норму не посредством статистики, а, предположим, через внутреннюю логичность), Лэйнг тем же самым делает ясным, как именно и почему сходят с ума. Фактически уже в этой книге заложены все семена того, во что вылилось потом это понимание.

Объясняясь аналогиями, приведу такой пример. Допустим, некий сострадательный человек решил бы раскрыть для обычных людей внутренний мир преступника: что у того тоже есть сердце и т.п. Для нашей культуры это вполне общее место, но можно представить себе, что в других обстоятельствах это могло бы оказаться шокирующим открытием. Понять - значит простить, потому что когда понимаешь другого, становишься все равно как он. Следовательно, тот, кто хорошо понял бы преступника - со всем, что в том есть обычного, человеческого, со всеми его душевными движениями, вжился бы в его шкуру - тот не мог бы не понять и того, почему этот преступник, в конце концов, совершил свое преступление. Реальность преступления может становиться сколь угодно убедительной - возможно, даже до его повторения - в зависимости от того, насколько далеко идти по пути эм-патии. (Правда, такой ход мысли отрицает свободу воли. Экзистенциалисты, если они привержены идее понимания, как, например, Ясперс и Бинсвангер, постулируют еще идею выбора.)

В полном соответствии с этой логикой, Лэйнг прежде всего действовал с первоначальной целью переводчика; потом он понял больных, и в конце концов понял их настолько хорошо, что реальность их сумасшествия уже представлялась ему самому очевидной, какой-то вполне логически закономерно обоснованной.

Экзистенциализм - не только в варианте Ясперса/Хайдеггера, но и Сартра - дает свое психологически-моральное содержание: пронзительная обреченность на одиночество и свободу, угнетающая необходимость быть для других прозрачным и, соответственно, правильным. Для более или менее здорового человека это не страшно, он адаптируется (возможно, ценой предательства себя; это позднейший ход мысли, на него ссылалась антипсихиатрия). Катастрофа угрожает, когда имеет место некоторая особая неуверенность в себе. Это чувство, описанию которого посвящена значитель-ная часть "Разделенного Я", Лэйнг называет "онтологическая неуверенность" ; его можно кратко передать как отсутствие сильного и очевидного чувства данности собственной экзистенции. Именно при таком состоянии мир других становится настоящим сартровским адом. "Онтологическую неуверенность" Лэйнг описывает настолько психологически убедительно, что, прочитав "Разделенное Я", хочется сказать "да это же точно про меня" почти любому, даже здоровому, человеку.

Психоз - не столько (каузальное) следствие этого состояния, сколько (относительное добровольное) убежище от его невыносимости. Это психоаналитический ход мысли: когда нет сил выносить диктат внешнего (Фрейд именует его "принцип реальности"), остается не связанное с реальностью функционирование внутреннего (которое состоит в иллюзорном удовлетворении желаний, потому что психоанализ внутреннее отождествляет с "принципом удовольствия").

В выделении онтологической неуверенности интересно также и то, что существует некая обратная к ней онтологическая уверенность (Лэйнг пишет: "Человек может обладать чувством своего присутствия в мире в качестве реальной, живой, цельной и, во временном смысле, непрерывной личности" (с. 33)). О том же самом писал Винни-котт; даже, по-видимому, это его мысль. Сама мысль интересна, возможно, в рамках эксплицирования подспудных жизненных установок.

Характерно, что в "Разделенном Я" почти не идет речь об излечении, хотя на практике Лэйнг лечил больных. Из книги Лэйнга так же не просто понять, как следует лечить онтологическую неуверенность, как из книги Сартра понять, как лечить тошноту. Сам Лэйнг мог бы сделать терапевтические выводы, для этого ему стоило только рассказать, как он лечит. Этого нет, и это лучше всего показывает, как мало уже в тот период значила для него цель излечения. Он еще не сомневался, что психоз болезнь. Будучи врачом практиком, он строил свою врачебную деятельность так, чтобы помочь больным адаптироваться (этому, например, служила Rumpus Room), однако, по всей видимости, сам уже не думал об этом.

Впрочем, важнее всего то, что это именно объяснение, написанное понятным языком, часто почти художественно убедительное, всегда совершенно ясное в том числе для тех, кто не собирается сходить с ума. Начиная с "Разделенного Я", стало больше невозможно говорить, что психоз принципиально недоступен здоровому сознанию. Фактически Лэйнг открыл для здорового сознания двери в шизофрению, которые были до этого закрыты стеной непонимания.

2. (Антипсихиатрия). "Политика Переживания"

Итак, понимание как возможности "войти в двери" шизофрении уже существовало. Для первого периода, однако, характерно, что шизофрения еще была видом недостаточности. Быть шизофреником представлялось нежелательным. В какой-то момент произошла переоценка ценностей (этот момент - начало шестидесятых). Ни в философском, ни в научном смысле ничего нового по существу дела не появилось. Широко распространенная в философии психиатрии формула "психическое заболевание есть неудача адаптации" путем замены знака была преобразована в формулу "психическое заболевание - это удача дезадаптации". Переоценка ценностей привела не к какой-нибудь принципиально новой философии, а к новому социальному функционированию и несколько иному духу научных книг. Вышедшая в начале 60-х "Я и другие" (Self and Others) - теоретическая работа по социологии психических болезней, в ней истина (уже вполне антипсихиатрическая по духу: другие вызывают у Я шизофрению; иными словами, еще более заостряется противопоставление "Я/внешний мир", последний рисуется черными красками, педалируется его репрессивность) представлена в виде графиков и таблиц. Следующая Sanity, Madness and the Family уже намного менее научна. Что же касается программной "Политики переживания", это написано совсем не в теоретическом стиле. Смысл всей книги в том, что это лозунг.

Лэйнг посвящал очень много времени изучению психологических условий, в которых живут шизофреники в их семьях. Эти исследования, которые он проводил в Тэвистоке, начиная с начала 60-х годов вдохновлялись работами Грегори Бэйтсона. Последний - антрополог, культовая фигура (см.прил). Именно Бэйтсон со своей школой, т.наз. Пало-Альто, в начале 50-х годов положил начало исследованию семей шизофреников. Он же ввел первичную терминологическую базу: "двойная связь", "безвыигрышные ситуации", "нексусы" и так далее. Лэйнг был этим очень увлечен. Что на почве неблагоприятных условий возникает шизофрения, ему удалось убедить (возможно, за счет исключительно увлекательного художественного стиля).

Надо заметить, что уже в "Разделенном Я" идет речь о двух не совсем связанных вещах. 1) Во-первых, шизофрения возникает от онтологической неуверенности. В этом Лэйнг - ученый и врач, создающий психиатрию на основах феноменологии и экзистенциализма. Онтологическая неуверенность, о чем он пишет недвусмысленно, вид психической неполноценности индивида (если сразу становиться на точку зрения антипсихиатрии, то это будет вид сверх-полноценности; в любом случае это индивидуальная особенность). Видно, что его психиатрия в данном случае вполне эмпирична и позитивна, то есть, по сути, это "наука о природе". 2) Во-вторых, шизофрения возникает под влиянием психологически тяжелых условий; местами он характеризует их как "невыносимые". В этом Лэйнг - критик общества. Когда он пишет об условиях и о человеческой реакции на них, его психиатрию уже приходится считать наукой не о природе, а "о духе".

В данном случае кажется важным подчеркнуть, что речь идет о противоречии естественнонаучное-гуманитарное, иными словами, о переходе от разговора об "индивидуальной особенности" (шизофрения как болезнь) к разговору о "логичной реакции на условия", то есть к разговору вообще. В сущности, это переход от эмпирической науки к философии. В период поздней антипсихиатрии, антипсихиатрии как социального действия, он уже твердо стоял на позиции философии и науки о духе. Но он этот переход совершил. Путь ему подготовил, возможно, Ясперс, который совершил такой же переход.

Поскольку шестидесятые годы - это, выражаясь в терминах культурологии, период воскресения романтизма, вполне ясно, почему настроение Лэйнга было антипозитивистское. В это время происходило изменение умонастроения общества против рациональности, в частности, против науки. Рациональной науке противостоит мноroe, например, искусство, фантазия и т.п. По-видимому, Лэйнг выбрал шизофрению просто потому, что она была у него перед глазами, поскольку он был психиатр. Если бы он не был психиатром, скорее всего он избрал бы другой способ постижения иррационального и существования в нем (в пользу этого предположения говорит, например, то, что он писал литературные произведения [Laing, 1970], что его серьезно интересовала религия (об этом он много писал в "Фактах жизни"), что он расширял сознание наркотиками типа ЛСД). В любом случае противопоставил бы какой-то внутренний (трансцендентный) мир внешнему. В антипсихиатрии ключевой момент -протест против внешнего мира. Психиатрический материал в ней обусловлен во многом просто тем, что был у Лэйнга перед глазами.

Автор слова "антипсихиатрия" - Купер. Купер мыслил это движение как политическое. В отличие от соратника, Лэйнг не был политически активен. От чисто научных исследований он мог отклоняться либо в сторону философствования, и тогда появлялись такие произведения, как "Разум и насилие" [Laing, 1964], посвященные переписыванию Сартра, либо в сторону художественного творчества, и тогда появлялись совершенно удивительные, щемяще-лирические вещи, например, "Ты меня правда любишь?" [Laing, 1974]. И все же, хотя Лэйнг не стремился быть политиком, "Политика переживания" написана, местами, публицистическим языком, напоминающим Маркузе. Общественная критика занимает в ней более 2/3 и не отличается глубиной и оригинальностью (хотя отличается искренностью), потому что, главным образом, повторяет то, что было сказано в течение 60-х годов и без Лэйнга. Что касается слов о переживании, то их можно возвести к Дильтею и Бергсону. Если бы эта книга ограничилась превознесением переживания, даже в психотическом варианте, она, наверное, не представляла бы настоящего интереса. Но, на мой взгляд, в ней великолепна глава, посвященная трансценденции в психозе. (Про эту главу я более подробно напишу ниже: "Онтологический критерий нормы").

Антипсихиатрия стоит именно на этом; возможно, в этом же разгадка того, почему Лэйнг, бывший до того серьезным ученым, какое-то время мог отстаивать ее с такой страстью. Он поставил целью показать, что через двери психотического состояния в переживание входит трансценденция и религиозный опыт. И для самого него это увлечение было, как представляется, религиозным. Насущная необходимость указать на - по меньшей мере ментальное - существование некоего невидимого была, возможно, обусловлена тогдашней культурой (авангардом, в терминах Доброхотова).

Весь этот период в жизни Лэйнга был переполнен деятельностью, которую он называл политической. Достаточно странно, не правда ли, что к политике можно отнести такую, казалось бы, внутреннюю вещь, как переживание. (А еще у Лэйнга была "Политика семьи" [Laing, 1969] и т.п.) Но жизнь человека небезразлична для других, не может их не касаться. Другие всегда будут источником переживания; переживание не может не иметь отношения к другим. Другие существуют внутри субъекта, хотя никогда этого не видят. Они отвергают переживание, сопереживают переживанию (чаще, конечно, не сопереживают), понимают и не понимают переживание, понимают и не понимают даже тот факт, что оно есть. Наконец, они репрессируют переживание. Именно этим занимается вся современная наука, в особенности психиатрия. Будучи обречен на экзистенциальное одиночество, человек обречен на одинокое переживание, которое всегда принадлежит только ему, но всегда имеет отношение к другим ("Политика переживания", с. 224). Ему надо с этим что-то делать, и иногда (в случае "онтологической неуверенности") это становится непросто. В данном случае это и есть политика.

В ходе антипсихиатрической деятельности переживание пытались реабилитировать, даже жить в нем. Это уже неизбежно обращалось в политику. Политикой становились даже чисто, казалось бы, медицинские вещи. Например, из текста "Разделенного Я" и "Политики переживания" легко можно сделать вывод, что в заболеваниях шизофренией молодых людей Лэйнг обвиняет репрессивность их родителей. (Это, конечно, не совсем так. В "Разделенном Я" Лэйнг оговаривается, что прямо и сознательно родители не причиняют вреда; вредом для онтологически неуверенной личности в принципе является само со-пребывание с другими; вина родителей скорее в том, что они не поняли, что их ребенок онт.неуверен, хотя в принципе, подумав, могли бы это понять). Именно чтобы освободить этих молодых людей от их семей и были в основном образованы антипсихиатрические коммуны, хотя там жили не только молодые люди. Из мистического мира внутри шизофреника Лэйнг хотел сделать какой-то мир, доступный интерсубъективности, не прекращая мистического состояния, повернуть шизофреника к другим, раскрыть его. Тогда ценность психоза стала бы уже несомненной; психоз превратился бы в гениальность в чистом виде. Поэтому в Кингс-ли-Холле устраивались выставки, вечера и т.п. Закрыли Кингсли-Холл тоже отчасти по политическим причинам: беспокойной жизнью его обитателей были недовольны соседи.

В антипсихиатрию внес большой вклад общий шестидесятнический настрой на протест против рационального и одномерности. Речь, в том числе, о Маркузе, с которым у Лэйнга было много общего. Немецкий социолог участвовал в конгрессах, организуемых антипсихиатрами. Лэйнг понимал одномерность так же, как Маркузе, и предложил из этой одномерности другой выход, если так можно выразиться, интра-вертированный: внутрь себя. Революционеры шестидесятых искали выход из невыносимой правильности мира как могли. Этот мир им представлялся полностью расчлененным; им казалось, что его насильно превратили в (предзаданную) понятийную систему; практически, видели они, позитивизм свел его к уровню материального субстрата. Модерн мог протестовать против этого утрированием начала человечности. Авангард протестовал против этого (не против модерна, а против позитивизма) иным способом: он указывал на "нечто иное". Это "иное" может быть дано любым образом, в том числе интроспективно. Интроспективные поиски были не чужды, допустим, студентам Сорбонны, которые в 1968 году вышли на улицы Парижа с лозунгом "Вся власть воображению".

Антипсихиатрия - тоже вариант поисков внутри себя. У нее, в общем, три составляющие: протест, психоз и религия (мистика); первый объясняется культурной реальностью тех лет, второй тем, что Лэйнг был психиатр, а третья составляет содержательную, так сказать, фактическую часть антипсихиатрии. То есть я вижу в антипсихиатрии явление по сути культурное, которое было религиозным и медицинским некоторым образом чисто внешне. Доброхотов в своих терминах рассматривает религиозность как проявление "авангарда" (движение к тому, что "вовне"). Получается, имело место культурное требование религиозности (об этом же, между прочим, писал и сам Лэйнг: "Общество, не зная о том, жаждет внутреннего..." [Лэйнг, 1995, с. 317].

Для русской ментальности, возможно, было бы естественнее обратиться к православию, во всяком случае, к христианству. Но в Европе, где массовое Просвещение началось не в 1917 году, как у нас, а на три века раньше, догматическое христианство до сих пор иногда кажется оружием лагеря ретроградов. Поэтому, хотя он был очень склонен к мистицизму, воспитывал в религиозном духе детей, постоянно приводил как аргумент религию в "Политике переживания", даже доходил до того, что объяснял психоз, как в Средние Века, одержимостью бесами (именно так написано в "Политике переживания" !) - христианином Лэйнг не был. Позже он склонился к буддизму.

Религия и рационализированное вопрошание

По сути религиозность Лэйнга всегда была, если так можно выразиться, совершенно бесформенной. Если пытаться выразить формулой веру такого рода, то это будет примерно "(эмоциональная) любовь к трансцендентному". Вера как система догм не выдерживает проверки научным методом, а от доказательного мышления современный человек отказаться не может. Опять же, Лэйнг напишет об этом позже, в "Фактах жизни". Он расскажет, как избрал из возможных альтернатив науку за ее метод. На деле альтернатив, надо полагать, и не было. Рационализированное вопрошание, характерное для нашего времени, вообще вряд ли может найти альтернативу научному методу, при его доказательности, его всеобщности, его убедительности и здравоосмысленности. Но религиозность как чувство, как переживание, которая лежит в основе любой веры, невозможно отменить. Она может сколько угодно не выдерживать проверки научным методом; он может сколько угодно ее не признавать. Но сама по себе она останется, поскольку она первична. Лэйнг объясняет первичность религиозного переживания просто: тем, что трансцендентный мир есть. Однако и кроме него многие авторы, которые даже не задаются вопросом о том, "есть что-нибудь за этим или нет", постулируют религиозный опыт, как, например, У.Джеймс [Джемс, 1992]. И кажется, что, как бы ни решать вопрос веры на уровне мысли, на уровне переживания имеет смысл постулировать, что религиозное переживание не сводимо ни к какому другому.

Мистическая бесформенная религиозность, вообще широко распространенная в наши дни непосредственно связана с двумя, существующими параллельно, явлениями: с тем, что, с одной стороны, догматическая религия (христианство) практически уничтожена господством нововременной рациональности; с тем, что, с другой стороны, религиозное переживание не сделалось слабее, чем было всегда. Но если раньше оно было воплощено, то теперь ему не во что воплотиться. Для Нового времени был характерен деизм. Этим же, вероятно, объясняется взлет интереса к экзотическим религиям и оккультизму: их догматика меньше разрушена наукой. Впоследствии и Лэйнг сделался буддистом. Если же находиться на своей - для нас европейской - территории и быть последовательным, то, вероятно, возможны такие варианты:

Первый закономерный тупик - полностью неоформленная, безнадежно невыразимая, не претендующая ни на что сосредоточенность религиозного переживания внутри субъекта (что будет его почти наверняка отделять от окружающего, трансцендировать и т.д.). Такая, если можно так выразиться, интравертированная религиозность ставит под большой вопрос основания для бытия-в-мире. Именно таков религиозный экзистенциализм Ясперса, сведенный им в идею "философской веры". Мне кажется, совершенно не случайно практически именно Ясперс за полвека до Лэйнга сформулировал его основные психиатрические идеи.

Второй закономерный тупик - известная с 13 века теория "двойной истины". В классическом варианте она примерно означает, что в церкви верующий исповедует одно (Бог сотворил мир), а в университете тот же человек, становясь философом, формулирует противоположное (мир не имел начала). Это, так сказать, неподлинная религиозность. Нельзя не видеть, что теория двойной истины достаточно распространена в наши дни: по воскресеньям верующий, присутствуя в церкви на литургии, принимает догматы (все сотворил Бог), по рабочим дням, становясь, например, ученым, полагает по-другому (человек произошел в ходе эволюции).

Третий тупик - попытки, как у Лэйнга, отыскать божественное где-нибудь в мире. Это можно назвать экстравертированной религиозностью. И с религией, и с наукой в данном случае приходится обходиться достаточно произвольно. Будучи ученым, такой человек вынужден пересматривать науку, брать от нее только факты (Лэйнг протестовал против вмешательства психиатрии в область ценностей и норм, но активно пользовался базой данных науки). Религии смешиваются между собой, из них берется только то, что подходит, и т.п. Тупик такой путь или не тупик, в принципе, заранее не известно, потому что не известно, удастся отыскать божественное в мире или нет. Однако на практике попытки такого рода чаще всего оканчиваются неудачей, потому что задача непосильна. И наука в современном варианте не готова исследовать такие области, где реальна встреча с божественным. И религия - явление по природе своей догматическое, а в случае христианства агрессивно догматическое! - сопротивляется произвольному обращению с собой, требует полной веры. По крайней мере у Лэйнга это кончилось неудачей, и жизнь его завершилась долгой депрессией, потерей семьи и работы101.

Антипсихиатрия - харизматический период в жизни Лэйнга. Некоторую роль в фантастической окраске того, что делал и писал Лэйнг в шестидесятые годы, сыграло то, что он вместе другими энтузиастами принял участие в работе с ЛСД. "Райская птица" [Laing, 1967], хотя сам Лэйнг это отрицал, написана, вероятно, под влиянием этого препарата. Однако полностью науку Лэйнг не оставляет, в "Политике переживания" он иногда использует вполне логичную аргументацию. Использовать научный метод, чтобы устремиться, как к цели, к Богу (мистике)!

Все это станет понятным позже, из "Фактов жизни". В период "Политики переживания" Лэйнг был еще скорее под впечатлением открытий, сделанных в период "Разделенного Я". Он отчасти продолжал убеждать читателей, что психотики живут своей жизнью. Эта жизнь представлялась ему обретением Бога, но этого он не мог доказать теоретически, поэтому постоянно в доказательство ссылался на эмпирический материал, приводил клинические случаи (глава "Десятидневное путешествие" в "Политике переживания" - это описание опыта, среднего между шизофреническим и мистическим). Эта жизнь представлялась ему убежищем от одномерности. Последнее, к счастью, он мог доказать теоретически: больные в острой стадии психоза практически не определяются условиями окружающего мира. В "Политике переживания" шизофрения представлена как то, чего не хватает этому обществу, что ему надо принять, ввести в область общей духовности. Пока же шизофреник находится вне общества, тем хуже для общества.

Насколько идея Лэйнга, что психоз есть выход в "трансцендентное измерение", что "вне общества" и "в себе" непременно значит "с Богом", что бред есть "неземной свет, который начал пробиваться сквозь трещины в наши чересчур закрытые головы" (с.308), имеет смысл? Может быть, это так, а может быть, нет. Однозначно это утверждать нельзя, и даже приводимый эмпирический материал не выдерживает критики. Впоследствии Лэйнг практически перестал это утверждать, а антипсихиатрию как общественное явление (клиники и т.п.) светла на нет сама жизнь. Но основной вопрос антипсихиатрии - один из существенных, как я полагаю, конфликтов нашего мира -кардинальное противоречие между: 1)разумом, мыслящим логически и стремящимся как к постижению мира, так и к организации общества; 2)поисками человеком Бога, коренящимися в духовной несамодостаточности человека, его жажде принадлежать и служить не себе, а чему-то высшему, выражением чего служит религиозное чувство -этот конфликт остался. Надо думать, он будет существовать до тех пор, пока не изменится наш мир.

Когда Кингсли-Холл закончил свое существование, период ажитированной политической деятельности для Лэйнга завершился. Отстоять антипсихиатрию он не смог. Официально были запрещены в свободном употреблении вещества наподобие ЛСД, что тоже не могло не привести к ослаблению мистического накала. Необходимость зарабатывать деньги (уже тогда у него было трое детей) вынудила Лэйнга заниматься частной практикой, а реальность этой деятельности состоит в использовании тех методов, которые должны устраивать клиентов и их родственников (антипсихиатрия всегда особенно не устраивала родственников).

В 70-х годах Лэйнг уже никогда не утверждал, что его цель свести здоровых с ума. После конца антипсихиатрии он, оставив радикальные публицистические заявления, постепенно обратился к анализу науки, пристальному осмыслению и переосмыслению своей деятельности, к анализу самого себя.

3. (От антипсихиатрии). "Факты жизни"

Через короткое время после выхода "Политики переживания", в 1970 году, произошел разрыв Лэйнга с Купером, без которого общественная деятельность для него не имела смысла. Поводом к этому послужили религиозные несогласия. Купер отмахивался от религии, считал ее пережитком незрелого сознания и предпочитал такого рода пережиткам ультралевые лозунги типа "Революция делается в постели". Но для Лэйнга религия имела первостепенную важность. Вышло еще несколько его научных книг и много статей, в которых он развивал по-своему ничуть не менее фантастические, но уже другие идеи, базирующиеся на буддизме (применение для излечения от шизофрении регрессии до состояния: 1)детства; 2)младенчества; 3)внутриутробного; 4)до-зачаточного; 5)до-реинкарнационного...). Чем меньше в его теории оказывалось собственно психиатрии и чем больше было религии - тем естественнее казалось перейти к уже существующей религии, в которую следует просто верить и принимать такой, как она есть. Но нужна была религия, подходящая для радикально настроенного ума, отличающегося при этом восприимчивостью к культурным течениям, отсюда буддизм. Оставаясь и в этом ученым, Лэйнг ездил стажироваться в буддийские монастыри на Шри-Ланке. Кажущиеся сумасбродными "реинкарнационные" методы лечения шизофрении - простое следствие того, что он был, как и ранее, вполне серьезен. К антипсихиатрии содержание этих методов уже не имеет отношения. Параллельно с этим он не прекращал заниматься своей темой: исследованием влияний условий жизни на патогенез психозов.

Кроме того, в третьем периоде Лэйнг повернулся к нормальной жизни, на которую, вместе с общей культурной тенденцией времени, стал смотреть более оптимистически. Правда, выходит очень печальная "Ты меня правда любишь?". Это отчасти драматическое, отчасти поэтическое произведение. Похоже, что эта книга - как ни странно, результат проведенного когда-то в соавторстве с Купером и А.Эстерсоном исследования семей шизофреников. Вообще-то тогда результатом призваны были быть несколько глубоко научных вещей, например, книга "Политика семьи" [Laing, 1969] или статья "Серия и нексус в семье" (Series & nexus in the family). В попытке безупречно изложить полученное в них была употреблена и соответствующая терминология, и статистические выкладки, и вся мощь наработанного школой Бэйтсона, но, вероятно, осталось не сказанным нечто, важное, по крайней мере, для Лэйнга, а именно - то, что он называет переживанием. Он не смог выразить всего отчаяния и всей безнадежности, которую вызвало в нем это исследование. (Можно, вслед за Лэйнгом, утверждать, что научный язык принципиально не способен этого выразить. Можно сказать, что дело в субъекте: Лэйнг не мог быть до конца ученым, он должен был быть в какой-то степени поэтом; его читатели не могут быть до конца читателями научных книг, они должны быть в какой-то степени читателями художественной литературы. Но обсуждение этого вопроса здесь невозможно). Такие вещи как "Серия и нексус в семье" служат цели бесстрастно описать, к примеру, что семьи существуют двух видов: 1) серия (где все равнодушны друг к другу), 2) нексус (где все друг друга мучают). Такие вещи как "Ты меня правда любишь?" существуют для того, чтобы мучить читателя тем, чем герои мучают друг друга. Выражаясь языком аналитической философии, то, что может быть сказано, может быть сказано ясно (=научно), а что не может быть сказано, то может быть показано. Научные книги Лэйнга говорили ясно то, что может быть сказано, художественные - показывали то, что он сказать не мог. Такое разделение, сформулированное Л.Витгенштейном в начале века, у Лэйнга держалось до 1976 года, позже он отказался от него и стал писать все подряд (см. главу "Факты жизни"). "Ты меня правда любишь?" - грустная вещь, но ее безнадежность компенсируется замечательными "Беседами с детьми" [Laing, 1978]. Лэйнг стенографически записывает беседы с собственными сыном и дочерью. Отчасти можно сказать, что у него еще остается надежда, что дети - это тот неиспорченный материал, в среде которого еще нет нексусов и остальных ужасов настоящего времени. Однако светлая атмосфера книги порождается не этим. Вообще-то по текстам самих бесед видно, что Лэйнг отнюдь не ищет нарочитого умиротворения.

В восьмидесятых годах Лэйнг писал в основном художественные вещи, а также несколько книг публицистического характера, главная тема которых - философия науки. Самая яркая из них "Факты жизни" (Facts of life, 1976).

Антипсихиатрия

Вообще говоря, антипсихиатрия - явление более практического, чем теоретического порядка. Изложение происходящего в области практического неизбежно является историческим повествованием. Мне хотелось бы изложить это максимально кратко, только чтобы дать представление о том, что это было. Для реконструкции событий я пользовалась книгами Лэйнга, биографическими материалами о нем, а также литературой и журналистикой тех лет (Going Crazy, Laing & Antipsychiatry etc).

Общая картина: 60-е годы

О шестидесятых годах необходимо написать, во-первых, потому что в отношении того, чему посвящена моя работа (особый период в развитии психиатрии), это переломное время, во-вторых, потому что такое частное явление, как происшедший тогда психиатрический перелом, целиком вписывается в общий контекст эпохи и, может быть, было бы вообще невозможно в другое время.

В смысле науки, кажется, общество отреагировало на то, что она в какой-то степени исчерпала возможности (хотя впереди и был прогресс высоких технологий). Возможно, сыграло свою роль то, что не было больше неоткрытых земель на земном шаре; подъемы на Эверест могут служить физическим, но не психологическим заменителем первооткрытий. Конечно, нельзя сказать, что "не было ничего неоткрытого", тем более что это было время физики, однако трудно спорить с тем, что ординарную общественную мысль не могут увлечь перипетии взаимопревращений пи-мезонов. Ординарную мысль - в смысле прогресса науки - увлекают такие вещи, как открытия земель, космические путешествия, изобретения роботов. Какая-то часть общества, конечно, была увлечена этим; это не та часть, которая поддерживала душой реорганизацию психиатрии. Другая часть не видела новых земель науки. Она почему-то перестала видеть науку в перспективе прогресса. Наступило в общем и целом антисциентистское время. [Миронов, 1997]

В сциентистское время, когда наука увлекает, о ее жертвах не думают (даже если они есть). О них начинают думать не когда, допустим, их делается слишком много, а когда наука перестает увлекать. Почему-то именно это произошло во второй половине 20-го века.

В.Миронов склонен рассматривать вообще все возможности общественной мысли сквозь призму диалектики сциентизм-антисциентизм [Миронов, 1997]. По-видимому, это в самом деле может быть исчерпывающим (одним из исчерпывающих) оснований рассмотрения, когда речь идет о, так сказать, высших эшелонах культуры. Именно это важно с точки зрения психиатрии. Однако лично мне остаются до конца неясны глубинные причины этой диалектики. Почему XIX век был временем сциентизма, а XX - антисциентизма? В двадцатом веке наука достигла, казалось бы, больших успехов. Возможно, дело в том, что было мало настоятельных вопросов. Мало что оставалось неоткрытым (в науке всегда много неоткрытого, но это может и не восприниматься сознанием обычного человека).

Как бы то ни было, период антисциентизма наступил, несмотря на все успехи науки. Параллельно с антисциентизмом - как одно явление - было недовольство истеблишментом. Что за явление, которое объединяет в себе и протест против науки, и протест против истеблишмента, я сказать не могу,но именно оно наступило в 60-е годы.

Сама по себе наука, конечно, не исчезает даже тогда, когда общественная мысль перестает мыслить ею (задавать ей свои вопросы, видеть ее с собой одним целым - то есть видеть ее лучшей частью себя - как это было в 19 веке). Наука не целиком порождение социума. Она представляет собой автономное представительство истины, ее можно рассматривать как, так сказать, проекцию Абсолютного духа. У нее есть внутренняя логика, которой она до какой-то степени следует. Степень эта зависит от того, насколько ей позволяет это делать общественное настроение. Например, в сциентистские времена науку могут финансировать больше, чем в антисциентистские, когда ей будут предпочитать, допустим, социальные программы. Еще одна проблема во взаимоотношении внутренней логики науки и социального заказа: сознание ученых. Ученые люди и как таковые порождены социумом. Например, во времена советской психиатрии было много ученых, которые были коммунистами. Насколько советская психиатрия подчинялась коммунистическому давлению вынужденно и насколько искренне? Эту проблему можно сформулировать более обще: насколько наука развивается исходя из собственной внутренней логики и насколько - исходя из культурного порождения человеческого сознания? Я не претендую разрешить этот вопрос.

Психиатрия - наука; ее слушали (во времена сциентизма) или ей диктовали внешний общественный заказ (во времена антисциентизма). Кроме того, психиатрия социальный институт, ответвление истеблишмента. Истеблишмент считает безумными тех, кто не принимает его. Но когда их сделалось слишком много, общественная мысль настроилась против психиатрии. В этом, как я это вижу, истоки антипсихиатрии. Отменить психиатрию вообще сразу нельзя, например, потому что что-то надо делать с теми, кто уже, так сказать, давно сошел с ума. Перед Лэйнгом стояла задача мыслить и действовать в контексте своего времени, но, с другой стороны, действовать в контексте такого явления - психиатрии - которое само по себе представляло с точки зрения духа времени до некоторой степени анахронизм. Естественный выход в данном случае было преобразовать явление. В том, что антипсихиатрия быстро стала социальным явлением, основную роль, как кажется, сыграла общая атмосфера 60-х годов. Что касается психиатрических проблем, то в общественном сознании какая-то связь с безумием всегда присутствует, это исчерпывающе показал Фуко. Однако в разные эпохи это понимается по-разному.

В наше время в России, например, эксперименты по нетрадиционному излечению шизофреников с помощью творчества или преобразования больниц не привлекают большого социального внимания. А такой вид нетрадиционного лечения, как организация при больницах православных церквей, обсуждается в газетах, о нем пишут без большой связи с медициной, только в связи с церковью. На этом примере видно, что то, что общество думает о безумии, зависит о того, о чем оно думает вообще.

Социальная деятельность

Основное действие заключалось в реорганизации больниц. В 1965 году была учреждена коммуна Кингсли-Холл, для которой было куплено на деньги благотворительного фонда трехэтажное здание на одной из улиц на окраине Лондона. Здание не было обнесено забором (впоследствии в 1970 году коммуна была закрыта по требованию соседей). В принципе, Кингели-Холл был не первый проект такого рода, его предшественник - Rumpus Room (недаром Лэйнг ей гордился). Еще один предшественник Кингсли-Холла - проект Дэвида Купера под названием "Вилла 21" (тоже дом на окраине Лондона). Еще один - деятельность израильского психиатра Аарона Эс-терсона. Последний воспользовался существующей структурой киббуца и создал нечто вроде киббуца для шизофреников. Кингсли-Холл из всех аналогичных проектов наиболее известный, возможно, потому, что о нем тогда была речь в средствах массовой информации. Одна из выздоровевших пациенток написала о том, что с ней было, произведение (Mary Barnes: Two Accounts of a Journey Through Madness), которое было впоследствии превращено в театральную пьесу Джозефом Берке, одним из соратников Лэйнга по Кингсли-Холлу.

В 60-х годах Лэйнг, Эстерсон и Купер действовали вместе. Вместе они организовывали Кингсли-Холл, вместе писали книги [Cooper, Laing, 1964; Esterson, Laing, 1964], вместе появлялись в радио и теле передачах, вместе организовали конгресс "Диалектика освобождения" (Dialectics of Liberation), в котором участвовали Г.Маркузе и другие сторонники новых левых. Надо признаться, что философский базис социальных идей Купера я не очень понимаю; трудно объяснить, какой смысл он вкладывал в понятие диалектики, что же касается освобождения, то по всему контексту его произведений кажется, что основной темой освобождения для него была сексуальная революция. Такая ультралевая позиция была Лэйнгу чужда. В 1970 году он и Купер из-за идейных разногласий разорвали сотрудничество.

Не участвовал в деятельности антипсихиатров, но вдохновлял ее в теоретическом смысле Грегори Бэйтсон (о Бэйтсоне см. Приложение). Он автор известной теории "двойной связи". Согласно этой теории, шизофрению у детей вызывают родители, когда предъявляют к ним невыполнимые требования. Лэйнг горячо разделял идею о психологической природе шизофрении.

Некоторые имена тех, кто поддерживал антипсихиатрию или имел к ней отношение, одиозны, например, Тимоти Лири. В те годы он уже давно расширял сознание с помощью ЛСД. Однако вместе с неотделимой от него ультрамаргинальной позицией это был известный психолог и в том, что касается общественного анализа, проницательный человек. Лэйнгу были близки работы кружка Лири (самые известные авторы он и Гордон Олпорт) о мистике [Лири, Метцнер, Олперт, 1998]. Основная мысль идея этих работ была такая, что мистический опыт един, разнообразны способы его получения. Та же идея владела Моро де Туром (см. главу "Физиологическая психиатрия"). Ее же разрабатывал Юнг. Юнг был преимущественно теоретик; кружок Лири экспериментировал (как на себе, так и на испытуемых); среди способов получения мистического опыта был прежде всего ЛСД, которым авторы пользовались вследствие его простоты, а также религиозный мистицизм всех религий, медитации и трансы разнообразного происхождения, опыт загробных переживаний и так далее. Тот же самый опыт у шизофреников. Впоследствии к развитию этих же соображений подключились эсаленцы Станислав Гроф, Фритьоф Капра и другие (см.прил.).

Лири не имеет прямого отношения к антипсихиатрии, в том смысле, что он не работал с Лэйнгом и не жил в антипсихиатрических больницах. Я пишу о нем потому, что он ясно выражал то, что у Лэйнга фигурировало скорее подспудно. Если формулировать это еще яснее, это превознесение мистики любого происхождения, только за то, что это "что-то другое"; превознесение иррациональности только за то, что это не рациональность (а "что-то другое"); превознесение измененного состояния сознания -что бы его ни изменяло - только за то, что это "что-то другое". Другими словами, в общем и целом это настроение крайнего недовольства тем, что есть, и острое желание чего-то другого.